Ночью мы вышли из дома. Я нес на спине Давида, а мать вела
расстроенного отца за руку.
Только мы вышли на улицу, как дверь портняжной мастерской напротив
отворилась и из нее вышел наш сосед, портной, по фамилии Киров. Он не был
евреем, и его мастерскую никто и пальцем не тронул. Это был крупный, толстый
человек лет тридцати двух -- тридцати трех, уже изрядно облысевший. Он
перешел через улицу, подошел к нам, молча пожал руку отцу.
-- Какой ужас! -- стал громко возмущаться он.-- Ну просто дикие звери.
Ну и времена, скажу я вам, ну и времена! Кто бы мог подумать, что мы здесь,
в Киеве, доживем до таких времен!
Отец все еще долго жал его пухлую руку, утратив дар речи.
-- Куда направляетесь? -- поинтересовался Киров.
-- Да никуда,-- отвечал я.-- Просто решили погулять по улице, вот и
все.
-- Боже ты мой! -- вздохнул Киров, поглаживая Гестер по головке.--
Невероятно! Просто не верится. Я не могу... Пошли, пошли, все -- ко мне! В
моем доме вас никто не тронет, никто не побеспокоит, у меня переждете,
покуда вся эта буря успокоится, уляжется. Пошли! Никаких возражений!
Мать посмотрела на меня, я -- на нее, и мы криво улыбнулись друг другу.
Киров помог мне нести Давида, и через пять минут мы уже были у него в
доме. Мы снова все лежали на полу в темноте, но впервые за эти два дня
робкое чувство безопасности не покидало нас.
Я даже, как это ни странно, заснул и проснулся на какое-то мгновение,
когда услыхал, как открылась и захлопнулась дверь в доме. Я спал без
сновидений и был счастлив, что теперь не нужно думать ни о прошлом, ни о
будущем, ни о мести, даже о том, что мы все еще, слава Богу, живы и что на
этот раз нам всем удастся уцелеть, выжить. Я сладко спал, спали и дети,
спала мать рядом со мной в объятиях отца, спала Сара, прижавшись к Самуилу,
спали и детишки рядом с ними.
Кто-то пнул меня. Я открыл глаза и посмотрел вверх, на свет. Передо
мной стоял Киров и толпа этих гнусных мародеров и погромщиков. Киров,
довольный, улыбался, и вдруг я, к своему ужасу, осознал: вот этот человек
целых восемь лет прожил бок о бок с нами, каждый день вежливо здоровался:
"Доброе утро!" -- каждый день ласково говорил: "Посмотрите, какой чудный
весенний денек!" Он постоянно чинил нашу одежду, но, как видно, все это было
лишь сплошной показухой -- все эти восемь лет он питал к нам тайную, жгучую
ненависть, и вот за последние два дня она окончательно пробудилась в нем, и
он лично собрал всю эту подлую толпу, и теперь нам придется пройти через
самое трудное испытание.
Я сел. В комнате горел свет, и я видел, как один за другим просыпались
члены моей семьи, возвращались к жизни из бездны сна и всматривались,
моргая, в этих молчаливых, улыбающихся людей, окруживших всех нас, и вновь
всеми ими капля за каплей овладевал леденящий ужас и безнадежность.
Киров пригласил к себе всех членов своей семьи: своих двух братьев,
крупных, грузных мужчин, и даже своего старика отца, беззубого, хромающего
старика -- он ухмылялся так же широко, как и все остальные.
-- Господин Киров,-- сказала моя мать,-- что вам нужно от нас? У нас
ничего ценного не осталось. Ничего, кроме вот этого тряпья на нас. Вы были в
течение восьми лет нашим соседом, и за все эти долгие годы мы с вами не
обмолвились ни одним грубым словом...
Один из братьев Кирова схватил Сару, грубо сорвал с нее лохмотья, и я
понял, для чего сюда явились эти люди, от которых мы хотели убежать. Киров
тоже схватил мою сестру Рахиль, семнадцатилетнюю хрупкую девушку, похожую на
неоформившегося ребенка.
Мой дядя Самуил бросился на брата Кирова, с размаху ударил его по лицу,
но в ту же секунду человек, стоявший сзади, проколол его насквозь штыком.
Рука его крепко сжимала руку Сары, но вот его хватка ослабла, и, как только
этот убийца вытащил из него штык, Самуил рухнул на пол. Он поднялся на одно
колено, а брат Кирова, заметив это, схватил этот же окровавленный штык и с
размаху всадил ему в горло. Он даже не удосужился выдернуть орудие убийства
из горла, и Самуил снова рухнул на пол, с торчащим в шее штыком.
Я видел, что произошло потом. Все остальные закрыли глаза -- мать,
отец, Давид, даже дети. Губы отца шевелились -- это он нашептывал молитву, с
полузакрытыми глазами, но я все видел, видел то, что происходило у меня на
глазах.
Оставаясь пока живым, я с холодной головой, бесстрастно составлял
мысленно перечень тех страшных пыток, изуверств, которым будут подвергнуты
все эти люди в этой комнате. Я буду всех их нещадно пытать, пытать
собственными руками,-- резать по живому телу ножом, жечь огнем, сечь кнутом,
стараясь прежде всего повредить как можно сильнее самые уязвимые части тела.
Я сделал зарубку в памяти о каждом из них в этой комнате и никогда не забуду
их отвратительных рож.
Не знаю, как долго они бы еще зверствовали в этой комнате, но вдруг с
улицы донеслись истошные крики:
-- Большевики! Красные! Они возвращаются! Они вступают снова в город!
Красные! Да здравствуют Советы!
Киров торопливо погасил везде свет, и все его люди, отталкивая друг
друга, бросились вон из дома врассыпную, кто куда. Открыв окно, я спрыгнул
на землю и побежал навстречу радостным возгласам. Вскоре я уже был в толпе
людей, мужчин и женщин, которые бежали, неслись навстречу победоносной
Красной Армии, чтобы первыми приветствовать ее бойцов. Я чувствовал, как
тяжелые, словно из свинца, слезы текли по моим щекам. В толпе многие не
стесняясь плакали, смахивая слезы на бегу.
Толпа свернула за угол и увидела авангард победоносной Красной Армии,
вступавшей в Киев. Многие были плохо одеты, кое-кто вообще в лохмотьях, все
бородатые и веселые. На некоторых военная форма, на других -- нет, а у
одного солдата, напялившего на себя фартук мясника, болталась на боку в
качестве оружия большая кавалерийская сабля. Все с удовольствием уписывали
фруктовый компот из больших банок, которые прихватили, очевидно, в каком-то
гастрономическом магазине на пути в город. Но они вошли в город, одержав
честную победу, эти бойцы отвоевали город, и обрадованная толпа окружила их,
а мужчины и женщины подбегали к солдатам и целовали их на ходу, стараясь не
мешать их маршу.
-- Капитан! Послушайте, капитан! -- Я остановил одного из них, который
показался мне командиром.
Невысокого роста, он сильно смахивал на обыкновенного чиновника.
Накалывая на ходу острием штыка персик, он выуживал его из банки и отправлял
в рот и был очень увлечен своим занятием.
-- Капитан, прошу вас!
-- Что тебе надо, хлопец? -- остановился он на секунду и, бросив на
меня острый взгляд, пошел дальше, выуживая сочные персики из банки.
-- Мне нужен пистолет, капитан, пистолет! Мне нужен пистолет и
несколько ваших солдат.
Я плакал, не стесняясь своих слез, крепко сжав пальцами его предплечье.
-- Послушайте, ради Бога, послушайте меня!
-- Сколько тебе лет, товарищ? -- Он шагал вперед, обсасывая большой
персик.
-- Шестнадцать! Прошу вас, очень прошу, дайте мне пистолет и несколько
ваших солдат!
-- Иди-ка ты домой, маленький товарищ! -- И погладил меня по голове.--
Иди домой, к своей мамочке, а завтра утром, когда все мы как следует
выспимся и все будет более или менее улажено, приходи к нам в штаб, и мы все
там...
-- Я не могу ждать до завтра! -- взмолился я; слезы текли у меня
ручьем.-- Немедленно! Сегодня вечером! У меня должен быть пистолет сегодня
вечером!
-- Кого же ты собрался пристрелить? -- Наконец он остановился,
оглядывая меня с головы до ног.
-- Пятнадцать человек, этих...
-- Боже всемогущий, товарищ! Ты что, спятил? -- Он засмеялся.
-- Почему вы смеетесь?! -- взвился я.-- Что, черт подери, значит этот
ваш смех?
Он усталым жестом вытер потное лицо.
-- Послушай, товарищ, я так устал. Мы вели тяжелые бои целых две
недели, и мне ужасно хочется где-то прилечь... соснуть...
-- Черт бы вас побрал! -- заорал я на него.-- Почему вы не желаете меня
выслушать?
Тяжело вздохнув, он обнял меня за плечи, и мы зашагали с ним вместе в
строю.
-- Ладно, малыш,-- согласился он.-- Неужели настолько все серьезно?
Я все ему подробно рассказал. Его лицо сразу потемнело, посерело от
злости. Выбросив банку из-под компота, он дважды крепко сжал мое плечо и
подвел меня к очень крупному, широкоплечему человеку, в военном френче, но
обычных брюках; он шел чуть позади. Как я узнал, офицер из Чека, ему
поручено немедленно организовать в Киеве советскую милицию.
-- Могу дать одного бойца,-- заявил он, узнав, в чем дело.-- Только вот
как бы он не заснул по дороге к твоему дому.
-- И пистолет! Мне нужен пистолет! -- заревел я с досады.-- Или ружье!
Прошу вас, не забудьте!
Оба с любопытством посмотрели на меня, многозначительно переглянулись.
-- Пацану всего шестнадцать,-- объяснил капитан.
-- Мы дадим ему ружье, конечно, дадим,-- тихо пообещал чекист.-- Да
прекрати ты скулить, Христа ради!
-- Сейчас...-- выговорил я, но слезы никак не мог унять.-- Не обращайте
внимания. Где я могу получить пистолет?
Чекист передал мне свою винтовку, позвал солдата.
-- Вот, пойдешь с этим хлопцем! -- строго произнес он.-- Нужно там
навести порядок. Понял, милицейский? Он тебе скажет, что делать.-- И кивнул
в мою сторону.-- Да прекрати ты наконец реветь... как тебя звать?
-- Даниил. Я уже не плачу. Благодарю вас от всего сердца.
Мы с солдатом пошли. Он высокий, широкоплечий, очень молодой; под
глазами, почти закрытыми,-- черные круги, словно какой-то боксер аккуратно
поработал над ним.
-- Да здравствует революция, Даниил! -- громко крикнул капитан нам в
спину.-- Да здравствует товарищ Ленин!
-- Да, да здравствует! -- крикнул я, обернувшись; потом обратился к
солдату: -- Прошу вас, товарищ, пошли побыстрее!
-- Как спать хочется...-- сонно произнес солдат.-- Сейчас лег бы где
угодно и заснул мертвецким сном.
Когда мы подошли к дому Кировых, там остались лишь члены моей семьи.
Все они в скорбной тишине окружили труп дяди Самуила. Сара и Рахиль лежали
неподвижно на полу лицом вниз -- на них кто-то набросил два одеяла,
найденные в доме Кирова. Рахиль рыдала, а Сара лежала молча, вцепившись в
свою малютку.
-- Где они? -- спросил я.-- Где Кировы?
Отец бросил осторожный, пугливый взгляд на мою винтовку.
-- Даниил, для чего тебе это ружье?
-- Где Кировы, я спрашиваю?! -- заорал я в ответ.
Отец покачал головой; по его глазам я заметил, что свет Божий и его
ангелы снова возвращаются к нему.
-- Говори! Говори! -- кричал я что было сил.
-- Их здесь нет,-- ответил отец.-- Ну и слава Богу. Больше они никому
не причинят вреда. Беда позади. Бог покарал нас. Он и пощадил нас. Этого
вполне достаточно. Не наше дело карать людей.
-- Замолчи, проклятый идиот! -- взвизгнул я.
-- Послушай...-- начал солдат,-- мне нужно немного поспать.
-- Мамочка! -- обратился я к матери.-- Мамочка, видишь, у меня в руках
винтовка. Скажи -- где эти негодяи?
Мать посмотрела на отца. Тот покачал головой. Мать взяла меня за руку.
-- Они в подвале нашего дома. Их там шестеро. Старик Киров не мог
бежать, у него болят ноги.
-- Какой позор! -- воскликнул отец.-- Что ты собираешься делать?
-- Все Кировы там, все? -- уточнил я.
Мать кивнула.
-- Пошли! -- бросил я солдату.
Сбежав с крыльца, мы перешли через улицу к дому. На кухне я нашел
свечу. Солдат зажег ее и освещал мне дорогу. Я рванул на себя дверь, ведущую
в подвал, и стал спускаться по скользким, сырым ступенькам. Там у стены
сбились в кучу шестеро. Четверо Кировых, их свояк и тот человек, который
заколол штыком моего дядю Самуила. В руках он держал свое орудие убийства --
штык.
Увидев нас, с винтовками в руках, он бросил штык на грязный пол.
Раздался глухой, лязгающий звук.
-- Мы ничего дурного не делали! -- закричал портной Киров
красноармейцу.-- Да будет Иисус мне судьей!
-- Мы здесь прячемся, чтобы не попасть под перестрелку,-- промямлил
старик Киров; у него текло из носа, но он не обращал на это внимания.
-- Мы сами -- красные! -- закричал владелец штыка.-- Да здравствует
товарищ Ленин!
-- Да здравствует Ленин! -- закричали они нестройным хором -- и сразу
замолчали, заметив мою мать, отца и Сару, спускавшихся в подвал по
скользкой, гнилой лестнице.
Солдат стоял рядом со мной, с почти закрытыми глазами, с трудом
удерживая винтовку, чтобы она не упала на пол, и все время зевал, чудовищно
широко открывая рот.
Мать с отцом, Сара молча стояли за нашими спинами. Сара прижимала к
груди младенца. Глаза у нее были абсолютно сухие -- ни слезинки.
-- Да здравствует революция! -- крикнул в последний раз старик Киров.
Его тонкий голос вибрировал под сводами сырого подвала.
-- Ну,-- спросил меня солдат,-- они?
-- Да, они! -- ответил твердо я.
-- Мы ничего дурного не делали! -- снова закричал портняжка Киров.-- Да
поможет мне Иисус!
-- Это не те,-- вмешался мой отец.-- Это наши друзья. Те, кто вам
нужен, давно убежали.
-- Кто это? -- спросил красноармеец.
-- Мой отец.
-- Ну и кто же из вас прав? -- Солдат мутными глазами разглядывал моего
отца.
-- Конечно, старик! -- закричал Киров-портной.-- Мы были соседями целых
восемь лет!
-- Это они,-- тихо подтвердила моя мать.
Старик Киров наконец вытер нос. Я засмеялся.
-- Идиотка! -- с горечью бросил отец матери.-- Лишь накликаешь на нас
еще большую беду. Это они -- утверждаешь ты. Ладно, сегодня их арестуют. А
завтра вернутся белые, освободят их. Ну и что будет с нами?
-- Это они! -- твердо повторила мать.
-- Кто она такая? -- спросил солдат.
-- Моя мать.
-- Это они! -- подала голос Сара -- тихий, неровный. Она говорила так,
словно это ее последние слова и, когда она их произнесет, то навсегда
откажется от дара речи. Запах пороха щекотал ноздри. Я невольно чихнул.
-- Что ты собираешься делать? -- спросил дрожащим голосом
Киров-портной.
Я выстрелил ему в голову. Он упал замертво -- всего в одиннадцати футах
от моих ног. Остальные в страхе прижались плотнее к стене. Они живо
отпихивали друг друга, стараясь оказаться как можно дальше от соседа.
-- Даниил! -- закричал отец.-- Я тебе запрещаю эту расправу! Твои руки
не должны быть запачканы кровью! Даниил, опомнись!
Я выстрелил в старшего брата Кирова-портного. Старик Киров заплакал,
упал на колени и, протягивая ко мне руки, умолял меня:
-- Даниил, Даниил, малыш, что ты делаешь?..
Но я тут вспомнил, что видел в ярко освещенной комнате в доме портного,
вспомнил этого беззубого, хихикающего старика, вспомнил мою тетю Сару. Я
убил его, когда он стоял на коленях.
Мой отец, зарыдав, взбежал вверх по лестнице. Сара с матерью стояли за
моей спиной. Красноармеец энергично тер глаза, чтобы они не слипались. Я
чувствовал себя в эту минуту счастливым, но каким горьким было это счастье!
Я взвел курок.
-- Простите меня, простите меня! -- плакал навзрыд самый младший из
Кировых.-- Я не знал, что я...
Я нажал на курок. Он, завертевшись волчком, упал на труп своего отца.
Снова я взвел курок, старательно прицелился в следующего. Он стоял
передо мной совершенно спокойный, потирая нос и глядя в потолок. Я нажал на
курок, но выстрела не последовало.
-- Нужно перезарядить.-- Красноармеец протянул мне новый магазин.
Я вложил его, взвел курок и стал целиться в следующего. Он по-прежнему
потирал нос, безразлично глядя в потолок. Я выстрелил. Мне стало немного не
по себе от его безразличия к смерти.
Я снова взвел курок. Но в это мгновение владелец штыка кинулся ко мне.
Пулей пронесся мимо меня, вихрем взлетел на лестницу. Я бросился за ним из
подвала на улицу, выстрелил и, по-моему, ранил его. Он упал; быстро поднялся
и побежал дальше. Я -- за ним. Еще один выстрел -- опять он упал; теперь
куда менее проворно поднялся на ноги и, пошатываясь, быстро зашагал прочь.
Теперь у меня достаточно времени, торопиться не нужно -- я тщательно
прицелился. Какой упоительный для меня момент -- я видел в прорези прицела
его шатающуюся, с расставленными в сторону руками фигуру. Выстрел -- он
снова упал, приподнялся на одной руке и беспомощно рухнул в грязную жижу.
Теперь уже никогда не встанет.
Я стоял перед ним, чувствуя тепло нагревшейся от выстрелов винтовки.
Мне холодно, я разочарован, мне не по себе... Это совсем не так приятно, не
такое удовольствие, как я себе представлял тогда в мыслях, в комнате Кирова.
Счет далеко не равный. Все они умерли слишком легко, не испытывали никакой
боли. Вообще в конечном итоге в этой кровавой сделке выиграли они.
Красноармеец подошел ко мне, я отдал ему винтовку. Теперь я снова
расплакался. Он дружески погладил меня по голове.
-- Все в порядке, товарищ, все в порядке! -- приговаривал он.
Перебросил ремни винтовок через плечи и неуверенно зашагал к своим, где
его ожидал желанный сон. Мама с Сарой привели меня в дом.
После этого отец со мной не разговаривал. И после похорон дяди Самуила
он целую неделю соблюдал траур по нему и за все это время ни разу не
поглядел в мою сторону. Я решил уйти. Не находил себе места; к тому же
сильно изменился за это время и теперь не мог жить в доме отца на правах
школьника. И я ушел.
Красные вновь сдали Киев, и прошло еще так много времени до того, как
кончилась война и я снова увиделся с членами своей семьи. Но отца среди них
уже не было, он умер.
Выйдя из кинотеатра, они медленно пошли к восточному району, по
направлению к Пятой авеню.
-- Гитлер! -- кричал мальчишка -- разносчик газет.-- Новости о Гитлере!
-- Ты помнишь этого Флетчера? -- спросила Дора.-- Ну, того, который
играет роль ее отца.
-- Угу,-- откликнулся Пол, крепче сжимая ее руку.
Они медленно шли по темной улице.
-- Знаешь, у него камни в почках.
-- Поэтому он так и играет,-- откликнулся Пол.-- Теперь я знаю, как
описать игру этого актера: он играет как человек, у которого в почках камни.
Дора засмеялась.
-- Прошлой зимой я сделала ему рентген. Он один из самых надежных
клиентов доктора Тайера. У него вечно что-то болит. Этим летом он собирается
извлечь камни из почек.
-- Можно только пожелать удачи старику Флетчеру.
-- Я делала ему массаж плеча. У него неврит. Он зарабатывает пятнадцать
сотен в неделю.
-- Стоит ли удивляться в таком случае, что у него неврит.
-- Он приглашал меня пообедать у него в доме.-- Дора высвободила руку,
поднесла к его локтю, крепко его сжала.-- Я ему нравлюсь.
-- Кто в этом сомневается?
-- Ну а что ты скажешь о себе?
-- Что мне сказать? -- недоумевал Пол.
-- Я тебе нравлюсь?
Остановились у Рокфеллер-плаза и, прислонившись спинами к мраморной
стене, любовались фонтаном, статуей, разглядывали людей, что сидели за
столиками, уставленными напитками, а официанты стояли наготове, невольно
прислушиваясь к журчанию фонтана.
-- Я просто не выношу тебя! -- Пол поцеловал ее волосы.
-- Я так и знала,-- ответила Дора.
Оба засмеялись.
Смотрели на Рокфеллер-плаза, на хилые подсвеченные деревца с зелеными
листиками, шуршащими на ветерке, долетавшем до них через узкие пространства
между высокими зданиями. Вокруг небольших бассейнов росли упругие, желтые
анютины глазки, маленькие деревца с густой листвой; стояли морские
обитатели, отлитые из бронзы, гидранты, и все сооружение слегка покачивалось
на ветру в ярком, идущем сверху рассеянном свете прожекторов. Пары не спеша
прогуливались по Пятой авеню, тихо разговаривая, и в голосах уже не
чувствовалось в этот уик-энд усталости. Они по достоинству оценивали и
фривольность и экстравагантность Рокфеллера: выделил особое место для
бассейнов, заливаемых водой из гидрантов, для этих маленьких деревьев,
скульптурных изображений морских богов, что катаются на спинах бронзовых
дельфинов; внес весеннее оживление между этими строгими многоэтажными
зданиями -- в общем, попытался компенсировать привычную, скучную сторону
бизнеса.
Пол и Дора пошли вверх по променаду, разглядывая витрины магазинов.
Остановились у витрины мужской спортивной одежды: сколько элегантных
габардиновых брюк, ярких рубашек с коротким рукавом, пестрых шейных
платков...
-- Представляю себе, как я сижу в своем саду, с двумя важными господами
вот в такой одежде, и чувствую себя настоящим голливудским актером у себя в
деревне.
-- Разве у тебя есть сад?
-- Конечно нет.
-- Какие милые юбочки!
Подошли к следующей витрине.
-- А с другой стороны,-- продолжал Пол,-- порой и в самом деле хочется
так выглядеть: котелок на голове, облегающая голубая рубашка с плиссировкой
на груди, узкий накрахмаленный белый воротничок, красивая "бабочка" за пять
долларов, пальто от Берберри... Уходить с работы каждый день ровно в пять --
и прямо на вечеринку с коктейлем.
-- Но ты и так каждый вечер ходишь на вечеринки с коктейлем, без
всякого котелка.
-- Но я имею в виду совершенно другую вечеринку.-- Пол повел ее через
Пятую авеню.-- Такую, на которую приходят истинные джентльмены, в
накрахмаленных рубашках с плиссировкой на груди. Может, когда-нибудь...
Бросились в сторону, чтобы не угодить под колеса автобуса.
-- Боже, ты только посмотри на эти платья! -- восхитилась с завистью
Дора.
Постояли перед витриной магазина Сакса.
-- Пятая авеню-ю,-- задумчиво протянул Пол,-- улица грез.
-- Как приятно сознавать, что такие прекрасные вещи существуют на
свете, даже если они тебе недоступны,-- прошептала Дора, зачарованно глядя
на освещенную, словно театральной рампой, витрину с роскошным, цвета солнца
платьем под девизом "Тропические ночи в Манхэттене"; там же почему-то --
вырезанная из камня рыбина.
-- Ну, куда? В верхнюю часть города или домой?
-- Мне так хочется еще погулять,-- призналась Дора с улыбкой.-- Совсем
немного.-- И сильнее сжала его локоть.-- Идем в верхнюю часть города.
Туда они и направились.
-- Как мне нравятся эти манекены! -- воскликнул Пол.-- Все вместе и
каждый по отдельности. Кажутся такими высокомерными, но в них чувствуется
человеческая теплота; такие гостеприимные, такие вежливые! А грудь -- как
модно в этом сезоне.
-- Конечно, здорово,-- согласилась Дора.-- Все из папье-маше; с
папье-маше никаких проблем. Ты посмотри -- чемоданы из алюминия, для
воздушных путешествий.
-- Похожи на кастрюли у моей матери на кухне.
-- Разве тебе не хотелось бы иметь несколько таких?
-- Да-а...-- Пол не отрывал от них глаз.-- Улететь бы куда-нибудь...
Заплати за багаж -- и лети себе на здоровье. На край земли.
-- А вон маленькие футлярчики для книг... Ящичек для книжек во время
путешествий.
-- Вот он-то как раз мне и нужен,-- сказал Пол,-- для моих путешествий
каждое утро по Пятой авеню на автобусе.
Миновали собор Святого Патрика -- громадное серое сооружение; над
шпилем его уже плыла луна.
-- Как ты думаешь, Бог гуляет по Пятой авеню? -- задал неожиданный
вопрос Пол.
-- Конечно, гуляет. Почему бы и нет?
-- Здесь -- владыки земли,-- говорил Пол.-- Во всем мире люди трудятся,
как рабы, чтобы заполнить до краев богатствами эти несколько кварталов. И
вот мы любуемся всем этим: "Да, очень мило!", "А этот флакон уберите --
запах не тот!" Я чувствую себя очень важной персоной, когда гуляю по Пятой
авеню.
Остановились у витрины морской компании "Гамбург -- Америкэн лайн".
Маленькие куколки в национальных костюмах безостановочно танцевали вокруг
шеста; другие куколки точно в таких же костюмах смотрели на их танец; все
куколки очаровательно улыбались. "Праздник сбора урожая в Букебурге,
Германия",-- сообщалось на небольшой картонке.
Из-за угла вышел частный полицейский; встал и стоял, не спуская с них
глаз. Перешли к другой витрине.
"Наше предложение пассажирам -- приятное путешествие без всяких забот!"
-- прочитал Пол на буклете.-- ""Хапаг-Ллойд" объявляет о двадцатипроцентной
скидке для ученых, получивших годичный отпуск для научной работы,-- больших
знатоков путешествий, этого тонкого искусства".
-- Как мне всегда хотелось увидеть Германию! -- вздохнула Дора.-- Я
знакома с многими немцами -- такие милые люди!
-- Скоро я там буду,-- сообщил Пол, косясь на частного полицейского.
-- Ты собираешься посетить эту страну?
-- Угу. Причем за счет правительства. В прекрасного покроя военной
форме цвета хаки. Увижу наконец пленительную Европу, колыбель культуры.
Только с высоты летящего бомбардировщика. Слева от нас -- "Сторк-клаб",
колыбель культуры для Восточной Пятьдесят третьей улицы. Ты только посмотри
на этих красоток! Грудь у них что надо. Видишь, как природа копирует
искусство? Нью-Йорк -- чудесный город.
Дора молчала; они шли по улице дальше, и она все крепче прижималась к
нему. Повернули за угол, дальше путь лежал вниз, по Мэдисон-авеню.
Остановились перед витриной магазина граммофонов и радиоприемников.
-- Вот что мне нужно! -- Пол ткнул пальцем в один.-- Фирма "Кейпхарт";
можно проигрывать две симфонии зараз. Лежишь себе на спине и слушаешь
Брамса, Бетховена, Прокофьева... Такой и должна быть жизнь. Лежи себе на
спине и слушай великую музыку на играющем автомате.
Дора смотрела на граммофон: корпус красного дерева, какие-то дверцы,
сложная механическая начинка...
-- Как ты думаешь, на самом деле будет война? -- вдруг спросила она.
-- Конечно, будет. Сейчас разогревают питчеров, изучают противника:
смотрят, сколько у них бетсменов, левшей, правшей -- выбирают лучших
стартующих питчеров.
Направление их шагов не изменилось -- к нижней части города.
-- Но это там, в Европе...-- возразила Дора.-- Думаешь, мы тоже
вмешаемся в эту кутерьму?
-- Непременно! Нужно читать газеты! -- Он мельком взглянул на витрину,
мимо которой они проходили.-- Ты посмотри на эти столики! Неофициальные
ланчи на террасе. Стеклянные, с металлической основой -- чтобы есть на
природе. Как приятно -- на террасе, вон с тех красивых, разноцветных
расстроенного отца за руку.
Только мы вышли на улицу, как дверь портняжной мастерской напротив
отворилась и из нее вышел наш сосед, портной, по фамилии Киров. Он не был
евреем, и его мастерскую никто и пальцем не тронул. Это был крупный, толстый
человек лет тридцати двух -- тридцати трех, уже изрядно облысевший. Он
перешел через улицу, подошел к нам, молча пожал руку отцу.
-- Какой ужас! -- стал громко возмущаться он.-- Ну просто дикие звери.
Ну и времена, скажу я вам, ну и времена! Кто бы мог подумать, что мы здесь,
в Киеве, доживем до таких времен!
Отец все еще долго жал его пухлую руку, утратив дар речи.
-- Куда направляетесь? -- поинтересовался Киров.
-- Да никуда,-- отвечал я.-- Просто решили погулять по улице, вот и
все.
-- Боже ты мой! -- вздохнул Киров, поглаживая Гестер по головке.--
Невероятно! Просто не верится. Я не могу... Пошли, пошли, все -- ко мне! В
моем доме вас никто не тронет, никто не побеспокоит, у меня переждете,
покуда вся эта буря успокоится, уляжется. Пошли! Никаких возражений!
Мать посмотрела на меня, я -- на нее, и мы криво улыбнулись друг другу.
Киров помог мне нести Давида, и через пять минут мы уже были у него в
доме. Мы снова все лежали на полу в темноте, но впервые за эти два дня
робкое чувство безопасности не покидало нас.
Я даже, как это ни странно, заснул и проснулся на какое-то мгновение,
когда услыхал, как открылась и захлопнулась дверь в доме. Я спал без
сновидений и был счастлив, что теперь не нужно думать ни о прошлом, ни о
будущем, ни о мести, даже о том, что мы все еще, слава Богу, живы и что на
этот раз нам всем удастся уцелеть, выжить. Я сладко спал, спали и дети,
спала мать рядом со мной в объятиях отца, спала Сара, прижавшись к Самуилу,
спали и детишки рядом с ними.
Кто-то пнул меня. Я открыл глаза и посмотрел вверх, на свет. Передо
мной стоял Киров и толпа этих гнусных мародеров и погромщиков. Киров,
довольный, улыбался, и вдруг я, к своему ужасу, осознал: вот этот человек
целых восемь лет прожил бок о бок с нами, каждый день вежливо здоровался:
"Доброе утро!" -- каждый день ласково говорил: "Посмотрите, какой чудный
весенний денек!" Он постоянно чинил нашу одежду, но, как видно, все это было
лишь сплошной показухой -- все эти восемь лет он питал к нам тайную, жгучую
ненависть, и вот за последние два дня она окончательно пробудилась в нем, и
он лично собрал всю эту подлую толпу, и теперь нам придется пройти через
самое трудное испытание.
Я сел. В комнате горел свет, и я видел, как один за другим просыпались
члены моей семьи, возвращались к жизни из бездны сна и всматривались,
моргая, в этих молчаливых, улыбающихся людей, окруживших всех нас, и вновь
всеми ими капля за каплей овладевал леденящий ужас и безнадежность.
Киров пригласил к себе всех членов своей семьи: своих двух братьев,
крупных, грузных мужчин, и даже своего старика отца, беззубого, хромающего
старика -- он ухмылялся так же широко, как и все остальные.
-- Господин Киров,-- сказала моя мать,-- что вам нужно от нас? У нас
ничего ценного не осталось. Ничего, кроме вот этого тряпья на нас. Вы были в
течение восьми лет нашим соседом, и за все эти долгие годы мы с вами не
обмолвились ни одним грубым словом...
Один из братьев Кирова схватил Сару, грубо сорвал с нее лохмотья, и я
понял, для чего сюда явились эти люди, от которых мы хотели убежать. Киров
тоже схватил мою сестру Рахиль, семнадцатилетнюю хрупкую девушку, похожую на
неоформившегося ребенка.
Мой дядя Самуил бросился на брата Кирова, с размаху ударил его по лицу,
но в ту же секунду человек, стоявший сзади, проколол его насквозь штыком.
Рука его крепко сжимала руку Сары, но вот его хватка ослабла, и, как только
этот убийца вытащил из него штык, Самуил рухнул на пол. Он поднялся на одно
колено, а брат Кирова, заметив это, схватил этот же окровавленный штык и с
размаху всадил ему в горло. Он даже не удосужился выдернуть орудие убийства
из горла, и Самуил снова рухнул на пол, с торчащим в шее штыком.
Я видел, что произошло потом. Все остальные закрыли глаза -- мать,
отец, Давид, даже дети. Губы отца шевелились -- это он нашептывал молитву, с
полузакрытыми глазами, но я все видел, видел то, что происходило у меня на
глазах.
Оставаясь пока живым, я с холодной головой, бесстрастно составлял
мысленно перечень тех страшных пыток, изуверств, которым будут подвергнуты
все эти люди в этой комнате. Я буду всех их нещадно пытать, пытать
собственными руками,-- резать по живому телу ножом, жечь огнем, сечь кнутом,
стараясь прежде всего повредить как можно сильнее самые уязвимые части тела.
Я сделал зарубку в памяти о каждом из них в этой комнате и никогда не забуду
их отвратительных рож.
Не знаю, как долго они бы еще зверствовали в этой комнате, но вдруг с
улицы донеслись истошные крики:
-- Большевики! Красные! Они возвращаются! Они вступают снова в город!
Красные! Да здравствуют Советы!
Киров торопливо погасил везде свет, и все его люди, отталкивая друг
друга, бросились вон из дома врассыпную, кто куда. Открыв окно, я спрыгнул
на землю и побежал навстречу радостным возгласам. Вскоре я уже был в толпе
людей, мужчин и женщин, которые бежали, неслись навстречу победоносной
Красной Армии, чтобы первыми приветствовать ее бойцов. Я чувствовал, как
тяжелые, словно из свинца, слезы текли по моим щекам. В толпе многие не
стесняясь плакали, смахивая слезы на бегу.
Толпа свернула за угол и увидела авангард победоносной Красной Армии,
вступавшей в Киев. Многие были плохо одеты, кое-кто вообще в лохмотьях, все
бородатые и веселые. На некоторых военная форма, на других -- нет, а у
одного солдата, напялившего на себя фартук мясника, болталась на боку в
качестве оружия большая кавалерийская сабля. Все с удовольствием уписывали
фруктовый компот из больших банок, которые прихватили, очевидно, в каком-то
гастрономическом магазине на пути в город. Но они вошли в город, одержав
честную победу, эти бойцы отвоевали город, и обрадованная толпа окружила их,
а мужчины и женщины подбегали к солдатам и целовали их на ходу, стараясь не
мешать их маршу.
-- Капитан! Послушайте, капитан! -- Я остановил одного из них, который
показался мне командиром.
Невысокого роста, он сильно смахивал на обыкновенного чиновника.
Накалывая на ходу острием штыка персик, он выуживал его из банки и отправлял
в рот и был очень увлечен своим занятием.
-- Капитан, прошу вас!
-- Что тебе надо, хлопец? -- остановился он на секунду и, бросив на
меня острый взгляд, пошел дальше, выуживая сочные персики из банки.
-- Мне нужен пистолет, капитан, пистолет! Мне нужен пистолет и
несколько ваших солдат.
Я плакал, не стесняясь своих слез, крепко сжав пальцами его предплечье.
-- Послушайте, ради Бога, послушайте меня!
-- Сколько тебе лет, товарищ? -- Он шагал вперед, обсасывая большой
персик.
-- Шестнадцать! Прошу вас, очень прошу, дайте мне пистолет и несколько
ваших солдат!
-- Иди-ка ты домой, маленький товарищ! -- И погладил меня по голове.--
Иди домой, к своей мамочке, а завтра утром, когда все мы как следует
выспимся и все будет более или менее улажено, приходи к нам в штаб, и мы все
там...
-- Я не могу ждать до завтра! -- взмолился я; слезы текли у меня
ручьем.-- Немедленно! Сегодня вечером! У меня должен быть пистолет сегодня
вечером!
-- Кого же ты собрался пристрелить? -- Наконец он остановился,
оглядывая меня с головы до ног.
-- Пятнадцать человек, этих...
-- Боже всемогущий, товарищ! Ты что, спятил? -- Он засмеялся.
-- Почему вы смеетесь?! -- взвился я.-- Что, черт подери, значит этот
ваш смех?
Он усталым жестом вытер потное лицо.
-- Послушай, товарищ, я так устал. Мы вели тяжелые бои целых две
недели, и мне ужасно хочется где-то прилечь... соснуть...
-- Черт бы вас побрал! -- заорал я на него.-- Почему вы не желаете меня
выслушать?
Тяжело вздохнув, он обнял меня за плечи, и мы зашагали с ним вместе в
строю.
-- Ладно, малыш,-- согласился он.-- Неужели настолько все серьезно?
Я все ему подробно рассказал. Его лицо сразу потемнело, посерело от
злости. Выбросив банку из-под компота, он дважды крепко сжал мое плечо и
подвел меня к очень крупному, широкоплечему человеку, в военном френче, но
обычных брюках; он шел чуть позади. Как я узнал, офицер из Чека, ему
поручено немедленно организовать в Киеве советскую милицию.
-- Могу дать одного бойца,-- заявил он, узнав, в чем дело.-- Только вот
как бы он не заснул по дороге к твоему дому.
-- И пистолет! Мне нужен пистолет! -- заревел я с досады.-- Или ружье!
Прошу вас, не забудьте!
Оба с любопытством посмотрели на меня, многозначительно переглянулись.
-- Пацану всего шестнадцать,-- объяснил капитан.
-- Мы дадим ему ружье, конечно, дадим,-- тихо пообещал чекист.-- Да
прекрати ты скулить, Христа ради!
-- Сейчас...-- выговорил я, но слезы никак не мог унять.-- Не обращайте
внимания. Где я могу получить пистолет?
Чекист передал мне свою винтовку, позвал солдата.
-- Вот, пойдешь с этим хлопцем! -- строго произнес он.-- Нужно там
навести порядок. Понял, милицейский? Он тебе скажет, что делать.-- И кивнул
в мою сторону.-- Да прекрати ты наконец реветь... как тебя звать?
-- Даниил. Я уже не плачу. Благодарю вас от всего сердца.
Мы с солдатом пошли. Он высокий, широкоплечий, очень молодой; под
глазами, почти закрытыми,-- черные круги, словно какой-то боксер аккуратно
поработал над ним.
-- Да здравствует революция, Даниил! -- громко крикнул капитан нам в
спину.-- Да здравствует товарищ Ленин!
-- Да, да здравствует! -- крикнул я, обернувшись; потом обратился к
солдату: -- Прошу вас, товарищ, пошли побыстрее!
-- Как спать хочется...-- сонно произнес солдат.-- Сейчас лег бы где
угодно и заснул мертвецким сном.
Когда мы подошли к дому Кировых, там остались лишь члены моей семьи.
Все они в скорбной тишине окружили труп дяди Самуила. Сара и Рахиль лежали
неподвижно на полу лицом вниз -- на них кто-то набросил два одеяла,
найденные в доме Кирова. Рахиль рыдала, а Сара лежала молча, вцепившись в
свою малютку.
-- Где они? -- спросил я.-- Где Кировы?
Отец бросил осторожный, пугливый взгляд на мою винтовку.
-- Даниил, для чего тебе это ружье?
-- Где Кировы, я спрашиваю?! -- заорал я в ответ.
Отец покачал головой; по его глазам я заметил, что свет Божий и его
ангелы снова возвращаются к нему.
-- Говори! Говори! -- кричал я что было сил.
-- Их здесь нет,-- ответил отец.-- Ну и слава Богу. Больше они никому
не причинят вреда. Беда позади. Бог покарал нас. Он и пощадил нас. Этого
вполне достаточно. Не наше дело карать людей.
-- Замолчи, проклятый идиот! -- взвизгнул я.
-- Послушай...-- начал солдат,-- мне нужно немного поспать.
-- Мамочка! -- обратился я к матери.-- Мамочка, видишь, у меня в руках
винтовка. Скажи -- где эти негодяи?
Мать посмотрела на отца. Тот покачал головой. Мать взяла меня за руку.
-- Они в подвале нашего дома. Их там шестеро. Старик Киров не мог
бежать, у него болят ноги.
-- Какой позор! -- воскликнул отец.-- Что ты собираешься делать?
-- Все Кировы там, все? -- уточнил я.
Мать кивнула.
-- Пошли! -- бросил я солдату.
Сбежав с крыльца, мы перешли через улицу к дому. На кухне я нашел
свечу. Солдат зажег ее и освещал мне дорогу. Я рванул на себя дверь, ведущую
в подвал, и стал спускаться по скользким, сырым ступенькам. Там у стены
сбились в кучу шестеро. Четверо Кировых, их свояк и тот человек, который
заколол штыком моего дядю Самуила. В руках он держал свое орудие убийства --
штык.
Увидев нас, с винтовками в руках, он бросил штык на грязный пол.
Раздался глухой, лязгающий звук.
-- Мы ничего дурного не делали! -- закричал портной Киров
красноармейцу.-- Да будет Иисус мне судьей!
-- Мы здесь прячемся, чтобы не попасть под перестрелку,-- промямлил
старик Киров; у него текло из носа, но он не обращал на это внимания.
-- Мы сами -- красные! -- закричал владелец штыка.-- Да здравствует
товарищ Ленин!
-- Да здравствует Ленин! -- закричали они нестройным хором -- и сразу
замолчали, заметив мою мать, отца и Сару, спускавшихся в подвал по
скользкой, гнилой лестнице.
Солдат стоял рядом со мной, с почти закрытыми глазами, с трудом
удерживая винтовку, чтобы она не упала на пол, и все время зевал, чудовищно
широко открывая рот.
Мать с отцом, Сара молча стояли за нашими спинами. Сара прижимала к
груди младенца. Глаза у нее были абсолютно сухие -- ни слезинки.
-- Да здравствует революция! -- крикнул в последний раз старик Киров.
Его тонкий голос вибрировал под сводами сырого подвала.
-- Ну,-- спросил меня солдат,-- они?
-- Да, они! -- ответил твердо я.
-- Мы ничего дурного не делали! -- снова закричал портняжка Киров.-- Да
поможет мне Иисус!
-- Это не те,-- вмешался мой отец.-- Это наши друзья. Те, кто вам
нужен, давно убежали.
-- Кто это? -- спросил красноармеец.
-- Мой отец.
-- Ну и кто же из вас прав? -- Солдат мутными глазами разглядывал моего
отца.
-- Конечно, старик! -- закричал Киров-портной.-- Мы были соседями целых
восемь лет!
-- Это они,-- тихо подтвердила моя мать.
Старик Киров наконец вытер нос. Я засмеялся.
-- Идиотка! -- с горечью бросил отец матери.-- Лишь накликаешь на нас
еще большую беду. Это они -- утверждаешь ты. Ладно, сегодня их арестуют. А
завтра вернутся белые, освободят их. Ну и что будет с нами?
-- Это они! -- твердо повторила мать.
-- Кто она такая? -- спросил солдат.
-- Моя мать.
-- Это они! -- подала голос Сара -- тихий, неровный. Она говорила так,
словно это ее последние слова и, когда она их произнесет, то навсегда
откажется от дара речи. Запах пороха щекотал ноздри. Я невольно чихнул.
-- Что ты собираешься делать? -- спросил дрожащим голосом
Киров-портной.
Я выстрелил ему в голову. Он упал замертво -- всего в одиннадцати футах
от моих ног. Остальные в страхе прижались плотнее к стене. Они живо
отпихивали друг друга, стараясь оказаться как можно дальше от соседа.
-- Даниил! -- закричал отец.-- Я тебе запрещаю эту расправу! Твои руки
не должны быть запачканы кровью! Даниил, опомнись!
Я выстрелил в старшего брата Кирова-портного. Старик Киров заплакал,
упал на колени и, протягивая ко мне руки, умолял меня:
-- Даниил, Даниил, малыш, что ты делаешь?..
Но я тут вспомнил, что видел в ярко освещенной комнате в доме портного,
вспомнил этого беззубого, хихикающего старика, вспомнил мою тетю Сару. Я
убил его, когда он стоял на коленях.
Мой отец, зарыдав, взбежал вверх по лестнице. Сара с матерью стояли за
моей спиной. Красноармеец энергично тер глаза, чтобы они не слипались. Я
чувствовал себя в эту минуту счастливым, но каким горьким было это счастье!
Я взвел курок.
-- Простите меня, простите меня! -- плакал навзрыд самый младший из
Кировых.-- Я не знал, что я...
Я нажал на курок. Он, завертевшись волчком, упал на труп своего отца.
Снова я взвел курок, старательно прицелился в следующего. Он стоял
передо мной совершенно спокойный, потирая нос и глядя в потолок. Я нажал на
курок, но выстрела не последовало.
-- Нужно перезарядить.-- Красноармеец протянул мне новый магазин.
Я вложил его, взвел курок и стал целиться в следующего. Он по-прежнему
потирал нос, безразлично глядя в потолок. Я выстрелил. Мне стало немного не
по себе от его безразличия к смерти.
Я снова взвел курок. Но в это мгновение владелец штыка кинулся ко мне.
Пулей пронесся мимо меня, вихрем взлетел на лестницу. Я бросился за ним из
подвала на улицу, выстрелил и, по-моему, ранил его. Он упал; быстро поднялся
и побежал дальше. Я -- за ним. Еще один выстрел -- опять он упал; теперь
куда менее проворно поднялся на ноги и, пошатываясь, быстро зашагал прочь.
Теперь у меня достаточно времени, торопиться не нужно -- я тщательно
прицелился. Какой упоительный для меня момент -- я видел в прорези прицела
его шатающуюся, с расставленными в сторону руками фигуру. Выстрел -- он
снова упал, приподнялся на одной руке и беспомощно рухнул в грязную жижу.
Теперь уже никогда не встанет.
Я стоял перед ним, чувствуя тепло нагревшейся от выстрелов винтовки.
Мне холодно, я разочарован, мне не по себе... Это совсем не так приятно, не
такое удовольствие, как я себе представлял тогда в мыслях, в комнате Кирова.
Счет далеко не равный. Все они умерли слишком легко, не испытывали никакой
боли. Вообще в конечном итоге в этой кровавой сделке выиграли они.
Красноармеец подошел ко мне, я отдал ему винтовку. Теперь я снова
расплакался. Он дружески погладил меня по голове.
-- Все в порядке, товарищ, все в порядке! -- приговаривал он.
Перебросил ремни винтовок через плечи и неуверенно зашагал к своим, где
его ожидал желанный сон. Мама с Сарой привели меня в дом.
После этого отец со мной не разговаривал. И после похорон дяди Самуила
он целую неделю соблюдал траур по нему и за все это время ни разу не
поглядел в мою сторону. Я решил уйти. Не находил себе места; к тому же
сильно изменился за это время и теперь не мог жить в доме отца на правах
школьника. И я ушел.
Красные вновь сдали Киев, и прошло еще так много времени до того, как
кончилась война и я снова увиделся с членами своей семьи. Но отца среди них
уже не было, он умер.
Выйдя из кинотеатра, они медленно пошли к восточному району, по
направлению к Пятой авеню.
-- Гитлер! -- кричал мальчишка -- разносчик газет.-- Новости о Гитлере!
-- Ты помнишь этого Флетчера? -- спросила Дора.-- Ну, того, который
играет роль ее отца.
-- Угу,-- откликнулся Пол, крепче сжимая ее руку.
Они медленно шли по темной улице.
-- Знаешь, у него камни в почках.
-- Поэтому он так и играет,-- откликнулся Пол.-- Теперь я знаю, как
описать игру этого актера: он играет как человек, у которого в почках камни.
Дора засмеялась.
-- Прошлой зимой я сделала ему рентген. Он один из самых надежных
клиентов доктора Тайера. У него вечно что-то болит. Этим летом он собирается
извлечь камни из почек.
-- Можно только пожелать удачи старику Флетчеру.
-- Я делала ему массаж плеча. У него неврит. Он зарабатывает пятнадцать
сотен в неделю.
-- Стоит ли удивляться в таком случае, что у него неврит.
-- Он приглашал меня пообедать у него в доме.-- Дора высвободила руку,
поднесла к его локтю, крепко его сжала.-- Я ему нравлюсь.
-- Кто в этом сомневается?
-- Ну а что ты скажешь о себе?
-- Что мне сказать? -- недоумевал Пол.
-- Я тебе нравлюсь?
Остановились у Рокфеллер-плаза и, прислонившись спинами к мраморной
стене, любовались фонтаном, статуей, разглядывали людей, что сидели за
столиками, уставленными напитками, а официанты стояли наготове, невольно
прислушиваясь к журчанию фонтана.
-- Я просто не выношу тебя! -- Пол поцеловал ее волосы.
-- Я так и знала,-- ответила Дора.
Оба засмеялись.
Смотрели на Рокфеллер-плаза, на хилые подсвеченные деревца с зелеными
листиками, шуршащими на ветерке, долетавшем до них через узкие пространства
между высокими зданиями. Вокруг небольших бассейнов росли упругие, желтые
анютины глазки, маленькие деревца с густой листвой; стояли морские
обитатели, отлитые из бронзы, гидранты, и все сооружение слегка покачивалось
на ветру в ярком, идущем сверху рассеянном свете прожекторов. Пары не спеша
прогуливались по Пятой авеню, тихо разговаривая, и в голосах уже не
чувствовалось в этот уик-энд усталости. Они по достоинству оценивали и
фривольность и экстравагантность Рокфеллера: выделил особое место для
бассейнов, заливаемых водой из гидрантов, для этих маленьких деревьев,
скульптурных изображений морских богов, что катаются на спинах бронзовых
дельфинов; внес весеннее оживление между этими строгими многоэтажными
зданиями -- в общем, попытался компенсировать привычную, скучную сторону
бизнеса.
Пол и Дора пошли вверх по променаду, разглядывая витрины магазинов.
Остановились у витрины мужской спортивной одежды: сколько элегантных
габардиновых брюк, ярких рубашек с коротким рукавом, пестрых шейных
платков...
-- Представляю себе, как я сижу в своем саду, с двумя важными господами
вот в такой одежде, и чувствую себя настоящим голливудским актером у себя в
деревне.
-- Разве у тебя есть сад?
-- Конечно нет.
-- Какие милые юбочки!
Подошли к следующей витрине.
-- А с другой стороны,-- продолжал Пол,-- порой и в самом деле хочется
так выглядеть: котелок на голове, облегающая голубая рубашка с плиссировкой
на груди, узкий накрахмаленный белый воротничок, красивая "бабочка" за пять
долларов, пальто от Берберри... Уходить с работы каждый день ровно в пять --
и прямо на вечеринку с коктейлем.
-- Но ты и так каждый вечер ходишь на вечеринки с коктейлем, без
всякого котелка.
-- Но я имею в виду совершенно другую вечеринку.-- Пол повел ее через
Пятую авеню.-- Такую, на которую приходят истинные джентльмены, в
накрахмаленных рубашках с плиссировкой на груди. Может, когда-нибудь...
Бросились в сторону, чтобы не угодить под колеса автобуса.
-- Боже, ты только посмотри на эти платья! -- восхитилась с завистью
Дора.
Постояли перед витриной магазина Сакса.
-- Пятая авеню-ю,-- задумчиво протянул Пол,-- улица грез.
-- Как приятно сознавать, что такие прекрасные вещи существуют на
свете, даже если они тебе недоступны,-- прошептала Дора, зачарованно глядя
на освещенную, словно театральной рампой, витрину с роскошным, цвета солнца
платьем под девизом "Тропические ночи в Манхэттене"; там же почему-то --
вырезанная из камня рыбина.
-- Ну, куда? В верхнюю часть города или домой?
-- Мне так хочется еще погулять,-- призналась Дора с улыбкой.-- Совсем
немного.-- И сильнее сжала его локоть.-- Идем в верхнюю часть города.
Туда они и направились.
-- Как мне нравятся эти манекены! -- воскликнул Пол.-- Все вместе и
каждый по отдельности. Кажутся такими высокомерными, но в них чувствуется
человеческая теплота; такие гостеприимные, такие вежливые! А грудь -- как
модно в этом сезоне.
-- Конечно, здорово,-- согласилась Дора.-- Все из папье-маше; с
папье-маше никаких проблем. Ты посмотри -- чемоданы из алюминия, для
воздушных путешествий.
-- Похожи на кастрюли у моей матери на кухне.
-- Разве тебе не хотелось бы иметь несколько таких?
-- Да-а...-- Пол не отрывал от них глаз.-- Улететь бы куда-нибудь...
Заплати за багаж -- и лети себе на здоровье. На край земли.
-- А вон маленькие футлярчики для книг... Ящичек для книжек во время
путешествий.
-- Вот он-то как раз мне и нужен,-- сказал Пол,-- для моих путешествий
каждое утро по Пятой авеню на автобусе.
Миновали собор Святого Патрика -- громадное серое сооружение; над
шпилем его уже плыла луна.
-- Как ты думаешь, Бог гуляет по Пятой авеню? -- задал неожиданный
вопрос Пол.
-- Конечно, гуляет. Почему бы и нет?
-- Здесь -- владыки земли,-- говорил Пол.-- Во всем мире люди трудятся,
как рабы, чтобы заполнить до краев богатствами эти несколько кварталов. И
вот мы любуемся всем этим: "Да, очень мило!", "А этот флакон уберите --
запах не тот!" Я чувствую себя очень важной персоной, когда гуляю по Пятой
авеню.
Остановились у витрины морской компании "Гамбург -- Америкэн лайн".
Маленькие куколки в национальных костюмах безостановочно танцевали вокруг
шеста; другие куколки точно в таких же костюмах смотрели на их танец; все
куколки очаровательно улыбались. "Праздник сбора урожая в Букебурге,
Германия",-- сообщалось на небольшой картонке.
Из-за угла вышел частный полицейский; встал и стоял, не спуская с них
глаз. Перешли к другой витрине.
"Наше предложение пассажирам -- приятное путешествие без всяких забот!"
-- прочитал Пол на буклете.-- ""Хапаг-Ллойд" объявляет о двадцатипроцентной
скидке для ученых, получивших годичный отпуск для научной работы,-- больших
знатоков путешествий, этого тонкого искусства".
-- Как мне всегда хотелось увидеть Германию! -- вздохнула Дора.-- Я
знакома с многими немцами -- такие милые люди!
-- Скоро я там буду,-- сообщил Пол, косясь на частного полицейского.
-- Ты собираешься посетить эту страну?
-- Угу. Причем за счет правительства. В прекрасного покроя военной
форме цвета хаки. Увижу наконец пленительную Европу, колыбель культуры.
Только с высоты летящего бомбардировщика. Слева от нас -- "Сторк-клаб",
колыбель культуры для Восточной Пятьдесят третьей улицы. Ты только посмотри
на этих красоток! Грудь у них что надо. Видишь, как природа копирует
искусство? Нью-Йорк -- чудесный город.
Дора молчала; они шли по улице дальше, и она все крепче прижималась к
нему. Повернули за угол, дальше путь лежал вниз, по Мэдисон-авеню.
Остановились перед витриной магазина граммофонов и радиоприемников.
-- Вот что мне нужно! -- Пол ткнул пальцем в один.-- Фирма "Кейпхарт";
можно проигрывать две симфонии зараз. Лежишь себе на спине и слушаешь
Брамса, Бетховена, Прокофьева... Такой и должна быть жизнь. Лежи себе на
спине и слушай великую музыку на играющем автомате.
Дора смотрела на граммофон: корпус красного дерева, какие-то дверцы,
сложная механическая начинка...
-- Как ты думаешь, на самом деле будет война? -- вдруг спросила она.
-- Конечно, будет. Сейчас разогревают питчеров, изучают противника:
смотрят, сколько у них бетсменов, левшей, правшей -- выбирают лучших
стартующих питчеров.
Направление их шагов не изменилось -- к нижней части города.
-- Но это там, в Европе...-- возразила Дора.-- Думаешь, мы тоже
вмешаемся в эту кутерьму?
-- Непременно! Нужно читать газеты! -- Он мельком взглянул на витрину,
мимо которой они проходили.-- Ты посмотри на эти столики! Неофициальные
ланчи на террасе. Стеклянные, с металлической основой -- чтобы есть на
природе. Как приятно -- на террасе, вон с тех красивых, разноцветных