Ипатова Наталия Борисовна. Наследство Империи

   Вот только эта штука — самоуважение — очень мешает, когда нужно срочно отчебучить что-нибудь этакое. Пролезть через узкую щель, наврать с честными глазами или дунуть во все дюзы... Словом, добиться успеха на грани возможного. Или за гранью. И это как раз то, почему он не Эстергази. Самоуважение — это по их части. А честные глаза и разогретые дюзы — по моей.
   А вот это, кстати, не плюс. Двенадцать лет анархического существования не могли не притупить его стальной светскости, а одна лишь обаятельная искренность на нашей стадии знакомства отнюдь не заменит хорошего воспитания. Тем паче, что какая уж она там искренность! Самые что ни на есть пещерные чувства, разве в здравом уме их демонстрируют жертве?
   Да и не время, по-хорошему-то говоря: Брюс... где-то там. И она, между прочим, не больше других знает, куда лететь, с чего начать, у кого спросить. Ей пригодится все, что завалялось в твоих извилинах, парень. Крупицы опыта, обрывки слухов. Ты должен быть полезен. Ты должен быть более полезен, чем от тебя ожидают. Это твой собственный крошечный шанс.
   Вообще-то все равно делать нечего. Фрахта нет, убираться отсюда надо подобру-поздорову. Почему бы не с этой оказией? Лететь с ней — подумать только! Это же просто праздник какой-то. Еще и заправят на халяву.
   Следует воспользоваться случаем и показать себя мужчиной, а не джокером в чужом рукаве. Портовые романы не в счет. Из художественной литературы Кирилл знал, что хорошим тоном со стороны капитана и владельца судна было бы уступить гостье свою каюту. К слову, других вариантов просто нет. Не в «сундук» же ее... Сам Кирилл прекрасно проведет время, кантуясь между ложементом рубки — там, кстати, и диванчик у переборки приткнулся — и кухонным отсеком с двумя табуретками. Потерпит. Мужчина, сидящий в пилотском кресле у пульта, несомненно, производит лучшее впечатление, чем тот, кто валяется с журнальчиком в удобной каюте, пока автопилот тянет транспорт к точке выхода. А отпечаток бессонницы только облагородит его малоинтересную физиономию.
   Сообразив, что у него есть несколько часов «на подготовку впечатлений», Кирилл забросил стаканы в мойку, собрал по углам пивные банки и отправил их в плющилку, перестелил в каюте удобную полутораспальную койку и накрыл ее пледом, потому что так ему показалось хорошо. Заодно собрал разбросанные тут и там журналы, каковым не след попадаться на глаза леди. Портовые знакомства не в счет!
   Тут-то и запищал зуммер связи. Запрашивали разрешения на стыковку, Кирилл рысью промчался к пульту, отстучал код и отправился к шлюзу исполнять протокольную церемонию. Дама и мужчина, одни на корабле, окруженные со всех сторон космическим пространством, — это требовало ритуала, строгого к отступлениям, как мост над пропастью толщиной в волос. Впрочем, Харальд наверняка явится проводить и напутствовать.
   Датчики показали, что наружный люк открыт, пауза, пока уравнивалось давление в камере, показалась Кириллу нескончаемой. Но вот тронулась с места кремальера, бронированный люк отошел... Кирилл выругался про себя. Лампочка внутри шлюза другого времени не нашла, чтобы погаснуть. Лучше бы проверил ее, чем подушки поглаживать, донжуан хренов.
   — Прошу меня извинить, — сказал он вместо «милости прошу, будьте как дома». — Мне следовало проверить.
   — Ерунда, — отмахнулась Натали, переступая порог. — У нас более серьезные неприятности, Кирилл.
   О! Так просто?
   Ой непросто! Из темной пасти шлюзового люка лез кто-то еще. Не Харальд. Больше. Выбрался, выпрямился, опустил к ногам дорожную сумку. Там многозначительно звякнуло.
   Все нацепленные хозяином перья превосходства мгновенно выцвели на фоне обоев.
   Самец! Чужой!! На моей территории!!!
   — Это Норм. У него та же беда, что у нас. Норм, по счастливой случайности, специализируется на антитерроре, и я подумала, что вместе мы сможем сделать больше.
   По счастливой... ага. А я-то тут... Леди, блин. Стоило упустить из виду — и пожалуйста. Плечи. Бицепсы. Дамы, ну что ж вы так на архетипы ведетесь?
   — А это вот Игрейна.
   Журналы придется сунуть в плющилку. Потому как на собственном опыте знал, что чадо в этом возрасте одарено способностью не только находить спрятанное и недозволенное, а прямо-таки на оное натыкаться. Причем чем невиннее чадо на вид, тем сильнее эта способность проявлена. А это круглоглазое дитя аж в темноте светилось.
   — Вы сможете нас разместить?
   — Ну конечно! — самоуверенно приосанился Кирилл. — Вы с барышней могли бы устроиться в каюте. Позвольте... я возьму вещи.
   Натали кивнула, будто ей каждый день императоры сумки таскали, и Кирилл заподозрил, что на самом деле ей наплевать. И почему-то это обстоятельство изрядно его ободрило. Совершенно ясно, что Натали света белого вокруг не видит, и не факт еще, что эта чурка с глазами окажется полезнее. Железки свои пусть сам таскает, права его тут птичьи.
   Потягаемся!
   Кстати, никто ведь не обидится, если «это» отправится в «сундук»?
 
   По какой-то нелепой случайности мы встречаемся, когда ей смертельно некогда. Или Рубен стоит рядом. Или, напротив, детеныша унесло за всю Галактику. И куда, ты ожидаешь, будет устремлен ее внутренний взор?
   Игрейна села на краешек постели, чинно сложив ручки на коленях. Носочки белые. Паинька. Ага. Это такая форма утонченного издевательства над взрослыми. Кирилл сам ее использовал, пока не соскучился, обнаружив, что взрослые не понимают. Норм не выказал никаких претензий насчет «сундука», и только грохот оттуда последовательно сообщал капитану: вот он локтем переборку залепил, а это вот — сумка не входит в багажный короб. Кирилл знал все звуки на своем корабле. Это, собственно, еще цветочки. Длина спальной полки там ровно сто восемьдесят сантиметров. Парню еще предстоит это выяснить.
   Натали, машинально прикоснувшись к волосам и принюхавшись, дрогнувшим голосом спросила насчет душа. Куда и отправилась, небрежно рассовав вещи и прихватив полотенце. Остальные, ожидая ее, собрались в кухне. Игрейну задвинули в угол с кружкой молока и печеньем, чтобы не спотыкаться, Норм устроился на корточках, привалившись спиной к стене, ну а хозяину выпало суетиться между холодильником и автоматом с напитками. Оценивал гостей, и они его разглядывали: девочка исподтишка, молниеносно отводя взор, а спутник ее — спокойно, словно так и надо. Глаза у него были карие и какие-то очень непрозрачные, будто покрытые с той стороны амальгамой. Оттуда можно смотреть, а заглянуть снаружи — обломаешься.
   Так и промолчали все время, пока Натали не вышла. Движущая сила и объединяющее начало. Командир. Ионный душ освежил ее кожу, а влажные черные волосы она убрала в косу, так что теперь можно было любоваться изгибом шеи. Свободный табурет ждал ее, словно трон.
   — Чай, кофе?
   — Кофе, — решила она, ни секунды не медля. — Покрепче. Как скоро мы можем вылететь?
   — Как только вы назовете мне хоть какие-то координаты, э-э-э... мэм. — Рука Кирилла с кофейником зависла над ее чашкой.
   — Я бы на вашем месте не стал, — сказал Норм снизу. — Я имею в виду кофе.
   Лицо ее полыхнуло яростью.
   — Это не первый термос, — пояснил бодигард. — Сколько можно жить на стимуляторах?
   — Мне это нужно. — Натали постучала ногтем по чашке. К сожалению, та была пластиковой. А ей пошел бы чарующий звон! И еще свечи. Все устрою, только выпустите меня отсюда! — Простите, Норм, это уже не ваше дело.
   Кирилл с этим последним всей душой согласился. Разумеется, молча.
   — Только два слова, мадам. «Желудок» и «язва». Было бы досадно рыскать в поисках стационарного лазарета, когда до вашего сына, может, рукой подать.
   Натали прикрыла рот рукой, будто удерживалась от неразумных возражений. Потом убрала руку и сдавленно улыбнулась:
   — Тогда чаю. Зеленого. Можно?
   Только поднесла чашку к губам и сразу отставила на край. Нервы-то, а?
   — Что мы можем предпринять прямо сейчас?
   — Что мы знаем? — задал встречный вопрос Кирилл.
   — Имя. МакДиармид.
   — Уже немало, — приободрил ее Кирилл. — Имя известное. За Маком, если так можно выразиться, остается широкий кильватерный след. Даже если мы не знаем, где он, я догадываюсь, где спросить.
   — Где же?
   — Прежде всего — на Фоморе.
   Норм чуть присвистнул:
   — Говорите, будто можете сесть на Фомор?
   — А что в этом такого уж особенного? Я же не чиновник при исполнении, не батальон спецназа и не санитарный контроль. Я частник с заказом. Я их хлеб с маслом.
   Кирилл осекся. Ну просто очень умно рассказать про себя, кто ты «не», тому, кто может оказаться... да кем угодно! Что мы знаем про этого Норма?
   — Я был там пару раз по делам. Людей у Мака много, а где люди, там и языки. Что, по-вашему, самая большая ценность в Галактике?
   — До сих пор я думала, что технологии.
   — Информация, мэм. Инсургент — фигура видная... да и шумная, и команда у него того сорта, что он не удержит их, если не позволит отправиться кутить после удачного дела... а значит, кто-то что-то наверняка слышал. И готов продать.
   — Инсургент? Что это?
   — Флагманский крейсер МакДиармида. А заодно и кличка самого Мака.
   Судя по лицу, у Натали наступил переизбыток информации: так рассеянно она взглянула на кружку, удивившись, откуда та взялась.
   — Норм, как зовут отца Мари?
   Бодигард и компаньонка переглянулись.
   — Боюсь, мы не имеем права ответить на этот вопрос, — сказал мужчина. — Не поймите меня превратно, но это закрытая информация. И имейте в виду: Грайни тоже не скажет.
   Предупредительно, ага. Кирилл как раз размышлял в этом направлении.
   — Просто я подумала, что не следует пренебрегать его помощью. Все, что я видела... и слышала... вероятно, этот человек способен мобилизовать какие-то силы.
   — Способен, — без энтузиазма признал Норм. — Существенный минус данной схемы в том, что знание поднимет цену заложницы.
   — Инсургент знает, кто она, — пискнула Игрейна.
   Норм кивнул.
   — А второй минус в том, что, если дело дойдет до перестрелки флотов, у детей окажется намного меньше шансов уцелеть.
   — Даже так?
   — Отец Мари находится в таком положении, что силовые методы для него предпочтительнее уступок. Особенно — уступок асоциальным элементам. А кроме того... впрочем, это неважно.
   — Что именно неважно?
   — Если Мари вернется к отцу мимо Норма, — подало голос дитя с табуретки, — кое-кто тут лишится работы.
   — С треском, — неохотно согласился Норм. — И с такими рекомендациями, что только к МакДиармиду останется пойти. Он звал. Вот только не нравится мне МакДиармид. Предлагаю принять за данность, что МакДиармиду нет резона разделять детей.
   — А кроме этого в высшей степени полезного предположения у тебя ничего нет? — поддел его Кирилл.
   — Я ударная сила, — вздохнул Норм. — К аналитике совершенно не способен.
   Игрейна зевнула, деликатно прячась за кончики пальцев. Натали, даром что не узнавала собственную кружку, спохватилась мгновенно:
   — Тебе пора в постель. Давай-ка, пошли. Я сейчас, господа... МакДиармид не заставит нас дурно обращаться с детьми.
   Девочка послушно поднялась. Лицо ее при этом выражало снисходительный протест.
   — Вы не должны принимать меня за маленькую девочку, мэм. Я совершено по-другому воспринимаю... все.
   — Я заметила, Грайни. Не знаю, хорошо это или плохо, но я-то банальная мать, уверенная в своей правоте и не привыкшая спорить. Ты мужественнее многих мужчин, однако сделана не из железа.
   — Вот это едва ли, — согласилась Игрейна.
   — Твоя биология хочет спать, — усмехнулся Норм. — Не спорь. Мадам — боевой офицер.
   — Слушаюсь, — вздохнула Грайни и позволила себя увести.
   — Аминазин на судне есть? — быстро и как-то сквозь зубы спросил Норм.
   — Зачем это?
   — Не валяйте дурака. Он по стандарту должен быть в составе корабельной аптечки. Насколько я понял насчет вас, вы же... не можете себе позволить неряшливость в отношении правил эксплуатации транспорта? Лишний повод придраться для портовых и таможенных служб. Правильно? Так что давайте сюда.
   — Н-ну...
   Аптечку Кирилл держал прямо на холодильнике. Норм вытряс из тубы две пластиковые ампулы Морфеус-Форте, зубами скусил колпачки и выжал обе в чашку с зеленым чаем, сиротливо стоящую посреди стола. После, решившись, добавил к ним еще одну. И вовремя, потому что Натали вернулась.
   «Гайки такими пальцами доворачивать», — передернулся Кирилл.
   — Ваш чай, — кивнул бодигард. — И не пора ли и нам последовать примеру Грайни? До Фомора далеко.
   — Я все равно не усну.
   Она машинально отхлебнула. Вся в себе, иначе, наверное, заметила бы, как напряженно наблюдал за ней Кирилл. Села на табурет, плечи ее бессильно опустились. Не прошло и пары минут, как она уже спала, щекой на локте, разбросав волосы по голубому пластику стола.
   — И что все это, к фоморам, значит?
   — Она не умеет расслабляться, — пояснил Норм. — А сил-то уже нет. Гонит себя, гонит и гонит. Самый дурной и неподходящий тип для продолжительной экстремальной ситуации. Свалится, и что мы делать будем? Ребятишек-то найдем еще не завтра.
   — А что, ты хорошо ее знаешь?
   — Достаточно. Семь суток провели в соседних креслах. Там, на «Белакве», в общем, больше и смотреть-то было некуда.
   Кирилл сдержанно зарычал, однако Норм, вздымая на руки беспомощную жертву интриги, не обратил на него ни малейшего внимания. Что за идиотскую видеодраму тут показывают? А что сделаешь, если этот вот... с дурными намерениями? Если пальцы у него — клещи, то кулак — гидравлический молот, не меньше. О божички, эпоха гиперпрыжков на дворе! Из чистой вредности и верности жанру капитан проконвоировал переноску до дверей каюты, убедившись, что леди свалена на койку без ущерба для чести и оной чести более ничто не угрожает. Игрейна в клетчатой пижаме, вскочив с койки босиком, закрыла дверь изнутри. Следует иметь ее в виду. Они в сговоре.
   — Вы, вероятно, тоже хорошо ее знаете? Предоставить, я имею в виду, прыжковый транспорт по первому свистку...
   — Угу, — это должно было прозвучать мрачно. — Отец Брюса... был моим лучшим другом. Да и других родителей, кроме его папы и мамы, я просто не знал.
   Она Эстергази! Она моя! Понял, идиот?
   Семь суток смотреть на нее! Бывает же людям счастье!

* * *

   Летящая стрела
   сверкала опереньем...
   Чья грудь ее ждала?
   Кто ведал направленье?

Л. Бочарова, Л. Воробьева. «Финрод-Зонг»

   Странный вид открывается отсюда: как будто с горы, с опушки леса и вниз, по склону, поросшему жухлой травой и иван-чаем, к лужицам-озерцам, пронзенным камышом и раскиданным в складках холмов и в придорожных канавах. Место называется Разрезы и пребывает в глубокой тишине. Игольчатая лапа сосны, серебристая, унизанная росой осенняя паутина, неожиданный стальной блеск водоема в разрывах тумана и сами клочья тумана, как вставки матового стекла в живую картину. Старая дорога, засохшая или схваченная морозом колея. Отпечаток трака в глине. И ни людей, ни их следов. Да и ты — даже не душа. Одно сознание. Нет рук. Нет ног. Нет боли. Скользишь над землей одним лишь волевым усилием, и это так хорошо, как только может быть хорошо во сне.
   Разумеется, это сон. Неконтролируемые мозговые импульсы, возбуждающие зрительные нервы. Хрустальный ручей перемывает камушки смыслов, и поверхность его, сморщенная течением, — граница реальности между вами. В ручье по щиколотку в быстрой воде стоит девочка с белыми волосами, держит в руках ключи и старательно притворяется, будто не видит, как ты ее рассматриваешь. За спиной ее полированный овальный щит с рунной насечкой по ободу.
   Там, снаружи, — лица, загадки, неразрешимые, чтоб им провалиться, вопросы. Люди, обязательства, обманы. Здесь ты можешь провести вечность. Ходить вправо. Влево. Унестись с ветром. Хотя совершенно очевидно, что пойдешь ты вперед, к воде. Озеро — знак, он хранит для тебя нечто важное. Надежду или, может быть, забвение. Или меч. Логично предположить, будто это сон о смерти. Пустынные равнины, лишенные надежды, где ничто не таково, каким кажется. Но ты почему-то думаешь, что он — о детстве. Только в детстве тебе не нужна надежда, потому что она просто есть. И любовь. Она тоже просто есть. Она — сама собой. Ты потеряешь их потом, после, одну за другой, и будешь гнаться за ними, за ускользающим краем их шелковых одежд, с одним лишь желанием: вернуть все обратно, где было все и раны еще не кровоточили.
   В гипер раны! Ты вздымаешь белый стяг с ткаными лилиями, чистый, как твои намерения, и те, кто любит тебя, следуют за тобой, взволновавшись, подобно морю, идущему приливной волной. И ничто не остановит прилив. Следовало выдумать себе врагов, чтобы только победить их! Коня! Полцарства за коня!
   Поводья в твоей руке, но вместо вожделенного коня на них — повешенная кошка. Вздрагивает, и кажется, будто жива еще, будто бьется, и ты подхватываешь рыжее тельце, удавленное золотой цепочкой, и большая, золотая же брошка в ухе, и это единственный момент, когда ты видишь свои руки. Во сне ничто тебя не удивляет, ничто не бывает вдруг. Нет, мертва. И это хуже, чем потеря какого-то царства. Твои глаза и подушка мокры, ты плачешь...
   ...лежа вниз лицом на лестничной площадке. Старый дом с потолками высотой в пять метров, с пустыми окнами, где не осталось не только стекол, но даже и рам. И сама лестница такая... спиралью по стенам, с шахтой по центру и квадратами площадок на углах. Ниже на ступенях толпятся сказочные создания, смотрят на тебя со страхом, ручонки их, с оружием, трясутся.
   Немудрено. Тебя придавило к полу тяжестью твоего огромного тела, крылья — перепонки, натянутые на трубчатые кости! — скомканы кое-как, а на шею взгромоздился кто-то неподъемный и холодный, как могильный камень, рвет удилами твой рот, терзает шпорами бока. Лети, мол!
   И от волшебного слова, произнесенного вслух, ты начинаешь расти, перила рушатся, крыло повисает над шахтой, стена с окном вываливается наружу глыбами скрепленного раствором кирпича. Сказочные создания спешат вниз с криками ужаса...
   ...лицом к каменной стене, испятнанной мокрым мохом, и белый свет фар поверх нее. В самые бы глаза бил, не придись край стены на пядь выше. И по этому краю — остроносые женские туфли. Белые. На острых злых каблуках. Ну и ноги в них, ясное дело. Точеные, молодые, в шелковых чулках, а выше не видно. Там темно и поле зрения кончается. Два шага туда, два — обратно. На секунду останавливаются перед тобой. И снова вправо и влево, как маятник. Цок-цок. Цок-цок. И все исчезает во всплеске белых крыльев. Или просто — во всплеске. Ангел вырвался из твоей груди и оставил тебя в одиночестве. Во мраке. Улетел.
   На теневой стороне астероида среди камней лежит человек в скафандре высокой защиты. Лица не видно, щиток запятнан кровью изнутри. Острые скалы очерчены пламенем. Встает солнце.
   И только один из этих снов — твой. Остальные приблудные.
 
   — Держу пари, это твоя первая затрещина.
   — Ничего, — пропыхтел Брюс. — Старина Кармоди это исключительно с перепугу!..
   Упираясь руками в пол, он кое-как приподнялся, ощупью добрался до надувного матраца, брошенного прямо на пол, и растянулся там. Мари подползла ближе, и мальчишка с чрезвычайной важностью позволил ей взять его голову на колени.
   Впечатление такое, будто от удара мозги сорвались с места и теперь свободно болтаются внутри черепа. Прекрасный способ отвлечься от страхов дальнего радиуса действия. Тем более, что затрещина и вправду первая. До сих пор только со сверстниками переведывался.
   — А знаешь, — сказал он, — я ведь мог их всех положить еще там, на «Белакве». Нет, не смейся, послушай. Если бы я уронил старухину сумку с собакой, да та бы выскочила с лаем, да понеслась бы по проходу... да Норм бы не дал маху, а подыграл. Такой, понимаешь, был в руках фактор внезапности...
   — Началась бы беспорядочная пальба, — укоротила его Мари. — И каюк всей «Белакве». Я стреляла из боевого лучемета; знаешь, какие дырки он оставляет в обшивке? Спасибо, что удержался. А не удержался бы, так Норм бы тебя удержал. Он всегда знает, что делать.
   — Может, и знает. Но ты только представь!
   Мари хихикнула в полутьме. Не то чтобы их заперли вовсе без света, но лампочка в отсеке была совсем слабой и на ночь не выключалась. Поэтому свой надувной матрац дети оттащили в дальний угол, где Брюс с его помощью отрабатывал тактические способы нападения и защиты. Полчаса назад его интересовало, полетит ли эта штука, если пробить в ней дыру, и в каком направлении, и сколько в ней для этого должно быть атмосфер. Они с Мари потратили немало времени, надувая матрац единственным доступным им способом, то есть ртом, и едва не лопаясь при этом с натуги, а после резко срывая крышечку. Взлететь матрац так и не пожелал, видимо, ниппельная конструкция не пропускала воздух обратно. Брюска, правда, божился, что с места тот сдвинулся, и было слишком темно, чтобы выяснить, поверила ли ему Мари.
   — Слишком маленькое давление, — огорченно заключил Брюс. — Эта тварь слишком тяжелая!
   Впрочем, им все равно нечем было продырявить матрац, разве что прогрызть... но в таком случае, во-первых, о факторе внезапности и речи не шло, а во-вторых, при неудаче пришлось бы коротать время, лежа на жестком полу.
   Перед этим с помощью кварцевых серег Мари ему удалось высечь искру и подпалить шерстяную нитку, выдранную из рукава толстовки. Дыма, а также вони хватило, чтобы устроить истерику в пожарной сигнализации, а сейчас Брюс напряженно размышлял, какие возможности предоставляет вынесенный в отсек унитаз. Правда, он подозревал, что на этот раз спутница будет против. Должно же, в конце концов, быть у людей что-то святое!
   Девять или десять раз за это время корабль МакДиармида входил в гиперпрыжок: Брюс и Мари отслеживали старт по приступам скачковой мигрени, которая не позволяла им даже встать.
   Самое страшное, что представлялось обоим: их могли разделить. Пожалуй, сказала Мари, это было бы даже хуже, чем унитаз, бесстыдно торчащий посреди пустого карцера, один на двоих, на мальчика и девочку, запертых вместе. Заметим: обученных хорошим манерам.
   — Только не говори, будто знаешь, что такое добрая оплеуха.
   — Знаю.
   — Я думал, горничные с тебя пылинки сдувают.
   — Сдувают, ага. А вот мама, пока они с отцом не развелись...
   — Э-э... в гипер такую маму!
   Мари поджала губы:
   — Иногда затрещина — самый быстрый способ объяснить, что ты делаешь что-то не так.
   — Не представляю, чтобы моя мама подняла на меня руку. Никогда. Это была бы планетарная катастрофа.
   — Ну и подняла бы. И жили бы вы с этим, и небо бы не рухнуло, и земля бы не разверзлась. По-разному бывает. Некоторые вещи ты просто не можешь изменить, и приучаешься жить с ними. Естественно, пощечина дается не от большого ума. Но и не от большого счастья, это уж точно.
   — У меня нет отца, — сказал Брюс, перевернувшись на живот и приподнимаясь на предплечьях. — Каково это — жить с папой?
   — Всегда скучно и иногда больно. Ты же понимаешь, что мой случай особенный. Папа занимает такой пост, что дочь его — должность протокольная. Я еще не родилась, а было уже предопределено, где я буду учиться, в каких кругах вращаться, с кем заключу брачный договор. Ну, во всяком случае, определено множество допустимых значений. Светские обязанности. Умение одеваться. Умение есть. Умение не сказать лишнего. Умение терпеть скучных стариков.
   — Я бы при таких условиях из дому сбежал!
   — Ну... на каникулы меня выпускают куда-нибудь, пот и такую дыру, с Грайни и под ответственность Норма. Это, знаешь ли, почти свобода. Нет ничего лучше каникул.
   — А ты любишь своего отца?
   — Мне не о чем с ним говорить. — Мари зевнула. — Я из-за него должна, должна, должна. И, в общем-то, больше ничего. Шаг вправо-влево — побег. Хочешь «я тебя люблю», а получаешь «я тебе купил». Типичный Темный Властелин. Лучше бы я была дочкой Норма. Норм, он хороший. Подходящий. Его никогда не слишком много, и вместе с тем он всегда, когда нужен, есть.
   — Сейчас я бы очень ему обрадовался. Давно он работает на твоего па?
   — Довольно давно. С тех пор, как меня стали отпускать одну. Не смейся, это уже лет пять. Отец и нанял его для меня специально. И вот что интересно... я про него, и сущности, ничего не знаю.
   — Воевал?
   — Угу. — В темноте Мари издала короткий смешок. — Год назад мы с Грайни впервые заметили, какими глазами его провожают женщины на пляже. Ну, то есть, — поправилась она, — я заметила. Игрейиа-то себе на уме, Если она что сказала, значит, время пришло. И вот прикинь, они все таращатся, а мы-то идем с ним! И все как надо!
   Она захохотала и упала на бок, дрыгая ногами. Брюс вежливо переждал приступ ее веселья.
   — Ну так все, вероятно, думают, будто вы его дочки.
   — Каждый думает, как ему нравится. Мне вот нравится думать, что эта дверь когда-нибудь рухнет, а за ней как раз и будет Норм. В девяноста случаях из ста. И даже в девяноста девяти. Неудобно признаться, но я даже где-то рада, что так вышло. Я бы уже должна была улететь в колледж. Грайни туда не возьмут, там только детки высокопоставленных зануд вроде моего па. Придется приспосабливаться заново.