Иосселиани Ярослав. В битвах под водой

   - Ну во-от, нашел с кем равняться, - расхохотавшись, зашумели сразу все.
   - Нет, нет, нет! - спохватился Кесаев. - Я же не равняться...
   - Вот что, - заметил строго комдив, - вы проверьте еще раз вашу оценку работы сигнальщиков в походе. Имейте в виду, что, когда на кораблях будут прорабатывать материалы похода, ваших сигнальщиков будут критиковать нещадно, а заодно с ними и вас... за отсутствие требовательности.
   - Есть! - коротко ответил Кесаев.
   - В лучшую сторону есть отличившиеся? - спросил комдив.
   - Есть. Я считаю, трюмных машинистов надо всех выделить, как лучших. Они рекордно быстро исправили основные повреждения механизмов и обеспечили боеспособность корабля.
   - Подумайте о представлении их к правительственным наградам. Доложите свои соображения завтра. А сейчас идите мыться, есть и отдыхать. Мы пойдем досматривать концерт, - заключил Лев Петрович, глянув на ручные часы.
   На палубе плавбазы было по-прежнему многолюдно. Матросы и старшины слушали подводников "М-117", рассказывавших подробности о последнем победном походе своего корабля.
   - Ярослав Константинович! - услышал я знакомый голое, - Вы знаете, какое интересное письмо я получил только что? Просто диво.
   - Нет, конечно, откуда же мне знать...
   - Алексея Васильевича помните?
   - Какого Алексея. Васильевича?
   - Алексея Васильевича Рождественского, неужели не помните? Учителя, в Севастополе.
   - Помню, как же не помнить! Он ведь тогда струсил и решил ехать умирать домой в деревню. Где же он? Жив, значит?
   - Не только жив, но даже отличился в боях с фашистами! - Метелев говорил очень возбужденно. - В партизанах был, ранили, сейчас находится на излечении в каком-то госпитале, награжден орденом Отечественной войны. Молодец, верно?
   - Даже не верится. Вот уж не ожидал я от него такой прыти.
   - Мне кажется, он тогда не вполне понимал обстановку. Он еще не сознавал, что началась не простая война между государствами, а смертельная схватка за сохранение самого дорогого - нашего социалистического государства. А когда позже он понял, наконец, что вопрос стоит так: быть или не быть социализму, придут темные силы фашизма в нашу страну или они будут уничтожены, Рождественский, как настоящий патриот своей Родины, поборол в себе чувство страха и неуверенности и надежно занял свое место в строю бойцов - народных мстителей...
   - Вы, конечно, правы, дядя Ефим, - согласился я.
   - В этом сила нашего государства, проявление любви нашего народа к социалистическому Отечеству. Отсюда и массовый героизм на фронте, и презрение к смерти, и самоотверженный труд в тылу, и железная воля к победе, и жгучая ненависть к врагу, и другие качества наших людей...
   - Вы на концерт не идете? - прервал я разговор.
   - Иду, пойдем, по дороге поговорим. И мы пошли в сторону клуба, куда направлялись и другие подводники, приходившие встречать "М-117".
   - О чем еще пишет Рождественский? - спросил я, когда мы сошли с трапа и направились в сторону береговой базы. - Как он узнал ваш адрес?
   - Он просто адресовал: "Командующему Черноморским флотом - для Ефима Ефимовича Метелева", и я, представьте себе, получил письмо. Написано оно в патриотическом духе, и в нем много интересных мыслей. А в конце письма он просит, чтобы я сообщил ему свой адрес. Хочет выслать мне деньги, которые он взял у меня в Севастополе.
   - Война войной, а долг помнит.
   - Чудак он, конечно. Зачем мне эти деньги? Хорошо, что написал, я очень доволен, но о деньгах он зря...
   - Дядя Ефим, а письмо это при вас? - Я специально искал вас, чтобы показать его. Мне не хотелось бы, чтобы вы остались плохого мнения об Алексее Васильевиче. Вы осудили его за растерянность. Мне даже жаль было старика. А теперь он реабилитирован, не так ли?
   - Я считаю, вполне. Но тогда он ведь струсил, ну, а разве можно уважать труса?
   - Да, тогда он, конечно, растерялся, это верно.
   - Дядя Ефим, мы у себя на лодке проводим "минутки обмена письмами". Собирается весь экипаж, и каждый, кто получил от своих близких и родных интересное письмо, читает его вслух, а затем мы обмениваемся мнениями...
   - Знаю об этом. И не только на вашей, на многих других лодках делают то же самое.
   - Так вот, может быть, и письмо Рождественского...
   - Думаю, что и оно будет иметь воспитательное значение. С удовольствием зачитаю его твоим подводникам. Договорились. Когда это нужно?
   - Завтра в обеденный перерыв, на пирсе, согласны?
   - Хорошо. Только ты меня не задержишь?
   - Обычно мы отводим на это полчаса. Я тоже хочу зачитать товарищам отдельные куски из писем, полученных мною.
   - Что же это за письма?
   - Из Сванетии, - показал я на север, где, несмотря на темноту ночи, довольно явственно различались белевшие вдали снежные вершины гор, за которыми была моя родина.
   - Переписываешься с земляками? Это весьма похвально!
   - К сожалению, не могу похвастаться, что я им много пишу. Пишут больше они. Но изредка все же отвечаю.
   - И то хорошо. Осуждаю тех, кто забывает о своих земляках, родственниках и друзьях и не находит времени, чтобы хоть изредка писать им.
   - Я хочу поделиться с подводниками письмом одного свана из села Лабскалд. Это село расположено на высоте 2500 метров над уровнем моря, на самой, так сказать, мансарде Кавказа...
   - Ты мне почти никогда не рассказывал о Сванетии, а о ней мало кто знает.
   Мы дошли до клуба, и Метелев остановился, не собираясь входить в помещение.
   - Если не возражаешь, постоим, поговорим еще немного.
   - А может, встретимся в другой раз?
   - Нет, в другой раз у нас может не найтись времени. Ты расскажи, хотя бы коротко, о своей Сванетии.
   - Ну что о ней можно сказать коротко? - призадумался я. - В высокогорной котловине, зажатой между Главным Кавказским и Сванским хребтами, расположена крохотная страна Сванетия. Некоторые вершины этих гор, окружающих нашу маленькую страну, выше знаменитого Монблана.
   До Октябрьской революции цивилизованный мир почти ничего не знал о Сванетии. И сваны почти ничего не знали о цивилизации. Отгороженные труднопроходимыми горами и ущельями, сваны долгие столетия были оторваны от всего мира. Впрочем, сваны и не стремились к общению с внешним миром, так как именно оттуда исходила угроза порабощения. И сваны жили в постоянном страхе, в ожидании нашествия иноземных поработителей. Именно этим и объясняется, что дома сванов представляют собою неприступные в высокогорных условиях крепости, замки. Сваны строили свои дома из камня, зачастую без окон, и над каждым домом возвышалась белая, в четыре - пять этажей, башня, служившая свану и его семье укрытием в случае вражеского нападения. Мингрельский князь Дадиани в 1645 году вторгся со своей дружиной в Сванетию, но ему удалось завоевать, ограбить и разорить лишь несколько сел.
   Сваны других селений, засевшие в своих башнях, выдержали осаду и затем разгромили врага.
   Шапка князя Дадиани и поныне хранится в мужальской церкви Спаса, как вещественная память о боевых делах сванов.
   Подобных набегов Сванетия помнит много. До Октябрьской революции не было случая, чтобы в эту страну "постучался кто-нибудь с добрым намерением". Все стремились поработить ее. Ко времени Октябрьской революции вея страна, за исключением самой верхней, восточной части, по праву называемой Вольной Сванетией, была захвачена князьями Дедешкелиани и Дадиани. Блокированная со всех сторон, подвергавшаяся постоянному соляному голоду, Вольная Сванетия в 1853 году была вынуждена присягнуть на верность русскому царю и принять русское подданство. Сванам было обещано очень много, но царское правительство и не думало выполнять свои обещания.
   Самодержавная политика и княжеский гнет тормозили развитие экономики и культуры Сванетии. Страна не имела даже дорог для связи с внешним миром. Царское правительство и обосновавшиеся, здесь князья были заинтересованы в том, чтобы сваны Оставались в первобытном состоянии, находились во власти суеверий и предрассудков, которые в этом народе, целиком зависевшем от суровой стихии, были развиты, как ни в каком другом народе.
   Мое детство протекало в Сванетии, в селе Лахири, как раз в то время, когда и эту страну озарило солнце Октября. Освобождение сванов от первобытных суеверий и религиозного дурмана происходило, весьма своеобразно. После установления в Сванетии Советской власти страна расцвела. Открылись школы, больницы, сваны потянулись к образованию. Сванов-студентов можно встретить в институтах Тбилиси, Москвы, Ленинграда и других городов нашей Родины. И неудивительно, конечно, что эти великие завоевания для сванов дороже жизни, они не отдадут их никаким оккупантам.
   - На твоем месте, - сказал Метелев, - я обо всем этом рассказал бы морякам "Малютки". Используй и письмо, если оно интересное, и обязательно увяжи его с историей Сванетии.
   - Письмо интересное. Я, конечно, не помню его от слова до слова, но содержание его примерно такое: "Мне уже так много лет, что никто не помнит, когда я родился, да и сам я не знаю, сколько прошло с тех пор лет. Но если бы я был на твоей лодке, которая, говорят, может плавать под водой, то пробрался бы по рекам к врагу и взорвал заводы, где враги делают порох, а без пороха они не смогут воевать. Только, когда будешь завод с порохом взрывать, смотри будь осторожнее, сам можешь погибнуть..." - Конечно, это наивно, но имеет глубокий смысл. О подводных лодках он имеет своеобразное представление, но по-своему пытается вдохновить меня на ратный подвиг.
   - О чем это вы шепчетесь? - послышался В темноте голос проходившего мимо Куприянова. - На концерт почему не идете?
   - Сейчас идем, Иван Иванович, - отозвался Метелев. - Ярослав Константинович рассказывает мне о своей Сванетии.
   - Рассказал бы и нам как-нибудь на общем сборе подводников, - заметил Куприянов. - Договорились? А сейчас айда на концерт!
   Клуб был переполнен. Когда мы вошли в зал, артист начал читать рассказ Петра Северова о трагической судьбе киевской футбольной команды "Динамо". Мастерство актера как бы перенесло нас на стадион оккупированного фашистами Киева.
   ...Вот в первых рядах трибун расположились эсэсовцы. Они довольны своей затеей. Сегодня они продемонстрируют киевлянам преимущество армейских спортсменов, наглядно убедят непокорных русских в превосходстве немецкой нации и в бесполезности сопротивления ей. Стадион заполнен жителями города, насильно согнанными на показательный футбольный матч между немецкой командой "Люфтваффе" и командой местного хлебозавода. Киевляне понимают основной смысл эсэсовской затеи, и, хотя никто не слышал о существовании футбольной команды хлебозавода, в глубине души у каждого теплится надежда: "Авось наши набьют фашистам".
   На стадион выбегает команда "Люфтваффе". Фашистские футболисты в хорошей спортивной форме. Эсэсовцы встречают их маршем на губных гармошках. С противоположной стороны стадиона появляются измученные, истощенные советские спортсмены. Их только что привезла тюремная машина, которая будет ждать их за воротами стадиона. Киевляне узнают своих любимых футболистов - Трусевича, Клименко, Кузьменко, Балакина, Тютчева и других. Это футболисты киевского "Динамо".
   В тяжелые дни защиты столицы Украины спортсмены "Динамо" сражались с фашистскими интервентами далеко за Днепром. Воинская часть, в которой они служили, попала в окружение, и вырваться из фашистских когтей удалось лишь немногим. Захваченные в плен советские спортсмены сперва были брошены в концлагерь, но оккупантам нужны были рабочие руки, и вскоре их прислали на хлебозавод, где они должны были работать по двенадцать и больше часов в сутки, получая за это всего лишь 300 граммов хлеба. Разве могли они думать о каких-то соревнованиях? Но их доставили на стадион под дулами пистолетов.
   Раздается свисток судьи, возвещающий о начале игры. Динамовцы предупреждены о том, что они должны проиграть фашистской команде, иначе смертная казнь. Судья грубо нарушает общепринятые правила не замечая вопиющих хулиганских поступков немецких футболистов и придираясь к советским спортсменам. В первые же минуты игры центр нападения фашистской команды сбивает с ног вратаря, который теряет сознание. И хотя лицо у Трусевича в крови, ему не собираются оказать медицинскую помощь. Эсэсовцы и спортсмены "Люфтваффе" не скрывают своей радости.
   Закусив губы, скорбно молчат киевляне...
   ...Актер сделал паузу, и я окидываю взглядом сосредоточенные лица подводников. В грозном молчании сжимают они зубы. Глаза этих мужественных людей говорят о том, что они готовы к самой жестокой схватке с врагом, чтобы отомстить за поруганную честь советских людей...
   Пользуясь отсутствием вратаря, футболисты "Люфтваффе" забивают мяч в ворота динамовцев. Раздаются свист и крики на скамьях эсэсовцев. Однако вскоре Трусевич приходит в себя и снова занимает свое место в воротах киевлян. И вдруг происходит нечто ошеломляющее. Динамовцы переходят в решительное наступление. Следует атака за атакой, инициатива вырвана из рук "Люфтваффе". Фашистские футболисты в отчаянии пускают в ход кулаки, ругаются и грозят всеми земными карами... Но все напрасно. Правый край Клименко красиво забивает гол. Громовая овация, стадион ликует. Через несколько минут киевляне забивают еще один гол в ворота "Люфтваффе". Диктор по радио грозит "красным агитаторам", выкрикивающим "неуважительные слова" по адресу немецких армейских спортсменов, но его голос тонет в шуме ликующего стадиона.
   До конца игры динамовцы забивают еще четыре гола и заканчивают матч со счетом 6 : 1 в свою пользу. Эсэсовцы сконфуженно покидают стадион. Советских футболистов хватают и грубо тащат в тюремную машину, которая отвозит их к месту казни. Перед смертью Трусевич высоко поднимает сжатые кулаки и, грозя ненавистным оккупантам, кричит:
   - Мы разгромили вас на футбольном поле, разгромим и в боях!
   ...Рассказ произвел на подводников сильное впечатление.
   В зал вошел дежурный по штабу, с трудом пробрался к комдиву и стал ему что-то докладывать. Хияйнен тут же встал, отыскал меня глазами и сделал знак, чтобы я вышел за ним из помещения.
   Лев Петрович быстро и молча шел на плавбазу "Эльбрус". Я едва поспевал за ним.
   - Как вам понравился рассказ о динамовцах Киева, товарищ капитан второго ранга? - нарушил я молчание. - Прямо хватает за живое, не правда ли? Так и хочется отомстить этим варварам...
   - Вот вам и представляется такая возможность, - ответил комдив, освободилась позиция. Я думаю послать вашу "Малютку".
   - А чья позиция освободилась - разрешите узнать?
   - Хаханов утопил транспорт с войсками, возвращается.
   - Молодец! Это сегодня уже вторая победа.
   - Третья. Вы забыли Кудрявцева.
   В штабе Льва Петровича уже ждали офицеры с картами и другими документами, чтобы подробно доложить обстановку на театре.
   - Готовьте корабль к срочному выходу! - приказал мне Хияйнен после беглого просмотра документов.
   - Есть! К которому часу прикажете доложить?
   - Срочный выход! Выпустим сразу по готовности. У вас еще работы много: не все запасы пополнены, экипаж на вечере на фабрике...
   - Люди будут на корабле через десять минут! А пополнение всех запасов займет не более одного часа...
   - Даю вам на все два часа!
   - Есть два часа! Прошу разрешения идти.
   - Подождите, - Лев Петрович придвинулся к морской карте, на которой разноцветными карандашами была нанесена оперативная обстановка в районе нашего базирования. - У выхода из нашей базы на боевой позиции находится немецкая подводная лодка. Предположительно "U-21". Выход из базы и проход через ее позицию должен быть совершен искусно и обязательно в темное время суток.
   - А ее не будут загонять под воду на время выхода? - поинтересовался я.
   - Нет, командир базы имеет задание во что бы то ни стало уничтожить эту немецкую лодку, и он ее зря пугать не собирается. Но пока ему удастся выследить и наверняка атаковать ее, может пройти много времени. А мы ждать не можем. Поэтому нужно выйти затемно и проскочить через вражескую позицию, полагаясь на свое искусство, понятно?
   - Так точно, понял!
   - Пока корабль будет пополняться запасами, подумайте о вариантах выхода из базы и доложите мне свои соображения. Все, идите исполняйте!
   Уже через час по получении приказания "Малютка" готова была к выходу в море. Кормовые швартовы были отданы, но в этот момент я услышал с борта "Эльбруса" слова Хияйнена: "Иосселиани, повремените с отходом!" Одновременно со стороны моря раздались гулкие разрывы глубинных бомб и артиллерийская канонада.
   Но вскоре прекратились и грохот орудий и разрывы знакомых глубинок, и в бухте снова воцарилась тишина, которую нарушал лишь многоголосый хор лягушек из окружавших базу болот. А через некоторое время завыли и шакалы, которые во время бомбежки молчали, трусливо забившись в кусты.
   Сходить с борта "Малютки" никому не разрешалось, и мы стояли на швартовах в ожидании дальнейших приказаний. Примерно через полчаса мы услышали шутливое обращение Ивана Ивановича:
   - Эй вы, орлы-именинники! Поздравляю вас!
   - С чем? - раздались голоса.
   - Командир базы своими кораблями утопил немецкую подводную лодку!..
   - В самом деле утопил или?..
   Мы ведь знаем, как иногда топят подводные лодки. Нашу "Малютку" тоже дважды фашисты объявляли утопленной...
   - Сомнений нет! - послышался радостный голос Ивана Ивановича. - Сообщили, что на воде подобрали двух немцев из экипажа подводной лодки.
   Еще через полчаса мы покинули бухту и взяли курс на запад, на боевую позицию.
   Порт Констанца
   Во время обеденного перерыва Василий Васильевич Колоденко, замполит подводной лодки "Форель", должен был рассказать о последнем боевом походе.
   Закончив дела, я сошел с "Малютки" и направился к кипарисовой аллее, где назначен был сбор всех свободных от вахт матросов, старшин и офицеров кораблей дивизиона. На пирсе я встретил старых знакомых - Метелева и Селиванова, которые с группой своих товарищей тоже шли на беседу. Мы пошли вместе.
   - Будете "Форель" ремонтировать? - спросил я Ефима Ефимовича.
   - Наше дело такое: вы, подводники, ломаете корабли, а мы ремонтируем...
   - Ну, "Форель" почти не имеет повреждений, - вмешался кто-то из рабочих, а победу одержала славную...
   - Корабли, которые приходят с победой, можно ремонтировать. Тут сил не жалко, - заметил Селиванов. - И день и ночь готов на "Форели" работать.
   - Спать ты совсем не любишь! Насчет ночи ты бы осторожнее, - пошутил Метелев.
   - Ярослав Константинович, - взмолился Селиванов, - последний месяц сплю по три часа. А он, слышите, что говорит?
   - Грешным делом, я тоже люблю поспать, да времени не хватает, пожаловался и я. - Помню, после первого боя уснул и увидел во сне родное село, башни над домами, старого своего деда, Сидит у очага и рассказывает сказку...
   - Наверное, скучаете по родным местам? - Метелев кивнул в сторону гор, где за снежными вершинами находилась моя родная Сванетия.
   - Как и вы, вероятно.
   - Моя родина - Ленинград, томится в блокаде...
   - У вас там есть родные, близкие?
   - Все родственники там. Два сына на Ленинградском фронте.
   - А мои в Николаеве. Фашисты, небось, издеваются над Ними. Никто из них не успел эвакуироваться, - проговорил Селиванов, и веселые искорки в его глазах погасли.
   - Ничего, теперь недолго. Годик - другой, и каюк фашисту! А твой Николаев... к нему уже наши подошли. - Метелев ласково похлопал своего друга по плечу.
   - Два года - это слишком много, - возразило несколько голосов.
   - Я так думаю... Правде надо в лицо смотреть... На беседу мы немного опоздали. Подводники дивизиона, расположившись на полянке в тени высоких кипарисов, уже с интересом слушали Колоденко.
   - Лодка шла к мысу Шабла. В боевой рубке у перископа стоял командир корабля капитан-лейтенант Дмитрий Суров. Приближались к границе минных полей, которые лодке предстояло преодолеть.
   - На глубину! - скомандовал Суров. - Малый ход!
   Перед минным полем "Форель", убрав перископ, пошла на нужную глубину.
   Вскоре она коснулась первого минрепа и стала осторожно преодолевать минное поле.
   Наконец опасный пояс был пройден, и лодка всплыла на перископную глубину.
   На море был почти полный штиль. Контуры Констанцы отчетливо вырисовывались на горизонте. Отдельные дома трудно было различить, город был затянут пеленой дыма, вырывавшегося из многочисленных труб нефтеперегонных заводов.
   - В гавани никого не видно, - с досадой проговорил командир.
   - В радиограмме сказано, что транспорт должен выйти в море с наступлением темноты, - напомнил Колоденко.
   До наступления темноты "Форель" маневрировала под водой у входного фарватера порта Констанца. Затем всплыла и, подойдя почти вплотную к молу, ограждавшему гавань, легла в дрейф.
   На мостике остались командир корабля и сигнальщик Шувалов.
   - Это мол порта. До него не менее двухсот метров. По нему ходит фашистский часовой, видишь? - шепотом пояснил Суров обстановку матросу-сигнальщику.
   - Вижу. Вот черт, подползти бы к нему и...
   - Это не наше дело. Пусть себе гуляет.
   - Как же он нас не видит? - не выдержал Шувалов.
   - Нас ведь чуть-чуть видно, примерно как плавающую бочку. А мало ли бочек плавает сейчас в море?
   - Ваша правда, товарищ командир, - согласился сигнальщик и вдруг изменившимся голосом прошептал:
   - С моря катер... по курсовому сто двадцать...
   - В центральном! - шепотом приказал командир. - Артиллерийская тревога! Сигналов не подавать! Голосом!
   Артиллеристы молниеносно изготовили свои орудия к бою.
   - Собираемся драться? - глядя на командира, спросил Шувалов.
   - Если он не полезет сам, не будем, - ответил командир, не сводя глаз с вражеского судна.
   - А погружение?
   - Здесь мелко, все равно от катера-охотника не уйдешь.
   Проскочив мимо "Форели", катер поднял такую волну, что лодка закачалась на ней, как щепка.
   Появление катера было единственным происшествием за ночь. Утром нужно было уходить под воду, а транспорт все не появлялся...
   - Чего мы ждем, товарищ командир? - не терпелось Шувалову. - Может, в порту и нет никого. Разве туда нельзя войти? Все равно никто не видит.
   - Вот это и называется зазнайство. Слепых врагов не бывает.
   - Идет, выходит из гавани!.. - после минутной паузы доложил Шувалов.
   "Форель" пошла в атаку. В то же время из гавани выскочили катера-охотники. Они обследовали близлежащий район, но лодку, прижавшуюся почти вплотную к молу, не заметили. Показался транспорт. Катера-охотники стали занимать места вокруг него, но не успели закончить маневр, как раздался взрыв, а за ним другой... Две огненные шапки осветили Констанцу. Транспорт, накренившись на левый борт, медленно погружался.
   Катера-охотники бросились преследовать "Форель" и долго бомбили подводную лодку... Но безуспешно.
   Ранним мглистым утром "Форель" благополучно вернулась в свою базу.
   После выступления замполита подводники попросили Шувалова рассказать о том, как ему удалось выполнить задание. Шувалов долго мялся, краснел, а когда, наконец, решился раскрыть рот, раздался сигнал воздушной тревоги.
   Я побежал к "Малютке", заметив по пути, что одна из бомб разорвалась в гавани у самого борта "Малютки". Тонны воды обрушились на верхнюю палубу. Несколько человек было смыто за борт, а матроса Фомагина волной выбросило на берег.
   Встреченные ураганным огнем зенитной артиллерии, самолеты врага улетели.
   В тот же день мы вышли на боевую позицию и направились в район боевых действий у выхода из порта Констанца, где отличилась "Форель".
   Действия наших военно-морских сил на южном крыле гигантского советско-германского фронта к тому времени приобрели особую важность.
   Советское Верховное Главнокомандование готовилось к разгрому крымской группировки немецко-фашистских войск. Для этого на плацдармах северной и восточной части полуострова были сосредоточены мощные военные группировки. Основная часть сил 4-го Украинского фронта занимала оборону на Перекопском перешейке и южнее Сиваша. Отдельная Приморская армия сосредоточивалась для нанесения удара по врагу с керченского плацдарма. Но Черноморский флот, на который была возложена поддержка сухопутного фронта, готовился к десантным действиям и обеспечивал свои морские перевозки, а также выполнял задачи по нарушению морских коммуникаций противника между портами Румынии, Болгарии и Крыма.
   В связи с успешным наступлением наших армий на южном крыле фронта обстановка для фашистов на Черном море сложилась весьма неблагоприятная. Войска противника, находившиеся в Крыму, оказались полностью изолированными с суши, и их снабжение могло осуществляться только морем. Но для того чтобы более или менее нормально снабжать их морским путем, не только не хватало транспортов, надо было преодолевать мощное противодействие нашего Черноморского флота.
   С этой целью немецко-фашистское командование усилило свой боевой и транспортный флот, стянув на Черное море большое количество транспортов, захваченных в оккупированных странах, и плавучих средств с Дуная. Были также специально построены новые транспортные суда типа "КТ" водоизмещением 1300 тонн. Наконец была поднята, отремонтирована и введена в строй часть потопленных нами вражеских, судов.
   Учитывая исключительно большое значение Крымского полуострова, гитлеровцы перебрасывали в Крым войска и боевую технику с западных фронтов. Прибывавшие в Крым с войсками и боевой техникой суда увозили. отсюда на запад заводское оборудование, тыловые учреждения, раненых и больных солдат и офицеров.