В середине дня 12 декабря из Варшавы прибыл фельдъегерь Белоусов. «Вскрыв письмо брата, удостоверился я с первых строк, что участь моя решена, но что единому Богу известно, как воля Константина Павловича исполнится, ибо вопреки всем нашим убеждениям решительно отказывал в новом акте, упираясь на то, что, не признавая себя императором, отвергая присягу, ему данную, как такую, которая неправильно ему принесена была, не считает себя вправе и не хочет другого изречения непреклонной своей воли, как обнародование духовной императора Александра и приложенного к оному акта отречения своего от престола. Я предчувствовал, что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе, и долг повелевал сообразить единственно, как исполнить сие с меньшею опасностию недоразумений и ложных наветов. <…> Изготовив вскорости проект манифеста, призвал я к себе М. М. Сперанского и ему поручил написать таковой, придерживаясь моих мыслей; положено было притом публиковать духовную императора Александра, письмо к нему Константина Павловича с отречением и два его же письма – к матушке и ко мне как к императору»[350], – писал об этом событии Николай.
   К Михаилу Павловичу отправили курьера с предписанием прибыть в Петербург к восьми часам вечера 13 декабря. На это время было намечено заседание Государственного совета, на котором Николай намеревался объявить себя императором. О прибытии фельдъегеря от Константина Павловича Михаил не знал: тот добирался в столицу не по Рижскому тракту.
   Тем временем известие о прибывшем фельдъегере распространилось по Петербургу и через некоторое время дошло до руководителей заговорщиков. Вечером 12 декабря в Зимний дворец прибыл подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Я. И. Ростовцев и доложил, что в столице готовится вооруженное выступление против Николая. Он настоятельно просил не награждать его за сообщение о заговоре в гвардии, полагая это своим долгом верноподданного.
   Получив новую информацию о намерениях заговорщиков, Николай Павлович решил форсировать события. 13 декабря он вызвал командующего Гвардейским корпусом генерала А. Л. Воинова, вступившего в командование гвардией в 1824 г. («…человек почтенный и храбрый, но ограниченных способностей и не успевший приобресть никакого весу в своем корпусе»[351]). Николай поставил его в известность о воле Константина и поручил собрать всех генералов и полковых командиров гвардии в Зимнем дворце в понедельник, в 6 часов утра. Он намеревался обратиться к высшему командному составу гвардии, «…дабы лично им объяснить весь ход происходившего <…> и поручить им растолковать сие ясным образом своим подчиненным, дабы не было предлога к беспорядку»[352]. К 8 часам вечера Госсовет был собран, но Михаил – личный свидетель волеизъявления Константина – отсутствовал: он получил сообщение о прибытии в Петербург только в 14 часов 13 декабря и прибыть к намеченному времени физически не мог. В это же время лидеры мятежников на своем последнем заседании приняли решение о начале восстания утром 14 декабря.
   Николай позднее вспоминал: «Мы ждали Михаила Павловича до половины одиннадцатого ночи, и его не было. Между тем весь город знал, что Государственный совет собран, и всякий подозревал, что настала решительная минута, где томительная неизвестность должна кончиться. Нечего было делать, и я должен был следовать один. <…> Подойдя к столу, я сел на первое место, сказав: „Я выполняю волю брата Константина Павловича“. И вслед за тем начал манифест о моем восшествии на престол. Все встали, и я также. Все слушали в глубоком молчании и по окончании чтения глубоко мне поклонились, при чем отличился Н. С. Мордвинов, против меня бывший, всех первый вскочивший и ниже прочих отвесивший поклон, так что оно мне странным показалось. Засим должен был я прочесть отношение Константина Павловича к князю Лопухину, в котором он самым сильным образом выговаривал ему, что ослушался будто воли покойного императора Александра, отослав к нему духовную и акт отречения и принеся ему присягу, тогда как на сие права никто не имел. <…> Во внутреннем конногвардейском карауле стоял в то время князь Одоевский, самый бешеный заговорщик, но никто сего не знал; после только вспомнили, что он беспрестанно расспрашивал придворных служителей о происходящем»[353].
   В 7 часов утра присягу Николаю принесли члены Сената, Синода и большая часть личного состава гвардейских полков, дислоцированных в столице. Из гвардейской кавалерии в самом Петербурге стояли только Кавалергардский и Конный полки и Черноморский эскадрон, на окраинах города – 2-я, 4-я и 6-я сотни Казачьего полка, другие три сотни были на льготе на Дону. Остальные полки – Гусарский, Драгунский, Кирасирский, Конно-егерский, Уланский и Лейб-кирасирский Ее Величества (не гвардейский) – дислоцировались вне пределов столицы. Все гвардейские пехотные полки – Преображенский, Московский, Семеновский, Гренадерский, Измайловский, Павловский, Егерский и Финляндский – имели в казармах 1-е и 2-е батальоны, 3-и батальоны находились в окрестностях столицы. Гвардейский экипаж, артиллерия, саперы, инвалидные роты, вспомогательные подразделения, учебные негвардейские части, а также жандармы дислоцировались в городе. Таким образом, большая часть гарнизона присягнула новому императору, что позволило создать достаточный кредит доверия в силовых подразделениях и рассчитывать на лояльность большинства войск.
   14 декабря офицеры-мятежники затемно были в казармах и вели среди солдат своеобразную агитацию. Она основывалась не на идеях равенства граждан, сокращения срока службы или других демократических ценностях, знакомых современному российскому обществу, а на банальной лжи! Солдатам Московского полка А. А. Бестужев говорил, что их (солдат) обманывают: государь (Константин Павлович) не отказался от престола, а закован в цепи; шеф полка (Михаил Павлович) задержан под Петербургом и тоже в цепях. Солдатам Гренадерского полка он же говорил, что к ним (солдатам) его прислал Константин Павлович, поэтому второй раз присягать не следует. Лейтенант А. П. Арбузов уверял матросов Гвардейского экипажа, что в окрестностях столицы стоит армия, которая уничтожит всех присягнувших Николаю. Подобных свидетельств в материалах Следственного комитета по делу декабристов имеется множество.
   Утверждение заговорщиков о незаконности новой присяги базировалось на следующих постулатах: Николай узурпировал власть; законный государь Константин I и великий князь Михаил Павлович арестованы. Последнее утверждение было для солдат особенно важным: части, активную агитацию в которых проводили мятежники, входили в состав 1-й гвардейской дивизии, находившейся под командованием великого князя. Столь постыдный для офицеров обман объясняется тем, что подтолкнуть к мятежу прошедших Отечественную войну солдат можно было только под предлогом, что они выступают за правое дело.
   План мятежников осуществился только на этапе агитации и только в трех частях: Гвардейском экипаже, частично в Московском и Гренадерском полках. Когда наступило время действовать и рисковать своей жизнью, организаторы заговора повели себя далеко не самым лучшим образом: Каховский отказался выступить в роли террориста-одиночки; Булатов и Якубович вовсе не явились в полки и не приняли командование своими отрядами; Рылеев и Трубецкой также не явились на Сенатскую площадь. «Диктатор» Трубецкой за один и тот же день изменил и императору, и своим товарищам по обществу. Большинство заговорщиков поступили так же: 14 декабря безропотно присягнули Николаю I в составе своих полков.
   Необходимо особо отметить поведение личного состава гвардейских рот, несших 14 декабря караульную службу по городу. Всего в караулах находилось 16 рот: по две – Московского и Гренадерского, четыре – Финляндского, пять – Павловского и три – Учебного карабинерного полков. Дежурный по караулам 1-го отделения полковник А. Ф. фон Моллер решительно отказал мятежникам. Его поддержали все подчиненные офицеры: подпоручик Н. Д. Тулубьев (2-й внутренний караул Зимнего дворца), штабс-капитан Прибытков (главная гауптвахта Зимнего дворца), подпоручик Куткин (присутственные места на Гороховой), поручик Зейфарт (караул у Адмиралтейства), подпоручик Я. Насакен (караул у Сената). Караулу при Адмиралтействе пришлось пробиваться сквозь толпу лейб-гренадер. Особенно трудное положение сложилось для караула Насакена у здания Сената.
   На пост у дома князя А. А. Лобанова караульная смена проходила сквозь цепи восставших. Две смены в 24 штыка, выведенные Насакеном, простояли под ружьем лицом к лицу и почти вплотную к каре восставших, отдавая честь, когда вдали показывался Николай. Роты Гренадерского полка, несшие караул в Кронверке и Петропавловской крепости, также остались в руках правительства. Начальник караула у Нарвской заставы поручик А. С. Кушелев отказался от предложения М. Бестужева захватить Михаила Павловича при въезде в Петербург. 4-я фузилерная рота Московского полка (командир Куприянов), занимавшая караул в Измайловском полку, присягнула вместе с измайловцами. Сменивший Одоевского во внутреннем карауле князь В. А. Долгоруков[354] на вопрос Николая I, может ли он на него рассчитывать, ответил: «Я – князь Долгоруков». Ни один из караулов не выступил на стороне мятежников.
   Пришедшие в полки заговорщики действовали так. Во время церемонии в Московском полку Д. А. Щепин-Ростовский, М. А. и А. А. Бестужевы уговорили часть солдат 1-й гренадерской, 2-й, 3-й, 5-й и 6-й фузилерных рот не присягать. Командир бригады генерал-майор В. Н. Шеншин, полковой командир П. А. Фредерикс и полковник П. К. Хвощинский, пытавшиеся противодействовать мятежникам, получили тяжелые ранения. В итоге заговорщики вывели на Сенатскую площадь чуть более 670 штыков. В Гренадерском полку на стороне восставших оказались большая часть 2-й гренадерской, 1-й, 4-й, 5-й и 6-й фузилерных рот и отдельные люди из 2-й и 3-й фузилерных рот, оставшиеся от караула, примерно 1250 штыков. Под командованием адъютанта 2-го батальона Н. А. Панова они двинулись сначала в Зимний дворец, затем на Сенатскую площадь. В Гвардейском экипаже мятеж поддержали все 8 строевых рот и артиллерийская команда (около 1100 штыков из штатного числа 1280). Мятежные части вышли без артиллерии, а матросы Гвардейского экипажа – без патронов, с учебными деревянными кремнями в ружьях (всего около 3000 штыков при 30 офицерах).
   В самом начале восстания действия правительства носили спонтанный характер. Николай I и его приближенные знали о факте заговора и возможности вооруженного выступления, но не знали ни планов противника, ни сил, которыми он располагает. Должностные лица, отвечавшие за безопасность в столице – военный губернатор Милорадович, комендант города генерал П. Я. Башуцкий[355] и обер-полицмейстер генерал А. С. Шульгин[356], – не сумели выявить это и предотвратить такое развитие событий. Командующий гвардией генерал А. Л. Воинов растерялся, поскольку никогда не имел дела с подавлением мятежей в собственных войсках. Император допустил серьезную ошибку, приказав большинству старших офицеров собраться к 11 часам во дворец на молебен: в результате многие подразделения на некоторое время остались без высшего командования. В этих условиях государь заявил Бенкендорфу, что если они умрут, то умрут, исполнив долг.
   «Вскоре засим (после отъезда полковых командиров. – Примеч. авт.) прибыл ко мне граф Милорадович с новыми уверениями совершенного спокойствия. <…> Приехал генерал Орлов, командовавший конной гвардией, с известием, что полк принял присягу; поговорив с ним довольно долго, я его отпустил. Вскоре за ним явился ко мне командовавший гвардейской артиллерией генерал-майор Сухозанет с известием, что артиллерия присягнула, но что в гвардейской конной артиллерии офицеры оказали сомнение в справедливости присяги, желая сперва слышать удостоверение сего от Михаила Павловича, которого считали удаленным из Петербурга, как будто из несогласия его на мое вступление. Многие из сих офицеров до того вышли из повиновения, что генерал Сухозанет должен был их всех арестовать. Но почти в сие же время прибыл наконец Михаил Павлович, которого я просил сейчас же отправиться в артиллерию для приведения заблудших в порядок.
   Спустя несколько минут после сего явился ко мне генерал-майор Нейдгардт, начальник штаба гвардейского корпуса, и, взойдя ко мне совершенно в расстройстве, сказал: „Государь! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и Конной гвардии“. <…> Разрешив первому батальону Преображенскому выходить, дозволил Конной гвардии седлать, но не выезжать; и к сим отправил генерала Нейдгардта, послав в то же время генерал-майора Стрекалова, дежурного при мне, в Преображенский батальон для скорейшего исполнения. Оставшись один, я спросил себя, что мне делать? и, перекрестясь, отдался в руки Божии, решил сам идти туда, где опасность угрожала. <…> Поставя караул поперек ворот, обратился я к народу. <…>В то же время пришел ко мне граф Милорадович и, сказав: „Дело плохо, они идут к Сенату, но я буду говорить с ними“, – ушел, и я более его не видал…»[357]
   Милорадович, несмотря на его попытку вести при дворе собственную игру, в последний свой час повел себя как храбрый солдат и верный слуга императора. Он лично выехал на площадь перед восставшими и попытался убедить их вернуться в казармы, что, скорее всего, ему бы удалось. Понимая это, Каховский из пистолета, а Оболенский штыком смертельно ранили генерала.
   Тем временем Николай I продолжал действовать: «Надо было мне выигрывать время, дабы дать войскам собраться, нужно было отвлечь внимание народа чем-нибудь необыкновенным. <…> У кого-то в толпе нашелся экземпляр (манифеста. – Примеч. авт.), я взял его и начал читать тихо и протяжно, толкуя каждое слово. Но сердце замирало, признаюсь, и, единый, Бог меня поддерживал. Наконец Стрекалов повестил меня, что Преображенский 1-й батальон готов. Приказав коменданту генерал-лейтенанту Башуцкому остаться при гауптвахте и не трогаться с места без моего приказания, сам пошел сквозь толпу прямо к батальону. <…> Батальоном командовал полковник Микулин, и полковой командир полковник Исленьев был при батальоне. Батальон отдал мне честь; я прошел по фронту и, спросив, готовы ли идти за мной, куда велю, получил в ответ громкое молодецкое: „Рады стараться!“ <…> Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего истинно первого батальона в свете в столь критическую минуту. Скомандовав по-тогдашнему: „К атаке в колонну, первый и осьмой взводы, в полоборота налево и направо!“, повел я батальон. <…> Узнав, что ружья не заряжены, велел батальону остановиться и зарядить ружья. <…>
   Адъютанта моего Кавелина послал я к себе в Аничкин дом, перевесть детей в Зимний дворец. Перовского послал я в конную гвардию с приказанием выезжать ко мне на площадь. В сие самое время услышали мы выстрелы, и вслед за сим прибежал ко мне флигель-адъютант князь Голицын <…> с известием, что граф Милорадович смертельно ранен.
   Народ прибавлялся со всех сторон; я вызвал стрелков на фланги батальона и дошел таким образом до угла Вознесенской. Не видя еще конной гвардии, я остановился и послал за нею <…> с тем, чтобы полк скорее шел. Тогда же слышали мы ясно: „Ура, Константин“ – на площади против Сената, и видна была стрелковая цепь (из состава мятежников. – Примеч. авт.), которая никого не подпускала»[358].
   Лично командуя войсками, Николай I несколько раз подвергался серьезной опасности. Когда император привел батальон преображенцев к Сенатской площади, он разговаривал с Якубовичем, но последний не решился напасть на государя. Вероятно, этому помешали свита и решительный вид преображенцев. Затем у здания Главного штаба Николай позволил проследовать мимо себя восставшей части Гренадерского полка, не прячась за спины адъютантов. После того как правительственные войска окружили мятежников, император лично проводил рекогносцировку и несколько раз оказывался под пулями. Мы полагаем, что столь рискованное поведение руководителя государства в данной ситуации было оправданным: он подал личный пример подчиненным, сумел увидеть и оценить обстановку на месте событий.
   Предпринятые Николаем I дополнительные меры по охране Зимнего дворца были весьма своевременными, особенно учитывая, что первоначально в карауле находилась одна рота Финляндского полка. Немедленно по получении вызова от государя во дворец прибыл лейб-гвардии Саперный батальон (четыре роты) и успел занять позиции за несколько минут до попытки захвата дворца гренадерами во главе с Н. А. Пановым. Кроме саперов к охране Зимнего были привлечены 1-я (Его Величества) рота Гренадерского полка, не поддавшаяся на агитацию заговорщиков, и четыре роты Учебного саперного батальона. Всего к охране было привлечено 10 рот (2000 штыков) под общим командованием коменданта города генерала П. Я. Башуцкого. К защите дворца привлекались также четыре роты Преображенского и три роты Павловского полков.
   В те полки и батареи, где солдаты высказывали сомнения в истинности присяги, Николай немедленно направлял высших офицеров гвардии и своих адъютантов, которые объясняли положение дел. Самое активное участие в приведении подчиненных к присяге принял великий князь Михаил. В его воспоминаниях сказано: «…Солдаты ослеплены были отнюдь не мечтаниями о каком-либо ином порядке вещей, а единственно призраком законности, и в самом уклонении своем от новой присяги видели только исполнение своего долга, отнюдь не замышляя ничего против царственной семьи…»[359]. В ротах конной артиллерии и среди оставшихся в казармах рот Московского полка солдаты при появлении Михаила недоумевали: «Как же нам сказали, что Ваше Величество в оковах?»[360]. Чтобы доказать гвардейцам, что их обманули, Михаил Павлович повторно присягал вместе с ними.
   Гвардейские матросы С. Дорофеев, М. Федоров и А. Куроптев, стоявшие в строю мятежного экипажа, спасли жизнь Михаила Павловича, когда Кюхельбекер хотел убить великого князя выстрелом из пистолета: «„Что он тебе сделал?“ – закричали они, и один вышиб из рук Кюхельбекера пистолет, а оба другие начали бить его прикладами своих ружей»[361]. Только личное вмешательство Михаила предотвратило неминуемую смерть покушавшегося.
   Активную помощь Николаю I оказали: принц Е. Вюртембергский; генерал-адъютанты Александра I К. Ф. Толь, И. В. Васильчиков, А. Х. Бенкендорф, П. В. Голенищев-Кутузов[362], Н. И. Депрерадович, Е. Ф. Комаровский, В. В. Левашов[363] и В. С. Трубецкой; флигель-адъютанты И. М. Бибиков, А. М. Голицын; почти все адъютанты Николая Павловича – А. А. Кавелин, В. А. Перовский, Н. П. Годеин, Ф. Ф. Беллинсгаузен, А. П. Лазарев, В. Ф. Адлерберг; из других лиц – генералы Н. И. Демидов, И. М. Ушаков и А. Н. Потапов.
   К трем часам пополудни мятежные войска были блокированы на Сенатской площади, на городские заставы прибыли 3-и батальоны гвардейских полков, обеспечив дополнительное прикрытие города по внешнему периметру. Площадь была оцеплена жандармами, которые не пропускали к месту событий гражданских лиц. Поскольку уговоры на мятежников не действовали, а после Милорадовича при переговорах был смертельно ранен командир Гренадерского полка Н. К. Стюрлер, генерал И. В. Васильчиков предложил императору применить против восставших пушки. После четырех выстрелов каре мятежников было обращено в бегство, еще два выстрела картечью было сделано для рассеивания восставших на льду Невы. Всего среди личного состава мятежных частей, по данным полковых ведомостей, пропали без вести, погибли и были смертельно ранены 40–45 человек. С правительственной стороны убиты и смертельно ранены 6 человек. По сведениям полиции, включая случайные жертвы среди гражданских лиц, 14 декабря погибли 70–80 человек.
   Задержание мятежников и поддержание порядка в городе государь возложил на А. Х. Бенкендорфа, И. В. Васильчикова и А. Ф. Орлова. Из примерно 3000 мятежников, вышедших на Сенатскую площадь, задержаны около 700 человек, около 20 пропали без вести, остальные добровольно вернулись в казармы. Немедленно началось производство дознания о руководителях восстания, которое проводили генералы свиты К. Ф. Толь и В. В. Левашов, а также лично Николай I. Аресты осуществляли генерал-адъютанты и флигель-адъютанты императора (в зависимости от звания и должностного положения подозреваемого), им в помощь выделялись жандармские команды.
 
   Образцы боеприпасов к нарезному оружию начала XIX в. – пули: а) пули к нарезному штуцеру; б) пули Минье; в) бельгийская пуля
 
   В ночь с 14 на 15 декабря получена первая письменная улика: черновик плана восстания с указанием фамилий и обязанностей заговорщиков, собственноручно составленный Трубецким Сам «диктатор» скрывался в доме свояка, австрийского посла графа Л. А. Лебцельтерна На дом посла распространяется право экстерриториальности, поэтому потребовалось вмешательство министра иностранных дел Нессельроде. После некоторого сопротивления Трубецкой был выдан.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента