Ирвин Шоу. Богач, бедняк (ч.1,2)

Эдны, насколько он помнил, голубой.-- Я отлично знал, что это ты.
-- Ладно, налей три галлона,-- сказала Этель.-- За то, что верно
догадался.
-- Я и не догадывался, для чего мне это? -- сказал он, снимая пистолет
с крючка.-- Твой образ навечно отложился у меня в памяти!
-- Что-то не верится,-- сказала Этель. Она, разглядывая гараж,
недовольно сморщила носик.-- В какой ветхой развалюхе тебе приходится
работать,-- пожалела она его.-- Могу поспорить: такой, как ты, парень вполне
может найти для себя работу получше. Стоит только поискать. Например, в
офисе.
Когда он познакомился с ней, он рассказал, что ему девятнадцать, что он
закончил среднюю школу. Однажды в воскресенье вечером она сама подошла к
нему на берегу озера, после того как минут пятнадцать он выкаблучивался на
трамплине для прыжков в воду. Они разговорились.
-- Мне здесь очень нравится,-- сказал он тогда.-- Я такой человек,
большой любитель природы. Терпеть не могу сидеть дома.
-- Разве я этого не вижу? -- фыркнула она. Они трахнулись в лесу, прямо
на земле, на одеяле, которое она всегда возила с собой в багажнике. Он так
же трахнул ее сестру Эдну, на том же месте и на том же одеяле, хотя свои
сексуальные подвиги он совершал в разные вечера. Близняшки, как и все в их
семье, были пропитаны духом дележа, причем дележа равного, чтобы никого не
обидеть. Конечно, в основном только из-за них, этих смазливых девочек, Том
торчал в этом Элизиуме и работал в ветхом гараже своего дяди. Интересно, что
же он будет делать зимой, когда все леса в округе будут завалены глубоким
снегом?
Он завернул крышку бензобака, повесил на крючок пистолет. Этель
протянула ему доллар, но талонов на бензин у нее не оказалось.
-- А где же талоны?
-- Ты удивлен, конечно, удивлен,-- сказала она, улыбаясь.-- Все вышли!
-- Нет, они должны быть у тебя.
Этель обиженно надула губки:
-- И это после того, что мы сделали друг для друга? Неужели ты думаешь,
что Клеопатра требовала за свои услуги от Антония талоны на бензин?
-- Но она не покупала у него бензин,-- возразил Том.
-- Какая разница? -- не унималась обиженная Этель.-- Мой старик
приобретает талоны у твоего дяди. Из одного кармана -- в другой. К тому же
не забывай, идет война!
-- Война закончилась.
-- Да, но только что.
-- Ладно, прощаю,-- сказал Том.-- Только потому, что ты красивая
девушка.
-- Ты считаешь, что я красивее Эдны? -- спросила она.
-- На все сто процентов!
-- Я передам ей твои слова.
-- Для чего? Для чего обижать людей, какой смысл? -- возразил он. Ему
совсем не нравилась идея сократить свой гарем наполовину из-за такого
абсолютно ненужного обмена информацией.
Этель заглянула в пустой гараж.
-- Как ты думаешь, люди могут заниматься любовью вон там, в этом
гараже?
-- Возьми на заметку сегодня на вечер,-- посоветовал ей Том.
Она хихикнула.
-- Очень приятно испробовать все на свете. Хоть раз,-- заявила она.-- У
тебя есть ключ?
-- Найду.-- Теперь он знал, чем он будет заниматься холодной зимой и
где именно.
-- Ты не хочешь бросить эту развалюху и поехать со мной на озеро? Я
знаю там одно местечко, где можно купаться голыми, как дикари.-- И она
соблазнительно заерзала на скрипучем кожаном сиденье. Две девушки из одной
семьи, и обе такие сладострастные. Просто забавно! Интересно, что думают о
них отец с матерью, когда вместе с дочерьми идут в церковь в воскресенье
утром?
-- Не забывай, я -- работяга,-- ответил Том.-- Поэтому я просто
необходим промышленности. Вот почему я не в армии.
-- Очень хотелось бы, чтобы ты был капитаном,-- сказала Этель.-- Ужасно
люблю раздевать капитанов в постели. Одну латунную пуговичку за другой. Одно
удовольствие! Я бы расстегнула с большим удовольствием и твою ширинку, чтобы
выпростать твой кинжал.
-- Убирайся отсюда,-- сказал Том,-- пока сюда не пришел мой дядя и не
спросил меня, взял ли я у тебя талоны на бензин.
-- Где мы встретимся вечером? -- спросила она, заводя мотор.
-- Перед библиотекой. В восемь тридцать. Идет?
-- Восемь тридцать, мальчик-любовник,-- сказала она.-- Я буду лежать на
жарком солнце весь день, думая о тебе и страстно вздыхая.-- Помахав ему на
прощание, нажала на педаль газа, и машина рванула с места.
Том сидел в тени на сломанном стуле. Интересно, размышлял он,
разговаривает ли его сестра Гретхен в таком игривом тоне с Теодором
Бойланом? Сунув руку в пакет, извлек оттуда второй сэндвич, развернул его.
Он был завернут в сложенный вдвое лист бумаги. Том развернул обертку. На ней
увидел написанную карандашом аккуратным почерком старательной школьницы
фразу: "Я люблю тебя". Том разглядывал признание. Он сразу узнал, чей это
почерк. Клотильда всегда предварительно составляла список всего, что ей
нужно заказать по телефону, и хранила этот список на полке в одном и том же
месте на кухне.
Том тихо присвистнул и громко прочитал фразу: "Я люблю тебя".
Ему совсем недавно перевалило за шестнадцать, но голос у него
по-прежнему оставался высоким, как у мальчишки. Ничего себе:
двадцатипятилетняя женщина, с которой он, по сути дела, и парой слов не
обмолвился! Осторожно сложив оберточную бумагу, он сунул ее в карман. Долго
смотрел на поток машин, едущих быстро по дороге к Кливленду. Потом
неторопливо стал есть сэндвич с беконом, с веточкой зеленого салата,
помидорными кругляшками, обильно политыми острым майонезом.
Он знал, что сегодня вечером он на озеро не поедет ни за какие копченые
жареные сосиски.

II

"Пятеро с реки" играли мелодию из "Твое время -- мое время", а Рудольф
исполнял на трубе соло, вкладывая все свои чувства в исполнение. Еще бы! В
зале за столиком сидела Джулия. Она, не спуская с него своих красивых глаз,
увлеченно слушала его игру. "Пятеро с реки" -- так назывался джаз-банд
Рудольфа. Он играл на трубе, Кесслер -- на контрабасе, Уэстерман -- на
саксофоне, Дейли -- на ударных и Фланнери -- на кларнете. Это он, Рудольф,
придумал название для своей группы. "Пятеро с реки", потому что все они жили
в Порт-Филипе, на реке Гудзон, и потому что, как ему казалось, в таком
названии есть что-то и профессиональное, и артистическое.
Они заключили контракт на три недели и играли по шесть вечеров в неделю
в придорожном ресторане неподалеку от города. Он назывался "Джек и Джилл" и
представлял из себя громадную, обшитую досками развалюху, которая вся
сотрясалась до основания от топота ног танцующих. В ресторане был и бар с
длинной стойкой, маленькие столики для посетителей. Большинство клиентов
здесь пили только пиво. Вечерами по воскресеньям требования к их внешнему
виду со стороны владельцев ресторана не были столь строгими, как обычно.
Ребята надевали рубашки с открытым воротничком, а девушки -- узкие
обтягивающие брючки. Сюда приходили стайками девушки, обычно без кавалеров,
в надежде, что кто-нибудь пригласит их на танец, а тем временем танцевали с
подругой. Конечно, этот ресторанчик не сравнить с "Плазой" на Пятьдесят
второй улице в Нью-Йорке, но все же здесь платили музыкантам неплохие бабки.
Рудольф играл на своей трубе, и ему было очень приятно видеть, как Джулия
покачала головой, отказывая какому-то мальчишке в пиджаке с галстуком, явно
из младших классов. Он подошел к ее столику и пригласил ее на танец.
Родители Джулии разрешали дочери оставаться с Рудольфом допоздна по
вечерам в воскресенье. Потому что они ему, несомненно, доверяли. Рудольф
всегда нравился всем родителям -- этого у него не отнимешь. И у них были все
основания для такого доверия. Если бы она только попала в жесткие объятия
крепко выпившего парня, которые целовались и обнимались здесь со всеми
подряд, демонстрируя свое превосходство аффектированной манерой говорить, то
Бог ведает, в какой переплет она могла бы попасть. Этот ее жест --
отрицательное покачивание головой -- сулил ему обещание, он свидетельствовал
о возникшей симпатии между ними.
Рудольф исполнил три замысловатых такта обычной концовки джаз-банда
перед пятнадцатиминутным перерывом, отложил в сторону трубу и помахал
Джулии, приглашая ее выйти вместе с ним на улицу -- подышать свежим
воздухом. В этой развалюхе, несмотря на то что все окна были распахнуты
настежь, в зале было душно и жарко, как в низовьях реки Конго в Африке.
Джулия взяла его за руку, и они пошли к деревьям, где стояли
припаркованные автомобили. Какая у нее сухая, теплая, мягкая ручка, такая
дорогая ему, желанная. Трудно поверить, что лишь одно прикосновение к руке
девушки может вызвать столько сложнейших, запутанных эмоций!
-- Когда ты играл соло,-- говорила ему Джулия,-- я сидела и не могла
унять охватившую меня дрожь. Я сжалась, съежилась, стала как бы меньше в
размерах, словно устрица, на которую выдавливают лимонный сок.
Рудольф фыркнул. Ему очень понравилось такое неожиданное сравнение.
Джулия тоже засмеялась. У нее в голове всегда был, казалось, целый список
необычных, неожиданных фраз, чтобы передать различные состояния ее души. "Я
чувствую себя гоночной лодкой",-- сказала она, когда гонялась за ним в
городском плавательном бассейне. "Мне казалось, что я стала темной, обратной
стороной Луны",-- сказала она, когда однажды родители заставили ее мыть
посуду, и она не смогла прийти на свидание с ним. Они прошли до конца
автостоянки, чтобы уйти подальше от крыльца ресторана, на которое высыпали
почти все танцующие пары, чтобы подышать свежим воздухом. Они подошли к
какой-то машине, Рудольф открыл перед ней дверцу. Джулия проскользнула в
темный салон. Он забрался за ней и захлопнул дверцу. Они, крепко обнявшись,
слились в поцелуе -- этому способствовала темнота в машине. Они целовались и
целовались, все крепче прижимаясь друг к другу. Ее рот, ее губы казались ему
то благоухающим пионом, то пушистым, нежным котенком, то мятным леденцом, а
кожа на шее напоминала легкие крылышки бабочки. Они целовались жадно,
беспрерывно, но больше ничего себе не позволяли.
Плавая в неизъяснимом блаженстве, Рудольф, как ему казалось, скользил
куда-то в неведомое; глубоко нырял; плыл через истоки рек; проникал через
завесу тумана; перелетал с одного облака на другое. Сейчас он сам
превратился в свою трубу, которая сама исполняла берущую за душу мелодию. Он
перестал чувствовать отдельные части своего тела, он превратился в нечто
единое целое, неразделимое, нечто, изнывающее от любви, дарящее любовь...
Он, с трудом оторвав свои губы от нежных губ Джулии, скользнул на нежную
шею, а она, откинув голову, оперлась рукой о сиденье.
-- Я люблю тебя,-- сказал он, и его сразу же окатило потоком
неизведанной прежде радости -- ведь он впервые произнес эти колдовские
слова. Она порывисто прижала его голову к своей груди, и от ее удивительно
крепких, сильных, гладких рук изумительно пахло абрикосами.
Вдруг неожиданно кто-то резко рванул на себя дверцу. Раздался грубый
мужской голос:
-- Какого черта вы здесь делаете?
Рудольф резко выпрямился на сиденье, обняв рукой Джулию за плечи, чтобы
не дать ее в обиду.
-- Обсуждаем проблему атомной бомбы,-- спокойным тоном сказал он.-- Ну,
как по-вашему, чем мы здесь занимаемся? -- Сейчас он был готов умереть,
умереть на месте, только не подать вида перед Джулией, что он смущен, что он
стушевался.
Какой-то мужчина стоял у дверцы автомобиля с его стороны. Было темно, и
Рудольф сразу не мог разглядеть, кто это. И вдруг этот человек рассмеялся.
-- Ну вот,-- сказал он,-- задай глупый вопрос и получишь глупый ответ!
-- Он шагнул в сторону, и бледный луч от гирлянды лампочек под деревьями
осветил его лицо. Рудольф сразу же его узнал. Желтоватые, тщательно
зачесанные волосы, густые кустики белесых бровей.
-- Прошу меня простить, Джордах,-- сказал Бойлан. Это был он. По голосу
чувствовалось, что такая неожиданная встреча его позабавила.
Он знает меня, подумал Рудольф. Интересно, откуда?
-- Между прочим, этот автомобиль принадлежит мне, но ничего страшного,
располагайтесь поудобнее, чувствуйте себя как дома,-- продолжал Бойлан.-- Я
вовсе не намерен мешать артисту в короткие минуты его досуга. Я всегда знал,
что юные леди отдают предпочтение трубачам.
Рудольфу, конечно, было бы приятно услышать такие слова, но только в
другой ситуации и из другого источника.
-- В любом случае я не собирался уезжать так рано,-- продолжал
Бойлан.-- Вообще-то я хотел еще выпить. Когда освободитесь, то не окажете ли
мне честь, не присоединитесь ли ко мне -- выпьем в баре на посошок.-- Он,
чуть заметно поклонившись, захлопнул дверцу и, повернувшись, торопливо
зашагал прочь.
Джулия сидела с другой стороны, сидела выпрямившись, собравшись,
по-видимому, ей было стыдно.
-- Он нас знает,-- сказала она чуть слышно.
-- Меня,-- поправил ее Рудольф.
-- Кто это?
-- Его фамилия Бойлан,-- сказал Рудольф.-- Представитель святого
семейства.
-- Ах, вон оно что! -- воскликнула Джулия.
-- Да, вот так. Послушай, может, ты хочешь домой? -- Через несколько
минут отходил автобус. Ему хотелось защитить Джулию, защитить до конца, хотя
он не мог точно определить, от чего ее защищать.
-- Нет, я не поеду,-- с вызовом, твердо ответила Джулия.-- Что мне
скрывать, скажи на милость? А тебе?
-- Нечего!
-- В таком случае, еще один поцелуй, напоследок! -- Она пододвинулась к
нему, раскрыв для объятий руки. Но поцелуя не получилось. Он уже не
чувствовал той радости, что прежде: никакого порхания с одного облака на
другое.
Выйдя из машины, они вернулись в ресторан. Открыв двери, они сразу же
увидели Бойлана. Он сидел в самом конце зала у стойки бара, повернувшись к
ней спиной и облокотившись на нее. Он внимательно посмотрел на них, потом
сделал знак, что он видит их.
Рудольф проводил Джулию до ее столика, заказал для нее имбирное пиво, а
сам взошел на площадку и начал отбирать ноты для следующей части программы.
В два часа ночи они в заключение вечера сыграли "Спокойной ночи,
дамы!". Музыканты принялись укладывать в футляры свои инструменты. Последняя
пара танцующих сошла с площадки. Бойлан сидел в баре на том же месте.
Уверенный в себе человек среднего роста, в серых узких фланелевых брюках, в
хрустящем матерчатом пиджаке. Когда Рудольф с Джулией сошли с площадки, он
небрежно пошел к ним навстречу. Бойлан, конечно, выделялся внешним видом
среди остальных посетителей -- молодых людей в рубашках с открытым
воротником, загорелых военнослужащих и молодых работяг, вырядившихся по
случаю субботы в голубые костюмы.
-- У вас, дети мои, есть на чем доехать домой? -- спросил он, подойдя к
ним.
-- Видите ли,-- сказал Рудольф, поморщившись от неприятных для него
слов "дети мои",-- у нас в группе у одного парня есть машина. Мы все
набиваемся в нее, и он развозит нас по домам.-- Отец Бадди Уэстермана обычно
отдавал им свой семейный автомобиль, когда они выступали в клубе, и они
нагромождали на его крышу контрабас и ударные. Если кто-то из ребят был с
девушкой, то они вначале развозили по домам их, а потом сами заезжали в
круглосуточный вагон-ресторан "Эйс", чтобы съесть пару гамбургеров, и вечер
на этом завершался.
-- Вам будет удобнее поехать в моей машине,-- сказал Бойлан.
Он взял Джулию под руку и повел ее к выходу. Бадди Уэстерман
вопросительно вскинул брови, глядя вслед этой паре.
-- Нас подвезут до города,-- поспешил объяснить ему Рудольф.-- Твой
автобус, по-моему, переполнен.
Вот с чего начинается предательство.
Джулия сидела на переднем сиденье "бьюика". Бойлан, нажав на газ,
выехал со стоянки на дорогу, ведущую в Порт-Филип. Рудольф знал, что сейчас
он прижимает ногу к ноге Джулии. Тело этого человека вот так же прижималось
к обнаженному телу его сестры. Рудольфу в машине стало как-то не по себе, и
ему это не нравилось. Вот они втроем сидят в машине, в которой пару часов
назад они с Джулией так мило обнимались и целовались. Рудольф решительно
отогнал от себя эти мысли. Для чего зря мудрить?
Настроение немного улучшилось, когда Бойлан, узнав, где живет Джулия,
сказал, что вначале отвезет домой ее. Ну, слава богу! Теперь он избавлен от
душераздирающей сцены, когда пришлось бы наотрез отказываться оставлять свою
девушку наедине с Бойланом. Джулия была не такой, как всегда, казалась
какой-то подавленной, глядя вперед на летевшую под колеса "бьюика"
асфальтовую дорогу, освещаемую фарами автомобиля. Бойлан ехал быстро, он вел
машину умело, как заправский гонщик, резкими рывками обгоняя другие машины,
в то время как его руки спокойно лежали на руле. Рудольфу понравилась
стремительность, но от искусства Бойлана ему почему-то стало не по себе.
Выходит, он все же кривит душой.
-- У вас приятный оркестр, удачное сочетание музыкантов,-- сказал
Бойлан.
-- Благодарю вас за комплимент,-- ответил Рудольф.-- Но нам пока еще не
хватает практики и новых аранжировок.
-- Вам удается держать ритм. Приходится лишь сожалеть, что я давно
завязал с танцульками.
Рудольфу понравились его слова. Конечно, думал он, мужчины, которым за
тридцать, не должны танцевать с молодыми девушками, это смешно и даже
неприлично. И Рудольф снова почувствовал раскаяние в том, что частично
оправдывает поведение Теодора Бойлана. Он должен быть ему благодарен хотя бы
за то, что он не танцевал на публике с Гретхен и не делал их обоих дураками
в ее глазах. Ведь если с молодыми девушками танцуют мужчины, которые намного
их старше, такое представление хуже некуда.
-- Ну а вы, мисс...-- Он ждал, кто из них первым подскажет ее имя.
-- Джулия,-- сказала она.
-- Джулия, а дальше?
-- Джулия Хорнберг,-- сказала она, занимая сразу же оборонительную
позицию. Она очень ревниво относилась к своему имени.
-- Хорнберг? -- повторил Бойлан.-- Я случайно не знаком с вашим отцом?
-- Нет, мы совсем недавно приехали в этот город.
-- Он не работает на моем заводе?
-- Нет, не работает.
Вот он, долгожданный момент триумфа! Какой позор, какое унижение, если
бы ее отец оказался еще одним бессловесным вассалом Бойлана. Да, конечно, он
-- Бойлан, но есть все же такие вещи, которые недоступны даже ему.
-- А вы, Джулия, тоже любите музыку? -- спросил Бойлан.
-- Нет, не люблю,-- к удивлению Рудольфа, резко сказала девушка. Она
сражалась, как могла, хотела осадить высокомерного Бойлана, была с ним как
можно холоднее. Но он, казалось, этого не замечал.
-- Вы очень привлекательная девушка, Джулия,-- сказал он.-- И, глядя на
вас, я счастлив констатировать, что дни моих поцелуев еще не ушли в прошлое,
как время танцев.
Грязный, старый развратник, подумал Рудольф. Он нервно царапал ногтями
футляр своей трубы, напряженно раздумывая, не попросить ли Бойлана
остановиться, чтобы высадить Джулию. Но в этом случае придется добираться до
города пешком, и он доставит Джулию родителям не раньше четырех утра. Как
это ни печально, но очко не в его пользу. Рудольф умел оставаться человеком
практичным даже тогда, когда задевали его честь.
-- Рудольф! Я не ошибаюсь, вы -- Рудольф, так?
-- Да. Я -- Рудольф,-- ответил он. Должно быть, его сестрица не
удержалась, открыла рот, как водопроводный кран.
-- Рудольф, вы собираетесь стать музыкантом-профессионалом? -- Теперь
Бойлан создавал впечатление доброго советника по вопросам выбора профессии.
-- Нет, я не столь хорошо владею музыкальным инструментом,-- признался
Рудольф.
-- Очень мудрое суждение,-- заметил Бойлан.-- Ничего хорошего профессия
музыканта в будущем не сулит. Собачья жизнь. К тому же придется общаться со
всяким сбродом.
-- Мне ничего об этом не известно.-- Нельзя же безнаказанно потакать
этому Бойлану во всем! -- И я никогда не думал, что такие музыканты, как
Бенни Гудман, Пол Уайтмэн или Луис Армстронг,-- сброд.
-- Кто же точно знает? -- спросил Бойлан.
-- Они -- артисты,-- через силу вымолвила Джулия.
-- Одно не исключает другого, дитя,-- мягко рассмеялся Бойлан.--
Рудольф,-- сказал он, стараясь не обращать особого внимания на ее
раздражение,-- что вы собираетесь делать?
-- Когда? Сегодня ночью? -- Он, конечно, понимал, что Бойлан имеет в
виду его будущую карьеру, но ему совсем не хотелось открывать перед этим
типом свою душу нараспашку. Он имел весьма смутное представление о том, что
интеллект любого человека может быть использован против него самого.
-- Сегодня ночью, как я смею надеяться, вы поедете домой, чтобы как
следует выспаться, и вы вполне заслужили такой сон своей выдающейся игрой на
трубе, своей трудной вечерней работой,-- сказал Бойлан. Рудольфа передернуло
от его язвительных слов. Все его слова рассчитаны на то, чтобы оскорбить,
обидеть его.-- Нет, я имею в виду вашу будущую карьеру,-- серьезно сказал
Бойлан.
-- Пока еще не знаю. Прежде нужно закончить колледж.
-- Ах, так вы собираетесь поступать в колледж? -- Искусственное
удивление в голосе Бойлана -- это, конечно, очередной укол в его адрес.
-- Почему бы Рудольфу не поступить в колледж? -- вмешалась в разговор
Джулия.-- Он -- хороший ученик, круглый отличник. Только что вступил в
"Аристу".
-- На самом деле? Простите меня за невежество, а что такое эта
"Ариста"?
-- Почетное школьное общество,-- объяснил Рудольф, придя на выручку
Джулии. Для чего ему защита со стороны такой девчонки? -- Ничего
особенного,-- продолжал он.-- Если вы умеете читать, писать, то
практически...
-- Не выдумывай, все значительно сложнее,-- оборвала его Джулия. Она
скорчила недовольную гримасу из-за этого самоуничижения.-- Туда поступают
самые лучшие ученики школы. Если бы я поступила в "Аристу", то не стала бы
на нее брызгать слюной.
Боже мой, "брызгать слюной"! Где это она подцепила такое выражение?
По-видимому, гуляла с каким-то парнем с юга, из штата Коннектикут. Червь
сомнения зашевелился.
-- Я уверен, Джулия, что это величайшая заслуга,-- миролюбиво заметил
Бойлан.
-- Ну а вы думали...-- упрямилась Джулия.
-- Просто Рудольф -- юноша скромный,-- сказал Бойлан.-- Обычное
качество любого мужчины.
Атмосфера в салоне автомобиля начинала накаляться. Джулия теперь
обижалась и на Бойлана и на Рудольфа. Бойлан наклонился к панели и включил
радиоприемник. И из него из летевшей мимо темной ночи до них донесся
умиротворяющий, спокойный голос диктора, читающего последние известия.
Где-то произошло землетрясение. К сожалению, они включили радио поздно, и
теперь они не знали, где, в какой стране, в каком месте. Сотни убитых,
тысячи людей остались без крова,-- до них доносились резкий свист, помехи из
этого темного, непроглядного радиомира, в котором волны распространялись с
сумасшедшей скоростью сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду.
-- Казалось, теперь, когда война закончилась,-- сказала Джулия,-- Бог
мог бы и отдохнуть немного, не подвергать испытаниям весь мир.
Бойлан, бросив на нее быстрый удивленный взгляд, выключил приемник.
-- Бог никогда не отдыхает от трудов своих,-- сказал он.
Старый лицемер! -- подумал Рудольф, говорит о Боге. После того, что
натворил.
-- В какой колледж вы собираетесь поступать, Рудольф? -- Бойлан
обращался к нему, скосив глаза на высокую, но небольшую грудь Джулии.
-- Пока не решил.
-- Вам предстоит принять весьма серьезное решение. Те, кого вы там
встретите, скорее всего захотят изменить, перекорежить всю вашу жизнь. Если
вам понадобится помощь, то я могу замолвить о вас словечко в своей
альма-матер. Сейчас, когда с фронта возвращаются наши прославленные герои,
молодым неслужившим ребятам, таким, как вы, будет нелегко поступить в
колледж.
-- Благодарю вас.-- Только этого ему не хватало. Никогда в жизни! -- У
меня еще есть время серьезно подготовиться. Несколько месяцев до подачи
заявления. А в каком колледже вы учились?
-- В Вирджинском,-- ответил Бойлан.
Тоже мне, колледж, презрительно подумал Рудольф. Да в Вирджинский может
поступить любой. Почему только он говорит о нем, словно это -- Гарвард, или
Принстон, или, по крайней мере, Амхерст?
Они подъехали к дому Джулии. Машинально Рудольф бросил взгляд на окно
мисс Лено в соседнем доме. Свет там не горел.
-- Ну вот, приехали,-- сказал Бойлан, когда Рудольф, открыв дверцу со
своей стороны, вылез из машины.-- Как было приятно доставить вас сюда...
-- Благодарю вас за то, что подвезли,-- сказала Джулия. Она вылезла из
машины и быстро, вприпрыжку, мимо Рудольфа направилась к подъезду. Рудольф
пошел за ней следом.
В конце концов, он мог поцеловать ее на крыльце, пожелать спокойной
ночи. Джулия сосредоточенно рылась в своей сумочке, пытаясь отыскать ключ,
рылась, низко наклонив голову, и хвостик ее волос, как у пони, упал сверху
ей на лицо. Рудольф пытался приподнять ее подбородок, чтобы поцеловать ее,
но она резко отстранилась от него, словно дикарка.
-- Лизоблюд! -- бросила она ему. Она зло повторила, копируя: -- "Ничего
особенного. Если умеешь читать, писать, то практически..."
-- Джулия...
-- Лижешь зад богачам.-- Рудольф еще никогда не видел у нее такого
озлобленного, такого безжалостного лица, такого бледного, абсолютно
закрытого, непроницаемого.-- Ты только посмотри на этого замшелого старика!
Он же красит волосы. И даже брови. Но некоторые люди готовы отдать все на
свете за то, что кто-то подвезет их до дому на автомобиле, не так ли?
-- Джулия, ты ведешь себя безрассудно,-- упрекнул он ее. Если бы она
только знала всю правду об этом Бойлане, то тогда он мог бы понять причину
ее приступа гнева. Но вдруг неожиданно так взбелениться, и только потому,
что он старался быть вежливым с этим человеком...
-- Ну-ка убери свои лапы.-- Она наконец достала ключ из сумочки и
теперь, склонившись над замочной скважиной, вставляла в нее ключ. От нее