церкви и решила на нее перекреститься. А оказалось, она не на церковь, а на
горотдел милиции крестилась. Церковь дальше располагалась, по ходу движения.
Она до нее не дошла. Конечно, с таким слабым контурным зрением трудно ей
было жить на старости своих лет насыщенной жизнью. И с таким именем - тоже
трудно. Многие же по сей день не устают ее упрекать, что названа она в честь
кровопийцы мирового пролетариата и тирана всех времен и народов. А она,
во-первых, в имени своем перед людьми не виновата и ответственности за
умерших родителей не несет, а во-вторых, с тираном ее имя никак прямо не
связано. Ее в память и во имя мадам де Сталь назвали, Анны Луизы Жермен.
Любили ее отец с матерью - мадам эту знаменитую - в свои юные годы и читали
взахлеб и вслух до потери сознания. А товарищ Иосиф Сталин, когда родилась
Сталинтина Владимировна, был еще в масштабе страны ничем и всем покуда
отнюдь не стал. Она в двадцать четвертом году родилась. При жизни Ленина
еще, между прочим, Владимира Ильича. Того, что лежит в мавзолее из мрамора,
по самую сию пору в целости и сохранности, как живой. Правда, он тогда уже
сильно и неизлечимо перед смертью болел. Но теперь этого никто уже точно не
помнит и разбираться в ее личных исторических мелочах не желает, потому что
роль личности Сталинтины Владимировны в истории мизерна. А некоторые вообще
ничего не желают знать - ни имени, ни почтенного возраста, ни чего другого,
просто бьют ее из низких корыстных побуждений под дых и все. А также
бессовестно грабят. Люди же разные бывают и встречаются, и проходят по
улицам сто раз на дню в обе стороны. Есть добрые интеллигентные люди, такие
как Макашутин, Дудко и Адик Петруть, к примеру. Их интеллигентность всегда
ярко выражена, и они, уважая возраст и старость, и груз прожитых лет, подают
Сталинтине Владимировне какую-нибудь несущественную мелочь. Если, конечно,
она у них у самих есть в карманах, и они могут позволить себе подобную
роскошь. А жена Петрутя, которая и не жена ему, а так - седьмая вода на
киселе - фрукт уже совсем иного замеса и всегда кисло смотрит, когда деньги
Сталинтина Владимировна обретает с легкостью необыкновенной. И потом
высказывает свои мелкособственнические соображения и Адику, и Макашутину, и
Дудко в личной беседе. В том смысле, что почему это вы какой-то неадекватной
старухе деньги ни за грош даете, тогда как у нас самих переизбытка в этом
плане не наблюдается и не ожидается впредь? Ей все говорят убедительно, что
подавать следует не от переизбытка, а отрывая от себя, и что они знают
Сталинтину Владимировну уже несколько последних месяцев, причем с редкой
стороны, как абсолютно непьющую профессиональную нищую, а она говорит "ну и
что?" и бранит всех почем свет стоит. Правда, приличными словами бранит. Без
вульгаризмов и ненормативной лексики.
Но суть не в этом, поэтому вернемся к сути, то есть на круги своя, к
своим, так сказать, овцам и баранам. Сталинтина Владимировна с праздником
прохожих поздравляла не зря. И не для одних только денег. А потому, что
завтра действительно должен был наступить большой и радостный праздник.
Какой, она точно не знала. Забыла она впопыхах. То ли Рождество Христово, то
ли Его Покров. Но точно праздник и точно божественный. И наверно, все-таки
Рождество, судя по всему. С ним она прохожих и поздравляла. И прохожие
вспоминали, что да, действительно, на носу у них Божий праздник - и им
становилось веселее жить и идти домой. Впрочем, Сталинтина Владимировна
ошибалась. Праздник по церковному календарю был не завтра. Он был
послезавтра. Что несущественно. И еще лучше. Поскольку если б он был завтра,
поздравленные ею граждане не успели бы сходить и купить себе чего-нибудь
праздничного и вкусного к своему обеденному столу. А так они при желании
могли легко это сделать. Сделать именно завтра. В выходной день недели.
Потому что сегодня уже вечер, поздно и все устали до боли. А завтра день
впереди, и магазины в полной мере открыты, и главное склад открыт,
гостеприимно осуществляя торговлю оптом и в розницу, но по оптовым ценам -
сниженным и предпраздничным донельзя. Понятно, что этот факт превращает
вроде бы обыкновенное предприятие оптово-розничной торговли в место
паломничества, в крупнейший центр удовлетворения насущных человеческих
потребностей и желаний. Другими словами, склад служит обществу, делая его,
так же как и его членов, лучше и добрее. Потому что когда граждане - члены
общества - имеют удовлетворенные потребности, они автоматически становятся
добрее и лучше - даже самые из них плохие и недобрые. А вместе с ними,
значит, и общество в целом тоже становится добрым и хорошим. Или хотя бы
приличным. Отсюда вывод - чем больше у общества складов, тем лучше для него,
тем оно здоровее в экономическом смысле и в смысле нормализации морального
духа. Это обязаны всесторонне понимать не только бизнесмены новой формации,
но и политики верхнего эшелона власти.
А склад, он перед крупными праздниками неделями работает на ввоз и
прием грузов. Со всех концов и уголков страны везут и везут в склад товары
самого широкого потребления, в основном, конечно, водку, но везут и коньяк.
И вина тоже везут из Крыма и из Молдавии, и из стран дальнего зарубежья -
Испании и той же Франции, родины всех шато. И много чего еще, много чего
другого, съестного и прохладительного, везут крупными партиями вплоть до
вагонных норм. Чтобы люди могли купить себе праздничную пищу и таким образом
отличить праздники от будней. И все это складывают в специальных складских
помещениях, холодильных и самых обычных, складывают как можно плотнее и
туже, ящик к ящику, контейнер к контейнеру, и несмотря на это, товары
достигают потолков и практически подпирают их собой и своею тарой. Потолки
же на складе высокие. Не менее пяти метров. Не то что в жилых многоэтажках.
Где человеческой душе жить тесно, а после смерти - отлететь некуда. Чуть
выше поднимешься - там другие люди живут, посторонние, и души у них свои,
тоже посторонние. Так и приходится все девять дней под потолком низким
болтаться - как люстра.
Здесь этой проблемы нет. Здесь напротив - доверху не так-то просто
добраться. И для работы на большой высоте - чтобы ставить и чтобы снимать
грузы - приходится пользоваться лестницами. Называемыми стремянками. Но и
этого мало. Заполнив складское пространство снизу доверху и по площади -
кроме узких проходов для грузчиков, - ящики и контейнеры вылезают в торговый
зал и выстраиваются там у стен, портя собой интерьер и угрожая упасть на
головы покупателей, не подозревающих ничего.
Накануне праздников и празднеств склад открывается раньше. Минимум,
раньше на час. Он забит под завязку и ждет, что его опустошат жители и гости
города. И хозяева, проявляя характерные признаки нетерпения, ждут того же,
чтоб получить доход, а, может быть, и сверхприбыль. Другими словами, они
предполагают нажиться на факте церковного торжества и на человеческой
радости, не имея ни к первому, ни ко второму никакого касательства. Что все
равно лучше и порядочнее, чем наживаться на горе, как это делают повсеместно
врачи и работники сферы ритуальных услуг, сантехники и судьи, а также
ростовщики и ломбардцы, и преступные похитители богатых наследников. Они
вообще молодцы - хозяева и создатели данного склада на пустом месте. То есть
нет, не на пустом и более того - на занятом. Здесь еще прежней советской
властью - на последнем ее издыхании - хладокомбинат был выстроен под
открытым небом, но в эксплуатацию не пущен и в строй не введен. А когда
пришли иные времена, этот комбинат, к слову, из стекла и бетона, никому и на
фиг не пригодился. Его хотел сначала Голливуд приобрести для декораций, чтоб
фильмы свои голливудские типа "Терминатора-2" в них снимать, потом инвестор
какой-то долго думал купить-не купить, а в результате не купил никто, и
комбинат стал ветшать и разрушаться временем перемен и разворовываться. И
разворовывался он до тех пор, пока местные городские власти решительно не
продали его нынешним хозяевам - чуть ли не задаром и не насильно. Они их
долго уговаривали и обещали всемерную помощь и поддержку - лишь бы только
выручить за эти мертвые производственные площади что-нибудь для себя. И
хозяева, все обсудив и взвесив, купили у властей комбинат на льготных
условиях в кредит и переоборудовали его в склад для удовлетворения нужд
большого города. Воздвигнув таким образом храм, можно сказать, торговли. То
есть не для молящихся храм, а для торгующих. Которых никто отсюда не выгонит
никогда. Ну, и для покупающих, само собой разумеется, тоже храм. Для всех, в
общем, храм -независимо от вероисповедания и конфессии, включая и атеистов.
Потому что если молятся не все, то продают и покупают все без исключения,
так как без купли-продажи нет жизни на Земле. И каждый покупатель находит
своего продавца, а продавец своего покупателя - как две половинки одного
яблока. Единственное, что продать у нас трудно - это мозги. Каждый и любой
дурак считает, что мозги у него и у самого есть и, значит, покупать их
смысла не имеет. Объяснить же дураку, что он дурак - невозможно, ведь он
свято верит, что создан по образу и подобию Божию. А поскольку дураков в
нашей стране много - рынок мозгов узок и вял. Но склад здесь ни при чем.
Склад мозгами не занимается. Разве что телячьими, импортными, которые
деликатес.
И все работники склада сходятся рано-рано, сходятся на заре и ждут
восхождения солнца. Одни просто ходят по складу, заложив за спину сильные
руки, другие сидят в подсобке, играя в игру домино. А хозяева склада
находятся на высоком посту в кабинетах и звонят из них по делам, и им тоже
навстречу звонят. Они внутренне сомневаются, что горы еды и питья, лежащие
пока мертвым грузом, из склада сегодня исчезнут, и их в одночасье сожрут, в
смысле, употребят в пищу для радости и увеселения душ. Уж слишком
значительны залежи твердых и жидких продуктов, и аппетит народа для полного
их потребления должен быть выше похвал, а он вызывает некоторые сомнения
ввиду низкой покупательной способности.
Конечно, хозяева рисковали, вкладывая деньги в еду, и если они
просчитались, их ждут долги и нужда - деньги-то ведь чужие, и взяты
хозяевами склада у собственных, высших хозяев, и не просто так они взяты в
долг, а по дружбе и под проценты. И то, и другое свято и, если что - требует
жертв. Чаще всего - человеческих. Но если риск оправдается, хозяева обретут
свое земное счастье и в жизни, и в труде на благо своего бизнеса. Об этом
как раз обретении они убедительно просят все могущего Бога, просят прямо из
офиса, непосредственно с рабочих мест, оборудованных по последнему слову
науки последними достижениями техники и в частности офисной мебелью
европейского класса. Мысленно они обещают поставить Ему свечку, самую
дорогую и толстую, и не одну, а много.
И постепенно вступает в свои права утро напряженного дня, и день этот
тоже вступает, обещая быть трудовым. На складе начинает твориться
производственный страх и ужас - столпотворение и Содом, помноженный на
Гоморру. Грузовики от магазинов и уличных предпринимателей едут само собой -
в плановом порядке и сверх обыкновенных норм, автоколоннами. А кроме них,
склад осаждают частные случайные лица, то есть, другими словами - люди.
Некоторые на собственных автомобилях приезжают, скупая необходимое и для
праздника, и на всю последующую неделю, чтобы уж заодно, некоторые - каковых
больше - приходят пешком, семьями, или добираются до склада городским
общественным транспортом - чтобы купить продукты и напитки как можно
выгоднее и дешевле грибов. Они не считаются с расстоянием и затратами
свободного времени, съезжаясь из всех районов города и из-за его окраин. Это
легко объяснимо. Да, конечно, все то, что есть в этом гигантском складе,
есть и в магазинах, щедро разбросанных по всему городу и близко к жилищам
граждан. Но в магазинах различных и многих - что-то в колбасном и в рыбном,
что-то в хлебном и вином, а что-то вообще в овощном. На складе же есть все.
Все буквально. И не просто в ассортименте, а по доступным ценам, которые
ниже рыночных на пять тире двадцать процентов. Естественно, о сосредоточении
всего, чего может желать душа, в одном месте на таких сверхвыгодных началах
не стыдно мечтать и грезить. И стремиться к реализации своих грез -
естественно и не стыдно. Поэтому, видимо, все и устремились: бедные и
богатые, больные и здоровые, семейные и одинокие, а также эллины и иудеи.
Пришел даже один рабочий с нового Игренского кладбища - наиболее отдаленного
и непопулярного у населения и народа. И что загадочно - у всех этих
устремившихся людей были совершенно разные гены и хромосомы, непохожие
родители и более древние предки, а они не задумываясь пришли, как по команде
или как близнецы-братья, на склад. С одними и теми же намерениями, в одно и
то же фактически время суток, и детей своих с собой привели - наверно, чтобы
и те ходили сюда, когда вырастут, по стопам своих матерей и отцов и в память
об их жизнях.
И Басок с Шапеличем, Качуром и Колей давно бросили домино в подсобке
россыпью и, забыв, кто из них козел, работают в поте лица, как проклятые
рабы. И я тоже с ними работаю, и тоже, конечно, как проклятый. Такие
предпраздничные дни - это наши лучшие дни жизни. Мы от выработки, сдельно,
получаем за свой ручной героический труд. От количества перенесенного и от
общей суммы продаж. И после вчерашнего веселого, богатого событиями вечера,
сегодня мы работаем в поте лица не образно, а буквально. И, кажется, уже
усомнились в том, что человек есть венец природы - ну не может венец так
бурно и неудержимо потеть. Пот выступает, сочась, не только из наших лиц, но
и из наших тел, и он стекает по ногам, задерживаясь в обуви, и не уходит в
землю лишь из-за тяжелых ботинок, которые не промокают ни снаружи, ни
изнутри. Ну и потому, что земля склада покрыта новым асфальтом, влагу сквозь
себя не пропускающим. И Качур не устает повторять нам для бодрости, поднятия
тонуса и трудового энтузиазма: "Работаем, пацаны, работаем. Это ж наши живые
деньги, кровные и большие".
И мы работаем, служа передаточным звеном от чужого к чужому, от чужих
грузов к чужим машинам и чужим людям. Грузчики - это и есть всего лишь
передаточное звено. Как, впрочем, и все другие - передаточное звено от
чего-то к чему-то или от кого-то к кому-то, надо только чтобы все поголовно
получали за акт передачи положенные комиссионные и могли на них жить и
существовать, сохраняя свое достоинство в приемлемых рамках. А отсюда
недалеко и до счастья.
Мы подтаскиваем ящики в торговый зал и грузим их в грузовики, и
помогаем допереть богатым покупателям и их бабам покупки до их богатых машин
- за отдельную само собой плату. Так что Качур мог бы этих бодрящих фраз и
не произносить всуе. Нас взбадривать лишними словами не надо. Мы, если надо,
и без слов взбодримся до основания. Теми же чаевыми, допустим, или вином
французским из неизбежно разрешенного боя. Или мечтами о предстоящем сегодня
вечере свободы и завтрашнем дне отдыха, когда можно будет тратить
заработанное легко и красиво, не оглядываясь и не останавливаясь на
достигнутом, в смысле, потраченном.
В общем, столпотворение и потребительский ажиотаж в складе нам на руку
и на пользу. И мы его используем по максимуму в пределах возможного.
Невзирая на то, что народ все валит и валит, прибывая - скапливаясь, шумя,
путаясь под ногами, мешаясь и задавая вопросы. С ящиками ты или с тачкой, на
которой полтонны нагружено какой-нибудь кока-колы - народу все равно и
едино. Он подходит вплотную и спрашивает о своем, и требует немедленного
ответа. Народ, он всегда требует ответа немедленного. Хотя никогда его не
получает.
Качур одному такому любознательному клиенту два ящика поставил на ногу
стопкой и стал подробно на его вопрос отвечать - с чувством, с расстановкой
и с толком, мол, какие баллончики могут быть в принципе и с каким еще газом,
здесь склад иного, мирного, профиля: продуктовый и винно-водочный,
крупнейший в городе и в области, а может, крупней его нет во всей нашей
бедной стране. Он рассказал также, что хозяева склада - акулы большого
бизнеса - сознательно пошли на беспрецедентный размах, считая, что малым
бизнесом можно удовлетворить малую экономическую нужду, а она у нас не
малая, а большая. Этот любопытный клиент сначала терпел боль стоически и
слушал речь Качура неторопливую, а потом как заорет во весь голос:
- Нога, там моя нога!
Качур хотел сделать вид, конечно, что ничего не услышал, и объяснения
продолжил подробно и в логическом развитии, но на крик сбежались друзья
придавленного и сбежалась его подруга. То ли жена, то ли невеста, короче
одним словом - женщина. Сбежались и суету подняли на недосягаемую высоту.
Женщина кричит:
- Дудко, сними, пожалуйста, ящики. Ради всего святого!
А Дудко кричит:
- Макашутин, помоги мне, будь добр.
И придавленный кричит "помогите". Громче и убедительнее остальных
кричит, благим, как говорится, матом - даром, что вежливо и уважительно. А
Качур на всех на них с интересом смотрит. И с интересом слушает их хаотичные
крики об оказании срочной неотложной помощи пострадавшему. Стоя над схваткой
хилых интеллигентов с ящиками большого веса. Это вместо того, чтобы
работать, добывать свой нелегкий хлеб с маслом, сервисно обслуживая
официантку из кафе с красивым названьем "У Кафки". Она приехала за ходовым и
прочим товаром, так как хозяйка кафе уже, как и прежде, гуляет, сожители и
совладельцы - в смысле, компаньоны хозяйки - тоже гуляют, и больше прислать
совершенно некого. Повар - дурак и тупица, у бармена - язва какой-то кишки,
напарница не пользуется доверием в коллективе, таща все, что плохо лежит, и
то, что лежит хорошо - тоже успешно таща. Причем у своих. Хозяйка ее
обязательно вычислит, поймает и схватит за руку. Но пока этого не произошло,
официантка сама напарницу потихоньку воспитывает - смоченным полотенцем,
завязанным в морской узел. А сейчас она стоит, вздымая большую грудь, у
машины и ждет, когда же эти бездельники, коих везде подавляющее большинство,
загрузят ее в соответствии с предварительным заказом, хозяйкой заранее
оплаченным. И думает она о них, о бездельниках, не по-женски плохо и
нецензурно. Матом она о них думает, грубым, но справедливым. Да и не только
о них. И не только сейчас. Она вообще так думает и мыслит, в такой языковой
форме, постоянно. Что в трудную минуту жизни лишает ее возможности
обратиться к Господу Богу с молитвой. Но вслух своих мыслей и дум официантка
не высказывает. Практически никогда. На работе ей не положено высказываться
по должности, а она почти всегда на работе. Или дома - спит, набираясь во
сне сил. Да, вот во сне она иногда высказывает свои мысли. И именно в
матерном выражении высказывает. Поэтому хорошо, что она уже месяца три
одинокая - бой фрэнд ее последний услышал, как она во сне сказала "пошел ты
на", воспользовался этим счастливым случаем и пошел навсегда. А то бы он
ночью пугался, и дочь, если б она у нее была, тоже пугалась. Как пугаются
муж Алины и их внутрибрачные дети, когда она задерживается допоздна и не
приходит вовремя к ужину вследствие неизвестных тайных причин. Понятно, что
они за нее пугаются и волнуются, и совершенно не знают, что думать, когда
она все-таки приходит, счастливая, но довольная и, естественно, страшно
усталая. Так что они просто ей верят. Как верят жене и матери, хранительнице
очага. И еще они верят в то, что все будет прекрасно. Если не сию минуту, то
в конце концов обязательно.
Но сегодня довольны и счастливы любимые дети Алины. И муж ее Петр
Исидорович (тоже любимый) счастлив. И мать мужа Анна Васильевна Костюченко -
особенно, а также и в частности счастлива. И довольны они и счастливы,
потому что Алина весь день с ними, и никуда уходить не стремится, и потому
что собрались они в кои-то веки всей семьей и вышли в люди. Для того лишь
собрались и вышли, чтобы сходить на склад и совершить там предпраздничные
покупки. Но этого тоже для счастья с лихвой достаточно, так как это
сплачивает, укрепляя семейные узы, и воздействует на внутреннее состояние
семьи самым положительным, живительным образом.
К сожалению, Алина со своей семьей встретила здесь, на складе,
Печенкина. Который тоже был с семьей. Только со своей. Случайно встретила.
Не сговариваясь. Да и почему "к сожалению"? Без всякого сожаления она
Печенкина встретила. Скорее, наоборот. Их семьи между собой знакомы еще
слава Богу не были, и эта встреча прошла для них безнаказанно и никак не
повлияла на их предпраздничное приподнятое настроение. Ни в лучшую сторону
не повлияла, ни в худшую. А Алина и Печенкин повели себя так, будто видят
друг друга впервые, и никак не обозначили своих тайных интимных связей на
стороне:
- Простите, молодой человек, - спросила Алина у Печенкина, стоявшего в
сыро-колбасном отделе к кассе прямо перед ней самой, - эта колбаса
несоленая?
- Несоленая, - ответил Печенкин. - Хотя я колбасу не ем.
- А как же без колбасы? - спросила тогда Алина. И Печенкин ей ответил:
- Привычка, - и сказал: - Это без хлеба обойтись в жизни нельзя, без
картошки тоже нельзя, а без колбасы можно довольно безболезненно обойтись.
Тем более питаться колбасой в чистом виде - вредно для здоровья, и у меня,
например, от нее давление.
Им, наверно, занятно было поговорить на глазах у всех многочисленных
присутствующих, на виду у своих жен, мужей, детей и прочих ближайших
родственников. Чтобы щекотнуть по нервам себе и друг другу ходя по краю и
ощутить, что они знают то, чего не знает никто иной. Кроме, конечно,
официантки, обслуживавшей их накануне и запомнившей им заказ одного голого
кофе надолго и, может быть, на всю жизнь. Но официантка в данный момент
пребывала вне поля их зрения и их не видела. Она видела их чуть раньше - они
мелькнули поочередно, пройдя мимо нее и мимо ее микрогрузовика вглубь
склада, в основной торгово-закупочный зал. Она еще подумала "вчера эти вроде
вместе в кафе сидеть приходили, вдвоем, кофе голый заказав, а сюда, на
склад, раздельно пришли и в каких-то иных семейных составах". Она
обязательно додумала бы эту странность и разобралась бы в несоответствии и
его истоках, и возможно, сделала б вывод, что все люди не братья, а бляди, и
верить нельзя никому - ни мужчинам, ни женщинам, - но тут грузчики наконец
начали догружать крытый кузов ее "ГАЗели", и официантка все свое внимание
переключила и сосредоточила на них и на их производственных действиях - она
обязана была поставить на товаротранспортной накладной свою личную подпись и
не ошибиться, чтоб не платить, покрывая убытки из своего кармана. Это
главное - она должна была не дать себя обмануть ни на копейку. Грузчики на
то и существуют, чтобы бесцеремонно кого-то обманывать. Экспедиторов,
хозяев, поставщиков, покупателей и друг друга. Но она им не экспедитор и не
хозяин, и вообще она им никто - ее вокруг пальца на мякине не проведешь. Она
и сама любого провести способна, будучи человеком на своем месте. А они
пускай интеллигентов делят на ноль и приводят к общему знаменателю. Их тут
сегодня не меньше чем в академии наук или в опере собралось и сбежалось. В
надежде сэкономить средства, которых у них не ахти, и при этом устроить себе
полноценный праздник, чтоб как у людей, не хуже. К слову, почему официантка
недолюбливала интеллигентов - не очень понятно, в сущности, интеллигенты -
это такие же люди, как и мы. Ну, или почти такие.
Басок загрузил три ящика симферопольской водки в кузов, прочел по
слогам значок на груди официантки и спросил:
- А если я не хочу?
- Не хочешь - тогда не спрашивай, - ответила официантка. - И не
заговаривай зубы. Я, между прочим, считаю.
- Считать не вредно для ума, - сказал Басок и уступил мне рабочее
место.
- Заигрываешь, - сказал я, - к девушке при исполнении? - и поставил в
кузов сок манго.
- Нет, - сказал Басок отвернувшись, чтобы сейчас же уйти, поскольку он
и сам был при исполнении не меньше девушки.
- Что вы делаете сегодня вечером? - спросил я не у Баска.
- Работаю, - ответила девушка. - До утра.
Я хотел спросить было "кем?", но не спросил. Подумал - вдруг она
оскорбится в лучших и иных чувствах. Или, быть может, обидится. А у меня не
было желания никого сейчас обижать. Иногда я такому желанию бываю подвержен.
Но нечасто и не на погрузке в родном складе. Поэтому я сказал официантке:
- Желаю успехов в труде до скончания ваших дней.
Официантка промолчала. Она считала ящики в столбик. А в ящиках она
отрешенно считала все до одной бутылки - следя за степенью их наполнения, за
грузчиками в целом и в частности за Шапеличем. От Шапелича всего можно
ожидать неожиданно. И она ожидала. Интуитивным своим чутьем. Но он ее
интуицию и ее чутье вероломно обманул - уйдя как пришел и откуда пришел.
По-честному. И я ушел в склад - трудиться, перемещая грузы. И, занимаясь
этим полезным перемещением, я говорил себе шепотом: "Ну надо же, какая грудь
у девушки гиперболическая. Я думал, такая бывает лишь в американском кино в
результате комбинированных съемок и компьютерной графики". И девушка как
будто меня услышала, и ее ко мне потянуло сквозь складское пространство. Она
преодолела расстояние, нас разделявшее, подошла и сказала:
горотдел милиции крестилась. Церковь дальше располагалась, по ходу движения.
Она до нее не дошла. Конечно, с таким слабым контурным зрением трудно ей
было жить на старости своих лет насыщенной жизнью. И с таким именем - тоже
трудно. Многие же по сей день не устают ее упрекать, что названа она в честь
кровопийцы мирового пролетариата и тирана всех времен и народов. А она,
во-первых, в имени своем перед людьми не виновата и ответственности за
умерших родителей не несет, а во-вторых, с тираном ее имя никак прямо не
связано. Ее в память и во имя мадам де Сталь назвали, Анны Луизы Жермен.
Любили ее отец с матерью - мадам эту знаменитую - в свои юные годы и читали
взахлеб и вслух до потери сознания. А товарищ Иосиф Сталин, когда родилась
Сталинтина Владимировна, был еще в масштабе страны ничем и всем покуда
отнюдь не стал. Она в двадцать четвертом году родилась. При жизни Ленина
еще, между прочим, Владимира Ильича. Того, что лежит в мавзолее из мрамора,
по самую сию пору в целости и сохранности, как живой. Правда, он тогда уже
сильно и неизлечимо перед смертью болел. Но теперь этого никто уже точно не
помнит и разбираться в ее личных исторических мелочах не желает, потому что
роль личности Сталинтины Владимировны в истории мизерна. А некоторые вообще
ничего не желают знать - ни имени, ни почтенного возраста, ни чего другого,
просто бьют ее из низких корыстных побуждений под дых и все. А также
бессовестно грабят. Люди же разные бывают и встречаются, и проходят по
улицам сто раз на дню в обе стороны. Есть добрые интеллигентные люди, такие
как Макашутин, Дудко и Адик Петруть, к примеру. Их интеллигентность всегда
ярко выражена, и они, уважая возраст и старость, и груз прожитых лет, подают
Сталинтине Владимировне какую-нибудь несущественную мелочь. Если, конечно,
она у них у самих есть в карманах, и они могут позволить себе подобную
роскошь. А жена Петрутя, которая и не жена ему, а так - седьмая вода на
киселе - фрукт уже совсем иного замеса и всегда кисло смотрит, когда деньги
Сталинтина Владимировна обретает с легкостью необыкновенной. И потом
высказывает свои мелкособственнические соображения и Адику, и Макашутину, и
Дудко в личной беседе. В том смысле, что почему это вы какой-то неадекватной
старухе деньги ни за грош даете, тогда как у нас самих переизбытка в этом
плане не наблюдается и не ожидается впредь? Ей все говорят убедительно, что
подавать следует не от переизбытка, а отрывая от себя, и что они знают
Сталинтину Владимировну уже несколько последних месяцев, причем с редкой
стороны, как абсолютно непьющую профессиональную нищую, а она говорит "ну и
что?" и бранит всех почем свет стоит. Правда, приличными словами бранит. Без
вульгаризмов и ненормативной лексики.
Но суть не в этом, поэтому вернемся к сути, то есть на круги своя, к
своим, так сказать, овцам и баранам. Сталинтина Владимировна с праздником
прохожих поздравляла не зря. И не для одних только денег. А потому, что
завтра действительно должен был наступить большой и радостный праздник.
Какой, она точно не знала. Забыла она впопыхах. То ли Рождество Христово, то
ли Его Покров. Но точно праздник и точно божественный. И наверно, все-таки
Рождество, судя по всему. С ним она прохожих и поздравляла. И прохожие
вспоминали, что да, действительно, на носу у них Божий праздник - и им
становилось веселее жить и идти домой. Впрочем, Сталинтина Владимировна
ошибалась. Праздник по церковному календарю был не завтра. Он был
послезавтра. Что несущественно. И еще лучше. Поскольку если б он был завтра,
поздравленные ею граждане не успели бы сходить и купить себе чего-нибудь
праздничного и вкусного к своему обеденному столу. А так они при желании
могли легко это сделать. Сделать именно завтра. В выходной день недели.
Потому что сегодня уже вечер, поздно и все устали до боли. А завтра день
впереди, и магазины в полной мере открыты, и главное склад открыт,
гостеприимно осуществляя торговлю оптом и в розницу, но по оптовым ценам -
сниженным и предпраздничным донельзя. Понятно, что этот факт превращает
вроде бы обыкновенное предприятие оптово-розничной торговли в место
паломничества, в крупнейший центр удовлетворения насущных человеческих
потребностей и желаний. Другими словами, склад служит обществу, делая его,
так же как и его членов, лучше и добрее. Потому что когда граждане - члены
общества - имеют удовлетворенные потребности, они автоматически становятся
добрее и лучше - даже самые из них плохие и недобрые. А вместе с ними,
значит, и общество в целом тоже становится добрым и хорошим. Или хотя бы
приличным. Отсюда вывод - чем больше у общества складов, тем лучше для него,
тем оно здоровее в экономическом смысле и в смысле нормализации морального
духа. Это обязаны всесторонне понимать не только бизнесмены новой формации,
но и политики верхнего эшелона власти.
А склад, он перед крупными праздниками неделями работает на ввоз и
прием грузов. Со всех концов и уголков страны везут и везут в склад товары
самого широкого потребления, в основном, конечно, водку, но везут и коньяк.
И вина тоже везут из Крыма и из Молдавии, и из стран дальнего зарубежья -
Испании и той же Франции, родины всех шато. И много чего еще, много чего
другого, съестного и прохладительного, везут крупными партиями вплоть до
вагонных норм. Чтобы люди могли купить себе праздничную пищу и таким образом
отличить праздники от будней. И все это складывают в специальных складских
помещениях, холодильных и самых обычных, складывают как можно плотнее и
туже, ящик к ящику, контейнер к контейнеру, и несмотря на это, товары
достигают потолков и практически подпирают их собой и своею тарой. Потолки
же на складе высокие. Не менее пяти метров. Не то что в жилых многоэтажках.
Где человеческой душе жить тесно, а после смерти - отлететь некуда. Чуть
выше поднимешься - там другие люди живут, посторонние, и души у них свои,
тоже посторонние. Так и приходится все девять дней под потолком низким
болтаться - как люстра.
Здесь этой проблемы нет. Здесь напротив - доверху не так-то просто
добраться. И для работы на большой высоте - чтобы ставить и чтобы снимать
грузы - приходится пользоваться лестницами. Называемыми стремянками. Но и
этого мало. Заполнив складское пространство снизу доверху и по площади -
кроме узких проходов для грузчиков, - ящики и контейнеры вылезают в торговый
зал и выстраиваются там у стен, портя собой интерьер и угрожая упасть на
головы покупателей, не подозревающих ничего.
Накануне праздников и празднеств склад открывается раньше. Минимум,
раньше на час. Он забит под завязку и ждет, что его опустошат жители и гости
города. И хозяева, проявляя характерные признаки нетерпения, ждут того же,
чтоб получить доход, а, может быть, и сверхприбыль. Другими словами, они
предполагают нажиться на факте церковного торжества и на человеческой
радости, не имея ни к первому, ни ко второму никакого касательства. Что все
равно лучше и порядочнее, чем наживаться на горе, как это делают повсеместно
врачи и работники сферы ритуальных услуг, сантехники и судьи, а также
ростовщики и ломбардцы, и преступные похитители богатых наследников. Они
вообще молодцы - хозяева и создатели данного склада на пустом месте. То есть
нет, не на пустом и более того - на занятом. Здесь еще прежней советской
властью - на последнем ее издыхании - хладокомбинат был выстроен под
открытым небом, но в эксплуатацию не пущен и в строй не введен. А когда
пришли иные времена, этот комбинат, к слову, из стекла и бетона, никому и на
фиг не пригодился. Его хотел сначала Голливуд приобрести для декораций, чтоб
фильмы свои голливудские типа "Терминатора-2" в них снимать, потом инвестор
какой-то долго думал купить-не купить, а в результате не купил никто, и
комбинат стал ветшать и разрушаться временем перемен и разворовываться. И
разворовывался он до тех пор, пока местные городские власти решительно не
продали его нынешним хозяевам - чуть ли не задаром и не насильно. Они их
долго уговаривали и обещали всемерную помощь и поддержку - лишь бы только
выручить за эти мертвые производственные площади что-нибудь для себя. И
хозяева, все обсудив и взвесив, купили у властей комбинат на льготных
условиях в кредит и переоборудовали его в склад для удовлетворения нужд
большого города. Воздвигнув таким образом храм, можно сказать, торговли. То
есть не для молящихся храм, а для торгующих. Которых никто отсюда не выгонит
никогда. Ну, и для покупающих, само собой разумеется, тоже храм. Для всех, в
общем, храм -независимо от вероисповедания и конфессии, включая и атеистов.
Потому что если молятся не все, то продают и покупают все без исключения,
так как без купли-продажи нет жизни на Земле. И каждый покупатель находит
своего продавца, а продавец своего покупателя - как две половинки одного
яблока. Единственное, что продать у нас трудно - это мозги. Каждый и любой
дурак считает, что мозги у него и у самого есть и, значит, покупать их
смысла не имеет. Объяснить же дураку, что он дурак - невозможно, ведь он
свято верит, что создан по образу и подобию Божию. А поскольку дураков в
нашей стране много - рынок мозгов узок и вял. Но склад здесь ни при чем.
Склад мозгами не занимается. Разве что телячьими, импортными, которые
деликатес.
И все работники склада сходятся рано-рано, сходятся на заре и ждут
восхождения солнца. Одни просто ходят по складу, заложив за спину сильные
руки, другие сидят в подсобке, играя в игру домино. А хозяева склада
находятся на высоком посту в кабинетах и звонят из них по делам, и им тоже
навстречу звонят. Они внутренне сомневаются, что горы еды и питья, лежащие
пока мертвым грузом, из склада сегодня исчезнут, и их в одночасье сожрут, в
смысле, употребят в пищу для радости и увеселения душ. Уж слишком
значительны залежи твердых и жидких продуктов, и аппетит народа для полного
их потребления должен быть выше похвал, а он вызывает некоторые сомнения
ввиду низкой покупательной способности.
Конечно, хозяева рисковали, вкладывая деньги в еду, и если они
просчитались, их ждут долги и нужда - деньги-то ведь чужие, и взяты
хозяевами склада у собственных, высших хозяев, и не просто так они взяты в
долг, а по дружбе и под проценты. И то, и другое свято и, если что - требует
жертв. Чаще всего - человеческих. Но если риск оправдается, хозяева обретут
свое земное счастье и в жизни, и в труде на благо своего бизнеса. Об этом
как раз обретении они убедительно просят все могущего Бога, просят прямо из
офиса, непосредственно с рабочих мест, оборудованных по последнему слову
науки последними достижениями техники и в частности офисной мебелью
европейского класса. Мысленно они обещают поставить Ему свечку, самую
дорогую и толстую, и не одну, а много.
И постепенно вступает в свои права утро напряженного дня, и день этот
тоже вступает, обещая быть трудовым. На складе начинает твориться
производственный страх и ужас - столпотворение и Содом, помноженный на
Гоморру. Грузовики от магазинов и уличных предпринимателей едут само собой -
в плановом порядке и сверх обыкновенных норм, автоколоннами. А кроме них,
склад осаждают частные случайные лица, то есть, другими словами - люди.
Некоторые на собственных автомобилях приезжают, скупая необходимое и для
праздника, и на всю последующую неделю, чтобы уж заодно, некоторые - каковых
больше - приходят пешком, семьями, или добираются до склада городским
общественным транспортом - чтобы купить продукты и напитки как можно
выгоднее и дешевле грибов. Они не считаются с расстоянием и затратами
свободного времени, съезжаясь из всех районов города и из-за его окраин. Это
легко объяснимо. Да, конечно, все то, что есть в этом гигантском складе,
есть и в магазинах, щедро разбросанных по всему городу и близко к жилищам
граждан. Но в магазинах различных и многих - что-то в колбасном и в рыбном,
что-то в хлебном и вином, а что-то вообще в овощном. На складе же есть все.
Все буквально. И не просто в ассортименте, а по доступным ценам, которые
ниже рыночных на пять тире двадцать процентов. Естественно, о сосредоточении
всего, чего может желать душа, в одном месте на таких сверхвыгодных началах
не стыдно мечтать и грезить. И стремиться к реализации своих грез -
естественно и не стыдно. Поэтому, видимо, все и устремились: бедные и
богатые, больные и здоровые, семейные и одинокие, а также эллины и иудеи.
Пришел даже один рабочий с нового Игренского кладбища - наиболее отдаленного
и непопулярного у населения и народа. И что загадочно - у всех этих
устремившихся людей были совершенно разные гены и хромосомы, непохожие
родители и более древние предки, а они не задумываясь пришли, как по команде
или как близнецы-братья, на склад. С одними и теми же намерениями, в одно и
то же фактически время суток, и детей своих с собой привели - наверно, чтобы
и те ходили сюда, когда вырастут, по стопам своих матерей и отцов и в память
об их жизнях.
И Басок с Шапеличем, Качуром и Колей давно бросили домино в подсобке
россыпью и, забыв, кто из них козел, работают в поте лица, как проклятые
рабы. И я тоже с ними работаю, и тоже, конечно, как проклятый. Такие
предпраздничные дни - это наши лучшие дни жизни. Мы от выработки, сдельно,
получаем за свой ручной героический труд. От количества перенесенного и от
общей суммы продаж. И после вчерашнего веселого, богатого событиями вечера,
сегодня мы работаем в поте лица не образно, а буквально. И, кажется, уже
усомнились в том, что человек есть венец природы - ну не может венец так
бурно и неудержимо потеть. Пот выступает, сочась, не только из наших лиц, но
и из наших тел, и он стекает по ногам, задерживаясь в обуви, и не уходит в
землю лишь из-за тяжелых ботинок, которые не промокают ни снаружи, ни
изнутри. Ну и потому, что земля склада покрыта новым асфальтом, влагу сквозь
себя не пропускающим. И Качур не устает повторять нам для бодрости, поднятия
тонуса и трудового энтузиазма: "Работаем, пацаны, работаем. Это ж наши живые
деньги, кровные и большие".
И мы работаем, служа передаточным звеном от чужого к чужому, от чужих
грузов к чужим машинам и чужим людям. Грузчики - это и есть всего лишь
передаточное звено. Как, впрочем, и все другие - передаточное звено от
чего-то к чему-то или от кого-то к кому-то, надо только чтобы все поголовно
получали за акт передачи положенные комиссионные и могли на них жить и
существовать, сохраняя свое достоинство в приемлемых рамках. А отсюда
недалеко и до счастья.
Мы подтаскиваем ящики в торговый зал и грузим их в грузовики, и
помогаем допереть богатым покупателям и их бабам покупки до их богатых машин
- за отдельную само собой плату. Так что Качур мог бы этих бодрящих фраз и
не произносить всуе. Нас взбадривать лишними словами не надо. Мы, если надо,
и без слов взбодримся до основания. Теми же чаевыми, допустим, или вином
французским из неизбежно разрешенного боя. Или мечтами о предстоящем сегодня
вечере свободы и завтрашнем дне отдыха, когда можно будет тратить
заработанное легко и красиво, не оглядываясь и не останавливаясь на
достигнутом, в смысле, потраченном.
В общем, столпотворение и потребительский ажиотаж в складе нам на руку
и на пользу. И мы его используем по максимуму в пределах возможного.
Невзирая на то, что народ все валит и валит, прибывая - скапливаясь, шумя,
путаясь под ногами, мешаясь и задавая вопросы. С ящиками ты или с тачкой, на
которой полтонны нагружено какой-нибудь кока-колы - народу все равно и
едино. Он подходит вплотную и спрашивает о своем, и требует немедленного
ответа. Народ, он всегда требует ответа немедленного. Хотя никогда его не
получает.
Качур одному такому любознательному клиенту два ящика поставил на ногу
стопкой и стал подробно на его вопрос отвечать - с чувством, с расстановкой
и с толком, мол, какие баллончики могут быть в принципе и с каким еще газом,
здесь склад иного, мирного, профиля: продуктовый и винно-водочный,
крупнейший в городе и в области, а может, крупней его нет во всей нашей
бедной стране. Он рассказал также, что хозяева склада - акулы большого
бизнеса - сознательно пошли на беспрецедентный размах, считая, что малым
бизнесом можно удовлетворить малую экономическую нужду, а она у нас не
малая, а большая. Этот любопытный клиент сначала терпел боль стоически и
слушал речь Качура неторопливую, а потом как заорет во весь голос:
- Нога, там моя нога!
Качур хотел сделать вид, конечно, что ничего не услышал, и объяснения
продолжил подробно и в логическом развитии, но на крик сбежались друзья
придавленного и сбежалась его подруга. То ли жена, то ли невеста, короче
одним словом - женщина. Сбежались и суету подняли на недосягаемую высоту.
Женщина кричит:
- Дудко, сними, пожалуйста, ящики. Ради всего святого!
А Дудко кричит:
- Макашутин, помоги мне, будь добр.
И придавленный кричит "помогите". Громче и убедительнее остальных
кричит, благим, как говорится, матом - даром, что вежливо и уважительно. А
Качур на всех на них с интересом смотрит. И с интересом слушает их хаотичные
крики об оказании срочной неотложной помощи пострадавшему. Стоя над схваткой
хилых интеллигентов с ящиками большого веса. Это вместо того, чтобы
работать, добывать свой нелегкий хлеб с маслом, сервисно обслуживая
официантку из кафе с красивым названьем "У Кафки". Она приехала за ходовым и
прочим товаром, так как хозяйка кафе уже, как и прежде, гуляет, сожители и
совладельцы - в смысле, компаньоны хозяйки - тоже гуляют, и больше прислать
совершенно некого. Повар - дурак и тупица, у бармена - язва какой-то кишки,
напарница не пользуется доверием в коллективе, таща все, что плохо лежит, и
то, что лежит хорошо - тоже успешно таща. Причем у своих. Хозяйка ее
обязательно вычислит, поймает и схватит за руку. Но пока этого не произошло,
официантка сама напарницу потихоньку воспитывает - смоченным полотенцем,
завязанным в морской узел. А сейчас она стоит, вздымая большую грудь, у
машины и ждет, когда же эти бездельники, коих везде подавляющее большинство,
загрузят ее в соответствии с предварительным заказом, хозяйкой заранее
оплаченным. И думает она о них, о бездельниках, не по-женски плохо и
нецензурно. Матом она о них думает, грубым, но справедливым. Да и не только
о них. И не только сейчас. Она вообще так думает и мыслит, в такой языковой
форме, постоянно. Что в трудную минуту жизни лишает ее возможности
обратиться к Господу Богу с молитвой. Но вслух своих мыслей и дум официантка
не высказывает. Практически никогда. На работе ей не положено высказываться
по должности, а она почти всегда на работе. Или дома - спит, набираясь во
сне сил. Да, вот во сне она иногда высказывает свои мысли. И именно в
матерном выражении высказывает. Поэтому хорошо, что она уже месяца три
одинокая - бой фрэнд ее последний услышал, как она во сне сказала "пошел ты
на", воспользовался этим счастливым случаем и пошел навсегда. А то бы он
ночью пугался, и дочь, если б она у нее была, тоже пугалась. Как пугаются
муж Алины и их внутрибрачные дети, когда она задерживается допоздна и не
приходит вовремя к ужину вследствие неизвестных тайных причин. Понятно, что
они за нее пугаются и волнуются, и совершенно не знают, что думать, когда
она все-таки приходит, счастливая, но довольная и, естественно, страшно
усталая. Так что они просто ей верят. Как верят жене и матери, хранительнице
очага. И еще они верят в то, что все будет прекрасно. Если не сию минуту, то
в конце концов обязательно.
Но сегодня довольны и счастливы любимые дети Алины. И муж ее Петр
Исидорович (тоже любимый) счастлив. И мать мужа Анна Васильевна Костюченко -
особенно, а также и в частности счастлива. И довольны они и счастливы,
потому что Алина весь день с ними, и никуда уходить не стремится, и потому
что собрались они в кои-то веки всей семьей и вышли в люди. Для того лишь
собрались и вышли, чтобы сходить на склад и совершить там предпраздничные
покупки. Но этого тоже для счастья с лихвой достаточно, так как это
сплачивает, укрепляя семейные узы, и воздействует на внутреннее состояние
семьи самым положительным, живительным образом.
К сожалению, Алина со своей семьей встретила здесь, на складе,
Печенкина. Который тоже был с семьей. Только со своей. Случайно встретила.
Не сговариваясь. Да и почему "к сожалению"? Без всякого сожаления она
Печенкина встретила. Скорее, наоборот. Их семьи между собой знакомы еще
слава Богу не были, и эта встреча прошла для них безнаказанно и никак не
повлияла на их предпраздничное приподнятое настроение. Ни в лучшую сторону
не повлияла, ни в худшую. А Алина и Печенкин повели себя так, будто видят
друг друга впервые, и никак не обозначили своих тайных интимных связей на
стороне:
- Простите, молодой человек, - спросила Алина у Печенкина, стоявшего в
сыро-колбасном отделе к кассе прямо перед ней самой, - эта колбаса
несоленая?
- Несоленая, - ответил Печенкин. - Хотя я колбасу не ем.
- А как же без колбасы? - спросила тогда Алина. И Печенкин ей ответил:
- Привычка, - и сказал: - Это без хлеба обойтись в жизни нельзя, без
картошки тоже нельзя, а без колбасы можно довольно безболезненно обойтись.
Тем более питаться колбасой в чистом виде - вредно для здоровья, и у меня,
например, от нее давление.
Им, наверно, занятно было поговорить на глазах у всех многочисленных
присутствующих, на виду у своих жен, мужей, детей и прочих ближайших
родственников. Чтобы щекотнуть по нервам себе и друг другу ходя по краю и
ощутить, что они знают то, чего не знает никто иной. Кроме, конечно,
официантки, обслуживавшей их накануне и запомнившей им заказ одного голого
кофе надолго и, может быть, на всю жизнь. Но официантка в данный момент
пребывала вне поля их зрения и их не видела. Она видела их чуть раньше - они
мелькнули поочередно, пройдя мимо нее и мимо ее микрогрузовика вглубь
склада, в основной торгово-закупочный зал. Она еще подумала "вчера эти вроде
вместе в кафе сидеть приходили, вдвоем, кофе голый заказав, а сюда, на
склад, раздельно пришли и в каких-то иных семейных составах". Она
обязательно додумала бы эту странность и разобралась бы в несоответствии и
его истоках, и возможно, сделала б вывод, что все люди не братья, а бляди, и
верить нельзя никому - ни мужчинам, ни женщинам, - но тут грузчики наконец
начали догружать крытый кузов ее "ГАЗели", и официантка все свое внимание
переключила и сосредоточила на них и на их производственных действиях - она
обязана была поставить на товаротранспортной накладной свою личную подпись и
не ошибиться, чтоб не платить, покрывая убытки из своего кармана. Это
главное - она должна была не дать себя обмануть ни на копейку. Грузчики на
то и существуют, чтобы бесцеремонно кого-то обманывать. Экспедиторов,
хозяев, поставщиков, покупателей и друг друга. Но она им не экспедитор и не
хозяин, и вообще она им никто - ее вокруг пальца на мякине не проведешь. Она
и сама любого провести способна, будучи человеком на своем месте. А они
пускай интеллигентов делят на ноль и приводят к общему знаменателю. Их тут
сегодня не меньше чем в академии наук или в опере собралось и сбежалось. В
надежде сэкономить средства, которых у них не ахти, и при этом устроить себе
полноценный праздник, чтоб как у людей, не хуже. К слову, почему официантка
недолюбливала интеллигентов - не очень понятно, в сущности, интеллигенты -
это такие же люди, как и мы. Ну, или почти такие.
Басок загрузил три ящика симферопольской водки в кузов, прочел по
слогам значок на груди официантки и спросил:
- А если я не хочу?
- Не хочешь - тогда не спрашивай, - ответила официантка. - И не
заговаривай зубы. Я, между прочим, считаю.
- Считать не вредно для ума, - сказал Басок и уступил мне рабочее
место.
- Заигрываешь, - сказал я, - к девушке при исполнении? - и поставил в
кузов сок манго.
- Нет, - сказал Басок отвернувшись, чтобы сейчас же уйти, поскольку он
и сам был при исполнении не меньше девушки.
- Что вы делаете сегодня вечером? - спросил я не у Баска.
- Работаю, - ответила девушка. - До утра.
Я хотел спросить было "кем?", но не спросил. Подумал - вдруг она
оскорбится в лучших и иных чувствах. Или, быть может, обидится. А у меня не
было желания никого сейчас обижать. Иногда я такому желанию бываю подвержен.
Но нечасто и не на погрузке в родном складе. Поэтому я сказал официантке:
- Желаю успехов в труде до скончания ваших дней.
Официантка промолчала. Она считала ящики в столбик. А в ящиках она
отрешенно считала все до одной бутылки - следя за степенью их наполнения, за
грузчиками в целом и в частности за Шапеличем. От Шапелича всего можно
ожидать неожиданно. И она ожидала. Интуитивным своим чутьем. Но он ее
интуицию и ее чутье вероломно обманул - уйдя как пришел и откуда пришел.
По-честному. И я ушел в склад - трудиться, перемещая грузы. И, занимаясь
этим полезным перемещением, я говорил себе шепотом: "Ну надо же, какая грудь
у девушки гиперболическая. Я думал, такая бывает лишь в американском кино в
результате комбинированных съемок и компьютерной графики". И девушка как
будто меня услышала, и ее ко мне потянуло сквозь складское пространство. Она
преодолела расстояние, нас разделявшее, подошла и сказала: