Иосселиани Ярослав. В битвах под водой

   - Если они действительно рассчитывают нас измотать, то нам это даже лучше, - обратился я к помощнику. - Скоро мы подойдем к большим глубинам, будет возможность маневра.
   Вражеские охотники словно услышали мои слова. Гидроакустик доложил о быстром приближении с левого борта одного из катеров. Я успел только отдать команду на рули, но подводная лодка еще не начала маневрировать, когда мы услышали гул винтов охотника. Вслед за этим тяжело ухнуло. Меня отбросило в противоположную часть отсека. На мне оказался рулевой. Впрочем, он тут же поднялся и побежал к своему посту, решительно шагнув через помощника командира, также отброшенного взрывом к моим ногам.
   Осветительные лампочки полопались, и в лодке на некоторое время воцарилась абсолютная темнота.
   - Включить аварийное освещение! - скомандовал механик.
   - Спокойнее! - была первая команда, которую я подал в центральный пост. Держать заданную глубину.
   Из отсеков доложили, что основные механизмы не повреждены, а несерьезные повреждения устраняются. Лодка продолжала выполнение начатого маневра.
   - Справа сто, охотник быстро приближается! Пеленг быстро меняется на нос! - взволнованно докладывал гидроакустик.
   Лица подводников обратились в мою сторону. Все ждали, какое решение я приму.
   Переговорная труба из боевого поста гидроакустика выходила прямо в отсек, и все находившиеся в нем были в курсе событий.
   - Сейчас будет очередная серия бомб, объявить по отсекам! Внимательнее! как можно спокойнее скомандовал я.
   Очередная атака врага, по моим расчетам, должна была окончиться неудачей, катер шел явно мимо нас.
   И действительно, через минуту справа по носу раздались новые взрывы. Мы оказались вне зоны поражения, даже в значительном удалении от места бомбометания.
   - Объявить по отсекам: нас преследуют два катера, - приказал я, - по одному разу они нас уже пробомбили. Можно ожидать еще две атаки. На большее у них глубинных бомб нет!
   Люди приободрились, хотя нас должны были "угостить" по крайней мере еще двумя сериями бомб, если враг не решил перейти к атакам одиночными бомбами.
   Наш курс лежал теперь в сторону берега, а катера ходили по корме. Они, видимо, потеряли с нами контакт и прощупывали гидроакустическими приборами весь район. Мы шли малым ходом, чтобы издавать минимальные шумы и в то же время ускользать от настойчивого преследования врага.
   Шум катеров в конце концов перестал прослушиваться, и я был склонен считать, что мы обманули противника. Однако это оказалось далеко не так.
   - Курсовой сто сорок пять правого борта катер, - не дал сыграть отбой боевой тревоги гидроакустик, - шум отдаленный, но приближается!
   Полагая, что катера возвращаются в свою базу, мы решили свернуть влево. Однако катер тоже повернул за нами. Вскоре появился и второй охотник. Нас снова преследовали.
   В этих условиях идти в сторону берега было для нас невыгодно. Лучше было отходить в открытое море, в сторону больших глубин, подальше от мест базирования катеров-охотников. Но любой поворот был невыгоден для нас, так как это облегчало врагу возможность немедленно атаковать лодку.
   Мы продолжали двигаться, сопровождаемые фашистскими катерами. Охотники применяли тактику, уже знакомую нам по первой встрече с ними. Они шли за нами примерно на одних и тех же кормовых курсовых углах, внимательно наблюдали за каждым нашим изменением курса, но в атаку не выходили.
   - Товарищ командир, - доложил штурман, - по моим расчетам, мы подходим к району, где торпедировали транспорт. Глубины здесь небольшие...
   И тотчас же гидроакустик доложил, что правый катер приближается к нам.
   - Пеленг медленно идет к носу! - после небольшой паузы добавил он.
   Охотник выходил в бомбовую атаку. Теперь все зависело от того, как быстро подводная лодка сумеет изменить курс и глубину погружения.
   Подаваемые команды исполнялись с такой четкостью, словно о них было известно заранее. Едва успел я произнести приказание, как моторы работали уже на полный ход, руль был положен на борт и стрелка на глубиномере показывала метр за метром увеличение глубины погружения.
   "Десять... двадцать... тридцать градусов..." - насчитал я, глядя на циферблат репитера рулевого, прежде чем справа по носу послышался знакомый гул мчавшегося полным ходом катера.
   Три взрыва с еле уловимым интервалом, словно спичечную коробку, подбросили подводную лодку. На мгновение показалось, что мы поражены бомбой.
   На этот раз вражеская атака причинила нам довольно серьезные повреждения. В торпедном отсеке лопнул шов корпуса, и забортная вода поступала внутрь подводной лодки; в дизельном, электромоторном, аккумуляторном и частично в других отсеках были разрушены, сдвинуты с фундаментов и выведены из строя многие механизмы.
   Аварийная партия занялась заделкой пробоины в корпусе. Но главной задачей все же оставалось оторваться от катеров-охотников, обмануть их.
   - Слева катер! Быстро приближается, пеленг идет на нос! - докладывал гидроакустик.
   Очередная серия вражеских "гостинцев" взорвалась прямо по носу, довольно близко, но не причинила нам почти никакого вреда, хотя по эффекту восприятия и ударной силе она казалась не слабее предыдущей.
   - Последняя, последняя, больше не будет! - забормотал Поедайло.
   - Тише, ты! Знай свое дело: записывай и молчи! - шикнул на него Трапезников, не отрываясь от своей работы. Он возился с сальниками, которые стали пропускать слишком много воды.
   - Командир сам сказал, что больше...
   - Ты что, - не дал договорить ему Трапезников, - видел рапортичку, которую командир получил от фашистов?
   - Но он же знает... - произнес Поедайло обиженным тоном; страха в его голосе не чувствовалось. Мы легли на новый курс и, не снижая скорости, начали отходить в сторону открытого моря. Пока взбудораженная разрывами бомб вода мешала охотникам снова нащупать нашу подводную лодку, важно было отойти подальше.
   - Товарищ командир, лодка сильно отяжелела, плохо слушается руля, докладывал механик, хотя я и сам все видел по приборам.
   Носовая часть тянула вниз, лодка раздифферентовалась. Заниматься дифферентовкой, когда на поверхности моря в штиль могло быть замечено каждое, даже самое крохотное пятно, было слишком рискованно. Но и управлять лодкой становилось невозможно. Оставалось одно: отойти как можно дальше, лечь на грунт и притаиться.
   - Будем ложиться на грунт, - сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к производству маневра.
   - А если мы "следим"? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...
   - Штиль-то штиль, - возразил я, - но ведь скоро шестнадцать часов. Надо полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние невредимы.
   Осторожно, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в восемнадцати кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.
   Гидроакустический пост играл особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, причем с таким расчетом, чтобы мы успели сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания ему не требовалось.
   С технической точки зрения гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны никак нельзя было назвать совершенной, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный "слухач" матрос Иван Бордок.
   Иван Бордок до самозабвения любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам смог предложить кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать "большой бой" с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного "слухача", были поражены, когда узнали, что Бордок окончил только семь классов и с техникой впервые познакомился на подводной лодке. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой, даже тогда, когда достиг высокого мастерства. "Зазнаться можно незаметно для себя", - ответил он однажды матросу Поедайло, который заявил, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.
   - Пробоина заделана! - докладывали по телефону из аварийного помещения. Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.
   - Откачивать воду за борт не разрешаю! - ответил я. Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.
   - Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, - вполголоса говорил кому-то Трапезников.
   Я глянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.
   - Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, - раздалось в ответ.
   Кто именно отозвался, по голосу я сразу не определил и заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.
   - Поедайло? Вы что делаете в трюме? - удивился я.
   - Помогаю Трапезникову, товарищ командир! - браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой обвиться вокруг фундамента помпы.
   - А кто на записи?
   - Механик сам. Он мне разрешил, Трапезникову одному не справиться... работа сложная...
   - Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! - протянул мне телефонную трубку механик.
   Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Докладывал басом гидроакустик.
   - Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.
   - Сближается с нами или нет? - машинально переспросил я.
   - Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, - уточнил Бордок, но, похоже, идет в атаку.
   - По кому же он тогда... в атаку-то? - бубнил Поедайло.
   - Наверно, по луне, - шептал Трапезников, - от нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...
   - Прекратить в трюме болтовню! - рассердился механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдерживаемый смех. - Вы делайте...
   Раскатом грома прозвучал взрыв серии бомб.
   - Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю! - спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. - Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно...
   - Они атакуют какой-то ошибочный объект, - решил помощник, - нас, похоже, потеряли.
   - Товарищ Каркоцкий, - передал я в телефонную трубку, - отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.
   - Я не потому вас просил, - ответил Каркоцкий. - Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться сколько потребуется.
   Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку погибшей и сбросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для собственного успокоения.
   Более сорока минут охотники ходили в зоне слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.
   - Осушить торпедный отсек! - получил я возможность подать желанную команду. - Приготовиться к снятию с грунта!
   Невозможно описать, с какой радостью выполнялось экипажем это приказание.
   Люди, словно подброшенные электрическим током, бросились к механизмам, проверяя и готовя их к пуску. Корабль ожил, все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; по переговорным трубам летели доклады о готовности боевых постов к всплытию.
   - Хоть одним бы глазом глянуть на транспорты. Топим, топим, а сами не видим кого, - сквозь шум механизмов услышал я шепот Трапезникова.
   - Смотреть нечего, - возражал Поедайло, - я думаю, мавр сделал свое дело, пора ему и домой. А то, знаешь, катера могут еще раз проголосовать и...
   - Опять болтаете? - оборвав матросов механик, - Философствовать будете в базе. Особенно, вы, мавр.
   Диалог матросов навел меня на мысль: "Что, если в самом деле пойти к тому месту, где мы торпедировали транспорт, и осмотреть район моря, обследовать его, уточнить результаты атаки, за которую нас так преследовали". Чем больше я об этом думал, тем труднее мне было отказаться от этой мысли. Расстояние до предполагаемого места поражения транспорта при всех возможных погрешностях прокладки было не более трех миль.
   В центральный пост пришел Каркоцкий. Мокрая одежда прилипла к его сильному телу.
   - Пробоина заделана надежно. В случае чего скорее рядом где-нибудь лопнет, чем в месте заделки, - доложил он.
   - Всплывем на перископную глубину и пойдём к месту потопления транспорта, посмотрим, что там делается, - объявил я парторгу свое решение.
   - Товарищ командир, - обратился механик, принимавший доклады от боевых постов, - лодка готова к всплытию.
   - Как обед? Готов? - задал я неожиданный вопрос. Экипаж не завтракал и не обедал, а время уже подходило к ужину. На камбузе в срок был готов завтрак. Он остыл. Обед также остыл. Но как только кок услышал команду "Приготовиться к всплытию", у него появилась надежда, что, наконец, обратят внимание и на его пост. Он сразу же принялся за дело и поэтому мог ответить мне с некоторым самодовольством: "Обед готов!"
   - Обедать! - не без удовольствия скомандовал я. - Гидроакустику еще раз прослушать горизонт.
   Обедали не сходя со своих мест. Кок и его помощник быстро разнесли пищу по отсекам, выслушивая похвалы проголодавшихся подводников.
   - Настоящий боевой обед, - не преминул оценить работу кока и Трапезников.
   - Тинико лучше готовит, с сацебели, - не без иронии бросил кок и поспешно ушел из отсека.
   - Ну ты, знаешь, не заговаривайся! - вырвалось у Трапезникова. Он, видимо, был рассержен шуткой кока.
   - Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему же это вас обидело? - заинтересовался я. - Или это секрет?
   - Не обидело, товарищ командир, но... я так... Кок... он не в свое дело лезет, - матрос густо покраснел.
   Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке заинтересовало меня.
   - Обед действительно вкусный, - я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.
   - По-моему, обед обычный, - возразил Поедайло, - в приличном ресторане его бы постеснялись подавать...
   - Там варят без глубинных бомб, - подхватил Трапезников, немало обрадованный новым направлением разговора.
   - И без болтов, - механик вытащил из своей миски стальной болт. - Черт знает, что такое. Вызовите кока в центральный пост!
   Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.
   - Почему борщ варите с болтами? - строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.
   - Во-от он где! - расплылся в улыбке кок. - Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина. Он его искал, искал. Проклятой бомбой... той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается, в кастрюле... Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали, работает, но...
   - Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они... проволокой...
   - Пусть доложит старшина, зачем вам ходить. Работал же компрессор, значит, держит проволока, - возразил я, едва сдерживая смех.
   - А болт чистый был, товарищ командир, я его сам только утром, во время приборки, чистил, - заговорил кок. - От него в суп грязь не могла попасть... ну, если только смазка там.
   - Да, ничего себе... специя, смазка от болта, - вставил Трапезников.
   - Ничего, ничего. Значит, болт пошел впрок: все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом? - взял я тарелку в руки. - Или второе блюдо уже без всякой приправы?
   - Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти? - кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей шуткой.
   - Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, - начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло. - Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы, бомбы", а готовит обед! Понятно?
   - Да мы не зло смеемся...
   - Еще бы зло смеяться! - посуровел Халилов. - Я бы вам посмеялся зло. Ишь ты! Не зло смеются. Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы подать, а я говорю, не постеснялись бы. Лучшего борща не приготовишь... У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...
   - Конечно, я не храбрый! - обиделся Поедайло, - но...
   - Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, - не дал договорить боцман, мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...
   Боцман еще долго поучал бы матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончании обеда и готовности корабля к всплытию.
   Оторвавшись от грунта, мы медленно пошли вверх, удифферентовывая подводную лодку.
   Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность находившийся в бездействии долгие часы перископ.
   Ясный, безоблачный летний день клонился к вечеру. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. На море был полный штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.
   При предварительном осмотре на горизонте не было замечено ничего. Но едва я перевел окуляр перископа на "увеличение", как прямо по корме заметил два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буйки находились на небольшом расстоянии один от другого и внешне были совершенно одинаковы. "Наша могила", мелькнула мысль. Возле буйков плавали обломки деревянных предметов, куски пробки и еще что-то. По всей вероятности, глубинные бомбы с катеров попали в один из потопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.
   - Курс к месту потопления транспорта 336 градусов! - доложил штурман.
   - Лево на борт! - скомандовал я, получив рапорт штурмана, - ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!
   Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.
   На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.
   - Горе-топилыцики! Кишка тонка! - заметил по адресу катеров Трапезников.
   - Опять бахвальство! - обрезал Халилов. - Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!
   Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.
   - Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? - едва не вырвалось у меня: "младшего сына", - он матрос исправный.
   - Парень хороший, - боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, - я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.
   Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не было торпед, и вид вражеского судна не мог вызвать у нас иного чувства, кроме чувства досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. Когда расстояние до судна сократилось, мы заметили, что транспорт стоит на месте. Еще через несколько минут все стало ясно. Перед нами был вражеский транспорт, который мы торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая часть его либо находилась под водой и потому не была видна, либо была оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка возвышались над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный пар. У борта судна с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.
   Взглянуть хотя бы мельком на результаты своих боевых дел чрезвычайно интересно, но удается это далеко не всем подводникам. Поэтому каждый, подходя к перископу, испытывал радостное волнение.
   - Голодные. Обед так и не доварили! - произнес серьезным тоном кок, оторвавшись от окуляра. - Из трубы дым все идет...
   - Ты думаешь, трубы на кораблях из камбузов, что ли, едут? - с ехидцей спросил Трапезников.
   - Лучше бы они шли именно из камбузов, - многозначительно ответил кок и ушел.
   - Да, эта атака была не по луне! Здорово! Но жаль, что второй транспорт все же ушел! - как бы про себя высказался матрос Викентьев, прильнув к окуляру перископа, от, которого, казалось, его не оторвешь.
   - Не уйдет! - возразил Каркоцкий, стоявший в очереди за ним, - другие лодки его встретят. Мы ведь не одни в море. Им тоже надо над чем-то поработать...
   Каркоцкий был прав. Рядом с нами боевую позицию занимала подводная лодка "Гвардейка" под командованием бесстрашного Михаила Грешилова. Путь вражеских кораблей лежал через ее район. И, надо полагать, транспорт, уцелевший в конвое после нашей атаки, оказался очередной жертвой "Гвардейки".
   Зашло солнце, перистые облака красными маками опоясали западную часть небосвода. Мы всплыли. Над водой нас ждала ни с чем не сравнимая приятная новость.
   - Товарищ командир, радисты принимают "В последний час", - тоном флегматичного человека доложил вышедший на мостик Глоба, - что-то важное, вероятно...
   Обычно чрезвычайной важности сообщения Советского информбюро под рубрикой "В последний час" во время Великой Отечественной войны волновали всех советских людей, но на подводной лодке в походе, когда вообще всякая внешняя информация была весьма затруднена, сообщения Совинформбюро воспринимались с особым восторгом. Однако спокойный тон лейтенанта меня не удивил. Глоба по натуре был очень сдержанным и свой восторг обычно внешне почти ничем не проявлял.
   - О чем говорится в сообщении, не узнавали? - не выдержал я.
   - Точно не сказали, товарищ командир, я спросил, но в рубке все заняты...
   - Идите вниз и прикажите, чтобы радисты сразу доложили общее содержание сообщения, до уточнения текста!
   Однако не успел еще Глоба влезть в люк, как на мостик вышел радист Дедков. Старшина был очень взволнован и едва выговаривал слова.
   - Наши войска разгромили... наступают вовсю на Сталинградском фронте, товарищ командир. Вот часть текста... помехи большие, искажений много, но скоро перепроверим...
   Выхватив бумагу из рук Дедкова, я вскочил в боевую рубку, чтобы прочесть сообщение. "На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск... Прорвав оборонительную линию противника... 30 километров на северо-западе, в районе... а на юге от Сталинграда... 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев... продвинулись на 60-70 километров... Заняты город Калач, станция... Советск, ...Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточное Дона, оказались прерванными..."
   Дальше ничего нельзя было понять. Я вышел из рубки на мостик и приказал немедленно объявить подводникам по всем отсекам радостную весть.
   - А вы идите в радиорубку и примите все меры, чтобы получить полный текст сообщения "В последний час", - поручил я Дедкову.
   Я знал о том ликовании, которое могла вызвать в тесных отсеках "Малютки" весть о победоносном наступлении наших войск в районе Сталинграда, к которому было приковано в то время внимание всего человечества. Подводники понимали, что именно там решалась судьба народов мира. Там находились основные силы фашизма, и разгром этих сил означал нечто большее, чем обычное наступление советских войск. В отсеках люди поздравляли друг друга с победой, целовались, обнимались. Все были поглощены приятной новостью и без конца и в различных выражениях говорили о ее значении. Казалось, скромная победа подводной лодки была забыта и никто не помнил о столкновениях с фашистскими кораблями.
   Именинниками были радисты, сообщившие о событиях на сухопутном фронте. Их целовали, благодарили, желали им счастья и всякой удачи в жизни, их чествовали, словно они были непосредственными участниками боев за Сталинград.
   Ночь мы шли в надводном положении, а с рассветом ушли под воду и продолжали свой путь на безопасной глубине.
   Оставив вахтенного у перископа, я направился к себе в каюту, чтобы прилечь и отдохнуть.
   - Товарищ командир, - Дедков подал мне радиограмму, - принят старый "В последний час"...
   - Что это значит?
   - Это было три дня тому назад, но мы только сегодня приняли...
   "Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (гор. Орджоникидзе), - прочитал я текст сообщения. - Многодневные бои на подступах к Владикавказу (г. Орджоникидзе) закончились поражением немцев..."
   "Это, видимо, начался общий разгром фашистов по всему фронту", - подумал я и спросил у Дедкова: