Иосселиани Ярослав. В битвах под водой

   - Ну, заняли. А мы потом Берлин займем. Вы хотите воевать без жертв, что ли?
   - Может, ваша правда...
   - Спите спокойно. Фашистов разгромим и Гитлера к стенке поставим. Но, конечно, не сразу.
   - Потом-то разгромам, но пока... зло берет, товарищ старший лейтенант! Почему они на нас напали, ну почему?
   - Жить надоело.
   - Товарищ старший лейтенант, - полушепотом докладывал мне дежурный по кораблю. - На лодку просит разрешения пройти учитель... тот... Рождественский. Пропустить?
   - Зачем ему? - удивился я.
   - Говорит: решил уехать домой, хочет проститься с друзьями... - С какими друзьями?
   - С дядей Ефимом, они соседи, и еще... с другими рабочими...
   - А Ефим Ефимович не хочет выйти к нему?
   - Там, говорит, темно. Затемнение же, кругом ни зги не видать. Потом, он говорит, хочет и с нами со всеми проститься...
   - Куда он едет?
   - Говорит, домой. В Белоруссию, наверное... Алексей Рождественский после освобождения Западной Белоруссии Советской Армией приехал в Севастополь и поступил на работу по специальности - преподавателем средней школы. Будучи честным тружеником, Рождественский быстро завоевал авторитет и у детей, и у благодарных родителей.
   - Пусть пройдет! - разрешил я.
   - Есть! - коротко ответил дежурный и выбежал из отсека.
   Обойдя помещения носовой части корабля, я направился в центральный пост и у трапа входного люка лицом к лицу столкнулся с запыхавшимся Рождественским.
   Высоко подняв голову, он пистолетом направил на меня свою седую козью бородку и хотел что-то сказать, но я опередил его:
   - Здравствуйте, Алексей Васильевич! Что с вами? На вас лица нет.
   - Неудобная лестница... крутая очень, - он бросил взгляд на вертикальный трап, соединяющий центральный пост с боевой рубкой.
   - Это с непривычки, Алексей Васильевич. А мы вот считаем, что он очень удобный. На корабле есть трапы гораздо менее удобные... Вы ищете Ефима Ефимовича? Он, наверное, в машинном отсеке, - я показал в сторону кормы.
   Осунувшееся лицо, потускневший взгляд и озабоченный вид Рождественского говорили о том, что дело здесь не только в усталости от подъема по неудобному трапу.
   - Вы чем-то очень озабочены, Алексей Васильевич, - заметил я.
   - Как же, как же, товарищ... старший лейтенант. Война ведь началась... да какая война! С каким врагом! Не могу быть спокойным...
   - Враг как враг, Алексей Васильевич, фашистская Германия, - вмешался в разговор вошедший в это время в отсек Иван Акимович.
   - В том-то и дело, что Германия. - Рождественский повернулся в сторону Станкеева. - Будь это другая страна, мы могли бы победить...
   - Здра-а-вствуйте! - протянул Иван Акимович. - А Германию, вы думаете, мы не победим?
   - Да... откровенно говоря... трудно будет, очень трудно, если даже и победим.
   Все переглянулись. Вахтенный матрос прыснул, но, встретив суровый взгляд дежурного, подавил смех.
   - Да, будет трудно, но мы победим! Непременно победим, Алексей Васильевич! Это точно! И не надо опускать голову. Я всегда считал вас оптимистом.
   - Эх, милый мой, трусливый оптимист хуже любого пессимиста...
   - А вы что - считаете себя трусом, так? - смеясь, бросил Станкеев.
   - Да, я, пожалуй, скорее труслив, чем... храбр.
   - Напрасно вы поддаетесь панике, Алексей Васильевич. - Иван Акимович нахмурил брови. - Я бы постеснялся на вашем месте. Все уважают вас за ваш честный труд, любовь к детям и усердие в работе, а вы... вот... извините меня, распустили нюня... Конечно, нам всем предстоят большие испытания, но разве это значит, что мы должны опустить руки?
   В отсек вошел Ефим Ефимович. Ему кто-то сказал, что на корабле Рождественский.
   - А-а, Леша! Ты что это в такую поздноту? Тебе бы сейчас в самую пору тетради проверять...
   - Нет, Ефим, тетради летом не проверяют... а потом - сейчас... война, не до того...
   - Ну что ж, что война? Не перестанут же дети наши учиться, а учителя учить!.. Да ты что, струсил, что ли, на тебе лица нет!
   - Ты прав, Ефим Ефимович, он-таки струсил, - как бы подытожил Иван Акимович и вышел из отсека.
   - Ефим, я решил забрать своих домочадцев и сегодня же ночью ехать к себе в деревню. Здесь я уже не нужен. Здесь будет горячо, а я уже стар стал, не годен для войны. В деревне спокойнее... Я пришел проститься с тобой и попросить немного денег, в дороге потребуется много..."
   - Ты что? С ума сошел? - Метелев не верил своим ушам. - Зачем же ты поедешь на запад "к себе в деревню"? Если хочешь бежать, беги на восток. Вот детей и женщин эвакуируют, и поезжай с ними в безопасные места... И денег особо больших не надо будет...
   - Нет, нет, нет! Я решил ехать домой, к родственникам. Умирать - так вместе... у меня там дети, внуки...
   - Зачем же умирать?.. Мы победим!
   Никакие аргументы не помогли. Нам не удалось убедить Рождественского не ехать к себе в деревню, которая находилась где-то за тысячи километров от Севастополя, в Западной Белоруссии.
   Ефим Метелев долго возмущался малодушием своего соседа по квартире, уговаривал и ругал его последними словами, но, видя, что тот стоит на своем, в конце концов смягчился и даже дал ему на дорогу денег. Рождественский на прощанье обнял и расцеловал Метелева и, пожав руку всем остальным в отсеке, стал взбираться по крутому трапу.
   - Хороший человек, но... мещанским душком от него отдает... Нет опыта борьбы, - заключил Ефим Ефимович.
   - А, по-моему, он просто струсил! - возразил вахтенный центрального поста.
   - Ты не прав, моряк! - Метелев искоса посмотрел на матроса. - Так презрительно нельзя к нему относиться. Он только год как в Советском Союзе. А до этого жил в буржуазной стране. Там его пичкали пропагандой о германской военной мощи... Он сам это рассказывал и понимает, но... видать, неожиданность его настолько ошеломила, что он не может положиться на разум...
   Метелев был прав. В период, предшествовавший второй мировой войне, в буржуазных странах появилось множество книг, написанных участниками первой мировой войны, в том числе германскими милитаристами различных рангов и положений. Тенденциозно освещая события, авторы этих книг всячески превозносили германские победы и искажали причины поражения Германии. Расчет был на то, чтобы у читателей сложилось впечатление о случайном характере поражения Германии в первой мировой войне и о наличии у прусской военщины какой-то магической силы побеждать. И не один скромный старик Рождественский был жертвой такой умелой вражеской пропаганды.
   Я вышел из центрального поста и направился в кормовую часть корабля. Метелев последовал за мной. Он, видимо, был расстроен разговором с Рождественским и молчал. В дизельном отсеке шла сборка машин. Детали были разбросаны по всему помещению, и казалось, что из них вообще ничего нельзя собрать.
   - Что-то не верится, Ефим Ефимович, что вы уложитесь в сроки, - начал я.
   - Ты, Ярослав Константинович, за рабочий класс не беспокойся! - обиделся Метелев. - Мы уложимся... Ты, лучше займись своими моряками. Мне кажется, скорее вы не уложитесь, чем мы...
   - А что? - насторожился я. - Вам кажется, что мы плохо занимаемся?
   - Нет, вы хорошо занимаетесь, но... мне кажется, что вы слишком много внимания и времени уделяете азам. Так учили, когда я был матросом. А сейчас нужно учить по-другому... Надо избегать стандартных приемов, отрабатывать больше сложных задач, чтобы... люди научились не теряться в трудных условиях, не боялись своих механизмов...
   - По-моему... - попытался возразить я, но Метелев перебил меня.
   - Нет, нет! Подумай хорошенько, и по-твоему будет то же самое...
   - Но ведь командир лодки проверял и... - не сдавался я.
   - Вербовский тоже не совсем прав. Я ему уже говорил об этом. В общем, он со мной согласен, но... не совсем, кажись...
   Я тоже не мог во всем согласиться со старым моряком. Учения, которые мы проводили, убеждали меня в том, что мы решаем задачи, в целом отвечающие требованиям наших официальных документов и инструкций.
   Выйдя из дизельного отсека, я поднялся на мостик.
   В бухте было совершенно темно, и только в безоблачном небе светились яркие южные звезды. С противоположной стороны гавани, где находился судостроительный завод, уже переведенный на круглосуточную работу, доносился стук молотков и шум различных механизмов. Ночь давно опустилась на землю, но люди продолжали работать с таким же усердием, как и днем.
   В пятницу утром, на целые сутки ранее намеченного срока, "Камбала" была готова к сдаче и вскоре вступила в строй боевых кораблей Черноморского флота.
   Первый блин
   Подводная лодка готовилась к первому боевому походу. На корабль грузили боеприпасы, горючее и продовольствие.
   Погрузочный кран поднял с пирса торпеду, пронес ее по воздуху и начал медленно опускать на палубу "Камбалы". На слое тавота, которым была густо смазана торпеда, кто-то вывел пальцем: "Наш подарок фашистам".
   - Хорош подарочек, товарищ старший лейтенант, не правда ли? - прикрывая рукой глаза от солнца, обратился ко мне лейтенант Глотов, руководивший погрузкой торпед.
   - Подарок достойный, - согласился я.
   - Вы двигаетесь, как черепахи! Так воевать нельзя! - слышался глуховатый голос боцмана Сазонова, "подбадривавшего" матросов, грузивших продукты на лодку.
   - Сазонов, мы, чернокопытые, уже шабашим! - вытирая руки куском пакли, подшучивал Свистунов. - А как ваша интеллигенция?
   - Ты сам интеллигент, - сухо улыбнулся Сазонов, сверкнув глазами, и снова переключился на рулевых. - Давайте быстрее! Неужели не видите, черное копыто издевается...
   На подводной лодке мотористов в шутку называли "чернокопытыми", а рулевые, и особенно радисты, именовались интеллигенцией.
   - Смотри, - улыбался, подходя к нам, Иван Акимович, - мотористы опять первые...
   - Как всегда, - поддержал я.
   - Пойдем со мной.
   - Куда?
   - Начальник политотдела вызывает. Партийный билет будет тебе вручать, - и Станкеев дружески взял меня под руку.
   В небольшом, но светлом и уютном кабинете, увешанном географическими картами, нас приветливо встретил начальник политотдела соединения капитан первого ранга Виталий Иванович Обидин. Он взял со стола приготовленный заранее партийный билет и, передавая его мне, сказал:
   - Вы получаете партийный билет в самое трудное для нашей страны время. Наша свобода и независимость в опасности. Вы уходите в море. Так докажите же, что мы не ошиблись, когда принимали вас в партию.
   - Все свои силы и знания я готов отдать за священное дело партии! произнес я и пожал большую сильную руку Виталия Ивановича.
   - Ну как? Теплее с партбилетом? - хлопнул меня по плечу Станкеев, как только мы вышли из кабинета начальника политотдела и направились на пирс.
   - И верно, теплее...
   - Дела, видео, на фронте серьезные, - нахмурил брови Иван Акимович, - в сегодняшней сводке опять... отступление...
   Некоторое время мы шли молча.
   - Снова введен институт комиссаров, - сообщил Иван Акимович.
   - Так ты теперь комиссар "Камбалы"?
   - Выходит, так.
   - И я должен обращаться к тебе на "вы"?
   - Как хочешь, - Станкеев пожал плечами, - по-моему, не обязательно...
   - Ладно, учту.
   В 16 часов наша "Камбала" была готова к выходу в море. Все необходимое было доставлено на лодку, механизмы исправны, команда обмундирована.
   - Да, ты слышал, "Крылатка" возвращается с победой, утопила два румынских транспорта, - сообщил Иван Акимович.
   - Нет, не слышал. Да может ли быть это?
   "Крылатка" только два дня тому назад вышла в море и, казалось, не могла еще дойти до позиции. И вот она уже успела одержать победу и возвращалась в базу.
   - Почему не может быть? - рассмеялся Иван Акимович. - Лодка у них хорошая, команда сработанная, а командир Илларион Фартушный серьезный и опытный офицер-коммунист! По-моему, им было бы стыдно не одерживать побед.
   - Да нет, не потому... Уж очень быстро они обернулись. Они ведь только недавно ушли в море...
   - Да, ты прав, им сопутствует удача. Пойдем скорее, надо еще рассказать людям о победе "Крылатки" и вообще побеседовать.
   Мы собрали на пирсе подводников и провели короткий митинг. Иван Акимович рассказал о боевом успехе "Крылатку" и выразил надежду, что наш экипаж сделает все для того, чтобы приумножить победы подводных лодок дивизиона.
   Подводники были рады услышать о боевых делах "Крылатки". Да и как им было не радоваться, если всем было ясно, что на потопленных подводной лодкой двух транспортах погибло много вражеских солдат, офицеров и боевой техники.
   Транспорт водоизмещением 5-6 тысяч тонн может принять 3-3,5 тысячи человек, до 200 танков, более 100 самолетов и другие грузы. А "Крылатка" утопила два транспорта по 6-7 тысяч тонн водоизмещения каждый. Однако подводников воодушевляло не только это. Они считали, что "Камбала" имеет не меньше шансов на успех в предстоящем боевом походе, и каждый уже предвкушал радость будущих побед, забывая о вполне возможных на войне неудачах и огорчениях.
   После команды "Лодку к погружению изготовить" мы с корабельным механиком лейтенантом Василием Калякиным обошли отсеки, побывали на всех боевых постах. Калякин тщательно проверял каждый боевой механизм, а я тем временем устроил экзамен по организации службы, правилам эксплуатации оружия и установок.
   Наши подводники, сотни раз проделывая всевозможные манипуляции с механизмами, стали настоящими мастерами своего дела. И мы не могли обвинить кого-либо в посредственном знании своих обязанностей или в неправильном обращении с механизмами.
   С наступлением темноты "Камбала" снялась со швартовов и направилась к выходу из бухты, пробираясь почти вслепую среди многочисленных кораблей.
   - Справа на траверзе у берега затопленный корабль! - доложил сигнальщик, как только мы вышли из бухты и нас начали покачивать волны открытого моря.
   Это был транспорт, потопленный вражескими самолетами в день нападения фашистов на нашу страну. Транспорт получил несколько прямых попаданий больших бомб и выбросился на берег у самого входа в гавань.
   Ночь была безлунная. Море кипело от четырехбалльного норд-веста.
   - Скрылись очертания берега по корме! - крикнул я по переговорной трубе в центральный пост.
   - Есть! - коротко ответили снизу и тут же записали в корабельный журнал.
   Скрылись родные берега. Наш курс лежал на запад, в тыл врага. Мы шли туда, чтобы беспощадно топить фашистские транспорты и боевые корабли.
   - Обойдите отсеки и проследите за порядком! - приказал мне командир лодки, когда очередная смена заступила на вахту.
   В первом отсеке собрались свободные от вахты торпедисты, плотным кольцом окружившие своего начальника.
   - Почему не спите? - спросил я Глотова.
   - Решил проверить еще раз кое-что: в нормативы некоторые плохо укладываются...
   - Нарушаете распорядок!
   - Все равно никому не уснуть, все так возбуждены. Ведь первый поход...
   - И вы думаете успокоить людей экзаменами?
   - Нет, конечно, но... Разойтись! Ложиться спать! - нехотя приказал он, наконец.
   Мотористы тоже не спали.
   - Машины малость запылились, - кричал мне в ухо парторг, - спать люди все равно не будут!
   - Отдых требуется! Завтра будем на позиции! - кричал я в ответ.
   - Отдохнем в процессе работы! - даже не улыбнувшись, снова возразил старшина.
   - Отправьте подвахтенных спать! - приказал я и пошел дальше.
   Приказание есть приказание, и мотористы пошли в жилой отсек.
   Людей, занятых у своих боевых механизмов и не желавших идти в жилые отсеки на отдых, я встречал буквально в каждом отсеке. Опыта войны у нас не было. С чем придется столкнуться на позиции, мы представляли весьма туманно. Каждый из нас в глубине души твердо верил, что транспорт мы непременно встретим в первый же день, как только придем в район боевых действий. В успешности атаки также никто не сомневался. Наш командир считался одним из лучших подводников, а центральный пост "Камбалы" на всех учениях показывал хорошую выучку и слаженность.
   Суровая действительность, однако, очень скоро внесла свои поправки наши планы.
   Восемь суток ходили мы в районе боевых действий и никого не обнаружили.
   - Ну что? Опять тиха украинская ночь? - услышал я как-то ночью на мостике голос Ивана Акимовича.
   - Да, ни-ко-го! - ответил командир.
   - Уф-ф! Приятно вздохнуть! - Станкеев глубоко дышал. - Сегодня мы пробыли под водой... восемнадцать часов и две минуты...
   - Все минуты считаете? - сухо спросил Вербовский, и я представил себе язвительную улыбку на его лице.
   - Товарищ вахтенный командир! Слева на траверзе огонь! Движется вправо! докладывал сигнальщик сверху из темноты.
   - Автомобиль по берегу идет, - отметил безразличным тоном Вербовский.
   - Начальство едет, - как бы продолжил мысль командира Станкеев. - Здесь, в Румынии, очень строго насчет затемнения, но это, видать, начальство едет... У Антонеску здесь дача где-то. Может, это и он.
   - Вот бы бомбу в эту дачку, - послышался голос сигнальщика.
   - Не отвлекаться! - строго оборвал Вербовский.
   - Есть, товарищ командир! - отчеканил матрос.
   Наступившую тишину нарушил доклад из центрального поста:
   - Лодка провентилирована, трюмы осушены, мусор выброшен. Разрешите остановить вентилятор.
   - Добро... Остановить вентилятор! - приказал вахтенный офицер.
   - Пойдем попьем чайку, помощник, - предложил Станкеев.
   - Да, правильно, - охотно согласился я, - скоро мне на вахту...
   Мы направились к люку, но задержались из-за нового доклада сигнальщика.
   - Курсовой левого борта сорок, показался проблеск, на воде!
   - Вы точно видели проблеск? - спросил командир.
   - Так точно, товарищ командир, вот он: курсовой сорок, слева, на воде! Не так далеко.
   - Боевая тревога! Торпедная атака! - увидел и Вербовский тусклый огонек двигавшегося вдоль берега судна. - Лево на борт!
   Я бросился на свой командный пункт.
   "Камбала" легла на курс атаки. Боевые посты тотчас же доложили о готовности.
   Подводная лодка полным ходом неслась к вражескому кораблю.
   Я сверял расчеты с данными о противнике, которые поступали с мостика, и убеждался, что все идет хорошо. Все мы были возбуждены, однако каждый делал свое дело четко, быстро и точно.
   - Аппа-ра-ты! - понеслась грозная команда в торпедный отсек, на боевой пост. И вслед за ней: - Отставить!
   Но нервы у торпедистов были настолько напряжены, что команду "Отставить!" они приняли за "Пли!" Торпеды выскочили из аппаратов и устремились в заданном направлении.
   - Срочное погружение! - услышали мы следующую команду Вербовского.
   Люди, буквально друг у друга на плечах, посыпались в люк центрального поста.
   Потребовались считанные минуты, чтобы "Камбала" оказалась на глубине и начала отход в сторону моря.
   - По ошибке атаковали дозорный катерок; будь он проклят! Понятно? шепотом сказал мне Вербовский.
   - Бывает... - успокоил командира Иван Акимович, стоявший рядом. - Еще хорошо, что он оказался... слепым. Если бы он видел, как по нему торпедами швыряют, мог бы еще нас погонять...
   - Эх, если бы знать. Установить бы глубину хода торпед поменьше и залепить в борт этому дозорному, - досадовал я. - Но почему же он несет огонь?
   - Не знаю, не спрашивал, - сухо бросил Вербовский.
   - По-моему, иллюминатор приоткрыт или плохо затемнен, - предположил Станкеев.
   Несмотря на неудачу, первая атака принесла известную пользу. На боевых постах и командных пунктах были выявлены ошибки и неточности. Устранение их, несомненно, многому научило и подняло боевую выучку экипажа.
   Всеобщее разочарование было, конечно, велико, но оно очень скоро прошло.
   На следующий день меня подозвал к перископу вахтенный командир лейтенант Глотов.
   - Как вы думаете, стоит доложить командиру: какие-то подозрительные дымы вот в этом направлении, посмотрите сами.
   Я с трудом различил на фоне облаков еле видимые клубы дыма.
   - Нужно доложить. Дымы судов, - заявил я. Вербовский приказал сыграть боевую тревогу и бросился в центральный пост.
   В нашем соединении Вербовсиий был единственный убеленный сединами командир подводной лодки. Он имел большой опыт работы с людьми, но возраст брал свое. Бывали случаи, когда он настолько уставал, что даже не мог вращать перископ, и мне приходилось помогать ему. Состояние нервной системы Вербовского также оставляло желать много лучшего. Он быстро раздражался.
   - Что - конвой? - ворвался Вербовский в центральный пост.
   - Дымы судов, товарищ командир! - доложил Глотов, уступая Вербовскому место у перископа.
   - Только и всего? - Вербовский был явно разочарован.
   - Дыма без огня не бывает, - ввернул Иван Акимович, прибежавший в центральный пост вслед за командиром.
   Командир смотрел в перископ минут десять, но никаких команд не подавал. Подводная лодка шла прежним курсом и с прежней скоростью. Курс же наш был таков, что если бы дымы принадлежали конвою, то с каждой минутой мы все больше и больше упускали бы возможность атаковать врага. Я отчетливо видел это по карте и шепотом сообщил Ивану Акимовичу.
   - Надо бы доложить ему, - ответил он, - но... с его самолюбием прямо беда... Как бы хуже не было.
   - Я тоже так думаю, - согласился я с комиссаром, - может быть хуже.
   Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.
   - Однако, - Станкеев будто читал мои мысли, - сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.
   - Есть, - с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: - Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.
   - Молчать! - раздалось в ответ. - Не мешайте работать!
   - Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!
   - Ваша обязанность - иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!
   - В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, обиделся я.
   - Молчать! - повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. - Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.
   - Есть! - недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.
   В отсеке водворилось молчание.
   Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.
   - Мы находимся за предельным углом атаки, - немедленно доложил я командиру, - следует? лечь на боевой курс и попытаться...
   Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
   - Так атаки не получится! - вырвалось у меня.
   - Вон из отсека! - гневно крикнул Вербовский. - Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..
   Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.
   Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, "Камбала" все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
   Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.
   Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.
   На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.
   Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.
   Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.
   Вербовский долго смотрел в перископ "Камбалы", шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.
   В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и за бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции.
   Казалось, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне бывает такое, чего невозможно предвидеть.
   - Транспорт взорвался, тонет! - раздался вдруг голос Вербовского.
   Одновременно со словами командира мы услышали два отдаленных, раскатистых взрыва.
   - Что случилось? - спросил кто-то.
   - Он же видит, что мы не можем его потопить, вот и решил утонуть по собственной инициативе, - некстати пошутил лейтенант Любимов.
   - Транспорт взорвался на мине, - заключил командир.
   - Не согласен, - возразил Иван Акимович, - уверен, что транспорт утопила "Зубатка".
   - "Зубатка" должна быть гораздо южнее, - не соглашался с ним Вербовский.
   - Так она, видно, пошла навстречу врагу...
   Командир остался при своем мнении, хотя, как потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка "Зубатка", которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.
   Весть о том, что потоплен фашистский транспорт, облетела все отсеки. Казалось, люди забыли о своей боевой неудаче.
   Но вот до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов, словно по легкому корпусу подводной лодки колотили деревянной кувалдой.
   - Право руля! Курс десять градусов! Между прочим. и немцы, подобно Ивану Акимовичу, думают, что их атаковала лодка, - иронизировал Вербовский, опуская перископ. - Начали бомбите море...