преодолевая фут за футом; руки почернели и похрустывали под ним, а он
упрямо, тяжело полз к ближайшей двери.
Достиг ее, открыл и выполз на веранду. За его спиной, в холле, рухнули
потолочные балки и через крышу вырвался столб огня, гулкий, плотный.
Задыхаясь, он дополз до края веранды и свалился с высоты футов пять прямо на
суглинок цветочной клумбы. Глинистая почва нагрелась, и от нее разило
навозом, но он благодарил судьбу, лежал спокойно, набираясь сил. Вдруг
почувствовал -- что-то случилось с бедром; сел, посмотрел на ногу. Из
застегнутого пальто выскакивают язычки пламени; он учуял неприятный запах --
поджаривается его кожа... Аккуратно расстегнул пальто, сбил пламя,
вырывавшееся из кармана, где он оставил с дюжину спичек. Покончил с огнем на
бедре, но приходилось все время сильно потряхивать головой -- она здорово
кружится и плохо соображает. Отполз подальше от дома, к зеленой лужайке, и
там уселся за деревом, но сидел недолго. Вновь потеряв сознание, упал на
землю, и голова его ударилась о толстый древесный корень.
Откуда-то издалека до него доносился звон колокольчика -- снова и
снова. Алекс открыл глаза с опаленными ресницами, прислушался: на улицу с
грохотом выезжают пожарные машины. Снова тяжело вздохнув, пополз дальше,
сильнее прижимаясь к холодной земле; дополз до двора за домом, продрался,
изранив все руки, через колючую живую изгородь.
-- Подальше, подальше от дома! -- нашептывал он себе.
За высокой изгородью встал во весь рост, быстро зашагал прочь -- и в
этот момент увидал первого пожарного, бегущего к тыльной части дома.
Шатаясь, словно лунатик, Алекс направился прямо к дому Маккрэкена. Этот
путь -- по темным аллеям и улочкам в глубине, когда он чувствовал, как
потрескивает с каждым шагом обожженная кожа на колене,-- занял у него минут
сорок. Дернул за ручку колокольчика, подождал. Дверь медленно отворилась,
из-за нее осторожно выглянуло лицо Маккрэкена.
-- Боже мой! -- воскликнул изумленный полицейский, пытаясь захлопнуть
дверь.
Алекс вовремя просунул через порог ногу и прохрипел срывающимся
голосом:
-- Впустите меня!
-- Да ты весь обожжен! -- Маккрэкен ударами ноги старался вытолкнуть
ногу Алекса.-- Никаких дел я тобой не имею! Понял? Ну-ка, проваливай отсюда!
Алекс вытащил из кармана пистолет и ткнул дулом Маккрэкену в ребра.
-- Дай мне войти!
Маккрэкен медленно отворил дверь. Алекс ощутил, как под дулом пистолета
ходят ходуном его ребра.
-- Спокойно! -- уговаривал его высоким, визгливым от страха, как у
девчонок, голосом Маккрэкен.-- Спокойно, Алекс! Послушай...
Вошли в холл, и Маккрэкен захлопнул за ним дверь. Он все еще держался
за круглую ручку двери, опасаясь, как бы не свалиться на пол от охватившего
его ужаса.
-- Что тебе нужно от меня, Алекс? -- Когда он говорил, его "бабочка"
прыгала то вниз, то вверх.-- Чем я могу тебе помочь?
-- Мне нужна шляпа,-- выдавил Алекс,-- и пальто.
-- Конечно, Алекс, само собой. Все, что только могу...
-- И еще я хочу, чтобы ты отвез меня в Нью-Йорк.
Маккрэкен с усилием сглотнул слюну.
-- Вот что, Алекс,-- он вытер повлажневшие от страха губы тыльной
стороной ладони,-- нужно рассуждать здраво. Я не могу отвезти тебя в
Нью-Йорк, это просто невозможно! Ты знаешь, сколько мне платят за мою
работу,-- четыре тысячи долларов. Я начальник местной полиции. Как я могу
рисковать своим именем, репутацией ради...
Алекс вдруг заплакал.
-- Послушай, я всажу все эти пули в твое брюхо, понял? Так что лучше
помоги мне!
-- Ладно, ладно, Алекс, не волнуйся,-- затараторил Маккрэкен.-- Почему
ты плачешь?
-- Потому что мне больно. Боль невыносимая...-- Алекс в самом деле
покачивался в коридоре от боли.-- Мне нужен врач, или я подохну! Давай, ты,
подонок! -- Он с трудом сдерживал рыдания.-- Вези меня в город!
Всю дорогу, до самого Джерси, Алекс плакал. Его постоянно подбрасывало
на переднем сиденье. На нем неуклюже висело большое для него пальто
Маккрэкена, а старая его шляпа все время съезжала с почти лысой, сильно
обожженной головы. Автомобиль мчался на восток, туда, где уже занималась
заря. Маккрэкен, с бледным как полотно, сосредоточенным лицом, крепко сжимал
потными руками баранку, время от времени бросая пугливые косые взгляды на
Алекса.
Тот перехватил один из его взглядов.
-- Да, я еще здесь, никуда не убежал. И еще не умер, будь спокоен! А
ты, начальник полиции, смотри лучше на дорогу!
За квартал до въезда в Голландский тоннель Маккрэкен остановил машину.
-- Прошу тебя, Алекс! -- умоляюще заговорил он.-- Не заставляй меня
везти тебя через этот тоннель в Нью-Йорк. Я не могу рисковать.
-- Мне нужен врач! -- Алекс облизал потрескавшиеся губы.-- Мне нужно
добраться до врача! Никто не смеет мне перечить, никто не заставит
отказаться от этого! Мне нужен доктор. Ты повезешь меня через тоннель, и
только после этого я отпущу тебя, ты, подлец и негодяй! Ирландский негодяй!
Ну-ка, заводи мотор!
Он сидел, покачиваясь на переднем сиденье взад и вперед от
усиливающейся боли. Может, в мчащемся автомобиле ему станет легче...
-- Заводи, тебе сказано!
Дрожа от страха всем телом, Маккрэкен с трудом из-за такой дрожи
справлялся с управлением. Все же он довез Алекса до больницы Святого Георга
в Бруклине, где жил Флэнеген. Остановился, уронил голову на руки на баранку
и, совершенно изможденный, долго молча сидел в такой позе.
-- О'кей, Алекс,-- наконец вымолвил он.-- Мы приехали. Ты будешь
хорошим парнем, правда, Алекс? Ты не сделаешь ничего опрометчивого, о чем
потом придется пожалеть! Не забывай, Алекс, я человек семейный, у меня трое
детей... Ну, Алекс, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной? Почему
обижаешь меня, причиняешь зло?
-- Потому что... ты... подлец,-- с трудом выговорил Алекс -- из-за
сильной боли ему приходилось все время плотно сжимать челюсти.-- Мне в
голову пришла... отличная мысль. Ты отказался мне помочь, но я заставил
тебя.
-- У меня маленький ребенок, ему всего два годика! -- закричал
Маккрэкен.-- Неужели ты хочешь сделать и его сиротой, этого малыша? Прошу
тебя, Алекс! Я все сделаю, что только скажешь!
Алекс вздохнул.
-- Ладно. Сходи за Флэнегеном.
Маккрэкен живо выскочил из машины и через минуту-другую вернулся с
Флэнегеном и Сэмом. Флэнеген резко открыл дверцу, увидел Алекса и от
неожиданности присвистнул. Алекс попытался через силу улыбнуться ему.
-- Да, вот видишь, как вышло...
-- Ты только погляди на него -- будто только что с войны! -- покачал
головой Сэм.
-- Вы бы посмотрели, что я сделал с этим домом! -- заплетающимся языком
похвастался Алекс.-- Работа первый класс!
-- А ты не умрешь, Алекс? -- встревожился Сэм.
Алекс, бесцельно помахав пару раз пистолетом, вдруг резко упал вперед,
и голова его сильно ударилась о приборную доску с гулким звуком, какой
издает стремительно летящий мяч, внезапно натыкаясь на биту...
Пришел он в себя и открыл глаза в темной, скудно меблированной комнате;
сразу услыхал голос Флэнегена:
-- Он должен выкарабкаться, понимаете? С трупом больно много хлопот,
ничего не объяснишь. Мне наплевать, потеряет он обе руки или обе ноги; пусть
понадобится лет пять, чтобы поставить его на ноги, но он должен
выкарабкаться, обязательно выкарабкаться!
-- И зачем только я влип в это дело?! -- громко сокрушался Маккрэкен.--
Какой же я дурак! Пойти на такой риск -- поставить на кон свою зарплату --
четыре тысячи долларов в год! Нет, надо мне обратиться к психиатру -- все ли
у меня в порядке с мозгами!
-- Может, он и выкарабкается, а может, и нет,-- произнес чей-то
незнакомый голос.-- Неплохо поработали, молодой человек!
-- Мне кажется,-- послышался голос Сэма,-- он вполне созрел для
доставки на Голофское кладбище.
-- Заткнись! -- резко оборвал его Флэнеген.-- Никто из вас не вымолвит
больше ни слова. Это частное дело, этот Александр, вшивый грек.
Алекс слышал их шаги -- они уходят... Потом снова потерял сознание.
Целых пять дней врач поддерживал его на наркотиках, а Флэнеген и Сэм
сидели у его кровати с полотенцем наготове, чтобы затыкать ему кляпом рот,
когда боль становилась невыносимой и он начинал дико орать. Как только
раздавались эти невыносимые вопли, они комом втыкали ему в рот полотенце,
старались как могли успокоить, утешить.
-- Ты, Алекс, находишься в респектабельном пансионе. Здесь нельзя
шуметь, им это не нравится.
В туго скрученное полотенце он мог -- это никого не беспокоило --
сколько угодно кричать.
Десять дней спустя врач объявил Флэнегену:
-- Все в порядке. Будет жить.
Флэнеген вздохнул с облегчением.
-- Глупый грек! -- Он поглаживал Алекса по забинтованной голове.-- Как
мне хочется пнуть его слегка в живот. Нет, сейчас пойду и напьюсь.--
Водрузил на голову котелок и удалился.
Три месяца Алекс лежал в одном положении в этой бедно обставленной
комнате. Сэм играл для него роль сиделки: кормил, играл с ним в карты, читал
спортивные новости из газет.
Когда Сэма не было рядом, Алекс лежал вытянувшись во весь рост, с
полузакрытыми глазами и размышлял о своей бильярдной. Над ней будет
вспыхивать и гаснуть неоновая надпись: "Бильярдный салон Алекса". Новенькие
столы, кожаные кресла -- все как в хорошем клубе. Даже дамы смогут спокойно
играть в его бильярдном салоне. Как это тонко, изысканно! Для лучших игроков
он придумает какое-нибудь поощрение -- вкусный ланч, или холодные закуски,
или швейцарский сыр... До конца своей жизни он теперь будет чувствовать себя
истинным джентльменом: вот он сидит, в своем лучшем пиджаке, за звенящей
кассой и улыбается самому себе...
Как только Флэнеген отдаст ему его деньги, он немедленно отправится в
бильярдный салон на Клинтон-стрит и небрежно бросит несколько купюр на
стойку. Заплатит наличными -- своими с таким трудом заработанными деньгами.
Ведь чуть не умер от этого, и бывали такие невыносимые дни, что в самом деле
хотел умереть! До конца жизни волосы у него будут расти вот так, как сейчас,
клочьями, словно отдельные кустики на пыльной обочине шоссе... Ну да черт с
ними, с волосами! Нельзя что-то иметь просто так, за красивые глаза, чем-то
приходится жертвовать. Пять тысяч долларов, пять тысяч долларов...
Первого июня Алекс впервые за три месяца и двенадцать дней оделся. Сидя
натягивал на себя штаны, действуя очень осторожно, чтобы не задеть больного
колена. Наконец все же оделся, очень-очень медленно, даже повязал галстук, и
сел, уставший, в ожидании приезда Флэнегена с Сэмом. Он выйдет из этой
вшивой, маленькой комнатушки с пятью тысячами долларов в кармане, все они
будут лежать у него в бумажнике. Он же их заработал, честно заработал,--
чего тут говорить?
Флэнеген с Сэмом вошли без стука.
-- Мы торопимся,-- начал Флэнеген.-- Едем в горы Адирондак. Говорят,
как раз в июне там очень клево. Пришли уладить счеты.
-- Правильно! -- похвалил Алекс и, думая о деньгах, не сдержал
улыбки.-- Ведь речь о пяти тысячах долларах! Это вам не хухры-мухры! Вы мне
должны пять тысяч!
-- Что ты сказал? -- вежливо осведомился Сэм.-- Пять тысяч долларов?
-- Да, пять тысяч долларов,-- повторил Алекс.-- Пять тысяч баксов. Ведь
мы так договаривались?
-- Давно это было, Алекс, еще в феврале,-- начал спокойно объяснять ему
Флэнеген.-- Сколько воды утекло с тех пор, представляешь?
-- Произошли большие перемены,-- подтвердил Сэм.-- Ты что, газет не
читаешь?
-- Перестаньте дурачиться! -- Алекс вот-вот готов был разрыдаться.--
Хватит, нечего меня дразнить!
-- Да, генерал,-- Флэнеген рассеянно глядел в окно,-- ты по уговору
должен был получить пять тысяч долларов. Но все они пошли на оплату
докторских счетов за лечение. Это, конечно, ужасно, никуда не годится. Но в
наши дни услуги врачей стоят так дорого.
-- Мы ведь нашли для тебя опытного специалиста, Алекс,-- пояснил Сэм.--
Самого лучшего. Он большой дока и в лечении огнестрельных ран. Но сколько
это стоит!
-- Ты, вшивая скотина, Флэнеген! -- завопил Алекс.-- Я тебя достану! Не
надейся, что я тебя не достану, что ты от меня улизнешь!
-- Тебе вредно кричать при твоем состоянии здоровья,-- мягко напомнил
Флэнеген.
-- Да,-- подхватил Сэм,-- этот специалист советует тебе почаще
расслабляться, не волноваться.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- процедил Алекс сквозь слезы.--
Убирайтесь к чертовой матери!
Флэнеген подошел к ящику стола, достал из него пистолет Алекса. Как
большой знаток, извлек магазин, высыпал на ладонь патроны и отправил их все
в карман.
-- Это на всякий случай,-- вдруг на какое-то мгновение в тебе взыграет
горячая греческая кровь и ты совершишь безрассудный поступок, Алекс. А это
очень плохо, вовсе ни к чему.
-- Послушай, Флэнеген,-- закричал Алекс,-- так я ничего не получу?
Ничего?!
Тот, поглядев на Сэма, вынул бумажник и бросил Алексу пятидолларовую
бумажку.
-- Только из собственного кармана, Алекс. В порядке моей ирландской
щедрой благотворительности.
-- В один прекрасный день я верну тебе ее,-- пообещал Алекс.-- Только
подожди. Вот увидишь! Запомни этот день!
Благотворитель засмеялся.
-- Эх ты, эксперт по эффективности! -- И продолжал уже серьезно: --
Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к
совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.
-- Я тебе ее верну! -- упрямо повторил Алекс.-- Не забудь, что я тебе
сказал.
-- Ах, генерал! -- снова засмеялся Флэнеген.-- Этот ужасный грек! --
Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку.--
Прощай, Александр! -- И вышел из комнаты.
Сэм подошел и положил ему руку на плечо.
-- Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение.--
И последовал за Флэнегеном.
Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа
сочилась струйка крови,-- результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он
встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в
бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно,
не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.
Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на
первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая
время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет,
огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался
глухой сухой звук,-- упал, по-видимому, на плотную бумагу.
Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул
на странице под рубрикой "Требуется помощь". Сидя на солнце, все время
моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав
его на заголовке -- "Требуется ваша помощь, молодые ребята". Так и сидел он
на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях
газетной полосы.
Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную.
Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом
с аккуратной пачкой старых журналов "Католическая стража". Полюбовавшись
свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата
старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:
-- Бесси! Бесси!
Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам
квартиры.
Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную.
Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая
плоть колыхалась под домашним халатом.
-- Что стряслось? -- крикнула она, еще даже не видя Моллоя.-- Ты в
своем уме, Винсент?
-- Моя дорогая Бесси! -- Моллой подошел к ней и крепко обнял.-- Мой
бутончик! -- И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз -- она в этот
момент, дернув головой, отстранилась от него.
-- Ну и запашок! -- констатировала она холодно, отбиваясь от его
объятий.-- Ничего не скажешь!
-- Ты знаешь, какой сегодня день? -- Моллой снова схватил ее в охапку.
-- Суббота.-- Бесси заталкивала его всем телом на стул.-- Да от тебя и
разит так, как должно разить в субботу.
-- Сегодня,-- вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись,-- в
этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день!
Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть
лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели
не помнишь, Бесси?
-- Конечно, помню,-- строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: --
Кто может тебя забыть, Винсент! -- нежно произнесла она, целуя его в лысину
и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски.-- Это был великий день! -- И
снова поцеловала его в лысину.
Винсент ласково держал ее за руку.
-- Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза?
-- Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного
столика.-- Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!
Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и
разорвала бумагу на свертке.
-- Боже, "Четыре розы"! -- радостно воскликнула она, поднимая
бутылку.-- Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!
Винсент сиял от ее похвалы.
-- Целая четверть! -- сообщил он.-- Самый лучший сорт, какой только
можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!
Бесси уже проворно открывала большую бутылку.
-- Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила
такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят.-- Она с трудом
отворачивала винтовую "шлюпку".-- С этим -- горя как не бывало! -- И с
наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку.-- Странно: какой приятный
запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины!
Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!
Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной
рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.
-- Сегодня, моя старая леди,-- объявил он,-- мы станем самой счастливой
парой во всем Бруклине! -- И взял в руки бутылку.
-- Ах, Винсент,-- прошептала Бесси,-- ведь все было не так плохо, а,--
что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем
посидим на кухне, там довольно светло.
Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с
бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за
кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела
разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.
-- За неумирающую любовь! -- негромко провозгласил Моллой, с глазами на
мокром месте.
-- За твою и мою любовь,-- откликнулась Бесси, тоже растроганно
заморгав.
Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени
даром, вновь их наполнил.
-- Вот это -- настоящее виски,-- объяснил он.-- Виски для торжественных
случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть
утра торжество еще было в самом разгаре.-- И покачал, довольный, головой,
вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.
-- Да-а,-- задумчиво произнесла Бесси,-- милая компания тогда
подобралась... Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей
руки; все пели, танцевали, дурачились...
-- В то время,-- согласился с ней Моллой,-- ты в Бруклине была баба
первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! -- И, закинув голову,
опорожнил очередной стакан.-- Да уж, кое-что мне досталось,-- кое-что
стоящее...
Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.
-- Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи,
какое счастье!
-- Я помню тебя...-- начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке
кухонного стола.-- С этими рыжими усами, лицо моложавое... готов выпить с
любым желающим... обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице...
красив как король... А в голове бурлит столько мыслей,-- как уничтожить весь
мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! -- И, то и дело
вздыхая, подносила ко рту стакан.
-- Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте,-- отметил Моллой,
трезвея.-- Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему
заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?
-- Конечно,-- тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски.-- И я
верила тебе, каждому твоему слову.
-- И вот я стал семейным человеком,-- Моллой мрачно глядел в стакан,
медленно разгоняя его содержимое,-- почтовым служащим. И это тот, кто в
молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! -- Горечь прозвучала в
его голосе.
-- Истина заключается в том,-- подхватила Бесси,-- что, независимо от
того, семейный ты человек или несемейный,-- все равно стал бы почтовым
служащим.
-- Это с твоей стороны горький упрек,-- отвечал Моллой с чувством
собственного достоинства.-- Очень горький упрек. От собственной жены! Кто
заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне
тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах
демократов, заводить полезные знакомства.
-- Ты якшался со всякими подонками.-- Бесси выпрямилась на стуле.--
Самые для тебя подходящие друзья.
-- Нет, ты так со мной не разговаривай! -- уже возмущался Моллой.-- Тем
более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться...
-- Ну-ка, передай мне бутылку! -- потребовала Бесси.
Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по
стаканам.
-- Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было
спускать.
-- Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя...
-- Мэр города Нью-Йорка... Избранный женским электоратом.
-- Ты несправедлива ко мне, Бесси! -- жалобно запротестовал Моллой,
вытирая виски с подбородка.-- Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда
хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой,-- все
двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в
день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!
-- Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн,-- не унималась Бесси,-- о миссис
Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году...
Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже
залился краской.
-- Ложь! -- возопил он.-- Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо
свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!
-- Ну, тогда -- миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я
проводила лето одна в Нью-Джерси...-- Бесси дрожащей рукой поднесла к губам
свой стакан и одним махом его опорожнила.-- Что, где твое алиби?
-- Только подумать! -- забормотал Моллой со слезами на глазах.-- Вот
сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после
прожитых двадцати шести лет,-- сижу и распиваю с тобой бутылку самого
лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь
свои непристойные байки... Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть
стыдно!
Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к
столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому
убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.
-- Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не
обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала --
здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! -- прогремел он.
-- Только ради детей,-- тихо ответила Бесси.-- Ради этих милых,
невинных крошек, у которых такой непутевый отец.-- И заплакала, вытирая нос
концом фартука.
-- Заткнись! -- приказал ей Моллой.-- И больше не смей раскрывать рта,
когда говорит твой муж!
-- Ах, милые мои детки! -- При этой мысли она уронила голову на стол и
еще пуще заревела.-- Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить
в атмосфере, пропитанной похотью и развратом...
-- Это ты обо мне?! -- заорал во все горло, не щадя голосовых связок,
Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела.-- Я
спрашиваю: ты говоришь это обо мне?
-- У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой
мировой войны. Богоненавистник, неверующий -- великий грешник!
Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.
-- Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так
дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!
-- Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить
их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! -- Бесси
завывала, качаясь всем телом взад и вперед.-- Потешаешься над предписаниями
Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!
-- Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! -- орал Моллой.-- Хотя
бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!
-- Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты
учишь их презирать Его...
-- Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! -- взревел Моллой.-- Ты и
эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! -- Он встал -- его сильно шатало.
-- Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца...
-- "Обманули"? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю,
годовщина у нас сегодня или не годовщина...
-- Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка,
на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за
протестанта1?! -- Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь
пышным телом взад и вперед.
Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал
приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал
слова.
-- Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина?
упрямо, тяжело полз к ближайшей двери.
Достиг ее, открыл и выполз на веранду. За его спиной, в холле, рухнули
потолочные балки и через крышу вырвался столб огня, гулкий, плотный.
Задыхаясь, он дополз до края веранды и свалился с высоты футов пять прямо на
суглинок цветочной клумбы. Глинистая почва нагрелась, и от нее разило
навозом, но он благодарил судьбу, лежал спокойно, набираясь сил. Вдруг
почувствовал -- что-то случилось с бедром; сел, посмотрел на ногу. Из
застегнутого пальто выскакивают язычки пламени; он учуял неприятный запах --
поджаривается его кожа... Аккуратно расстегнул пальто, сбил пламя,
вырывавшееся из кармана, где он оставил с дюжину спичек. Покончил с огнем на
бедре, но приходилось все время сильно потряхивать головой -- она здорово
кружится и плохо соображает. Отполз подальше от дома, к зеленой лужайке, и
там уселся за деревом, но сидел недолго. Вновь потеряв сознание, упал на
землю, и голова его ударилась о толстый древесный корень.
Откуда-то издалека до него доносился звон колокольчика -- снова и
снова. Алекс открыл глаза с опаленными ресницами, прислушался: на улицу с
грохотом выезжают пожарные машины. Снова тяжело вздохнув, пополз дальше,
сильнее прижимаясь к холодной земле; дополз до двора за домом, продрался,
изранив все руки, через колючую живую изгородь.
-- Подальше, подальше от дома! -- нашептывал он себе.
За высокой изгородью встал во весь рост, быстро зашагал прочь -- и в
этот момент увидал первого пожарного, бегущего к тыльной части дома.
Шатаясь, словно лунатик, Алекс направился прямо к дому Маккрэкена. Этот
путь -- по темным аллеям и улочкам в глубине, когда он чувствовал, как
потрескивает с каждым шагом обожженная кожа на колене,-- занял у него минут
сорок. Дернул за ручку колокольчика, подождал. Дверь медленно отворилась,
из-за нее осторожно выглянуло лицо Маккрэкена.
-- Боже мой! -- воскликнул изумленный полицейский, пытаясь захлопнуть
дверь.
Алекс вовремя просунул через порог ногу и прохрипел срывающимся
голосом:
-- Впустите меня!
-- Да ты весь обожжен! -- Маккрэкен ударами ноги старался вытолкнуть
ногу Алекса.-- Никаких дел я тобой не имею! Понял? Ну-ка, проваливай отсюда!
Алекс вытащил из кармана пистолет и ткнул дулом Маккрэкену в ребра.
-- Дай мне войти!
Маккрэкен медленно отворил дверь. Алекс ощутил, как под дулом пистолета
ходят ходуном его ребра.
-- Спокойно! -- уговаривал его высоким, визгливым от страха, как у
девчонок, голосом Маккрэкен.-- Спокойно, Алекс! Послушай...
Вошли в холл, и Маккрэкен захлопнул за ним дверь. Он все еще держался
за круглую ручку двери, опасаясь, как бы не свалиться на пол от охватившего
его ужаса.
-- Что тебе нужно от меня, Алекс? -- Когда он говорил, его "бабочка"
прыгала то вниз, то вверх.-- Чем я могу тебе помочь?
-- Мне нужна шляпа,-- выдавил Алекс,-- и пальто.
-- Конечно, Алекс, само собой. Все, что только могу...
-- И еще я хочу, чтобы ты отвез меня в Нью-Йорк.
Маккрэкен с усилием сглотнул слюну.
-- Вот что, Алекс,-- он вытер повлажневшие от страха губы тыльной
стороной ладони,-- нужно рассуждать здраво. Я не могу отвезти тебя в
Нью-Йорк, это просто невозможно! Ты знаешь, сколько мне платят за мою
работу,-- четыре тысячи долларов. Я начальник местной полиции. Как я могу
рисковать своим именем, репутацией ради...
Алекс вдруг заплакал.
-- Послушай, я всажу все эти пули в твое брюхо, понял? Так что лучше
помоги мне!
-- Ладно, ладно, Алекс, не волнуйся,-- затараторил Маккрэкен.-- Почему
ты плачешь?
-- Потому что мне больно. Боль невыносимая...-- Алекс в самом деле
покачивался в коридоре от боли.-- Мне нужен врач, или я подохну! Давай, ты,
подонок! -- Он с трудом сдерживал рыдания.-- Вези меня в город!
Всю дорогу, до самого Джерси, Алекс плакал. Его постоянно подбрасывало
на переднем сиденье. На нем неуклюже висело большое для него пальто
Маккрэкена, а старая его шляпа все время съезжала с почти лысой, сильно
обожженной головы. Автомобиль мчался на восток, туда, где уже занималась
заря. Маккрэкен, с бледным как полотно, сосредоточенным лицом, крепко сжимал
потными руками баранку, время от времени бросая пугливые косые взгляды на
Алекса.
Тот перехватил один из его взглядов.
-- Да, я еще здесь, никуда не убежал. И еще не умер, будь спокоен! А
ты, начальник полиции, смотри лучше на дорогу!
За квартал до въезда в Голландский тоннель Маккрэкен остановил машину.
-- Прошу тебя, Алекс! -- умоляюще заговорил он.-- Не заставляй меня
везти тебя через этот тоннель в Нью-Йорк. Я не могу рисковать.
-- Мне нужен врач! -- Алекс облизал потрескавшиеся губы.-- Мне нужно
добраться до врача! Никто не смеет мне перечить, никто не заставит
отказаться от этого! Мне нужен доктор. Ты повезешь меня через тоннель, и
только после этого я отпущу тебя, ты, подлец и негодяй! Ирландский негодяй!
Ну-ка, заводи мотор!
Он сидел, покачиваясь на переднем сиденье взад и вперед от
усиливающейся боли. Может, в мчащемся автомобиле ему станет легче...
-- Заводи, тебе сказано!
Дрожа от страха всем телом, Маккрэкен с трудом из-за такой дрожи
справлялся с управлением. Все же он довез Алекса до больницы Святого Георга
в Бруклине, где жил Флэнеген. Остановился, уронил голову на руки на баранку
и, совершенно изможденный, долго молча сидел в такой позе.
-- О'кей, Алекс,-- наконец вымолвил он.-- Мы приехали. Ты будешь
хорошим парнем, правда, Алекс? Ты не сделаешь ничего опрометчивого, о чем
потом придется пожалеть! Не забывай, Алекс, я человек семейный, у меня трое
детей... Ну, Алекс, почему ты молчишь, не разговариваешь со мной? Почему
обижаешь меня, причиняешь зло?
-- Потому что... ты... подлец,-- с трудом выговорил Алекс -- из-за
сильной боли ему приходилось все время плотно сжимать челюсти.-- Мне в
голову пришла... отличная мысль. Ты отказался мне помочь, но я заставил
тебя.
-- У меня маленький ребенок, ему всего два годика! -- закричал
Маккрэкен.-- Неужели ты хочешь сделать и его сиротой, этого малыша? Прошу
тебя, Алекс! Я все сделаю, что только скажешь!
Алекс вздохнул.
-- Ладно. Сходи за Флэнегеном.
Маккрэкен живо выскочил из машины и через минуту-другую вернулся с
Флэнегеном и Сэмом. Флэнеген резко открыл дверцу, увидел Алекса и от
неожиданности присвистнул. Алекс попытался через силу улыбнуться ему.
-- Да, вот видишь, как вышло...
-- Ты только погляди на него -- будто только что с войны! -- покачал
головой Сэм.
-- Вы бы посмотрели, что я сделал с этим домом! -- заплетающимся языком
похвастался Алекс.-- Работа первый класс!
-- А ты не умрешь, Алекс? -- встревожился Сэм.
Алекс, бесцельно помахав пару раз пистолетом, вдруг резко упал вперед,
и голова его сильно ударилась о приборную доску с гулким звуком, какой
издает стремительно летящий мяч, внезапно натыкаясь на биту...
Пришел он в себя и открыл глаза в темной, скудно меблированной комнате;
сразу услыхал голос Флэнегена:
-- Он должен выкарабкаться, понимаете? С трупом больно много хлопот,
ничего не объяснишь. Мне наплевать, потеряет он обе руки или обе ноги; пусть
понадобится лет пять, чтобы поставить его на ноги, но он должен
выкарабкаться, обязательно выкарабкаться!
-- И зачем только я влип в это дело?! -- громко сокрушался Маккрэкен.--
Какой же я дурак! Пойти на такой риск -- поставить на кон свою зарплату --
четыре тысячи долларов в год! Нет, надо мне обратиться к психиатру -- все ли
у меня в порядке с мозгами!
-- Может, он и выкарабкается, а может, и нет,-- произнес чей-то
незнакомый голос.-- Неплохо поработали, молодой человек!
-- Мне кажется,-- послышался голос Сэма,-- он вполне созрел для
доставки на Голофское кладбище.
-- Заткнись! -- резко оборвал его Флэнеген.-- Никто из вас не вымолвит
больше ни слова. Это частное дело, этот Александр, вшивый грек.
Алекс слышал их шаги -- они уходят... Потом снова потерял сознание.
Целых пять дней врач поддерживал его на наркотиках, а Флэнеген и Сэм
сидели у его кровати с полотенцем наготове, чтобы затыкать ему кляпом рот,
когда боль становилась невыносимой и он начинал дико орать. Как только
раздавались эти невыносимые вопли, они комом втыкали ему в рот полотенце,
старались как могли успокоить, утешить.
-- Ты, Алекс, находишься в респектабельном пансионе. Здесь нельзя
шуметь, им это не нравится.
В туго скрученное полотенце он мог -- это никого не беспокоило --
сколько угодно кричать.
Десять дней спустя врач объявил Флэнегену:
-- Все в порядке. Будет жить.
Флэнеген вздохнул с облегчением.
-- Глупый грек! -- Он поглаживал Алекса по забинтованной голове.-- Как
мне хочется пнуть его слегка в живот. Нет, сейчас пойду и напьюсь.--
Водрузил на голову котелок и удалился.
Три месяца Алекс лежал в одном положении в этой бедно обставленной
комнате. Сэм играл для него роль сиделки: кормил, играл с ним в карты, читал
спортивные новости из газет.
Когда Сэма не было рядом, Алекс лежал вытянувшись во весь рост, с
полузакрытыми глазами и размышлял о своей бильярдной. Над ней будет
вспыхивать и гаснуть неоновая надпись: "Бильярдный салон Алекса". Новенькие
столы, кожаные кресла -- все как в хорошем клубе. Даже дамы смогут спокойно
играть в его бильярдном салоне. Как это тонко, изысканно! Для лучших игроков
он придумает какое-нибудь поощрение -- вкусный ланч, или холодные закуски,
или швейцарский сыр... До конца своей жизни он теперь будет чувствовать себя
истинным джентльменом: вот он сидит, в своем лучшем пиджаке, за звенящей
кассой и улыбается самому себе...
Как только Флэнеген отдаст ему его деньги, он немедленно отправится в
бильярдный салон на Клинтон-стрит и небрежно бросит несколько купюр на
стойку. Заплатит наличными -- своими с таким трудом заработанными деньгами.
Ведь чуть не умер от этого, и бывали такие невыносимые дни, что в самом деле
хотел умереть! До конца жизни волосы у него будут расти вот так, как сейчас,
клочьями, словно отдельные кустики на пыльной обочине шоссе... Ну да черт с
ними, с волосами! Нельзя что-то иметь просто так, за красивые глаза, чем-то
приходится жертвовать. Пять тысяч долларов, пять тысяч долларов...
Первого июня Алекс впервые за три месяца и двенадцать дней оделся. Сидя
натягивал на себя штаны, действуя очень осторожно, чтобы не задеть больного
колена. Наконец все же оделся, очень-очень медленно, даже повязал галстук, и
сел, уставший, в ожидании приезда Флэнегена с Сэмом. Он выйдет из этой
вшивой, маленькой комнатушки с пятью тысячами долларов в кармане, все они
будут лежать у него в бумажнике. Он же их заработал, честно заработал,--
чего тут говорить?
Флэнеген с Сэмом вошли без стука.
-- Мы торопимся,-- начал Флэнеген.-- Едем в горы Адирондак. Говорят,
как раз в июне там очень клево. Пришли уладить счеты.
-- Правильно! -- похвалил Алекс и, думая о деньгах, не сдержал
улыбки.-- Ведь речь о пяти тысячах долларах! Это вам не хухры-мухры! Вы мне
должны пять тысяч!
-- Что ты сказал? -- вежливо осведомился Сэм.-- Пять тысяч долларов?
-- Да, пять тысяч долларов,-- повторил Алекс.-- Пять тысяч баксов. Ведь
мы так договаривались?
-- Давно это было, Алекс, еще в феврале,-- начал спокойно объяснять ему
Флэнеген.-- Сколько воды утекло с тех пор, представляешь?
-- Произошли большие перемены,-- подтвердил Сэм.-- Ты что, газет не
читаешь?
-- Перестаньте дурачиться! -- Алекс вот-вот готов был разрыдаться.--
Хватит, нечего меня дразнить!
-- Да, генерал,-- Флэнеген рассеянно глядел в окно,-- ты по уговору
должен был получить пять тысяч долларов. Но все они пошли на оплату
докторских счетов за лечение. Это, конечно, ужасно, никуда не годится. Но в
наши дни услуги врачей стоят так дорого.
-- Мы ведь нашли для тебя опытного специалиста, Алекс,-- пояснил Сэм.--
Самого лучшего. Он большой дока и в лечении огнестрельных ран. Но сколько
это стоит!
-- Ты, вшивая скотина, Флэнеген! -- завопил Алекс.-- Я тебя достану! Не
надейся, что я тебя не достану, что ты от меня улизнешь!
-- Тебе вредно кричать при твоем состоянии здоровья,-- мягко напомнил
Флэнеген.
-- Да,-- подхватил Сэм,-- этот специалист советует тебе почаще
расслабляться, не волноваться.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- процедил Алекс сквозь слезы.--
Убирайтесь к чертовой матери!
Флэнеген подошел к ящику стола, достал из него пистолет Алекса. Как
большой знаток, извлек магазин, высыпал на ладонь патроны и отправил их все
в карман.
-- Это на всякий случай,-- вдруг на какое-то мгновение в тебе взыграет
горячая греческая кровь и ты совершишь безрассудный поступок, Алекс. А это
очень плохо, вовсе ни к чему.
-- Послушай, Флэнеген,-- закричал Алекс,-- так я ничего не получу?
Ничего?!
Тот, поглядев на Сэма, вынул бумажник и бросил Алексу пятидолларовую
бумажку.
-- Только из собственного кармана, Алекс. В порядке моей ирландской
щедрой благотворительности.
-- В один прекрасный день я верну тебе ее,-- пообещал Алекс.-- Только
подожди. Вот увидишь! Запомни этот день!
Благотворитель засмеялся.
-- Эх ты, эксперт по эффективности! -- И продолжал уже серьезно: --
Послушай, Александр, тебе нужно уходить из нашего бизнеса. Прислушайся к
совету немолодого человека. У тебя для него не хватает темперамента.
-- Я тебе ее верну! -- упрямо повторил Алекс.-- Не забудь, что я тебе
сказал.
-- Ах, генерал! -- снова засмеялся Флэнеген.-- Этот ужасный грек! --
Подошел поближе, сильно ударил Алекса тыльной стороной ладони по затылку.--
Прощай, Александр! -- И вышел из комнаты.
Сэм подошел и положил ему руку на плечо.
-- Позаботься о себе, Алекс. Тебе пришлось пережить такое потрясение.--
И последовал за Флэнегеном.
Минут десять Алекс просидел на стуле; глаза у него были сухие, из носа
сочилась струйка крови,-- результат удара Флэнегена по затылку. Вздохнув, он
встал, надел пальто; нагнулся, подобрал пятидолларовую купюру, положил в
бумажник. Засунул пистолет с пустым магазином в верхний карман и осторожно,
не торопясь, вышел на улицу, ярко освещенную теплым июньским солнцем.
Не спеша преодолел два квартала до Грин-парк и сел там, задыхаясь, на
первую же скамейку. Несколько минут сидел, над чем-то размышляя, покачивая
время от времени головой. Наконец вытащил из внутреннего кармана пистолет,
огляделся по сторонам и бросил в стоявший рядом мусорный бак. Раздался
глухой сухой звук,-- упал, по-видимому, на плотную бумагу.
Алекс заглянул в бак, выудил оттуда брошенную кем-то газету и развернул
на странице под рубрикой "Требуется помощь". Сидя на солнце, все время
моргая от яркого света, большим пальцем провел по газетной полосе, задержав
его на заголовке -- "Требуется ваша помощь, молодые ребята". Так и сидел он
на теплом июньском солнышке, в пальто, и отмечал что-то карандашом на полях
газетной полосы.
Моллой, открыв ключом дверь своего дома, неслышно вошел в гостиную.
Осторожно положил сверток на библиотечный столик из пожелтевшего дуба, рядом
с аккуратной пачкой старых журналов "Католическая стража". Полюбовавшись
свертком, улыбнулся, и улыбка осветила его задубевшее от сурового климата
старческое лицо. Сняв шляпу, как и полагается воспитанному человеку, заорал:
-- Бесси! Бесси!
Голос его зазвенел, как трамвайный звонок, по всем пяти комнатам
квартиры.
Бесси впопыхах выскочила из спальни и стремительно вбежала в гостиную.
Седые волосы развевались за спиной, а ее не спрятанная в корсет богатая
плоть колыхалась под домашним халатом.
-- Что стряслось? -- крикнула она, еще даже не видя Моллоя.-- Ты в
своем уме, Винсент?
-- Моя дорогая Бесси! -- Моллой подошел к ней и крепко обнял.-- Мой
бутончик! -- И неловко поцеловал ее, попав в правый глаз -- она в этот
момент, дернув головой, отстранилась от него.
-- Ну и запашок! -- констатировала она холодно, отбиваясь от его
объятий.-- Ничего не скажешь!
-- Ты знаешь, какой сегодня день? -- Моллой снова схватил ее в охапку.
-- Суббота.-- Бесси заталкивала его всем телом на стул.-- Да от тебя и
разит так, как должно разить в субботу.
-- Сегодня,-- вещал Моллой со стула, глубоко в него провалившись,-- в
этот день мы с тобой поженились! Четырнадцатое марта, такой счастливый день!
Ну-ка, поцелуй меня, Бесси, мой бутончик! Это произошло ровно двадцать шесть
лет назад, четырнадцатого марта. Моя дорогая девственница невеста. Неужели
не помнишь, Бесси?
-- Конечно, помню,-- строго ответила Бесси; потом словно оттаяла: --
Кто может тебя забыть, Винсент! -- нежно произнесла она, целуя его в лысину
и приглаживая оставшиеся редкие седые волоски.-- Это был великий день! -- И
снова поцеловала его в лысину.
Винсент ласково держал ее за руку.
-- Ну-ка, посмотри на столик, Бесси! Что там так и глядит тебе в глаза?
-- Свободной рукой он махал широко и вальяжно в сторону библиотечного
столика.-- Двадцать шесть лет! Ну, давай, не стесняйся, вскрывай!
Поцеловав его еще раз в ту же точку, Бесси подошла к столику и
разорвала бумагу на свертке.
-- Боже, "Четыре розы"! -- радостно воскликнула она, поднимая
бутылку.-- Какой ты все же предупредительный, внимательный муж, Винсент!
Винсент сиял от ее похвалы.
-- Целая четверть! -- сообщил он.-- Самый лучший сорт, какой только
можно купить за деньги. Купаж неразбавленного виски!
Бесси уже проворно открывала большую бутылку.
-- Знаешь, лежала я на спине в своей спальне, и меня вдруг охватила
такая мрачная меланхолия. Ведь годы-то бегут, просто летят.-- Она с трудом
отворачивала винтовую "шлюпку".-- С этим -- горя как не бывало! -- И с
наслаждением, закрыв глаза, понюхала бутылку.-- Странно: какой приятный
запах у горлышка и каким ужасным он становится, когда им разит от мужчины!
Винсент, очень приятно, что ты все же вспомнил обо мне!
Как и полагается настоящему мужу, Моллой подошел к ней и обнял одной
рукой. Пальцы его провалились в мякоть ее большого, дряблого бедра.
-- Сегодня, моя старая леди,-- объявил он,-- мы станем самой счастливой
парой во всем Бруклине! -- И взял в руки бутылку.
-- Ах, Винсент,-- прошептала Бесси,-- ведь все было не так плохо, а,--
что скажешь? Умоляю тебя, только не из горлышка! Это неприлично. Пойдем
посидим на кухне, там довольно светло.
Взяв друг друга под руку, отправились на кухню. Моллой не расставался с
бутылкой. Бесси принесла два стакана, для воды и вина, и устроилась за
кухонным столом, напротив Моллоя, улыбаясь мужу. А тот со знанием дела
разливал виски по стаканам. Наконец они подняли их.
-- За неумирающую любовь! -- негромко провозгласил Моллой, с глазами на
мокром месте.
-- За твою и мою любовь,-- откликнулась Бесси, тоже растроганно
заморгав.
Осушили по стакану, улыбнулись друг другу. Моллой, не теряя времени
даром, вновь их наполнил.
-- Вот это -- настоящее виски,-- объяснил он.-- Виски для торжественных
случаев, для годовщин. В день нашей свадьбы шампанское текло рекой. В шесть
утра торжество еще было в самом разгаре.-- И покачал, довольный, головой,
вспоминая о прошлом; затем снова разлил виски по стаканам.
-- Да-а,-- задумчиво произнесла Бесси,-- милая компания тогда
подобралась... Ты помнишь? Пятеро из приглашенных когда-то просили моей
руки; все пели, танцевали, дурачились...
-- В то время,-- согласился с ней Моллой,-- ты в Бруклине была баба
первый сорт, ничего не скажешь. Мой бутончик! -- И, закинув голову,
опорожнил очередной стакан.-- Да уж, кое-что мне досталось,-- кое-что
стоящее...
Моллой громко хохотал, наливая себе и Бесси снова.
-- Боже мой, как все же приятно быть двадцатилетним парнем! Господи,
какое счастье!
-- Я помню тебя...-- начала Бесси, держа руку на фарфоровой крышке
кухонного стола.-- С этими рыжими усами, лицо моложавое... готов выпить с
любым желающим... обожаешь похохотать с девицами, шлепнуть по заднице...
красив как король... А в голове бурлит столько мыслей,-- как уничтожить весь
мир, постепенно, по частям. Ах, что это был за день! -- И, то и дело
вздыхая, подносила ко рту стакан.
-- Но, мир, увы, до сих пор стоит на прежнем месте,-- отметил Моллой,
трезвея.-- Винсент Моллой за последние двадцать шесть лет не причинил ему
заметного вреда. Помнишь, я говорил тебе, что стану мэром Нью-Йорка?
-- Конечно,-- тихо подтвердила Бесси, медленно потягивая виски.-- И я
верила тебе, каждому твоему слову.
-- И вот я стал семейным человеком,-- Моллой мрачно глядел в стакан,
медленно разгоняя его содержимое,-- почтовым служащим. И это тот, кто в
молодости обладал таким несокрушимым темпераментом! -- Горечь прозвучала в
его голосе.
-- Истина заключается в том,-- подхватила Бесси,-- что, независимо от
того, семейный ты человек или несемейный,-- все равно стал бы почтовым
служащим.
-- Это с твоей стороны горький упрек,-- отвечал Моллой с чувством
собственного достоинства.-- Очень горький упрек. От собственной жены! Кто
заставлял меня сидеть по вечерам дома, развлекать тебя и детишек? А мне
тогда требовалось проводить все свободное время в барах, в клубах
демократов, заводить полезные знакомства.
-- Ты якшался со всякими подонками.-- Бесси выпрямилась на стуле.--
Самые для тебя подходящие друзья.
-- Нет, ты так со мной не разговаривай! -- уже возмущался Моллой.-- Тем
более в годовщину свадьбы! Нам бы радоваться, праздновать, веселиться...
-- Ну-ка, передай мне бутылку! -- потребовала Бесси.
Моллой пододвинул к ней бутылку, и теперь она разлила виски по
стаканам.
-- Ты был в молодости таким, что с тебя и на минуту глаз нельзя было
спускать.
-- Как ты со мной разговариваешь, Бесси! Так нельзя...
-- Мэр города Нью-Йорка... Избранный женским электоратом.
-- Ты несправедлива ко мне, Бесси! -- жалобно запротестовал Моллой,
вытирая виски с подбородка.-- Несправедливая женщина! Винсент Моллой всегда
хранил супружескую верность, все равно что отлитый в бронзе святой,-- все
двадцать шесть лет семейной жизни. И вот вам, пожалуйста, награда! Да еще в
день годовщины свадьбы. Господи, прости мою грешную душу!
-- Ну, так расскажи мне о Розе Бауэн,-- не унималась Бесси,-- о миссис
Слоан, о жене Джона Галахера в двадцать втором году...
Моллой вдруг покраснел до корней редких волосков. Лысый его скальп тоже
залился краской.
-- Ложь! -- возопил он.-- Ты еще пожалеешь об этом! Я брошу тебе в лицо
свое алиби! Обычные грязные сплетни богомольных баб! Все ложь!
-- Ну, тогда -- миссис Павловски. Ее ты тоже будешь отрицать? Когда я
проводила лето одна в Нью-Джерси...-- Бесси дрожащей рукой поднесла к губам
свой стакан и одним махом его опорожнила.-- Что, где твое алиби?
-- Только подумать! -- забормотал Моллой со слезами на глазах.-- Вот
сижу я здесь, перед тобой, сердце мое изнывает от любви к тебе после
прожитых двадцати шести лет,-- сижу и распиваю с тобой бутылку самого
лучшего виски, которую только можно купить за деньги! А ты мне рассказываешь
свои непристойные байки... Неужели тебе не стыдно? Нет, тебе должно быть
стыдно!
Помолчал, потягивая из стакана виски, затем, подавшись всем телом к
столу, заговорил, призвав на помощь все свои способности к логическому
убеждению, чтобы яснее донести до ее сознания свою точку зрения.
-- Почему же ты молчала в двадцать втором году? Почему ни словом не
обмолвилась, когда вернулась из Нью-Джерси, если вдруг почувствовала --
здесь что-то нечисто? Ну-ка, отвечай мне на эти вопросы! -- прогремел он.
-- Только ради детей,-- тихо ответила Бесси.-- Ради этих милых,
невинных крошек, у которых такой непутевый отец.-- И заплакала, вытирая нос
концом фартука.
-- Заткнись! -- приказал ей Моллой.-- И больше не смей раскрывать рта,
когда говорит твой муж!
-- Ах, милые мои детки! -- При этой мысли она уронила голову на стол и
еще пуще заревела.-- Эти чистые ангелочки с крылышками! Им приходилось жить
в атмосфере, пропитанной похотью и развратом...
-- Это ты обо мне?! -- заорал во все горло, не щадя голосовых связок,
Моллой, угрожающе поднимаясь с места; шея его у воротника побагровела.-- Я
спрашиваю: ты говоришь это обо мне?
-- У них, несчастных, отец и носа не казал в церковь со времен Первой
мировой войны. Богоненавистник, неверующий -- великий грешник!
Моллой допил свое виски и снова сел, пребывая в какой-то неуверенности.
-- Ты старая женщина с острым язычком. Ты погубила всю мою жизнь. Так
дай же мне прожить последние несколько лет спокойно, прошу тебя!
-- Какой же ты можешь подать пример своим детям? Чему ты можешь научить
их? Да ничему, кроме дурного. Испорченный человек с головы до пят! -- Бесси
завывала, качаясь всем телом взад и вперед.-- Потешаешься над предписаниями
Бога и человека, развращаешь умы молодых своими дикими, греховными мыслями!
-- Ну-ка, назови хотя бы одну мою дикую мысль! -- орал Моллой.-- Хотя
бы одну греховную, которую я внушаю своим детям! Приведи примеры!
-- Ты отвращаешь наших юных, чудных, самых дорогих созданий от Бога, ты
учишь их презирать Его...
-- Да как ты смеешь обвинять меня в этом?! -- взревел Моллой.-- Ты и
эту вину взваливаешь на меня? Отвечай! -- Он встал -- его сильно шатало.
-- Наша маленькая Катрин! Ее обманули, заставили любить отца...
-- "Обманули"? Предупреждаю тебя, злобная ты женщина, что не посмотрю,
годовщина у нас сегодня или не годовщина...
-- Дорогую Катрин, самую красивую, самую симпатичную из всех! Ребенка,
на которого я могу положиться в старости. Как она могла выйти за
протестанта1?! -- Бесси, утратив самообладание, горько плакала, все качаясь
пышным телом взад и вперед.
Моллой стоял перед ней, утратив дар речи. Его все сильнее охватывал
приступ гнева, он шевелил губами, пытаясь отыскать нужные, разящие наповал
слова.
-- Ты что, считаешь, это я заставил ее выйти замуж за лютеранина?