много говорил. Всегда честно высказывал свое личное мнение. В скольких
школах пришлось мне преподавать, дорогая?
-- В четырнадцати.
-- Так вот, я нажил себе врагов во всех четырнадцати. Такой я себе
поставил памятник.-- И снова неслышно засмеялся.-- Никогда не умел держать
язык за зубами. И тебе это было, конечно, трудно выносить, а?
-- Ничего, я не обращала внимания,-- успокаивала его Гортензия,-- ни
чуточки.
-- Прости меня. Мне нужно было почаще затыкаться ради тебя.
-- Для чего? -- возразила Гортензия.-- Ты всегда был таким,-- таким я
тебя и любила. Ну, ты помнишь все о Шелли?
-- Каждое дыхание всей его короткой жизни. Все будет подвергнуто самому
внимательному анализу.-- Он фыркнул.-- Период с тысяча семьсот девяносто
второго по тысяча восемьсот двадцать второй. Так? "Если зима приходит, может
ли весна...", "Я слезы лью по Адонаю, а он мертв...", "Меня зовут Озимандис,
я царь царей, взгляните на труды мои, вы, все сильные мира сего, и придите в
отчаяние...". Ну, что скажешь? Твой доктор -- полный дурак! В моих мозгах
большей частью царит полная ясность; не понимаю, почему он ведет себя
подобным образом,-- ведь для этого нет никаких причин...
-- Ладно, мы поговорим с ним.
-- Мне нужно было вовремя заткнуться.-- Роджер, обхватив голову руками,
лег животом на стол.-- Когда я был молод, то верил, что непременно стану
профессором английской литературы в Гарварде, руководителем кафедры. Что у
меня будет не менее двадцати блестящих работ по истории литературы. Но я
слишком много болтал.
-- Прошу тебя, Роджер, хватит! -- взмолилась Гортензия, пытаясь
заставить его наконец замолчать.
-- А я преподаю в маленькой школе, где переливаю из пустого в порожнее.
Мне скоро шестьдесят пять.-- И снова заснул.
Гортензия вновь затормошила его. Он проснулся и заплакал, качая
печально головой.
-- Прекрати плакать, ты не маленький мальчик! -- одернула его
Гортензия, хотя и сама плакала, но незаметно, без слез, где-то внутри.--
Тебя ждет целый класс! Ты -- их преподаватель! -- Нельзя проявлять с ним
особую мягкость, иначе он этим непременно воспользуется и не пойдет на
лекцию.-- Да вставай же, вставай!
-- Почему ты не оставишь меня в покое? -- Роджер не сопротивлялся,
когда она силой поставила его на ноги, но все еще плакал.-- Ну почему не
дают старому человеку поспать? -- хныкал он.
Гортензия, надев на него шляпу, вывела за дверь, на свежий весенний
воздух. Там вдруг слезы у него прекратились. Вдвоем они медленно шли к
школе.
-- Как я хочу, чтобы мне поскорее исполнилось шестьдесят пять! --
заявил Роджер, когда проходили мимо часовни.-- Лег бы и спал, спал, спал...
все дни недели; вставал только в субботу вечером. Мы пошли бы погулять по
берегу Чарлз-ривер,-- я и ты, Гортензия.
-- Да, непременно.
-- Я преподавал тридцать три года, и у меня на счету в банке пятьсот
долларов,-- не унимался Роджер.-- Либо я должен получать пенсию, либо пусть
правительство заботится о нас и кормит. Тридцать три года! Бедняжка
Гортензия!
-- Да тише ты, Роджер! Вот мы и пришли. Вот твоя аудитория.-- И ввела
его в классную комнату.
Ученики -- их здесь немало,-- очень симпатичные мальчишки, с пониманием
относились к Роджеру и старались умалчивать о том, что им о нем известно.
-- Шелли! Запомни -- Шелли! -- нашептывала ему на ухо Гортензия,
подталкивая его к столу.-- Годвин, Платон, романтическое направление в
поэзии...
Молча, с широко раскрытыми глазами он стоял возле стола, оглядывая
класс. Она, тяжело вздохнув, прошла через все помещение и села за заднюю
парту. Зазвенел звонок; все сразу притихли. Роджер шелестел на столе своими
бумагами. За прошедшие дни он так редко обращался к своим записям -- сейчас
они ему абсолютно бесполезны. На лице его появилось отсутствующее,
озадаченное выражение, и Гортензия нервно сглотнула, с ужасом понимая: вот
он, этот день, наступил...
Но Роджер вдруг откашлялся, легонько ударил себя по щекам.
-- Итак, Шелли! -- начал он.-- Джентльмены, сегодня мы остановимся на
творчестве Перси Биши Шелли, великого английского поэта-романтика. Он
родился в тысяча семьсот девяносто втором году в добропорядочной и богатой
семье. Не правда ли, джентльмены, звучит эта фраза как парадокс. Но тогда
были в Англии иные времена, и, по-видимому, в том самом году
добропорядочность и богатство умели уживаться, не мешали друг другу.
Все ученики дружно засмеялись, Роджер тоже, и глаза его вдруг
заблестели. Гортензия, почувствовав облегчение, отодвинулась подальше назад
на своей скамейке. Теперь она уверена: еще один день их жизни пройдет
успешно.
Сэм Ковен отворил дверь квартиры, медленно прошел в гостиную и, не
снимая пальто и шляпы, тяжело опустившись на старый, удобный стул, принялся
ждать жену. Его мягкое, полное лицо, с серой щетиной бородки, было лишено
какого-либо выражения, а тело подобно телу крепыша подростка, измочаленному
ужасной усталостью из-за постоянного недосыпания. Он сидел, не расстегивая
пуговицы пальто, с открытыми глазами, бросая равнодушные взгляды через весь
двор на соседку: та проворно готовила субботний ужин из расставленных на
столе банок и вощеных пакетов. Когда в замочной скважине жена повернула
ключ, он, вздохнув, снял шляпу.
-- Привет, Сэм! -- поздоровалась она, входя.-- Почему ты сидишь в
темноте? Не в силах включить свет?
Он встал и, подтянувшись, вкрутил лампочку у себя над головой. Вспыхнул
желтоватый свет.
-- Понимаешь, я сидел...-- начал он оправдываться.
-- В чем дело? -- Жена бросила на него пронзительный взгляд поверх
узлов, которые держала в объятиях.-- У тебя что, голова болит?
-- Да, голова.
-- Прими таблетку аспирина.
-- Энн, мне хочется просто посидеть. Дай мне возможность спокойно
посидеть.
-- Хорошо,-- отозвалась Энн.-- Снова головная боль.-- И прошла в
спальню раздеться.
Сэм сидел неподвижно, вытянув короткие, жирные ноги и стараясь
коснуться ими пола. Через двор он видел, что соседка готовит на ужин рыбу --
тунца с жареным луком. В дверь позвонили. Из спальни вышла Энн, на ходу
завязывая фартук. Интересно, кого это еще принесло? От двери она позвала:
-- Сэм!
-- Что такое? -- крикнул он в ответ.
-- Сэм, принесли наш заказ из овощной лавки. Дай мне денег -- два
доллара!
Сэм не ответил. Медленно расстегнув пальто, он не отрываясь следил, как
соседка, эта ловкая женщина, проворно управляется с тунцом.
-- Сэ-эм! -- снова закричала ему Энн; короткое молчание, затем снова
зов: -- Сэ-эм!
Теперь она сама вошла в гостиную.
-- Что с тобой? Никак ты оглох? Мне нужно два доллара, расплатиться с
зеленщиком.
-- У меня нет двух долларов,-- тяжело вздохнув, ответил Сэм.
-- Как это так "нет двух долларов"? -- Энн подошла к нему поближе,
наклонилась над его стулом.-- Сегодня суббота?
Сэм кивнул, не отрывая глаз от соседки, снующей взад и вперед там,
через двор.
-- Насколько я понимаю, тебе платят по субботам, я права?
-- Да, Энн, ты права.
-- В таком случае...
-- Миссис Ковен! -- донесся до них сердитый голос зеленщика.-- В моем
распоряжении только световой день. Я не могу разносить овощи по ночам.
-- Сэм...-- снова начала Энн.
-- Скажи ему -- пусть уходит. Я расплачусь с ним в другое время, позже.
Энн, непонимающе поглядев на него, вышла из комнаты в прихожую,
рассеянно стягивая фартук со своей стройной фигуры в аккуратно прилегающем
корсете. Сэм встал, сбросил пальто на пол рядом со стулом. Подойдя к окну,
опустил штору, чтобы не видеть, что происходит во дворе. Пошарил руками по
карманам, в надежде обнаружить завалявшуюся сигарету, но ничего не нашел.
Когда жена вернулась в гостиную, он вновь сидел на стуле, как ни в чем не
бывало.
-- Ну, так,-- обратилась к нему Энн ласково, словно разговаривая со
сконфуженным ребенком.-- Выкладывай.-- И села на диван, напротив.-- Где же
твое жалованье?
-- Послушай, Энн, только не сердись... Все образуется, все будет
хорошо. Дело в том...
-- Только не нужно мне рассказывать сказки, Сэм. Ну хоть раз расскажи
правду, Сэм, как перед Богом. Куда подевалось твое жалованье?
Руки Сэма все еще шарили по карманам в тщетной надежде найти сигарету.
-- Я его сегодня не получил.
-- Почему же, Сэм?
-- Потому что Бродский... Бродский меня уволил,-- с неуверенностью в
голосе объяснял Сэм жене.-- Ты только представь себе, каким сукиным сыном он
оказался! Сколько раз я ему ставил выпивку по вечерам, когда каждый
стаканчик стоил доллар, а то и доллар с четвертью! Можешь себе такое
представить?
Энн, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана.
-- Ты же уверял меня, что за последние четыре недели Бродский души в
тебе не чает, Сэм. Чего-то ты не договариваешь, Сэм.
-- О чем это ты? Я все честно говорю, как на духу,-- упорствовал Сэм,
без особой, впрочем, убежденности.-- Для чего мне лгать, не понимаю.
-- Нет, Сэм, выкладывай всю свою историю, ничего не скрывая.
Сэм, вздохнув, начал тихим, старческим голосом:
-- Видишь ли, Энн, у меня никогда и не было никакой работы.
Энн, покачав головой, опять закрыла глаза, покрепче прижалась спиной к
спинке дивана.
-- Боже мой,-- бесстрастно промолвила она,-- что происходит в этом
доме? Боже мой!
-- Ну, теперь тебе все известно, Энн.
-- Но ведь каждую субботу за последние четыре недели ты приносил домой
по двадцатидолларовой бумажке, Сэм. Как объяснить такое?
-- В том-то и вся разница. Я принес домой в общей сложности восемьдесят
долларов. По-моему, вполне достаточно.
-- Расскажи мне все без утайки, Сэм. Я живу с тобой вот уже двадцать
четыре года, и ты еще ни разу не рассказывал мне всего до конца. Обязательно
что-нибудь, да скроешь. Вот теперь давай, все рассказывай.
-- Зачем зря тебя волновать.
-- Ничего, Сэм,-- Энн улыбнулась,-- поволнуй меня немного, поволнуй. Я
не боюсь.
-- Деньги я занимал. Утром в понедельник пошел на работу. Я тебе не
лгал, Энн. Бродский велел, чтобы я явился на работу.
-- Ну и что произошло?
-- Племянник жены Бродского в тот день приехал из Буффало без пенни в
кармане. Этот вшивый Бродский! В двадцать шестом году я позволил ему
заработать двадцать тысяч долларов!
-- Но я ведь испекла пирог в тот понедельник, чтобы отпраздновать нашу
годовщину. Разве ты забыл?
-- А разве я виноват, что племянник жены Бродского явился тогда из
Буффало?
-- Никто тебя и не винит,-- Энн открыла глаза и подалась к мужу,--
сидит на своем стуле как нашкодивший маленький, толстый мальчик (только
волосы седые), который рассказывает, как ему удалось спереть у матери из
кошелька двадцатипятицентовик.-- Но почему ты тогда ничего мне об этом не
сказал?
-- Мне не хотелось причинять тебе боль, Энн, честно,-- объяснил
жалостливым тоном Сэм.-- Тебя ведь и так многие обижают. Я стараюсь этого
избегать, если мне удается. Можешь мне верить.
-- Если помнишь, в тот понедельник вечером ты разрешил Сюзн выйти замуж
за Эдди,-- ты пообещал, что будешь теперь целиком нас обеспечивать, и ей
больше не придется каждую неделю приносить матери свою зарплату. Может, ты
уже забыл об этом?
-- Конечно нет! -- с раздражением ответил Сэм.-- Еще чего! Зачем
постоянно напоминать мне об этом?
-- Почему ты так поступил, Сэм?
-- Сюзн уже взрослая, ей нужен собственный дом, свое хозяйство.
-- Мы все знаем об этом, Сэм. Не беспокойся зря -- знаем.
-- Нельзя допускать, чтобы она содержала нас. Это нечестно. Всякий раз,
когда наши взгляды сталкиваются, я вижу по ее глазам, как ей хочется
избавиться от нас, съехать с нашей квартиры. Я слышал, как однажды, после
свидания с Эдди, ночью, у себя, она горько плакала.-- Сэм уставился на свою
шляпу, отмечая на ней пятна пота.-- Ну, тогда я и подумал: пора ей замуж,
сколько можно терпеть такое положение в доме? И не надо ей мешать.
-- Но теперь, когда у тебя снова нет работы, Сэм,-- терпеливо
рассуждала Энн,-- выходит, ей снова придется нас содержать?
-- Не будем сейчас говорить об этом,-- попросил Сэм, вставая со
стула.-- Мне бы прилечь...
-- Так придется ей содержать нас или нет? Ну-ка, отвечай, не увиливай!
-- Думаю, что да.
Энн, удивленная, качала головой.
-- И у тебя хватило духа сказать ей, что ты имеешь работу и она может
осуществить что задумала -- выйти замуж! А ведь ты все лгал, Сэм. Прекрасно
знал, что ты безработный и тебе вновь придется висеть у нее на шее. Ах, Сэм,
Сэм...
-- Да я думал, что недели через три-четыре найду работу,-- оправдывался
Сэм, расхаживая взад и вперед по комнате на своих коротких, детских
ножках.-- У многих-то ведь работа еще есть. Говорят, времена меняются к
лучшему. Рузвельт работает в Белом доме не покладая рук...
-- "Рузвельт"! -- горько засмеялась Энн.-- Замолчи, Сэм, замолчи, ради
Бога!
-- Ну и что мне прикажешь делать? -- бросил ей Сэм с вызовом.--
Скажи-ка! Может, мне лечь и умереть?
-- Кто дал тебе в долг эти восемьдесят долларов, Сэм? И где ты нашел
такого дурака?
-- Какая разница? -- отвернулся от нее Сэм. Подошел к окну, выходящему
на улицу, и смотрел, как сгущаются вечерние сумерки и крошечными точечками
зажигаются во всем городе огоньки.
-- Так где ты достал эти несчастные восемьдесят долларов?
Держать оборону уже больше нет сил... Сэм сдался.
-- Я написал в Детройт,-- он разговаривал с оконной рамой,-- Альберту.
-- Моему несчастному брату! -- воскликнула Энн.-- Выходит, и он тоже
должен тебя содержать! Да ты, по-моему, уже должен ему никак не меньше
тысячи долларов!
-- К кому еще я мог обратиться? -- резко спросил Сэм.-- К кому? Куда?
Кто-то же должен помочь мне, как ты считаешь?
-- Ну как тебе не стыдно просить у Альберта еще денег? Ты ведь не
вернул ему из своего долга ни цента.
-- Я все верну. Времена меняются, я надеюсь на лучшее.
Энн лишь засмеялась.
-- Можешь смеяться сколько влезет! -- упрямился Сэм.-- Давай, давай,
смейся! Однажды на моем банковском счете было шестьдесят тысяч долларов --
наличными.
-- Однажды индейцы владели всеми Соединенными Штатами. Ради Бога, Сэм,
ради Бога! Санта-Клаус давно забыл, где находится Бронкс. Его здесь
давненько никто не видел.-- Помолчала, созерцая такие знакомые полные,
круглые плечи мужа, тихо спросила: -- Как ты собираешься сообщить обо всем
Сюзн? В прошлую субботу они решили расписаться на первое мая и потом
провести две недели в Вермонте. Интересно поглядеть, с какой физиономией ты
им об этом сообщишь?
-- Именно поэтому я и не хотел ей говорить в тот понедельник. Чтобы не
ранить ее чувства.
-- Теперь рана окажется куда более болезненной, Сэм. Неужели ты не в
состоянии вбить себе это в свою пустую башку?
-- Но я думал, что найду работу.-- Сэм не терял терпения.-- Когда
Альберт прислал мне чек, я воспринял это как счастливое предзнаменование.
Его отзывчивость вселила в меня надежду.
-- Как же ты умудрился получить письмо от Альберта, а я его так и не
видела? -- В тоне Энн прозвучало равнодушное любопытство, словно у
домохозяйки, которая интересуется, сколько куриных яиц надо добавить в тесто
для бисквитного торта.
Сэм только вздыхал, вспоминая все запутанные подробности сделки.
-- Я попросил, чтобы он прислал чек на отель "Дикси" -- у меня там
клерк знакомый. Деньги хранил в старом бауле у него в кладовке, той, что в
холле.
-- И каждую субботу ты, как истинный глава семьи, приносил мне по
двадцать долларов на хозяйство...
-- Говорю же -- ни к чему вас зря волновать. И тебя, и Сюзн тоже. Я был
настолько уверен, что найду работу... Энн, поверь мне! Я так считал: это уж
настолько плохо, если мне не удастся найти работу, что... У меня в жизни
случалось немало неприятностей,-- он говорил ровным, рассудительным
голосом,-- но чего никогда не предполагал -- что такое несчастье произойдет
со мной. Ну быть такого не могло!
-- И все же оно произошло.-- Энн сделала нетерпеливый жест руками,
давая понять собеседнику, что разговор окончен.
-- И все же оно произошло,-- эхом отозвался он, сел снова на стул и
закрыл лицо маленькими пухлыми пальцами.-- Никогда бы не поверил, что люди
еще могут жить после того, как им на голову свалилось такое несчастье. Итак,
мы стоим на последней черте, Энн.
-- Ах, Санта-Клаус, Санта-Клаус,-- без издевки, без насмешки произнесла
Энн; потом продолжала все с тем же равнодушным любопытством: -- Каждое утро,
в восемь, ты уходил на работу и возвращался домой в шесть тридцать. И чем же
ты занимался целый день?
Сэм, вспоминая, чем он занимался все эти безрадостные дни, не
осмеливался поднять на жену глаза.
-- По утрам ходил от одной конторы к другой. Ты и представить себе не
можешь, Энн, сколько их повсюду развелось,-- ужас! У очень многих
американцев еще есть работа. Когда-то я частенько заглядывал в эти офисы --
приносил им хорошие сигары, а они выставляли мне выпивку. Днем ходил в
публичную библиотеку -- сидел там за столом, читал...
-- Надо же! Ученый, студент. Только подумать! Целый день сидит в
библиотеке! -- воскликнула Энн, покачивая головой; на глазах у нее выступили
слезы -- впервые.-- Бедняжка Сэм. И что же ты читал?
-- Все старые газеты -- "Таймс", "Уорлд", старую "Америкэн", за период
с двадцатого по двадцать девятый год. Какое я получал удовольствие, читая о
событиях тех дней, о Линдберге1, Кулидже2, Доне Макгро. Ах, какие славные
были годы! Я даже нашел там свою фотографию. Семнадцатого мая двадцать
шестого года в отеле "Астор" устраивали бал владельцев предприятий,
производивших одежду. Мы с тобой сидели впереди, в первом ряду; на мне
смокинг и бумажная шляпа. Тогда, на той фотографии, волосы мои еще черные.
Ты помнишь?
-- Помню.
-- Мне нужно было умереть в двадцать девятом...-- Сэм оторвал руки от
лица.
В дверь позвонили -- два коротких, резких звонка.
-- Это Сюзн,-- определила Энн.-- Вечно забывает ключи.
Сэм встал со стула.
-- Пойду лягу.-- И направился в спальню.
-- Не забудь принять таблетку аспирина, Сэм,-- напомнила Энн.
-- Да, непременно.-- Он затворил за собой дверь спальни.
Энн медленно -- ведь она уже совсем немолодая леди -- пошла по
вестибюлю открыть Сюзн входную дверь.
-- На кой черт мне сдался его личный запас?! -- заявил Макмагон --
твердо, убежденно; подышал на стакан, осторожно его вытер.-- У меня свое
мнение о его личном запасе.
Мистер Гриммет с печальным видом сидел у стойки на высоком стуле, а
Тезинг лишь пожимал плечами, как продавец, который еще не отказывается
окончательно от намерения навязать свой товар, а лишь переходит на более
удобную позицию для новой атаки. Макмагон поднял к свету еще один стакан
своими чистыми, холеными пальцами бармена, старательно вытер его с самым
серьезным и решительным видом и густо покраснел до корней волос, включая и
лысую лужайку на голове,-- ее не скрывала густо напомаженная прическа.
У бара, в передней части ресторана, никого не было. Сейчас, в три часа
дня, в глубине зала о чем-то спорили трое официантов. Каждый день, ровно в
три, в этом укромном уголке собирались трое официантов, чтобы кое о чем
поспорить.
-- Фашизм,-- говорил один,-- это репетиция накануне открытия большого
кладбища.
-- Ты где вычитал эту фразу? -- поинтересовался второй.
-- Какое тебе дело? Вычитал где вкуснее, и все тут.
-- Ты же итальянец,-- обратился третий официант к первому.-- Вшивый
итальяшка!
-- Эй, вы там! -- резко обернувшись, крикнул ссорящимся официантам
Тезинг.-- Приберегите-ка подобные дискуссии для дома! Здесь вам ресторан, а
не "Мэдисонсквер гарден".-- И снова стал с интересом наблюдать, как Макмагон
ловко вытирает, натирает до блеска стаканы.-- Однако многие лучшие бары в
городе,-- сменил он тон на вкрадчивый, мелодичный,-- находят применение
нашим личным запасам.
-- Многие лучшие бары в городе,-- подхватил Макмагон, заработав еще
энергичнее полотенцем,-- давно стоит превратить в школы верховой езды.
-- Смешно! -- Тезинг засмеялся вполне естественно, без натуги.-- Очень
смешно, правда, мистер Гриммет?
-- Послушай, Билли,-- Гриммет подался вперед и не обращал никакого
внимания на Тезинга,-- нужно прислушиваться к разумным суждениям. Если ты
смешиваешь напиток, кто определит цену ячменя -- его составной части? В этом
и заключается высший класс для всех коктейлей в мире.
Макмагон промолчал: щеки его еще гуще покраснели, не отставала и лысина
на голове. Перевернув стаканы вверх дном, он ставил их на жестяную стойку со
звонким треньканьем, которое передавалось выстроившимся рядами на полках
чистым стаканам, и эти мелодичные звуки разносились по всему пустому
ресторану.
Небольшого роста, полный, крепко сбитый, бармен перемещался за своей
стойкой заранее рассчитанными, точными движениями и в такой своеобразной
манере, что любой, наблюдающий за ним в эту минуту, мог бы определить, в
каком он сейчас пребывает настроении: весел, печален, мрачен, угрюм или
чем-то взволнован и расстроен. Все это сразу было видно и по тому, как он
смешивает напиток или ставит стакан на стойку.
Сейчас, в эту минуту, он сердит -- и мистер Гриммет это отлично
чувствовал. Ссоры с ним он не хотел, но нужно было спасать деньги. Словно в
салюте он протянул руку к Тезингу.
-- Скажи мне правду, Тезинг,-- медленно произнес он.-- Неужели твой
личный запас настолько не годен?
-- Ну, многим нравится,-- так же медленно ответил Тезинг.-- Превосходен
как компонент для смешанного продукта.
-- Годится только для полировки! -- заявил Макмагон, оглядывая свои
полки.-- Особенно хорош в качестве проявителя.
Тезинг засмеялся -- он всегда так смеялся от девяти утра до шести
вечера.
-- Очень остроумно! -- похвалил он.-- Какой у нас потрясающе остроумный
бармен!
Макмагон, резко повернувшись на каблуках, посмотрел на него, слегка
опустив голову на грудь.
-- Я тебя не обманываю,-- возразил Тезинг,-- все честно.
-- Вот что я хочу сказать тебе, Макмагон,-- подхватил Гриммет, глядя
ему прямо в глаза.-- На нашем личном запасе можно сэкономить по семь
долларов на ящике.
Макмагон начал вдруг насвистывать всем знакомую мелодию -- теноровую
партию из "Паяцев",-- вперив взгляд в потолок и машинально вытирая стаканы.
Мистеру Гриммету очень хотелось в эту минуту его уволить, и он вдруг
вспомнил, что, по крайней мере, не реже чем дважды в месяц у него возникало
такое желание, и довольно сильное.
-- Прекрати свистеть,-- вежливо обратился он к нему.-- Мы здесь
обсуждаем серьезные дела.
Макмагон свистеть прекратил, но все равно мистеру Гриммету очень
хотелось сейчас его уволить -- дать пинка под зад.
-- Времена нынче хорошими не назовешь,-- снова начал мистер Гриммет
ласково, убедительно, испытывая горячую ненависть к себе самому из-за
выбранной тактики: какого черта он тут ломается перед своим же служащим? --
Запомни, Макмагон,-- президента Кулиджа давно нет в Белом доме. Я последний
человек в мире, который способен себя скомпрометировать в отношении качества
напитков, но нельзя забывать, что мы люди деловые и к тому же сейчас на
дворе тридцать восьмой год.
-- Личный запас Тезинга,-- равнодушно сказал Макмагон,-- способен
навсегда испортить желудок здоровой лошади.
-- Муссолини! -- донесся до них возбужденный голос первого официанта из
глубины ресторана.-- Каждый день, когда иду по Бродвею,-- встречаю там сорок
пять актеров, которые куда лучше сыграли бы его роль.
-- Хочу сказать тебе одну вещь, Макмагон,-- снова подчеркнуто холодно
обратился к нему мистер Гриммет.-- Не забывай, что я владелец этого
ресторана.
Макмагон снова стал насвистывать арию из "Паяцев". Тезинг, приняв
мудрое решение, немного отодвинулся от стойки.
-- Меня больше всего интересуют деньги,-- не скрыл мистер Гриммет.--
Что скажешь, мистер Макмагон, если я распоряжусь продавать наш личный запас?
-- Скажу, мистер Гриммет, что все это дело бросаю -- раз и навсегда!
Мистер Гриммет, по-видимому, расстроенный его отказом, принялся
вытирать пот с лица, холодно уставившись на троицу официантов в дальнем углу
ресторана. На сей раз ни о чем не спорят, лишь так же холодно на него
смотрят.
-- Ну тебе-то что от этого? -- все больше распалялся против Макмагона
мистер Гриммет.-- Тебе-то какое дело до того, что мы станем разливать виски
другого сорта? Ты что, сам будешь его пить?
-- В моем баре, мистер Гриммет,-- спокойно ответил Макмагон, откладывая
в сторону стакан вместе с полотенцем и заглядывая боссу прямо в глаза,-- мы
предлагаем только высококачественные напитки.
-- Ну кто почувствует здесь разницу? -- Возмущенный Гриммет, соскочив с
высокого стула, энергично затоптался на месте.-- Что эти американцы смыслят
в крепких напитках? Ничего! Прочитай в любой книге на эту тему.
-- Совершенно верно,-- поддержал его тут же Тезинг с видом знатока.--
Неужели тебе неизвестно общее, широко распространенное мнение: американцы не
в состоянии отличить даже красное вино от заправленного хмельным солодом
молока с шоколадом?
-- В моем баре,-- упрямо повторил Макмагон, густо покраснев и опершись
широко разбросанными руками о стойку,-- я подаю гостям только лучшие
напитки,-- сам их и готовлю.
-- Осел упрямый! -- заорал мистер Гриммет.-- Настырный ирландец! Ты
назло все это делаешь, чтобы досадить мне, я знаю! Очень тебе хочется, чтобы
я потерял по семь долларов на каждом ящике виски, потому что ты меня
ненавидишь. Нужно глядеть истине в глаза!
-- Прошу вас, потише, не кричите на меня! -- спокойно осадил его
Макмагон, сохраняя полное самообладание.-- Позвольте мне напомнить вам о
двух вещах. Я работал у вас с тех пор, как отменили сухой закон, мистер
Гриммет. За это время сколько раз нам приходилось расширять ресторан из-за
наплыва посетителей?
-- У меня сейчас как-то не то настроение, чтобы заниматься историей,
Макмагон! -- снова кричал мистер Гриммет.-- Какой прок от бара, хоть и
школах пришлось мне преподавать, дорогая?
-- В четырнадцати.
-- Так вот, я нажил себе врагов во всех четырнадцати. Такой я себе
поставил памятник.-- И снова неслышно засмеялся.-- Никогда не умел держать
язык за зубами. И тебе это было, конечно, трудно выносить, а?
-- Ничего, я не обращала внимания,-- успокаивала его Гортензия,-- ни
чуточки.
-- Прости меня. Мне нужно было почаще затыкаться ради тебя.
-- Для чего? -- возразила Гортензия.-- Ты всегда был таким,-- таким я
тебя и любила. Ну, ты помнишь все о Шелли?
-- Каждое дыхание всей его короткой жизни. Все будет подвергнуто самому
внимательному анализу.-- Он фыркнул.-- Период с тысяча семьсот девяносто
второго по тысяча восемьсот двадцать второй. Так? "Если зима приходит, может
ли весна...", "Я слезы лью по Адонаю, а он мертв...", "Меня зовут Озимандис,
я царь царей, взгляните на труды мои, вы, все сильные мира сего, и придите в
отчаяние...". Ну, что скажешь? Твой доктор -- полный дурак! В моих мозгах
большей частью царит полная ясность; не понимаю, почему он ведет себя
подобным образом,-- ведь для этого нет никаких причин...
-- Ладно, мы поговорим с ним.
-- Мне нужно было вовремя заткнуться.-- Роджер, обхватив голову руками,
лег животом на стол.-- Когда я был молод, то верил, что непременно стану
профессором английской литературы в Гарварде, руководителем кафедры. Что у
меня будет не менее двадцати блестящих работ по истории литературы. Но я
слишком много болтал.
-- Прошу тебя, Роджер, хватит! -- взмолилась Гортензия, пытаясь
заставить его наконец замолчать.
-- А я преподаю в маленькой школе, где переливаю из пустого в порожнее.
Мне скоро шестьдесят пять.-- И снова заснул.
Гортензия вновь затормошила его. Он проснулся и заплакал, качая
печально головой.
-- Прекрати плакать, ты не маленький мальчик! -- одернула его
Гортензия, хотя и сама плакала, но незаметно, без слез, где-то внутри.--
Тебя ждет целый класс! Ты -- их преподаватель! -- Нельзя проявлять с ним
особую мягкость, иначе он этим непременно воспользуется и не пойдет на
лекцию.-- Да вставай же, вставай!
-- Почему ты не оставишь меня в покое? -- Роджер не сопротивлялся,
когда она силой поставила его на ноги, но все еще плакал.-- Ну почему не
дают старому человеку поспать? -- хныкал он.
Гортензия, надев на него шляпу, вывела за дверь, на свежий весенний
воздух. Там вдруг слезы у него прекратились. Вдвоем они медленно шли к
школе.
-- Как я хочу, чтобы мне поскорее исполнилось шестьдесят пять! --
заявил Роджер, когда проходили мимо часовни.-- Лег бы и спал, спал, спал...
все дни недели; вставал только в субботу вечером. Мы пошли бы погулять по
берегу Чарлз-ривер,-- я и ты, Гортензия.
-- Да, непременно.
-- Я преподавал тридцать три года, и у меня на счету в банке пятьсот
долларов,-- не унимался Роджер.-- Либо я должен получать пенсию, либо пусть
правительство заботится о нас и кормит. Тридцать три года! Бедняжка
Гортензия!
-- Да тише ты, Роджер! Вот мы и пришли. Вот твоя аудитория.-- И ввела
его в классную комнату.
Ученики -- их здесь немало,-- очень симпатичные мальчишки, с пониманием
относились к Роджеру и старались умалчивать о том, что им о нем известно.
-- Шелли! Запомни -- Шелли! -- нашептывала ему на ухо Гортензия,
подталкивая его к столу.-- Годвин, Платон, романтическое направление в
поэзии...
Молча, с широко раскрытыми глазами он стоял возле стола, оглядывая
класс. Она, тяжело вздохнув, прошла через все помещение и села за заднюю
парту. Зазвенел звонок; все сразу притихли. Роджер шелестел на столе своими
бумагами. За прошедшие дни он так редко обращался к своим записям -- сейчас
они ему абсолютно бесполезны. На лице его появилось отсутствующее,
озадаченное выражение, и Гортензия нервно сглотнула, с ужасом понимая: вот
он, этот день, наступил...
Но Роджер вдруг откашлялся, легонько ударил себя по щекам.
-- Итак, Шелли! -- начал он.-- Джентльмены, сегодня мы остановимся на
творчестве Перси Биши Шелли, великого английского поэта-романтика. Он
родился в тысяча семьсот девяносто втором году в добропорядочной и богатой
семье. Не правда ли, джентльмены, звучит эта фраза как парадокс. Но тогда
были в Англии иные времена, и, по-видимому, в том самом году
добропорядочность и богатство умели уживаться, не мешали друг другу.
Все ученики дружно засмеялись, Роджер тоже, и глаза его вдруг
заблестели. Гортензия, почувствовав облегчение, отодвинулась подальше назад
на своей скамейке. Теперь она уверена: еще один день их жизни пройдет
успешно.
Сэм Ковен отворил дверь квартиры, медленно прошел в гостиную и, не
снимая пальто и шляпы, тяжело опустившись на старый, удобный стул, принялся
ждать жену. Его мягкое, полное лицо, с серой щетиной бородки, было лишено
какого-либо выражения, а тело подобно телу крепыша подростка, измочаленному
ужасной усталостью из-за постоянного недосыпания. Он сидел, не расстегивая
пуговицы пальто, с открытыми глазами, бросая равнодушные взгляды через весь
двор на соседку: та проворно готовила субботний ужин из расставленных на
столе банок и вощеных пакетов. Когда в замочной скважине жена повернула
ключ, он, вздохнув, снял шляпу.
-- Привет, Сэм! -- поздоровалась она, входя.-- Почему ты сидишь в
темноте? Не в силах включить свет?
Он встал и, подтянувшись, вкрутил лампочку у себя над головой. Вспыхнул
желтоватый свет.
-- Понимаешь, я сидел...-- начал он оправдываться.
-- В чем дело? -- Жена бросила на него пронзительный взгляд поверх
узлов, которые держала в объятиях.-- У тебя что, голова болит?
-- Да, голова.
-- Прими таблетку аспирина.
-- Энн, мне хочется просто посидеть. Дай мне возможность спокойно
посидеть.
-- Хорошо,-- отозвалась Энн.-- Снова головная боль.-- И прошла в
спальню раздеться.
Сэм сидел неподвижно, вытянув короткие, жирные ноги и стараясь
коснуться ими пола. Через двор он видел, что соседка готовит на ужин рыбу --
тунца с жареным луком. В дверь позвонили. Из спальни вышла Энн, на ходу
завязывая фартук. Интересно, кого это еще принесло? От двери она позвала:
-- Сэм!
-- Что такое? -- крикнул он в ответ.
-- Сэм, принесли наш заказ из овощной лавки. Дай мне денег -- два
доллара!
Сэм не ответил. Медленно расстегнув пальто, он не отрываясь следил, как
соседка, эта ловкая женщина, проворно управляется с тунцом.
-- Сэ-эм! -- снова закричала ему Энн; короткое молчание, затем снова
зов: -- Сэ-эм!
Теперь она сама вошла в гостиную.
-- Что с тобой? Никак ты оглох? Мне нужно два доллара, расплатиться с
зеленщиком.
-- У меня нет двух долларов,-- тяжело вздохнув, ответил Сэм.
-- Как это так "нет двух долларов"? -- Энн подошла к нему поближе,
наклонилась над его стулом.-- Сегодня суббота?
Сэм кивнул, не отрывая глаз от соседки, снующей взад и вперед там,
через двор.
-- Насколько я понимаю, тебе платят по субботам, я права?
-- Да, Энн, ты права.
-- В таком случае...
-- Миссис Ковен! -- донесся до них сердитый голос зеленщика.-- В моем
распоряжении только световой день. Я не могу разносить овощи по ночам.
-- Сэм...-- снова начала Энн.
-- Скажи ему -- пусть уходит. Я расплачусь с ним в другое время, позже.
Энн, непонимающе поглядев на него, вышла из комнаты в прихожую,
рассеянно стягивая фартук со своей стройной фигуры в аккуратно прилегающем
корсете. Сэм встал, сбросил пальто на пол рядом со стулом. Подойдя к окну,
опустил штору, чтобы не видеть, что происходит во дворе. Пошарил руками по
карманам, в надежде обнаружить завалявшуюся сигарету, но ничего не нашел.
Когда жена вернулась в гостиную, он вновь сидел на стуле, как ни в чем не
бывало.
-- Ну, так,-- обратилась к нему Энн ласково, словно разговаривая со
сконфуженным ребенком.-- Выкладывай.-- И села на диван, напротив.-- Где же
твое жалованье?
-- Послушай, Энн, только не сердись... Все образуется, все будет
хорошо. Дело в том...
-- Только не нужно мне рассказывать сказки, Сэм. Ну хоть раз расскажи
правду, Сэм, как перед Богом. Куда подевалось твое жалованье?
Руки Сэма все еще шарили по карманам в тщетной надежде найти сигарету.
-- Я его сегодня не получил.
-- Почему же, Сэм?
-- Потому что Бродский... Бродский меня уволил,-- с неуверенностью в
голосе объяснял Сэм жене.-- Ты только представь себе, каким сукиным сыном он
оказался! Сколько раз я ему ставил выпивку по вечерам, когда каждый
стаканчик стоил доллар, а то и доллар с четвертью! Можешь себе такое
представить?
Энн, закрыв глаза, откинулась на спинку дивана.
-- Ты же уверял меня, что за последние четыре недели Бродский души в
тебе не чает, Сэм. Чего-то ты не договариваешь, Сэм.
-- О чем это ты? Я все честно говорю, как на духу,-- упорствовал Сэм,
без особой, впрочем, убежденности.-- Для чего мне лгать, не понимаю.
-- Нет, Сэм, выкладывай всю свою историю, ничего не скрывая.
Сэм, вздохнув, начал тихим, старческим голосом:
-- Видишь ли, Энн, у меня никогда и не было никакой работы.
Энн, покачав головой, опять закрыла глаза, покрепче прижалась спиной к
спинке дивана.
-- Боже мой,-- бесстрастно промолвила она,-- что происходит в этом
доме? Боже мой!
-- Ну, теперь тебе все известно, Энн.
-- Но ведь каждую субботу за последние четыре недели ты приносил домой
по двадцатидолларовой бумажке, Сэм. Как объяснить такое?
-- В том-то и вся разница. Я принес домой в общей сложности восемьдесят
долларов. По-моему, вполне достаточно.
-- Расскажи мне все без утайки, Сэм. Я живу с тобой вот уже двадцать
четыре года, и ты еще ни разу не рассказывал мне всего до конца. Обязательно
что-нибудь, да скроешь. Вот теперь давай, все рассказывай.
-- Зачем зря тебя волновать.
-- Ничего, Сэм,-- Энн улыбнулась,-- поволнуй меня немного, поволнуй. Я
не боюсь.
-- Деньги я занимал. Утром в понедельник пошел на работу. Я тебе не
лгал, Энн. Бродский велел, чтобы я явился на работу.
-- Ну и что произошло?
-- Племянник жены Бродского в тот день приехал из Буффало без пенни в
кармане. Этот вшивый Бродский! В двадцать шестом году я позволил ему
заработать двадцать тысяч долларов!
-- Но я ведь испекла пирог в тот понедельник, чтобы отпраздновать нашу
годовщину. Разве ты забыл?
-- А разве я виноват, что племянник жены Бродского явился тогда из
Буффало?
-- Никто тебя и не винит,-- Энн открыла глаза и подалась к мужу,--
сидит на своем стуле как нашкодивший маленький, толстый мальчик (только
волосы седые), который рассказывает, как ему удалось спереть у матери из
кошелька двадцатипятицентовик.-- Но почему ты тогда ничего мне об этом не
сказал?
-- Мне не хотелось причинять тебе боль, Энн, честно,-- объяснил
жалостливым тоном Сэм.-- Тебя ведь и так многие обижают. Я стараюсь этого
избегать, если мне удается. Можешь мне верить.
-- Если помнишь, в тот понедельник вечером ты разрешил Сюзн выйти замуж
за Эдди,-- ты пообещал, что будешь теперь целиком нас обеспечивать, и ей
больше не придется каждую неделю приносить матери свою зарплату. Может, ты
уже забыл об этом?
-- Конечно нет! -- с раздражением ответил Сэм.-- Еще чего! Зачем
постоянно напоминать мне об этом?
-- Почему ты так поступил, Сэм?
-- Сюзн уже взрослая, ей нужен собственный дом, свое хозяйство.
-- Мы все знаем об этом, Сэм. Не беспокойся зря -- знаем.
-- Нельзя допускать, чтобы она содержала нас. Это нечестно. Всякий раз,
когда наши взгляды сталкиваются, я вижу по ее глазам, как ей хочется
избавиться от нас, съехать с нашей квартиры. Я слышал, как однажды, после
свидания с Эдди, ночью, у себя, она горько плакала.-- Сэм уставился на свою
шляпу, отмечая на ней пятна пота.-- Ну, тогда я и подумал: пора ей замуж,
сколько можно терпеть такое положение в доме? И не надо ей мешать.
-- Но теперь, когда у тебя снова нет работы, Сэм,-- терпеливо
рассуждала Энн,-- выходит, ей снова придется нас содержать?
-- Не будем сейчас говорить об этом,-- попросил Сэм, вставая со
стула.-- Мне бы прилечь...
-- Так придется ей содержать нас или нет? Ну-ка, отвечай, не увиливай!
-- Думаю, что да.
Энн, удивленная, качала головой.
-- И у тебя хватило духа сказать ей, что ты имеешь работу и она может
осуществить что задумала -- выйти замуж! А ведь ты все лгал, Сэм. Прекрасно
знал, что ты безработный и тебе вновь придется висеть у нее на шее. Ах, Сэм,
Сэм...
-- Да я думал, что недели через три-четыре найду работу,-- оправдывался
Сэм, расхаживая взад и вперед по комнате на своих коротких, детских
ножках.-- У многих-то ведь работа еще есть. Говорят, времена меняются к
лучшему. Рузвельт работает в Белом доме не покладая рук...
-- "Рузвельт"! -- горько засмеялась Энн.-- Замолчи, Сэм, замолчи, ради
Бога!
-- Ну и что мне прикажешь делать? -- бросил ей Сэм с вызовом.--
Скажи-ка! Может, мне лечь и умереть?
-- Кто дал тебе в долг эти восемьдесят долларов, Сэм? И где ты нашел
такого дурака?
-- Какая разница? -- отвернулся от нее Сэм. Подошел к окну, выходящему
на улицу, и смотрел, как сгущаются вечерние сумерки и крошечными точечками
зажигаются во всем городе огоньки.
-- Так где ты достал эти несчастные восемьдесят долларов?
Держать оборону уже больше нет сил... Сэм сдался.
-- Я написал в Детройт,-- он разговаривал с оконной рамой,-- Альберту.
-- Моему несчастному брату! -- воскликнула Энн.-- Выходит, и он тоже
должен тебя содержать! Да ты, по-моему, уже должен ему никак не меньше
тысячи долларов!
-- К кому еще я мог обратиться? -- резко спросил Сэм.-- К кому? Куда?
Кто-то же должен помочь мне, как ты считаешь?
-- Ну как тебе не стыдно просить у Альберта еще денег? Ты ведь не
вернул ему из своего долга ни цента.
-- Я все верну. Времена меняются, я надеюсь на лучшее.
Энн лишь засмеялась.
-- Можешь смеяться сколько влезет! -- упрямился Сэм.-- Давай, давай,
смейся! Однажды на моем банковском счете было шестьдесят тысяч долларов --
наличными.
-- Однажды индейцы владели всеми Соединенными Штатами. Ради Бога, Сэм,
ради Бога! Санта-Клаус давно забыл, где находится Бронкс. Его здесь
давненько никто не видел.-- Помолчала, созерцая такие знакомые полные,
круглые плечи мужа, тихо спросила: -- Как ты собираешься сообщить обо всем
Сюзн? В прошлую субботу они решили расписаться на первое мая и потом
провести две недели в Вермонте. Интересно поглядеть, с какой физиономией ты
им об этом сообщишь?
-- Именно поэтому я и не хотел ей говорить в тот понедельник. Чтобы не
ранить ее чувства.
-- Теперь рана окажется куда более болезненной, Сэм. Неужели ты не в
состоянии вбить себе это в свою пустую башку?
-- Но я думал, что найду работу.-- Сэм не терял терпения.-- Когда
Альберт прислал мне чек, я воспринял это как счастливое предзнаменование.
Его отзывчивость вселила в меня надежду.
-- Как же ты умудрился получить письмо от Альберта, а я его так и не
видела? -- В тоне Энн прозвучало равнодушное любопытство, словно у
домохозяйки, которая интересуется, сколько куриных яиц надо добавить в тесто
для бисквитного торта.
Сэм только вздыхал, вспоминая все запутанные подробности сделки.
-- Я попросил, чтобы он прислал чек на отель "Дикси" -- у меня там
клерк знакомый. Деньги хранил в старом бауле у него в кладовке, той, что в
холле.
-- И каждую субботу ты, как истинный глава семьи, приносил мне по
двадцать долларов на хозяйство...
-- Говорю же -- ни к чему вас зря волновать. И тебя, и Сюзн тоже. Я был
настолько уверен, что найду работу... Энн, поверь мне! Я так считал: это уж
настолько плохо, если мне не удастся найти работу, что... У меня в жизни
случалось немало неприятностей,-- он говорил ровным, рассудительным
голосом,-- но чего никогда не предполагал -- что такое несчастье произойдет
со мной. Ну быть такого не могло!
-- И все же оно произошло.-- Энн сделала нетерпеливый жест руками,
давая понять собеседнику, что разговор окончен.
-- И все же оно произошло,-- эхом отозвался он, сел снова на стул и
закрыл лицо маленькими пухлыми пальцами.-- Никогда бы не поверил, что люди
еще могут жить после того, как им на голову свалилось такое несчастье. Итак,
мы стоим на последней черте, Энн.
-- Ах, Санта-Клаус, Санта-Клаус,-- без издевки, без насмешки произнесла
Энн; потом продолжала все с тем же равнодушным любопытством: -- Каждое утро,
в восемь, ты уходил на работу и возвращался домой в шесть тридцать. И чем же
ты занимался целый день?
Сэм, вспоминая, чем он занимался все эти безрадостные дни, не
осмеливался поднять на жену глаза.
-- По утрам ходил от одной конторы к другой. Ты и представить себе не
можешь, Энн, сколько их повсюду развелось,-- ужас! У очень многих
американцев еще есть работа. Когда-то я частенько заглядывал в эти офисы --
приносил им хорошие сигары, а они выставляли мне выпивку. Днем ходил в
публичную библиотеку -- сидел там за столом, читал...
-- Надо же! Ученый, студент. Только подумать! Целый день сидит в
библиотеке! -- воскликнула Энн, покачивая головой; на глазах у нее выступили
слезы -- впервые.-- Бедняжка Сэм. И что же ты читал?
-- Все старые газеты -- "Таймс", "Уорлд", старую "Америкэн", за период
с двадцатого по двадцать девятый год. Какое я получал удовольствие, читая о
событиях тех дней, о Линдберге1, Кулидже2, Доне Макгро. Ах, какие славные
были годы! Я даже нашел там свою фотографию. Семнадцатого мая двадцать
шестого года в отеле "Астор" устраивали бал владельцев предприятий,
производивших одежду. Мы с тобой сидели впереди, в первом ряду; на мне
смокинг и бумажная шляпа. Тогда, на той фотографии, волосы мои еще черные.
Ты помнишь?
-- Помню.
-- Мне нужно было умереть в двадцать девятом...-- Сэм оторвал руки от
лица.
В дверь позвонили -- два коротких, резких звонка.
-- Это Сюзн,-- определила Энн.-- Вечно забывает ключи.
Сэм встал со стула.
-- Пойду лягу.-- И направился в спальню.
-- Не забудь принять таблетку аспирина, Сэм,-- напомнила Энн.
-- Да, непременно.-- Он затворил за собой дверь спальни.
Энн медленно -- ведь она уже совсем немолодая леди -- пошла по
вестибюлю открыть Сюзн входную дверь.
-- На кой черт мне сдался его личный запас?! -- заявил Макмагон --
твердо, убежденно; подышал на стакан, осторожно его вытер.-- У меня свое
мнение о его личном запасе.
Мистер Гриммет с печальным видом сидел у стойки на высоком стуле, а
Тезинг лишь пожимал плечами, как продавец, который еще не отказывается
окончательно от намерения навязать свой товар, а лишь переходит на более
удобную позицию для новой атаки. Макмагон поднял к свету еще один стакан
своими чистыми, холеными пальцами бармена, старательно вытер его с самым
серьезным и решительным видом и густо покраснел до корней волос, включая и
лысую лужайку на голове,-- ее не скрывала густо напомаженная прическа.
У бара, в передней части ресторана, никого не было. Сейчас, в три часа
дня, в глубине зала о чем-то спорили трое официантов. Каждый день, ровно в
три, в этом укромном уголке собирались трое официантов, чтобы кое о чем
поспорить.
-- Фашизм,-- говорил один,-- это репетиция накануне открытия большого
кладбища.
-- Ты где вычитал эту фразу? -- поинтересовался второй.
-- Какое тебе дело? Вычитал где вкуснее, и все тут.
-- Ты же итальянец,-- обратился третий официант к первому.-- Вшивый
итальяшка!
-- Эй, вы там! -- резко обернувшись, крикнул ссорящимся официантам
Тезинг.-- Приберегите-ка подобные дискуссии для дома! Здесь вам ресторан, а
не "Мэдисонсквер гарден".-- И снова стал с интересом наблюдать, как Макмагон
ловко вытирает, натирает до блеска стаканы.-- Однако многие лучшие бары в
городе,-- сменил он тон на вкрадчивый, мелодичный,-- находят применение
нашим личным запасам.
-- Многие лучшие бары в городе,-- подхватил Макмагон, заработав еще
энергичнее полотенцем,-- давно стоит превратить в школы верховой езды.
-- Смешно! -- Тезинг засмеялся вполне естественно, без натуги.-- Очень
смешно, правда, мистер Гриммет?
-- Послушай, Билли,-- Гриммет подался вперед и не обращал никакого
внимания на Тезинга,-- нужно прислушиваться к разумным суждениям. Если ты
смешиваешь напиток, кто определит цену ячменя -- его составной части? В этом
и заключается высший класс для всех коктейлей в мире.
Макмагон промолчал: щеки его еще гуще покраснели, не отставала и лысина
на голове. Перевернув стаканы вверх дном, он ставил их на жестяную стойку со
звонким треньканьем, которое передавалось выстроившимся рядами на полках
чистым стаканам, и эти мелодичные звуки разносились по всему пустому
ресторану.
Небольшого роста, полный, крепко сбитый, бармен перемещался за своей
стойкой заранее рассчитанными, точными движениями и в такой своеобразной
манере, что любой, наблюдающий за ним в эту минуту, мог бы определить, в
каком он сейчас пребывает настроении: весел, печален, мрачен, угрюм или
чем-то взволнован и расстроен. Все это сразу было видно и по тому, как он
смешивает напиток или ставит стакан на стойку.
Сейчас, в эту минуту, он сердит -- и мистер Гриммет это отлично
чувствовал. Ссоры с ним он не хотел, но нужно было спасать деньги. Словно в
салюте он протянул руку к Тезингу.
-- Скажи мне правду, Тезинг,-- медленно произнес он.-- Неужели твой
личный запас настолько не годен?
-- Ну, многим нравится,-- так же медленно ответил Тезинг.-- Превосходен
как компонент для смешанного продукта.
-- Годится только для полировки! -- заявил Макмагон, оглядывая свои
полки.-- Особенно хорош в качестве проявителя.
Тезинг засмеялся -- он всегда так смеялся от девяти утра до шести
вечера.
-- Очень остроумно! -- похвалил он.-- Какой у нас потрясающе остроумный
бармен!
Макмагон, резко повернувшись на каблуках, посмотрел на него, слегка
опустив голову на грудь.
-- Я тебя не обманываю,-- возразил Тезинг,-- все честно.
-- Вот что я хочу сказать тебе, Макмагон,-- подхватил Гриммет, глядя
ему прямо в глаза.-- На нашем личном запасе можно сэкономить по семь
долларов на ящике.
Макмагон начал вдруг насвистывать всем знакомую мелодию -- теноровую
партию из "Паяцев",-- вперив взгляд в потолок и машинально вытирая стаканы.
Мистеру Гриммету очень хотелось в эту минуту его уволить, и он вдруг
вспомнил, что, по крайней мере, не реже чем дважды в месяц у него возникало
такое желание, и довольно сильное.
-- Прекрати свистеть,-- вежливо обратился он к нему.-- Мы здесь
обсуждаем серьезные дела.
Макмагон свистеть прекратил, но все равно мистеру Гриммету очень
хотелось сейчас его уволить -- дать пинка под зад.
-- Времена нынче хорошими не назовешь,-- снова начал мистер Гриммет
ласково, убедительно, испытывая горячую ненависть к себе самому из-за
выбранной тактики: какого черта он тут ломается перед своим же служащим? --
Запомни, Макмагон,-- президента Кулиджа давно нет в Белом доме. Я последний
человек в мире, который способен себя скомпрометировать в отношении качества
напитков, но нельзя забывать, что мы люди деловые и к тому же сейчас на
дворе тридцать восьмой год.
-- Личный запас Тезинга,-- равнодушно сказал Макмагон,-- способен
навсегда испортить желудок здоровой лошади.
-- Муссолини! -- донесся до них возбужденный голос первого официанта из
глубины ресторана.-- Каждый день, когда иду по Бродвею,-- встречаю там сорок
пять актеров, которые куда лучше сыграли бы его роль.
-- Хочу сказать тебе одну вещь, Макмагон,-- снова подчеркнуто холодно
обратился к нему мистер Гриммет.-- Не забывай, что я владелец этого
ресторана.
Макмагон снова стал насвистывать арию из "Паяцев". Тезинг, приняв
мудрое решение, немного отодвинулся от стойки.
-- Меня больше всего интересуют деньги,-- не скрыл мистер Гриммет.--
Что скажешь, мистер Макмагон, если я распоряжусь продавать наш личный запас?
-- Скажу, мистер Гриммет, что все это дело бросаю -- раз и навсегда!
Мистер Гриммет, по-видимому, расстроенный его отказом, принялся
вытирать пот с лица, холодно уставившись на троицу официантов в дальнем углу
ресторана. На сей раз ни о чем не спорят, лишь так же холодно на него
смотрят.
-- Ну тебе-то что от этого? -- все больше распалялся против Макмагона
мистер Гриммет.-- Тебе-то какое дело до того, что мы станем разливать виски
другого сорта? Ты что, сам будешь его пить?
-- В моем баре, мистер Гриммет,-- спокойно ответил Макмагон, откладывая
в сторону стакан вместе с полотенцем и заглядывая боссу прямо в глаза,-- мы
предлагаем только высококачественные напитки.
-- Ну кто почувствует здесь разницу? -- Возмущенный Гриммет, соскочив с
высокого стула, энергично затоптался на месте.-- Что эти американцы смыслят
в крепких напитках? Ничего! Прочитай в любой книге на эту тему.
-- Совершенно верно,-- поддержал его тут же Тезинг с видом знатока.--
Неужели тебе неизвестно общее, широко распространенное мнение: американцы не
в состоянии отличить даже красное вино от заправленного хмельным солодом
молока с шоколадом?
-- В моем баре,-- упрямо повторил Макмагон, густо покраснев и опершись
широко разбросанными руками о стойку,-- я подаю гостям только лучшие
напитки,-- сам их и готовлю.
-- Осел упрямый! -- заорал мистер Гриммет.-- Настырный ирландец! Ты
назло все это делаешь, чтобы досадить мне, я знаю! Очень тебе хочется, чтобы
я потерял по семь долларов на каждом ящике виски, потому что ты меня
ненавидишь. Нужно глядеть истине в глаза!
-- Прошу вас, потише, не кричите на меня! -- спокойно осадил его
Макмагон, сохраняя полное самообладание.-- Позвольте мне напомнить вам о
двух вещах. Я работал у вас с тех пор, как отменили сухой закон, мистер
Гриммет. За это время сколько раз нам приходилось расширять ресторан из-за
наплыва посетителей?
-- У меня сейчас как-то не то настроение, чтобы заниматься историей,
Макмагон! -- снова кричал мистер Гриммет.-- Какой прок от бара, хоть и