Страница:
На совещании с Эриком Кёнигом в Управлении полиции Брикс почти все время молчал. Властный шеф службы безопасности пришел с намерением заставить полицейских почувствовать себя виноватыми и ничтожными.
– Вы поставили под угрозу срыва операцию, которую мы готовили не один месяц, – провозгласил Кёниг, барабаня по столешнице аккуратно подстриженными ногтями.
– Мы проводили оперативные действия. Нам пришлось реагировать на ситуацию, – сказал Странге.
– Нам ваши действия нанесли непоправимый вред.
– Если вы следили за ним не один месяц, то почему не знали о том, что произойдет? – спросила Лунд.
Шеф службы безопасности не ответил.
– Или никакой слежки не было? – настаивала она.
– Послушайте, я не собираюсь обсуждать с вами дела, касающиеся национальной безопасности. Вы занимайтесь своей работой, а мы будем делать свою. И не мешайте нам.
Странге начинал злиться:
– Не пытайтесь свалить на нас вину. У нас два трупа в морге. Что нам было делать? Сидеть сложа руки в ожидании, пока вы соизволите сказать нам хоть что-нибудь?
– Это неудачное стечение обстоятельств, – заговорил наконец Брикс. – Давайте согласимся с этим и подумаем, что делать дальше. По крайней мере, у нас есть подозреваемый.
Кёниг фыркнул:
– Ничего у вас нет. У Кодмани алиби, и так как мы следили за ним, то можем подтвердить его слова. Даже если бы алиби не было… Кодмани всего лишь смутьян, у него не хватило бы духа убить человека. Он пешка в чьих-то руках, идиот, которого они использовали…
– Он должен что-то знать, – сказала Лунд. – У вас есть другие версии?
Кёниг снял очки без оправы, повертел их в руках.
– Мы ведем расследование. А вас я попрошу сосредоточиться на Кодмани и его сподвижниках, если таковые имеются. – Очки вернулись на переносицу. Холодные серые глаза остановились на Бриксе. – Мы договорились?
За окном, выходящим в коридор, двигались фигуры: охранники из прилегающего корпуса с камерами предварительного задержания вели Кодмани в комнату для допросов.
– Хорошо, – сказал Кёниг, не дожидаясь ответа. – Пойдемте посмотрим, что он будет говорить. – Он бросил взгляд на Странге, потом на Лунд. – И вы тоже.
В кабинете Томаса Бука подали завтрак. Биргитта Аггер и Эрлинг Краббе сидели за столом перед блюдами с выпечкой и кофейными чашками. Бук ходил по комнате, вводя их в курс последних событий. Плоуг вел протокол.
– Что с тем человеком, которого они арестовали? – спросила Аггер.
– Пока ничего, – ответил Бук, – на все требуется время. Сегодня утром его будут допрашивать. Давайте оставим полиции и службе безопасности выполнять их работу, а сами сконцентрируемся на наших проблемах. – Он сел за стол, показал им газету: на первой странице был напечатан кадр из видеоролика – окровавленное лицо Анны Драгсхольм. – Мы должны заявить о нашем единстве во взглядах на антитеррористический закон. Общество ждет нашей реакции, как ждут ее и те жестокие выродки, которые стоят за этими убийствами. Ответ и для тех, и для других у нас один: мы тверды. Мы непоколебимы. Дания – открытая, демократическая страна. Мы будем защищать наши границы, удвоим меры безопасности. Но мы не изменим наши убеждения.
Аггер состроила недовольную гримасу:
– Оставьте эти речи для журналистов. Прежде всего мне непонятно, почему действия террористов стали для нас неожиданностью.
– Полиция была уверена, что та женщина погибла от рук мужа, – заговорил Карстен Плоуг. – Мы никак не могли знать, что ее смерть связана с террористами.
Ее эти слова не убедили.
– У нас есть служба безопасности. Она создана специально для таких ситуаций. Может, они еще что-то упустили, а мы не в курсе?
– Нет, – сказал Бук. – Мы должны быть заодно. Если позволим им разъединить нас…
– А я предупреждал, что это произойдет! – воскликнул Краббе. – Вы впустили сюда этих людей, позволили им делать все, что им заблагорассудится, и плевать на наш образ жизни…
Бук тяжело вздохнул:
– Мы собрались, чтобы обсудить законопроект, а не ход уголовного расследования.
– Два человека погибли, Бук. Один фундаменталист задержан. Можете не тратить свое время и красноречие. Мы не будем голосовать за проект в его нынешнем виде. Он предлагает трусливые и недостаточные меры. Эти люди убивают невинных датчан.
Бук старался сдерживаться:
– Мне пока не известно, кто убийца, хотя я министр юстиции. Как вы можете быть так уверены, обвиняя фундаменталистов?
– А кто еще? И вот когда его осудят…
– Могу я внести предложение? – перебил его Плоуг. – Давайте на время прекратим наше обсуждение. Подождем, пока полиция выяснит что-то еще, и соберемся снова ближе к вечеру. Возможно, тогда мы будем знать больше.
– Можете тянуть время сколько угодно, – буркнул Краббе, шелестя своими бумагами и убирая их в портфель. – Факты говорят сами за себя.
Биргитта Аггер помахала ему вслед рукой.
– Бук, этот глупец считает, что держит вас на крючке. Беда в том, что он прав.
– В этом вопросе мы должны быть выше политики. Почему…
Она смеялась, и не над Краббе, а над ним.
– В чем дело?
– Ничто не может быть выше политики. – Она допила свой кофе и встала из-за стола. – Если вы измените в нынешнем соглашении хоть одно слово, можете на нас не рассчитывать.
– Этого не произойдет, – твердо сказал Бук. – Я позвоню вам позже, чтобы получить подтверждение.
– Одно только слово… – И она тоже ушла.
Молчание через некоторое время нарушил Плоуг, сказав устало:
– Вам придется переписать законопроект и дать Краббе то, чего он хочет.
Бук моргнул:
– Что?
– Его партия давит на него, требует результатов. У Аггер нет ни единой причины, чтобы идти вам навстречу. Поэтому она просто бросит вас. Даже если вы добавите в текст лишнюю запятую. Она уже приняла решение…
Бук вспыхнул:
– Они что, сами вам все это сказали?
– Нет, – терпеливо ответил Плоуг. – Но я прав. Вы сами убедитесь в этом.
Лунд смотрела на сидящего напротив марокканца. Теперь он был одет в синюю тюремную робу. Тщательно расчесанная борода, на лице спокойствие, отстраненность и даже смирение. Должно быть, в собственных глазах он вел себя так, как подобает вести себя, попав в руки врагов. Рядом с ним сидел адвокат одной из юридических фирм, придерживающихся левых взглядов.
– Мой клиент готов сотрудничать, – заявил адвокат.
– Тогда пусть расскажет, что ему известно о Мусульманской лиге, – сказал Странге.
– Я услышал о ней только вчера, – ответил Кодмани. – Когда вы начали орать на меня.
– Видео, снятое этой лигой, было вывешено на вашем сайте, – указала Лунд.
Тут же заговорил юрист, зачитывая от имени Кодмани заявление:
– Мой клиент продает и издает книги, распространяя слово Корана. По закону он пользуется правом на свободу религии и свободу печати…
– Домой он это право не сумеет забрать, я думаю, – вставил Странге.
За односторонним стеклом стояли и наблюдали за ходом допроса Кёниг и Брикс. Лунд подумала, что ремарку Странге они вряд ли одобрили.
– Мой клиент создал веб-сайт как литературную платформу и международный форум. Он не несет никакой ответственности за то, что помещают пользователи на страницах его сайта. Он ничего не знал о видеоролике и никогда не побуждал никого к совершению террористических актов.
Глаза Кодмани были закрыты, он шевелил губами, – вероятно, молился.
– Складно говорите, – сказал Странге. – Мы же были в том потайном офисе в подвале. Мы прекрасно знаем, чем вы там занимались. Видео, листовки. Подстрекательство…
– Там нет ничего противозаконного, – возразил марокканец.
– Мы нашли ваши листовки рядом со второй жертвой. Ваш веб-сайт использовался для размещения видеозаписи, в которой снята женщина перед тем, как ее хладнокровно убили.
– Я не знал…
– Этого недостаточно! – Странге заговорил громче. – Да, у вас есть алиби, и мы не считаем, что вы кого-то убили. Но вы связаны с этим делом. Так что или начинайте говорить, или…
– Перспективы у вас плохие, – подхватила Лунд, глядя прямо в глаза Кодмани. – Очень плохие, и вы сами это понимаете.
Марокканец сплетал и расплетал пальцы. Адвокат склонился к нему и что-то зашептал.
– Ваших детей придется отдать в опеку, если вы отправитесь в тюрьму, – сказала Лунд. – Мы постараемся найти для них мусульманскую семью, но никаких гарантий дать не можем. Вероятно…
– Я не знал! – вскричал Кодмани. – Ясно вам?
Лунд, сложив руки на груди и склонив голову, смотрела на него через стол.
– Он связался со мной через сайт. Писал электронные письма.
– Кто?
Человеку в синей робе было неприятно или даже стыдно разговаривать с ними.
– Он называл себя Единоверцем. Он казался… хорошим человеком. Ему вроде нравилось то, что я делал.
– Фанат? – спросил Странге.
– Что-то вроде. Он сказал, что снимает ролик религиозного содержания. Попросил разрешения загрузить его на мой сайт, чтобы все смогли посмотреть. Я не возражал. Дал ему пароль. И вдруг… этот ролик появился вчера вечером. Я не знал, что в нем снято.
– Нам необходимо увидеть все его письма, – сказала Лунд.
Кодмани только хмыкнул:
– Я не храню никаких сообщений. Стираю все, причем как следует, окончательно. Или я похож на дурака?
Странге отодвинул свой блокнот в сторону.
– А теперь докажите мне, что это все не сказки. Кто такой этот Единоверец, как вы думаете?
– Не знаю я! Если какие-то преступники достали мои листовки… я в этом не виноват. Их может взять каждый, я раскладываю их в библиотеках. Я же говорил – ничего противозаконного!
Адвокат самодовольно поглядывал на полицейских.
– Я понимаю, что не нравлюсь вам, – сказал марокканец. – Мы по разные стороны баррикады. Но… – Его длинный палец закачался перед носом Лунд. – Ваших законов я не нарушал. У вас нет права держать меня здесь.
Адвокат демонстративно посмотрел на часы и стал собирать бумаги.
– Мы следим за временем, – сказал он. – Продержите моего клиента хоть на секунду дольше положенного, и тут же окажетесь в суде.
Леннарт Брикс не проявил интереса к автору анонимных писем, называвшему себя Единоверцем. Он передал Странге список людей, с которыми Кодмани контактировал на религиозной почве, а также список покупателей его книг и адреса тех, кто зарегистрировался на его сайте.
– Допросите их всех. Мы нашли кровь на колючей проволоке недалеко от здания клуба ветеранов. Тот человек, которого вы преследовали, поранился. Но анализ ДНК ничего не дал.
– Что он искал в клубе? – спросила Лунд. – Зачем он вернулся?
– Не думаю, что сейчас это важно. Или?..
– Но зачем?
– Неважно, – повторил Брикс, уходя.
Она взялась за сумку.
– Я вернусь через час или около того, – сказала она Странге.
– Куда вы?
– Мюг Поульсен навещал вчера своего армейского товарища, его фамилия Рабен. Он сейчас в Херстедвестере. Я просила разрешения на разговор с ним, но мне отказали по каким-то медицинским показаниям.
Странге наблюдал за тем, как она торопливо перебирает бумаги на своей половине стола.
– Брикс хотел, чтобы мы занимались Кодмани.
– Разве он стал бы помещать такое видео на свой собственный сайт? Он фанатик, но не идиот.
– Значит, вы хотите поговорить с армейским другом Поульсена?
– Есть такая мысль… – Она улыбнулась, так как вычислила, что улыбка действует на него эффективнее всего. – Есть еще одно дело, поэтому могу задержаться. Так что вернусь не через час, а, скажем, через два. Или…
Ручка, которая ей нравилась, закатилась на его половину стола. Она потянулась за ней, зацепила рукавом чашку с холодным кофе, опрокинула ее, пролив содержимое на бумаги.
Ульрик Странге моргнул, но не произнес ни слова.
– Я позвоню, – пробормотала Лунд, схватила-таки ручку и торопливо пошла к выходу.
Майер жил все там же, на окраине Нёрребро. Лунд остановила машину у обочины, посмотрела в сторону дома. Ворота гаража были распахнуты. Мотоцикла там больше не было, только в глубине виднелся запыленный микшерный пульт и прочее диджейское оборудование.
Дождь пока не начался. Майер играл во дворе с двумя из трех своих дочек. Девочки выросли с тех пор, как Лунд видела их, превратились в настоящих белокурых красавиц. Они радостно бегали вокруг электрического кресла-коляски отца.
На стене висела баскетбольная корзина – настоящая, а не та игрушечная, которую Майер пристраивал в их общем кабинете в день своего появления.
Он выхватывал у девочек мяч, стучал им по утоптанной твердой земле, потом бросал, целясь в кольцо. Руки у него стали более мускулистыми, чем запомнилось Лунд, но она не хотела задумываться об этом. Она сидела за рулем и наблюдала.
Майер дважды забросил мяч в сетку, трясясь от смеха. Потом позволил девочкам перехватить инициативу, подбадривал, уговаривал, хвалил их, пока наконец и им не удалось попасть в кольцо несколько раз.
Ее сердце чуть не разорвалось при виде того, как он наклонился вперед, спрятал свою лопоухую голову в руки и притворился, будто рыдает, дергая плечами. Слабый, жалкий вопль достиг ее ушей. Ей довелось увидеть, как он плачет по-настоящему, в больнице, когда она попыталась снова втянуть его в дело Бирк-Ларсен и добилась лишь того, что Майер взвыл, как зверь, и тот животный крик до сих пор преследовал ее. Лунд сама не понимала, как она могла быть такой слепой. Майер кричал тогда о том, что она не умеет ни с кем поддерживать отношений, ни с кем не умеет быть близка.
Марк, еще совсем юный Марк, а не этот почти взрослый, спокойный, умный юноша, который жил сейчас в семье отца, тоже так считал. «Мама, тебе интересны только трупы, а не я».
Это было не так. Так не могло быть. Просто…
Майер перестал играть. Он смотрел на улицу. В ее сторону. Он был хорошим копом, даже сам не знал, насколько хорошим. Она научила его смотреть и видеть.
На улице, в их тихом безлюдном районе, прямо напротив его дома, стоит машина. Конечно, он увидит. Увидит ее.
Она подумала о том, что говорил Брикс. О том, что важно и что не важно.
Никак не могла решить, что сказать Яну Майеру теперь, по прошествии двух лет. Что нужно было сказать ему еще тогда, в больнице. Сколько слов прокрутила она в голове бессонными ночами, лежа в своей одинокой кровати в Гедсере. «Прости, я подвела тебя. Я все бы отдала, лишь бы ты снова мог ходить, лишь бы снова стал тем хорошим, забавным, умным человеком, которым был». И еще один рефрен, который звучал чаще других: «Майер, если бы я могла, я бы поменялась с тобой местами…»
Она опять глянула в сторону дома. Все-таки догадался он или нет, кто в машине?
Дети заскучали без внимания отца. Одна из девочек забрала из его рук мяч, крикнула что-то, снова начала играть. И Ян Майер в одно мгновение снова вернулся туда, где ему хотелось быть, в свой собственный мир.
Лунд знала, что у нее хватило бы смелости пройти короткое расстояние от дороги до дома, она не сомневалась в этом. Смелость у нее была, не было права.
Счастливый детский визг… Хрипловатый веселый голос Майера… Она решила, что сейчас еще не время, и уехала.
Красно-белый датский флаг перед главным зданием воинской части в Рювангене был приспущен. Луиза Рабен положила две белые лилии рядом с букетами у подножия флагштока. Кому звонить, что делать – эти вопросы метались в ее мозгу.
В то утро она сделала над собой усилие. Уложила волосы в прическу, которую носила в первое время после свадьбы. Надела нарядное темно-синее пальто поверх белого халата медсестры. Нельзя опускать руки, нельзя забывать о себе, даже если некому любоваться ею.
Шагая через поле обратно к лазарету, она заметила, что с другой стороны дороги на нее смотрит Кристиан Согард. Безупречно сидящая форма, светлые волосы, аккуратно подстриженная борода – красивый мужчина. Если бы он оказался в Рювангене на несколько лет раньше, отец непременно подтолкнул бы ее в объятия Согарда, она не сомневалась в этом. И эта мысль не была ей противна. Слишком поздно о чем-то таком думать, конечно, но…
Он был высок, силен и настойчив, прирожденный офицер, выросший в богатой семье потомственных военачальников, не то что Йенс, выходец из рабочих пригородов Копенгагена. Она подошла к нему. Он встретил ее улыбкой.
– Полиция что-нибудь выяснила?
– Насколько мне известно, еще нет, – ответил Согард. – Мюг был вашим другом?
– Он служил с Йенсом. Они дружили. – Она пожала плечами. – Я всего лишь жена солдата. У меня нет права на такие отношения.
– Иногда это к лучшему.
– Потому что мы, женщины, не способны на них?
– Нет. Потому что вы не там, где… всякое бывает. Такое не объяснишь.
– Йенс даже не помнит, что случилось. И от этого ему еще тяжелее.
Согард кивнул, усмехнулся. Как мужчина, не как военный. А может, просто хотел, чтобы она так думала.
– Случается, они приезжают оттуда больными. Даже помешанными. Иногда такое увидишь, что… – Он стянул черный форменный берет, провел пальцами по идеальной стрижке. – Порой лучше убедить себя, что ты этого не видел.
Луиза подозревала, что сам майор Согард редко сталкивался с подобными проблемами. Он производил впечатление человека, у которого все под контролем.
– Все потрясены, – добавил он. – Надеюсь, полиция быстро найдет преступников. Нам это сейчас совсем ни к чему. Да, и жаль, что вашему мужу опять отказали.
Она уставилась на холодный асфальт.
– Да. Ну что ж…
– Ваш отец говорил, что вы собираетесь ремонтировать подвал. Значит, вы пока не собираетесь от нас уезжать?
– Какое-то время еще поживем. Я оставила список прививок в лазарете. Вы не могли бы…
– Конечно, конечно. – У нее складывалось впечатление, что он постоянно опережает ее на шаг или два. – Если вам потребуется помощь с ремонтом… Я был бы… – Он замялся, подбирая слова. – Это хобби. Да, хобби.
Наконец-то и Кристиан Согард смутился. Ей это понравилось.
– Какое хобби?
– Красить. Строить.
Луиза Рабен приподняла бровь, склонила голову набок.
– Конечно, я уже давно этим не занимался, – быстро добавил Согард. – Но если вы скажете, что нужно… У меня есть… – Он мял берет в смятении.
– Кисти? – подсказала она.
– Точно. Кисти.
Все это было так глупо, что она рассмеялась. Первый раз за долгое время.
– Хорошо, я буду иметь в виду, – сказала она, доставая из кармана ключи от машины.
– Вы куда-то едете?
– К Йенсу. Если меня к нему пустят.
Но директор Тофт была неумолима.
– Не могу, – чопорно сказала она, сидя в своем продезинфицированном кабинете в лечебном корпусе Херстедвестера. – Вчера вечером он был практически невменяем: приступ ярости, бред…
Вернувшись из Афганистана, он жаловался на ночные кошмары, на чудовищ, которые казались ему реальными и которых на самом деле не было. Теперь, говорила Тофт, эти видения трансформировались в убеждение, будто в тюрьме его держат безосновательно.
– Все очень просто, – объясняла она Луизе. – Если он будет выполнять то, о чем мы его просим, будет принимать лекарства, научится контролировать свои эмоции и фантазии, тогда…
– Но ведь ему уже давно лучше. Вы же сами говорили. Вы сказали, что он готов выйти на свободу…
– Окончательное решение принимает служба пробации при Управлении тюрем, не мы.
– Но почему они против? Ведь он полностью выздоровел.
Раньше она бы не удержалась в ходе подобного разговора, расплакалась бы. Но теперь между ним и ею возникла дистанция, которая росла на протяжении двух лет – медленно, незаметно, тайком, словно опухоль. Луиза научилась смотреть на Йенса так же, как на своих пациентов в лазарете Рювангена: бесстрастно. И ненавидела себя за это.
– Я не знаю, – сказала Тофт. – Будем надеяться, что этот рецидив обратим. Но он должен приложить усилия. Мне казалось, ему стало лучше…
Ее утомил этот разговор. День директора был расписан по минутам. Судя по тому, как Тофт поглядывала на плотно исписанный ежедневник, приближалось время следующей встречи.
– Ваш муж был тяжело ранен в Афганистане. Физическая боль прошла, но душевная… Он не помнит, что с ним случилось. И нельзя забывать, что он захватил в заложники совершенно незнакомого человека, приняв его за офицера из Гильменда. А на самом деле это был…
Библиотекарь из Вестербро. Сколько еще ей будут это повторять?
– Он не в состоянии отличить реальность от выдумки. Мы не сможем выпустить его до тех пор, пока не убедимся, что с ним такое не повторится. Что касается свидания – посмотрим через неделю…
– Через неделю? У нас встреча с адвокатом. Я должна принять решение о школе для нашего сына. Нам надо думать, где жить.
Тофт откинулась на спинку стула, подавив зевок.
– Вашему мужу необходим отдых. Сейчас все эти проблемы ему не по силам.
Луиза Рабен едва не закричала.
– Наказывайте его, раз иначе не можете! Но почему вы наказываете меня? Зачем причинять боль его сыну?
– Мы стараемся помочь. Он должен понимать это. И вы тоже.
– Йенсу поможет только общение с семьей.
Бесполезно было умолять. Или грозить. Ничто не растопит сердца этих людей, ничто…
– Я подумаю, что можно будет сделать, – сказала Тофт, посмотрев на часы. – Но он должен пойти нам навстречу. А иначе…
Лунд проходила процедуру досмотра на входе, когда из дверей тюрьмы вышла молодая женщина. Ее лицо показалось Лунд знакомым – красивое, бледное, встревоженное.
«Воинская часть, – подумала она. – Вот где я ее видела. И если она была на свидании в Херстедвестере, то…»
– Это жена Рабена, – сказала директор Тофт, заметив интерес Лунд. – Мне только что пришлось отказать ей в свидании с мужем. А теперь вынуждена допустить к нему вас.
– Я не буду об этом упоминать, – пообещала Лунд.
Ей не свойственно было проникаться к человеку антипатией при первой встрече, но, глядя на эту грациозную, изящную женщину с холодным лицом, она невольно почувствовала неприязнь.
– Сейчас не лучшее время для беседы с ним. Вчера у него было ухудшение. Ваше дело не может подождать?
В прошлом Лунд уже несколько раз доводилось бывать в Херстедвестере. Это было ведущее пенитенциарно-психиатрическое учреждение в стране, поэтому здесь содержали самых опасных преступников Дании. Комплекс состоял из двух основных зданий – лечебного корпуса и тюрьмы с усиленной охраной. Тофт повела ее к тюрьме, по длинным желтым коридорам, через металлические двери. Их неотступно сопровождал охранник.
– Я постараюсь не затягивать свой визит. Почему он здесь? – спросила Лунд, когда они стояли в ожидании, пока отопрут очередной тяжелый замок.
– Вскоре после возвращения из своей последней поездки в Афганистан он напал на человека прямо на улице. По его словам, этот человек был бывшим офицером. Рабен думал, что он…
– Он – что?
– Я не вникала в подробности. На самом деле тот несчастный даже в армии не служил. Рабен схватил его, отвез куда-то в лес, привязал к дереву. А потом избил до полусмерти, пытаясь получить какое-то признание… Я не знаю.
Еще один длинный коридор, еще одна дверь.
– Суд решил, что в его случае уместен бессрочный приговор. Его уволили из армии за недопустимое поведение. Он помешался… – На мгновение невозмутимость Тофт дала трещину. – Мы посылаем их в ад, ожидая, что они выполнят все, что потребуется. А когда они возвращаются, нам до них уже нет никакого дела. Я хочу, чтобы он вернулся к нормальной жизни. У него милая жена, ребенок. Он нужен им, и они ему нужны. Я думала…
– Что?
Тофт пристально смотрела на нее. Лунд увидела на лице этой женщины сомнение и догадалась, что такое с ней происходит нечасто.
– Я думала, что он уже готов. На прошлой неделе я поддержала его прошение об освобождении. Но Управление тюрем его просьбу отклонило.
– Почему? – спросила Лунд.
– Еще не знаю. Инициатива была с их стороны. Я занимаюсь только его психическим состоянием, а у них другие соображения. И вот… – Она тряхнула волосами с нескрываемым раздражением. – Мы вернулись к тому, с чего начали.
Они остановились перед камерой. Охранник открыл маленькое окошко в двери. Лунд заглянула внутрь. Он сидел внутри и ждал ее. Худое, подвижное лицо, внимательные синие глаза, темная короткая борода. В общем, ничем не примечательный человек, которому легко раствориться в толпе.
– Прошу вас быть поосторожнее с вопросами, – сказала ей Тофт. – С нами в камере будет охранник. Если Рабен начнет волноваться, я остановлю вашу беседу.
Помещение было холодным и узким, с единственным полупрозрачным окном, около которого стоял Рабен и жадно, с тоской смотрел на свет, льющийся из-за матового стекла.
– Мюг хотел помочь мне, – рассказал он. – Договорился насчет работы для меня. Плотником. У меня получилось бы, и с работой легче выбраться из этой дыры.
– Он нервничал? Может, боялся чего-то?
– Боялся? Мюга непросто было напугать. Он ездил со мной в горячие точки три… нет, четыре раза. Он не боялся.
Лунд терпеливо ждала.
– Но что-то его беспокоило, это точно. Может, какие-то проблемы… Мы же с ним были обычными солдатами, не офицерами. Иной раз нами бывают недовольны.
– В каком смысле?
– Да так, из-за мелочей всяких. Допустим… – он подбирал слова тщательно, – из-за того, что не выказываем командирам должного почтения.
– Только из-за этого?
– Я даже не знаю, были у него проблемы или нет. Зря только заговорил об этом. А что с ним случилось?