Страница:
Беспамятство перетекло в сон, а сон был тревожный и заставил Натали беззвучно всхлипывать. Будто бы там, в промороженном подземном хранилище на Сив, она сидит, ожидая, пока Рубен переговорит с Брюсом. Сидит на ящике, прислонившись спиной к шасси, и Назгул над головой — как грозовая туча. Во сне она видела Рубена машиной, и это обескуражило ее, потому что во время войны, когда Натали летала с ним каждый день, он был для нее и человеком, и мужчиной. Землей, чтобы на ней стоять, водой, чтобы утолить жажду, и самим воздухом, чтобы им дышать. А теперь щеки ее были мокры от горечи: ведь оказалось, что, просидев на диване эти двенадцать лет, она двигалась куда-то и пришла в то место, где всем этим он быть перестал.
Когда-то ей хватало одного голоса в темноте. Теперь ей нужны руки, чтобы обняли ее. Хоть кричи, как нужны. Горячие руки. Пять минут — и я снова буду сильной.
Я не одна. Чувство достаточное, чтобы от него проснуться. Натали лежала с закрытыми глазами, ощущая влагу на щеках, — приходила в себя и вспоминала, что было. То же чувство, что подсказало насчет чужого присутствия, позволило определить, что снаружи темно. Работает какое-то электронное устройство, слышно его жужжание. Сориентировавшись в темноте прикрытых век, Натали поняла, что лежит на боку, с коленями, подтянутыми к груди. Напрягла запястья — на них не было пут.
Тогда она позволила себе открыть глаза. Все, что произошло, она помнила так отчетливо, словно это случилось прямо сейчас, но только до определенного момента. Следовало быть осторожной.
Не темнота, скорее щадящий полумрак, в котором мониторы светились зеленым. Больничная регулируемая койка с никелированными поручнями, не слишком мягкая: когда-то она рожала на такой. Натали пошевелилась, и дежурная медсестра обернулась к ней.
— Ну, — спросила она неожиданно приятным контральто, — как мы себя чувствуем?
— Где я? — пробормотала Натали, пытаясь приподняться. В горле чувствовалась остаточная изжога, а в вене обнаружилась трубка капельницы. — Кто вы?
— У нас принято называть друг дружку сестрами, — охотно ответила та. — Но если по каким-то причинам для вас это невозможно, можете звать меня миз Ариадна. Вы в миссии Пантократора, сестра. Слышали о нас?
Натали кивнула. Гортань казалась выжженной, слова причиняли сильную боль. Пантократор был странной, закрытой для иммиграции планетой, открывшей свои представительства по всем обитаемым мирам. Они оказывали квалифицированную медицинскую помощь всем без исключения, никогда при этом не вмешиваясь в политику. Все это делалось из какого-то странного принципа, па который им не жаль было тратить деньги.
Миз Ариадна была в зеленом костюме, но без шапочки. В свете мониторов Натали разглядела ухоженные пышные волосы цвета глубокой ночи, и кожа сестры была цвета темной бронзы. Толстая переносица, полные губы. Как минимум восьмой номер бюста. Килограмм сто двадцать. Было невозможно предположить, что она выполняет чью-то злодейскую волю.
— Что со мной было, миз?
Красивая полная рука протянулась, взяв из штатива пробирку.
— Вы — жертва роскошной светской жизни, мадам. Похоже, это не ваш стиль.
— Как это?
— Обычно мы лечим заключенных, — сказала миз Ариадна. — Или тех, кто не может заплатить за дорогое лечение. Или кого не берутся лечить. Безнадежных. Нас не часто вызывают во дворцы к президентским гостям, потерявшим сознание в туалете. Впрочем, если судить по суете, поднятой вокруг вас армейскими, готова признать ваш случай выходящим из ряда вон. Возле вас неотлучно дежурили леди Дален и еще другая. Нам все равно, но кто-то шепнул мне на ухо, будто бы она жена замминистра.
— Меня... отравили?
— Пить надо меньше, — заявила сестра или кто она там. — Или по крайней мере следить за тем, что пьешь. Вы знаете, что такое рислинг с Медеи?
Натали покачала головой.
— Убийственная штука, которая должна быть под запретом, — безапелляционно заявила женщина. — Эта адская смесь содержит в себе некий микроорганизм, поселяющийся в вашем желудке. Вот он, — она взболтнула пробирку, — тут. Этот дружок со своим химизмом начинает взаимодействовать с вашими кислотами, а дальше — русская рулетка. Либо вы подавляете его и его активность со временем сходит на нет, либо процесс становится неуправляемым. Стрессы, неупорядоченность жизни, разбалансировка иммунной системы, алкоголь — все это факторы, играющие против вас. Господь, — она подняла вверх пухлый палец с перетяжками, — создал вас совершенными. Вредя своему здоровью, вы грешите против замысла.
— В какой стадии находится процесс?
— Мы его подавили. Но приготовьтесь к жестокой диете и постельному режиму.
— Но я не могу... Сколько времени я потеряла?
— И не сможете, если станете проявлять тут характер. Двое суток и потеряете еще две недели как минимум. Понадобится — свяжем.
— Миз Ариадна, у вас бывают дети? Я имею в виду: моего ребенка похитили, ему грозит опасность. Если ваш принцип лечения подразумевает, что я должна выбросить сына из головы, то я спущусь по простыне из окна туалета. Я не шучу.
Толстуха беспомощно оглянулась на белую дверь в глубине палаты: не то туалет, не то помещение для отдыха персонала.
— Насчет этого я не имею права решать. Поговорите с теми, кто вас тут пасет. Мое дело — ваше здоровье. Учтите только, что наши простыни не рвутся. И да, кстати, в туалете нет окна!
Натали глубоко вздохнула и приготовилась к разговору с людьми Люссака, которые, без сомнения, будут ей угрожать. Однако из-за белой двери вышла Мэри-Лиис. Еще один призрак из прошлого. И тоже весьма... кхм... материальный. Брюс сказал бы: ни обойти, ни перепрыгнуть.
— Очнулась — и сразу в крик? Ну привет, привет, — так буднично, словно не двенадцать лет их разделяло. — Полежи тут пока. Мужики занялись этим делом. Пусть хоть раз, ради разнообразия, твоего сына выручат ВКС и спецназ.
— Скажи мне честно, Мэри-Лиис, ты бы доверила такое дело мужикам? Я не сомневаюсь в их способности что-то-там взорвать, но... надо ж проследить! Я сойду с ума, если не буду знать, что они делают каждую минуту.
— Значит, твоя боевая задача нынче будет — не сойти с ума.
— Вы смотрите, — озабочено заметила миз Ариадна, — караульте ее. У меня ведь тоже и репутация, и статистика...
Время перелета Брюс использовал с толком: успокоился и притих. Этот прием называется «обмануть бдительность» и очень полезен в отношениях со взрослыми. Сколько можно рассчитывать на маму? Придется что-то придумывать самому, и хорошо бы, чтобы было где развернуться. Случай непременно представится, загвоздка в том только, чтобы его распознать.
Везли его три человека, все — сотрудники СБ по особым поручениям, в этом он не сомневался, и в чем-то это было даже хуже путешествия с пиратами на «Инсургенте». Те с ним хоть разговаривали. Шутили. Эти тоже везли его в закрытой комнате, но на вопросы не отвечали, в глаза не смотрели и вообще выглядели так, будто, оставаясь с той стороны двери, даже в карты меж собой не играли. Им все равно, у них инструкции. Элементарная логика подсказывала, что один из них его шлепнет: скорее всего, на обратном пути. Поверить в это оказалось трудно, поскольку Брюс привык чувствовать себя центром вселенной домашнего мирка, ядром атома, вокруг которого вращались на своих орбитах мать и дед с бабушкой, все — весьма замечательные люди. Их достоинства служили его самооценке. Да и МакДиармид невольно подтвердил его ценность, хотя бы и выраженную в кредитках Федерации. Активному ребенку чужда безысходность.
К тому же один раз его спасли, а рассудку свойственно выводить закономерности.
Брюс был все время один, и тишина его угнетала. Он не любил тишину. Там, в прошлый раз, с ним была хотя бы Мари, и ее присутствие не позволяло раскиснуть: поневоле приходилось хорохориться и делать вид, будто есть идейка про запас.
Космический корабль, ни названия которого, ни даже класса он не знал, вышел из гиперпространства и неожиданно быстро заглушил двигатели. Дверь в отсек открылась, охранник жестом предложил Брюсу выйти. По рукаву-гармошке они шли рядом, и, хотя Брюс не дергался, спутник крепко держал его за локоть.
К изумлению Брюса, их пресловутая Шеба оказалась не планетой, а космической станцией. На выходе из «гармошки» гостей деликатно облучили ультрафиолетом, убив возможные микроорганизмы, которые только и ждали, чтобы проникнуть на Шебу и распространиться там, а после все четверо — Брюс в середине, как в коробочке, — отправились в административный комплекс на встречу с привратниками богов. Оформлять заказ.
На стальной табличке над дверью кабинета была фамилия «Директор г-жа Рельская» и такой же бэйджик на груди принявшей их элегантной немолодой дамы. Архаичные «стрекозиные» очки с сиреневыми стеклами придавали ей высокомерный и отстраненный вид.
«Гориллы» не говорили ничего, только передали госпоже директору опломбированный инфочип. Их дело маленькое. Госпожа директор, чей белый халат так сиял чистотой, что казался голубым, ознакомилась с содержимым, кивнула, поставила световым карандашом подпись, заверила ее персональным кодом, и договор, по-видимому, был заключен.
В дверях кабинета, не тех, куда вошли заказчики, а других, выходивших в сам комплекс, появилась женщина, тоже в форменном халате, но видом попроще и не такая холеная. Увядающее помятое лицо, неинтересные блеклые глаза, расчесанные на пробор химические кудряшки. А вот пальцы, которыми она взяла Брюса за плечо, оказались совершенно стальными. Если он и питал надежды разжалобить ее своей историей, добиться сочувствия и обратить ее в свою союзницу, прикосновение ее пальчиков его разубедило. Из этих?
— Эвридика, отведи мальчика в палату и предупреди доктора Ванна, что завтра с утра у него работа. Господа, ваша миссия окончена, вы сможете забрать заказ через двадцать девять дней.
«Гориллы» были, кажется, обескуражены.
— А проследить? — спросил главный и добавил совершенно неуместное: — Мадам...
— Сожалею, но гостиниц для проживания клиентов у нас не предусмотрено. Вы можете, разумеется, весь срок пребывать на борту вашего корабля, но причальная плата у нас очень высокая. Сами понимаете, наш порт невелик. И развлечений у нас, прямо скажем, немного, и все они тихие. Не беспокойтесь, у нас собственная служба безопасности. Весьма, — она улыбнулась как змея, и Брюс ее сразу от души возненавидел, — эффективная. Выполненная на заказ для внутреннего пользования. Всего вам хорошего.
Она явно была из тех, кто обронит слово и мимо пройдет, предоставляя тем, кого заденет, с этим жить.
— Где его вещи? — спросила Эвридика.
Эскорт переглянулся, словно вопросы жизнеобеспечения Брюса подразумевали только трехразовое питание,
— Нам его передали так.
— Мы отразим это в протоколе передачи, если вы не возражаете.
Придерживая за плечо, Эвридика вывела его в те, другие двери. За ними оказался просторный коридор, воздух в котором аж трещал от озона. В коридор выходили одинаковые раздвижные двери из матового стекла — множество дверей. Светильники в потолке — такие же матовые квадратные плиты, и свет из них льется сиреневатый, резкий, выделяющий на коже спутницы Брюса каждую жилку. Очень невыгодный свет, он превращает ее в чудовище.
Его собственная палата оказалась маленькой голой комнатой, напомнившей Брюсу заключение на «Инсургенте». Вот разве что свет тут был яркий, и хорошо, что пульт управления им находился внутри. Правда, это ничем не поможет. Наверняка у них тут инфракрасная следилка. Окна нет. Голубоватый декоративный пластик, под ним — он постучал по стене — пласталевая основа.
Коробочка. Камер-р-ра-а-а-а!
Спокойно. Вон монитор с пультом вмонтирован в стенку.
— Это видео или трансляции тоже можно смотреть?
— Только видео. Попозже я принесу тебе мультики и комедию.
— Мультики? Мне одиннадцать, я люблю военные драмы!
— У нас этого нет. Есть веселые приключения про пиратов.
— Про пиратов — и веселые? — Брюс скривился. — Это неправда.
— Бери что есть или сиди скучай. Так что лучше не спорь, — обиделась, видимо, за пиратов.
Свежо — он поежился. Двадцать градусов, не больше. Койка с голубым постельным бельем и синим одеялом, умывальник и унитаз, наглый, как трон. УФ-облучатель для дезинфекции.
— А душ?
— Душ в коридоре. — Эвридика следила за ним так же внимательно, как сам он осматривал комнату. Это только кажется, что она никакая, угу. — Тем, что здесь, ты будешь пользоваться по мере необходимости, а душ обязателен трижды в день. Там, на кровати, — пижама. Переоденься. Твою одежду я заберу.
Да сделайте одолжение! За время перелета этот комический вечерний наряд, в котором его забрали, насмерть осточертел Брюсу. Было бы что надеть, он бы и сам его сжег. Пижама, как следовало догадаться, тоже была голубой и напомнила ему хирургический костюм. К ней полагались белые тапочки, похожие на теннисные туфли, и свитер. Мама сказала бы, что это классическое сочетание цветов.
Мама. Что Люссак с ней сделал?
Пока он думал об этом, Эвридика забрала узел его вещей и вышла, захлопнув за собой дверь.
— Эй! — пискнул вдогонку Брюс. — Не запирайте!
Поздно. Замок защелкнулся. Эта дверь, в отличие от лабораторных, была стальной и запиралась снаружи. Нет, все-таки камера.
— Это уже оно? — спросил Брюс, уныло наблюдая, как шприц засасывает кровь из вены.
Так просто и быстро? Утром Эвридика заставила его сдать мочу. Прядь волос, обрезок ногтя... и ритуал, обязательно тайный, да, в исполнении монстров под клобуками.
Впрочем, толстенький сосредоточенный доктор Ванн никак не тянул на монстра.
— Нет, юноша, это всего лишь анализы. Первоначальные исследования, которые покажут, как протекают в вас важные жизненные процессы. Чем более полно мы учтем их, тем более правильным получится ваш братик.
— Братик? — изумился Брюс. — Это?
— Ну-ну! Главное в вашем деле — сформировать к нему правильное отношение. Генетически это ваш полный близнец: все, что вам в нем не понравится, в той же мере свойственно вам самим. Это же, простите, как надо было достать ваших уважаемых родителей, чтобы они попросили сделать им точно такого же мальчика, только хорошего?
Зажав ватку сгибом локтя и медлительно сползая с лабораторного табурета, Брюс искоса наблюдал за доктором, который в это время сноровисто рассовывал образцы его тканей под микросканеры. Халат его был замызганным и мятым, а иод ним — клетчатая рубашка. То ли доктор Ванн был слишком большая шишка, чтобы подчиняться мании стерильности, то ли его грязь была чистой, но почему-то это расположило к нему Брюса. К тому же ему польстило, что его назвали юношей.
— То есть вы меня еще позовете?
Доктор кивнул и прижался глазом к окуляру. Движение кровяных телец в пробе Брюса привело его, очевидно, в детскую радость. Есть одна вещь, которая располагает к тебе людей, вспомнил Брюс. Эта драгоценная штука называется хорошим воспитанием, и, вероятно, пришла пора пустить ее в дело.
— Что вы знаете про моих родителей, доктор Ванн? Вам рассказали?
Тот мотнул головой:
— Я знаю все, что нужно мне для работы. Ваши родители присутствуют тут незримо, в качестве своих генов, каковые гены и будут у нас с вами, молодой человек, основным объектом исследования и строительным материалом нашего шедевра.
— Нашего? — фыркнул мальчик.
— Вы — материал, — невозмутимо сказал доктор Ванн. — А я — архитектор и каменщик. Это наш совместный труд.
— Мне всегда казалось, — заявил Брюс, пятясь и норовя снова взмоститься на высокий круглый табурет (это было частью Большого Плана), — что генам придают слишком много значения. Ну, цвет волос-глаз, наследственные болячки всякие. Но меня мной разве гены делают? А мои одиннадцать лет, в течение которых я чему-то научился просто потому, что так... вышло? В том числе случайно?
— Гены, — задиристо ответил ему доктор Ванн, — отвечают за организацию мозга. А то, как организован ваш мозг, определяет вашу реакцию на внешние факторы. Гнев, симпатия, испуг — у вас с вашим идентичным братом все это будет совершенно одинаково! А нет... гнев, согласно техническому заданию, мы уберем. Некая разница, обусловленная вашим личным опытом, на первых порах будет. Но она сгладится с течением времени.
— Или усилится. Пять поколений в моей семье были военными пилотами! Вы же собираетесь сбацать дружелюбное и незлобивое существо, которое будет извиняться там, где я попросту в морду дам. И это вы назовете — Эстергази?
— Эта работа стоит дорого. Не надо думать, будто за эти деньги я всучу заказчику нечто, представляющееся вам со стороны столь примитивным. Я пятнадцать лет делаю штучную работу. То, что выходит из моих рук, — уникально. Вы, молодой человек, поверите, что в этой вашей пробе, — доктор Ванн ткнул пальцем в микроскоп, — я вижу красоту и отвагу? И они мне нравятся, и я хочу их сохранить и расцветить! В каждой моей модели есть изюминка. Я делаю что заказывают, но еще я делаю — сверх!
Он пфекнул, как обиженный еж, и вновь прижался глазницей к окуляру.
— А можно, я немного посижу с вами? — спросил Брюс. — А то меня там запирают... и книжек никаких нет. Вы же можете сказать Эвридике, что я вам еще нужен? Я могу тихо... Честно.
— Нет никакой нужды в тишине. Оставайся сколько хочешь, пока не надоест. Я люблю поболтать о том, что делаю. Мы тут, знаешь ли, вытворяем интереснейшие вещи. Ты никогда не хотел почувствовать себя богом? Сотворить, скажем, жизнь: сперва по своему образу и
подобию, а после, когда пробный этап пройден, — по собственной прихоти!
— Или на заказ, — не сдержался Брюс. — Простите.
— Ну... всегда все упирается в финансирование. Однако заданное направление не исключает творческого подхода. Оно, как бы выразиться правильно, бросает вызов твоему таланту! Сперва «суперсолдат», которого Галакт-Пол отхватил с руками. Потом красивые женщины для богатых мужчин... — Доктор сделал витиеватый жест кистью. — Оно работает! О, пора обедать. Обед есть вещь священная. Пошли-ка, брат, в столовую.
Столовая очаровала Брюса буквально против его воли. Просторный зал с имитацией окон, выходящих на песчаный, поросший соснами пляж, и длинный прилавок из алюминия, по которому они с доктором Ванном неспешно двигали свои подносы. Переговаривались, выбирали. Доктор, старожил здешних мест, предпочел подкопченную утку, нарезанную полосками, Брюс, как уроженец Нереиды, с большим пониманием отнесся к рыбе и креветкам с соевым соусом. Ешь то, что знаешь, учили его мать и ОБЖ. Сверх этого им полагалось по чашке рассыпчатого риса, сваренного без соли, и палочки. Доктор показал, как их держать, чтобы орудовать ими свободно, и Брюс нашел это забавным. В столовой кроме них сидели человек десять в таких же обрямканных халатах, каждый за своим столиком, и никто из них меж собой не общался. Мы в выигрыше, понял Брюс. В любом случае это было намного веселее, чем жевать тот же рис, принесенный Эвридикой, в четырех стенах запертой комнаты.
— Знавал я одну «куклу», — сказал он как бы между делом. — Вы знаете, что их так называют? Она мне нравилась, я думал, что она девочка. А потом истек срок годности, и она умерла. Ей было двенадцать лет. Вы вот бог, да?
Доктор Ванн издал свой огорченный пфек.
— Таково было условие заказчика. Еще когда мы делали «оловянного солдатика», федеральное правительство выдвинуло требование, чтобы никаких пенсионеров. В то время это выглядело сложной теоретической задачей, и мы ее решили. Да. Мы ввели таймер в ген, контролирующий выработку жизненного ресурса. Как только тот, фигурально выражаясь, звенит, клетки перестают возобновляться. Ну а раз мы этого добились, отдел маркетинга немедленно внес разработку в прейскурант. Такие правила.
— А что, у моей «куклы» тоже будет такой звоночек?
— В ТЗ про это ничего не сказано. — Доктор Вани подмигнул, лохматая бровь забавно дернулась. — Сделаем ему естественный максимум. Завтра же и сделаем, идет?
Рейнар Гросс высился посреди грузового причала, наблюдая за разгрузкой транспорта, каковую производили местные рабочие, суетливые и мелкие, как муравьи. Почтение к заказчику выражалось тем, что его старались обходить стороной.
Да я и сам собою вполне ничего! Догадался бы вовремя, еще бы и усы отрастил по дороге, чтоб крутить для большей внушительности. Дамочка рядом... ух, дамочка! Волосы в косу заплетены, халатик аж хрустит, юбочка под ним — колоколом, ножки напряжены. Кстати, вполне себе ножки, хорошей формы, чулочки туго натянуты. Папочка-дека в руках вздрагивает... это от жадности. Дамочка, доктор Рельская, тут главная.
Бюджетные деньги очень украшают мужчину, вы не находите?
Что это? Стресс?
Тот парень, Норм, вышел на причал и встал рядом с Гроссом, опустив сумку к ногам. Замминистра искоса взглянул на его лицо, неподвижное, как вырезанная из дерева ритуальная маска, и желание дурить у него пропало. Навязали ему этого гаврика, ровно камень могильный. Такой же молчаливый, и не сдвинешь его с места ни словом, ни рюмкой. Какой в нем Император видел прок — неясно. И откуда он рядом с Императором взялся — тоже. Что он смыслит в зиглиндианской военной технике? Куда логичнее было взять наблюдателем того же Далена. Или летел бы сам Вале. Хмуро и неохотно, но Гросс все же признал за последним наличие неплохой головы на плечах. Впрочем, объяснить отсутствие секретаря тяжпрома на рабочем месте Шельмам было бы тяжеловато. Пришлось всю дорогу вводить новичка в курс дела, объяснять на пальцах, где у Тецимы что и что такое Назгул. Плохо. Не нравится. Парень, насколько Гросс понял, наемник. А наемник никогда ничей навсегда. Неразумно доверять ему дорогие секреты. Куда он с ними завтра пойдет?
К слову, Гросс покамест не понял, почему Назгулы принадлежат прошлой Империи, а не сегодняшней Зиглинде.
— Еще одно уточнение, — сказала доктор Рельская. — Будет ли заказчик возражать, если в процессе исследования предоставленный образец придет в негодность?
Гросс выразился в том смысле, что заказчик определенно будет против. Образец бесценен.
— Но результат может оправдать риск, — заметила дама. — Если вы взамен получите сто, вы можете пожертвовать этим одним.
— Я полагаюсь на ваш профессионализм, — вынужден был ответить замминистра. — Но оценивать необходимость повреждений образца будет мой человек!
Норм невозмутимо поклонился.
— Вы знаете, что мы против. У нас имеются производственные и коммерческие тайны, а также частные заказы, конфиденциальность которых есть вопрос нашей деловой репутации.
— Или так, или никак, — отрезал Гросс. — У Зиглинды тоже есть производственные тайны, и конструкция лучшего на сегодняшний момент истребителя ближнего действия, поставляемого на вооружение в сотни армий, — одна из них. Мы должны предупредить возможный уход ее на сторону. Вы ничего не сделаете с машиной такого, что не будет согласовано с моим представителем. Иначе я уничтожу вашу драгоценную репутацию.
Он постарался при этом выглядеть так, чтобы дамочка поняла: ему ничего не стоит вместе с репутацией уничтожить и самое Шебу.
Шебианские докеры, видно, давно не имели дела с крупногабаритным грузом, и на то, чтобы вытащить на причал огромный пластиковый короб, у них ушло времени раза в три больше, чем у зиглиндиан, тот же ящик грузивших. Упаковку тут же растворили аэрозолем, и Гросс невольно усмехнулся. Эта штука радовала его. Для пилота-истребителя нет ничего красивее Тецимы-«девятки», пусть даже он уже довольно давно переместил драгоценное седалище в руководящее кресло. Интересно, свойствен ли нарциссизм самому Назгулу?
Вон он какой! Его даже женщина любит!
Кабина и все капоты были опломбированы, о том, чтобы посадить туда техника и въехать в ангар своим ходом, включив двигатель, не было и речи. Потому машину прицепили к кару и на буксире провезли в широкие ворота лаборатории. Гросс пригнулся, пропуская над головой стабилизатор, и пошел следом, чтобы осмотреть оборудование.
Увиденное озадачило его. Разумеется, тут было чисто, свет показался ему слишком резким и насыщенным ультрафиолетом. И все же оборудование тут ставили не в спешке. Тяжелые распределительные шкафы оставляют следы на напольном покрытии, и те, которым несколько дней, отличаются от свежих. К тому же, учитывая опыт обращения местного персонала низшей категории с тяжелыми и объемными предметами: ни за что бы они не подготовили этот зал за то недолгое время, что у них было.
К тому же он был больше. Перегородка из зеленой, натянутой на каркас синтеткани разделяла его как минимум пополам, потолок над нею уходил дальше, туда же тянулись провода. Времени у них было — ага! — только ширму эту поставить. Другой заказ? Тайна от наших глаз? Казалось бы, это нормально, но... плох тот госслужащий, что не хочет знать чужого секрета. Вдруг державе пригодится?
Шагая шире, Гросс опередил медленно ползущий кар и обернулся на Назгула, подмигнув его надвигающемуся тупому носу. Тем, кто не имел дела с этими ребятами, чертовски трудно осознать, что они видят и слышат в широком диапазоне. А еще они терпеть не могут, когда их фамильярно похлопывают по броне.
Кар плавно довернул, останавливаясь, чтобы истребитель по инерции занял отведенное для него место, но, похоже, не рассчитал: продолжал катиться по прямой, Тецима дернула цепь привязи, кар пошел юзом, стабилизатор описал некрасивую кривую, в точности как если бы взмахнул рукой падающий человек, и вспорол разделяющую зал ширму. Треск синтеткани, грохот падающих рам.