Дьюзеринг набросился на него как коршун, не дав пробежать и пару шагов,-- но
дело сделано. Игра кончена, в любом случае -- оглушительная победа! Первый в
спортивной жизни Хьюго перехваченный пас!
Снова его признали лучшим игроком в команде и после игры вручили в
раздевалке мяч. Когда Хьюго снимал форму, подошел тренер; с любопытством,
как-то странно посмотрел на него, объявил:
-- Вообще-то я должен тебя оштрафовать. Ты оставил центр, предоставив
туда свободный доступ, как шлюха в субботу вечером, раздвинув пошире ноги,
не препятствует проникновению на ее территорию противника.
-- Согласен с вами -- скромно ответил Хьюго, заворачиваясь в полотенце;
ему не понравился грубый язык тренера.
-- Как ты умудрился разгадать его маневр? -- поинтересовался тот.
-- Ну, я...-- Хьюго с виноватым видом смотрел на свои голые ноги:
пальцы сильно кровоточат, с одним ногтем наверняка скоро придется
расстаться.-- Мне помог сам Дьюзеринг: он когда задумает выполнить свой
знаменитый рывок, как-то смешно перед этим дергает головой.
Тренер понимающе кивнул -- в глазах его промелькнуло уважение.
Вторая ложь Хьюго, он не любил лгать, но попробуй скажи тренеру, что
слышал, о чем шептались игроки противника на расстоянии приблизительно
пятнадцати ярдов от него, когда 60 тысяч болельщиков орали как дикие
индейцы,-- его оба немедленно отправят к врачу с просьбой констатировать,
нет ли сотрясения мозга.
На этой неделе впервые у него взял интервью спортивный журналист. В
пятницу оно появилось в газете с фотографией, на которой Хьюго изображен в
полуприседании, с широко расставленными руками,-- вид свирепый; подпись:
"Мистер Большой Футболист".
Сибилла вырезала фотографию и отослала отцу, который постоянно твердил,
что Хьюго ничего не добьется в футболе, давно пора покончить с этим дурацким
спортом и заниматься страхованием, покуда ему вообще не выбили мозги, а
после этого конечно, поздно вообще чем-нибудь заниматься, включая и
страховой бизнес.
Тренировки на этой неделе ничем не отличались от обычных на любой
другой, только Хьюго немного прихрамывал из-за поврежденных пальцев на
ногах. Постоянно проверял слух, чтобы лишний раз убедиться, слышит ли, что
говорят люди на нормальном для слухового восприятия расстоянии, но даже на
тренировочном поле, где относительно тихо, слышал ничуть не лучше и не хуже
чем до того, как повредил ухо.
Спал он теперь плохо, потому что постоянно по ночам думал о предстоящем
воскресенье, об игре; Сибилла начала жаловаться, что и она из-за него
потеряла сон -- бродит по квартире с таким шумом, который поднимает
выброшенный на пляж кит. Ночью в четверг и пятницу он теперь спал на кушетке
в гостиной. Ему казалось, что часы тикают громче лондонского Биг Бена, но
объяснял это своим нервозным состоянием. В субботу вечером, как и положено,
вся команда отправилась ночевать в отель, так что у Сибиллы не было никаких
причин жаловаться на бессонницу. Хьюго жил в одной комнате со Сматерсом; тот
много курил, был не дурак выпить и гонялся за молодыми девушками. В два часа
ночи, все еще не сомкнув глаз, посмотрел на Джонни: спит как младенец. И тут
Хьюго подумал, не сделал ли ошибки, выбирая для себя такую жизнь.
Несмотря на легкое прихрамывание, воскресенье стало знаменательным для
Хьюго днем. В середине первого периода, после первого столкновения, когда
нападающий ударил его коленом по голове, Хьюго вдруг обнаружил, что теперь
не только воспринимает условные сигналы от группы совещающихся на поле
игроков, но и понимает, что они означают, как будто изучал планы их игр
несколько месяцев. "Рыжий -- справа! К пятьдесят второй по двое! Начинаем
при счете "два"!" -- доносилось до его левого уха ясно, словно в трубке
телефона, и эти закодированные короткие фразы сразу расшифровывались в
мозгу: "Фланкер -- направо, ложный выпад перед правым защитником, обход,
передача правому полузащитнику и прорыв со стороны инсайда к границе левого
края!"
Хьюго, как прежде, послушно занимал свое место в линиях защиты, которой
командовал Краниус, но, как только начиналась игра, манкируя своими обычными
обязанностями, бежал туда, куда, как он знал, поведут мяч игроки противника.
Перехватил два паса, перебил еще три и совершил столько блокировок, сколько
все игроки команды, вместе взятые. С каким мрачным удовлетворением,
вперемежку с чувством вины, услыхал он слова Гейтса, защитника противника:
тот на совещании прорычал по его адресу. "Кто позволил этому Плейсу, с его
рыбьей мордой, атаковать по всему полю?!" Впервые слышал, как игрок другой
команды упомянул вслух его имя.
Только уже покидая поле вдруг понял, что в сегодняшней игре Сматерс ни
разу ничего ему не крикнул. В раздевалке попытался перехватить его взгляд,
но почему-то упорно отворачивался.
В понедельник утром вся команда просматривала кинозапись игры, и тренер
останавливал ее только в тех местах, где действовал на поле Хьюго, и потом
демонстрировал в замедленном темпе все детали его игры, повторяя их снова и
снова. В этот понедельник он чувствовал себя гораздо хуже, чем обычно.
Тренер не говорил ничего, кроме одной лаконичной фразы: "Ну, посмотрим еще
разок". Приходилось все время глядеть на себя на экране, причем он в центре
игроков; это на него сильно действовало, смущало -- словно выступает перед
товарищами в главной роли на театральной сцене. Раздражало еще и другое:
сколько раз, даже если был прав, позволял блокирующим игрокам противника
сбивать себя с ног; сколько проведенных им "чистых" столкновений
превращалось не по его вине в упорные схватки, когда противник повисал на
нем и приходилось волочь его на себе несколько ярдов по газону. В команде
существовало строгое правило -- при кинопросмотре игроки не делают никаких
комментариев,-- поэтому, Хьюго понятия не имел, что думают о нем товарищи,
как оценивают его игру.
Но вот просмотр кончился; Хьюго первым бросился к двери, однако тренер
помахал ему рукой; большим пальцем сделал понятный всем жест -- приглашаю,
мол, в свой кабинет. Хьюго приковылял, ожидая самого худшего. Просто у него
в руках не для показухи: пальцы на правой ноге как отбивная котлета; ожидая;
войдет тренер, Хьюго лихорадочно придумывал, как сообщить ему о своем
увечье, чтобы оправдаться за куда менее славные моменты своих действий на
поле -- они ведь тоже запечатлены на пленке.
Тренер явился -- с расстегнутым воротником рубашки на толстой шее, чтоб
не мешал свободно изъясняться. Плотно закрыв за собой дверь, сел и серьезно
заворчал. Это ворчание означало: Хьюго разрешено сесть. Он и сел на
деревянный стул с прямой спинкой, поставив трость перед собой -- пусть
тренер получше ее видит.
За спиной тренера на стене портрет -- увеличенная фотография игрока в
форме сороковых годов. Звали его Хойхо Бейнс, однажды единогласно признан
лучшим игроком в Национальной футбольной лиге. Хьюго слышал в обычно суровом
голосе тренера нежные нотки, лишь когда тот упоминал имя Хойхо Бейнса.
-- С того времени, как ты поступил в наш клуб, Плейс,-- начал он,-- я
постоянно приходил в ужас, видя в стартовом составе команды твое имя,-- хоть
вносил его собственной рукой.-- И чуть улыбнулся, надеясь, что Хьюго по
достоинству оценит его грубую шутку.-- Не стану скрывать -- целых два года
пытался от тебя избавиться. Ездил по городам, чьи команды принимают участие
в розыгрыше лиги, с шапкой в руке, унижался, выпрашивал, умолял сдать мне в
аренду другого защитника средней линии. Приходило даже в голову кого-нибудь
просто украсть. Но все напрасно.-- Тренеру нравилось прибегать к риторике,
когда подворачивался удобный момент.-- Все напрасно! -- торжественным тоном
повторил он.-- Все прекрасно знали: пока я каждое воскресенье выставляю в
стартовом составе тебя -- им ничего, абсолютно ничего не грозит.
Помолчал немного и продолжал:
-- Могу честно здесь, перед тобой, высказать свою оценку твоих
спортивных способностей, Плейс. Ты очень медлителен у тебя старые руки, удар
такой силы, что ты не способен сбить с кресла-качалки даже мою дряхлую
бабушку; игнорируешь коллективную игру; бегаешь словно гусь с грыжей; не
обозлишься, если кто-то трахнет тебя по голове автомобильным домкратом или
изнасилует на твоих глазах жену; постоянно позволяешь противнику обманывать
себя на поле,-- уловки, на которые ты попадаешься, вызвали бы приступ дикого
хохота у руководителя хора весельчаков в средней школе в девятьсот десятом
году. Я ничего не забыл? Что скажешь?
-- По-моему, нет, сэр, ничего.
-- Но, несмотря на все это,-- ты спас для нас три игры подряд. Ты,
конечно, делаешь посмешище из нашего священного спорта -- футбола, но ты
спас три игры подряд, и посему я увеличиваю твое жалованье на тысячу
долларов на весь сезон. Проболтаешься об этом кому-нибудь в команде -- лично
приколочу гвоздями твои руки к стене раздевалки. Ясно?
-- Ясно, сэр.
-- А теперь убирайся!
-- Слушаюсь, сэр.-- Хьюго встал.
-- Ну-ка, дай мне твою трость!
Хьюго протянул ему палку. Не вставая со стула, тренер разломил ее
надвое о свое колено.-- Не выношу вида калек,-- резюмировал он.
-- Согласен, сэр.
Выходя из кабинета, Хьюго старался не хромать.
Следующее воскресенье оказалось для него невезучим. Все началось с
подслушивания. Когда команда противника после совещания выла на линию
схватки, Хьюго уже знал весь дальнейший план игры: последует короткая
передача на правый фланг. Но вот полузащитник занял свое место позади
центрового, и Хьюго заметил, как тот, оглядев построение защиты, недовольно
нахмурился. Губы его не шевелились, но Хьюго слышал все так отчетливо,
словно тот обращался прямо к нему. Полузащитник произнес про себя слово
"нет!", сделал паузу, потом продолжал размышлять: "Ничего не выйдет --
слишком сильно прессингуют".
Времени: задуматься над новым аспектом своих поразительных способностей
у Хьюго не было, так как полузащитник начал подавать громкие закодированные
сигналы, меняя на ходу план игры, принятый на совещании. Все, конечно,
слышали, но один он понимал значение этих сигналов: полузащитник требовал
перевести игру с намеченного правого края на левый. Перед самым вбрасыванием
мяча, когда уже поздно вносить коррективы, Хьюго ринулся на левый край. Знал
-- хотя, убей его Бог, не понимал откуда, что правый крайний сделает только
два шага влево, потопчется секунду на месте и, развернувшись, кинется назад
к полузащитнику, чтобы перевести мяч на другой конец поля. Как только мяч
оказался в игре, Хьюго со всех ног с разбегу вклинился между ними, и, едва
тот сделал два шага, жестко блокировал его и сбил с ног. Полузащитник
остался один, в растерянности прижимая к себе мяч, как прижимает посылку
почтальон, который ошибся дверью, и тоже был им повержен.
Но этот подвиг дорого стоил Хьюго. Когда вместе падали, колено
полузащитника угодило ему прямо в лоб с такой силой, что у него в глазах
потемнело. Его без сознания уносили на носилках, прозвучал финальный
свисток.
Минут через десять, очнувшись, он увидел, что лежит за скамеечкой
тренера; врач, стоя перед ним на коленях, ощупывал его шейные позвонки --
все ли на месте,-- а тренер совал ему в нос флакон с нашатырным спиртом.
Удар оказался настолько сильным, что даже после окончания первой половины
игры -- тренер спросил его, как это ему удалось пресечь в зародыше обходной
маневр противника,-- абсолютно не помнил своих действий на поле, в чем
честно и признался. Помнил лишь, что сегодня утром выходил на игру не из
дома, а из отеля и лишь после десятиминутного разговора с ним тренер
сообразил наконец, как того зовут.
Врач не разрешил ему вернуться на поле, и незаменимая ценность его для
команды была тут же наглядно продемонстрирована всем: проиграли с крупным
счетом, уступив 21 очко.
В самолете, при возвращении домой, стояла тишина. Тренер, стоило
команде проиграть, тут же забывал и высоком юношеском духе, и старании, и об
упорном сопротивлении противнику. А они проиграли, да еще с позорным счетом.
Как обычно в таких печальных случаях, он запретил, чтобы стюардессы подавали
игрокам спиртное, так как никогда не верил, что горький вкус поражения можно
подсластить алкоголем. Самолет летел в ночи, в салоне парило похоронное
настроение.
Чувствовал себя Хьюго немного лучше, хотя все равно еще почти ничего не
помнил о сегодняшней игре. Испытывал какое-то неприятное, не дававшее покоя
ощущение -- с ним стряслось что-то особенное, абсолютно непонятное еще до
того, как он получил травму,-- но никак не мог вывести это ощущение на
уровень ясного сознания. Рядом играли в покер по маленькой, шепотом объявляя
ставки, и он решил присоединиться, чтобы больше мучительно не вспоминать все
перипетии борьбы на газоне,-- бесполезно. В карты он обычно проигрывал:
любому внимательному игроку стоит бросить один взгляд на его открытое,
простодушное лицо, чтобы догадаться, какие карты у него на руках -- пара,
две или "стрит"1.
1 Карты, в покере, подобранные по достоинству.
Может, оттого, что в полутемном салоне соперники не могли следить за
выражением его лица, или в результате травмы задет какой-то важный нерв, не
допускавший вообще никакого выражения, но Хьюго выигрывал большинство
ставок. Играл небрежно и не вел счета своим выигрышам,-- просто чувствовал,
что везению давно пора повернуть и в его Хьюго, сторону.
Приблизительно после часа игры перед ним лежала внушительная кучка
выигранных фишек. Чувствуя, как устал, он бросил карты. При очередной сдаче
у него после сброса и прикупа оказались три туза и он уже намеревался
увеличить ставки, поспорить с сидящим слева Краниусом, но тут словно что-то
толкнуло его -- он явственно услышал голос, прошептавший ему: у того
значительно более сильная карта.
-- Знаете, я не очень хорошо себя чувствую,-- произнес Хьюго.-- Давайте
произведем окончательный расчет.-- встал и вернулся в свое кресло.
За бортом ужасная, ненастная ночь; самолет, с трудом выжимая все что
можно из двигателей, пробивался сквозь густую пелену тумана. Хьюго сидел
глядя в окно и ничего там, кроме темени, не видел; чувствовал себя
отвратительно: ведь он, по существу, мошенник. Можно придумывать любые
оправдания, убеждать себя, что, играя в покер, действовал совершенно
случайно, наобум, без всякого расчета; что впервые с ним происходит такое,--
но он-то знает, почему его так "везло",-- только потому, что все время,
подталкивая его в бок, Краниус тихо подсказывал ему, сидя справа, какая у
него взятка. А он в свою очередь нашептывал ему, какие карты пришли к нему.
Выходит, Краниус играл на него, а он -- на Краниуса и тот стал на двадцать,
а то и тридцать долларов богаче. Как ни старался он увильнуть, снять с себя
вину, совесть подсказывала -- ты виновен в мошенничестве,-- и было ему очень
гадко, словно вытащил эти тридцать долларов из бумажника своего товарища и
защитника.
И вдруг его озарило -- в одно мгновение вспомнил все, что происходило
днем. В момент, когда вышел на поле, он уже знал, какой план игры придумал
полузащитник противника; что должен делать по его указанию крайний игрок;
какова будет его чисто автоматическая на это реакция и как он заблокирует
игрока. Тоже своеобразная форма обмана, надувательства, но что же ему с этим
делать? Ладно еще отказаться от игры в покер, но как отказаться от
футбола,-- ведь он им живет, футбол дает ему средства к существованию...
Хьюго застонал; родившись в глубоко религиозной семье, с высокими
моральными устоями, он не курил, не пил и верил в существование ада
кромешного.
Когда самолет приземлился, Хьюго не пошел сразу домой. Сибилла уехала в
Чикаго, на свадьбу к одной из своих сестер, и ему совсем не улыбалось
слоняться, неуверенно загребая ногами, по пустому дому. Краниус -- 00ему
достался главный выигрыш -- пригласил его и еще ребят выпить, и, хотя Хьюго
не пил, он решил составить товарищам компанию.
В баре, куда привел их Краниус, полно народу и очень шумном, сидели за
стойкой несколько мужчин с девушками. Пробираясь за спиной Краниуса в заднюю
комнату, Хьюго услыхал за собой женский голос, бросивший такую фразу:
-- Хо-хо! Вон тот здоровяк, с невинным видом,-- как раз для меня!
Хьюго оглянулся: блондинка у стойки смотрела в упор на него, со сладкой
улыбкой на полных губах. Не обращать внимания на то, что она задумала, так
ее вполне можно принять за чью-то несовершеннолетнюю дочку.
-- Сегодня ночью я тебя кое-чему научу, бэби.
Услыхав это, Хьюго от неожиданности остановился и молча уставился на
девушку, будто примерз к месту. Он ясно видел -- губы ее не двигаются -- ни
малейшей дрожи на них... Резко повернувшись, он поспешил за друзьями в
заднюю комнату. Официант спросил, что он будет пить, и он неожиданно
ответил:
-- Бурбон.
-- Ничего-о-о себе! -- протянул Краниус, немало удивившись.-- Что это с
тобой, парень, а? Тебя, должно быть, сегодня в самом деле крепко тряхнули!
Никто никогда не видел, чтобы Хьюго пил что-нибудь крепче имбирного
пива, тем более виски.
Хьюго опорожнил стаканчик одним залпом. Вкус бурбона ему не понравился,
но он должен благотворно действовать на нервы, успокаивать их. Блондинка
вошла в комнату и, наклонившись над столом недалеко от них, разговаривала с
каким-то знакомым. Вспомнив, о чем она думала, когда он проходил мимо, он
заказал себе еще один бурбон. Она посмотрела, словно невзначай, на столик,
занятый футболистами. Свитер так соблазнительно облегал ее груди, что
болезненный комок у Хьюго подкатил к горлу.
"Ну чего же ты ждешь, сладенький?" -- услыхал он ее мысли.
Она спокойно, молча его оглядывала.
"За ночь любви помолодеешь!"
Второй стаканчик он опрокинул еще резвее первого и удивился: Боже, да
так и пьяницей недолго стать! На сей раз, судя по всему, бурбон не оказывал
абсолютно никакого воздействия на нервы.
-- Ну, пора домой! -- Хьюго встал из-за стола, не узнавая собственного
голоса.-- Что-то я не очень хорошо себя чувствую...
-- Иди-иди! -- напутствовал его Краниус.-- Да хорошенько выспись!
-- Да, иду.
Знал бы Краниус знал, что он украл из его кошелька тридцать долларов,--
не был бы таким заботливым. Хьюго быстрым шагом прошел мимо стойки,
предпринимая героические усилия, чтобы не посмотреть в сторону блондинки.
На улице дождь, нигде не видно такси... Он решил уже добираться до дому
пешком, как вдруг услыхал, за спиной кто -- то открыл двери бара. Как ни
старался -- не повернуться: возле бара стоит эта девушка, одна, в пальто...
Тоже выискивает на улице такси: вот смотрит на него.
-- Ну, пошевеливайся, малыш! Удивительно грубый голос для такой молодой
девушки.
Хьюго почувствовал, как вспыхнул,-- и в это мгновение подъехало такси;
оба направились к нему.
-- Можно вас подвезти? -- Хьюго не верил самому себе.
-- Очень любезно с вашей стороны,-- томно отозвалась она.
Через несколько часов, по дороге домой на рассвете, Хьюго, рассеянно
шагая, впервые в жизни пожалел, что он не католик. Тогда он сейчас направил
бы стопы прямо к священнику -- исповедаться, покаяться и тут же получить
отпущение грехов.
Сибилла позвонила утром: сообщила, что родители ее, приехавшие сюда, на
восток, на свадьбу, собираются в Нью-Йорк и хотят захватить ее с собой. При
обычных обстоятельствах, получив такое известие, он не скрыл бы
разочарования -- в самом деле нежно любил Сибиллу и без нее чувствовал себя
всегда каким-то потерянным. Но сейчас его окатила волна облегчения: момент
конфронтации, когда ему придется рассказать невинной, доверчивой жене о
своем чудовищном поступке, недостойном ее прощения,-- или, еще хуже, солгать
ей,-- откладывается.
-- Хорошо, дорогая,-- согласился он,-- поезжай в Нью-Йорк с мамочкой и
папочкой, повеселись как следует. Ты заслуживаешь отдыха. Оставайся там
сколько захочешь.
-- Хьюго, ты так добр ко мне, что я готова проявить слабость и
расплакаться...-- В трубке раздался звук поцелуя.
Хьюго чмокнул свою трубку в ответ; повесил ее, прислонился головой к
стене и в муке закрыл глаза. Одно он знает наверняка: больше не станет
встречаться с этой блондинкой -- Сильвией! Сильвия... звучит почти как
Сибилла... Каким испорченным и может быть мужчина!
Утолив за несколько мгновений страсть, он лежал на громадной
двуспальной кровати -- сроду таких не видел -- рядом с поразительным, дивным
женским телом, открывшим для него фантастический мир наслаждений, который
ему прежде и не снился. Уверен: доживи Сибилла до девяноста лет -- ей все
равно не познать и десятой доли того, что уже познала Сильвия, по-видимому,
с первого дня рождения. Ему, конечно, стыдно за столь греховные мысли...
В мягком полумраке освещенном лампой в самом углу, он посмотрел на
часы. Ему нужно явиться на тренировку, в полной экипировке, ровно в десять.
После каждого проигранного матча тренер заставлял их делать спринтерские
пробежки по сорок пять минут ежедневно в течение всей недели. Неслышно
застонал, предвидя, в каком состоянии будет в 10:45 сегодня утром. И тем не
менее ему почему-то ужасно не хотелось уходить. Через час наконец с трудом
оделся. Наклонившись над Сильвией, поцеловал ее на прощание. Она лежала
улыбаясь в постели, такая свежая, как само это утро, и спокойно дышала. Как
хотелось бы ему быть в таком блаженном состоянии...
-- Пока, мой сладенький! -- и обняла, его за шею.-- Не позволяй этим
грубиянам на поле увечить себя. И принеси сегодня вечером своей бэби
маленький подарочек. Подыщи мне что-нибудь в магазине Майера на
Сэнфорд-стрит -- там полно всякой прелести.
Возвращаясь домой по темным улицам, Хьюго размышлял. Конечно, ее можно
понять -- девушки так любят подарки, эти свидетельства любви и
привязанности,-- цветы, конфеты. Сентиментальные создания... Что-то никак не
вспомнит магазина Майера на Сэнфорд-стрит,-- может, это кондитерская,
торгующая какими-то особыми сладостями, которые очень нравятся Сильвии? Так
он купит ей в подарок самую дорогую коробку конфет -- весом никак не меньше
пяти фунтов.
Днем, чувствуя легкое головокружение от недосыпания и этих спринтерских
пробежек, он прогуливался по Сэнфорд-стрит, разыскивая магазин Майера!
Вдруг, пораженный, резко остановился; прочитав название -- "Майер",--
написанное изящными, тонкими буквами на стекле витрины; но вместо ожидаемых
коробок конфет там россыпи сияющих драгоценных украшений -- золото,
бриллианты... Магазин ювелирных изделий, причем очень дорогих,-- Хьюго даже
не осмелился войти. Скупость еще одна добродетель, которую его замечательная
семья привила ему с детства. Продолжая прогулку по Сэнфорд-стрит, наткнулся
на кондитерскую, где и купил коробку конфет, весом не менее пяти фунтов, за
пятнадцать долларов. Когда продавец заворачивал ее в яркую, праздничную
обертку, он чувствовал внутри уколы раскаяния из-за своей ужасной
расточительности.
В тот вечер он провел в квартире Сильвии не больше десяти минут -- она
сказала, что у нее сильная головная боль, коробку с конфетами не потрудилась
даже развернуть.
На следующий вечер он пробыл у нее дольше. Перед приходом к ней посетил
магазин Майера и купил золотой браслетик за триста долларов.
-- Мне нравятся щедрые мужчины! -- похвалила его Сильвия.
Трудно передать, какие душевные терзания испытывал Хьюго, передавая
клерку три сотенные в магазине Майера. Смягчались они лишь тем фактом, что
вечером, когда у Сильвии вдруг заболела голова и она его выпроводила, он
вспомнил, что каждый вторник на квартире у Краниуса играют в покер. Хьюго
отправился к нему и за три часа выиграл 416 долларов,-- рекордный для него
выигрыш за один вечер, с того времени, как он почувствовал вкус к этой игре.
Набивая бумажник выигранными долларами и чеками, он благочестиво думал,
что обязательно вернет деньги товарищам -- когда-нибудь в будущем, только не
сейчас. Ему невыносима сама мысль, что головные боли у Сильвии могут
возобновиться...
К счастью, Сибилла вернулась только в пятницу. Ночью по пятницам весь
спортивный сезон Хьюго спал в гостиной на кушетке, чтобы избежать соблазна и
сохранить всю энергию для игр по воскресеньям, так что объяснение с женой,
слава Богу, откладывалось. Ужасно боялся, как бы женская интуиция не
подсказала Сибилле фатальная перемена произошла в муже, но интуиция Сибиллы,
благодарная за разрешение провести отпуск с родителями, по-видимому,
задремала. Она просто подоткнула под ним одеяло, целомудренно поцеловала в
щеку и пожелала:
-- Спокойной ночи, дорогой! Выспись хорошенько.
Когда утром она принесли ему на подносе завтрак, совесть язвила его,
было неловко. После легкой утренней воскресной разминки пошел снова в
магазин Майера и купил нитку искусственного жемчуга за 85 долларов.
Воскресная игра стала его триумфом. Надевая форму в раздевалке, он
твердо решил: лучший способ воздать друзьям за то, что вытащил у них
бумажников 416 долларов во время игры в покер,-- выиграть для них эту
футбольную игру. Теперь его совесть чиста, все недовольные его поведением
голоса внутри притихли, и он принял участие в большинстве блокировок.
Перехватив нас в последнем периоде, ринулся к воротам и впервые в жизни
пересек заветную линию с мячом, поставив таким образом точку в этой игре дав
своей команде шесть очков. Весь стадион взревел от восторга; болельщики стоя
приветствовали его громкими воплями, когда он выходил с площадки; даже
тренер лично пожал ему руку. Он чувствовал свое превосходство (с такими-то
дело сделано. Игра кончена, в любом случае -- оглушительная победа! Первый в
спортивной жизни Хьюго перехваченный пас!
Снова его признали лучшим игроком в команде и после игры вручили в
раздевалке мяч. Когда Хьюго снимал форму, подошел тренер; с любопытством,
как-то странно посмотрел на него, объявил:
-- Вообще-то я должен тебя оштрафовать. Ты оставил центр, предоставив
туда свободный доступ, как шлюха в субботу вечером, раздвинув пошире ноги,
не препятствует проникновению на ее территорию противника.
-- Согласен с вами -- скромно ответил Хьюго, заворачиваясь в полотенце;
ему не понравился грубый язык тренера.
-- Как ты умудрился разгадать его маневр? -- поинтересовался тот.
-- Ну, я...-- Хьюго с виноватым видом смотрел на свои голые ноги:
пальцы сильно кровоточат, с одним ногтем наверняка скоро придется
расстаться.-- Мне помог сам Дьюзеринг: он когда задумает выполнить свой
знаменитый рывок, как-то смешно перед этим дергает головой.
Тренер понимающе кивнул -- в глазах его промелькнуло уважение.
Вторая ложь Хьюго, он не любил лгать, но попробуй скажи тренеру, что
слышал, о чем шептались игроки противника на расстоянии приблизительно
пятнадцати ярдов от него, когда 60 тысяч болельщиков орали как дикие
индейцы,-- его оба немедленно отправят к врачу с просьбой констатировать,
нет ли сотрясения мозга.
На этой неделе впервые у него взял интервью спортивный журналист. В
пятницу оно появилось в газете с фотографией, на которой Хьюго изображен в
полуприседании, с широко расставленными руками,-- вид свирепый; подпись:
"Мистер Большой Футболист".
Сибилла вырезала фотографию и отослала отцу, который постоянно твердил,
что Хьюго ничего не добьется в футболе, давно пора покончить с этим дурацким
спортом и заниматься страхованием, покуда ему вообще не выбили мозги, а
после этого конечно, поздно вообще чем-нибудь заниматься, включая и
страховой бизнес.
Тренировки на этой неделе ничем не отличались от обычных на любой
другой, только Хьюго немного прихрамывал из-за поврежденных пальцев на
ногах. Постоянно проверял слух, чтобы лишний раз убедиться, слышит ли, что
говорят люди на нормальном для слухового восприятия расстоянии, но даже на
тренировочном поле, где относительно тихо, слышал ничуть не лучше и не хуже
чем до того, как повредил ухо.
Спал он теперь плохо, потому что постоянно по ночам думал о предстоящем
воскресенье, об игре; Сибилла начала жаловаться, что и она из-за него
потеряла сон -- бродит по квартире с таким шумом, который поднимает
выброшенный на пляж кит. Ночью в четверг и пятницу он теперь спал на кушетке
в гостиной. Ему казалось, что часы тикают громче лондонского Биг Бена, но
объяснял это своим нервозным состоянием. В субботу вечером, как и положено,
вся команда отправилась ночевать в отель, так что у Сибиллы не было никаких
причин жаловаться на бессонницу. Хьюго жил в одной комнате со Сматерсом; тот
много курил, был не дурак выпить и гонялся за молодыми девушками. В два часа
ночи, все еще не сомкнув глаз, посмотрел на Джонни: спит как младенец. И тут
Хьюго подумал, не сделал ли ошибки, выбирая для себя такую жизнь.
Несмотря на легкое прихрамывание, воскресенье стало знаменательным для
Хьюго днем. В середине первого периода, после первого столкновения, когда
нападающий ударил его коленом по голове, Хьюго вдруг обнаружил, что теперь
не только воспринимает условные сигналы от группы совещающихся на поле
игроков, но и понимает, что они означают, как будто изучал планы их игр
несколько месяцев. "Рыжий -- справа! К пятьдесят второй по двое! Начинаем
при счете "два"!" -- доносилось до его левого уха ясно, словно в трубке
телефона, и эти закодированные короткие фразы сразу расшифровывались в
мозгу: "Фланкер -- направо, ложный выпад перед правым защитником, обход,
передача правому полузащитнику и прорыв со стороны инсайда к границе левого
края!"
Хьюго, как прежде, послушно занимал свое место в линиях защиты, которой
командовал Краниус, но, как только начиналась игра, манкируя своими обычными
обязанностями, бежал туда, куда, как он знал, поведут мяч игроки противника.
Перехватил два паса, перебил еще три и совершил столько блокировок, сколько
все игроки команды, вместе взятые. С каким мрачным удовлетворением,
вперемежку с чувством вины, услыхал он слова Гейтса, защитника противника:
тот на совещании прорычал по его адресу. "Кто позволил этому Плейсу, с его
рыбьей мордой, атаковать по всему полю?!" Впервые слышал, как игрок другой
команды упомянул вслух его имя.
Только уже покидая поле вдруг понял, что в сегодняшней игре Сматерс ни
разу ничего ему не крикнул. В раздевалке попытался перехватить его взгляд,
но почему-то упорно отворачивался.
В понедельник утром вся команда просматривала кинозапись игры, и тренер
останавливал ее только в тех местах, где действовал на поле Хьюго, и потом
демонстрировал в замедленном темпе все детали его игры, повторяя их снова и
снова. В этот понедельник он чувствовал себя гораздо хуже, чем обычно.
Тренер не говорил ничего, кроме одной лаконичной фразы: "Ну, посмотрим еще
разок". Приходилось все время глядеть на себя на экране, причем он в центре
игроков; это на него сильно действовало, смущало -- словно выступает перед
товарищами в главной роли на театральной сцене. Раздражало еще и другое:
сколько раз, даже если был прав, позволял блокирующим игрокам противника
сбивать себя с ног; сколько проведенных им "чистых" столкновений
превращалось не по его вине в упорные схватки, когда противник повисал на
нем и приходилось волочь его на себе несколько ярдов по газону. В команде
существовало строгое правило -- при кинопросмотре игроки не делают никаких
комментариев,-- поэтому, Хьюго понятия не имел, что думают о нем товарищи,
как оценивают его игру.
Но вот просмотр кончился; Хьюго первым бросился к двери, однако тренер
помахал ему рукой; большим пальцем сделал понятный всем жест -- приглашаю,
мол, в свой кабинет. Хьюго приковылял, ожидая самого худшего. Просто у него
в руках не для показухи: пальцы на правой ноге как отбивная котлета; ожидая;
войдет тренер, Хьюго лихорадочно придумывал, как сообщить ему о своем
увечье, чтобы оправдаться за куда менее славные моменты своих действий на
поле -- они ведь тоже запечатлены на пленке.
Тренер явился -- с расстегнутым воротником рубашки на толстой шее, чтоб
не мешал свободно изъясняться. Плотно закрыв за собой дверь, сел и серьезно
заворчал. Это ворчание означало: Хьюго разрешено сесть. Он и сел на
деревянный стул с прямой спинкой, поставив трость перед собой -- пусть
тренер получше ее видит.
За спиной тренера на стене портрет -- увеличенная фотография игрока в
форме сороковых годов. Звали его Хойхо Бейнс, однажды единогласно признан
лучшим игроком в Национальной футбольной лиге. Хьюго слышал в обычно суровом
голосе тренера нежные нотки, лишь когда тот упоминал имя Хойхо Бейнса.
-- С того времени, как ты поступил в наш клуб, Плейс,-- начал он,-- я
постоянно приходил в ужас, видя в стартовом составе команды твое имя,-- хоть
вносил его собственной рукой.-- И чуть улыбнулся, надеясь, что Хьюго по
достоинству оценит его грубую шутку.-- Не стану скрывать -- целых два года
пытался от тебя избавиться. Ездил по городам, чьи команды принимают участие
в розыгрыше лиги, с шапкой в руке, унижался, выпрашивал, умолял сдать мне в
аренду другого защитника средней линии. Приходило даже в голову кого-нибудь
просто украсть. Но все напрасно.-- Тренеру нравилось прибегать к риторике,
когда подворачивался удобный момент.-- Все напрасно! -- торжественным тоном
повторил он.-- Все прекрасно знали: пока я каждое воскресенье выставляю в
стартовом составе тебя -- им ничего, абсолютно ничего не грозит.
Помолчал немного и продолжал:
-- Могу честно здесь, перед тобой, высказать свою оценку твоих
спортивных способностей, Плейс. Ты очень медлителен у тебя старые руки, удар
такой силы, что ты не способен сбить с кресла-качалки даже мою дряхлую
бабушку; игнорируешь коллективную игру; бегаешь словно гусь с грыжей; не
обозлишься, если кто-то трахнет тебя по голове автомобильным домкратом или
изнасилует на твоих глазах жену; постоянно позволяешь противнику обманывать
себя на поле,-- уловки, на которые ты попадаешься, вызвали бы приступ дикого
хохота у руководителя хора весельчаков в средней школе в девятьсот десятом
году. Я ничего не забыл? Что скажешь?
-- По-моему, нет, сэр, ничего.
-- Но, несмотря на все это,-- ты спас для нас три игры подряд. Ты,
конечно, делаешь посмешище из нашего священного спорта -- футбола, но ты
спас три игры подряд, и посему я увеличиваю твое жалованье на тысячу
долларов на весь сезон. Проболтаешься об этом кому-нибудь в команде -- лично
приколочу гвоздями твои руки к стене раздевалки. Ясно?
-- Ясно, сэр.
-- А теперь убирайся!
-- Слушаюсь, сэр.-- Хьюго встал.
-- Ну-ка, дай мне твою трость!
Хьюго протянул ему палку. Не вставая со стула, тренер разломил ее
надвое о свое колено.-- Не выношу вида калек,-- резюмировал он.
-- Согласен, сэр.
Выходя из кабинета, Хьюго старался не хромать.
Следующее воскресенье оказалось для него невезучим. Все началось с
подслушивания. Когда команда противника после совещания выла на линию
схватки, Хьюго уже знал весь дальнейший план игры: последует короткая
передача на правый фланг. Но вот полузащитник занял свое место позади
центрового, и Хьюго заметил, как тот, оглядев построение защиты, недовольно
нахмурился. Губы его не шевелились, но Хьюго слышал все так отчетливо,
словно тот обращался прямо к нему. Полузащитник произнес про себя слово
"нет!", сделал паузу, потом продолжал размышлять: "Ничего не выйдет --
слишком сильно прессингуют".
Времени: задуматься над новым аспектом своих поразительных способностей
у Хьюго не было, так как полузащитник начал подавать громкие закодированные
сигналы, меняя на ходу план игры, принятый на совещании. Все, конечно,
слышали, но один он понимал значение этих сигналов: полузащитник требовал
перевести игру с намеченного правого края на левый. Перед самым вбрасыванием
мяча, когда уже поздно вносить коррективы, Хьюго ринулся на левый край. Знал
-- хотя, убей его Бог, не понимал откуда, что правый крайний сделает только
два шага влево, потопчется секунду на месте и, развернувшись, кинется назад
к полузащитнику, чтобы перевести мяч на другой конец поля. Как только мяч
оказался в игре, Хьюго со всех ног с разбегу вклинился между ними, и, едва
тот сделал два шага, жестко блокировал его и сбил с ног. Полузащитник
остался один, в растерянности прижимая к себе мяч, как прижимает посылку
почтальон, который ошибся дверью, и тоже был им повержен.
Но этот подвиг дорого стоил Хьюго. Когда вместе падали, колено
полузащитника угодило ему прямо в лоб с такой силой, что у него в глазах
потемнело. Его без сознания уносили на носилках, прозвучал финальный
свисток.
Минут через десять, очнувшись, он увидел, что лежит за скамеечкой
тренера; врач, стоя перед ним на коленях, ощупывал его шейные позвонки --
все ли на месте,-- а тренер совал ему в нос флакон с нашатырным спиртом.
Удар оказался настолько сильным, что даже после окончания первой половины
игры -- тренер спросил его, как это ему удалось пресечь в зародыше обходной
маневр противника,-- абсолютно не помнил своих действий на поле, в чем
честно и признался. Помнил лишь, что сегодня утром выходил на игру не из
дома, а из отеля и лишь после десятиминутного разговора с ним тренер
сообразил наконец, как того зовут.
Врач не разрешил ему вернуться на поле, и незаменимая ценность его для
команды была тут же наглядно продемонстрирована всем: проиграли с крупным
счетом, уступив 21 очко.
В самолете, при возвращении домой, стояла тишина. Тренер, стоило
команде проиграть, тут же забывал и высоком юношеском духе, и старании, и об
упорном сопротивлении противнику. А они проиграли, да еще с позорным счетом.
Как обычно в таких печальных случаях, он запретил, чтобы стюардессы подавали
игрокам спиртное, так как никогда не верил, что горький вкус поражения можно
подсластить алкоголем. Самолет летел в ночи, в салоне парило похоронное
настроение.
Чувствовал себя Хьюго немного лучше, хотя все равно еще почти ничего не
помнил о сегодняшней игре. Испытывал какое-то неприятное, не дававшее покоя
ощущение -- с ним стряслось что-то особенное, абсолютно непонятное еще до
того, как он получил травму,-- но никак не мог вывести это ощущение на
уровень ясного сознания. Рядом играли в покер по маленькой, шепотом объявляя
ставки, и он решил присоединиться, чтобы больше мучительно не вспоминать все
перипетии борьбы на газоне,-- бесполезно. В карты он обычно проигрывал:
любому внимательному игроку стоит бросить один взгляд на его открытое,
простодушное лицо, чтобы догадаться, какие карты у него на руках -- пара,
две или "стрит"1.
1 Карты, в покере, подобранные по достоинству.
Может, оттого, что в полутемном салоне соперники не могли следить за
выражением его лица, или в результате травмы задет какой-то важный нерв, не
допускавший вообще никакого выражения, но Хьюго выигрывал большинство
ставок. Играл небрежно и не вел счета своим выигрышам,-- просто чувствовал,
что везению давно пора повернуть и в его Хьюго, сторону.
Приблизительно после часа игры перед ним лежала внушительная кучка
выигранных фишек. Чувствуя, как устал, он бросил карты. При очередной сдаче
у него после сброса и прикупа оказались три туза и он уже намеревался
увеличить ставки, поспорить с сидящим слева Краниусом, но тут словно что-то
толкнуло его -- он явственно услышал голос, прошептавший ему: у того
значительно более сильная карта.
-- Знаете, я не очень хорошо себя чувствую,-- произнес Хьюго.-- Давайте
произведем окончательный расчет.-- встал и вернулся в свое кресло.
За бортом ужасная, ненастная ночь; самолет, с трудом выжимая все что
можно из двигателей, пробивался сквозь густую пелену тумана. Хьюго сидел
глядя в окно и ничего там, кроме темени, не видел; чувствовал себя
отвратительно: ведь он, по существу, мошенник. Можно придумывать любые
оправдания, убеждать себя, что, играя в покер, действовал совершенно
случайно, наобум, без всякого расчета; что впервые с ним происходит такое,--
но он-то знает, почему его так "везло",-- только потому, что все время,
подталкивая его в бок, Краниус тихо подсказывал ему, сидя справа, какая у
него взятка. А он в свою очередь нашептывал ему, какие карты пришли к нему.
Выходит, Краниус играл на него, а он -- на Краниуса и тот стал на двадцать,
а то и тридцать долларов богаче. Как ни старался он увильнуть, снять с себя
вину, совесть подсказывала -- ты виновен в мошенничестве,-- и было ему очень
гадко, словно вытащил эти тридцать долларов из бумажника своего товарища и
защитника.
И вдруг его озарило -- в одно мгновение вспомнил все, что происходило
днем. В момент, когда вышел на поле, он уже знал, какой план игры придумал
полузащитник противника; что должен делать по его указанию крайний игрок;
какова будет его чисто автоматическая на это реакция и как он заблокирует
игрока. Тоже своеобразная форма обмана, надувательства, но что же ему с этим
делать? Ладно еще отказаться от игры в покер, но как отказаться от
футбола,-- ведь он им живет, футбол дает ему средства к существованию...
Хьюго застонал; родившись в глубоко религиозной семье, с высокими
моральными устоями, он не курил, не пил и верил в существование ада
кромешного.
Когда самолет приземлился, Хьюго не пошел сразу домой. Сибилла уехала в
Чикаго, на свадьбу к одной из своих сестер, и ему совсем не улыбалось
слоняться, неуверенно загребая ногами, по пустому дому. Краниус -- 00ему
достался главный выигрыш -- пригласил его и еще ребят выпить, и, хотя Хьюго
не пил, он решил составить товарищам компанию.
В баре, куда привел их Краниус, полно народу и очень шумном, сидели за
стойкой несколько мужчин с девушками. Пробираясь за спиной Краниуса в заднюю
комнату, Хьюго услыхал за собой женский голос, бросивший такую фразу:
-- Хо-хо! Вон тот здоровяк, с невинным видом,-- как раз для меня!
Хьюго оглянулся: блондинка у стойки смотрела в упор на него, со сладкой
улыбкой на полных губах. Не обращать внимания на то, что она задумала, так
ее вполне можно принять за чью-то несовершеннолетнюю дочку.
-- Сегодня ночью я тебя кое-чему научу, бэби.
Услыхав это, Хьюго от неожиданности остановился и молча уставился на
девушку, будто примерз к месту. Он ясно видел -- губы ее не двигаются -- ни
малейшей дрожи на них... Резко повернувшись, он поспешил за друзьями в
заднюю комнату. Официант спросил, что он будет пить, и он неожиданно
ответил:
-- Бурбон.
-- Ничего-о-о себе! -- протянул Краниус, немало удивившись.-- Что это с
тобой, парень, а? Тебя, должно быть, сегодня в самом деле крепко тряхнули!
Никто никогда не видел, чтобы Хьюго пил что-нибудь крепче имбирного
пива, тем более виски.
Хьюго опорожнил стаканчик одним залпом. Вкус бурбона ему не понравился,
но он должен благотворно действовать на нервы, успокаивать их. Блондинка
вошла в комнату и, наклонившись над столом недалеко от них, разговаривала с
каким-то знакомым. Вспомнив, о чем она думала, когда он проходил мимо, он
заказал себе еще один бурбон. Она посмотрела, словно невзначай, на столик,
занятый футболистами. Свитер так соблазнительно облегал ее груди, что
болезненный комок у Хьюго подкатил к горлу.
"Ну чего же ты ждешь, сладенький?" -- услыхал он ее мысли.
Она спокойно, молча его оглядывала.
"За ночь любви помолодеешь!"
Второй стаканчик он опрокинул еще резвее первого и удивился: Боже, да
так и пьяницей недолго стать! На сей раз, судя по всему, бурбон не оказывал
абсолютно никакого воздействия на нервы.
-- Ну, пора домой! -- Хьюго встал из-за стола, не узнавая собственного
голоса.-- Что-то я не очень хорошо себя чувствую...
-- Иди-иди! -- напутствовал его Краниус.-- Да хорошенько выспись!
-- Да, иду.
Знал бы Краниус знал, что он украл из его кошелька тридцать долларов,--
не был бы таким заботливым. Хьюго быстрым шагом прошел мимо стойки,
предпринимая героические усилия, чтобы не посмотреть в сторону блондинки.
На улице дождь, нигде не видно такси... Он решил уже добираться до дому
пешком, как вдруг услыхал, за спиной кто -- то открыл двери бара. Как ни
старался -- не повернуться: возле бара стоит эта девушка, одна, в пальто...
Тоже выискивает на улице такси: вот смотрит на него.
-- Ну, пошевеливайся, малыш! Удивительно грубый голос для такой молодой
девушки.
Хьюго почувствовал, как вспыхнул,-- и в это мгновение подъехало такси;
оба направились к нему.
-- Можно вас подвезти? -- Хьюго не верил самому себе.
-- Очень любезно с вашей стороны,-- томно отозвалась она.
Через несколько часов, по дороге домой на рассвете, Хьюго, рассеянно
шагая, впервые в жизни пожалел, что он не католик. Тогда он сейчас направил
бы стопы прямо к священнику -- исповедаться, покаяться и тут же получить
отпущение грехов.
Сибилла позвонила утром: сообщила, что родители ее, приехавшие сюда, на
восток, на свадьбу, собираются в Нью-Йорк и хотят захватить ее с собой. При
обычных обстоятельствах, получив такое известие, он не скрыл бы
разочарования -- в самом деле нежно любил Сибиллу и без нее чувствовал себя
всегда каким-то потерянным. Но сейчас его окатила волна облегчения: момент
конфронтации, когда ему придется рассказать невинной, доверчивой жене о
своем чудовищном поступке, недостойном ее прощения,-- или, еще хуже, солгать
ей,-- откладывается.
-- Хорошо, дорогая,-- согласился он,-- поезжай в Нью-Йорк с мамочкой и
папочкой, повеселись как следует. Ты заслуживаешь отдыха. Оставайся там
сколько захочешь.
-- Хьюго, ты так добр ко мне, что я готова проявить слабость и
расплакаться...-- В трубке раздался звук поцелуя.
Хьюго чмокнул свою трубку в ответ; повесил ее, прислонился головой к
стене и в муке закрыл глаза. Одно он знает наверняка: больше не станет
встречаться с этой блондинкой -- Сильвией! Сильвия... звучит почти как
Сибилла... Каким испорченным и может быть мужчина!
Утолив за несколько мгновений страсть, он лежал на громадной
двуспальной кровати -- сроду таких не видел -- рядом с поразительным, дивным
женским телом, открывшим для него фантастический мир наслаждений, который
ему прежде и не снился. Уверен: доживи Сибилла до девяноста лет -- ей все
равно не познать и десятой доли того, что уже познала Сильвия, по-видимому,
с первого дня рождения. Ему, конечно, стыдно за столь греховные мысли...
В мягком полумраке освещенном лампой в самом углу, он посмотрел на
часы. Ему нужно явиться на тренировку, в полной экипировке, ровно в десять.
После каждого проигранного матча тренер заставлял их делать спринтерские
пробежки по сорок пять минут ежедневно в течение всей недели. Неслышно
застонал, предвидя, в каком состоянии будет в 10:45 сегодня утром. И тем не
менее ему почему-то ужасно не хотелось уходить. Через час наконец с трудом
оделся. Наклонившись над Сильвией, поцеловал ее на прощание. Она лежала
улыбаясь в постели, такая свежая, как само это утро, и спокойно дышала. Как
хотелось бы ему быть в таком блаженном состоянии...
-- Пока, мой сладенький! -- и обняла, его за шею.-- Не позволяй этим
грубиянам на поле увечить себя. И принеси сегодня вечером своей бэби
маленький подарочек. Подыщи мне что-нибудь в магазине Майера на
Сэнфорд-стрит -- там полно всякой прелести.
Возвращаясь домой по темным улицам, Хьюго размышлял. Конечно, ее можно
понять -- девушки так любят подарки, эти свидетельства любви и
привязанности,-- цветы, конфеты. Сентиментальные создания... Что-то никак не
вспомнит магазина Майера на Сэнфорд-стрит,-- может, это кондитерская,
торгующая какими-то особыми сладостями, которые очень нравятся Сильвии? Так
он купит ей в подарок самую дорогую коробку конфет -- весом никак не меньше
пяти фунтов.
Днем, чувствуя легкое головокружение от недосыпания и этих спринтерских
пробежек, он прогуливался по Сэнфорд-стрит, разыскивая магазин Майера!
Вдруг, пораженный, резко остановился; прочитав название -- "Майер",--
написанное изящными, тонкими буквами на стекле витрины; но вместо ожидаемых
коробок конфет там россыпи сияющих драгоценных украшений -- золото,
бриллианты... Магазин ювелирных изделий, причем очень дорогих,-- Хьюго даже
не осмелился войти. Скупость еще одна добродетель, которую его замечательная
семья привила ему с детства. Продолжая прогулку по Сэнфорд-стрит, наткнулся
на кондитерскую, где и купил коробку конфет, весом не менее пяти фунтов, за
пятнадцать долларов. Когда продавец заворачивал ее в яркую, праздничную
обертку, он чувствовал внутри уколы раскаяния из-за своей ужасной
расточительности.
В тот вечер он провел в квартире Сильвии не больше десяти минут -- она
сказала, что у нее сильная головная боль, коробку с конфетами не потрудилась
даже развернуть.
На следующий вечер он пробыл у нее дольше. Перед приходом к ней посетил
магазин Майера и купил золотой браслетик за триста долларов.
-- Мне нравятся щедрые мужчины! -- похвалила его Сильвия.
Трудно передать, какие душевные терзания испытывал Хьюго, передавая
клерку три сотенные в магазине Майера. Смягчались они лишь тем фактом, что
вечером, когда у Сильвии вдруг заболела голова и она его выпроводила, он
вспомнил, что каждый вторник на квартире у Краниуса играют в покер. Хьюго
отправился к нему и за три часа выиграл 416 долларов,-- рекордный для него
выигрыш за один вечер, с того времени, как он почувствовал вкус к этой игре.
Набивая бумажник выигранными долларами и чеками, он благочестиво думал,
что обязательно вернет деньги товарищам -- когда-нибудь в будущем, только не
сейчас. Ему невыносима сама мысль, что головные боли у Сильвии могут
возобновиться...
К счастью, Сибилла вернулась только в пятницу. Ночью по пятницам весь
спортивный сезон Хьюго спал в гостиной на кушетке, чтобы избежать соблазна и
сохранить всю энергию для игр по воскресеньям, так что объяснение с женой,
слава Богу, откладывалось. Ужасно боялся, как бы женская интуиция не
подсказала Сибилле фатальная перемена произошла в муже, но интуиция Сибиллы,
благодарная за разрешение провести отпуск с родителями, по-видимому,
задремала. Она просто подоткнула под ним одеяло, целомудренно поцеловала в
щеку и пожелала:
-- Спокойной ночи, дорогой! Выспись хорошенько.
Когда утром она принесли ему на подносе завтрак, совесть язвила его,
было неловко. После легкой утренней воскресной разминки пошел снова в
магазин Майера и купил нитку искусственного жемчуга за 85 долларов.
Воскресная игра стала его триумфом. Надевая форму в раздевалке, он
твердо решил: лучший способ воздать друзьям за то, что вытащил у них
бумажников 416 долларов во время игры в покер,-- выиграть для них эту
футбольную игру. Теперь его совесть чиста, все недовольные его поведением
голоса внутри притихли, и он принял участие в большинстве блокировок.
Перехватив нас в последнем периоде, ринулся к воротам и впервые в жизни
пересек заветную линию с мячом, поставив таким образом точку в этой игре дав
своей команде шесть очков. Весь стадион взревел от восторга; болельщики стоя
приветствовали его громкими воплями, когда он выходил с площадки; даже
тренер лично пожал ему руку. Он чувствовал свое превосходство (с такими-то