улице Мон Табор, где ее хорошо знали,-- не хотелось встречаться со
знакомыми. Самой нужно трезво обо всем поразмыслить. Первый шаг, второй,
третий; первый, второй, третий... Вдруг ей показалось, что у нее
перекосились мозги, встали вверх тормашками, как на картине в духе поп-арта.
Завитки, кубики, они образуют иллюзорные узоры, которые начинаются и
заканчиваются в одной и той же точке.
Поговорить бы с кем-нибудь -- о чем угодно. Жан-Жаку решила ничего не
сообщать бесполезно. Но в ресторане возле ее отеля, где собирались только
красивые женщины, с бутылкой "Полли фюме" на столике, он был так к ней
внимателен, заботлив, сразу догадался -- с ней случилось что-то недоброе --
и так привлекателен в своем темном костюме с узким галстуком, выглядел таким
цивилизованным, что все вышло самой собой. Как она весело смеялась, все
рассказывая ему; как вышучивала этого сухаря в коричневом костюме --
доктора; как была отважна, смела, решительна. А сам Жан-Жак уже не
спрашивал: "Почему именно я? -- говорил: "Это серьезное дело, нужно все
обсудить как следует". И увез ее в Булонский лес на своем гоночном
английском автомобиле, перед которым не устоять ни одной девушке, и там они
нежась на солнышке, пили кофе с бренди. В их конторе, сделала она вывод,
наверняка на ланч уходит часа четыре, не меньше...
Сидя напротив него за столиком, глядя на гребцов, мчащихся мимо
расцветающих тюльпанов, она уже не так скорбела по поводу того снежного
уик-энда. Может, и вообще больше о нем не жалела. Как ее позабавило, когда
она увела его из-под носа молодых девушек, с обтянутыми пышными бедрами,
устроивших на него засаду. Чего стоило одно ее благородное чувство
одержанного триумфа,-- ведь она много старше других дам неуверенная в себе
лыжница-новичок здесь приближается уже к критическому возрасту. Не носится
как угорелая с крутых холмов, подобно восхищенным и восторженным, пожирающим
все вокруг глазами детям.
Жан-Жак любовно накрыл ее руку своей ладонью на металлической крышке
столика,-- так приятно сидеть вместе на солнышке... Но не настолько, чтобы
ложиться с ним в постель,-- сразу дала ему это понять. С присущей ему
грациозностью он принял ее условие. Эти французы погубят кого угодно...
Когда он вытащил из кармана бумажник, чтобы расплатиться, она заметила
краем глаза фотографию молодой девушки; под целлулоидной пленкой.
Потребовала, чтобы он показал: его жена -- улыбающаяся, спокойная, милая, с
широко раскрытыми серыми глазами. Она не любит горы, а лыжи просто
ненавидит,-- объяснил он Розмари.-- Поэтому я обычно и уезжаю на уик-энды
один, без нее.
Ну, это их дела, ей-то что до того? В каждой семье свои правила. Она,
Розмари, вмешиваться не будет, зачем это ей? Жан-Жак сидит перед ней,
ласково сжимает ее руку -- не как любовник, а как друг, который ей нужен и
берет обязательство помочь ей; он совсем не эгоист.
-- Само собой,-- заключил он,-- сколько бы это ни стоило, я...
-- Мне такая помощь не нужна! -- торопливо прервала его она.
-- Сколько у тебя времени, Розмари? -- Я имею в виду -- когда ты
собираешься домой?
-- Уже должна быть там.
-- И что там, в Америке?1
1 В Америке после войны были запрещены аборты, как и в некоторых
странах Европы.
Отняв у него руку, вспомнила вдруг, что ей рассказывали друзья.
Затемненные комнаты с сомнительными соседями; деньги надо платить вперед;
неряшливые няньки, преступники доктора; возвращаешься, спотыкаясь, через два
часа домой -- скорее, подальше от этих ужасных дверей, на которых нет
никаких табличек...
-- Все на свете лучше, чем моя дорогая родная земля.
-- Да, я слышал... краем уха.-- Жан-Жак покачал головой.-- В каких
странах мы живем! -- загляделся на пылающий огонь распускающихся тюльпанов,
думая об идиотизме некоторых наций.
А у нее вновь мозг перевернулся вверх тормашками как на картине в духе
поп-арта.
-- В этот уик-энд я еду в Швейцарию.-- Весеннее катание на лыжах.-- И с
виноватым видом посмотрел на нее. Все договорено еще за несколько недель.
Остановлюсь в Цюрихе; у меня там друзья,-- может, найду сговорчивого врача.
-- Психиатра2.
2 Разрешения на аборт в те времена беспрепятственно давали своим
пациентам врачи-психиатры.
-- Конечно. Вернусь во вторник. Подождешь?
Опять в голове у нее картина в духе поп-арта,-- еще целая неделя...
-- Да, подожду.
-- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург, Розмари,-- по делам.
Оттуда -- прямо в Швейцарию. Так что не смогу развлечь тебя здесь, в Париже.
-- Ничего страшного, развлекусь сама.-- "Развлекусь" -- какое странное
слово.-- Ты очень добр ко мне.
Какой-то пустой, бессодержательный разговор, но ей хотелось подтвердить
для себя внутренне сложившееся о нем мнение.
Жан-Жак посмотрел на часы. "Всегда наступает такой момент,-- подумала
она,-- когда мужчина -- когда лучший из всех мужчин -- начинает поглядывать
на часы".
Она открывала дверь, и тут зазвонил телефон.
-- Это Элдред Гаррисон,-- раздался в трубке приятный, мягкий английский
баритон.-- Я друг Берта. Как и еще многих.-- И засмеялся.-- Он сообщил мне,
что вы одна, скучаете в Париже, и попросил меня присмотреть за вами. Вы
сейчас свободны? Не пообедать ли нам вместе?
-- Ну, знаете...-- Собралась уже ему отказать.
-- Я обедаю в компании друзей -- что-то вроде небольшой вечеринки.
Можем зайти за вами в отель и захватить вас.
Розмари оглядела комнату: грязные, в пятнах обои, тусклые лампочки --
при таком свете долго не почитаешь... Теперь все в этой комнате, как и в
голове у нее, перевернулось вверх тормашками -- словно на картине поп-арта.
Целую неделю еще ждать... Разве высидишь в таких апартаментах неделю?
-- Очень любезно с вашей стороны, мистер Гаррисон.
-- С нетерпением жду встречи.-- Пусть он произнес эту фразу не столь
сердечно, зато мягко, проникновенно.-- Скажем, в восемь. Вас устраивает?
-- Хорошо, я буду готова.
Без пяти восемь она сидела в холле отеля; небрежно стянула волосы узлом
на затылке и надела самый свой неброский туалет -- не хочется на этой неделе
привлекать к себе чье-то внимание, пусть даже англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молодая девушка, со светлыми
волосами и явно славянскими скулами; красивая, круглолицая, как ребенок;
казалось, ей доставляло удовольствие все время улыбаться. По всей видимости,
она не располагала деньгами, чтобы тратиться на туалеты. Несомненно,
понравилась бы Жану-Жаку и он стал бы таскать ее по третьеразрядным
ресторанам. Рядом с ней -- высокий мужчина, с безукоризненно приглаженными
щеткой волосами, слегка сутулый, в элегантном сером костюме модного покроя.
А голос Розмари сразу узнала -- слышала именно его по телефону. Бросив на
них первый взгляд, скрестила ноги у лодыжек и ждала, когда они к ней
подойдут. Мужчина спросил что-то у консьержки, и она указала ему рукой на
сидевшую у окна Розмари. Оба, улыбаясь, сразу подошли к ней.
-- Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать, миссис Маклейн? -- любезно
осведомился Гаррисон.
Встав, она с улыбкой протянула ему руку,-- сегодня вечером никаких
непредвиденных неприятностей не будет.
Но Розмари упустила из виду выпивку. Гаррисон строго придерживался
своего расписания -- опрокидывать по стаканчику виски каждые четверть часа.
Причем его правилу должны следовать все, даже эта милая девушка, Анна,
полька, приехавшая четыре месяца назад из Варшавы. Говорит на пяти языках,
работает регистратором в отеле. Очень стремится выйти замуж за американца,--
получить новый паспорт и власти не вышлют ее обратно в Варшаву. Сразу ясно,
что ее устроит лишь фиктивный брак: быстрый развод и желанный паспорт в
кармане.
Гаррисон, как он сказал, чем-то занимается в английском посольстве; он
благодушно улыбался Анне. "По-видимому,-- подумала Розмари,-- чувствует
облегчение, что Анну не устроит британский паспорт. Выискивает для себя
американочку". Гаррисон опять распорядился разлить по стаканчикам виски для
всех. Нужно признать, что виски совсем на него не действует: сидит
совершенно прямо, руки не дрожат, когда зажигает сигареты, голос такой же
низкий, бархатистый,-- голос джентльмена, отвечающего всем требованиям
воспитанности и культуры,-- такой часто можно услышать в английских клубах.
Британская империя скорее всего, окончательно не развалилась только
благодаря таким людям, как он.
Облюбовали маленький, темный бар неподалеку от отеля Розмари.
-- Какое чудное, удобное местечко,-- заметил Гаррисон.
Однако в Париже таких чудных, удобных местечек для него хоть пруд пруди
-- Розмари в этом вполне уверилась,-- он знал большинство посетителей,
сидевших в баре. Несколько англичан такого же, как Гаррисон возраста (явно
за тридцать), несколько французов помоложе. Виски появлялось неукоснительно
-- по расписанию.
Вдруг перед глазами Розмари бар стал терять четкие очертания, все
расплывалось, как в тумане, голова слегка кружилась... Предстоял еще обед с
каким-то молодым американцем, и она никак не могла взять в толк, где же они
с ним встретятся.
Вели разговор о Берте: армия только что вошла в Афины; Берт, конечно,
будет в восторге -- обожает любые неприятности, родная для него стихия.
-- Очень боюсь за него,-- признался Гаррисон.-- Берту всегда как
следует достается -- ему нравится грубая игра. В один прекрасный день он
окажется в гавани Пирея или еще в какой-нибудь, похуже.
Розмари согласно кивнула.
-- Знаете, я думаю точно так же. Сколько раз говорила ему об этом. А
он: Ах, любовь, моя, мужчина должен делать что положено мужчине. Не забывай
об этом, любовь моя!"
Анна улыбалась сидя перед своим пятым стаканчиком. Как она в эту минуту
напоминает Розмари ее собственную дочь: точно так же улыбается, со стаканом
молока в руке, на сон грядущий.
-- Знавала я еще одного человека такого же, как он,-- вспомнила
Розмари.-- Дизайнер, занимался интерьерами. Приятный человек, невысокий
такой, тихий, возрастом за пятьдесят. Не крикливый, не задиристый, как Берт;
американец. Его избили до смерти трое матросов в баре в Ливорно. Никто так и
не узнал, что он там делал, в этом Ливорно.
Как же его звали? Знала была уверена, что знала. Встречалась с ним
десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он еще изобрел какой-то
особенный стул -- она отлично помнит. Как раздражает, как злит, что никак не
может восстановить в памяти его имя... Очень дурное предзнаменование.
Человек, с которым ты беседовала часами, сделал важное в своей жизни --
важное в своей жизни -- изобрел необычный стул,-- этот человек теперь мертв,
а ты не можешь вспомнить его имя. Очень дурное предзнаменование...
Очередной раунд выпивки; Анна все улыбается; в баре становится заметно
темнее. Ох, не надо бы, чтобы Берт очутился в Афинах,-- там на улицах полно
танков, комендантский час; людей грабят, наставляя на жертву пистолет;
солдаты нервничают, не понимают английских шуток из сказок. "Будь скорбно
печальной -- любовь моя!"...
Наконец они покинули бар; перешли через мост. Река так медленно течет
между замечательными памятниками; Париж -- истинная Библия, высеченная в
камне; Виктор Гюго и все другие... Какой-то таксист чуть не сбил их с ног,
облив потоком площадной брани.
-- Заткнись! -- рявкнул Гаррисон по-французски.
Вот уж совсем на него не похоже...
Анна по-прежнему улыбается.
-- Видите, как опасно на этих улицах! -- Гаррисон крепче сжал локоть
Розмари,-- он явно взял на себя миссию оказывать ей всяческую поддержку.--
Один малый, француз, мой знакомый, столкнулся на боковой улочке, возле
Оперы, с другой машиной. Выскочил водитель и уложил моего приятеля на месте
-- прямо на глазах у жены. А он ведь был знатоком каратэ или что-то в этом
роде.
Анна не переставая улыбаться вставила:
-- В Варшаве еще хуже.
В Варшаве она сидела в тюрьме,-- правда, всего сорок восемь часов, но
все равно -- в тюрьме.
В небольшом ресторанчике неподалеку от Елисейских полей у стойки бара
они ожидали американца. Виски поступало периодически, но американца все не
было. За столиками -- мужчины по одному у каждого в руках газета. На первой
полосе -- фотография двух толстячков: пожилые джентльмены довольно робко
тычут друг друга рапирами. Сегодня утром в Нейли, в одном парке, состоялась
дуэль между двумя членами палаты депутатов; пролилась кровь -- совсем
немного, пустячный укол в руку. Честь, таким образом, восстановлена. Ну что
вы хотите? Франция...
-- Мне всего шестнадцать,-- рассказывала Анна.-- Приглашают меня на
вечеринку -- один итальянский дипломат. Среди иностранцев я пользуюсь
большим спросом из-за знания языков.-- Анна, по-видимому, большая
любительница грамматического настоящего времени в рассказах о прошлом. Пью
все еще только фруктовый сок. Потом всех присутствующих поляков
арестовывают.
-- Encore trois whireys, Jean!1 -- крикнул Гаррисон бармену.
1 Еще три виски, Жан! (фр.).
-- Этот дипломат контрабандой вывозит из Польши произведения искусства
-- продолжала Анна,-- большой любитель. Полиция допрашивает меня в течение
десяти часов в маленькой тюремной камере. Хотят, чтобы я рассказала, как
помогаю вывозить контрабандным путем произведения искусства и сколько мне за
это платят. К тому же утверждают, что я шпионка. Что мне остается? Только
расплакаться -- я ведь ничего не знаю. Приглашают меня на вечеринку -- иду
на вечеринку. Говорю им, что хочу повидаться с мамой, а они -- что посадят
меня под замок и будут держать здесь, в тюрьме, пока не заговорю. А до тех
пор никто не узнает, где я нахожусь, никогда.-- Улыбнулась.-- Сажают ко мне
в камеру двух других женщин -- проституток. Те разговаривают со мной очень
грубо, смеются, когда я заливаюсь слезами. Они уже три месяца в тюрьме и не
знают, когда их выпустят. Просто с ума сходят по мужчинам. "Три месяца без
мужика -- это о-очень долго...". Из тряпок сооружают что-то...-- и
заколебалась, не умея подобрать точное слово,-- похожее... на этот...
предмет... ну, мужской половой орган.
-- Пенис,-- услужливо подсказал англичанин.
-- Ублажают им себя по очереди. Потом хотят опробовать и на мне. Я
страшно визжу; в камеру входит надзиратель; они смеются. Говорят: месяца
через три завизжу еще не так -- кричать стану, требовать, чтоб дали мне
попользоваться этой штуковиной.-- Анна улыбалась потягивая виски.-- На
следующий день вечером меня освобождают. Я не должна никому говорить, где
была. Вот как я оказалась здесь, в Париже. Очень хочу выйти замуж за
американца, уехать в Америку и жить там.
Словно по волшебству, стоило ей произнести "американца", "Америку",-- и
этот американец вошел в ресторан. С ним -- какой-то молодой англичанин,
белокурый с розовыми щечками, похожий на главного героя из кинофильма "Конец
путешествия". Американца звали Кэррол; продолговатое, изможденное, загорелое
лицо; кожаный пиджак, черный свитер.
Американец -- фотограф "Новостей дня", работает в каком-то крупном
агентстве. Только что вернулся из командировки во Вьетнам; опоздание свое
объяснил: долго ждал в конторе, когда проявят и напечатают его снимки,-- до
сих пор не сделали. Англичанин, его приятель, имел какое-то отношение к
Би-би-си и на вид казался очень робким молодым человеком. Американец
поцеловал Анну,-- само собой, дружески: он не из тех, кого устроит фиктивный
брак.
Опять явились стаканчики с виски; Розмари вся сияла. Молодой англичанин
все время вспыхивал, как только она перехватывала его взгляд, брошенный, на
нее исподтишка. Куда лучше все же быть здесь, чем сидеть и мрачно размышлять
неизвестно о чем в своем номере, с тусклыми лампочками -- настолько, что
даже читать нельзя, чтобы убить время.
-- Тюрьма -- это вершина человеческого опыта,-- проговорил задумчиво
Гаррисон, не сбиваясь с ритма своего расписания в отношении виски.
Рассказ Анны разбудил его воспоминания. Оказалось -- он пробыл три года
в японском лагере для военнопленных.
-- Там твой характер подвергается истинному испытанию -- куда в большей
степени, чем на поле боя.
Сидели уже за столиком в ресторане и приступили к закускам --
разнообразием их был знаменит этот ресторан. Рядом со столиком поместились
две тележки, уставленные тарелками: тунец, сардины, мелкий редис, сельдерей
под соусом, яйца под майонезом, свежие грибы в масле, рагу из баклажанов,
помидоров и кабачков, сосиски разных сортов, паштеты... Такими лакомствами
можно накормить целую армию голодающих в Париже. Молодой англичанин сидел
рядом с Розмари. Случайно коснувшись под столом ногой бедра Розмари, так
поспешно убрал ее, будто это было не бедро, а острый штык. На смену виски
плавно пришло вино -- божоле нового урожая. Бутылки с ярко-красными
наклейками то появлялись на столе, то исчезали, уже пустые.
-- У охранников была одна невинная забава,-- рассказывал Гаррисон,--
они курили, нарочито медленно затягиваясь, перед нами, а сотня военнопленных
-- умиравших от голода, одетых в жалкие лохмотья -- жадно взирала на них, и
каждый готов был отдать жизнь за одну сигарету. Я нисколько не
преувеличиваю.
Стояла мертвая тишина; никто не двигался; все стояли молча, пожирая
глазами коротышку с ружьем на плече, который спокойно покуривал, лишь
изредка затягиваясь,-- сигарета бесцельно тлела у него в руке. Когда от нее
оставалась половина, он бросал бычок на землю, растаптывал сапогом и отходил
от нас на несколько ярдов. И в это самое мгновение сотня людей падала на
колени; яростно толкали и били друг друга, царапались, ругались, отталкивали
соседа, чтобы схватить мелкие крошки табака... А охранники, глядя на эту
кучу-малу, от души потешались над нами.
-- Да, этот магический Восток...-- произнес Кэррол.-- Такие же примерно
сцены я наблюдал во Вьетнаме.
Розмари надеялась, что он не станет приводить столь же тошнотворные
детали. Такие аппетитные закуски, прекрасное вино, да и виски выпито
немало,-- может быть, все это вновь сделает ее пребывание в Париже приятным
и счастливым. К счастью, Кэррол оказался неразговорчивым, зря она опасалась.
Он только полез в карман, извлек фотографию и положил на стол перед Розмари.
Одна из тех, что повсюду попадаются на глаза в эти дни. Старая, лет под
восемьдесят женщина, вся в черном, сидит на корточках спиной к стене,
протянув вперед руку для милостыни; рядом с ней маленькая, почти совсем
голая, видно, умирающая от голода девочка с большими щенячьими глазами.
Стройная евроазиатская девица, сильно накрашенная, с пышной, высокой
прической, в шелковом платье с разрезами, демонстрирующими великолепные
ноги, проходит мимо этой несчастной старухи, не обращая на него никакого
внимания, словно ее не существует. На заднем плане -- стена, где кто-то
написал мелом большими буквами: "Бог здесь был, но долго не задержался".
Я сделал этот снимок для своего редактора отдела религии,-- объяснил
Кэрол, наливая себе вина.
Анна взяла в руки фотографию.
-- Какая девушка! -- восхитилась она.-- Будь я мужчиной, не стала бы и
глядеть на белых женщин.-- И передала фотографию молодому англичанину.
Тот долго, внимательно ее разглядывал, потом вымолвил:
-- В Китае, насколько мне известно, больше нищих нет.-- Вдруг густо
покраснел, словно сказал непристойность, и быстро положил фотографию на
место.
Элдред Гаррисон, вскинув голову, словно проснувшаяся птица, посмотрел
на нее.
-- Новое американское искусство -- граффити. Общение с помощью надписей
на стенах.-- И улыбнулся своей шутке, хотя она ему самому, кажется, не очень
понравилась.
Кэррол спрятал фотографию в карман.
-- Я не видел там женщины два с половиной года.-- Гаррисон, принялся за
бифштекс.
Париж, однако, столица ошеломляющих бесед,-- взять хотя бы Флобера с
его друзьями. Розмари стала вдруг придумывать более или менее подходящие
предлоги, чтобы уйти не дожидаясь десерта. Молодой англичанин налил ей еще
вина, наполнив почти до краев большой стакан.
-- Благодарю вас.
Чувствуя себя по-прежнему неловко, он отвернулся. него красивый,
длинный, типично английский нос, белесые ресницы, немного втянутые розовые
щеки и полные, как у девушки, губы. В кармане должна торчать "Алиса в стране
чудес".
Ох уж эти разговоры о войне... Интересно, как он прореагирует, если она
тихо, не повышая голоса задаст вопрос:
-- Не знаком ли кто-нибудь из вас с опытным врачом, на которого можно
положиться? Речь об аборте.
-- У нас в лагере была большая группа гурков1, сотни две, не меньше.--
Гаррисон разрезал на кусочки бифштекс. "Ну все, сегодня у нас вечер
воспоминаний о Дальнем Востоке",-- подумала Розмари.
1 Объединение различных восточных народов, составивших ядро современных
жителей Непала.
-- Чудесные парни. Превосходные солдаты,-- продолжал Гаррисон.-- Чего
только не предпринимали япошки, чтобы переманить их на свою сторону. Все же
братья по цвету кожи, которых нещадно эксплуатируют эти белые империалисты,
ну и все такое прочее. Им выдавали дополнительные пайки -- поровну между
всеми пленными. Ну, а что касается сигарет...-- И покачал головой с
удивлением, не покидавшим его и спустя двадцать пять лет.-- Принимали без
звука эти сигареты... А потом, все словно по команде разрывали их на мелкие
кусочки -- прямо перед охранниками. Те только громко смеялись и на следующий
день выдавали им еще больше сигарет -- вся сцена повторялась сызнова. Так
продолжалось более полугода. Какая-то нечеловеческая дисциплина. Бойцами они
были замечательными, на удивление. Все им нипочем: непролазная грязь, пыль,
падающие рядом убитые товарищи.
Гаррисон потягивал вино, выпивка, казалось, лишь раззадоривала его
аппетит, а давно минувшие лишения только обостряли получаемое от еды
удовольствие.
-- Наконец полковник собрал их всех и сказал, что пора это прекратить.
Какое унижение для них если эти япошки в самом деле думают, что сумеют их
подкупить. Нужен какой-то убедительный поступок, запоминающаяся акция. Убить
япошку -- убить при всех, публично. Посовещались по поводу деталей такого
плана, раздали им лопаты. Кто-то должен наточить лопату до остроты бритвы и
наутро, когда будут уточнены все подробности, снести ею голову с плеч
ближайшего к ним охранника.
Гаррисон, справившись с бифштексом, отодвинул слегка тарелку, помолчал,
вспоминая свое пребывание в Азии.
-- Так вот, полковник потребовал для этого задания добровольца. Все как
один, словно на параде, сделали шаг вперед. Полковник долго не выбирал --
показал на ближайшего к себе бойца. Самоубийца всю ночь затачивал свою
лопату с помощью большого камня. Утром, как только взошло солнце, подошел к
охраннику, который зачитывал для них наряды, и хладнокровно размозжил ему
голову. Разумеется, его тут же, на месте, застрелили, а потом обезглавили
пятьдесят его товарищей. Но все же япошки больше не раздавали гуркам
сигареты.
-- Как я рад, что тогда еще не дорос до этой войны,-- сказал Кэррол.
-- Прошу меня извинить,-- Розмари встала,-- я сейчас вернусь.
Женский туалет наверху; она медленно поднялась по ступеням, крепко
держась за перила и стараясь не шататься. В туалете побрызгала холодной
водой на отяжелевшие веки, но средство это явно оказалось неэффективным,
принимая во внимание, сколько виски, а потом вина она выпила, да еще эти
пятьдесят обезглавленных гурок... Точными, выверенными движениями освежила
помаду на губах; посмотрев на себя в зеркало, с удивлением заметила -- лицо
свежее: этакая милая американская дама, туристка; развлекается поздним
вечером в Париже с теми, с кем наверняка всегда можно здесь познакомиться.
Будь тут другой выход -- выскользнула бы и этого бы никто не заметил; давно
убежала бы домой.
Армстед, осенило ее вдруг, Бриан Армстед,-- вот имя того дизайнера по
интерьеру, которого нашли мертвым в Ливорно. Насколько она помнит, занимался
каждый день йогой: однажды она встретила его на пляже в Саутгемптоне и сразу
обратила внимание, какое у него крепко сбитое, тренированное тело, стройные
ноги и маленькие загорелые ступни с ногтями, покрытыми бесцветным лаком.
За дверью туалета, на лестничной площадке, света не было -- там царила
темнота. Розмари осторожно стала спускаться с лестницы, ориентируясь на
свет, падающий со стороны ярко освещенного ресторана,-- и вдруг попятилась
назад, негромко вскрикнув: кто-то дотронулся до ее запястья...
-- Миссис Маклейн,-- прошептал мужской голос,-- не пугайтесь! Мне
хотелось поговорить с вами наедине.
Тот самый молодой англичанин; произнес это торопливо.
-- Мне показалось, вы чем-то расстроены.
-- Да нет, ответила она, пытаясь вспомнить его имя: Роберт, Ральф?..
Нет, не то: неважная у нее сегодня вечером память на имена.-- Мне и раньше
приходилось бывать в компаниях бывших военных.
-- Все равно, ему не стоило вести беседу на эту тему.
Ах да, Родни, его зовут Родни!
-- Я имею в виду Элдреда. Все потому, что вы американцы -- вы и
фотограф. Он просто одержим тем, что вы творите там, во Вьетнаме. Его
комната увешана самыми отвратительными фотографиями -- он их собирает. Вот
почему он так подружился с Кэрролом. Элдред очень мирный человек, сама мысль
о насилии для него невыносима. Но он слишком вежлив, чтобы вступать с вами в
открытый спор, и вообще очень любит американцев. Вот и вспоминает постоянно
все эти ужасы, через которые ему пришлось пройти. Будто хочет всем сказать:
"Не нужно больше всех этих ужасов, прошу вас!"
-- Творим... во Вьетнаме? -- как-то бессмысленно переспросила она,
чувствуя себя полной идиоткой -- стоять здесь, возле женского туалета, на
темной лестнице, и объясняться с этим нервным молодым человеком -- он
знакомыми. Самой нужно трезво обо всем поразмыслить. Первый шаг, второй,
третий; первый, второй, третий... Вдруг ей показалось, что у нее
перекосились мозги, встали вверх тормашками, как на картине в духе поп-арта.
Завитки, кубики, они образуют иллюзорные узоры, которые начинаются и
заканчиваются в одной и той же точке.
Поговорить бы с кем-нибудь -- о чем угодно. Жан-Жаку решила ничего не
сообщать бесполезно. Но в ресторане возле ее отеля, где собирались только
красивые женщины, с бутылкой "Полли фюме" на столике, он был так к ней
внимателен, заботлив, сразу догадался -- с ней случилось что-то недоброе --
и так привлекателен в своем темном костюме с узким галстуком, выглядел таким
цивилизованным, что все вышло самой собой. Как она весело смеялась, все
рассказывая ему; как вышучивала этого сухаря в коричневом костюме --
доктора; как была отважна, смела, решительна. А сам Жан-Жак уже не
спрашивал: "Почему именно я? -- говорил: "Это серьезное дело, нужно все
обсудить как следует". И увез ее в Булонский лес на своем гоночном
английском автомобиле, перед которым не устоять ни одной девушке, и там они
нежась на солнышке, пили кофе с бренди. В их конторе, сделала она вывод,
наверняка на ланч уходит часа четыре, не меньше...
Сидя напротив него за столиком, глядя на гребцов, мчащихся мимо
расцветающих тюльпанов, она уже не так скорбела по поводу того снежного
уик-энда. Может, и вообще больше о нем не жалела. Как ее позабавило, когда
она увела его из-под носа молодых девушек, с обтянутыми пышными бедрами,
устроивших на него засаду. Чего стоило одно ее благородное чувство
одержанного триумфа,-- ведь она много старше других дам неуверенная в себе
лыжница-новичок здесь приближается уже к критическому возрасту. Не носится
как угорелая с крутых холмов, подобно восхищенным и восторженным, пожирающим
все вокруг глазами детям.
Жан-Жак любовно накрыл ее руку своей ладонью на металлической крышке
столика,-- так приятно сидеть вместе на солнышке... Но не настолько, чтобы
ложиться с ним в постель,-- сразу дала ему это понять. С присущей ему
грациозностью он принял ее условие. Эти французы погубят кого угодно...
Когда он вытащил из кармана бумажник, чтобы расплатиться, она заметила
краем глаза фотографию молодой девушки; под целлулоидной пленкой.
Потребовала, чтобы он показал: его жена -- улыбающаяся, спокойная, милая, с
широко раскрытыми серыми глазами. Она не любит горы, а лыжи просто
ненавидит,-- объяснил он Розмари.-- Поэтому я обычно и уезжаю на уик-энды
один, без нее.
Ну, это их дела, ей-то что до того? В каждой семье свои правила. Она,
Розмари, вмешиваться не будет, зачем это ей? Жан-Жак сидит перед ней,
ласково сжимает ее руку -- не как любовник, а как друг, который ей нужен и
берет обязательство помочь ей; он совсем не эгоист.
-- Само собой,-- заключил он,-- сколько бы это ни стоило, я...
-- Мне такая помощь не нужна! -- торопливо прервала его она.
-- Сколько у тебя времени, Розмари? -- Я имею в виду -- когда ты
собираешься домой?
-- Уже должна быть там.
-- И что там, в Америке?1
1 В Америке после войны были запрещены аборты, как и в некоторых
странах Европы.
Отняв у него руку, вспомнила вдруг, что ей рассказывали друзья.
Затемненные комнаты с сомнительными соседями; деньги надо платить вперед;
неряшливые няньки, преступники доктора; возвращаешься, спотыкаясь, через два
часа домой -- скорее, подальше от этих ужасных дверей, на которых нет
никаких табличек...
-- Все на свете лучше, чем моя дорогая родная земля.
-- Да, я слышал... краем уха.-- Жан-Жак покачал головой.-- В каких
странах мы живем! -- загляделся на пылающий огонь распускающихся тюльпанов,
думая об идиотизме некоторых наций.
А у нее вновь мозг перевернулся вверх тормашками как на картине в духе
поп-арта.
-- В этот уик-энд я еду в Швейцарию.-- Весеннее катание на лыжах.-- И с
виноватым видом посмотрел на нее. Все договорено еще за несколько недель.
Остановлюсь в Цюрихе; у меня там друзья,-- может, найду сговорчивого врача.
-- Психиатра2.
2 Разрешения на аборт в те времена беспрепятственно давали своим
пациентам врачи-психиатры.
-- Конечно. Вернусь во вторник. Подождешь?
Опять в голове у нее картина в духе поп-арта,-- еще целая неделя...
-- Да, подожду.
-- К сожалению, завтра я уезжаю в Страсбург, Розмари,-- по делам.
Оттуда -- прямо в Швейцарию. Так что не смогу развлечь тебя здесь, в Париже.
-- Ничего страшного, развлекусь сама.-- "Развлекусь" -- какое странное
слово.-- Ты очень добр ко мне.
Какой-то пустой, бессодержательный разговор, но ей хотелось подтвердить
для себя внутренне сложившееся о нем мнение.
Жан-Жак посмотрел на часы. "Всегда наступает такой момент,-- подумала
она,-- когда мужчина -- когда лучший из всех мужчин -- начинает поглядывать
на часы".
Она открывала дверь, и тут зазвонил телефон.
-- Это Элдред Гаррисон,-- раздался в трубке приятный, мягкий английский
баритон.-- Я друг Берта. Как и еще многих.-- И засмеялся.-- Он сообщил мне,
что вы одна, скучаете в Париже, и попросил меня присмотреть за вами. Вы
сейчас свободны? Не пообедать ли нам вместе?
-- Ну, знаете...-- Собралась уже ему отказать.
-- Я обедаю в компании друзей -- что-то вроде небольшой вечеринки.
Можем зайти за вами в отель и захватить вас.
Розмари оглядела комнату: грязные, в пятнах обои, тусклые лампочки --
при таком свете долго не почитаешь... Теперь все в этой комнате, как и в
голове у нее, перевернулось вверх тормашками -- словно на картине поп-арта.
Целую неделю еще ждать... Разве высидишь в таких апартаментах неделю?
-- Очень любезно с вашей стороны, мистер Гаррисон.
-- С нетерпением жду встречи.-- Пусть он произнес эту фразу не столь
сердечно, зато мягко, проникновенно.-- Скажем, в восемь. Вас устраивает?
-- Хорошо, я буду готова.
Без пяти восемь она сидела в холле отеля; небрежно стянула волосы узлом
на затылке и надела самый свой неброский туалет -- не хочется на этой неделе
привлекать к себе чье-то внимание, пусть даже англичанина.
Ровно в восемь в отель вошла пара. Молодая девушка, со светлыми
волосами и явно славянскими скулами; красивая, круглолицая, как ребенок;
казалось, ей доставляло удовольствие все время улыбаться. По всей видимости,
она не располагала деньгами, чтобы тратиться на туалеты. Несомненно,
понравилась бы Жану-Жаку и он стал бы таскать ее по третьеразрядным
ресторанам. Рядом с ней -- высокий мужчина, с безукоризненно приглаженными
щеткой волосами, слегка сутулый, в элегантном сером костюме модного покроя.
А голос Розмари сразу узнала -- слышала именно его по телефону. Бросив на
них первый взгляд, скрестила ноги у лодыжек и ждала, когда они к ней
подойдут. Мужчина спросил что-то у консьержки, и она указала ему рукой на
сидевшую у окна Розмари. Оба, улыбаясь, сразу подошли к ней.
-- Надеюсь, мы не заставили вас долго ждать, миссис Маклейн? -- любезно
осведомился Гаррисон.
Встав, она с улыбкой протянула ему руку,-- сегодня вечером никаких
непредвиденных неприятностей не будет.
Но Розмари упустила из виду выпивку. Гаррисон строго придерживался
своего расписания -- опрокидывать по стаканчику виски каждые четверть часа.
Причем его правилу должны следовать все, даже эта милая девушка, Анна,
полька, приехавшая четыре месяца назад из Варшавы. Говорит на пяти языках,
работает регистратором в отеле. Очень стремится выйти замуж за американца,--
получить новый паспорт и власти не вышлют ее обратно в Варшаву. Сразу ясно,
что ее устроит лишь фиктивный брак: быстрый развод и желанный паспорт в
кармане.
Гаррисон, как он сказал, чем-то занимается в английском посольстве; он
благодушно улыбался Анне. "По-видимому,-- подумала Розмари,-- чувствует
облегчение, что Анну не устроит британский паспорт. Выискивает для себя
американочку". Гаррисон опять распорядился разлить по стаканчикам виски для
всех. Нужно признать, что виски совсем на него не действует: сидит
совершенно прямо, руки не дрожат, когда зажигает сигареты, голос такой же
низкий, бархатистый,-- голос джентльмена, отвечающего всем требованиям
воспитанности и культуры,-- такой часто можно услышать в английских клубах.
Британская империя скорее всего, окончательно не развалилась только
благодаря таким людям, как он.
Облюбовали маленький, темный бар неподалеку от отеля Розмари.
-- Какое чудное, удобное местечко,-- заметил Гаррисон.
Однако в Париже таких чудных, удобных местечек для него хоть пруд пруди
-- Розмари в этом вполне уверилась,-- он знал большинство посетителей,
сидевших в баре. Несколько англичан такого же, как Гаррисон возраста (явно
за тридцать), несколько французов помоложе. Виски появлялось неукоснительно
-- по расписанию.
Вдруг перед глазами Розмари бар стал терять четкие очертания, все
расплывалось, как в тумане, голова слегка кружилась... Предстоял еще обед с
каким-то молодым американцем, и она никак не могла взять в толк, где же они
с ним встретятся.
Вели разговор о Берте: армия только что вошла в Афины; Берт, конечно,
будет в восторге -- обожает любые неприятности, родная для него стихия.
-- Очень боюсь за него,-- признался Гаррисон.-- Берту всегда как
следует достается -- ему нравится грубая игра. В один прекрасный день он
окажется в гавани Пирея или еще в какой-нибудь, похуже.
Розмари согласно кивнула.
-- Знаете, я думаю точно так же. Сколько раз говорила ему об этом. А
он: Ах, любовь, моя, мужчина должен делать что положено мужчине. Не забывай
об этом, любовь моя!"
Анна улыбалась сидя перед своим пятым стаканчиком. Как она в эту минуту
напоминает Розмари ее собственную дочь: точно так же улыбается, со стаканом
молока в руке, на сон грядущий.
-- Знавала я еще одного человека такого же, как он,-- вспомнила
Розмари.-- Дизайнер, занимался интерьерами. Приятный человек, невысокий
такой, тихий, возрастом за пятьдесят. Не крикливый, не задиристый, как Берт;
американец. Его избили до смерти трое матросов в баре в Ливорно. Никто так и
не узнал, что он там делал, в этом Ливорно.
Как же его звали? Знала была уверена, что знала. Встречалась с ним
десятки раз, часто разговаривала на вечеринках. Он еще изобрел какой-то
особенный стул -- она отлично помнит. Как раздражает, как злит, что никак не
может восстановить в памяти его имя... Очень дурное предзнаменование.
Человек, с которым ты беседовала часами, сделал важное в своей жизни --
важное в своей жизни -- изобрел необычный стул,-- этот человек теперь мертв,
а ты не можешь вспомнить его имя. Очень дурное предзнаменование...
Очередной раунд выпивки; Анна все улыбается; в баре становится заметно
темнее. Ох, не надо бы, чтобы Берт очутился в Афинах,-- там на улицах полно
танков, комендантский час; людей грабят, наставляя на жертву пистолет;
солдаты нервничают, не понимают английских шуток из сказок. "Будь скорбно
печальной -- любовь моя!"...
Наконец они покинули бар; перешли через мост. Река так медленно течет
между замечательными памятниками; Париж -- истинная Библия, высеченная в
камне; Виктор Гюго и все другие... Какой-то таксист чуть не сбил их с ног,
облив потоком площадной брани.
-- Заткнись! -- рявкнул Гаррисон по-французски.
Вот уж совсем на него не похоже...
Анна по-прежнему улыбается.
-- Видите, как опасно на этих улицах! -- Гаррисон крепче сжал локоть
Розмари,-- он явно взял на себя миссию оказывать ей всяческую поддержку.--
Один малый, француз, мой знакомый, столкнулся на боковой улочке, возле
Оперы, с другой машиной. Выскочил водитель и уложил моего приятеля на месте
-- прямо на глазах у жены. А он ведь был знатоком каратэ или что-то в этом
роде.
Анна не переставая улыбаться вставила:
-- В Варшаве еще хуже.
В Варшаве она сидела в тюрьме,-- правда, всего сорок восемь часов, но
все равно -- в тюрьме.
В небольшом ресторанчике неподалеку от Елисейских полей у стойки бара
они ожидали американца. Виски поступало периодически, но американца все не
было. За столиками -- мужчины по одному у каждого в руках газета. На первой
полосе -- фотография двух толстячков: пожилые джентльмены довольно робко
тычут друг друга рапирами. Сегодня утром в Нейли, в одном парке, состоялась
дуэль между двумя членами палаты депутатов; пролилась кровь -- совсем
немного, пустячный укол в руку. Честь, таким образом, восстановлена. Ну что
вы хотите? Франция...
-- Мне всего шестнадцать,-- рассказывала Анна.-- Приглашают меня на
вечеринку -- один итальянский дипломат. Среди иностранцев я пользуюсь
большим спросом из-за знания языков.-- Анна, по-видимому, большая
любительница грамматического настоящего времени в рассказах о прошлом. Пью
все еще только фруктовый сок. Потом всех присутствующих поляков
арестовывают.
-- Encore trois whireys, Jean!1 -- крикнул Гаррисон бармену.
1 Еще три виски, Жан! (фр.).
-- Этот дипломат контрабандой вывозит из Польши произведения искусства
-- продолжала Анна,-- большой любитель. Полиция допрашивает меня в течение
десяти часов в маленькой тюремной камере. Хотят, чтобы я рассказала, как
помогаю вывозить контрабандным путем произведения искусства и сколько мне за
это платят. К тому же утверждают, что я шпионка. Что мне остается? Только
расплакаться -- я ведь ничего не знаю. Приглашают меня на вечеринку -- иду
на вечеринку. Говорю им, что хочу повидаться с мамой, а они -- что посадят
меня под замок и будут держать здесь, в тюрьме, пока не заговорю. А до тех
пор никто не узнает, где я нахожусь, никогда.-- Улыбнулась.-- Сажают ко мне
в камеру двух других женщин -- проституток. Те разговаривают со мной очень
грубо, смеются, когда я заливаюсь слезами. Они уже три месяца в тюрьме и не
знают, когда их выпустят. Просто с ума сходят по мужчинам. "Три месяца без
мужика -- это о-очень долго...". Из тряпок сооружают что-то...-- и
заколебалась, не умея подобрать точное слово,-- похожее... на этот...
предмет... ну, мужской половой орган.
-- Пенис,-- услужливо подсказал англичанин.
-- Ублажают им себя по очереди. Потом хотят опробовать и на мне. Я
страшно визжу; в камеру входит надзиратель; они смеются. Говорят: месяца
через три завизжу еще не так -- кричать стану, требовать, чтоб дали мне
попользоваться этой штуковиной.-- Анна улыбалась потягивая виски.-- На
следующий день вечером меня освобождают. Я не должна никому говорить, где
была. Вот как я оказалась здесь, в Париже. Очень хочу выйти замуж за
американца, уехать в Америку и жить там.
Словно по волшебству, стоило ей произнести "американца", "Америку",-- и
этот американец вошел в ресторан. С ним -- какой-то молодой англичанин,
белокурый с розовыми щечками, похожий на главного героя из кинофильма "Конец
путешествия". Американца звали Кэррол; продолговатое, изможденное, загорелое
лицо; кожаный пиджак, черный свитер.
Американец -- фотограф "Новостей дня", работает в каком-то крупном
агентстве. Только что вернулся из командировки во Вьетнам; опоздание свое
объяснил: долго ждал в конторе, когда проявят и напечатают его снимки,-- до
сих пор не сделали. Англичанин, его приятель, имел какое-то отношение к
Би-би-си и на вид казался очень робким молодым человеком. Американец
поцеловал Анну,-- само собой, дружески: он не из тех, кого устроит фиктивный
брак.
Опять явились стаканчики с виски; Розмари вся сияла. Молодой англичанин
все время вспыхивал, как только она перехватывала его взгляд, брошенный, на
нее исподтишка. Куда лучше все же быть здесь, чем сидеть и мрачно размышлять
неизвестно о чем в своем номере, с тусклыми лампочками -- настолько, что
даже читать нельзя, чтобы убить время.
-- Тюрьма -- это вершина человеческого опыта,-- проговорил задумчиво
Гаррисон, не сбиваясь с ритма своего расписания в отношении виски.
Рассказ Анны разбудил его воспоминания. Оказалось -- он пробыл три года
в японском лагере для военнопленных.
-- Там твой характер подвергается истинному испытанию -- куда в большей
степени, чем на поле боя.
Сидели уже за столиком в ресторане и приступили к закускам --
разнообразием их был знаменит этот ресторан. Рядом со столиком поместились
две тележки, уставленные тарелками: тунец, сардины, мелкий редис, сельдерей
под соусом, яйца под майонезом, свежие грибы в масле, рагу из баклажанов,
помидоров и кабачков, сосиски разных сортов, паштеты... Такими лакомствами
можно накормить целую армию голодающих в Париже. Молодой англичанин сидел
рядом с Розмари. Случайно коснувшись под столом ногой бедра Розмари, так
поспешно убрал ее, будто это было не бедро, а острый штык. На смену виски
плавно пришло вино -- божоле нового урожая. Бутылки с ярко-красными
наклейками то появлялись на столе, то исчезали, уже пустые.
-- У охранников была одна невинная забава,-- рассказывал Гаррисон,--
они курили, нарочито медленно затягиваясь, перед нами, а сотня военнопленных
-- умиравших от голода, одетых в жалкие лохмотья -- жадно взирала на них, и
каждый готов был отдать жизнь за одну сигарету. Я нисколько не
преувеличиваю.
Стояла мертвая тишина; никто не двигался; все стояли молча, пожирая
глазами коротышку с ружьем на плече, который спокойно покуривал, лишь
изредка затягиваясь,-- сигарета бесцельно тлела у него в руке. Когда от нее
оставалась половина, он бросал бычок на землю, растаптывал сапогом и отходил
от нас на несколько ярдов. И в это самое мгновение сотня людей падала на
колени; яростно толкали и били друг друга, царапались, ругались, отталкивали
соседа, чтобы схватить мелкие крошки табака... А охранники, глядя на эту
кучу-малу, от души потешались над нами.
-- Да, этот магический Восток...-- произнес Кэррол.-- Такие же примерно
сцены я наблюдал во Вьетнаме.
Розмари надеялась, что он не станет приводить столь же тошнотворные
детали. Такие аппетитные закуски, прекрасное вино, да и виски выпито
немало,-- может быть, все это вновь сделает ее пребывание в Париже приятным
и счастливым. К счастью, Кэррол оказался неразговорчивым, зря она опасалась.
Он только полез в карман, извлек фотографию и положил на стол перед Розмари.
Одна из тех, что повсюду попадаются на глаза в эти дни. Старая, лет под
восемьдесят женщина, вся в черном, сидит на корточках спиной к стене,
протянув вперед руку для милостыни; рядом с ней маленькая, почти совсем
голая, видно, умирающая от голода девочка с большими щенячьими глазами.
Стройная евроазиатская девица, сильно накрашенная, с пышной, высокой
прической, в шелковом платье с разрезами, демонстрирующими великолепные
ноги, проходит мимо этой несчастной старухи, не обращая на него никакого
внимания, словно ее не существует. На заднем плане -- стена, где кто-то
написал мелом большими буквами: "Бог здесь был, но долго не задержался".
Я сделал этот снимок для своего редактора отдела религии,-- объяснил
Кэрол, наливая себе вина.
Анна взяла в руки фотографию.
-- Какая девушка! -- восхитилась она.-- Будь я мужчиной, не стала бы и
глядеть на белых женщин.-- И передала фотографию молодому англичанину.
Тот долго, внимательно ее разглядывал, потом вымолвил:
-- В Китае, насколько мне известно, больше нищих нет.-- Вдруг густо
покраснел, словно сказал непристойность, и быстро положил фотографию на
место.
Элдред Гаррисон, вскинув голову, словно проснувшаяся птица, посмотрел
на нее.
-- Новое американское искусство -- граффити. Общение с помощью надписей
на стенах.-- И улыбнулся своей шутке, хотя она ему самому, кажется, не очень
понравилась.
Кэррол спрятал фотографию в карман.
-- Я не видел там женщины два с половиной года.-- Гаррисон, принялся за
бифштекс.
Париж, однако, столица ошеломляющих бесед,-- взять хотя бы Флобера с
его друзьями. Розмари стала вдруг придумывать более или менее подходящие
предлоги, чтобы уйти не дожидаясь десерта. Молодой англичанин налил ей еще
вина, наполнив почти до краев большой стакан.
-- Благодарю вас.
Чувствуя себя по-прежнему неловко, он отвернулся. него красивый,
длинный, типично английский нос, белесые ресницы, немного втянутые розовые
щеки и полные, как у девушки, губы. В кармане должна торчать "Алиса в стране
чудес".
Ох уж эти разговоры о войне... Интересно, как он прореагирует, если она
тихо, не повышая голоса задаст вопрос:
-- Не знаком ли кто-нибудь из вас с опытным врачом, на которого можно
положиться? Речь об аборте.
-- У нас в лагере была большая группа гурков1, сотни две, не меньше.--
Гаррисон разрезал на кусочки бифштекс. "Ну все, сегодня у нас вечер
воспоминаний о Дальнем Востоке",-- подумала Розмари.
1 Объединение различных восточных народов, составивших ядро современных
жителей Непала.
-- Чудесные парни. Превосходные солдаты,-- продолжал Гаррисон.-- Чего
только не предпринимали япошки, чтобы переманить их на свою сторону. Все же
братья по цвету кожи, которых нещадно эксплуатируют эти белые империалисты,
ну и все такое прочее. Им выдавали дополнительные пайки -- поровну между
всеми пленными. Ну, а что касается сигарет...-- И покачал головой с
удивлением, не покидавшим его и спустя двадцать пять лет.-- Принимали без
звука эти сигареты... А потом, все словно по команде разрывали их на мелкие
кусочки -- прямо перед охранниками. Те только громко смеялись и на следующий
день выдавали им еще больше сигарет -- вся сцена повторялась сызнова. Так
продолжалось более полугода. Какая-то нечеловеческая дисциплина. Бойцами они
были замечательными, на удивление. Все им нипочем: непролазная грязь, пыль,
падающие рядом убитые товарищи.
Гаррисон потягивал вино, выпивка, казалось, лишь раззадоривала его
аппетит, а давно минувшие лишения только обостряли получаемое от еды
удовольствие.
-- Наконец полковник собрал их всех и сказал, что пора это прекратить.
Какое унижение для них если эти япошки в самом деле думают, что сумеют их
подкупить. Нужен какой-то убедительный поступок, запоминающаяся акция. Убить
япошку -- убить при всех, публично. Посовещались по поводу деталей такого
плана, раздали им лопаты. Кто-то должен наточить лопату до остроты бритвы и
наутро, когда будут уточнены все подробности, снести ею голову с плеч
ближайшего к ним охранника.
Гаррисон, справившись с бифштексом, отодвинул слегка тарелку, помолчал,
вспоминая свое пребывание в Азии.
-- Так вот, полковник потребовал для этого задания добровольца. Все как
один, словно на параде, сделали шаг вперед. Полковник долго не выбирал --
показал на ближайшего к себе бойца. Самоубийца всю ночь затачивал свою
лопату с помощью большого камня. Утром, как только взошло солнце, подошел к
охраннику, который зачитывал для них наряды, и хладнокровно размозжил ему
голову. Разумеется, его тут же, на месте, застрелили, а потом обезглавили
пятьдесят его товарищей. Но все же япошки больше не раздавали гуркам
сигареты.
-- Как я рад, что тогда еще не дорос до этой войны,-- сказал Кэррол.
-- Прошу меня извинить,-- Розмари встала,-- я сейчас вернусь.
Женский туалет наверху; она медленно поднялась по ступеням, крепко
держась за перила и стараясь не шататься. В туалете побрызгала холодной
водой на отяжелевшие веки, но средство это явно оказалось неэффективным,
принимая во внимание, сколько виски, а потом вина она выпила, да еще эти
пятьдесят обезглавленных гурок... Точными, выверенными движениями освежила
помаду на губах; посмотрев на себя в зеркало, с удивлением заметила -- лицо
свежее: этакая милая американская дама, туристка; развлекается поздним
вечером в Париже с теми, с кем наверняка всегда можно здесь познакомиться.
Будь тут другой выход -- выскользнула бы и этого бы никто не заметил; давно
убежала бы домой.
Армстед, осенило ее вдруг, Бриан Армстед,-- вот имя того дизайнера по
интерьеру, которого нашли мертвым в Ливорно. Насколько она помнит, занимался
каждый день йогой: однажды она встретила его на пляже в Саутгемптоне и сразу
обратила внимание, какое у него крепко сбитое, тренированное тело, стройные
ноги и маленькие загорелые ступни с ногтями, покрытыми бесцветным лаком.
За дверью туалета, на лестничной площадке, света не было -- там царила
темнота. Розмари осторожно стала спускаться с лестницы, ориентируясь на
свет, падающий со стороны ярко освещенного ресторана,-- и вдруг попятилась
назад, негромко вскрикнув: кто-то дотронулся до ее запястья...
-- Миссис Маклейн,-- прошептал мужской голос,-- не пугайтесь! Мне
хотелось поговорить с вами наедине.
Тот самый молодой англичанин; произнес это торопливо.
-- Мне показалось, вы чем-то расстроены.
-- Да нет, ответила она, пытаясь вспомнить его имя: Роберт, Ральф?..
Нет, не то: неважная у нее сегодня вечером память на имена.-- Мне и раньше
приходилось бывать в компаниях бывших военных.
-- Все равно, ему не стоило вести беседу на эту тему.
Ах да, Родни, его зовут Родни!
-- Я имею в виду Элдреда. Все потому, что вы американцы -- вы и
фотограф. Он просто одержим тем, что вы творите там, во Вьетнаме. Его
комната увешана самыми отвратительными фотографиями -- он их собирает. Вот
почему он так подружился с Кэрролом. Элдред очень мирный человек, сама мысль
о насилии для него невыносима. Но он слишком вежлив, чтобы вступать с вами в
открытый спор, и вообще очень любит американцев. Вот и вспоминает постоянно
все эти ужасы, через которые ему пришлось пройти. Будто хочет всем сказать:
"Не нужно больше всех этих ужасов, прошу вас!"
-- Творим... во Вьетнаме? -- как-то бессмысленно переспросила она,
чувствуя себя полной идиоткой -- стоять здесь, возле женского туалета, на
темной лестнице, и объясняться с этим нервным молодым человеком -- он