ударом полицейской дубинки, купил шляпу -- прикрыть череп по крайней мере в
аэропорту, где полно народу. Прежде он никогда не носил шляпу и искренне
надеялся, что Сибилла не заметит разительной перемены в стиле его одежды.
Она и в самом деле не заметила.
А дома, когда он снял шляпу, она не обратила внимания и на шрам, хотя
разрез, примерно дюйма четыре, легко просматривался через волосы, стоило
только посмотреть повнимательнее. Весело щебетала о Флориде -- о тамошних
великолепных пляжах, постоянно меняющемся цвете морской воды, бегах
фламинго... Очень рад, заверил ее Хьюго, что она хорошо провела время, и ему
ужасно нравится ее новая шуба. Сибилла устала в дороге и собиралась лишь
слегка перекусить и поскорее залечь спать. Такая идея Хьюго понравилась: не
хотелось сейчас видеть никого,-- ни знакомых, ни незнакомых.
Около девяти вечера Сибилла принялась зевать и пошла в спальню
раздеваться. Хьюго опрокинул три стаканчика бурбона, чтобы не казаться
Сибилле не таким, как обычно, слишком рассеянным,-- к чему ей лишние
беспокойства? Стелить она себе стала на кушетке в гостиной.
Всю неделю время от времени Хьюго вспоминал мучительный для него низкий
смех, доносившийся из окна Сильвии, и от этого любая мысль о сексе
становилась противной. Чувствовал даже какое-то непривычное онемение в
нижней части живота и сомневался, сможет ли еще заниматься любовью с
женщиной. "Могу поспорить,-- мрачно размышлял он,-- что я единственный
мужчина в истории, ставший импотентом от женского смеха".
Жена вышла из спальни, когда он взбивал подушку. Прозрачная черная
ночная рубашка, не скрывала ее прелестей.
-- Сладенький мой! -- укоризненно бросила она.
-- Сегодня же суббота,-- попытался оправдаться Хьюго, продолжая
боксировать с подушкой.
-- Ах вот оно что!
Ни за что не скажешь, что его жена беременна,-- стоит, в своей
соблазнительной рубашке, на пороге, медлит, не уходит...
-- Видишь ли,-- промычал Хьюго,-- субботняя ночь, разгар спортивного
сезона...-- К тому же я, так сказать, приноровился к заданному ритму -- сплю
тут один...
-- Но ведь завтра нет игры, Хьюго! -- В голосе Сибиллы прозвучали нотки
нетерпения.
Ну разве устоишь против такой логики?
-- Ты права дорогая,-- согласился Хьюго и покорно пошел за ней следом в
спальню -- будь, что будет. Если он в самом деле импотент, так этого не
скроешь, рано или поздно узнает...
Но все его страхи оказались напрасными, может, все дело в трех
стаканчиках бурбона, кто знает. В постели они приближались к оргазму, как
вдруг Хьюго испугался -- не хватил бы жену инфаркт: так часто дышит, хватая
широко раскрытым ртом воздух... Но и во время последних, отчаянных своих и
ее телодвижений не мог не слышать, о чем она думает: "Зря я все же не купила
это зеленое платье у Бонвита.-- Ее задумчивый, спокойный голос звучал у него
в ушах где-то чуть ниже барабанной перепонки.-- А вот без пояса можно и
обойтись. А еще -- распороть старую норковую шляпку и сделать из нее манжеты
для той старой, выцветшей тряпки -- бывшего платья. Меховые отвороты...
А будут бросаться в глаза мои костлявые запястья..."
Хьюго завершил свои супружеские обязанности; Сибилла только счастливо
вздохнула: "Ах!" -- поцеловала его и тут же заснула, чуть похрапывая. Долго
он лежал с открытыми глазами, время от времени поглядывая то на запястья
жены, то на потолок и раздумывая о супружеской жизни.
Когда он проснулся, Сибилла еще спала; он не стал ее будить. Откуда-то
издалека до него доносились звуки церковных колоколов -- такие манящие,
чистые, незамысловатые и понятные, они обещали умиротворение страдающим,
мятущимся душам. Хьюго вылез из постели, принял душ, оделся быстро, но
ничего не упуская в своем туалете, и помчался в церковь за утешением.
Сел на заднюю скамью у прохода, расслабился,-- как успокаивают звуки
органа и молитвы в это воскресное утро, как обволакивает церковная
обстановка -- веры и отпущения грехов...
Проповедь, посвященную теме секса и насилия в современном мире, Хьюго
по достоинству оценил. После того, что с ним случилось, ему как раз позарез
нужен религиозный святой анализ этих аспектов современного общества.
Священник, крупный, живой мужчина, с красной физиономией, был весьма
прямолинеен; мимоходом осудив его. Призвал Верховный Суд коренным образом
изменить свою политику, не допускать и близко к христианскому обществу орду
любителей порнографии, мятежников, наркоманов и прочих грешников. Все это,
по его мнению, объяснялось лишь атеистической концепцией того, что он
презрительно назвал "гражданскими правами",-- и больше не о чем, тут
говорить!
Затронув в своей проповеди проблему секса, он закусил удила. Церковь
прямо-таки сотрясалась от его громогласных проклятий в адрес обнаженных,
соблазнительных девиц на обложках журналов; он ретиво осуждал сексуальное
просвещение детей; проявляемый повсюду нездоровый интерес к контролю за
рождаемостью; всяческие интимные встречи; добрачные половые связи;
французские и шведские кинокартины; совместное купание в слишком откровенных
пляжных одеждах; нежные обнимания в автомобилях на стоянках; все романы,
написанные после 1910 года; совместное обучение мальчиков и девочек, а также
новейшую математику, которая, по убеждению священнослужителя, стала опасным
средством тайного подрыва моральных устоев. Упомянул пикники без
сопровождения пожилых людей; уделил целых две минуты мини-юбкам и подверг
нападкам даже женские парики, призванные, по его мнению склонить слишком
восприимчивого американского мужчину к распутству и антисоциальному
поведению. Видя, в какой раж впал священник, его прихожане нисколько не
удивились бы, закончи он свою гневную проповедь решительным осуждением
перекрестного опыления растений.
На своем месте на задней скамье Хьюго ощущал, насколько просветлен нее,
целомудреннее стал,-- очень приятное чувство. Ведь ради этого он и пришел в
церковь. Вознамерился даже громко произнести "Аминь!" после одного-двух
особенно духовно прочувствованных пассажей в тексте назидательного обращения
священника к своей пастве.
Постепенно начал осознавать, что слышит в левом ухе чей-то странный,
воркующий голосок: "Эй, ты, четвертая слева в третьем ряду, розовощекая
такая! Почему бы тебе не зайти ко мне домой после службы для духовного
утешения, ха-ха!" Ошеломленный Хьюго понял, что слышит внутренний голос
священника.
А тот столь же громогласно приступил к довольно неубедительному
восхвалению преимуществ, которые дает человеку безбрачие. "Ну а ты,
толстушка, в пятом ряду, с такой пышной грудью, в узком лифчике... миссис...
как тебя там зовут?.. Что уставилась в свой молитвенник, будто собираешься в
монастырь?" Хьюго слышал, как мешаются благочестивые советы и святые мысли с
приятной, невинной шалостью: "Я-то догадываюсь, чем ты занимаешься, когда
твоего мужа нет в городе. Может, запишешь номер телефона моих личных покоев
в эту маленькую черную книжонку. ха-ха?! Я не против!"
На своей церковной скамье Хьюго оцепенел: нет, это уж слишком!
Священник между тем заговорил о добродетели и целомудрии,-- счел, наверно,
за нужное завершить свою проповедь на высокой ноте. Закинув голову назад,
устремив очи к небесам, ухитрялся все же через полуприкрытые веки
разглядывать прихожанок. Судя по всему, эта последняя тема особенно его
занимала,-- голос зазвучал необычайно торжественно, когда он красочно стал
описывать эту самую главную добродетель в глазах Всевышнего и его ангелов.
"А ты, маленькая мисс Бривз, в белых перчаточках и в таких же носочках,--
слышал Хьюго мысли священника,-- ты, вызревающая, как вкусная, спелая
ягодка, с дрожью приближаясь к опасной, похотливой границе, отделяющей тебя
от взрослой женщины! Никто кроме меня не знает, чем ты занимаешься за
автостоянками, возвращаясь из школы. Дом твоего приходского священника всего
в двух кварталах от твоей школы, крошка,-- как раз по дороге домой. Одного
робкого стука вполне достаточно. В моем доме всегда найдется чаек с
пирожными для таких маленьких, красивых девочек, как ты, ха-ха!"
Не боялся бы Хьюго привлечь к себе всеобщее внимание, давно встал бы и
выбежал из церкви. Но вместо этого он с размаху шлепнул себя по левому уху:
постоянный звон не дает ему больше ничего слышать. Громкий шлепок привлек
внимание -- несколько человек повернули к нему головы с явным неодобрением,
но это его совсем не трогает. Когда надоедливый звон наконец прекратился,
проповедь уже закончилась и священник назвал номер церковного гимна, который
надлежит спеть прихожанам, под названием "Скала веков". Хьюго, не зная как
следует слов песнопения, просто что-то мычал -- пусть на него не пялят
больше глаза.
Орган звучал все мощнее; сопрано, тенора, альты, басы подхватили дивную
мелодию, вкладывая в исполнение в нее всю свою веру и все свое музыкальное
искусство:
"Скала веков, разверзнись для меня, Позволь мне укрыться в тебе! Пусть
вода и кровь, истекающие из Тебя, Этот животворящий целительный поток,
Станут двойным моим исцелением от греха..."
Приливы могучих аккордов захватили Хьюго, музыкального слуха у него
никогда не было, он только проигрывал дома на патефоне старые, 78 оборотов в
минуту, пластинки Уэйна Кинга. Их собрала еще его мать, будучи девочкой, и
подарила весь комплект ему на свадьбу. Но сейчас широкий музыкальный
диапазон органа, чистые нежные как у флейты, женские и девичьи голоса,
обращающиеся к Богу, поддержка густых, как у виолончели, мужских голосов --
все это мелодическое разноголосие порождало в нем особое чувство неземной
легкости, будто он сам плывет по весеннему воздуху, блуждая и теряясь в
бесконечных, благоуханных небесных садах. Непорочные девы ласково касались
его лба нежными, словно лепестки роз, пальцами; в горных потоках мелодично
журчала вода, сказочные богатыри заключали его в крепкие объятия, клянясь в
вечном братстве. Затянули "Очисти мя, Спаситель, очисти, или я умру!"; Хьюго
сполз со скамьи и забился в непреодолимом приступе экстаза. Ему повезло,-- в
последнем ряду, у самого прохода, этого почти никто сразу не заметил.
Песнопение продолжалось; прихожане, поворачиваясь, чтобы увидеть, что
же с ним случилось, стали фальшивить на строчке "Когда я сделаю сей
мимолетный вздох..." и вдруг дружно оборвали гимн на фразе "Когда я
вознесусь к неведомым мирам...". Все теперь повскакивали со своих мест и
глядели на Хьюго: лежа на каменном полу посередине прохода, он корчился и
вздрагивал всем телом.
По сигналу священника последние, утратившие слаженность аккорды органа
замерли. Хьюго еще полежал немного, понимая, что триста пар глаз с
любопытством устремлены на него; потом стремительно вскочил и выбежал из
церкви.
Долго звонил в дверь, но никто ему не открывал. Лишь после того, как он
заорал:
-- Я знаю, что вы там! Открывайте, или я сейчас вышибу дверь! -- и
начал толкать ее плечом, она отворилась.
-- Что происходит? -- строго спросила мисс Каттави, загораживая ему
проход. Пришлось беспардонно ее оттолкнуть,-- все мускулы налились. Впервые
он столь грубо обошелся с женщиной.
-- Доктор в Румынии! -- Мисс Каттави пыталась все же его задержать.
-- Сейчас я покажу ему Румынию! -- закричал Хьюго, распахивая ударом
ноги другую дверь.
Мисс Каттави бежала за ним, словно дежурная в классе.
Доктор Себастьян скрывался за четвертой по счету дверью, в комнате,
похожей на библиотеку,-- упражнялся в высоких, до бедер, резиновых сапогах,
в рыбной ловле на искусственных мушек.
-- Ах, это вы, мистер Плейс! -- весело приветствовал он пациента.-- Вы
вернулись.
-- Конечно, вернулся.-- Хьюго было трудно говорить.
-- Готов побиться об заклад: вы пришли, чтобы я занялся другим вашим
ухом, не так ли? -- доктор вежливо наклонился к нему.
Хьюго, схватив доктора Себастьяна за лацканы пиджака, оторвал его от
пола и приблизил к самому лицу -- теперь они глядели друг другу прямо в
глаза. Хотя доктор казался довольно полным человеком, весил он всего фунтов
сто сорок, не больше.
-- Нет, я не желаю, чтобы вы занялись моим вторым ухом! -- громко
опроверг он его уверенные слова.
-- Может быть, вызвать полицию? -- вмешалась мисс Каттави, со снятой
трубкой в руке.
Пациент выпустил из рук доктора, тот упал на колени на пол, но очень
живо вскочил на ноги. Хьюго сорвал телефонный аппарат со стены, вообще-то он
всегда с большим уважением относился к чужой собственности, этому учил его
отец с детства.
-- Не рассказывайте мне сказки,-- заботливо ворковал доктор
Себастьян.-- Не может быть, чтобы его снова заложило. Если это в самом деле
так -- весьма необычно, но такие случаи известны. Нечего зря волноваться,
лечение очень простое; нужно немножко покопаться в ухе инструментиком и...
Молча Хьюго схватил доктора одной рукой за горло, а второй удерживал
мисс Каттави на расстоянии, чтобы не мешала расправе; потом заговорил:
теперь слушайте, что вы со мной сделали!
-- Отпустите мое несчастное горло! -- прохрипел доктор.
Хьюго отпустил.
-- Так вот, мой дорогой юноша,-- молвил доктор Себастьян,-- скажите-ка
мне, на что жалуетесь...
-- Прогоните ее из комнаты! -- Хьюго жестом указал на мисс Каттави: то,
что он собирался рассказать доктору Себастьяну, нельзя говорить в
присутствии женщины.
-- Мисс Каттави, прошу вас...-- мягко произнес доктор.
-- Зверь! -- огрызнулась мисс Каттави, покидая комнату и закрывая за
собой дверь.
Опасаясь теперь пребывать в непосредственной близости от пациента,
доктор Себастьян благоразумно зашел за свой письменный стол, но не садился.
-- Могу поклясться, что ваше ухо просто в превосходном состоянии!
-- "Превосходном"! -- зарычал Хьюго, сожалея, что убрал руку с глотки
доктора.
-- Ну, вы ведь теперь слышите команды своих игроков на поле? -- вежливо
осведомился доктор Себастьян.
-- Если бы я слышал только это! -- застонал Хьюго.
-- Ах! -- сразу просиял доктор Себастьян.-- Ваш слух острее
нормального? Но ведь я говорил, что у вас экстраординарный слуховой аппарат!
Стоило мне только сделать небольшой надрез, вычистить твердой рукой
кое-какие чужеродные вещества... По-видимому, у вас был замечательный
спортивный сезон?
-- Мой сезон еще будет в аду.-- Хьюго не отдавал себе отчета, что этой
фразой воздает должное одному французскому поэту.
-- Я сильно сконфужен,-- с раздражением, нетерпеливо продолжал
доктор.-- Я сделал для вас гораздо больше того, на что вы рассчитывали, и
вот награда: вы приходите ко мне и пытаетесь меня придушить. Думаю, вам
следует объясниться, мистер Плейс.
-- Мне следует сделать с вами кое-что похуже,-- отвечал Хьюго.-- Где вы
учились медицине -- в Конго?
Доктор Себастьян в ответ на оскорбление вытянулся в полный рост.
-- Корнеллский университет, медицинский факультет,-- с достоинством
парировал он.-- Так вот, если вы только скажете мне...
-- Скажу, скажу,-- повторил за ним Хьюго, расхаживая взад и вперед по
комнате.
В старом доме потрескивали доски пола; Хьюго казалось, что в ухе у него
раздаются крики тысяч морских чаек.
-- Прежде всего,-- снова начал доктор Себастьян,-- что вы от меня
хотите?
-- Я хочу, чтобы вы вернули мое ухо в прежнее состояние, каким оно было
до моего визита к вам!
-- То есть вы хотите снова оглохнуть? -- недоверчиво переспросил
доктор.
-- Совершенно верно.
-- Дорогой мой, я не могу этого сделать. Это противоречит медицинской
этике. Если только об этом узнают, меня лишат права заниматься врачебной
практикой на всей территории Соединенных Штатов. Меня, выпускника
Корнеллского университета...
-- Мне наплевать, чего вы там выпускник. Вы это сделаете! В любом
случае.
-- По-моему, вы переутомились, мистер Плейс.-- Доктор сел за стол,
вытащил лист бумаги, взял в руки перо.-- Ну а теперь попытайтесь спокойно,
как и подобает воспитанным людям, по порядку изложить мне все ваши
симптомы...
Хьюго все еще ходил взад и вперед по комнате, стараясь быть спокойным и
воспитанным. Где-то в глубине души у него сохранилось уважение к врачам.--
Все началось с того, что я стал слышать условные сигналы, подаваемые
командой противника.
Доктор одобрительно кивал, что-то быстро записывая.
-- Во время совещания.
-- Что такое совещание?
Хьюго объяснил как мог, что такое совещание игроков на поле.
-- И заметьте -- это на расстоянии пятнадцати ярдов: они
перешептываются, а шестьдесят тысяч болельщиков при этом вопят во всю силу
своих легких.
-- Я знал, что провел успешную операцию! -- Доктор Себастьян весь сиял
от самоуважения и данной себе высокой оценки.-- Но даже не предполагал, что
настолько успешную. Это должно вам очень помочь в вашей профессии. Могу
только поздравить! Ваш случай станет темой интереснейшего доклада на
следующем конгрессе...
-- Заткнитесь! -- рявкнул Хьюго и принялся объяснять, как к нему пришло
понимание закодированных сигналов.
Доктор Себастьян сразу посерьезнел, и вежливо попросил Хьюго повторить
все еще раз; потом -- растолковать подоходчивее, что означает фраза "Красный
-- справа! Поток -- слева! Край -- выровнять! Начнем при счете "пять"!"
Наконец, поняв, что это особый, секретный код, свой у каждой команды, и
такие коды тщательно оберегаются от команд противника -- все равно что
драгоценные камни королевской короны,-- перестал записывать. Но вот Хьюго
подошел к тому, как перехватил мысли защитника: "Нет!.. Ничего не выйдет --
слишком сильно прессингуют". Тут доктор Себастьян вообще отложил ручку в
сторону и в его глазах промелькнуло беспокойство.
Описание игр в покер заставило его недоуменно пожать плечами.
-- В наши дни мы только начинаем воспринимать первый, тусклый свет
экстрасенсорного восприятия, мой дорогой. Но, между прочим, в Дьюкском
университете...
-- Помолчите!
И Хьюго продолжал свой рассказ: теперь -- о том, как в салоне самолета
слышал сообщения о выходе из строя системы связи на борту и откровенный
разговор между пилотами в кабине. Даже сейчас от этих воспоминаний у него
мурашки поползли по спине.
-- Я уверен, что этот феномен можно объяснить,-- не выдержал доктор.--
Причудливый эффект электроники, который...
-- Нет, вы только послушайте, что произошло у меня с девушкой перебил
его Хьюго.-- Нет тут никакой электроники!
Доктор Себастьян с интересом воспринял и изложение того, что у него
было с Сильвией,-- только время от времени молча облизывал губы.
Сочувственно хихикнул6 когда Хьюго повествовал о смехе, донесшемся до него с
четвертого этажа ее квартиры, и о мерзком смехе жалкого запасного защитника
Крокера -- словно у того в голове спрятан проигрыватель и он все время
крутит любимую пластинку.
Умолчал, однако, о своих беседах с тренером: в конце концов, есть вещи,
вызывающие лишь мучительные воспоминания.
Торопливо передал все остальное: Вьетнам; удар по голове полицейской
дубинкой; внутренний презрительный смешок судьи; опасные радикальные
воззрения миссис Фитцджералд; речь президента; зубоскальство телевизионного
мастера; суждение матери о его жене.
Слушатель, не произносил ни единого слова, лишь время от времени с
сожалением покачивал головой. Хьюго не пожалел самого себя: передал мысли
жены в постели -- как она, вместо того, чтобы переживать то, что полагается
в такие минуты, размышляла о меховых манжетах на рукавах старого платья.
-- Ну,-- задал он вопрос доктору,-- что вы скажете по этому поводу?
-- К своему несчастью,-- ответил тот,-- я никогда не был женат: сами
понимаете -- с моим ростом...-- И разочарованно пожал плечами.-- Однако
существуют документально подтвержденные случаи, когда любящие пары после
долгих лет совместной жизни, очень близких повседневных контактов развивают
в себе телепатическую способность читать мысли друг друга...
-- А теперь позвольте мне рассказать, что произошло со мной сегодня
утром в церкви.
Хьюго приходил во все большее отчаяние, научная непробиваемость доктора
начинала пожинать свои плоды -- страшная мысль сверлила мозг. Не удастся ему
как следует встряхнуть своей историей доктора, придется выйти из этого
кабинета точно в таком состоянии, в каком вошел...
-- Как приятно слышать, что такой большой, знаменитый весьма
привлекательный молодой человек по утрам в воскресенье посещает церковь...--
прошептал доктор.
Хьюго вкратце изложил ему, о чем думал священник, произнося свою
проповедь о сексе и насилии в современном мире,-- он явственно слышал его
мысли.
-- Все, это мой последний визит в церковь! -- резюмировал он твердо.
Доктор улыбнулся, проявляя терпимость.
-- Духовенство состоит из таких же людей, как и мы, смертные. Вполне
вероятно, это наложение ваших собственных желаний и...
-- И последнее...-- перебил его Хьюго.
Во что бы то ни стало он должен каким-то образом убедить доктора.
Откровенно поведал ему и о непреодолимом приступе экстаза в церкви, о
благоуханных небесных садах, непорочных девах и сказочных богатырях и о
столь сильно подействовавшем на него песнопении "Скала веков".
Доктор смешно надул губы.
-- Обычное явление,-- вынес он вердикт,-- ему подвержены простые и
очень восприимчивые к религии натуры. В этом нет никакого вреда.
-- Вы только представьте себе! -- заорал Хьюго.-- Триста прихожан
смотрят, как здоровый парень, весом двести тридцать пять фунтов, лежит на
полу, словно выброшенный на песок тунец на рыболовном крючке! И вы считаете,
что в этом нет никакого вреда? Сами убеждали меня, что если люди в самом
деле хорошо слышат, то при исполнении Бетховена должны забиться в
непреодолимом приступе экстаза.
-- Бетховен -- да! -- авторитетно подтвердил доктор.-- Но при чем здесь
"Скала веков"?
Явно музыкальный сноб этот доктор Себастьян.
-- Там-там-ти, там-там-та...-- пропел он, выражая пациенту полное
презрение; потом вспомнив, что он врач, наклонился над письменным столом и
похлопал Хьюго по руке.-- Дорогой мой, вы человек, отлично натренированный
вам известны все тонкости и хитрости спортивной игры. Сейчас вы достигли
наивысшего расцвета как спортсмен, и ваши глубокие профессиональные познания
приводят порой к спонтанным практическим проникновениям в самую суть вещей.
Вы должны ценить в себе столь необычные способности, благодарить за них
Бога. Я уже объяснил вам все в случае с картами, по поводу священника и
вашей жены. Ну а то, что вы рассказали мне о девушке, которую вы называете
Сильвией,-- это всего лишь конкретизация вашего чувства вины в сочетании с
вполне естественным для такого молодого человека, как вы, сексуальным
голоданием. Все остальное, боюсь, из области галлюцинаций... Советую вам
обратиться к психиатру. Могу порекомендовать одного хорошего специалиста;
позвонить ему и...
Хьюго зарычал.
-- Что вы сказали? -- не понял доктор.
Хьюго зарычал снова, посильнее, и подошел к окну. Всполошившийся не на
шутку доктор последовал за ним и выглянул в окно. На расстоянии футов
пятидесяти по мягкой, покрытой опавшей листвой полянке к гаражу соседнего
дома шел мальчик лет пяти, в туфельках на резиновой подошве. Оба постояли
молча. Доктор наконец вздохнул.
-- Ладно, пройдите в операционную...
Когда час спустя Хьюго вышел из дома доктора, за ухом у него белела
небольшая повязка. Он был счастлив: вновь вся левая сторона напоминала ему
плотно закупоренную пробкой бутылку с пузырящимся сидром...
До конца спортивного сезона Хьюго не удалось перехватить ни одной
передачи на футбольном поле. Его вводили в заблуждения простейшие манеры, он
сломя голову мчался на левый край, когда игра перемещалась на правый, и он
не слыхал предупреждающих воплей Джонни Сматерса, когда противоборствующие
команды выстраивались на линиях. Джонни Сматерс снова перестал разговаривать
с ним после игры и при переездах на соревнования в другие города выбирал
себе другого товарища по команде. В конце сезона контракт с Хью не
возобновили. Официальная версия, приведенная журналистам его тренером,--
травма головы у Хьюго оказалась настолько серьезной, что при продолжении
футбольной карьеры он рисковал при любом сильном повторном ушибе навсегда
остаться калекой.
Доктор Себастьян содрал с него за операцию 500 долларов, а вместе с
штрафом, взятками судье и журналистам общая сумма расходов достигла тысячи
долларов -- как раз суммы, обещанной ему тренером в качестве повышения
жалованья. Но Хьюго с радостью за все заплатил.
К десятому января он, с удовольствием храня верность семейным узам,
продавал страховые полисы в компании тестя,-- правда, ему постоянно
приходилось садиться с левой стороны от клиентов, чтобы четко слышать что
они говорят.
В одном окне громадного темного здания научно-исследовательской
лаборатории "Фогель -- Полсон" допоздна горел свет. Мыши всех цветов спали в
своих клетках, как и прочий генетический материал. Дремали обезьяны; собаки,
очевидно, видели сладкие сны, а поделенные на классы крысы-альбиносы ожидали
острого скальпеля и болезненных уколов,-- обычно такие процедуры проходили
по утрам. Внизу тихо гудели компьютеры, готовя к завтрашнему утру запутанные
ответы на сложные задачи. Микроорганизмы в затемненных пробирках,
расставленных в точной геометрической форме походили на цветы; целые колонии
бактерий, смахивающие на города-государства, растворялись в чашечках Петри с
антисептическим раствором, исчезали, словно смытые волной в эту ночь научных
аэропорту, где полно народу. Прежде он никогда не носил шляпу и искренне
надеялся, что Сибилла не заметит разительной перемены в стиле его одежды.
Она и в самом деле не заметила.
А дома, когда он снял шляпу, она не обратила внимания и на шрам, хотя
разрез, примерно дюйма четыре, легко просматривался через волосы, стоило
только посмотреть повнимательнее. Весело щебетала о Флориде -- о тамошних
великолепных пляжах, постоянно меняющемся цвете морской воды, бегах
фламинго... Очень рад, заверил ее Хьюго, что она хорошо провела время, и ему
ужасно нравится ее новая шуба. Сибилла устала в дороге и собиралась лишь
слегка перекусить и поскорее залечь спать. Такая идея Хьюго понравилась: не
хотелось сейчас видеть никого,-- ни знакомых, ни незнакомых.
Около девяти вечера Сибилла принялась зевать и пошла в спальню
раздеваться. Хьюго опрокинул три стаканчика бурбона, чтобы не казаться
Сибилле не таким, как обычно, слишком рассеянным,-- к чему ей лишние
беспокойства? Стелить она себе стала на кушетке в гостиной.
Всю неделю время от времени Хьюго вспоминал мучительный для него низкий
смех, доносившийся из окна Сильвии, и от этого любая мысль о сексе
становилась противной. Чувствовал даже какое-то непривычное онемение в
нижней части живота и сомневался, сможет ли еще заниматься любовью с
женщиной. "Могу поспорить,-- мрачно размышлял он,-- что я единственный
мужчина в истории, ставший импотентом от женского смеха".
Жена вышла из спальни, когда он взбивал подушку. Прозрачная черная
ночная рубашка, не скрывала ее прелестей.
-- Сладенький мой! -- укоризненно бросила она.
-- Сегодня же суббота,-- попытался оправдаться Хьюго, продолжая
боксировать с подушкой.
-- Ах вот оно что!
Ни за что не скажешь, что его жена беременна,-- стоит, в своей
соблазнительной рубашке, на пороге, медлит, не уходит...
-- Видишь ли,-- промычал Хьюго,-- субботняя ночь, разгар спортивного
сезона...-- К тому же я, так сказать, приноровился к заданному ритму -- сплю
тут один...
-- Но ведь завтра нет игры, Хьюго! -- В голосе Сибиллы прозвучали нотки
нетерпения.
Ну разве устоишь против такой логики?
-- Ты права дорогая,-- согласился Хьюго и покорно пошел за ней следом в
спальню -- будь, что будет. Если он в самом деле импотент, так этого не
скроешь, рано или поздно узнает...
Но все его страхи оказались напрасными, может, все дело в трех
стаканчиках бурбона, кто знает. В постели они приближались к оргазму, как
вдруг Хьюго испугался -- не хватил бы жену инфаркт: так часто дышит, хватая
широко раскрытым ртом воздух... Но и во время последних, отчаянных своих и
ее телодвижений не мог не слышать, о чем она думает: "Зря я все же не купила
это зеленое платье у Бонвита.-- Ее задумчивый, спокойный голос звучал у него
в ушах где-то чуть ниже барабанной перепонки.-- А вот без пояса можно и
обойтись. А еще -- распороть старую норковую шляпку и сделать из нее манжеты
для той старой, выцветшей тряпки -- бывшего платья. Меховые отвороты...
А будут бросаться в глаза мои костлявые запястья..."
Хьюго завершил свои супружеские обязанности; Сибилла только счастливо
вздохнула: "Ах!" -- поцеловала его и тут же заснула, чуть похрапывая. Долго
он лежал с открытыми глазами, время от времени поглядывая то на запястья
жены, то на потолок и раздумывая о супружеской жизни.
Когда он проснулся, Сибилла еще спала; он не стал ее будить. Откуда-то
издалека до него доносились звуки церковных колоколов -- такие манящие,
чистые, незамысловатые и понятные, они обещали умиротворение страдающим,
мятущимся душам. Хьюго вылез из постели, принял душ, оделся быстро, но
ничего не упуская в своем туалете, и помчался в церковь за утешением.
Сел на заднюю скамью у прохода, расслабился,-- как успокаивают звуки
органа и молитвы в это воскресное утро, как обволакивает церковная
обстановка -- веры и отпущения грехов...
Проповедь, посвященную теме секса и насилия в современном мире, Хьюго
по достоинству оценил. После того, что с ним случилось, ему как раз позарез
нужен религиозный святой анализ этих аспектов современного общества.
Священник, крупный, живой мужчина, с красной физиономией, был весьма
прямолинеен; мимоходом осудив его. Призвал Верховный Суд коренным образом
изменить свою политику, не допускать и близко к христианскому обществу орду
любителей порнографии, мятежников, наркоманов и прочих грешников. Все это,
по его мнению, объяснялось лишь атеистической концепцией того, что он
презрительно назвал "гражданскими правами",-- и больше не о чем, тут
говорить!
Затронув в своей проповеди проблему секса, он закусил удила. Церковь
прямо-таки сотрясалась от его громогласных проклятий в адрес обнаженных,
соблазнительных девиц на обложках журналов; он ретиво осуждал сексуальное
просвещение детей; проявляемый повсюду нездоровый интерес к контролю за
рождаемостью; всяческие интимные встречи; добрачные половые связи;
французские и шведские кинокартины; совместное купание в слишком откровенных
пляжных одеждах; нежные обнимания в автомобилях на стоянках; все романы,
написанные после 1910 года; совместное обучение мальчиков и девочек, а также
новейшую математику, которая, по убеждению священнослужителя, стала опасным
средством тайного подрыва моральных устоев. Упомянул пикники без
сопровождения пожилых людей; уделил целых две минуты мини-юбкам и подверг
нападкам даже женские парики, призванные, по его мнению склонить слишком
восприимчивого американского мужчину к распутству и антисоциальному
поведению. Видя, в какой раж впал священник, его прихожане нисколько не
удивились бы, закончи он свою гневную проповедь решительным осуждением
перекрестного опыления растений.
На своем месте на задней скамье Хьюго ощущал, насколько просветлен нее,
целомудреннее стал,-- очень приятное чувство. Ведь ради этого он и пришел в
церковь. Вознамерился даже громко произнести "Аминь!" после одного-двух
особенно духовно прочувствованных пассажей в тексте назидательного обращения
священника к своей пастве.
Постепенно начал осознавать, что слышит в левом ухе чей-то странный,
воркующий голосок: "Эй, ты, четвертая слева в третьем ряду, розовощекая
такая! Почему бы тебе не зайти ко мне домой после службы для духовного
утешения, ха-ха!" Ошеломленный Хьюго понял, что слышит внутренний голос
священника.
А тот столь же громогласно приступил к довольно неубедительному
восхвалению преимуществ, которые дает человеку безбрачие. "Ну а ты,
толстушка, в пятом ряду, с такой пышной грудью, в узком лифчике... миссис...
как тебя там зовут?.. Что уставилась в свой молитвенник, будто собираешься в
монастырь?" Хьюго слышал, как мешаются благочестивые советы и святые мысли с
приятной, невинной шалостью: "Я-то догадываюсь, чем ты занимаешься, когда
твоего мужа нет в городе. Может, запишешь номер телефона моих личных покоев
в эту маленькую черную книжонку. ха-ха?! Я не против!"
На своей церковной скамье Хьюго оцепенел: нет, это уж слишком!
Священник между тем заговорил о добродетели и целомудрии,-- счел, наверно,
за нужное завершить свою проповедь на высокой ноте. Закинув голову назад,
устремив очи к небесам, ухитрялся все же через полуприкрытые веки
разглядывать прихожанок. Судя по всему, эта последняя тема особенно его
занимала,-- голос зазвучал необычайно торжественно, когда он красочно стал
описывать эту самую главную добродетель в глазах Всевышнего и его ангелов.
"А ты, маленькая мисс Бривз, в белых перчаточках и в таких же носочках,--
слышал Хьюго мысли священника,-- ты, вызревающая, как вкусная, спелая
ягодка, с дрожью приближаясь к опасной, похотливой границе, отделяющей тебя
от взрослой женщины! Никто кроме меня не знает, чем ты занимаешься за
автостоянками, возвращаясь из школы. Дом твоего приходского священника всего
в двух кварталах от твоей школы, крошка,-- как раз по дороге домой. Одного
робкого стука вполне достаточно. В моем доме всегда найдется чаек с
пирожными для таких маленьких, красивых девочек, как ты, ха-ха!"
Не боялся бы Хьюго привлечь к себе всеобщее внимание, давно встал бы и
выбежал из церкви. Но вместо этого он с размаху шлепнул себя по левому уху:
постоянный звон не дает ему больше ничего слышать. Громкий шлепок привлек
внимание -- несколько человек повернули к нему головы с явным неодобрением,
но это его совсем не трогает. Когда надоедливый звон наконец прекратился,
проповедь уже закончилась и священник назвал номер церковного гимна, который
надлежит спеть прихожанам, под названием "Скала веков". Хьюго, не зная как
следует слов песнопения, просто что-то мычал -- пусть на него не пялят
больше глаза.
Орган звучал все мощнее; сопрано, тенора, альты, басы подхватили дивную
мелодию, вкладывая в исполнение в нее всю свою веру и все свое музыкальное
искусство:
"Скала веков, разверзнись для меня, Позволь мне укрыться в тебе! Пусть
вода и кровь, истекающие из Тебя, Этот животворящий целительный поток,
Станут двойным моим исцелением от греха..."
Приливы могучих аккордов захватили Хьюго, музыкального слуха у него
никогда не было, он только проигрывал дома на патефоне старые, 78 оборотов в
минуту, пластинки Уэйна Кинга. Их собрала еще его мать, будучи девочкой, и
подарила весь комплект ему на свадьбу. Но сейчас широкий музыкальный
диапазон органа, чистые нежные как у флейты, женские и девичьи голоса,
обращающиеся к Богу, поддержка густых, как у виолончели, мужских голосов --
все это мелодическое разноголосие порождало в нем особое чувство неземной
легкости, будто он сам плывет по весеннему воздуху, блуждая и теряясь в
бесконечных, благоуханных небесных садах. Непорочные девы ласково касались
его лба нежными, словно лепестки роз, пальцами; в горных потоках мелодично
журчала вода, сказочные богатыри заключали его в крепкие объятия, клянясь в
вечном братстве. Затянули "Очисти мя, Спаситель, очисти, или я умру!"; Хьюго
сполз со скамьи и забился в непреодолимом приступе экстаза. Ему повезло,-- в
последнем ряду, у самого прохода, этого почти никто сразу не заметил.
Песнопение продолжалось; прихожане, поворачиваясь, чтобы увидеть, что
же с ним случилось, стали фальшивить на строчке "Когда я сделаю сей
мимолетный вздох..." и вдруг дружно оборвали гимн на фразе "Когда я
вознесусь к неведомым мирам...". Все теперь повскакивали со своих мест и
глядели на Хьюго: лежа на каменном полу посередине прохода, он корчился и
вздрагивал всем телом.
По сигналу священника последние, утратившие слаженность аккорды органа
замерли. Хьюго еще полежал немного, понимая, что триста пар глаз с
любопытством устремлены на него; потом стремительно вскочил и выбежал из
церкви.
Долго звонил в дверь, но никто ему не открывал. Лишь после того, как он
заорал:
-- Я знаю, что вы там! Открывайте, или я сейчас вышибу дверь! -- и
начал толкать ее плечом, она отворилась.
-- Что происходит? -- строго спросила мисс Каттави, загораживая ему
проход. Пришлось беспардонно ее оттолкнуть,-- все мускулы налились. Впервые
он столь грубо обошелся с женщиной.
-- Доктор в Румынии! -- Мисс Каттави пыталась все же его задержать.
-- Сейчас я покажу ему Румынию! -- закричал Хьюго, распахивая ударом
ноги другую дверь.
Мисс Каттави бежала за ним, словно дежурная в классе.
Доктор Себастьян скрывался за четвертой по счету дверью, в комнате,
похожей на библиотеку,-- упражнялся в высоких, до бедер, резиновых сапогах,
в рыбной ловле на искусственных мушек.
-- Ах, это вы, мистер Плейс! -- весело приветствовал он пациента.-- Вы
вернулись.
-- Конечно, вернулся.-- Хьюго было трудно говорить.
-- Готов побиться об заклад: вы пришли, чтобы я занялся другим вашим
ухом, не так ли? -- доктор вежливо наклонился к нему.
Хьюго, схватив доктора Себастьяна за лацканы пиджака, оторвал его от
пола и приблизил к самому лицу -- теперь они глядели друг другу прямо в
глаза. Хотя доктор казался довольно полным человеком, весил он всего фунтов
сто сорок, не больше.
-- Нет, я не желаю, чтобы вы занялись моим вторым ухом! -- громко
опроверг он его уверенные слова.
-- Может быть, вызвать полицию? -- вмешалась мисс Каттави, со снятой
трубкой в руке.
Пациент выпустил из рук доктора, тот упал на колени на пол, но очень
живо вскочил на ноги. Хьюго сорвал телефонный аппарат со стены, вообще-то он
всегда с большим уважением относился к чужой собственности, этому учил его
отец с детства.
-- Не рассказывайте мне сказки,-- заботливо ворковал доктор
Себастьян.-- Не может быть, чтобы его снова заложило. Если это в самом деле
так -- весьма необычно, но такие случаи известны. Нечего зря волноваться,
лечение очень простое; нужно немножко покопаться в ухе инструментиком и...
Молча Хьюго схватил доктора одной рукой за горло, а второй удерживал
мисс Каттави на расстоянии, чтобы не мешала расправе; потом заговорил:
теперь слушайте, что вы со мной сделали!
-- Отпустите мое несчастное горло! -- прохрипел доктор.
Хьюго отпустил.
-- Так вот, мой дорогой юноша,-- молвил доктор Себастьян,-- скажите-ка
мне, на что жалуетесь...
-- Прогоните ее из комнаты! -- Хьюго жестом указал на мисс Каттави: то,
что он собирался рассказать доктору Себастьяну, нельзя говорить в
присутствии женщины.
-- Мисс Каттави, прошу вас...-- мягко произнес доктор.
-- Зверь! -- огрызнулась мисс Каттави, покидая комнату и закрывая за
собой дверь.
Опасаясь теперь пребывать в непосредственной близости от пациента,
доктор Себастьян благоразумно зашел за свой письменный стол, но не садился.
-- Могу поклясться, что ваше ухо просто в превосходном состоянии!
-- "Превосходном"! -- зарычал Хьюго, сожалея, что убрал руку с глотки
доктора.
-- Ну, вы ведь теперь слышите команды своих игроков на поле? -- вежливо
осведомился доктор Себастьян.
-- Если бы я слышал только это! -- застонал Хьюго.
-- Ах! -- сразу просиял доктор Себастьян.-- Ваш слух острее
нормального? Но ведь я говорил, что у вас экстраординарный слуховой аппарат!
Стоило мне только сделать небольшой надрез, вычистить твердой рукой
кое-какие чужеродные вещества... По-видимому, у вас был замечательный
спортивный сезон?
-- Мой сезон еще будет в аду.-- Хьюго не отдавал себе отчета, что этой
фразой воздает должное одному французскому поэту.
-- Я сильно сконфужен,-- с раздражением, нетерпеливо продолжал
доктор.-- Я сделал для вас гораздо больше того, на что вы рассчитывали, и
вот награда: вы приходите ко мне и пытаетесь меня придушить. Думаю, вам
следует объясниться, мистер Плейс.
-- Мне следует сделать с вами кое-что похуже,-- отвечал Хьюго.-- Где вы
учились медицине -- в Конго?
Доктор Себастьян в ответ на оскорбление вытянулся в полный рост.
-- Корнеллский университет, медицинский факультет,-- с достоинством
парировал он.-- Так вот, если вы только скажете мне...
-- Скажу, скажу,-- повторил за ним Хьюго, расхаживая взад и вперед по
комнате.
В старом доме потрескивали доски пола; Хьюго казалось, что в ухе у него
раздаются крики тысяч морских чаек.
-- Прежде всего,-- снова начал доктор Себастьян,-- что вы от меня
хотите?
-- Я хочу, чтобы вы вернули мое ухо в прежнее состояние, каким оно было
до моего визита к вам!
-- То есть вы хотите снова оглохнуть? -- недоверчиво переспросил
доктор.
-- Совершенно верно.
-- Дорогой мой, я не могу этого сделать. Это противоречит медицинской
этике. Если только об этом узнают, меня лишат права заниматься врачебной
практикой на всей территории Соединенных Штатов. Меня, выпускника
Корнеллского университета...
-- Мне наплевать, чего вы там выпускник. Вы это сделаете! В любом
случае.
-- По-моему, вы переутомились, мистер Плейс.-- Доктор сел за стол,
вытащил лист бумаги, взял в руки перо.-- Ну а теперь попытайтесь спокойно,
как и подобает воспитанным людям, по порядку изложить мне все ваши
симптомы...
Хьюго все еще ходил взад и вперед по комнате, стараясь быть спокойным и
воспитанным. Где-то в глубине души у него сохранилось уважение к врачам.--
Все началось с того, что я стал слышать условные сигналы, подаваемые
командой противника.
Доктор одобрительно кивал, что-то быстро записывая.
-- Во время совещания.
-- Что такое совещание?
Хьюго объяснил как мог, что такое совещание игроков на поле.
-- И заметьте -- это на расстоянии пятнадцати ярдов: они
перешептываются, а шестьдесят тысяч болельщиков при этом вопят во всю силу
своих легких.
-- Я знал, что провел успешную операцию! -- Доктор Себастьян весь сиял
от самоуважения и данной себе высокой оценки.-- Но даже не предполагал, что
настолько успешную. Это должно вам очень помочь в вашей профессии. Могу
только поздравить! Ваш случай станет темой интереснейшего доклада на
следующем конгрессе...
-- Заткнитесь! -- рявкнул Хьюго и принялся объяснять, как к нему пришло
понимание закодированных сигналов.
Доктор Себастьян сразу посерьезнел, и вежливо попросил Хьюго повторить
все еще раз; потом -- растолковать подоходчивее, что означает фраза "Красный
-- справа! Поток -- слева! Край -- выровнять! Начнем при счете "пять"!"
Наконец, поняв, что это особый, секретный код, свой у каждой команды, и
такие коды тщательно оберегаются от команд противника -- все равно что
драгоценные камни королевской короны,-- перестал записывать. Но вот Хьюго
подошел к тому, как перехватил мысли защитника: "Нет!.. Ничего не выйдет --
слишком сильно прессингуют". Тут доктор Себастьян вообще отложил ручку в
сторону и в его глазах промелькнуло беспокойство.
Описание игр в покер заставило его недоуменно пожать плечами.
-- В наши дни мы только начинаем воспринимать первый, тусклый свет
экстрасенсорного восприятия, мой дорогой. Но, между прочим, в Дьюкском
университете...
-- Помолчите!
И Хьюго продолжал свой рассказ: теперь -- о том, как в салоне самолета
слышал сообщения о выходе из строя системы связи на борту и откровенный
разговор между пилотами в кабине. Даже сейчас от этих воспоминаний у него
мурашки поползли по спине.
-- Я уверен, что этот феномен можно объяснить,-- не выдержал доктор.--
Причудливый эффект электроники, который...
-- Нет, вы только послушайте, что произошло у меня с девушкой перебил
его Хьюго.-- Нет тут никакой электроники!
Доктор Себастьян с интересом воспринял и изложение того, что у него
было с Сильвией,-- только время от времени молча облизывал губы.
Сочувственно хихикнул6 когда Хьюго повествовал о смехе, донесшемся до него с
четвертого этажа ее квартиры, и о мерзком смехе жалкого запасного защитника
Крокера -- словно у того в голове спрятан проигрыватель и он все время
крутит любимую пластинку.
Умолчал, однако, о своих беседах с тренером: в конце концов, есть вещи,
вызывающие лишь мучительные воспоминания.
Торопливо передал все остальное: Вьетнам; удар по голове полицейской
дубинкой; внутренний презрительный смешок судьи; опасные радикальные
воззрения миссис Фитцджералд; речь президента; зубоскальство телевизионного
мастера; суждение матери о его жене.
Слушатель, не произносил ни единого слова, лишь время от времени с
сожалением покачивал головой. Хьюго не пожалел самого себя: передал мысли
жены в постели -- как она, вместо того, чтобы переживать то, что полагается
в такие минуты, размышляла о меховых манжетах на рукавах старого платья.
-- Ну,-- задал он вопрос доктору,-- что вы скажете по этому поводу?
-- К своему несчастью,-- ответил тот,-- я никогда не был женат: сами
понимаете -- с моим ростом...-- И разочарованно пожал плечами.-- Однако
существуют документально подтвержденные случаи, когда любящие пары после
долгих лет совместной жизни, очень близких повседневных контактов развивают
в себе телепатическую способность читать мысли друг друга...
-- А теперь позвольте мне рассказать, что произошло со мной сегодня
утром в церкви.
Хьюго приходил во все большее отчаяние, научная непробиваемость доктора
начинала пожинать свои плоды -- страшная мысль сверлила мозг. Не удастся ему
как следует встряхнуть своей историей доктора, придется выйти из этого
кабинета точно в таком состоянии, в каком вошел...
-- Как приятно слышать, что такой большой, знаменитый весьма
привлекательный молодой человек по утрам в воскресенье посещает церковь...--
прошептал доктор.
Хьюго вкратце изложил ему, о чем думал священник, произнося свою
проповедь о сексе и насилии в современном мире,-- он явственно слышал его
мысли.
-- Все, это мой последний визит в церковь! -- резюмировал он твердо.
Доктор улыбнулся, проявляя терпимость.
-- Духовенство состоит из таких же людей, как и мы, смертные. Вполне
вероятно, это наложение ваших собственных желаний и...
-- И последнее...-- перебил его Хьюго.
Во что бы то ни стало он должен каким-то образом убедить доктора.
Откровенно поведал ему и о непреодолимом приступе экстаза в церкви, о
благоуханных небесных садах, непорочных девах и сказочных богатырях и о
столь сильно подействовавшем на него песнопении "Скала веков".
Доктор смешно надул губы.
-- Обычное явление,-- вынес он вердикт,-- ему подвержены простые и
очень восприимчивые к религии натуры. В этом нет никакого вреда.
-- Вы только представьте себе! -- заорал Хьюго.-- Триста прихожан
смотрят, как здоровый парень, весом двести тридцать пять фунтов, лежит на
полу, словно выброшенный на песок тунец на рыболовном крючке! И вы считаете,
что в этом нет никакого вреда? Сами убеждали меня, что если люди в самом
деле хорошо слышат, то при исполнении Бетховена должны забиться в
непреодолимом приступе экстаза.
-- Бетховен -- да! -- авторитетно подтвердил доктор.-- Но при чем здесь
"Скала веков"?
Явно музыкальный сноб этот доктор Себастьян.
-- Там-там-ти, там-там-та...-- пропел он, выражая пациенту полное
презрение; потом вспомнив, что он врач, наклонился над письменным столом и
похлопал Хьюго по руке.-- Дорогой мой, вы человек, отлично натренированный
вам известны все тонкости и хитрости спортивной игры. Сейчас вы достигли
наивысшего расцвета как спортсмен, и ваши глубокие профессиональные познания
приводят порой к спонтанным практическим проникновениям в самую суть вещей.
Вы должны ценить в себе столь необычные способности, благодарить за них
Бога. Я уже объяснил вам все в случае с картами, по поводу священника и
вашей жены. Ну а то, что вы рассказали мне о девушке, которую вы называете
Сильвией,-- это всего лишь конкретизация вашего чувства вины в сочетании с
вполне естественным для такого молодого человека, как вы, сексуальным
голоданием. Все остальное, боюсь, из области галлюцинаций... Советую вам
обратиться к психиатру. Могу порекомендовать одного хорошего специалиста;
позвонить ему и...
Хьюго зарычал.
-- Что вы сказали? -- не понял доктор.
Хьюго зарычал снова, посильнее, и подошел к окну. Всполошившийся не на
шутку доктор последовал за ним и выглянул в окно. На расстоянии футов
пятидесяти по мягкой, покрытой опавшей листвой полянке к гаражу соседнего
дома шел мальчик лет пяти, в туфельках на резиновой подошве. Оба постояли
молча. Доктор наконец вздохнул.
-- Ладно, пройдите в операционную...
Когда час спустя Хьюго вышел из дома доктора, за ухом у него белела
небольшая повязка. Он был счастлив: вновь вся левая сторона напоминала ему
плотно закупоренную пробкой бутылку с пузырящимся сидром...
До конца спортивного сезона Хьюго не удалось перехватить ни одной
передачи на футбольном поле. Его вводили в заблуждения простейшие манеры, он
сломя голову мчался на левый край, когда игра перемещалась на правый, и он
не слыхал предупреждающих воплей Джонни Сматерса, когда противоборствующие
команды выстраивались на линиях. Джонни Сматерс снова перестал разговаривать
с ним после игры и при переездах на соревнования в другие города выбирал
себе другого товарища по команде. В конце сезона контракт с Хью не
возобновили. Официальная версия, приведенная журналистам его тренером,--
травма головы у Хьюго оказалась настолько серьезной, что при продолжении
футбольной карьеры он рисковал при любом сильном повторном ушибе навсегда
остаться калекой.
Доктор Себастьян содрал с него за операцию 500 долларов, а вместе с
штрафом, взятками судье и журналистам общая сумма расходов достигла тысячи
долларов -- как раз суммы, обещанной ему тренером в качестве повышения
жалованья. Но Хьюго с радостью за все заплатил.
К десятому января он, с удовольствием храня верность семейным узам,
продавал страховые полисы в компании тестя,-- правда, ему постоянно
приходилось садиться с левой стороны от клиентов, чтобы четко слышать что
они говорят.
В одном окне громадного темного здания научно-исследовательской
лаборатории "Фогель -- Полсон" допоздна горел свет. Мыши всех цветов спали в
своих клетках, как и прочий генетический материал. Дремали обезьяны; собаки,
очевидно, видели сладкие сны, а поделенные на классы крысы-альбиносы ожидали
острого скальпеля и болезненных уколов,-- обычно такие процедуры проходили
по утрам. Внизу тихо гудели компьютеры, готовя к завтрашнему утру запутанные
ответы на сложные задачи. Микроорганизмы в затемненных пробирках,
расставленных в точной геометрической форме походили на цветы; целые колонии
бактерий, смахивающие на города-государства, растворялись в чашечках Петри с
антисептическим раствором, исчезали, словно смытые волной в эту ночь научных