Ипатова Наталия Борисовна. Наследство Империи

   Ночью изменяется акустика: звук несется по тихим пустым коридорам, как мяч. Камеры фиксируют движение. Впрочем, специфика Шебы такова, что тут строже следят за микробами или пожарами, чем за возможными злоумышленниками.
   Конечно, сами научно-исследовательские уровни — только малая часть станции. Они — только верхушка пирамиды, в основании которой гравигенератор, электростанция, гаражи и лифты, системы очистки воздуха и воды. Чтобы существовала и приносила доход эта странная общность с повышенной плотностью гениев (а управлять интеллигентами — все равно что кошек пасти), требовалось огромное количество техников и обслуги. Космическая станция — не планета, факторов риска тут несоизмеримо больше, ответственность персонала огромна. Профилактика систем постоянна. Днем. Техник, идущий по делу условной шебианской ночью, вызовет как минимум подозрение. А если спешит — то и панику.
   Назгул не может пойти и посмотреть, и поискать, что ему нужно. Мобилизуя все свое терпение, он — внешне безгласная и неподвижная машина — слушает Шебу и учится ее понимать. Рядом за ширмой вздыхает и всхлипывает Биллем.
   Только для наблюдателя заказчика режим передвижений не регламентирован. Никто не может запретить ему доступ в бокс, где ведутся поднадзорные ему работы. Например, если ему не спится.
   Наконец! Неторопливые мягкие шаги, словно ему нет особой причины тут находиться, а так, проведать пришел и словечком перемолвиться. Камеры наблюдения зафиксируют этот визит, но едва ли местное СБ сочтет его противоправным. Назгул сдвигает блестящий, непрозрачный снаружи блистер, а Норм забирается к нему в кабину. Военный совет.
   — Ты его видел?
   — Да, мне удалось. В столовой. У меня другое время обеда, но я приходил то на пять минут раньше, то наоборот, опаздывал, ну и застал однажды.
   Назгул мысленно кивнул. Он поступил бы так же, имитируя расхлябанность профессионального военного, который точно знает, где и когда ему нужно быть «как штык», а когда он не при исполнении и никому ничего не должен.
   — Тебе удалось подать ему знак?
   — Нет, он был с доктором. Кажется, мальчишке удалось с ним подружиться.
   Назгул в короткой и нелицеприятной форме выразил мнение о шебианских вивисекторах вообще и о докторе Ванне в особенности.
   — Он все делает правильно. С доктором он может перемещаться по комплексу практически свободно.
   — Где его держат по ночам?
   — Там же, где и меня, — Норм ухмыльнулся. — Гостиницы для приезжих у них тут нет; это, насколько я понял, склад готовой продукции для «кукол». Индивидуальные блоки, запирающиеся снаружи.
   — Ну хорошо. — Назгул вздохнул, хотя не имел к тому ни малейшей физиологической необходимости. — Что ты думаешь делать дальше?
   — Ждать. Тутошний Академгородок — большая пласталевая деревня. Про Черные Истребители говорят всюду. Это же перспективное направление для инвестиций, гранты... Это касается всех. Брюс, если он отвоевал право свободного передвижения и приучил всех, что это нормально, сам сюда придет. Сообразительный малый и правильно воспитан.
   Поляризованный керамлит блистера прозрачен, если смотреть изнутри. Назгул притемнил его, чтобы пассажиру было уютнее, и сейчас разглядывал его, изучая. Он всю жизнь имел дело с высококлассной военной техникой, а потом в силу трагических обстоятельств стал ею сам. А в этом парне было что-то... противоположное, взаимоисключающее. Альтернативное. Все то же самое, но без железа, так? И это стоило внимания.
   — Я про всех знаю, — сказал он, — почему они со мной в этом деле. Кроме тебя.
   — То, что меня наняли за деньги, потому что я знаю Шебу, тебя не устраивает?
   — Нет. Мы, им перцы, во всем ищем личную подоплеку, особенно теперь, когда наше имперское прошлое стало чем-то вроде объединяющего начала...
   — Хорошо. Ладно. Я знаю мальчика, он мне нравится, и я хочу помочь его матери.
   — Знаешь? Как долго?
   — Брюса-то? Где-то неделю общим счетом. Плюс то-сё.
   «Неделю? Попади в меня молния! Я говорил с сыном несколько минут!»
 
   Между ними как будто все осталось по-прежнему, но что-то изменилось в самом докторе Ванне. Словно стерильная атмосфера, в которой он существовал на Шебе, способствовала некоему инфантилизму, а теперь тот дал трещину. Видимо, до сих пор его предложения рассматривались более внимательно. Тон, которым директор говорила с ним, что-то значил в местной иерархии, и, похоже, доктору Ванну кое-что дали понять. Так что толстячок в значительной степени утратил страсть к беззаботной болтовне. Наверное, ему не хотелось выглядеть в глазах мальчишки бесполезным прожектером. «Не могу» не украшает мужчину.
   Так что говорили они теперь исключительно о работе, делая вид, что у них обоих есть только более или менее счастливое сегодня. Есть у работы такое свойство — отвлекать от всяких глупостей, на которые иначе можно бесплодно потратить целую жизнь.
   — Что это значит — выставить гену значение 3500 вместо 1800?
   — Это условные показатели. Деятельность гена можно корректировать химическим воздействием. В твоей исходной ДНК миллион параметров, я изменил не более пятнадцати. Система следит, чтобы реальные показатели соответствовали программе, и в случае необходимости производит дополнительные воздействия. Если же возникнет расхождение, не поддающееся корректировке автоматическими методами, на мониторе появится предупреждение, и тогда я буду решать, как все исправить вручную.
   — А сейчас там все в порядке?
   — Пока трудно сказать. Ему только два дня. Никакой внешней формы, один «бульон», обладающий свойствами почти твоей ДНК на микроуровне.
   — С какого момента это считается живым?
   — Вопрос вопросов, мальчик. Даже в традиционном размножении человечество не до конца определилось с этим вопросом: знаешь ли ты, что в некоторых мирах до сих пор запрещена контрацепция, не говоря уже об абортах? Строительный материал повой личности заложен уже в сперматозоиде.
   — Вы сами называли это «растить мясо».
   — Ну... на Пантократоре мне впаяли бы иск за ересь и искажение Божьего замысла. В моей профессии, Брюс, приходится держаться подальше от философских систем, предлагающих выбирать, делать что-то или не делать. Не делать не даст ничего ни тебе, ни человечеству.
   — А если какой-то ген по ошибке будет выставлен неправильно?
   — Если так, лучше сразу слить бульон и начать заново: особь, скорее всего, будет нежизнеспособна. А если и выживет, окажется такой уродливой, что ее можно сразу отправлять в музей.
   Брюса передернуло.
   — Не переживай, ты же видишь, я ежедневно тестирую молекулу протеинового раствора. Наш будущий малыш довольно прожорлив. Метаболизм просто бешеный.
   — Угу. Бабушка всегда говорила, что адреналина в нашей семье могло бы быть и поменьше.
   И это была тяжелая работа. Система, конечно, помогала: каждое утро доктор Ваны получал распечатку протокола корректирующих воздействий, сделанных за сутки, анализировал причины и еще что-то там делал. За микроуровень, словом, Брюс был спокоен. На макровкладку, где он в минуту озарения только одну цифирку поменял, доктор не заглядывал. А система не жаловалась.
 
   Наверное, было бестактно и даже жестоко делать это с доктором Ванном, но иначе у Брюса ничего бы не вышло. Едва ли, если бы он сам подошел к доктору Спиро, тот отвел бы его к Назгулам. Брюс знал таких или думал, что знал. Брюс ему не интересен. Ему надобно восторжествовать над коллегой, тогда и глаза загорятся, и речь польется широкой и плавной рекой.
   Надо отдать должное доктору Ванну — он не сказал и слова против, когда Брюс подкатился к нему с этой просьбой. Никакой отговорки не выдумал, хотя бабушка — мальчик почти наяву слышал ее голос! — непременно сказала бы, что такое поведение недопустимо. Но, так или иначе, они пошли смотреть Назгулов. Как в зоопарк в воскресенье.
   Спиро пришел в такой восторг, словно всего в жизни добился. Видимо, до сих пор его не слишком баловала слава.
   — Я верил, — воскликнул он, — что над глупым предрассудком, именуемым профессиональной гордостью, в тебе возобладают профессиональное любопытство и здравый смысл. Пойдем, я все тебе покажу!
   Брюс, на которого никто не смотрел, почувствовал себя шпионом в стане врага. Он обошел Тециму, одинокую, неприкаянную и непривычно молчаливую, всю в проводах. Вроде бы все при ней: устремленное вперед тело стилизованного гуся, изящно развернутые стабилизаторы, устойчивые шасси, забитые в «башмаки». Качественная полировка корпуса, покрытого титаново-иридиевой броней. И все же она выглядела больной.
   Это не та Тецима. Не... отец. Не спрашивайте, как я отличаю одну от другой!
   — Видите, — сказал доктор Спиро, — электромагниты по углам? Мы создаем над ним поле, варьируя интенсивность и вектор. Наша задача — научиться перемещать сознание из одного предмета в другой. Скажем, в ложку. Зиглиндианам для получения этого эффекта требовалось уничтожить исходный носитель, но нам приходится быть осторожнее.
   — А как вы знаете, что он там еще? — спросил Брюс.
   Вопрос пришелся в тему, и доктор Спиро соизволил заметить мальчика.
   — Измеряем психическую активность подобно тому, как энцефалоскопия показывает активность биотоков мозга. Правда, датчики приходится лепить ему куда попало: мы же не знаем, чем он думает. Мозга в человеческом понимании у него нет. Нам очень хотелось ассоциировать с мозгом оперативную память бортового компьютера, но... увы, это было бы слишком большим счастьем. Сейчас вернутся с обеда техники, и мы покажем тебе процесс, Ванн.
   — Вот наш следующий проект, — продолжил он, предлагая гостям обойти ширму, и у Брюса упало и подпрыгнуло сердце.
   Эта Тецима! Истребитель того же класса, так же поставленный в колодки, но в нем была нескрываемая мощь зиглиндианской военной техники и несломленный боевой дух пилота. Рядом на тележке громоздились снятые батареи, а в раскладном кресле читал местный рекламный журнальчик не кто иной, как добрый знакомец Рассел Норм. Опустил буклет, посмотрел поверх него на экскурсию вежливо, ко безразлично и снова вернулся к делу. Ну, то есть к безделью.
   Я вас не знаю и знать не хочу! Вот это да! Спецназ и ВКС нас не оставят в беде. Если бы, придя сегодня в столовую, Брюс получил дежурную чашку риса из рук собственной матери, он бы и то настолько не восхитился.
   — А можно мне туда? — Он сглотнул, словно слова у него кончились, и указал на Тециму подбородком.
   — Только ничего там в кабине не трогай. — Доктор Сниро повернулся к Норму. — Если вы не возражаете, да? Это ведь не опасно?
   — Да пожалуйста, — сказал тот, словно был настолько уж увлечен журналом. — Батареи-то все равно сняты. Что он может без батарей?
   Он может говорить! Сейчас это главное. Брюска прыснул по лесенке вверх и задвинул за собою блистер. Пусть думают, будто он играет.
   — Папа. Па?
   Ответом ему была звенящая тишина, и Брюска перепугался, как не боялся с тех пор, когда его нога впервые ступила на Шебу. Потом обругал себя дураком и поспешно напялил на голову наушники. Так нормально?
   И все равно что-то было не так. Назгул будто вибрировал всем телом и не отвечал, как человек, внимание которого отвлечено чем-то превосходящим понимание стороннего зрителя.
   — Па?! — Брюс вцепился в ручку и затряс ее, затем треснул ладонью справа под панелью. Так сделал однажды дед, когда были проблемы.
   — Подожди, — шелестнули под мембраной зернышки. — Ты не слышишь, и хорошо. Не надо тебе этого слышать.
   «Будто ладонью рот зажал, — подумал Брюс, и голову прижал к груди. — Не смотри, не слушай». И еще — звук тяжелого прерывистого дыхания в наушниках. Он намного больше человек, чем можно было ожидать, посмотрев видеодрамы.
   — Буду отсюда уходить, выжгу плазмой подчистую! — Назгул будто всхлипнул.
   — Ты слышишь... того, второго? — осенило Брюса.
   — Да похоже, только я его и слышу! Если бы его слышали они, вивисекторы, они б раскаялись и аппаратуру свою адскую сломали. Они ж душу из него вынимают. Медленно. По частям, — Раздался звук, который Брюс интерпретировал как зубовный скрежет. — Слушай меня. Можешь ты выйти ночью?
   — Исключено, Эвридика меня запирает.
   — Мы не можем выбирать время сами: транспорт, который нас заберет, пройдет транзитом в определенное время. Попытка у нас будет одна. Значит, Норм придет за тобой, будь, пожалуйста, готов. На каком уровне тебя держат?
   — Когда мы входим в лифт, чтобы ехать в лабораторию, — припомнил Брюс, — на табло горит цифра «восемнадцать». Из комнаты к лифту — налево, мимо шести дверей. Возле лифта кадка с уродской диффенбахией. А когда приезжаем к доктору Ванну, там «два». Как оно расположено в реале относительно станции, я понятия не имею. Хоть крошки за собой сыпь, по здесь это не поможет.
   — Случайностей быть не должно: на действия внутри комплекса и ликвидацию неожиданных помех у нас только один Норм, не стоит рассчитывать, что парень вытащит нас из каждой задницы, куда у нас достанет счастья провалиться. Тем более... в этом чертовом осином гнезде им найдется что противопоставить ему на его уровне. В операции задействовано много народу, но все пойдет прахом, если ты сглупишь. Понял, рядовой?
   Этим голосом он, верно, отдавал приказы своей эскадрилье.
   — Так точно. Пап...
   — Что?
   — Как там тот... ну, второй?
   — Замолчал. Так или иначе, там все кончено.
   — Пап, а ты выдержишь?
   — Что?
   — Ну, если тебя начнут так?
   — Это не должно тебя беспокоить.
   — То есть как это? И должно, и беспокоит. Я и человек, и мужчина, и Эстергази, между всяким прочим! Если ты меня настолько не уважаешь, фигли было лезть спасать.
   — Мелкий, цыц!
   — Есть цыц. Только без инициативы все равно не получится. Ничто никогда не идет по плану.
   Назгул вздохнул, теперь раздраженно.
   — Тогда обговорим ее пределы. Есть у доктора запас твоих проб?
   — Угу, в холодильнике.
   — Тебе доступны?
   — Достану. Что с ними сделать?
   — Сунуть в микроволновку, чтобы не достались врагам. Сделаешь?
   Брюс пожал плечами: задание выглядело пустяковым, из разряда «займи дурака, чтоб под ногами не путался».
   — Это важно, — сказал Назгул. — Это наши гены, мои и матери. И твои. Никто не должен их использовать без нашего ведома. Пока мы контролируем свои гены, мы — семья.
   О как!

* * *

   Из двух частей мы состоим,
   не равных в весе и значении:
   из тела, духа — а мученье
   дано в противоборстве им.
   Но расстается тело с духом,
   когда земля нам станет пухом...

А. Дольский. «Баллада о душе и теле»

   — Получилось? — спросил доктор Спиро, глядя на линию осциллографа, прямую, не прерываемую ни единым импульсом.
   — Тебе лучше знать, — сдержанно отозвался доктор Ванн.
   — Ну... из всего, что мы о них знаем, я с уверенностью взялся бы утверждать, что его тут нет.
   Дрожащими от возбуждения руками он принялся лепить датчики на слиток никеля, выложенный рядом на лабораторный столик, нервно косясь при этом на осциллограф.
   Ни единого всплеска. Ничего.
   — Из того, что ты рассказал мне, Спиро, явствует, что и здесь его нет.
   — Где же он тогда?
   — Это ты мне расскажи. А я, так и быть, обязуюсь вывернуть карманы.
   Спиро передвинул слиток и зачем-то заглянул под стол, словно беглая душа могла там скорчиться.
   — Предполагается, что он переброшен сюда. — Он поковырял пальцем слиток.
   — Кем предполагается?
   — Ну... радиусом действия поля. Родственной субстанцией...
   — А может, ты его убил?
   — Он уже мертв. Не глупи, Ванн. Суть феномена Назгула в том, что душа бессмертна. Она может быть или здесь...
   — ...или еще где-то.
   — Смешно тебе?
   — Не больше, чем было бы тебе в подобной ситуации. Что там у тебя с радиусом действия поля?
   — А что у меня с радиусом?
   — Как действует эта штука? Причиняет ему невыносимые муки?
   — Ох, Ванн, ну и ассоциации у тебя! Чему там болеть? У него пет нервов. Рассматривай это как своего рода экзорцизм, не более...
   Доктор Ванн покрутил головой, хотя казалось, что он с большим удовольствием покрутил бы у виска пальцем.
   — А что изменилось бы, если б он угодил в этот твой слиток? В радиусе действия поля что на что он, прости, меняет? На его месте я рванул бы куда подальше.
   Спиро выглянул за ширму, Норм встретил его непонимающим взглядом. Души нигде не было видно.
   — И ты учти еще, — добавил доктор Ванн, — меня никто пока не убедил, что там вообще что-то было.
   — Мы сделали что-то другое, — пробормотал Спиро. — Зиглиндиане перемещали душу пилота посредством полного разрушения первичного носителя. Варварски. Не оставляя ей выбора. Мы его выгнали. Что из этого?
   — Если бы я был поклонником литературы определенного сорта, Спиро, — ухмыляясь, сказал Ванн, — я бы предположил, что ты предоставил ему выбор. Теперь он может быть где угодно... в пределах станции. Это ведь запостулировано: души через вакуум не летают. Ты представляешь себе последствия?
   Спиро неуверенно засмеялся:
   — Тебя, Ванн, по ночам не обступают призраки твоих гомункулусов? Среди них наверняка найдутся невинно убиенные?
   — Нет-нет, у меня все убого и материально. Нейронная сеть, гены, импульсы... На душу я не посягаю. У всякого своя карма, у клопа карма быть созданным под заказ. Меня, в общем, вполне устроило бы, если бы у них вовсе не было души. И честное слово, Спиро, для нашего общего спокойствия было бы гораздо лучше, если бы ты сегодня опроверг тезис о бессмертии души. На его месте, если б ты меня мучил, я бы перекинулся гайкой да и укатился в первую вентиляцию. У тебя ничего не падало, не помнишь?
   Они замолчали, непроизвольно прислушиваясь. Потрескивал озонированный воздух, гудели трубки освещения. Одна из них, на той стороне, мигала, словно у нее был нервный тик.
   — Тот, второй, — тоже ведь пирожок с начинкой, да, Спиро?
   — Да, но там задача принципиально иная. Это был наш грант, а тот — сторонний. Заказчик не позволит использовать образец иначе, чем это предписано контрактом. Вон дундук сидит, караулит — не обойдешь.
   — А может, и не надо? Спиро, Спиро, а если и этот спит и видит, как смыться? И вот еще. Ты думал, что они могут быть заодно?
 
   Дневное освещение лабораторного ангара было погашено, капоты Назгула опечатаны на ночь. Техники ушли, и стало очень пусто и тихо. Только раздражающе потрескивала дальняя лампа, которую днем за рабочими шумами, шагами, разговорами было почти не слышно.
   — Биллем, а Биллем? — В голосе Назгула сосредоточилась вся язвительная сладость мира. — Отзовись! Ты же понимаешь, дружище, как нам всем интересно то, что ты сделал. Куда ты делся, Второй? А главное — как? Эй! Я, между прочим, не думаю, что ты далеко ушел. Не дальше вакуума, как справедливо заметили доктора.
   Рабочий отсек доктора Спиро этой ночью выглядел несколько странно. Ученый конфисковал все наличные осциллографы, подключил их на запись и облепил датчиками все вокруг, насколько хватило, собственно, датчиков. Теоретически они должны были поймать любое проявление психической активности в каждом из предметов, поставленных на контроль.
   «Чем быстрее, тем лучше!» — сказал доктор Ванн, и доктор Спиро с ним согласился.
   Все вместе измерительные приборы создавали ровный звуковой фон, и ни одна зеленая ниточка не нарушалась всплеском. Только трещала себе испорченная лампа.
   — Ага, — сказал Назгул, сдвигая колпак кабины и прислушиваясь. — Так я и думал. Ну и что ты намерен с этим делать, пропащая душа? Нет, я понимаю, что пригодишься, мое воображение как раз по тебе работает. Но что ты собираешься делать потом? Да я б на их месте не то что мурашками, бородавками бы покрылся от ужаса.
   Имеешь право развлечься? — продолжил он после паузы, наполненной трескотней. — Едва ли они с тобой согласятся. Как — что сделают? Локализуют как миленького, и... кто тут орал так, что у меня чуть радары не посыпались? Как я представляю себе магниты такого размера? Переносные конденсаторные башни внутри комплекса? Или вообще снаружи? Ты думаешь, вся Шеба этого не стоит? У меня к тебе чисто практический интерес: они тебя вышибли или ты сам ушел, когда невтерпеж стало? Сложно сказать? Ушел бы и раньше, мало радости терпеть? Ладно, я понял. Но новое вместилище ты выбрал сам. Однозначно. Спасибо, ты дал пищу моему уму. И насколько ты его контролируешь? Перемещаешься внутри организма, и подконтрольная сфера растет? Надо бы спросить у Кирилла, как он ухитрялся держать Императора Улле под замком. Хочешь сказать, для тебя есть разница в проницаемости пласталевых конструкций? К тому же августейший дедушка имел небольшой практический опыт воплощений: его убили только однажды. И потом, это глубоко личное. Наверное, он чувствовал себя неуютно в мире, который потомки перестроили вопреки его личным вкусам, потому и сидел в своих покоях. Не то чтобы вовсе не мог выйти, а не так уж и хотел.
   Извини, дружище, коммунальная сфера — это баловство. Что, будешь звонить своему доктору по ночам и дышать в трубку? Эй! Это нехорошая идея! Мне нужно, чтобы ты овладел причальными механизмами, лифтами, шлюзами. Хорошо бы еще и орудийной палубой, но это уже слишком большое счастье.
   Мне вот еще интересно: они догадаются вчинить Зиглинде иск за захват станции посредством злобного полтергейста? А я бы какой был на твоем месте? М-да... хороший вопрос. В общем, я этому фашисту-вивисектору не завидую.
 
   Брюс еще несколько раз навещал истребители, но доктора Спиро за работой больше не видел. Мальчик чаще натыкался на него в коридорах: упершись взглядом в схему уровня, заштрихованную в некоторых местах, тот нес на ремне через плечо компактный осциллограф и вид при этом имел возбужденный и даже какой-то всклокоченный. Сотрудники здоровались с ним преувеличенно вежливо и старались пройти мимо как можно быстрее. Кому не повезло, имели сомнительное удовольствие наблюдать, как Спиро трясущимися от возбуждения руками опять лепит на стены свои датчики, и недоумевали, какого черта ему разрешается тратить на эту ерунду время и бюджетные средства.
   Впрочем, госпожа Рельская, даром что имела репутацию сделанной из стали, тоже в последние дни выглядела неважно. Что-то не давало ей спать, и, разумеется, поползли слухи. Где-то что-то, мол, вышло из-под контроля. Расходились только во мнениях, что именно пошло наперекосяк, но сходились, что лишить ее сна может только мысль о банкротстве. Или о возвращении под протекторат с неизбежным в таком случае пересмотром исследовательской программы. Когда тамплиеры стали независимы и богаты, что стало с тамплиерами? Вот то-то же.
   По всей станции в срочном порядке проверяли противопожарные системы и исправность энергоблоков, а Эвридика выдала Брюсу дыхательный аппарат и убедилась, что он умеет им пользоваться. Она же заставила мальчика затвердить схему эвакуации — что было вовсе не лишним, учитывая его страсть к свободе. А еще им с доктором Ванном пришлось однажды все бросить и в компании с другими докторами, донельзя раздраженными, исполнять все благоглупости, предписанные правилами учебной тревоги.
   Как-то раз в их лабораторию наведался со своим осциллографом доктор Спиро. Нельзя сказать, чтобы доктор Ванн ему обрадовался, но пропустил к своим драгоценным чанам, и те все подверглись непременной процедуре сканирования психополя.
   — Это ведь для него желанная добыча! — свистящим шепотом объяснил Спиро. — Этот, этот и еще вон тот фонят. Ты это можешь как-то объяснить или этим мне заняться?
   — Еще бы им не фонить, — пфекнул Ванн. — Они ж почти готовы, мы, не сегодня завтра их вскрываем. И кстати, Брюс, насчет вопроса, с какого момента мы перестаем воспринимать это как «бульон»! Помедитируй над этим.
   — У вас, — самым невинным тоном поинтересовался мальчишка, — никак Назгул сбежал?
   Он на самом деле так и не понял, куда делся Биллем, но, судя по хорошему настроению «спецгруппы» и ее явному намерению курить бамбук вплоть до часа «X», все вышло как нельзя лучше.
   — А ты не думал, Ванн, что оно может вышибить человека из тела ко всем чертям и само в него вселиться? Ну и что с того, что этого нет в техпараметрах заказчика! Пошли бы они к нам, если б знали, как это у них работает? Кто знает, какие свойства они приобретают, будучи перенесены неоднократно? Опыт? Навык? Новые степени свободы? Кто там был, когда это случилось? Ты, я, полдесятка техников, парень от заказчика и твой мальчишка. Ты ни в ком не заметил ничего необычного?
   — Водевиль, — в сердцах сказал доктор Ванн. — Чтоб они сгорели, твои осциллографы! Астрал-ментал... Ты что, ко всему дурдому еще и охоту на ведьм тут развяжешь? Как ты отличишь правильное психополе от неправильного?
   — Придется разработать какие-то тесты, — вскинулся Спиро, и Брюсу почему-то сделалось неудобно на него смотреть. Было что-то непристойное в его азарте, вызванном, вероятно, крайним изнеможением, и еще казалось, что ему важнее пошевеливаться, чем сесть и поразмыслить. — О! И образец «неправильных» реакций у нас есть. Пожалуй, я этим займусь.