Иосселиани Ярослав. В битвах под водой

   На следующий же день вечером парторг корабля Петр Каркоцкий сказал мне:
   - Я, товарищ командир, насчет новичка, липового новичка, Поедайло нашего...
   - Почему липового?
   - Какой же он новичок? Он на дивизионе гастролирует давно... все части обошел.
   - Да, говорят, так. Но надо перевоспитать разгильдяя.
   - Надо, конечно, но потребуются крутые меры. Самые крутые.
   - Говорят, он одного боцмана уже... воспитал.
   - Был такой случай, - Каркоцкий расхохотался. - Вам уже рассказали? Это шутка, конечно, но недалекая от правды... Он ведет, нехорошие разговоры среди товарищей. Такие ужасы о войне рассказывает, что прямо запугал всех. Ведь наши матросы еще не обстреляны, под глубинной бомбежкой не были, и они...
   - Верят ему? Каркоцкий задумался.
   - И верят, и не верят. Кое-кто может и поверить. Есть же люди со слабым характером.
   - Надо, чтобы его разоблачили, как труса, - посоветовал я парторгу.
   - Примерно в таком направлении я и ориентировал комсомольцев, но решил доложить вам...
   - Правильно.
   - Да, этот "храбрец" еще воспевает пьянство...
   - Но списывать с корабля не будем. Он пойдет с нами в поход, - решил я.
   - Мне тоже кажется, что списывать нет необходимости. У нас народ хороший. Сумеем переварить такого "героя", - согласился со мной парторг.
   Таким образом, по вопросу воспитания Поедайло мы с парторгом были одного мнения.
   - Еще одно дело, товарищ командир, - проговорил парторг, вставая и собираясь уходить. - Подводная лодка "Агешка" вернулась из очень интересного похода. Нельзя ли попросить командира побеседовать с нашими ребятами?
   Мне понравилась мысль парторга, и я обещал завтра же поговорить с капитаном третьего ранга Кукуй.
   Подводные лодки нашего дивизиона воевали активно, Многие из них уже не раз возвращались из боевых походов с победой, и это сразу же становилось известно всем подводникам соединения. Но и специальные беседы не теряли смысла и интереса. Подводники интересовались прежде всего подробностями, опытом, добытым нередко кровью своих товарищей.
   Поход "Агешки" действительно был весьма поучителен. Лодка охотилась за фашистскими кораблями в северо-западной части Черного моря. На седьмой день поиска она обнаружила транспорты противника. Приготовив к бою торпедные аппараты, командир устремился навстречу врагу. Лодке удалось благополучно прорвать кольцо охранения и торпедировать головной транспорт, груженный боеприпасами: Транспорт был большой, и его груза было достаточно для обеспечения боевых действий целой войсковой части в течение месяца.
   После атаки подводная лодка подверглась ожесточенному преследованию. Фашисты с остервенением сыпали глубинные бомбы на "Агешку", дерзнувшую прорваться внутрь минного поля, считавшегося надежным барьером против наших неопытных, как они полагали, подводников. "Агешка" была первой лодкой, атаковавшей вражеские силы внутри минного поля в северо-западной части моря.
   Преследование длилось долго. Фашисты хотели не только отомстить за серьезный урон, причиненный лодкой, но и заставить советских подводников впредь отказаться от столь смелых маневров. "Агешке" удалось оторваться от врага, но она наскочила на мину и получила серьезные повреждения.
   Впоследствии командир лодки Григорий Кукуй, вспоминая эти напряженные минуты, острил в тесном кругу друзей. Он рассказывал, например, что, пытаясь говорить спокойно, так напрягался, что у него глаза чуть не вылезали из орбит и что отсутствие света в лодке было как нельзя более кстати, так как матросы не могли видеть вибрацию, которой было охвачено все его тело.
   Лодка всплыла в надводное положение. Врага не было, и экипаж получил возможность заняться ремонтом. За одну короткую ночь нужно было сделать столько же, сколько делает хорошая ремонтная бригада за неделю. А утром "Агешка" ушла под воду, чтобы там окончательно подготовиться к новой встрече с врагом.
   Через сутки все было готово к боевым действиям. Не удалось восстановить только связь. И спустя четыре дня лодка обнаружила вражеский конвой, шедший из Одессы на юг. Очевидно, на этих кораблях фашисты увозили награбленное на оккупированной территории имущество. Лодка прорвала кольцо окружения и нанесла удар по головному транспорту.
   Подводники вновь подверглись длительному и ожесточенному преследованию. Однако противнику не удалось сколько-нибудь серьезно повредить "Агешку". Советская подводная лодка вернулась в базу с двумя блестящими победами.
   Подводники слушали Кукуя с большим интересом.
   Во время беседы я внимательно следил за матросом Поедайло, который сидел в переднем ряду. Он слушал очень внимательно и задал много вопросов. Вопросы были деловые, продуманные. Этим он удивил не только меня, но и Кукуя, знавшего матроса по его прежней службе лучше меня.
   - Никак, Поедайло перековался у вас? - заметил Кукуй, как только мы сошли с борта "Малютки". - Он ведь ничем не интересовался, кроме хулиганства, а тут...
   - Не знаю. Он у нас всего несколько дней, - пожал я плечами.
   - Ведь отпетый хулиган и трус! Но сегодня такие вопросы задавал, что прямо... черт его знает, не пойму! Перековался и все!
   - Он третьего дня даже на партийном собрании выступал. И, я бы сказал, довольно дельные советы давал по техническим вопросам.
   - Технику он знает хорошо, но дисциплина-а...
   - Возьму его в море, посмотрю...
   - Кто знает, может, в этом и секрет, - перебил меня Кукуй, - его, кажется, на всех лодках списывали до выхода в море... Попробуй, может, получится. Он ведь единственный в своем роде. Надо бы сделать из него настоящего подводника.
   Кукуй сказал это как бы между прочим, но я задумался над его словами и еще внимательнее стал наблюдать за Поедайло. Может быть, это симулянт? Может, он сознательно нарушал дисциплину, зная, что в море недисциплинированных не берут. В результате перед боевым походом его списывали на очередной ремонтирующийся корабль. Таким образом он достигал своей цели и продолжал безобразничать дальше... Впрочем, все это надо было как следует проверить.
   - Учти, что на твоей "Малютке" не считались с традицией подводников знать свой корабль назубок, - прощаясь со мною, назидательно сказал Кукуй. Мы говорили с твоим предшественником, но он и слышать не хотел...
   - Я принял меры. Завтра начну экзамены, - ответил я.
   - А сам ты... все изучил? - Кукуй испытующе глянул на меня.
   - Кажется, да.
   - Когда будешь опрашивать экипаж, пригласи Грешилова, Сурова или кого-нибудь, кто хорошо знает "Малютку".
   - Ты прав. Обязательно попрошу Сурова. Он самый дотошный...
   При упоминании о Дмитрии Сурове мы рассмеялись. Все моряки знали, что, принимая зачеты от своих подчиненных, он выворачивал у них, как говорили, "все кишки". Подводники шутили, что людям, прошедшим "школу Сурова", воевать - все равно, что у тещи есть блины. Экипаж подводной лодки, которой командовал Суров, к тому времени имел уже четыре крупных победы. Разумеется, его успехи объяснялись не только отвагой и мужеством подводников, но и их твердыми знаниями.
   В бою
   "Малютка" была ошвартована к берегу глубокой протоки. Развесистые ветви дуба защищали ее от знойного августовского солнца. Прямо по носу, в двух кабельтовых от нее, стояла плавбаза "Эльбрус". По единственной тропинке, связывавшей "Малютку" с плавбазой, непрерывной цепью двигались подводники. Они переносили боеприпасы, продовольствие, обмундирование.
   - В шестнадцать часов все должно быть готово! - напомнил я боцману, руководившему работами.
   - Так точно! - ответил боцман Халилов сиплым басом. - Все будет готово!
   - Еще надо в бане помыться, пройти медосмотр, проверить в лодке крепления по-штормовому и...
   - Есть, товарищ командир. Здесь, на новом месте, нас воздушными тревогами не беспокоят, все сделаем, успеем.
   - Хорошо, что мы сюда перебазировались, - согласился с боцманом корабельный штурман лейтенант Глоба, подтянутый, очень юный офицер, - а то эти тревоги все нервы перегрызли...
   - Ваши нервы пилой не перепилишь, не то чтобы перегрызть, - возразил я.
   Лейтенант Яков Глоба принадлежал к числу невозмутимых, даже несколько флегматичных людей. Его ничто и никогда не возмущало, и вывести его из себя было очень трудно.
   - Это только так кажется, - серьезно ответил мне Глоба.
   - Значит, нравится вам это место?
   - Есть свои минусы и здесь...
   - Какие?
   - А взять, например, это, - штурман показал на рога буйволов, которыми была усеяна вся протока. Каждая пара этих причудливых рогов венчала прятавшуюся под водой тушу огромного животного, спасавшегося от дневного зноя.
   - В случае, если нужно срочно, из протоки не выйдешь, - пояснил Глоба, согнать их с места невозможно.
   - Это верно. Но какие мирные животные, не правда ли? Вы их впервые видите?
   - Впервые. Но... они не такие уж мирные. Вчера два буйвола подрались около лодки. Так знаете что было? Едва лодку не опрокинули... Гонялись друг за другом и подняли такую волну, что вода через верхний люк попадала даже в центральный пост. И мы ничего не могли поделать с ними. Вызвали хозяина. Тот притащил горящее полено и начал бить им по носам разъяренных животных. Кое-как усмирил, но заявил, что полного мира между подравшимися уже не будет и что одного из них придется продать.
   На плавбазе меня и штурмана принял командир дивизиона. Он подробно проинформировал нас об обстановке на море в районе позиции, куда предполагалось послать нашу "Малютку". Затем Хияйнен задал несколько вопросов штурману и, видимо, удовлетворенный ответами, отпустил его.
   - Подготовку к походу вы провели хорошо, - сказал мне Лев Петрович, когда Глоба вышел из каюты, - личный состав вашей лодки прошел большую школу...
   - Академию, говорят, - вставил я.
   - Пожалуй, так. Во всяком случае экзамены были настоящие. И вас... немножко подергали, правда?
   - Я ведь тоже экзаменовался...
   - А вы хотели, чтобы вас обошли? Нет уж, с командира спрос должен быть повышенный. Иначе нельзя.
   - Я не в претензии.
   - В общем, теперь все зависит от вас. Экипаж подготовлен для действий в любых условиях. Последние выходы в море показали высокую выучку личного состава и хорошее состояние механизмов. Сегодня с наступлением темноты боевой выход. Точное время в документах. Их вам вручат в шестнадцать часов. Провожать придем.
   Выйдя из каюты комдива, я встретил фельдшера плавбазы, главстаршину Нину Тесленок и понял, почему многие подводники заглядывались на нее. Нина была очень хороша.
   - У вас есть свободное время? - спросил я ее.
   - Смотря для чего, - улыбнулась Нина.
   - Я хочу пригласить вас на подводную лодку...
   - Что вы! Матросы разбегутся: "Женщина на корабле - быть беде"...
   - Вот потому-то я и приглашаю вас. Надо же бороться с суевериями. Мои подводники не разбегутся, не бойтесь. Я им скажу словами грузинского поэта: "Женщина, как мать, украшает общество, она, как благодетель, приносит счастье".
   Мне долго пришлось убеждать девушку посетить "Малютку" в день нашего выхода в море.
   Каким путем проникали различные суеверия в среду советских моряков, объяснить трудно, но факт оставался фактом. Только во время войны эти суеверия получили особенно широкое распространение и приносили определенный вред. Я знаю случаи, когда срывались выходы в море, назначенные на понедельники и тринадцатые числа.
   Хотелось внушить подводникам, что успех зависит только от их выучки, воли к победе, настойчивости. Мне казалось, что бытовавшие среди части моряков суеверия, вера в приметы могут в отдельных случаях привести к фатализму, который в решающую минуту может нарушить контакт между командиром и подчиненными.
   Подойдя к трапу, я пропустил вперед Нину Тесленок. Провожаемая удивленными взглядами подводников, она проворно вскочила на палубу "Малютки".
   - Добро пожаловать! - забыв о субординации, расплылся в улыбке Каркоцкий и протянул руку девушке.
   - Здравствуйте... здравствуйте! - запнувшись, ответила Нина, и на ее щеках выступил румянец смущения. - Меня подводники не заругают? Женщина на корабле...
   - У нас суеверных чудаков мало, - парторг глянул на удивленные лица окружающих и добавил: - Вернее, нет совсем.
   - Я же вам говорил, - поддержал я Каркоцкого, - народ у нас сознательный. - И я громко произнес запомнившееся мне изречение грузинского поэта.
   - Поэту не воевать, дай бог ему здоровья, - буркнул кто-то, вызвав этим общий смех.
   - Главстаршина Нина Тесленок сегодня наша гостья. Будем же гостеприимны! заключил я, вглядываясь в лица моряков.
   Мы пригласили Нину пообедать с нами, и когда после обеда прощались с нею, многим, вероятно, не очень хотелось, чтобы она уходила с корабля. Во всяком случае своей непосредственностью, острым умом и веселым нравом Нина сумела оставить о себе хороший след в сердцах моряков.
   А когда спустились вечерние сумерки и из-за старых чинар, перекрывавших узкую протоку, на лодках стало совсем темно, "Малютка" бесшумно отдала швартовы и развернулась носом к выходу в море. Вскоре темнота поглотила провожавших нас начальников, товарищей и друзей. Подводная лодка двигалась по протоке при полном затемнении.
   Но вот и чинары оказались позади, и "Малютка" закачалась на волнах открытого моря. Теперь о близости берега свидетельствовал только вой шакалов, которые в ту ночь особенно усердствовали по обоим берегам протоки.
   На море был полный штиль. Яркие южные звезды щедро усыпали темное небо. Ничто уже не нарушало тишину, кроме легкого шороха волн и мерного постукивания судовых двигателей.
   - Ну как, товарищ Фомагин, хороший вечерок?
   - Так точно, товарищ командир! - ответил матрос, не отрываясь, как это положено сигнальщику, от ночного бинокля.
   - У вас в Бизяевке такие бывают?
   Иван Фомагин был влюблен в свою Бизяевку, деревню близ Казани, на Волге, и по его рассказам получалось, что лучше Бизяевки на земле места нет.
   - Нет, товарищ командир. Там, конечно, не такие, но... не хуже... Товарищ командир, - переменив вдруг тему разговора, сказал сигнальщик, - Поедайло... и некоторые с ним тоже соглашаются... Плохое у них настроение...
   - Почему?
   - Говорят: тринадцатого вышли... девушка была перед выходом, буйволов в воде не было под вечер... Плохие, мол, приметы.
   - Кто это говорит? - спокойно спросил я.
   - Поедайло. Остальные вслух не говорят, но... тоже так думают...
   - А буйволы при чем здесь?
   - В этих местах буйволы всегда в воде находятся, а перед нашим выходом они все ушли. Поедайло и болтает, что это плохая примета.
   - Поедайло в этих местах впервые, откуда же он взял такую примету? Не иначе, как сам придумал. Буйволы ушли, потому что к вечеру похолодало.
   - И комсорг так говорит, но... Поедайло упорно твердит: а девушка, а тринадцатое число?..
   - А у меня свои приметы, товарищ Фомагин, причем мои приметы проверены в бою.
   - Какие же это? - заинтересовался Фомагин.
   - Вот придем на позицию, утопим фашиста, повернем курсом на базу, тогда и раскрою... А сейчас скажу только, что мои приметы благоприятствуют нашему успешному походу.
   Я знал, что от Фомагина весь экипаж узнает о том, что у командира лодки есть какие-то свои особые приметы. Так оно и получилось. Не прошло и двух часов, как на мостик поднялся Каркоцкий.
   - Товарищ вахтенный офицер, разрешите выйти покурить! - громко произнес он, высунув голову из люка.
   - Добро!
   Каркоцкий вышел из рубки с зажженной папиросой и, прикрывая ее рукавом, начал жадно курить.
   - Вы очень много курите, старшина, - заметил я, - это вредно.
   - Вот одержим победу, брошу курить, совсем брошу, товарищ командир. А пока не могу.
   - Я запомню, смотрите!
   - Да и ждать-то ведь недолго. Все говорят, что, судя по каким-то вашим приметам, победа не за горами...
   - Правильно, - уверенно ответил я, - если встретим врага, утопим обязательно. А вы разве не верите в это?
   - Если встретим, я думаю, утопим.
   - Значит, и вы верите?
   - Получается...
   - Надо же как-то бороться с этими нытиками, черт бы их побрал.
   - Да нытик-то всего один, товарищ командир. Это Поедайло. Он мутит воду. Комсомольцы наши только им и занимаются. Не одно, так другое выдумает. Разъяснять ему что-либо бесполезно. Он считает себя умнее всех.
   - Только отсталые, невежественные люди всегда уверены в своей непогрешимости. Таких надо воспитывать всеми средствами и способами.
   - На них действуют лишь наглядные уроки. Грубо говоря, мордой об стол и... все.
   На третий день похода "Малютка" заняла боевую позицию у вражеского побережья.
   Стояла тихая, безветренная погода. Море снова было спокойное. А это не позволяло пользоваться перископом: сверху виден был след от него.
   Оставив вахтенного офицера у перископа, я решил пройтись по отсекам, поговорить с людьми.
   В жилых отсеках свободные от вахты подводники были заняты чтением. Пожалуй, нигде так много и охотно не читают, как на подводных лодках, особенно, когда лодка находится в подводном положении.
   - Товарищ командир, разрешите обратиться! - встретил меня в электромоторном отсеке старшина Леонид Гудзь.
   Видно было, что он чем-то обеспокоен.
   - Пожалуйста, - ответил я, обратив внимание на то, что матросы почему-то избегают встречаться со мною взглядами.
   - Комиссар дивизиона говорил, что каждый из нас должен все время расти. Правильно?
   - Правильно.
   - А вот матрос Тельный думает иначе...
   - Смотря как расти, - перебил я Гудзя, - если физически, так ему, пожалуй, это уже не надо.
   - Нет, физически с него, лентяя, хватит. Здоров, как бугай, - Гудзь метнул свирепый взгляд в сторону смеявшихся матросов, - а учиться не хочет. Сдал зачеты - и на боковую.
   - Ну, пусть хоть под водой отдохнет. Мои шутливые реплики несколько обескуражили старшину, но он все же продолжал:
   - Пока не прикажешь, ничего сам не догадается сделать - никакой инициативы...
   Тельный смущенно переминался с ноги на ногу. Действительно, все экзамены он сдал с оценкой "отлично", и начальники были им довольны.
   Старшина Гудзь явно хотел начать дискуссию о Тельном. Мне же она показалась неуместной; у меня, как и у других начальников, к матросу претензий не было. Поэтому я перевел разговор на другую тему, предупредив подводников о возможности атаки и о том, что в штилевую погоду скрытность маневрирования чрезвычайно затруднена.
   - В подобных условиях нужно действовать очень точно и правильно, закончил я.
   - Будет исполнено на отлично... - начал было Тельный, но под сердитым взглядом старшины замолчал.
   - Постараемся, товарищ командир! - поправил матроса Гудзь.
   Выходя из отсека, я слышал, как он начал его разносить за бахвальство.
   В дизельном отсеке матросы собрались тесной группкой и о чем-то оживленно беседовали.
   - О чем шепчетесь, заговорщики? - обратился я к Каркоцкому.
   - Подводим итоги перехода, товарищ командир!
   - А я думал, составляете заговор против электриков. Они теперь главные действующие лица...
   - Все равно без нас не обойдутся, - возразили матросы. - Все друг от друга зависимы. Один сплоховал - всем плохо.
   - Как торпеды? - спросил я в торпедном отсеке у старшины Терлецкого.
   - Ждут вашего приказания.
   - На какое время планируете бой?
   - На завтра после обеда, - не моргнув глазом, ответил Терлецкий.
   Шутливое предсказание старшины сбылось. На следующий день, едва подводники закончили обед, вахтенный офицер обнаружил вражеский конвой.
   Прозвучали колокола громкого боя, подводники бросились на свои посты. По переговорным трубам непрерывно летели доклады, команды, распоряжения. Каждый был занят своим делом, привычным ухом выделяя команду, идущую в его адрес.
   Меньше чем через минуту оружие было готово к бою. Наступила напряженная тишина. Лодка выходила в торпедную атаку.
   Конвой фашистов шел вдоль берега. Для сближения с объектом атаки надо было маневрировать в сторону мелководного прибрежного района, что усложняло решение нашей задачи.
   Я быстро спустился в центральный пост к штурманскому столику, чтобы взглянуть на карту района. Здесь мое внимание привлек Поедайло. Вид у него был жалкий: руки тряслись, нижняя губа отвисла, на лбу выступили капельки пота.
   - Что с вами? - спросил я.
   - Возьмите, - протянув резинку, почти крикнул Косик, - и закусите зубами! По крайней мере не будут стучать...
   Поедайло, казалось, пришел в себя.
   - Нервы, товарищ командир, извините, пожалуйста, - пробормотал он.
   - В ваши годы нервы должны быть стальными! Рассмотрев суда противника, мы разочаровались. В окуляре перископа различались всего лишь буксир с баржей и несколько катеров охранения.
   - Конвойчик, конечно... не слишком солидный, - размышлял между делом Косик, - но такое большое охранение зря не бывает. Груз, должно быть, ценный.
   - Утопим, а там видно будет - ценный или нет, - стараясь подавить охватывающее меня волнение, решил я.
   Наша боевая позиция находилась в районе, в котором следовало топить все суда противника независимо от тоннажа, класса и боевой ценности. И вражеские моряки испытывали панический страх перед нашими подводными лодками, уничтожавшими буквально все суда, которые осмеливались выходить в море. Нам было достоверно известно, что в черноморских портах, оккупированных врагом, происходили забастовки матросов торговых судов, отказывавшихся выходить в море.
   Лодка проскочила кольцо охранения, и мы очутились перед целью.
   - Аппарат - пли! - скомандовал я.
   Торпеда вырвалась из аппарата и устремилась к цели. В ту же секунду я понял, что допустил грубейшую ошибку: измеряя расстояние до цели, я забыл, что окуляр перископа не переведен на увеличение. Дальномер при этом, конечно, показывал ложную дистанцию. В результате "Малютка" оказалась настолько близко к атакуемой барже, что взрыв торпеды грозил ей почти в такой же степени, как и барже.
   Ухватившись за рукоятку перископа, я с силой перевел перископ на увеличение и вздрогнул, увидев лишь наглухо задраенные иллюминаторы баржи.
   - Лево на борт! - скомандовал я, и в этот миг лодка вздрогнула от удара о баржу.
   Об опасности, угрожающей "Малютке", знал только я. Остальные считали, что все в порядке.
   - Столкнулись с баржей, - тихо сказал я Косику, вытирая со лба рукавом холодный пот.
   - Что вы говорите? - вырвалось у Косика, и он беспомощно опустил руки, которые секунду до этого мастерски жонглировали расчетными приспособлениями.
   Но прошло десять, двадцать, тридцать секунд, а взрыва так и не последовало.
   - Промах! - освободившись от мучительного ожидания катастрофы, сказал я.
   - Надо полагать, - согласился Косик.
   Развернувшись на обратный курс, я приготовился было поднять перископ, но услышал по переговорной трубе голос гидроакустика старшины Бордок. Он предупреждал о приближении справа впереди катера. Лодка начала маневр на уклонение.
   Через минуту катер пронесся над нами. Люди со страхом поглядывали наверх, ожидая, что вслед за шумом винтов могут посыпаться глубинные бомбы.
   Судя по тому, как вел себя враг, было не похоже, что он нас преследует. Бордок все время докладывал о том, что катера маневрируют в отдалении от нас.
   Я осторожно поднял перископ и осмотрел горизонт. Катера, буксир и баржа сбились в кучу. Смысл такого поведения противника был непонятен. Но лучшей мишени для оставшейся в аппарате торпеды нельзя было и желать.
   - Полный ход! Право на борт! - немедленно скомандовал я. - Торпедная атака!
   Маневр требовал разворота на 180 градусов. По переговорным трубам я в двух словах сообщил об обстановке на море и о намерении повторно атаковать фашистские суда.
   Радоваться было нечему, однако мое настроение поднялось. Было приятно сознавать, что у противника, очевидно, не все в порядке, иначе он не "митинговал" бы в открытом море.
   Однако, пока мы маневрировали, фашистские катера рассредоточились и вместе с буксиром уходили на север. баржи видно не было.
   Я дал глянуть в перископ Косику. После короткого обмена мнениями мы пришли к выводу, что баржа затонула. Так как расстояние между подводной лодкой и баржей было очень небольшое, то торпеда, очевидно, не успела прийти в состояние готовности к взрыву и, ударившись в борт баржи, как обычная болванка, пробила его.
   - Зарезали тупым ножом, - определил Косик.
   Теперь можно было объяснить и поведение фашистов. Они, очевидно, не разобрались, отчего внезапно затонула баржа, и не смогли помочь ей. Обо всем этом я сообщил по отсекам и, объявив отбой боевой тревоги, передал благодарность торпедистам, электрикам я боцману.
   Боцман "Малютки" мичман Халилов был хороший специалист, но отличался грубостью и упрямством. Это часто мешало ему в работе, особенно когда приходилось иметь дело с корабельным механиком Феодосием Цесевичем, равного которому по твердости характера и силе воли на лодке не было.
   Плавучестью управлял обычно Цесевич. А боцман, стоя за горизонтальными рулями и несколько своеобразно представляя законы механики, иногда считал возможным настаивать на той или иной манипуляции с переменным балластом. Механика, невольно вынужденного отвлекаться от своего дела, это приводило в ярость. И мне приходилось тогда мирить этих двух упрямцев.
   Однако во время атаки боцман и механик действовали согласованно. И, придя однажды в жилой отсек, Терлецкий съязвил по этому поводу:
   - Еще одна - две атаки, и механик не то что усмирит боцмана, а прямо усыновит его...
   После всех волнений я решил немного отдохнуть и, добравшись до своей каюты, упал на койку и задремал. Однако спать долго не пришлось.
   - Вахтенный просит вас в рубку! - услышал я сквозь сон.