Ипатова Наталия Борисовна. Наследство Империи

   — А дальше что? Постучимся?
   — Дальше просто. Возьмите пока дверь под прицел.
   Перебросив лучемет на левый локоть, Норм не спеша промерил раствором пальцев расстояние по переборке от стены и в перпендикуляре — от пола, отметил точку и, выставив лазер на минимум и держа его под углом, вырезал круг. Это рубка, смекнула Натали, значит, там наверняка установлен круговой экран, играющий роль второй, внутренней стены. Мы режем, а они не видят. Под вырезанным кругом стены обнажился блок климат-контроля командирского отсека. Парень из штурмовой бригады, похоже, знает наизусть расположение всех ключевых узлов всех кораблей мира. Логично. Впрочем, далеко не все миры строят собственные корабли. Взялся обеими руками, дернул, повернул на проводах: открылись рычажки и кнопки. В каждом отсеке есть такая: температура, влажность, свет... А там, изнутри, между прочим, еще и крышка коробки закрыта: они действительно ничего не увидят. Норм вдохнул, сосчитал, видимо, до пяти и один утопил до отказа вниз. Еще пять ударов сердца — и рычажок вернулся в прежнее положение.
   — Прошу вас, мадам, теперь они сервированы подобающим образом.
   — Что это было?
   — Гравитация. Пять же.
   Натали ринулась вперед, едва не оттолкнув «сайерет» с дороги. Там мой ребенок, твою мать!
 
   Когда они с мальчишками, еще дома, обсуждали всевозможные способы, гравитация считалась у них самым неизобретательным и примитивным. Все равно как подойти сзади с палкой и садануть по затылку. Куда лучше было придумать что-нибудь изящное с давлением или с химией в воздуховоде. Один сочиняет, остальные раскритиковывают. Но сейчас, лежа, словно скалкой раскатанный, на единственном свободном пятачке пола, Брюс подумал, что они, кто бы они ни были, гравитацией воспользовались умело и совершенно безжалостно. Глаза словно вбили ему под надбровья, щеки под собственной тяжестью обвисли вниз и сейчас представлялись ему ироде бульдожьих. Наверное, теперь он уже мог встать, но делать это почему-то мучительно не хотелось. Болело все! А ведь ему повезло: он уже лежал. Ему некуда было падать. Оказывается, простые приемы — самые эффективные.
   — Что это было? Реактор рванул или еще какой-то идиот в нас врезался?
   Мари лежала рядом, без всякой воли к. действию и, возможно, без чувств. Кажется — он не был в этом уверен — из-под темных кудряшек текла кровь. Из ушей? Штурман в кресле, очевидно, так и не понял, что случилось, и только одурело мигал. Оглушен. Тяжелые страдают больше. Хуже всего, очевидно, пришлось МакДиармиду, которому чудовищным усилием удалось выбросить себя из кресла. На ногах Мак, ясное дело, не удержался, а рухнул на пол плашмя, зацепив ложемент и развернув его ударом. Вот у него совершенно точно была кровь из ушей и вдобавок из носа: явный гипертоник. Руки у него тряслись, лучемет в них прыгал, и сам Мак едва ли ощущал, килограмм он весит или пять — в руке, которая весит все полета. Брюсу пришлось напрячь слух, чтобы разобрать, что он там бормочет:
   — Иди сюда, пацан. Иди сюда.
   Ага. Разбежался. Брюс отполз подальше в сторону от тянущейся к нему руки, пока не прижался спиной под самый пульт, и попытался подтащить за собой Мари. Она не сопротивлялась, но и помочь ему не делала никаких попыток. Она была к Маку ближе, но тот ее почему-то игнорировал.
   — Брюс!
   — Мама?
   — Назад! — Мак утвердился на предплечьях, качающийся ложемент, как сообразил Брюс, прикрывал его от ствола Норма. — Назад, или я поджарю драгоценных деток. Оружие на пол. Дамочка — назад, ты — на пол, и руки на затылок! Выполнять.
   Мать сделала шаг назад, как ей говорили, нагнулась и аккуратно положила лучемет на пол. Нет! Не надо! Что ты делаешь, это блеф, игра в «кто первый слабину даст»! Если он нас убьет, его ничто уже не спасет, и он это знает.
   А потом она расстегнула «молнию» на своей куртке от коричневого спортивного костюма. Талию ее опоясывал странный пояс-патронташ, весь в проводках и с коробочкой на животе. А на коробочке была кнопка, каковую кнопку мать медленно вдавила пальцем. И выражение ее лица Брюсу чрезвычайно не понравилось. Не было его, никакого выражения, вовсе. Словно ее нарисовали черной тушью на белой бумаге и заставили служить каким-то дурацким обобщенным образом. А мама — не образ. Мама — она живая, и она одна — вот что важно. Ее нельзя потерять.
   — Выстрелишь по ней — взорвется весь крейсер, — объяснил Норм, который выглядел как гигантская черная тень, обрисованная ярким светом из коридора. — Выстрелишь по ее сыну — она отпустит кнопку. Поговорим?
   Их пятеро. МакДиармид на полу между пультом и креслом, дежурный пилот, связист с круглыми глазами, штурман и Кармоди в дурацком жестком воротнике. Натали безучастно стояла между ним и Нормом.
   — Не верю, — прохрипел МакДиармид. — То есть, если бы это был ты, — ага. А ей я ноги буду жечь снизу вверх, а она терпеть станет и кнопку держать. Тут ее сын.
   — Мне кажется, ты последний, кто будет это проверять. А если у нее сердце не выдержит? Таким образом, стрелять ты можешь только в меня или в девочку. Но в девочку ты стрелять не будешь: она твой выходной билет из этой системы. Ребята, уступили бы вы кресло даме, может, она устала.
   Кармоди прыгнул, целясь в Натали, чтобы перехватить кнопку, а Мак нажал на спуск, но даром: одним слитным движением Норм развернулся, пропустив заряд мимо себя в переборку, и встретил Кармоди открытой ладонью в переносицу. Что-то хрястнуло, старший помощник «Инсургента» рухнул на пол и там остался. Даже Мак отвел взгляд от его головы, вывернутой назад в раструбе ортопедического воротника.
   — Те же и там же минус один, — констатировал Норм. — Продолжаем переговоры. Кто-то еще намерен делать резкие движения?
   Штурман и дежурный пилот замотали головами в знак того, что вовсе не собираются покидать свои кресла. Кажется, у них даже не было оружия. Один лучемет МакДиармида против лучемета Норма, который стреляет быстрее, — поверим на слово! — и еще куча народу на крейсере, пока остающегося в неведении, но, без сомнения, способного учинить с захватившими КП все то же самое, что они только что отчебучили тут.
   — Ты, — сказал «сайерет», — должен понять, что можешь потерять все, включая крейсер, жизнь и уважение партнеров, если поведешь себя... неправильно. Никто не говорит добрых слов в адрес лоханувшихся пиратов. Ну или у тебя будет шанс что-нибудь придумать. А у нас выбора нет. Твой отец, я помню, продавал подержанные флайеры, так что считаешь ты получше меня. Вот и давай... подсчитывай.
   — Сэр! — воскликнул Чидл. — Прошу прощения. У меня внешний вызов! Это погранцы: если мы им чего-нибудь не соврем, они нас расстреляют!
   — Брюс, иди сюда, — распорядился Норм. — Можешь? Мак, ты лежишь и не шевелишься, помнишь? Положи пушку на пол. Брюс, подбери и последи за нашим другом.
   О, с восторгом!
   — Отвечайте им, как вас... Чидл.
   — Что отвечать-то?
   — Пиратский крейсер «Инсургент»...
   — Что-о-о? — Парень вытаращил глаза, он был не старше давешнего «доктора».
   — ...с командой, объявленной в розыск, находится в пространстве Зиглинды с преступной целью. На борту в качестве заложников находятся дети, среди них — дочь президента Мари Люссак. В настоящий момент крейсер захвачен силами, лояльными к местному правительству, и будет им передан по предъявлении соответствующих полномочий.
   — Кто говорит? — пожелали узнать пограничники, ожидавшие чего угодно, кроме полицейских разборок в своем секторе.
   — Сержант «сайерет» в отставке К-13528 Эр Норм. Свяжитесь с президентом, он знает. Далеко вы?
   — Часов двенадцать ходу. Вы столько продержитесь?
   — Нет, двенадцать часов я вас ждать не стану. Сниму заложников, а судно вы сами берите.
   — А уйдут в гипер?
   — Пока не уйдут, не могут, но поспешите, не то они что-нибудь придумают. Я тут немного занят, так что отбой. Как вы себя чувствуете, мадам?
   — Ничего, спасибо. Палец... затекает.
   — Осталось недолго, терпите. Брюс, ты его держишь?
   — Угу.
   Доверив Мака Брюсу, Норм быстро прошел между креслами, где послушно лежали его «новые друзья», затянул им ремни так, что мужики взвыли, и заплавил пластиковые зажимы. Теперь освободить навигаторов можно было, лишь разрезав путы.
   — А ты, дружище, прогуляешься с нами до катера. Девочку понесешь.
   Выйдя из КП, МакДиармид увидел тела:
   — Женщина, — сказал он, — и ротвейлер. Каков твой сегодняшний счет, сержант Эр Норм? Я знаю, вы всегда считаете.
   — Девять, — сдержанно ответил «сайерет». — На нас двоих. Я думаю, я могу их всех отнести на свою совесть. А старпому засчитано самоубийство.
   — Н-да... — Мак казался слишком усталым и разбитым, чтобы выражать сильные чувства. Не уронил бы Мари Люссак, и то славно. — А у меня ведь в операции на Нереиде чистый ноль. И вы называете меня плохим парнем? Забавно.
 
   Если Натали нуждалась в ослепительном финале с фанфарами, то вот он самый и есть. Все, что было тут туго натянуто в последние дни, вдруг лопнуло, все мозаики сложились, все неправильное исправилось и сделалось так, как оно должно быть по законам человеческим и Божьим. Того Бога, в которого верят все Эстергази. Натали всхлипнула и заключила Брюса в объятия, почувствовав, как напряглась его спина. Нечто необратимое свершилось с тех пор, как их разлучили: мальчик вырос и стесняется бурных проявлений материнской любви.
   При этом ей было совершенно неважно, где происходят эти объятия. Она даже не помнила потом — где. Ей сгодился бы один только белый свет в пустоте, лишь бы внутри этого света она была вместе с сыном. Она даже не помнила, когда Норм отключил бомбу и можно было больше не давить эту дурацкую кнопку. Может, это было в катере, как только Мак, «се еще пребывая под прицелом, опустил Мари на скамейку и ожидал, что его пристрелят — ведь это было бы так логично... или на „Балерине“, где они забрали Кирилла, мокрого от пота и совершенно изможденного? Нет, на „Балерину“ они не залетали, Император отвалил на катере, как только Норм просигналил ему, что операция успешно завершена.
   Скорее всего, это было уже на Сив, где они выгрузились бестолковой толпой и поспешили укрыться в теплых подземных и (подзимних!) норах. Устали смертельно — все! — но находились в том бешеном возбуждении, что не позволяет сомкнуть глаз.
   — А Игрейна где? — спросила Мари, выдержав первую волну заразительной общей радости.
   Справедливости ради следовало отметить, что объятий и поцелуев досталось ей чуточку меньше, чем Брюсу, стоически переносившему приступ пылких чувств. Натали, конечно, ее тоже обняла и поцеловала, но затем — отпустила, тогда как Брюса продолжала прижимать к себе. Игрейна тут была бы как нельзя кстати. Кстати пришелся бы любой, кто не дал бы Мари Люссак почувствовать себя довеском, спасенным так уж, за компанию. Не Норму же, большому, хмурому и уставшему мужику, проявлять бурные чувства.
   — А? Куда вы ее дели? Ссадили где-нибудь на планете? Не детское дело и все такое, да?
   Норм взглядом попросил помощи.
   — Игрейна... — сказала Натали и смолкла, лихорадочно вспоминая обещания, данные «кукле». — Э-э-э... уехала. Ее контракт закончился, а нам попался... попутный корабль, который следовал туда, где она сможет заключить новый договор. Мы решили, что это счастливый случай... Она просила вас, Мари, извинить ее.
   — Не слишком красиво с ее стороны. — Мари скривилась в гримаске. — Мы столько времени были вместе, она была мне... как сестра. Даже лучше, потому что мы никогда не ссорились! Она... она даже не соблаговолила выяснить, чем для меня все это кончится, с пиратами. Могла бы и задержаться на пару дней, мы с отцом что-нибудь придумали бы ей с новым местом. Неужели отец прав: те, кого мы нанимаем за деньги, сделают не больше, чем им оплачено? Норм, ведь это не так? — Принцесса посмотрела на гарда с отчаянной надеждой, будто бы он один способен был спасти ее веру в людей. — Не всегда — так? Вот вы...
   — Не надо плохо думать об Игрейне, — сказал ее рыцарь-герой. — Я не видел большего мужества и благородства души. Никто больше нее не заслужил, чтобы образ его хранили в сердце.
   — Да вы так говорите, словно она умерла! — вскинулся Брюс. — Уехала и уехала. Не собственность, в конце концов, имеет право решать. То еще удовольствие: дергаться за нас и психовать. Хотя, если честно, я бы ее повидал. Она классная.
   Слава богу, эти дети еще не узнают за словами смерть.
   — Могу я, — сказала Мари тоном приветливой, воспитанной девочки из хорошей семьи, и один бог знал, как дорого ей это далось, — откуда-нибудь позвонить папе?
 
   — Натали, — позвал Кирилл с порога.
   Женщина взглянула на него недружелюбно: она была занята. В сотый раз она вытягивала из сына, как оно было, и изумлялась тому, что Брюска, которого в иные дни не заткнуть и который бывал не прочь приврать что-нибудь про приключения, становился замкнут, когда речь заходила о том, что случилось на самом деле. Он вырос. Вырос...
   — Натали, — повторил Император, когда она вышла к нему и остановилась на пороге. — Я не очень тактичный человек. Я никогда в точности не знаю, когда правильнее сказать, а когда — смолчать. Ну... у вас был случай это заметить. То, что я хочу вам сейчас сказать... в общем, на самом деле я не хочу, но думаю, что надо. Черт! Наверное, даже и не надо. От этого произойдут только мучения и сложности и ничего по-настоящему правильного... конструктивного. Но, думаю, я должен. И, наверное, вы должны это выслушать. И увидеть. Брюс не простит ни вас, ни меня... Я сам себе не прощу, если мы разминемся в двух шагах, сделав вид, будто чего-то никогда не было. Одним словом, пойдемте со мной. Вы все увидите сами.
   Придерживая Брюса за плечо, — она нуждалась в осязаемом доказательстве того, что сын вернулся к ней, — Натали вслед за Кириллом вышла в широкий центральный коридор и двинулась вниз, в глубь шахтного комплекса. Завихрения воздуха, как невидимые духи, касались ее лица и волос. Сын оглядывался недоуменно: и этот путь, и эти фокусы были для него внове.
   Не менее получаса спуск влек их вниз, пока путники не оказались в просторной, скудно освещенной пещере — полости в скале, чем-то похожей на ангар.
   Чем-то?
   Господи! Это они.
   — Привет, ребята! — сказал Кирилл, обращаясь не к Натали с сыном.
   — Здравия желаем, чиф, съер, — ответили вразнобой, и Натали вертела головой, пока не обнаружила динамик на ближней стене. Как просто. А мы-то передавали друг дружке наушники. — Как там наверху?
   — Холодно, — Кирилл улыбался во весь рот. — Я вижу, вы не вылетаете. На воротах этакая бородища инея! Вольно, ребята.
   — Дык... Холодно там! А ну как смазка загустеет, батареи сядут. Атмосфера опять же, гравитация... И вообще, вдруг бой — а мы уставши?
   — Ну-ну, расскажите мне про смазку. При кельвиновом нуле летали, а тут — загустеет? Не грузите мне вакуум, Пятый. Эгиль?
   — Не сочтите за дерзость, само собой. Вы к нам нынче с гостями? Вы нас представите?
   — Щас, разлетелись. А Первый у нас где? Опять в опере? Свистните ему в наушник, потом дослушает.
   — Забирайте выше, съер. Первый у нас нынче балуется теоретической физикой. Теоретически. Как вы думаете, ему дадут второе высшее? Диплом, а дальше, может, и степень?
   — Нет, я тут. Смотрю. Я не думал, что вы решитесь. Я имею в виду всех вас.
   Брюска застыл на месте, и только поворачивался от одной боевой машины к другой. Брови мальчишки остановились где-то посередине лба.
   — Это они? Черные Истребители Зиглинды? Назгулы!
 
   Слава тем, кто способен летать без намека на гибель,
   Благо им проноситься по синему гладкому небу...
 
   Натали медленно шла вдоль ряда Тецим-IX. Они казались огромными: двенадцать метров в длину, четыре метра по выступающим точкам стабилизаторов. Они проплывали над головой, как стремительные хищные рыбы: только вытянутой рукой, пальцами достанешь холодное гладкое брюхо.
   И нет ничего красивее. Эй, Патрезе, как насчет этих нулей, приписанных к Империи справа?
   — Ну, здравствуй... Рубен. Как ты?
   Анатомически у Тецимы нет глаз. Но и так ясно, куда он смотрит.
   — Мой? Это он и есть?
   Цепкая материнская рука поймала Брюса за плечо. Сюда. Прочее потом.
   — Как это? — спросил мальчишка, будто глазам своим не верил. — Кибернетические высокотехнологичные боевые модели? Искусственный разум?
   — Объяснишь ему, Кир?
   — Что ж, попытаюсь. Нет, Брюс, это не кибернетика. Кредо Зиглинды не допускало психологической зависимости человека от электроники. При прежней власти — назовем ее так — доступ граждан к цифровым технологиям был ограничен. Я имею в виду — рядовых граждан. Тебе, как гражданину Новой Надежды, трудно объяснить целесообразность подобной политики: у вас права и свободы. Там, в каждом из них, — человек. Кадровый офицер, пилот с боевым опытом.
   — Ты, твое Величество, еще скажи: скелет в ложементе.
   — Не скелет? — уточнил Брюс. — А что?
   — Сознание. Разум. Душа. Говорят, еще чувств разных до кучи. Этот вон даже женился. Понравился, стало быть.
   — Это твой отец, Брюс, — сказала Натали.
   Мальчишка медленно закрыл рот и длинно, выразительно сглотнул.
   — Даже пригласить посидеть некуда, — сокрушенно пожаловался Назгул. — Разве что в кокпит, по старинке. А?..
   Показалось или он подмигнул? Движения и интонации Первого удивительно легко интерпретировались в человеческие жесты и мимику, оставляя всех в замешательстве: как он это делает? Блистер он сдвинул, словно приподнял бровь, и Натали, чувствуя себя до крайности неловко, огляделась в поисках лесенки.
   Кирилл сделал то же самое, всем телом вздрогнул, метнулся взглядом обратно и осознал, что произошла катастрофа. Происходит в эту самую минуту, пока все они стоят задрав головы, ищут нужные слова, млеют, воссоединяются семьями, и прочая и прочая сладость и радость...
   В устье пещеры-ангара стоял Норм. Человек Люссака. Ну... не человек... но несущественно в данном контексте. Стоял и пялился, и лицо у него было в точности как у Брюса, включая приоткрытый рот и совершенно круглые глаза. Вот только этот видел Назгулов в бою, знает, что они такое, и... и что всего одно слово кому надо — и ему никогда больше не придется работать по найму.
   Девять машин класса Тецима, законсервированных и незатейливо упрятанных под самым фонарем. Сиречь под носом Зиглинды, которой они не достались при передаче войскового имущества. Разве тут отмажешься?
   И теперь у меня элементарно нет выбора! Папе уже позвонили, Люссак несется сюда с эскадрой сопровождения. Он придет, и ему покажут! И всему приключению придет конец.
   Кирилл положил руку на кобуру, очень слабо надеясь, что успеет первым. Отсюда он не видел на Норме лучемета, что, разумеется, вовсе не значило, будто на гарде его нет.
   — Теперь я знаю, кто вы, — сказал Норм.
   — Мог бы и раньше догадаться.
   — Мог. Просто не было до этого дела. «Вляпаться в ваши тайны» — так вы сказали?
   И в точности таким же жестом положил руку на плечо Брюсу. Кирилл взвыл. Неужели опять игра в заложники? Мы же только что с этим покончили! И пушки Назгулов, внимательно и молча наблюдающих со стороны. Если эти откроют огонь, во что превратится пещера? В ад!
   — Брюс! — окликнула женщина. — Помоги мне!
   Ни слова не говоря, Норм снял руку, и мальчишка кинулся цеплять лесенку на борт. Гримаса «сайерет» вслед ему истолковывалась совершенно однозначно: и на меня катили?
   — Я поговорю с мамой, — сказал Первый. — А потом, Брюс, с тобой.
   И я должен поверить, будто это совсем не то значило? Ты мне сразу не поправился, как только в первый раз из шлюза вылез! И вот что теперь делать?
   — Продолжим без него? — спросил Эгиль, тот самый разговорчивый Пятый. — Он отключился. Какие новости снаружи, съер? И не пора ли нас откопать? Честное слово, хочется уже пожить как людям, в ангаре.

* * *

   Я подумаю об этом завтра.

М. Митчелл

   — Ну как ты вообще?
   Натали поерзала в ложементе. Холодный. Она была тогда такой глупой, такой... смелой, такой одинокой, Роман женщины, которая никому не нужна, с мужчиной, нужным буквально всем. Во всей огромной Галактике у нее не было ничего, кроме этого голоса в наушниках, и темноты, обнимавшей ее.
   Мы все тогда сошли с ума, а безумие не проходит бесследно.
   — Нормально — в целом. Твои родители — прекрасные люди. У меня есть, — она помедлила, — дом. Мы ни в чем не нуждаемся. Брюска... летает, само собой. Кто бы сомневался в том, что растет Эстергази. — Назгулу... Рубу совершенно незачем знать, что дом смыло, а сына — крали. Мужчина в таких случаях спрашивает только «кто?», хватает плазменную пушку и идет разбираться. У меня теперь есть диван, где я провожу жизнь, и множество уютных домашних обязанностей, которые эту жизнь составляют.
   — А я даже рядом с коляской ни разу не прошелся. Эх... Я хотел сводить вас в тысячу мест. Я, — в приступе свирепой физиологической откровенности, — даже живота твоего не видел.
   — О, аквариум был будь здоров! Как-нибудь, может, получится показать тебе снимки с УЗИ.
   Помолчали. Те ли мы спустя двенадцать лет? Есть ли представление о времени у человека... тогда она не могла воспринимать его иначе, но теперь, когда под ногами есть планета, и рука сына в руке, и нас уже двое, все по-другому... у существа, в заснеженной пещере ожидающего приказа ринуться в бой? Кто он нам — на нашем диване? Что ему ответить и что у него спросить? Что теперь между нами общего? Ты не был с нами Каждый Наш День!
   Вот беда: зачем меня вылечили?
   — Ты, — ведь знала, что он спросит, — нашла себе хорошего мужика?
   — Не могу сказать, чтобы сильно искала, Рубен. Меня взяли невесткой в хороший дом...
   — ...не для того, чтобы ты приносила жертвы!
   Тысяча оттенков в мужском голосе. Благодаря наушникам кажется, будто звучит он внутри головы. О да, он знает, что должен сказать, и даже с пеной у рта будет настаивать на том, что сказал это искренне, вот только... Вот только ему невыносима даже мысль о ком-то еще, и это слышно сквозь всю мужскую твердость в этом вопросе.
   — Только не говори мне про Императора, хорошего, но одинокого.
   — А что бы и не сказать? У него на тебя такой... кхм... пульс!
   — Я одинокая мать, — усмехнулась Натали. — Что он может мне предложить, кроме своего пульса? Разделить с ним грузовик? Так и тот нынче по цене металлолома.
   Тут она ощутила нечто вроде укола совести: с какой стороны ни глянь, у Кирилла действительно не было ничего, кроме грузовика. Потому что Черная Девятка — та еще собственность. Голову за нее оторвать могут, а на торги ее не выставишь. И эта промороженная пещера годится, только чтобы прятать в ней награбленное. Как в сказке.
   Каждый из нас потерял в этом деле все, и только у меня снова есть сын. Да, и еще отец — у Брюса.
   Как много отдала бы Натали, чтобы, как прежде, свернувшись в тесной кабине, в обнимающей ее темноте, почувствовать абсолютное, всепоглощающее счастье!
 
   Женщина с мальчиком ушли — Брюс ошарашенный, а Натали как будто расстроенная чем-то. Кирилл давно уже отчаялся научиться понимать женщин, тем более, как выяснилось, им и не надо, чтобы их понимали. Пусть идут, сейчас без них легче. И робота с собой прихватят. Остались Девятеро, собравшись в круг, и их хозяин, сидящий перед ними на ящике.
   А в подполе у нас — Империя!
   Соображение это греет, как мысль о заначке. Моя армия!
   Вопрос: а греет ли это их?
   Биллем, Бьярни, Торен, Грэм... Динки, Эгиль. Рэдиссон, которого мы зовем просто Рэнди. Моуди. Этот всегда молчит, я даже по голосу его не узнаю. И Рубен Эстергази, Лидер, вежливо стоит в сторонке, о своем думает.
   У парней назрел разговор.
   — Что у нас впереди? — спрашивает за всех Торен Адамсон. — Вы пришли, съер, потому что мы наконец понадобились или так, проведать? Есть ли у нас цель, по которой стрелять?
   — Пока нет, — честно отвечает Кирилл. — Я не занимаюсь вопросами планетарной власти. Круг моих интересов несколько уже.
   — А если вы умрете? — это Эгиль. — Мы так и останемся здесь, зарытые и забытые?
   При жизни этот засранец был маленького роста. Еле-еле дотянул до нормы, поступая в Имперские ВКС, а кое-кто утверждал, будто и не дотянул. Будто бы подложил под пятки папины деньги. Теперь по размеру он не больше и не меньше других Тецим, однако осталась привычка компенсировать малый рост неудержимой болтовней.
   — Когда ты проводишь дни, слушая музыку, играя в многомерный «морской бой», в одном и том же составе и при одной и той же температуре окружающей среды, кажется, будто время не течет. Но когда видишь... мальчишку, понимаешь, что где-то жизнь проходит мимо.
   Это Биллем, большой спокойный парень, всегда озабоченный тем, чтобы его поняли правильно.
   — То есть вам приспичило повоевать?
   — Нам приспичило пристроиться к какому-нибудь делу, съер. Не поймите нас превратно.
   Кирилл сокрушенно вздохнул. Они тут слушают всякие трансляции и набираются вредных идей. Вы видали это: выдвинуть Императору претензии? Это, между прочим, бунт.
   — Войны нет, — сказал он. — Были бы вы кадровыми военными, чем бы вы сейчас занимались? Пухли бы со скуки на авианосцах три месяца в год, остальное время пухли бы на планете от той же скуки. Спивались и волочились за бабами.
   — Да мы б ничего... поволочились, — буркнул кто-то, чей голос Император не узнал. — Не ко всем же жен-красавиц привозят.
   — Кстати о бабах, — ввинтился в разговор Эгиль. — Почему Империя для нас ничего не придумала? Какая-нибудь заправка...