-- Слушаюсь, сэр.
Наконец тренер резко повернулся к нему лицом и расстегнул воротничок.
-- Плейс, послушай, что, черт тебя подери, с тобой происходит?
-- Не понимаю, о чем вы, сэр.
-- Чем ты занимаешься, когда остаешься в одном доме до утра, и так
каждую ночь? Не скажешь?
Слово "оставаться" далеко не в полной мере отражало то, чем занимался
там Хьюго, но он решил не возражать -- пусть тренер сам подыскивает верные
слова.
-- Неужели ты до сих пор не понял, что за тобой установлена слежка,--
ты, болван?! -- заревел тренер.
Эта черная машина на пустынной улице! Хьюго опустил голову -- он был
сильно разочарован в Сибилле. Как она посмела быть такой подозрительной? И
откуда у нее деньги на оплату частных детективов?
Большие руки тренера нервно дергались на крышке стола.
-- Ты что, сексуальный маньяк?
-- Нет, сэр.
-- Заткнись! -- заорал тренер.
-- Как угодно, сэр!
-- Только не подумай, что это я организовал за тобой хвост,-- дело куда
хуже. Хвост за тобой установлен по требованию спортивного комиссара.
Хьюго с облегчением вздохнул: значит, не Сибилла. Слава Богу! И он
поспел так думать о ней!
-- Я выкладываю свои карты на стол, Плейс! -- заявил тренер.-- Контора
спортивного комиссара давно проявляет к тебе повышенный интерес. Их работа
-- следить за чистотой наших рядов. В этом я целиком на их стороне и хочу,
чтобы у тебя не было на сей счет никаких заблуждений. В моем клубе есть
только одно, чего я на дух не выношу,-- игрок с подмоченной репутацией.
Хьюго прекрасно знал, что тренер не выносит около сотни других вещей, о чем
время от времени и напоминает игрокам, но счел, что сейчас неподходящий
момент, чтобы освежить его память.
-- Послушайте, сэр...-- начал Хьюго.
-- Заткнись! Если такой игрок, как ты, вдруг, ни с того ни с сего,
начинает действовать на поле так, словно у него в голове под шлемом мякина,
а не мозги, и действовать в средней линии защиты, причем все хуже от одной
игры к другой, то, совершенно естественно, у них могут возникнуть
подозрения.
Тренер, выдвинув ящик стола, вытащил темно-синюю папку, извлек оттуда
несколько страничек напечатанного на машинке текста, и, вооружившись очками,
стал читать, пояснив:
-- Это доклад, полученный из офиса спортивного комиссара.-- Пробежал
глазами несколько абзацев, покачал головой, словно чему-то сильно
удивляясь.-- Скромность не позволяет мне зачитать тебе вслух описания твоих
сексуальных подвигов, но, должен признаться, твоя способность выходить в
воскресенье на поле и играть после таких ночных боев, и это на протяжении
целых недель, заставляет меня просто разинуть рот от благоговейного
удивления.
Хьюго счет за благо промолчать.
-- До сих пор тебе везло,-- продолжал тренер,-- газеты пока ничего не
пронюхали. но если что-то просочится в печать, я немедленно вышвырну тебя к
чертям собачьим -- не успеешь даже снять краги, как окажешься за дверью. Ты
меня слышишь?
-- Слышу, сэр.
Тренер теребил листочки в руках, бросая на них косые взгляды из-за
бифокальных очков.
-- Кроме своей новой карьеры бабского угодника ты, судя по всему, еще
проявляешь поразительную щедрость в раздаче направо налево драгоценных
украшений. Только в одном ювелирном магазине в нашем городе менее чем за два
месяца ты истратил более трех тысяч долларов. В то же время ты приобретаешь
дом из восьми комнат, с бассейном; отправляешь жену в дорогостоящие отпуска
по всей стране; вкладываешь пятьдесят тысяч долларов в недвижимость, и эту
сделку вряд ли можно назвать законной; играешь в карты на большие деньги с
самыми крупными в городе игроками; арендуешь собственную ячейку в хранилище
банка и по наблюдениям набиваешь ее каждую неделю все новыми кучами денег
неизвестного происхождения. Я знаю, какое у тебя жалованье в клубе, Плейс.
Могу ли я поинтересоваться, откуда у тебя появился недавно столь
значительный источник доходов на стороне, или ты сочтешь такой мой вопрос
неприличным? -- Тренер, закрыв папку, снял очки и откинулся на спинку стула.
Хьюго хотел ему все объяснить, но слова почему-то застряли в горле.
Все, что он считал благоприятными улыбками судьбы, в этой холодящей ему душу
темно-синей папке превращалось в свидетельства против него: коррупция,
незаконные, криминальные по характеру прибыли... Хьюго любил всех тех, кто
любил его, и давно привык, что все вокруг желают ему только добра. И вот
внезапно осознал, что есть люди, включая и тренера, которые готовы признать
на веру все самое худшее, что им известно о нем, и погубить его из-за этого
навсегда... Эта мысль лишила его дара речи; он беспомощно всплеснул руками.
-- Плейс,-- произнес тренер,-- я хочу, чтобы ты ответил мне на
один-единственный вопрос, и если я обнаружу, что ты мне лжешь...-- И осекся,
по-видимому нарочно, со значением.
Правда, не добавил своей обычной заключительной угрозы: "Я лично
пригвозжу твои руки в стене раздевалки". Такое упущение приводило Хьюго в
ужас и он молча, покорно ожидал страшного вопроса.
-- Плейс, ты получаешь какую-то информацию от своих приятелей, этих
азартных игроков? Которые болеют за другие команды?
Волна стыда окатила Хьюго,-- никогда еще, кажется, ему не было так
горько, так стыдно, как в эту минуту. Он вдруг разрыдался -- в рыданиях
затряслось все его крупное тело, весом 235 фунтов.
Тренер в ужасе взирал на него, наконец проговорил:
-- Где твой носовой платок?
Хьюго вытащил носовой платок, всхлипнул.
-- Тренер, клянусь вам головой своей матери -- я никогда, ни разу не
разговаривал ни с одним азартным игроком!
-- Мне не нужна голова твоей матери! -- зарычал тренер, но, кажется,
слова Хьюго его убедили; он ждал, когда стихнут рыдания.-- Ладно, убирайся!
И будь впредь осторожнее. Не забывай -- за тобой следят со всех сторон.
Вытирая платком глаза, Хьюго ничего не видя перед собой вышел из
кабинета тренера. Их агент по связям с общественностью Брентаксис распивал
пиво в раздевалке с каким-то седовласым человеком невысокого роста; у того
на жилетке задержался пепел от сигареты Хьюго его узнал: Винсент Хейли
журналист; ведет спортивную колонку. Попытался улизнуть,-- может, его не
заметят,-- в такой день, как этот, нельзя давать интервью. Но Брентаксис его
засек и позвал:
-- Эй, Хьюго, подойдите-ка к нам на минутку!
Бежать сейчас бессмысленно, понял Хьюго, это еще хуже. Хьюго уверился:
всем вокруг него, всему миру уже известно, что он попал под подозрение.
Попытался внутренне собраться, направляясь к этим двум; ему даже удалось
изобразить на лице подобие невинной улыбочки сельского парнишки, правда
весьма обманчивой.
-- Хэлло, мистер Хейли! -- поздоровался он.
-- Рад вас видеть, Плейс,-- откликнулся Хейли.-- Ну, как голова?
-- Все отлично,-- торопливо успокоил его Хьюго.
-- Да, ну и сезон выдался для вас в этом году, Плейс! -- прокричал
Хейли пропитанным виски голосом,-- в тоне чувствовалось откровенное
презрение к спортсменам, и глаза -- словно лучи лазера.
-- Да, вы не ошибаетесь -- трудный сезон, ничего не скажешь.
-- По правде говоря, никогда прежде не видел, чтобы защитник так
набирал от матча к матчу.
Хьюго почувствовал, что его прошибает пот.
-- Да, выпадают такие годы, когда везет и все идет по наезженной колее.
Ждал, весь сжавшись, следующего вопроса? Но Хейли ограничился
некоторыми обычными, рутинными: кто, по его мнению, самый лучший и самый
скрытный игрок в таблице до ее середины и что он думает о способностях
разных игроков, умеющих давать отличные пасы.
-- Благодарю вас, Плейс,-- наконец отпустил его Хейли,-- у меня больше
вопросов нет. Берегите голову, пусть ей тоже повезет.-- И протянул ему руку.
Хьюго с благодарностью пожал ее, радуясь, что все кончилось, ибо в
следующую минуту его наверняка вывели бы из себя эти бесцветные, проникающие
до костей глаза. Не выпуская руки журналиста из своей Хьюго слушал
пропитанный виски хриплый голос, но в его левом ухе звучал он уже иначе,
словно отзывался в какой-то далекой пустой камере, дающей звучное эхо: "Вот,
вы только поглядите на эту тушу из костей и мяса весом двести тридцать пять
фунтов, на этого двадцатипятилетнего парня: купается в деньгах, а мой пацан,
девятнадцатилетний пацан, весом сто тридцать фунтов, лежит в грязи, весь
промокший до нитки, во влажных вьетнамских джунглях, ожидая, когда ему
прострелят голову. За кого он там расплачивается?.."
Хейли еще раз тряхнул руку Хьюго и даже изобразил подобие улыбки,
обнажая в циничном оскале пожелтевшие кривые, сильно попорченные.-- Было
очень приятно поговорить с вами. Плейс. Продолжайте так же успешно трудиться
на поле.
-- Благодарю вас, мистер Хейли,-- ответил с самым серьезным видом
Хьюго.-- Постараюсь.
Со стадиона не глядя даже куда идет, да и наплевать -- все равно он
повсюду окружен врагами. Когда шел наугад по улицам в ушах все время звучал
тот же скрипящий, презрительный вопрос: "За кого он там расплачивается?.." В
какое-то мгновение остановился, хотел было вернуться на стадион, объяснить
этому писаке, что такое иметь шестьдесят три шва, наложенных на колене, и
что говорил ему о них армейский медик, но потом одумался. Ведь Хейли ничего
этого не произносил вслух, и он только еще глубже погрузится в бездну, если
тот вдруг догадается, что у него бывают в жизни моменты, когда он читает
мысли людей.
Направляясь к центру города, силился забыть и о тренере, и о своих
приятелях -- азартных картежниках; и о Винсене Хейли и его
девятнадцатилетнем сыне, весом сто тридцать фунтов, который лежит где-то в
джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. Хьюго вообще мало волновала
политика. Ему вполне хватало хлопот и о чем думать -- как бы его не угробили
в следующий воскресный матч. Зачем переживать из-за каких-то беспорядков в
восточных странах, расположенных за десять тысяч миль от Соединенных Штатов?
Если армия его страны считает, что он не пригоден для несения военной службы
-- это ее дело.
Вот только не может он не думать об этом пацане: там, вдали от родины,
вокруг него грохочут гаубицы; наступить на острый, отравленный корень
бамбука, или его окружат вечно улыбающиеся желтые человечки, с пулеметом...
Хьюго застонал, словно в предсмертной агонии. Он уже на самой середине
города в суматошной деловой части, но никак не отделается от этой картины --
все время стоит у него перед глазами: пацан Хейли лежит, разорванный на
части, под горящими деревьями, чьих названий он так и не узнал...
Постепенно, мало-помалу, он понял, что разворачивающаяся вокруг него
городская активность -- это не обычное уличное движение воскресного города.
Кажется, он попал на какую-то демонстрацию... Вырвавшись наконец из плотных
объятий чьих-то рук, он услышал -- все громко кричат; кажется, в руках у
многих плакаты. Прислушался внимательнее:
-- К черту! Нет! Мы не пойдем! -- орут.-- США, катитесь домой! И
выкрикивали другие короткие фразы приблизительно такого же содержания.
Стал читать плакаты: "Сжигайте свои воинские повестки вместе с
американским фашизмом!" Эти плакаты его заинтересовали; он с любопытством
разглядывал сотни людей -- толпа увлекала его куда-то вперед.
Молодые люди с длинными волосами и бородами, в сандалиях; замызганные
девушки, в голубых джинсах, с большими букетами цветов в руках, шли
вперемешку с решительно настроенными пригородными матронами и пожилыми,
мрачными на вид мужчинами в очках,-- вполне возможно, преподавателями
колледжей. Ничего себе, это похуже толпы болельщиков футбола!
Неожиданно Хьюго оказался на ступенях городской мэрии, а там
полным-полно полицейских. Какой-то юноша сжег свою повестку, и толпа
радостными воплями приветствовала этот символический жест. Жаль, что у него
нет такой повестки,-- тоже сжег знак солидарности и дружбы с тем далеким
солдатом, сыном Хейли. Слишком робел, он не кричал, но он не уходил -- стоял
на лестнице мэрии. Когда полиция пустила в ход дубинки, он, вполне
естественно, первым получил удар,-- голова его и плечи возвышались надо
всеми, и такую прекрасную цель, уж конечно, не пропустил уважающий себя
полицейский.
Много часов спустя с окровавленной повязкой на голове стоя перед
скамьей судьи Хьюго чувствовал великую благодарность к Брентакису за то, что
тот пришел и сейчас стоит рядом с ним, хотя никак не мог сообразить, почему
это Брентакис так быстро узнал о столкновении с полицией. Однако если бы не
его приход, Хьюго пришлось бы провести всю ночь в тюрьме, а там не найти
такой большой кровати, под его рост.
Когда выкрикнули его фамилию, Хьюго посмотрел на судью: над головой у
того, казалось яростно трепещет, колотится, американский флаг, а ведь он
прибит гвоздиками к оштукатуренной стене... Да и все вокруг будто трепещется
и колотится, переняв эту дурную привычку от полицейских дубинок, которыми
размахивают.
Судья, с маленьким, остреньким личиком, словно приспособленным для
заглядывания в самые маленькие дырочки, чтобы выуживать из них разных
паразитов общества, взирал на Хьюго с отвращением. Голос его раздавался в
левом ухе: "Кто ты такой, работяга,-- аристократ, еврей или кто там еще?"
Так вот что у него на уме, явное покушение, считал Хьюго, на его гражданские
права. Только он поднял руку, намереваясь говорить, как сказать, но
Брентакис, опустил ее, и, кажется, вовремя.
-- Дело прекращено! -- объявил судья, голосом хорька, умеющего говорить
по-человечески.-- Следующий!
Дама, похожая на чью-то бабушку, с воинственным видом вышла вперед.
Пять минут Хьюго вместе с Брентакисом спускался по ступеням ночного
суда.
-- Святой отец! -- воскликнул Брентакис.-- Что это на тебя нашло?
Повезло еще, что меня разыскали,-- если б не я, сообщение о твоем подвиге
завтра появилось бы во всех газетах! Сколько мне это стоило, могу сказать
тебе откровенно.
Опять взятки, отметил про себя Хьюго, мысленно внося новую запись в
свою книгу печалей; коррупция правит и в прессе, и в судебной системе.
-- Да еще и тренер! -- Брентакис безнадежно всплеснул руками, нынешнее
состояние тренерской души, не поддается описанию.-- Хочет видеть тебя!
Немедленно!
Неужели нельзя подождать до завтра?
Хьюго хотел только одного -- оказаться дома, в своей постели, сегодня
такой изматывающий день.
-- Нет, он не хочет ждать до завтра; очень решительно настроен. "Только
выпустят из суда,-- так он сказал мне,-- немедленно тащи ко мне, не обращай
внимания, который час!"
-- Он когда-нибудь спит? -- отчаялся Хьюго.
-- Только не сегодня ночью,-- сегодня не спит, ждет тебя.
Хьюго показалось, что у него печенка затвердела, при мысли, что снова
придется увидеть лицо своего тренера, оказаться с ним один на один в эту
полночь, на стадионе, вмещающем шестьдесят тысяч зрителей.
-- Ты со мной не поедешь? -- осведомился он у Брентакиса.
-- Нет, конечно,-- ответил тот; сел в машину и уехал. Хьюго захотелось
немедленно, прямо с места удрать в Канаду. Но все же он позвал такси и велел
водителю ехать на стадион. Хорошо бы в пути произошел несчастный случай с
фатальным исходом...
Над входом для игроков сиротливо горела сорокаватная лампочка, и тени
от ее слабого света скрывали большую часть стадиона,-- казалось, он давно
исчез, как руины римского амфитеатра. Превратился бы этот треклятый стадион
и в самом деле в руины римского амфитеатра. Хьюго толкнул дверь; ночной
сторож, дремавший на стуле, прислонив голову к стене, проснулся и тупо
уставился на него. "Ну не дают ни минуты покоя! -- прочитал он, его мысли
проходя мимо старика.-- Будь прокляты эти звезды! Поскорее бы сломали свои
бычьи шеи!"
-- Добрый вечер, мистер Плейс, добрый вечер! -- произнес сторож вслух,
-- Добрый! -- откликнулся Хьюго и зашагал, пересекая застывшие тени,
под трибунами стадиона к раздевалке.
Призраки сотен бедных, измученных болями, раненых, охромевших,
запуганных контрактом футболистов сопровождали его, и он вздыхал,
преодолевая переходы, где притаились миллионы неодобрительных воплей
болельщиков. И почему он прежде считал, что стадион -- это место, где люди
развлекаются, получают радость и удовольствие?!
Взявшись за ручку двери в раздевалку, Хьюго заколебался: как поступить?
Никогда не приходилось обсуждать с тренером политические проблемы; знает
только, что тот всегда пускает слезу, когда на поле перед игрой исполняется
гимн США "Звездное знамя", и отказался голосовать за Барри Голдуотера,
считая его коммунистом. Решительно толкнул дверь, в пустой раздевалке прошел
мимо своего ящичка: его имя все еще значится на нем. Доброе это
предзнаменование или совсем наоборот? Дверь в кабинет тренера закрыта; еще
раз оглядевшись на всякий случай по сторонам, постучал.
-- Входи! -- крикнул тренер.
Хьюго вошел. На тренере темный костюм, рубашка на вороте застегнута,
черный галстук,-- словно на похороны собрался. На лице явные следы
недосыпания: щеки впали, глаза усталые, покрасневшие. Таким его Хьюго еще не
видел; выглядит куда хуже, чем когда они проиграли с разгромным счетом 45:0
клубу -- новичку в лиге.
-- Мой мальчик,-- хрипло начал тренер,-- очень рад, что ты пришел,
несмотря на поздний час. У меня хватило времени подумать, все рассмотреть
под соответствующим углом зрения. Еще час назад, охваченный праведным
гневом, готов был убить тебя собственными руками. Но, должен признаться,
меня озарил свет понимания и удержал от поспешных действий, во многом
способствовало мое бдение в эту мучительную для меня ночь.
Тренер явно пребывал в "библейском" настроении -- такое с ним
случалось.
-- К счастью,-- продолжал он,-- после того, как мне позвонил Брентакис
и сообщил, что ему удалось умаслить судью и замять дело за сотню долларов,--
их мы, естественно, вычтем из твоего жалованья,-- а также заверил меня, что
вся эта история не попадет в газеты и это будет нам стоить еще сто
пятьдесят,-- таким образом, общая сумма вычетов достигнет двухсот
пятидесяти,-- у меня было время для размышлений. В конце концов, миллионам
мальчишек по всей Америке, которые всегда видели в тебе и твоих парнях
благороднейшее выражение ничем не запятнанного агрессивного американского
духа, которые берут пример с тебя и твоих товарищей и поклоняются таким
героям, как вы, с истинной детской невинностью и непосредственностью, не
придется пережить столь сильный шок, столь пагубное разочарование в моем
игроке, который вдруг забылся и публично примкнул к врагам нашей страны...
Ты меня слушаешь, Плейс?
-- Весь внимание, тренер,-- откликнулся Хьюго, медленно, дюйм за дюймом
пятясь к двери. Этот новый, незнакомый ему образ все понимающего тренера, с
ласковым голосом, сильно его удивлял -- все равно что вдруг увидеть, как
река потекла вспять или стал совершенно темным.
-- Так как никакого вреда великому множеству этих еще не окрепших душ
-- а мы за них несем, так сказать, полную ответственность -- ты не причинил,
то я могу найти в себе силы для христианской снисходительности и
всепрощения.
Тренер, выйдя из-за стола, приблизился к Хьюго и положил ему руку на
плечо.
-- В сущности, Плейс, ты неплохой парень... глупый конечно, но
неплохой. Моя вина, что ты оказался на этой отвратительной демонстрации. Да,
я виноват в этом! В воскресенье ты получил сильнейший удар по голове, и я,
как тренер, обязан был первым увидеть тревожные симптомы. Нечего было
заставлять тебя бегать на спринтерские дистанции и работать два часа с
манекенами. Надо было сказать тебе: "Послушай, Хьюго, мой мальчик, ступай
домой, ложись в постель и лежи целую неделю, пока голова не придет в норму".
Да, так мне следовало поступить. Прости меня, прошу, за мою близорукость!
Прости меня, Хьюго!
-- Конечно, тренер, какой разговор!
-- А теперь,-- продолжал тренер,-- прежде чем ты пойдешь домой, к
любящей тебя женушке, и как следует отдохнешь, я прошу тебя кое-что сделать
для меня.
-- Все, что угодно, тренер.
-- Хочу, чтобы ты спел со мной куплет, маленький куплетик, из нашего
гимна "Звездное знамя". Ты сделаешь это ради меня?
-- Конечно, сэр! -- Хьюго был уверен, что забыл, какая строчка идет
после "ярко-красный след ракет".
Тренер сильнее сжал его плечо.
-- Раз, два, три... Начали!
Вместе спели гимн "Звездное знамя"; после первой же спетой строчки
тренер заплакал. Когда последнее эхо торжественного гимна замерло где-то под
трибуной, тренер завершил встречу так:
-- Вот и славно! Ну а теперь ступай домой. Я бы тебя сам отвез, но, к
сожалению, сейчас занят -- я работаю над новыми вариантами игры, завтра
предложу их вниманию твоих товарищей. Не беспокойся, ты тоже узнаешь о моих
новых планах. Пришлю тебе свои разработки нарочным, посмотришь их, когда
придет охота. И не переживай из-за пропущенных тренировок. Как только
почувствуешь себя в форме -- приходи. Да благословит тебя Бог, мой мальчик!
-- И в последний раз похлопав Хьюго по плечу, повернулся и вновь уставился в
фотографию Хойхо Бейнса все еще влажными от слез после исполнения
государственного гимна глазами.
Д конца недели Хьюго не выходил из догма -- питался консервами и
смотрел телевизор. Ну что такого особенного может стрястись с ним, рассуждал
он в тишине своей квартиры. Но даже и такую уверенность портили тяжкие
мгновения.
Как-то часов в девять утра, когда н сидел у телевизора (передача,
посвященная сообразительности домохозяек) повернулся ключ в двери -- вошла
уборщица миссис Фитцджералд, седовласая женщина, пропитанная запахом пыли,
осевшей на ней в других квартирах.
-- Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, мистер Плейс,-- заботливо
пробубнила она.-- Какой прекрасный сегодня денек! Просто преступление
проводить его взаперти.
А я непременно выйду -- попозже,-- солгал Хьюго.
Вот о чем думала в эту минуту у нег за спиной миссис Фитцджералд:
"Ленивый, неповоротливый увалень... Ни одного честно отработанного дня в
жизни! Вот придет в нашей стране революция -- уж на позаботится о таких, как
ты! Будете вкалывать с киркой в руках на строительстве дорог. Хоть бы дожить
до такого счастливого дня, увидеть все собственными глазами!"
Подумал, не донести ли на миссис Фитцджералд в ФБР, н потом решил --
лучше не надо,-- не желаешь он с ними связываться, это точно.
Прослушал речь президента, и она произвела на него благоприятное
впечатление: президент явно владеет ситуацией как дома, так и за рубежом.
Признал, что сейчас в стране не все идет гладко, сто процентов. Но он
предпринимает решительные шаги, чтобы покончить с бедностью; с
безответственной, уводящей в сторону критикой демагогов всех мастей; с
уличными беспорядками; добиться положительного, сбалансированного бюджета;
значительно улучшить общественное здравоохранение. Ощупывая большую шишку на
голове, оставленную полицейской дубинкой, Хьюго с удовольствием слушал
сообщение президента о том, как успешно идет война во Вьетнаме и почему есть
все основания рассчитывать на неминуемой крах противника, полное его
поражение. На экране президент выглядит таким ловким, опытным, уверенным в
себе политиком, умеющим убеждать всех в свей правоте; посылает одну за
другой улыбки гражданам страны -- ее друг и отец. Но тут президент, перед
тем как перейти к обсуждению других проблем, сделал небольшую паузу и Хьюго
услыхал другой голос,-- совершенно иная тональность: "Ах! знали бы вы, что
на самом деле происходит в стране,-- писали бы все т негодования". н
выключил телевизор.
На следующий день телеприемник сломался. Наблюдая за суетливой работой
телевизионного мастера, что-то печально мурлыкающего себе под нос, Хьюго
явственно прочитал его мысли: "Тупица мастера вызывал? Не мог что ли сам
посмотреть, в чем тут дело?! Всего-то один проводок поправить... Поставь на
место, закрепи зажим -- и все дела!"
Как раз в этот момент мастер с озабоченным видом повернулся к нему.
-- Вынужден огорчить вас, мистер. Существует вполне вероятная опасность
взрыва там внутри, в начине. Придется мне забрать его с собой в ателье. Ну а
вам -- заплатить за новую трубку.
-- И сколько это будет стоить? -- поинтересовался Хьюго.
-- Тридцать -- тридцать пять долларов,-- если вам повезет и других
поломок не обнаружится.
Возражать не стал, разрешил мастеру забрать телевизор с собой. Теперь
он считал себя еще и нравственным трусом ко всему прочему.
Настроение поднялось только когда из штата Мэн позвонили мать с отцом
-- спокойные, собранные,-- осведомились как он поживает. Очень отрадно с
ними поговорить.
-- А как там моя дорогая Сибилла? -- проворковала мать.-- Можно с ней
поздороваться, переброситься парой слов?
-- Нет, ее сейчас нет, ма,-- гостит у родителей во Флориде.
-- Какие милые, приятные люди! -- масть видела родителей Сибиллы только
раз -- на свадьбе.-- Надеюсь, им всем хорошо вместе там, на юге. Ну, береги
себя, Хуэй.-- Так его ласково называли в семье.
-- Не позволяй им бить себя мячом по физиономии.-- У матери, конечно,
весьма примитивное представление о футболе.-- И передай наш привет Сибилле,
когда вернется, скажи, что мы ее очень любим!
Хьюго положил трубку; до него отчетливо донеслись слова матери -- она
их сказала отцу за тысячу миль отсюда, в северной части штата Мэн:
-- У родителей видишь ли! Готова побиться об заклад, что лжет!
Больше до конца недели Хьюго к телефону не подходил. Сибилла вернулась
из Флориды к вечеру в субботу. Очень красивая сходила с трапа самолета -- в
новой шубе, подаренной отцом. Хьюго, чтобы скрыть рану, на голове нанесенную
Наконец тренер резко повернулся к нему лицом и расстегнул воротничок.
-- Плейс, послушай, что, черт тебя подери, с тобой происходит?
-- Не понимаю, о чем вы, сэр.
-- Чем ты занимаешься, когда остаешься в одном доме до утра, и так
каждую ночь? Не скажешь?
Слово "оставаться" далеко не в полной мере отражало то, чем занимался
там Хьюго, но он решил не возражать -- пусть тренер сам подыскивает верные
слова.
-- Неужели ты до сих пор не понял, что за тобой установлена слежка,--
ты, болван?! -- заревел тренер.
Эта черная машина на пустынной улице! Хьюго опустил голову -- он был
сильно разочарован в Сибилле. Как она посмела быть такой подозрительной? И
откуда у нее деньги на оплату частных детективов?
Большие руки тренера нервно дергались на крышке стола.
-- Ты что, сексуальный маньяк?
-- Нет, сэр.
-- Заткнись! -- заорал тренер.
-- Как угодно, сэр!
-- Только не подумай, что это я организовал за тобой хвост,-- дело куда
хуже. Хвост за тобой установлен по требованию спортивного комиссара.
Хьюго с облегчением вздохнул: значит, не Сибилла. Слава Богу! И он
поспел так думать о ней!
-- Я выкладываю свои карты на стол, Плейс! -- заявил тренер.-- Контора
спортивного комиссара давно проявляет к тебе повышенный интерес. Их работа
-- следить за чистотой наших рядов. В этом я целиком на их стороне и хочу,
чтобы у тебя не было на сей счет никаких заблуждений. В моем клубе есть
только одно, чего я на дух не выношу,-- игрок с подмоченной репутацией.
Хьюго прекрасно знал, что тренер не выносит около сотни других вещей, о чем
время от времени и напоминает игрокам, но счел, что сейчас неподходящий
момент, чтобы освежить его память.
-- Послушайте, сэр...-- начал Хьюго.
-- Заткнись! Если такой игрок, как ты, вдруг, ни с того ни с сего,
начинает действовать на поле так, словно у него в голове под шлемом мякина,
а не мозги, и действовать в средней линии защиты, причем все хуже от одной
игры к другой, то, совершенно естественно, у них могут возникнуть
подозрения.
Тренер, выдвинув ящик стола, вытащил темно-синюю папку, извлек оттуда
несколько страничек напечатанного на машинке текста, и, вооружившись очками,
стал читать, пояснив:
-- Это доклад, полученный из офиса спортивного комиссара.-- Пробежал
глазами несколько абзацев, покачал головой, словно чему-то сильно
удивляясь.-- Скромность не позволяет мне зачитать тебе вслух описания твоих
сексуальных подвигов, но, должен признаться, твоя способность выходить в
воскресенье на поле и играть после таких ночных боев, и это на протяжении
целых недель, заставляет меня просто разинуть рот от благоговейного
удивления.
Хьюго счет за благо промолчать.
-- До сих пор тебе везло,-- продолжал тренер,-- газеты пока ничего не
пронюхали. но если что-то просочится в печать, я немедленно вышвырну тебя к
чертям собачьим -- не успеешь даже снять краги, как окажешься за дверью. Ты
меня слышишь?
-- Слышу, сэр.
Тренер теребил листочки в руках, бросая на них косые взгляды из-за
бифокальных очков.
-- Кроме своей новой карьеры бабского угодника ты, судя по всему, еще
проявляешь поразительную щедрость в раздаче направо налево драгоценных
украшений. Только в одном ювелирном магазине в нашем городе менее чем за два
месяца ты истратил более трех тысяч долларов. В то же время ты приобретаешь
дом из восьми комнат, с бассейном; отправляешь жену в дорогостоящие отпуска
по всей стране; вкладываешь пятьдесят тысяч долларов в недвижимость, и эту
сделку вряд ли можно назвать законной; играешь в карты на большие деньги с
самыми крупными в городе игроками; арендуешь собственную ячейку в хранилище
банка и по наблюдениям набиваешь ее каждую неделю все новыми кучами денег
неизвестного происхождения. Я знаю, какое у тебя жалованье в клубе, Плейс.
Могу ли я поинтересоваться, откуда у тебя появился недавно столь
значительный источник доходов на стороне, или ты сочтешь такой мой вопрос
неприличным? -- Тренер, закрыв папку, снял очки и откинулся на спинку стула.
Хьюго хотел ему все объяснить, но слова почему-то застряли в горле.
Все, что он считал благоприятными улыбками судьбы, в этой холодящей ему душу
темно-синей папке превращалось в свидетельства против него: коррупция,
незаконные, криминальные по характеру прибыли... Хьюго любил всех тех, кто
любил его, и давно привык, что все вокруг желают ему только добра. И вот
внезапно осознал, что есть люди, включая и тренера, которые готовы признать
на веру все самое худшее, что им известно о нем, и погубить его из-за этого
навсегда... Эта мысль лишила его дара речи; он беспомощно всплеснул руками.
-- Плейс,-- произнес тренер,-- я хочу, чтобы ты ответил мне на
один-единственный вопрос, и если я обнаружу, что ты мне лжешь...-- И осекся,
по-видимому нарочно, со значением.
Правда, не добавил своей обычной заключительной угрозы: "Я лично
пригвозжу твои руки в стене раздевалки". Такое упущение приводило Хьюго в
ужас и он молча, покорно ожидал страшного вопроса.
-- Плейс, ты получаешь какую-то информацию от своих приятелей, этих
азартных игроков? Которые болеют за другие команды?
Волна стыда окатила Хьюго,-- никогда еще, кажется, ему не было так
горько, так стыдно, как в эту минуту. Он вдруг разрыдался -- в рыданиях
затряслось все его крупное тело, весом 235 фунтов.
Тренер в ужасе взирал на него, наконец проговорил:
-- Где твой носовой платок?
Хьюго вытащил носовой платок, всхлипнул.
-- Тренер, клянусь вам головой своей матери -- я никогда, ни разу не
разговаривал ни с одним азартным игроком!
-- Мне не нужна голова твоей матери! -- зарычал тренер, но, кажется,
слова Хьюго его убедили; он ждал, когда стихнут рыдания.-- Ладно, убирайся!
И будь впредь осторожнее. Не забывай -- за тобой следят со всех сторон.
Вытирая платком глаза, Хьюго ничего не видя перед собой вышел из
кабинета тренера. Их агент по связям с общественностью Брентаксис распивал
пиво в раздевалке с каким-то седовласым человеком невысокого роста; у того
на жилетке задержался пепел от сигареты Хьюго его узнал: Винсент Хейли
журналист; ведет спортивную колонку. Попытался улизнуть,-- может, его не
заметят,-- в такой день, как этот, нельзя давать интервью. Но Брентаксис его
засек и позвал:
-- Эй, Хьюго, подойдите-ка к нам на минутку!
Бежать сейчас бессмысленно, понял Хьюго, это еще хуже. Хьюго уверился:
всем вокруг него, всему миру уже известно, что он попал под подозрение.
Попытался внутренне собраться, направляясь к этим двум; ему даже удалось
изобразить на лице подобие невинной улыбочки сельского парнишки, правда
весьма обманчивой.
-- Хэлло, мистер Хейли! -- поздоровался он.
-- Рад вас видеть, Плейс,-- откликнулся Хейли.-- Ну, как голова?
-- Все отлично,-- торопливо успокоил его Хьюго.
-- Да, ну и сезон выдался для вас в этом году, Плейс! -- прокричал
Хейли пропитанным виски голосом,-- в тоне чувствовалось откровенное
презрение к спортсменам, и глаза -- словно лучи лазера.
-- Да, вы не ошибаетесь -- трудный сезон, ничего не скажешь.
-- По правде говоря, никогда прежде не видел, чтобы защитник так
набирал от матча к матчу.
Хьюго почувствовал, что его прошибает пот.
-- Да, выпадают такие годы, когда везет и все идет по наезженной колее.
Ждал, весь сжавшись, следующего вопроса? Но Хейли ограничился
некоторыми обычными, рутинными: кто, по его мнению, самый лучший и самый
скрытный игрок в таблице до ее середины и что он думает о способностях
разных игроков, умеющих давать отличные пасы.
-- Благодарю вас, Плейс,-- наконец отпустил его Хейли,-- у меня больше
вопросов нет. Берегите голову, пусть ей тоже повезет.-- И протянул ему руку.
Хьюго с благодарностью пожал ее, радуясь, что все кончилось, ибо в
следующую минуту его наверняка вывели бы из себя эти бесцветные, проникающие
до костей глаза. Не выпуская руки журналиста из своей Хьюго слушал
пропитанный виски хриплый голос, но в его левом ухе звучал он уже иначе,
словно отзывался в какой-то далекой пустой камере, дающей звучное эхо: "Вот,
вы только поглядите на эту тушу из костей и мяса весом двести тридцать пять
фунтов, на этого двадцатипятилетнего парня: купается в деньгах, а мой пацан,
девятнадцатилетний пацан, весом сто тридцать фунтов, лежит в грязи, весь
промокший до нитки, во влажных вьетнамских джунглях, ожидая, когда ему
прострелят голову. За кого он там расплачивается?.."
Хейли еще раз тряхнул руку Хьюго и даже изобразил подобие улыбки,
обнажая в циничном оскале пожелтевшие кривые, сильно попорченные.-- Было
очень приятно поговорить с вами. Плейс. Продолжайте так же успешно трудиться
на поле.
-- Благодарю вас, мистер Хейли,-- ответил с самым серьезным видом
Хьюго.-- Постараюсь.
Со стадиона не глядя даже куда идет, да и наплевать -- все равно он
повсюду окружен врагами. Когда шел наугад по улицам в ушах все время звучал
тот же скрипящий, презрительный вопрос: "За кого он там расплачивается?.." В
какое-то мгновение остановился, хотел было вернуться на стадион, объяснить
этому писаке, что такое иметь шестьдесят три шва, наложенных на колене, и
что говорил ему о них армейский медик, но потом одумался. Ведь Хейли ничего
этого не произносил вслух, и он только еще глубже погрузится в бездну, если
тот вдруг догадается, что у него бывают в жизни моменты, когда он читает
мысли людей.
Направляясь к центру города, силился забыть и о тренере, и о своих
приятелях -- азартных картежниках; и о Винсене Хейли и его
девятнадцатилетнем сыне, весом сто тридцать фунтов, который лежит где-то в
джунглях, ожидая, когда ему прострелят голову. Хьюго вообще мало волновала
политика. Ему вполне хватало хлопот и о чем думать -- как бы его не угробили
в следующий воскресный матч. Зачем переживать из-за каких-то беспорядков в
восточных странах, расположенных за десять тысяч миль от Соединенных Штатов?
Если армия его страны считает, что он не пригоден для несения военной службы
-- это ее дело.
Вот только не может он не думать об этом пацане: там, вдали от родины,
вокруг него грохочут гаубицы; наступить на острый, отравленный корень
бамбука, или его окружат вечно улыбающиеся желтые человечки, с пулеметом...
Хьюго застонал, словно в предсмертной агонии. Он уже на самой середине
города в суматошной деловой части, но никак не отделается от этой картины --
все время стоит у него перед глазами: пацан Хейли лежит, разорванный на
части, под горящими деревьями, чьих названий он так и не узнал...
Постепенно, мало-помалу, он понял, что разворачивающаяся вокруг него
городская активность -- это не обычное уличное движение воскресного города.
Кажется, он попал на какую-то демонстрацию... Вырвавшись наконец из плотных
объятий чьих-то рук, он услышал -- все громко кричат; кажется, в руках у
многих плакаты. Прислушался внимательнее:
-- К черту! Нет! Мы не пойдем! -- орут.-- США, катитесь домой! И
выкрикивали другие короткие фразы приблизительно такого же содержания.
Стал читать плакаты: "Сжигайте свои воинские повестки вместе с
американским фашизмом!" Эти плакаты его заинтересовали; он с любопытством
разглядывал сотни людей -- толпа увлекала его куда-то вперед.
Молодые люди с длинными волосами и бородами, в сандалиях; замызганные
девушки, в голубых джинсах, с большими букетами цветов в руках, шли
вперемешку с решительно настроенными пригородными матронами и пожилыми,
мрачными на вид мужчинами в очках,-- вполне возможно, преподавателями
колледжей. Ничего себе, это похуже толпы болельщиков футбола!
Неожиданно Хьюго оказался на ступенях городской мэрии, а там
полным-полно полицейских. Какой-то юноша сжег свою повестку, и толпа
радостными воплями приветствовала этот символический жест. Жаль, что у него
нет такой повестки,-- тоже сжег знак солидарности и дружбы с тем далеким
солдатом, сыном Хейли. Слишком робел, он не кричал, но он не уходил -- стоял
на лестнице мэрии. Когда полиция пустила в ход дубинки, он, вполне
естественно, первым получил удар,-- голова его и плечи возвышались надо
всеми, и такую прекрасную цель, уж конечно, не пропустил уважающий себя
полицейский.
Много часов спустя с окровавленной повязкой на голове стоя перед
скамьей судьи Хьюго чувствовал великую благодарность к Брентакису за то, что
тот пришел и сейчас стоит рядом с ним, хотя никак не мог сообразить, почему
это Брентакис так быстро узнал о столкновении с полицией. Однако если бы не
его приход, Хьюго пришлось бы провести всю ночь в тюрьме, а там не найти
такой большой кровати, под его рост.
Когда выкрикнули его фамилию, Хьюго посмотрел на судью: над головой у
того, казалось яростно трепещет, колотится, американский флаг, а ведь он
прибит гвоздиками к оштукатуренной стене... Да и все вокруг будто трепещется
и колотится, переняв эту дурную привычку от полицейских дубинок, которыми
размахивают.
Судья, с маленьким, остреньким личиком, словно приспособленным для
заглядывания в самые маленькие дырочки, чтобы выуживать из них разных
паразитов общества, взирал на Хьюго с отвращением. Голос его раздавался в
левом ухе: "Кто ты такой, работяга,-- аристократ, еврей или кто там еще?"
Так вот что у него на уме, явное покушение, считал Хьюго, на его гражданские
права. Только он поднял руку, намереваясь говорить, как сказать, но
Брентакис, опустил ее, и, кажется, вовремя.
-- Дело прекращено! -- объявил судья, голосом хорька, умеющего говорить
по-человечески.-- Следующий!
Дама, похожая на чью-то бабушку, с воинственным видом вышла вперед.
Пять минут Хьюго вместе с Брентакисом спускался по ступеням ночного
суда.
-- Святой отец! -- воскликнул Брентакис.-- Что это на тебя нашло?
Повезло еще, что меня разыскали,-- если б не я, сообщение о твоем подвиге
завтра появилось бы во всех газетах! Сколько мне это стоило, могу сказать
тебе откровенно.
Опять взятки, отметил про себя Хьюго, мысленно внося новую запись в
свою книгу печалей; коррупция правит и в прессе, и в судебной системе.
-- Да еще и тренер! -- Брентакис безнадежно всплеснул руками, нынешнее
состояние тренерской души, не поддается описанию.-- Хочет видеть тебя!
Немедленно!
Неужели нельзя подождать до завтра?
Хьюго хотел только одного -- оказаться дома, в своей постели, сегодня
такой изматывающий день.
-- Нет, он не хочет ждать до завтра; очень решительно настроен. "Только
выпустят из суда,-- так он сказал мне,-- немедленно тащи ко мне, не обращай
внимания, который час!"
-- Он когда-нибудь спит? -- отчаялся Хьюго.
-- Только не сегодня ночью,-- сегодня не спит, ждет тебя.
Хьюго показалось, что у него печенка затвердела, при мысли, что снова
придется увидеть лицо своего тренера, оказаться с ним один на один в эту
полночь, на стадионе, вмещающем шестьдесят тысяч зрителей.
-- Ты со мной не поедешь? -- осведомился он у Брентакиса.
-- Нет, конечно,-- ответил тот; сел в машину и уехал. Хьюго захотелось
немедленно, прямо с места удрать в Канаду. Но все же он позвал такси и велел
водителю ехать на стадион. Хорошо бы в пути произошел несчастный случай с
фатальным исходом...
Над входом для игроков сиротливо горела сорокаватная лампочка, и тени
от ее слабого света скрывали большую часть стадиона,-- казалось, он давно
исчез, как руины римского амфитеатра. Превратился бы этот треклятый стадион
и в самом деле в руины римского амфитеатра. Хьюго толкнул дверь; ночной
сторож, дремавший на стуле, прислонив голову к стене, проснулся и тупо
уставился на него. "Ну не дают ни минуты покоя! -- прочитал он, его мысли
проходя мимо старика.-- Будь прокляты эти звезды! Поскорее бы сломали свои
бычьи шеи!"
-- Добрый вечер, мистер Плейс, добрый вечер! -- произнес сторож вслух,
-- Добрый! -- откликнулся Хьюго и зашагал, пересекая застывшие тени,
под трибунами стадиона к раздевалке.
Призраки сотен бедных, измученных болями, раненых, охромевших,
запуганных контрактом футболистов сопровождали его, и он вздыхал,
преодолевая переходы, где притаились миллионы неодобрительных воплей
болельщиков. И почему он прежде считал, что стадион -- это место, где люди
развлекаются, получают радость и удовольствие?!
Взявшись за ручку двери в раздевалку, Хьюго заколебался: как поступить?
Никогда не приходилось обсуждать с тренером политические проблемы; знает
только, что тот всегда пускает слезу, когда на поле перед игрой исполняется
гимн США "Звездное знамя", и отказался голосовать за Барри Голдуотера,
считая его коммунистом. Решительно толкнул дверь, в пустой раздевалке прошел
мимо своего ящичка: его имя все еще значится на нем. Доброе это
предзнаменование или совсем наоборот? Дверь в кабинет тренера закрыта; еще
раз оглядевшись на всякий случай по сторонам, постучал.
-- Входи! -- крикнул тренер.
Хьюго вошел. На тренере темный костюм, рубашка на вороте застегнута,
черный галстук,-- словно на похороны собрался. На лице явные следы
недосыпания: щеки впали, глаза усталые, покрасневшие. Таким его Хьюго еще не
видел; выглядит куда хуже, чем когда они проиграли с разгромным счетом 45:0
клубу -- новичку в лиге.
-- Мой мальчик,-- хрипло начал тренер,-- очень рад, что ты пришел,
несмотря на поздний час. У меня хватило времени подумать, все рассмотреть
под соответствующим углом зрения. Еще час назад, охваченный праведным
гневом, готов был убить тебя собственными руками. Но, должен признаться,
меня озарил свет понимания и удержал от поспешных действий, во многом
способствовало мое бдение в эту мучительную для меня ночь.
Тренер явно пребывал в "библейском" настроении -- такое с ним
случалось.
-- К счастью,-- продолжал он,-- после того, как мне позвонил Брентакис
и сообщил, что ему удалось умаслить судью и замять дело за сотню долларов,--
их мы, естественно, вычтем из твоего жалованья,-- а также заверил меня, что
вся эта история не попадет в газеты и это будет нам стоить еще сто
пятьдесят,-- таким образом, общая сумма вычетов достигнет двухсот
пятидесяти,-- у меня было время для размышлений. В конце концов, миллионам
мальчишек по всей Америке, которые всегда видели в тебе и твоих парнях
благороднейшее выражение ничем не запятнанного агрессивного американского
духа, которые берут пример с тебя и твоих товарищей и поклоняются таким
героям, как вы, с истинной детской невинностью и непосредственностью, не
придется пережить столь сильный шок, столь пагубное разочарование в моем
игроке, который вдруг забылся и публично примкнул к врагам нашей страны...
Ты меня слушаешь, Плейс?
-- Весь внимание, тренер,-- откликнулся Хьюго, медленно, дюйм за дюймом
пятясь к двери. Этот новый, незнакомый ему образ все понимающего тренера, с
ласковым голосом, сильно его удивлял -- все равно что вдруг увидеть, как
река потекла вспять или стал совершенно темным.
-- Так как никакого вреда великому множеству этих еще не окрепших душ
-- а мы за них несем, так сказать, полную ответственность -- ты не причинил,
то я могу найти в себе силы для христианской снисходительности и
всепрощения.
Тренер, выйдя из-за стола, приблизился к Хьюго и положил ему руку на
плечо.
-- В сущности, Плейс, ты неплохой парень... глупый конечно, но
неплохой. Моя вина, что ты оказался на этой отвратительной демонстрации. Да,
я виноват в этом! В воскресенье ты получил сильнейший удар по голове, и я,
как тренер, обязан был первым увидеть тревожные симптомы. Нечего было
заставлять тебя бегать на спринтерские дистанции и работать два часа с
манекенами. Надо было сказать тебе: "Послушай, Хьюго, мой мальчик, ступай
домой, ложись в постель и лежи целую неделю, пока голова не придет в норму".
Да, так мне следовало поступить. Прости меня, прошу, за мою близорукость!
Прости меня, Хьюго!
-- Конечно, тренер, какой разговор!
-- А теперь,-- продолжал тренер,-- прежде чем ты пойдешь домой, к
любящей тебя женушке, и как следует отдохнешь, я прошу тебя кое-что сделать
для меня.
-- Все, что угодно, тренер.
-- Хочу, чтобы ты спел со мной куплет, маленький куплетик, из нашего
гимна "Звездное знамя". Ты сделаешь это ради меня?
-- Конечно, сэр! -- Хьюго был уверен, что забыл, какая строчка идет
после "ярко-красный след ракет".
Тренер сильнее сжал его плечо.
-- Раз, два, три... Начали!
Вместе спели гимн "Звездное знамя"; после первой же спетой строчки
тренер заплакал. Когда последнее эхо торжественного гимна замерло где-то под
трибуной, тренер завершил встречу так:
-- Вот и славно! Ну а теперь ступай домой. Я бы тебя сам отвез, но, к
сожалению, сейчас занят -- я работаю над новыми вариантами игры, завтра
предложу их вниманию твоих товарищей. Не беспокойся, ты тоже узнаешь о моих
новых планах. Пришлю тебе свои разработки нарочным, посмотришь их, когда
придет охота. И не переживай из-за пропущенных тренировок. Как только
почувствуешь себя в форме -- приходи. Да благословит тебя Бог, мой мальчик!
-- И в последний раз похлопав Хьюго по плечу, повернулся и вновь уставился в
фотографию Хойхо Бейнса все еще влажными от слез после исполнения
государственного гимна глазами.
Д конца недели Хьюго не выходил из догма -- питался консервами и
смотрел телевизор. Ну что такого особенного может стрястись с ним, рассуждал
он в тишине своей квартиры. Но даже и такую уверенность портили тяжкие
мгновения.
Как-то часов в девять утра, когда н сидел у телевизора (передача,
посвященная сообразительности домохозяек) повернулся ключ в двери -- вошла
уборщица миссис Фитцджералд, седовласая женщина, пропитанная запахом пыли,
осевшей на ней в других квартирах.
-- Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете, мистер Плейс,-- заботливо
пробубнила она.-- Какой прекрасный сегодня денек! Просто преступление
проводить его взаперти.
А я непременно выйду -- попозже,-- солгал Хьюго.
Вот о чем думала в эту минуту у нег за спиной миссис Фитцджералд:
"Ленивый, неповоротливый увалень... Ни одного честно отработанного дня в
жизни! Вот придет в нашей стране революция -- уж на позаботится о таких, как
ты! Будете вкалывать с киркой в руках на строительстве дорог. Хоть бы дожить
до такого счастливого дня, увидеть все собственными глазами!"
Подумал, не донести ли на миссис Фитцджералд в ФБР, н потом решил --
лучше не надо,-- не желаешь он с ними связываться, это точно.
Прослушал речь президента, и она произвела на него благоприятное
впечатление: президент явно владеет ситуацией как дома, так и за рубежом.
Признал, что сейчас в стране не все идет гладко, сто процентов. Но он
предпринимает решительные шаги, чтобы покончить с бедностью; с
безответственной, уводящей в сторону критикой демагогов всех мастей; с
уличными беспорядками; добиться положительного, сбалансированного бюджета;
значительно улучшить общественное здравоохранение. Ощупывая большую шишку на
голове, оставленную полицейской дубинкой, Хьюго с удовольствием слушал
сообщение президента о том, как успешно идет война во Вьетнаме и почему есть
все основания рассчитывать на неминуемой крах противника, полное его
поражение. На экране президент выглядит таким ловким, опытным, уверенным в
себе политиком, умеющим убеждать всех в свей правоте; посылает одну за
другой улыбки гражданам страны -- ее друг и отец. Но тут президент, перед
тем как перейти к обсуждению других проблем, сделал небольшую паузу и Хьюго
услыхал другой голос,-- совершенно иная тональность: "Ах! знали бы вы, что
на самом деле происходит в стране,-- писали бы все т негодования". н
выключил телевизор.
На следующий день телеприемник сломался. Наблюдая за суетливой работой
телевизионного мастера, что-то печально мурлыкающего себе под нос, Хьюго
явственно прочитал его мысли: "Тупица мастера вызывал? Не мог что ли сам
посмотреть, в чем тут дело?! Всего-то один проводок поправить... Поставь на
место, закрепи зажим -- и все дела!"
Как раз в этот момент мастер с озабоченным видом повернулся к нему.
-- Вынужден огорчить вас, мистер. Существует вполне вероятная опасность
взрыва там внутри, в начине. Придется мне забрать его с собой в ателье. Ну а
вам -- заплатить за новую трубку.
-- И сколько это будет стоить? -- поинтересовался Хьюго.
-- Тридцать -- тридцать пять долларов,-- если вам повезет и других
поломок не обнаружится.
Возражать не стал, разрешил мастеру забрать телевизор с собой. Теперь
он считал себя еще и нравственным трусом ко всему прочему.
Настроение поднялось только когда из штата Мэн позвонили мать с отцом
-- спокойные, собранные,-- осведомились как он поживает. Очень отрадно с
ними поговорить.
-- А как там моя дорогая Сибилла? -- проворковала мать.-- Можно с ней
поздороваться, переброситься парой слов?
-- Нет, ее сейчас нет, ма,-- гостит у родителей во Флориде.
-- Какие милые, приятные люди! -- масть видела родителей Сибиллы только
раз -- на свадьбе.-- Надеюсь, им всем хорошо вместе там, на юге. Ну, береги
себя, Хуэй.-- Так его ласково называли в семье.
-- Не позволяй им бить себя мячом по физиономии.-- У матери, конечно,
весьма примитивное представление о футболе.-- И передай наш привет Сибилле,
когда вернется, скажи, что мы ее очень любим!
Хьюго положил трубку; до него отчетливо донеслись слова матери -- она
их сказала отцу за тысячу миль отсюда, в северной части штата Мэн:
-- У родителей видишь ли! Готова побиться об заклад, что лжет!
Больше до конца недели Хьюго к телефону не подходил. Сибилла вернулась
из Флориды к вечеру в субботу. Очень красивая сходила с трапа самолета -- в
новой шубе, подаренной отцом. Хьюго, чтобы скрыть рану, на голове нанесенную