-- Из Лос-Анджелеса просили меня перезвонить им как можно скорее,--
ровным тоном объяснил Макомбер.-- Хотят знать, что им с ним делать.
Избавиться от него желают, это точно. Орет, сообщили, во все горло целый
день. От этого постоянного истошного ора у всех осужденных в тюремном блоке
голова идет кругом. Так они сказали.
-- Да, мне нужен здесь такой, как он,-- признал шериф.-- Очень нужен.--
Надел ботинки и застегнул три верхние пуговицы на ширинке.
Вместе с Макомбером они пошли в контору.
-- Не съездить ли тебе в Лос-Анджелес? -- поинтересовался мимоходом
шериф у Макомбера.
Тот пожал плечами.
-- Кому-то же надо ехать.
-- Ах, мой добрый, старый Макомбер! -- саркастически воскликнул
шериф.-- Главная опора всей полиции, всегда хранивший ей неколебимую
верность.
-- Мне хорошо знакомо это дело,-- серьезно откликнулся Макомбер.-- Вся
изнанка, так сказать.
-- Учти: там полно смазливых девиц, я читал в газетах, и все мужчины,
даже такие толстые, как ты, должны уделять им внимание. Ты, конечно,
возьмешь с собой жену, Макомбер? -- И, ткнув его большим пальцем под ребра
через слой жира, засмеялся.
-- Кто-то все же должен туда поехать,-- с невозмутимым видом повторил
Макомбер.-- К тому же так хочется взглянуть на Голливуд. Сколько я читал о
нем!
Когда вошли в кабинет, второй помощник шерифа живо соскочил с
вращающегося стула и уступил место законному владельцу. Тот важно опустился
на него, опять расстегнув три верхние пуговицы на ширинке; открыл ящик,
вытащил гроссбух, дыша через широко открытый рот из-за угнетающей жары.-- Ну
скажите мне на милость, разве может нормальный человек жить в таком месте,
как это? -- Он с раздражением разглядывал раскрытый гроссбух.-- Ну вот, нет
ни пенни -- ни одного завалящего пенни; поездка в Ниди за этим Букером
исчерпала все наши фонды. Мы не получим теперь новых средств, по крайней
мере, два месяца. Замечательная у нас страна. Стоит схватить одного
мошенника -- и все, закрывай свой полицейский бизнес на целый сезон. Ну,
чего ты на меня так уставился, Макомбер?
-- Чтобы послать человека в Лос-Анджелес, потребуется не менее
девяноста долларов.-- Макомбер осторожно опустился на маленький стульчик.
-- У тебя они есть? -- осведомился шериф.
-- А ко мне какое это имеет отношение? -- спросил Макомбер.-- Речь об
известном преступнике.
-- Может, вам удастся,-- вмешался второй помощник,-- убедить
Лос-Анджелес подержать его там еще месяца два?
-- Да у меня, клянусь, работают копы с мозгами! -- подхватил шериф.--
Занимать ни у кого не придется -- приятно сознавать.-- И повернулся к
телефону.-- Ну-ка, соедините меня с Главным полицейским управлением в
Лос-Анджелесе.
-- Этим делом занимается полицейский по имени Свонсон,-- подсказал
Макомбер.-- Он ждет вашего звонка.
-- Попробуйте заставить их там, в Лос-Анджелесе, поймать убийцу,-- с
горечью посоветовал шериф,-- тогда увидите... Только и способны ловить таких
преступников, что грабят товарняки.
Пока шериф ожидал связи, Макомбер повернулся всем своим грузным телом,
с приклеившимися к покрытому желтым лаком стулу штанами, и выглянул через
окно на безлюдную улицу: она вся побелела на раскаленном солнце, а на
проезжей части то здесь, то там появляется и лопается на расплавленном жарой
асфальте отвратительный пузырь.
В эту минуту он всем своим нутром, под толстым слоем жира, ненавидел
этот Гэтлин, штат Нью-Мексико. Окраина пустыни, самое подходящее место для
больных туберкулезом. Вот уже двенадцать лет торчит он здесь, ходит дважды в
неделю в кино, слушает нудные разглагольствования жены -- он, такой жирный
человек. Если ты намерен умереть здесь, в Гэтлине,-- обязательно разжиреешь.
Двенадцать лет, размышлял он, двенадцать лет смотреть на эту безлюдную
улицу, где, может, и появится кто, но только в субботу. Он уже мысленно
представлял себе, как выходит из парикмахерской в Голливуде, как
непринужденно, словно мальчишка, ведет блондинку с осиной талией в бар,
выпивает пару пива, разговаривает с ней, смеется -- точно так, как
разговаривают и смеются миллионы людей вокруг. Там по улицам запросто ходят
такие знаменитости, как Грета Гарбо, Кэрол Ломбард, Алиса Фэй1. "Сара,--
торжественно сообщит он жене,-- мне нужно съездить в Лос-Анджелес, по делам
государственной важности. Не жди меня раньше чем через неделю".
-- Ну? -- шериф говорил в трубку.-- Ну, я спрашиваю! Это Лос-Анджелес?
Девяносто долларов, каких-то вшивых девяносто долларов... Он перестал
глазеть на улицу. Шериф произнес:
-- Хэлло! Это Свонсон?
Макомбер вдруг почувствовал, как у него задрожали ноги.
Сидеть на стульчике и слушать разговор шерифа по телефону терпения не
хватало. Он встал, медленно, через заднюю комнату прошел в туалет. В
кабинке, закрыв дверь на крючок, внимательно посмотрел на себя в зеркало.
Вот как, оказывается, он выглядит! Вот что сделали с ним двенадцать лет
службы, бесконечные препирательства с женой... В кабинет он вернулся с
абсолютно равнодушным видом.
-- Хорошо, хорошо,-- басил шериф в трубку,-- вы не можете держать его
два месяца. Знаю, что тюрьма переполнена. Что это противоречит конституции.
Знаю... Но я просил вас, умолял, ради Христа. Всего лишь мое предложение.
Мне очень жаль, что он орет как полоумный. Но разве я виноват в этом? Вы бы
и сами разорались, засади вас на пятнадцать лет в тюрьму. Только пока не
орите, не выходите из себя, ради Христа! Знаете, во что обойдется этот наш
телефонный разговор графству Гэтлин? В миллион долларов, никак не меньше!
Ладно, перезвоню. Хорошо, я сказал, хорошо! -- И положил трубку; посидел с
усталым видом, разглядывая свою расстегнутую наполовину ширинку; вздохнув,
привел брюки в порядок.-- Ну и город, этот Лос-Анджелес! -- с укором покачал
головой.-- Меня так и подмывало послать его к черту! Зачем мне волноваться,
гробить свое сердце, приближать себя к могиле из-за какого-то негодяя,
который проник в товарный вагон?
-- Речь идет об известном преступнике,-- осторожно настаивал
Макомбер.-- У нас его дело, мы все о нем знаем.-- Он старался говорить не
выказывая волнения, но голос у него слегка дрожал.-- Правосудие есть
правосудие!
Шериф печально поглядел на него.
-- Глас совести. Шериф, Макомбер, не имеет ничего против. Готов дать
зеленый свет.
-- Ну а мне-то что? Просто я хочу закрыть дело, вот и все.
Шериф снова повернулся к телефону.
-- Ну-ка, соедините меня с финансовым управлением графства. Да, с
казначеем.-- Он сидел, прижав трубку к мясистому уху и поглядывая на
Макомбера.
Макомбер подошел к двери, снова выглянул на улицу: в окне его дома,
через дорогу,-- жена. Сидит, облокотившись на подоконник, с полных ее рук
срываются крупные капли пота... Он отвернулся.
Далекий, еле доносящийся голос шерифа -- разговаривает с казначеем
графства. А вот голос казначея отлично слышен в трубке -- становится все
громче, уже какой-то механический.
-- Все только и тратят деньги! -- визжал он в приступе гнева.-- Никто
их не приносит, только все тратят! Буду счастлив, если к концу месяца
наскребу себе на зарплату. А вам вдруг потребовалось девяносто долларов на
увеселительную поездку в Лос-Анджелес, чтобы доставить оттуда ворюгу,
который спер на девять долларов подержанных товаров! Да черт с ним! Повторяю
-- черт с ним!
Макомбер поспешил засунуть руки в карманы, чтобы никто не заметил, как
жилы у него вздулись от возмущения,-- этот казначей еще бросает трубки... С
равнодушным видом он смотрел, как шериф осторожно положил трубку на место.
-- Вот, Макомбер.-- Шериф чувствовал на себе пристальный, обвиняющий
взгляд подчиненного.-- Боюсь, Джоан Кроуфорд придется и в этом году обойтись
в Голливуде без вас!
-- Наверняка на киностудиях объявят по этому случаю траур,-- съязвил
второй заместитель.
-- Лично я в этом совершенно не заинтересован.-- Макомбер старался не
терять самообладания.-- Боюсь только, кое-кто от души посмеется, узнав, что
по приказу шерифа известный преступник отпущен на свободу, будучи уже
задержанным.
Шериф резко вскочил со стула.
-- Ну и что ты предлагаешь? Что, по-твоему, я должен сделать? -- Он
закипал негодованием.-- Может, самому напечатать девяносто долларов? Или
поговорить с властями штата Нью-Мексико?
-- Это не мое дело,-- холодно возразил Макомбер.-- Просто мне казалось,
не имеем мы права давать преступникам возможность посмеяться над правосудием
здесь, в Нью-Мексико.
-- Ладно, согласен! -- заорал шериф.-- Ну, предприниму что-нибудь! Иди,
действуй! Я должен перезвонить им не раньше шести. В твоем распоряжении три
часа, чтобы восстановить справедливость, чтобы восторжествовало правосудие!
Я умываю руки.-- И снова уселся, расстегнул три пуговицы на ширинке, положил
ноги на крышку стола.-- Если тебе так дорога полицейская честь -- устраивай
все сам, как хочешь.
Макомбер вышел из кабинета.
Снова миновал свой дом, направляясь к конторе окружного прокурора.
Дородная его жена все еще видна в окне, на подоконнике, и с ее толстых рук
все так же скатываются крупные капли пота... Равнодушными глазами она
смотрела на мужа, когда он с отрешенным видом проходил мимо; он так же -- на
нее. Супруги не обменялись ни единым словом, не подарили друг другу и тени
улыбки. К чему все эти слова, улыбки? До чего надоели друг другу за
последние двенадцать лет -- ни к каким речам не тянет, да еще в служебное
время. С важным видом он прошагал мимо нее, чувствуя, как все больше
накаляются от жары подошвы ботинок, как усталость охватывает его толстые
ноги, поднимаясь до самого таза. В Голливуде совсем другое дело: там он шел
бы не как толстый, грузный человек, с одышкой, а твердой, легкой походкой,
прислушиваясь к привлекательному, зовущему постукиванию женских высоких
каблучков -- их там на улицах не счесть... Немного он прошагал с закрытыми
глазами, потом резко свернул на главную улицу Гэтлина, штат Нью-Мексико.
Приблизился к громадному зданию в греческом стиле, построенному для
графства Гэтлин. В тихих мраморных холлах так прохладно даже в эту адскую
жару, в разгар дня; он все оглядывался, чуть слышно повторяя:
-- Девяносто долларов! Девяносто вонючих долларов!
Перед дверью с табличкой "Окружной прокурор" остановился, постоял
несколько секунд, чувствуя, как нарастает возбуждение -- и тут же спадает,
словно морская волна. Открывая дверь, почувствовал, что круглая ручка
повлажнела от его потной ладони. Вошел в вестибюль небрежно, стараясь
выглядеть как человек, выполняющий вовсе не личное, а важное государственное
дело.
Дверь в кабинет прокурора чуть приоткрыта: через щель он увидел его
жену -- стоит перед ним вся в слезах, а он ее уговаривает:
-- Ради Бога, Кэрол, неужели ты такая бессердечная? Разве я создаю
впечатление человека, набитого деньгами? Ну, отвечай: похож я на толстосума?
-- Мне ведь ничего особенного не нужно,-- упрямо канючила она.-- Речь о
коротеньких каникулах -- всего три недели, не больше. Я уже не в силах
выносить эту жару -- здесь горячее, чем в преисподней! Проведу здесь еще
неделю -- так просто лягу и умру. Ты этого хочешь? Чтобы я легла и умерла?
Принуждаешь меня жить в этом аду, так, выходит, мне и умирать здесь? -- И
вновь дала волю слезам, потряхивая красивыми белокурыми кудрями.
-- Ладно, успокойся,-- смилостивился окружной прокурор.-- О'кей, Кэрол.
Давай, действуй! Иди домой, собирай вещи. Только прекрати реветь -- ради
всех святых, прекрати!
Она бросилась к мужу, чмокнула в щеку и выбежала из кабинета, пронесясь
мимо Макомбера. Прокурор опередил ее, открыв перед ней двери в вестибюле.
Она вновь поцеловала его в щеку, каблучки застучали по мраморному холлу...
Закрыв дверь, прокурор устало прислонился к ней спиной.
-- В Висконсин ей нужно,-- объяснил он Макомберу.-- У нее там знакомые.
Ну, там большие озера, прохлада... А вам что угодно?
Макомбер все объяснил ему -- о Брисбейне и Лос-Анджелесе, о
растраченных фондах шерифа и о том, как отнесся к ним казначей графства.
Окружной прокурор, присев на скамью у стены, слушал его с низко опущенной
головой.
-- Ну а от меня что требуется? -- поинтересовался он, когда Макомбер
закончил.
-- Этот Брисбейн -- опасный преступник: он должен провести ближайших
пятнадцать лет за решеткой, никакого сомнения,-- если только мы его доставим
сюда. И известный преступник. В конце концов, нельзя же экономить каких-то
девяносто долларов на правосудии. Если вы что-то скажете от своего имени,
заявите протест...
Окружной прокурор все еще сидел на скамье не поднимая головы, руки
безвольно сложены на коленях.
-- Послушайте, все здесь только и мечтают, как бы потратить деньги,
уехать куда угодно, куда глаза глядят, только не оставаться в этом ужасном
Гэтлине, штат Нью-Мексико. Знаете ли вы, сколько стоит, например, отправить
мою жену в Висконсин на три недели? Триста долларов! Можете себе
представить?
-- Но здесь совсем другое дело,-- мягко и спокойно, веско, как ему
казалось, возразил Макомбер.-- Это касается вашей репутации -- стопроцентное
осуждение.
-- Что вы имеете против моей репутации? -- поднялся окружной
прокурор.-- Она у меня безупречна. Я уже добился осуждения по этому делу.
Чего же вы еще от меня хотите? Чтобы я до конца своей жизни отправлял
преступников в тюрьмы за пустяковую кражу стоимостью девять долларов?
-- Вам стоит лишь сказать два слова казначею...-- Макомбер поплелся за
ним, когда тот устремился от него прочь, к своему кабинету.
-- Если казначей графства умеет экономить средства, то я готов прямо
заявить: "Вот такой человек нам и нужен!" Кто-то же должен экономить, а не
тратить попусту деньги. Еще и другим заниматься, не только следить за
порядком на железнодорожном транспорте...
-- Это серьезный прецедент -- осужденный человек.-- Макомбер невольно
повысил голос.
-- Послушайте, оставьте меня в покое! -- резко бросил окружной
прокурор.-- Я ужасно устал! -- И скрылся в кабинете, плотно прикрыв за собой
двери.
-- Сукин ты сын, негодяй! -- зашипел Макомбер чуть слышно, обращаясь к
двери "под дуб"; заскрежетал зубами и выскочил в мраморный холл.
У фарфорового фонтанчика поймал ртом холодную струйку воды. Во рту у
него пересохло, песок скрипел на зубах, и пахнет этот песок как-то странно
-- прогорклый запах...
Из офиса прокурора он вышел на прижигающий подметки асфальт, едва
волоча ноги. А тут еще живот давит на пояс брюк, неловко, неудобно и чуть не
тошнит, как вспомнишь обед, приготовленный женой. В Голливуде совсем другое
дело: сиди себе в ресторане, где едят знаменитости и звезды, даже не глядя
на цены в меню; заказывают легкие французские блюда; приносят их официанты
под серебряными крышками, а вина -- в охлажденных бутылках, в ведерках со
льдом. И всего-то нужно каких-то девяносто паршивых долларов! Весь в поту,
стараясь держаться под дающими тень полотняными маркизами1 витрин, он
напрягал мозг, соображая, что можно предпринять в такой ситуации.
"Черт бы все это побрал! Черт бы побрал!" -- ругался он про себя -- ни
одной светлой мысли в голову, как назло, не приходило.
Можно ли себе представить -- всю оставшуюся жизнь провести здесь, в
Гэтлине, штат Нью-Мексико, не иметь никакой возможности выбраться отсюда
даже на короткое время, схватить глоток свежего, прохладного воздуха,
испытать пусть кратковременную радость... От непосильных размышлений
заломило в затылке. Вдруг его осенило: большими шагами он выбрался из
спасительной тени и поднялся на крыльцо, ведущее в помещение местной
гэтлинской газеты "Геральд".
Редактор сидел за большим письменным столом, покрытым толстым слоем
пыли, и устало черкал толстым синим карандашом по длинному белому листу
испещренного пометками свежего оттиска. Он рассеянно выслушал Макомбера,
время от времени орудуя своим инструментом.
-- Мы могли бы рассказать об электорате Гэтлина,-- быстро говорил
Макомбер, наклонившись над редакторским столом.-- Посмотрите, какие люди
служат простому народу. Не обойдите вниманием собственников, объясните,
какой защиты и помощи они вправе ожидать от шерифа графства, от окружного
прокурора, казначея графства, то есть от тех, кого они-то и избрали на эти
посты. Наверняка интересно будет вашим читателям. Например: почему
преступники, совершившие правонарушения в нашем графстве, свободно
разгуливают по улицам города и плюют на всех стражей и защитников закона? На
вашем месте я написал бы убойную статью -- что-то вроде редакционной. За
девяносто вшивых долларов. Стоит лишь появиться вот такому нелицеприятному
общественному мнению в вашей газете -- и уже завтра шериф наверняка отправит
своего человека за преступником в Лос-Анджелес.
-- Так.-- Бегающий редакторский синий карандаш провел три размашистые
черты поперек листа.-- Почему бы вам, Макомбер, не заняться своими прямыми
обязанностями -- третьего помощника шерифа?
-- Не забывайте -- вы газета партийная! -- угрожающе наступал
Макомбер.-- В этом все дело. Вы, демократы, промолчите в тряпочку, если,
скажем, городской политик-демократ станет разъезжать по главной улице в
роскошном лимузине. Дело в том, что вся ваша организация пронизана
коррупцией.
-- Совершенно верно,-- согласился редактор,-- вы попали прямо в точку!
-- И вновь стал водить синим карандашом по листу.
-- Ах во-от оно что-о! -- протянул Макомбер, поворачиваясь к двери.--
Ну и ради Бога!
-- Вся беда ваша,-- назидательно произнес редактор,-- заключается в
том, что вы постоянно недоедаете. Вам нужно обеспечить хорошее питание.-- И
нацелил острие карандаша на какую-то фразу.
Третий помощник шерифа ретировался, с грохотом захлопнув за собой
дверь, и со скучным видом побрел по улице, не обращая уже прежнего внимания
на удушающую жару. Миновав свой дом, он направился прямо в офис. Жена все
еще у окна, тщетно высматривает хоть кого-нибудь на улице, где почти никогда
никого не бывает, разве что по субботам.
Макомбер уставился на нее с другой стороны улицы, испытывая резь в
глазах.
-- И это все, что тебе остается? -- зло выпалил он.-- Целый день сидеть
у окна?
Она ничего ему не ответила и, бросив на него рассеянный, безучастный
взор, вновь устремила его в дальний конец улицы.
В кабинете шерифа Макомбер тяжело опустился на стул. Шериф все еще на
месте. Сидит, положив ноги на край стола.
-- Ну что? -- спросил он.
-- Да черт с ними со всеми! -- в сердцах выругался Макомбер, вытирая
пот с лица цветным носовым платком.-- Не понимаю, с какого бока меня все это
касается?! -- Расшнуровал ботинки и оперся спиной на стул.
Шериф стал звонить по телефону в Лос-Анджелес.
-- Свонсон? -- кричал он в трубку.-- Говорит шериф Хэдли из Гэтлина,
штат Нью-Мексико.-- Пойдите и уговорите Брисбейна, чтобы прекратил плакать и
орать! Выпустите его на свободу! Мы за ним не приедем. У нас на это нет
времени. Благодарю вас.-- И радостно вздохнул, как человек, довольный, что
завершил свой рабочий день.-- Я иду домой, обедать.
-- Ступай и ты,-- обратился к Макомберу второй помощник.-- Я за вас
подежурю.
-- Да ничего,-- отказался Макомбер.-- Я не очень голоден.
-- О'кей, в таком случае я пойду,-- поднялся второй помощник.-- Ну
пока, Макомбер.-- И вышел, насвистывая веселенький мотивчик.
Третий помощник плюхнулся всем своим грузным телом на вращающийся стул
шерифа, не снимая расшнурованных ботинок. Откинувшись на мягкую спинку,
опять впился глазами в плакатик: "Разыскивается совершивший убийство...
...Четыреста долларов". Теперь эти строчки освещало яркое солнце. Он
просунул ноги в мусорную корзину и беззлобно произнес:
-- Будь ты проклят, Уолтер Купер!
Зазвонил звонок, и я подошел к окну, чтобы посмотреть, кто там.
-- Ни в коем случае не вздумай открывать! -- крикнул мне отец.-- Может,
это принесли повестку в суд.
-- Кто же разносит повестки по воскресеньям? -- напомнил я ему,
осторожно раздвигая шторы.
-- В любом случае не открывай.
Отец вошел в гостиную. Со сборщиком налогов он не умел обращаться: на
него обычно наседали, угрожали, и ему, перепуганному насмерть, приходилось
давать самые несбыточные обещания, клятвенно убеждать, что он обязательно
заплатит, заплатит очень скоро, но никогда так и не платил. Те снова
являлись к нему, и начиналась прежняя сцена,-- его поносили на чем свет
стоит. Если отец был дома один, то дверь никогда не открывал, даже не
интересовался, кто пришел. Просто сидел на кухне с газетой в руках, а
колокольчик разрывался прямо у него над головой. Не открывал даже
почтальону. Колокольчик звякнул снова.
-- Черт бы тебя подрал! -- в сердцах выругался я.-- Да это какая-то
старуха, почтенная леди. По-моему, предлагает что-то на продажу. Можно
открыть, ничего страшного.
-- Для чего? -- спокойно спросил отец.-- Что мы можем купить, если у
нас нет денег?
Но я все же открыл. Как только я резко отворил дверь, эта маленькая
леди ловко, одним прыжком, вскочила в коридор. Руки у нее сильно дрожали --
пухленькие, маленькие ручки, без перчаток.
-- Меня зовут миссис Шапиро,-- отрекомендовалась она, ожидая нашей
реакции.
Я ждал, что будет дальше. Она попыталась неловко улыбнуться. Я с
суровым видом ждал, что она скажет. У ворот бедняков редко появляются
дружески расположенные к ним незнакомцы. Мне было тогда семнадцать, и я уже
отлично знал, что, раз забренчал звонок, значит, за дверью стоит
представитель либо электрокомпании "Эдисон", либо "Бруклин боро гэз
компани", который исполнен решимости немедленно отключить нам электричество
или газ.
Миссис Шапиро, ссутулившись, в своем коротеньком, неказистом пальтишке,
вошла в комнату.
-- У меня есть вторичная закладная,-- сообщила она.
Я все молчал, сохраняя строгий вид. Ну вот, еще один враг пожаловал.
Умоляющим жестом она протянула свою пухленькую, холодную ручку.
-- Нельзя ли поговорить с вашим отцом?
Отец уже давно ретировался на кухню с "Санди таймс" в руках и теперь
твердо надеялся, что никакая сила на свете не оторвет его от мирной газетной
стихии.
-- Пап! -- позвал я его.
Услышал, как он тяжело вздохнул, зашелестел газетой, отрываясь от
чтения передовицы. Я закрыл за миссис Шапиро дверь. Вошел в комнату отец,
протирая тряпочкой стекла очков и неприкрыто жалея, что пришлось покинуть
свое надежное пристанище -- кухню.
-- Пап, это миссис Шапиро,-- представил я.-- У нее есть вторичная
закладная...
-- Ну да, совершенно верно,-- порывисто подтвердила она.
И в это мгновение будто вся посветлела,-- тон у нее был мягкий, она
явно была смущена причиненным беспокойством. У нее на чулках, на толстых
ножках, спустилось несколько петель, а разбитые туфли много повидали на
своем коротком веку.
-- Я пришла к вам потому, что...
-- Да-да.-- Отец, как всегда, строил из себя делового человека,-- вечно
это демонстрировал перед сборщиками платы по счетам, но тут же утрачивал,
стоило им начать привычные угрозы в его адрес.-- Да, конечно, минутку. Я
позову жену... она куда больше меня знает обо всем этом... Ах... Элен! Элен!
Мать спустилась с лестницы, убирая на ходу волосы.
-- Вот -- миссис Шапиро,-- объявил отец.-- У нее есть вторичная
закладная...
-- Вот как все произошло,-- начала миссис Шапиро, подходя поближе к
моей матери.-- В двадцать девятом году я...
-- Не угодно ли вам присесть? -- указала мать на стул, бросив ледяной
взгляд на отца; губы плотно сжались.
Мать всегда с презрением относилась к отцу, считая его недотепой,
особенно когда он оказывался не на высоте и не мог отвадить от дома
свидетелей нашей нищеты.
Миссис Шапиро присела на самый кончик стула и чуть подалась вперед,
плотно сдвинув коленки.
-- Залоговая стоимость вторичной закладной восемьсот долларов,--
молвила она.
Мы все сидели молча, не двигаясь с места. Тишина, конечно, действовала
на нервы миссис Шапиро, но она все равно продолжала. Когда говорила, ее
полные сероватые щеки постоянно дергались.
-- Восемьсот долларов -- это куча денег!
Мы не стали ее разубеждать.
-- В двадцать девятом году,-- рассказывала миссис Шапиро,-- у меня было
восемь тысяч долларов.-- И посмотрела на наши лица, пытаясь удостовериться,
нет ли на них выражения жалости, зависти или чего-то еще.
Но мы сидели с абсолютно равнодушными лицами, свойственными людям,
которые давно привыкли располагать большими деньгами.
-- Восемь тысяч долларов! Вы только представьте себе! Я зарабатывала их
всю жизнь. У меня была овощная лавка. Вы знаете, овощи -- продукт дорогой,
скоропортящийся, и всегда найдется конкурент, который норовит продать точно
такие куда дешевле, чем вы...
-- Да,-- согласилась с ней мать.-- Овощи сейчас стоят очень дорого.
Вчера только мне пришлось заплатить двадцать центов за кочан цветной
капусты...
-- Ну и для чего ты это сделала? -- вмешался отец.-- Я, например, не
люблю цветную капусту. Обычная капуста, что в ней такого особенного?
-- Мой муж, мистер Шапиро, два года умирал от рака.-- Миссис Шапиро
старалась, по-видимому, заинтересовать нас.-- У меня тогда было восемь тысяч
долларов. Я страдала ревматизмом, постоянно высокое кровяное давление, и я
не могла больше возиться в лавке.-- Вновь внимательно оглядела наши лица,
надеясь уловить на них хоть каплю сочувствия.-- Тогда я сняла восемь тысяч
долларов со своего банковского счета и отправилась к мистеру Майеру. Я
сказала ему: "Мистер Майер, вы большой человек, у вас превосходная
репутация. Я хочу передать вам свои сбережения несчастной вдовы. Не могли бы
вы вложить куда-нибудь мои деньги, чтобы я могла спокойно дожить до смерти
на свои проценты? Мне много не требуется, мистер Майер,-- сказала я ему,--
ровным тоном объяснил Макомбер.-- Хотят знать, что им с ним делать.
Избавиться от него желают, это точно. Орет, сообщили, во все горло целый
день. От этого постоянного истошного ора у всех осужденных в тюремном блоке
голова идет кругом. Так они сказали.
-- Да, мне нужен здесь такой, как он,-- признал шериф.-- Очень нужен.--
Надел ботинки и застегнул три верхние пуговицы на ширинке.
Вместе с Макомбером они пошли в контору.
-- Не съездить ли тебе в Лос-Анджелес? -- поинтересовался мимоходом
шериф у Макомбера.
Тот пожал плечами.
-- Кому-то же надо ехать.
-- Ах, мой добрый, старый Макомбер! -- саркастически воскликнул
шериф.-- Главная опора всей полиции, всегда хранивший ей неколебимую
верность.
-- Мне хорошо знакомо это дело,-- серьезно откликнулся Макомбер.-- Вся
изнанка, так сказать.
-- Учти: там полно смазливых девиц, я читал в газетах, и все мужчины,
даже такие толстые, как ты, должны уделять им внимание. Ты, конечно,
возьмешь с собой жену, Макомбер? -- И, ткнув его большим пальцем под ребра
через слой жира, засмеялся.
-- Кто-то все же должен туда поехать,-- с невозмутимым видом повторил
Макомбер.-- К тому же так хочется взглянуть на Голливуд. Сколько я читал о
нем!
Когда вошли в кабинет, второй помощник шерифа живо соскочил с
вращающегося стула и уступил место законному владельцу. Тот важно опустился
на него, опять расстегнув три верхние пуговицы на ширинке; открыл ящик,
вытащил гроссбух, дыша через широко открытый рот из-за угнетающей жары.-- Ну
скажите мне на милость, разве может нормальный человек жить в таком месте,
как это? -- Он с раздражением разглядывал раскрытый гроссбух.-- Ну вот, нет
ни пенни -- ни одного завалящего пенни; поездка в Ниди за этим Букером
исчерпала все наши фонды. Мы не получим теперь новых средств, по крайней
мере, два месяца. Замечательная у нас страна. Стоит схватить одного
мошенника -- и все, закрывай свой полицейский бизнес на целый сезон. Ну,
чего ты на меня так уставился, Макомбер?
-- Чтобы послать человека в Лос-Анджелес, потребуется не менее
девяноста долларов.-- Макомбер осторожно опустился на маленький стульчик.
-- У тебя они есть? -- осведомился шериф.
-- А ко мне какое это имеет отношение? -- спросил Макомбер.-- Речь об
известном преступнике.
-- Может, вам удастся,-- вмешался второй помощник,-- убедить
Лос-Анджелес подержать его там еще месяца два?
-- Да у меня, клянусь, работают копы с мозгами! -- подхватил шериф.--
Занимать ни у кого не придется -- приятно сознавать.-- И повернулся к
телефону.-- Ну-ка, соедините меня с Главным полицейским управлением в
Лос-Анджелесе.
-- Этим делом занимается полицейский по имени Свонсон,-- подсказал
Макомбер.-- Он ждет вашего звонка.
-- Попробуйте заставить их там, в Лос-Анджелесе, поймать убийцу,-- с
горечью посоветовал шериф,-- тогда увидите... Только и способны ловить таких
преступников, что грабят товарняки.
Пока шериф ожидал связи, Макомбер повернулся всем своим грузным телом,
с приклеившимися к покрытому желтым лаком стулу штанами, и выглянул через
окно на безлюдную улицу: она вся побелела на раскаленном солнце, а на
проезжей части то здесь, то там появляется и лопается на расплавленном жарой
асфальте отвратительный пузырь.
В эту минуту он всем своим нутром, под толстым слоем жира, ненавидел
этот Гэтлин, штат Нью-Мексико. Окраина пустыни, самое подходящее место для
больных туберкулезом. Вот уже двенадцать лет торчит он здесь, ходит дважды в
неделю в кино, слушает нудные разглагольствования жены -- он, такой жирный
человек. Если ты намерен умереть здесь, в Гэтлине,-- обязательно разжиреешь.
Двенадцать лет, размышлял он, двенадцать лет смотреть на эту безлюдную
улицу, где, может, и появится кто, но только в субботу. Он уже мысленно
представлял себе, как выходит из парикмахерской в Голливуде, как
непринужденно, словно мальчишка, ведет блондинку с осиной талией в бар,
выпивает пару пива, разговаривает с ней, смеется -- точно так, как
разговаривают и смеются миллионы людей вокруг. Там по улицам запросто ходят
такие знаменитости, как Грета Гарбо, Кэрол Ломбард, Алиса Фэй1. "Сара,--
торжественно сообщит он жене,-- мне нужно съездить в Лос-Анджелес, по делам
государственной важности. Не жди меня раньше чем через неделю".
-- Ну? -- шериф говорил в трубку.-- Ну, я спрашиваю! Это Лос-Анджелес?
Девяносто долларов, каких-то вшивых девяносто долларов... Он перестал
глазеть на улицу. Шериф произнес:
-- Хэлло! Это Свонсон?
Макомбер вдруг почувствовал, как у него задрожали ноги.
Сидеть на стульчике и слушать разговор шерифа по телефону терпения не
хватало. Он встал, медленно, через заднюю комнату прошел в туалет. В
кабинке, закрыв дверь на крючок, внимательно посмотрел на себя в зеркало.
Вот как, оказывается, он выглядит! Вот что сделали с ним двенадцать лет
службы, бесконечные препирательства с женой... В кабинет он вернулся с
абсолютно равнодушным видом.
-- Хорошо, хорошо,-- басил шериф в трубку,-- вы не можете держать его
два месяца. Знаю, что тюрьма переполнена. Что это противоречит конституции.
Знаю... Но я просил вас, умолял, ради Христа. Всего лишь мое предложение.
Мне очень жаль, что он орет как полоумный. Но разве я виноват в этом? Вы бы
и сами разорались, засади вас на пятнадцать лет в тюрьму. Только пока не
орите, не выходите из себя, ради Христа! Знаете, во что обойдется этот наш
телефонный разговор графству Гэтлин? В миллион долларов, никак не меньше!
Ладно, перезвоню. Хорошо, я сказал, хорошо! -- И положил трубку; посидел с
усталым видом, разглядывая свою расстегнутую наполовину ширинку; вздохнув,
привел брюки в порядок.-- Ну и город, этот Лос-Анджелес! -- с укором покачал
головой.-- Меня так и подмывало послать его к черту! Зачем мне волноваться,
гробить свое сердце, приближать себя к могиле из-за какого-то негодяя,
который проник в товарный вагон?
-- Речь идет об известном преступнике,-- осторожно настаивал
Макомбер.-- У нас его дело, мы все о нем знаем.-- Он старался говорить не
выказывая волнения, но голос у него слегка дрожал.-- Правосудие есть
правосудие!
Шериф печально поглядел на него.
-- Глас совести. Шериф, Макомбер, не имеет ничего против. Готов дать
зеленый свет.
-- Ну а мне-то что? Просто я хочу закрыть дело, вот и все.
Шериф снова повернулся к телефону.
-- Ну-ка, соедините меня с финансовым управлением графства. Да, с
казначеем.-- Он сидел, прижав трубку к мясистому уху и поглядывая на
Макомбера.
Макомбер подошел к двери, снова выглянул на улицу: в окне его дома,
через дорогу,-- жена. Сидит, облокотившись на подоконник, с полных ее рук
срываются крупные капли пота... Он отвернулся.
Далекий, еле доносящийся голос шерифа -- разговаривает с казначеем
графства. А вот голос казначея отлично слышен в трубке -- становится все
громче, уже какой-то механический.
-- Все только и тратят деньги! -- визжал он в приступе гнева.-- Никто
их не приносит, только все тратят! Буду счастлив, если к концу месяца
наскребу себе на зарплату. А вам вдруг потребовалось девяносто долларов на
увеселительную поездку в Лос-Анджелес, чтобы доставить оттуда ворюгу,
который спер на девять долларов подержанных товаров! Да черт с ним! Повторяю
-- черт с ним!
Макомбер поспешил засунуть руки в карманы, чтобы никто не заметил, как
жилы у него вздулись от возмущения,-- этот казначей еще бросает трубки... С
равнодушным видом он смотрел, как шериф осторожно положил трубку на место.
-- Вот, Макомбер.-- Шериф чувствовал на себе пристальный, обвиняющий
взгляд подчиненного.-- Боюсь, Джоан Кроуфорд придется и в этом году обойтись
в Голливуде без вас!
-- Наверняка на киностудиях объявят по этому случаю траур,-- съязвил
второй заместитель.
-- Лично я в этом совершенно не заинтересован.-- Макомбер старался не
терять самообладания.-- Боюсь только, кое-кто от души посмеется, узнав, что
по приказу шерифа известный преступник отпущен на свободу, будучи уже
задержанным.
Шериф резко вскочил со стула.
-- Ну и что ты предлагаешь? Что, по-твоему, я должен сделать? -- Он
закипал негодованием.-- Может, самому напечатать девяносто долларов? Или
поговорить с властями штата Нью-Мексико?
-- Это не мое дело,-- холодно возразил Макомбер.-- Просто мне казалось,
не имеем мы права давать преступникам возможность посмеяться над правосудием
здесь, в Нью-Мексико.
-- Ладно, согласен! -- заорал шериф.-- Ну, предприниму что-нибудь! Иди,
действуй! Я должен перезвонить им не раньше шести. В твоем распоряжении три
часа, чтобы восстановить справедливость, чтобы восторжествовало правосудие!
Я умываю руки.-- И снова уселся, расстегнул три пуговицы на ширинке, положил
ноги на крышку стола.-- Если тебе так дорога полицейская честь -- устраивай
все сам, как хочешь.
Макомбер вышел из кабинета.
Снова миновал свой дом, направляясь к конторе окружного прокурора.
Дородная его жена все еще видна в окне, на подоконнике, и с ее толстых рук
все так же скатываются крупные капли пота... Равнодушными глазами она
смотрела на мужа, когда он с отрешенным видом проходил мимо; он так же -- на
нее. Супруги не обменялись ни единым словом, не подарили друг другу и тени
улыбки. К чему все эти слова, улыбки? До чего надоели друг другу за
последние двенадцать лет -- ни к каким речам не тянет, да еще в служебное
время. С важным видом он прошагал мимо нее, чувствуя, как все больше
накаляются от жары подошвы ботинок, как усталость охватывает его толстые
ноги, поднимаясь до самого таза. В Голливуде совсем другое дело: там он шел
бы не как толстый, грузный человек, с одышкой, а твердой, легкой походкой,
прислушиваясь к привлекательному, зовущему постукиванию женских высоких
каблучков -- их там на улицах не счесть... Немного он прошагал с закрытыми
глазами, потом резко свернул на главную улицу Гэтлина, штат Нью-Мексико.
Приблизился к громадному зданию в греческом стиле, построенному для
графства Гэтлин. В тихих мраморных холлах так прохладно даже в эту адскую
жару, в разгар дня; он все оглядывался, чуть слышно повторяя:
-- Девяносто долларов! Девяносто вонючих долларов!
Перед дверью с табличкой "Окружной прокурор" остановился, постоял
несколько секунд, чувствуя, как нарастает возбуждение -- и тут же спадает,
словно морская волна. Открывая дверь, почувствовал, что круглая ручка
повлажнела от его потной ладони. Вошел в вестибюль небрежно, стараясь
выглядеть как человек, выполняющий вовсе не личное, а важное государственное
дело.
Дверь в кабинет прокурора чуть приоткрыта: через щель он увидел его
жену -- стоит перед ним вся в слезах, а он ее уговаривает:
-- Ради Бога, Кэрол, неужели ты такая бессердечная? Разве я создаю
впечатление человека, набитого деньгами? Ну, отвечай: похож я на толстосума?
-- Мне ведь ничего особенного не нужно,-- упрямо канючила она.-- Речь о
коротеньких каникулах -- всего три недели, не больше. Я уже не в силах
выносить эту жару -- здесь горячее, чем в преисподней! Проведу здесь еще
неделю -- так просто лягу и умру. Ты этого хочешь? Чтобы я легла и умерла?
Принуждаешь меня жить в этом аду, так, выходит, мне и умирать здесь? -- И
вновь дала волю слезам, потряхивая красивыми белокурыми кудрями.
-- Ладно, успокойся,-- смилостивился окружной прокурор.-- О'кей, Кэрол.
Давай, действуй! Иди домой, собирай вещи. Только прекрати реветь -- ради
всех святых, прекрати!
Она бросилась к мужу, чмокнула в щеку и выбежала из кабинета, пронесясь
мимо Макомбера. Прокурор опередил ее, открыв перед ней двери в вестибюле.
Она вновь поцеловала его в щеку, каблучки застучали по мраморному холлу...
Закрыв дверь, прокурор устало прислонился к ней спиной.
-- В Висконсин ей нужно,-- объяснил он Макомберу.-- У нее там знакомые.
Ну, там большие озера, прохлада... А вам что угодно?
Макомбер все объяснил ему -- о Брисбейне и Лос-Анджелесе, о
растраченных фондах шерифа и о том, как отнесся к ним казначей графства.
Окружной прокурор, присев на скамью у стены, слушал его с низко опущенной
головой.
-- Ну а от меня что требуется? -- поинтересовался он, когда Макомбер
закончил.
-- Этот Брисбейн -- опасный преступник: он должен провести ближайших
пятнадцать лет за решеткой, никакого сомнения,-- если только мы его доставим
сюда. И известный преступник. В конце концов, нельзя же экономить каких-то
девяносто долларов на правосудии. Если вы что-то скажете от своего имени,
заявите протест...
Окружной прокурор все еще сидел на скамье не поднимая головы, руки
безвольно сложены на коленях.
-- Послушайте, все здесь только и мечтают, как бы потратить деньги,
уехать куда угодно, куда глаза глядят, только не оставаться в этом ужасном
Гэтлине, штат Нью-Мексико. Знаете ли вы, сколько стоит, например, отправить
мою жену в Висконсин на три недели? Триста долларов! Можете себе
представить?
-- Но здесь совсем другое дело,-- мягко и спокойно, веско, как ему
казалось, возразил Макомбер.-- Это касается вашей репутации -- стопроцентное
осуждение.
-- Что вы имеете против моей репутации? -- поднялся окружной
прокурор.-- Она у меня безупречна. Я уже добился осуждения по этому делу.
Чего же вы еще от меня хотите? Чтобы я до конца своей жизни отправлял
преступников в тюрьмы за пустяковую кражу стоимостью девять долларов?
-- Вам стоит лишь сказать два слова казначею...-- Макомбер поплелся за
ним, когда тот устремился от него прочь, к своему кабинету.
-- Если казначей графства умеет экономить средства, то я готов прямо
заявить: "Вот такой человек нам и нужен!" Кто-то же должен экономить, а не
тратить попусту деньги. Еще и другим заниматься, не только следить за
порядком на железнодорожном транспорте...
-- Это серьезный прецедент -- осужденный человек.-- Макомбер невольно
повысил голос.
-- Послушайте, оставьте меня в покое! -- резко бросил окружной
прокурор.-- Я ужасно устал! -- И скрылся в кабинете, плотно прикрыв за собой
двери.
-- Сукин ты сын, негодяй! -- зашипел Макомбер чуть слышно, обращаясь к
двери "под дуб"; заскрежетал зубами и выскочил в мраморный холл.
У фарфорового фонтанчика поймал ртом холодную струйку воды. Во рту у
него пересохло, песок скрипел на зубах, и пахнет этот песок как-то странно
-- прогорклый запах...
Из офиса прокурора он вышел на прижигающий подметки асфальт, едва
волоча ноги. А тут еще живот давит на пояс брюк, неловко, неудобно и чуть не
тошнит, как вспомнишь обед, приготовленный женой. В Голливуде совсем другое
дело: сиди себе в ресторане, где едят знаменитости и звезды, даже не глядя
на цены в меню; заказывают легкие французские блюда; приносят их официанты
под серебряными крышками, а вина -- в охлажденных бутылках, в ведерках со
льдом. И всего-то нужно каких-то девяносто паршивых долларов! Весь в поту,
стараясь держаться под дающими тень полотняными маркизами1 витрин, он
напрягал мозг, соображая, что можно предпринять в такой ситуации.
"Черт бы все это побрал! Черт бы побрал!" -- ругался он про себя -- ни
одной светлой мысли в голову, как назло, не приходило.
Можно ли себе представить -- всю оставшуюся жизнь провести здесь, в
Гэтлине, штат Нью-Мексико, не иметь никакой возможности выбраться отсюда
даже на короткое время, схватить глоток свежего, прохладного воздуха,
испытать пусть кратковременную радость... От непосильных размышлений
заломило в затылке. Вдруг его осенило: большими шагами он выбрался из
спасительной тени и поднялся на крыльцо, ведущее в помещение местной
гэтлинской газеты "Геральд".
Редактор сидел за большим письменным столом, покрытым толстым слоем
пыли, и устало черкал толстым синим карандашом по длинному белому листу
испещренного пометками свежего оттиска. Он рассеянно выслушал Макомбера,
время от времени орудуя своим инструментом.
-- Мы могли бы рассказать об электорате Гэтлина,-- быстро говорил
Макомбер, наклонившись над редакторским столом.-- Посмотрите, какие люди
служат простому народу. Не обойдите вниманием собственников, объясните,
какой защиты и помощи они вправе ожидать от шерифа графства, от окружного
прокурора, казначея графства, то есть от тех, кого они-то и избрали на эти
посты. Наверняка интересно будет вашим читателям. Например: почему
преступники, совершившие правонарушения в нашем графстве, свободно
разгуливают по улицам города и плюют на всех стражей и защитников закона? На
вашем месте я написал бы убойную статью -- что-то вроде редакционной. За
девяносто вшивых долларов. Стоит лишь появиться вот такому нелицеприятному
общественному мнению в вашей газете -- и уже завтра шериф наверняка отправит
своего человека за преступником в Лос-Анджелес.
-- Так.-- Бегающий редакторский синий карандаш провел три размашистые
черты поперек листа.-- Почему бы вам, Макомбер, не заняться своими прямыми
обязанностями -- третьего помощника шерифа?
-- Не забывайте -- вы газета партийная! -- угрожающе наступал
Макомбер.-- В этом все дело. Вы, демократы, промолчите в тряпочку, если,
скажем, городской политик-демократ станет разъезжать по главной улице в
роскошном лимузине. Дело в том, что вся ваша организация пронизана
коррупцией.
-- Совершенно верно,-- согласился редактор,-- вы попали прямо в точку!
-- И вновь стал водить синим карандашом по листу.
-- Ах во-от оно что-о! -- протянул Макомбер, поворачиваясь к двери.--
Ну и ради Бога!
-- Вся беда ваша,-- назидательно произнес редактор,-- заключается в
том, что вы постоянно недоедаете. Вам нужно обеспечить хорошее питание.-- И
нацелил острие карандаша на какую-то фразу.
Третий помощник шерифа ретировался, с грохотом захлопнув за собой
дверь, и со скучным видом побрел по улице, не обращая уже прежнего внимания
на удушающую жару. Миновав свой дом, он направился прямо в офис. Жена все
еще у окна, тщетно высматривает хоть кого-нибудь на улице, где почти никогда
никого не бывает, разве что по субботам.
Макомбер уставился на нее с другой стороны улицы, испытывая резь в
глазах.
-- И это все, что тебе остается? -- зло выпалил он.-- Целый день сидеть
у окна?
Она ничего ему не ответила и, бросив на него рассеянный, безучастный
взор, вновь устремила его в дальний конец улицы.
В кабинете шерифа Макомбер тяжело опустился на стул. Шериф все еще на
месте. Сидит, положив ноги на край стола.
-- Ну что? -- спросил он.
-- Да черт с ними со всеми! -- в сердцах выругался Макомбер, вытирая
пот с лица цветным носовым платком.-- Не понимаю, с какого бока меня все это
касается?! -- Расшнуровал ботинки и оперся спиной на стул.
Шериф стал звонить по телефону в Лос-Анджелес.
-- Свонсон? -- кричал он в трубку.-- Говорит шериф Хэдли из Гэтлина,
штат Нью-Мексико.-- Пойдите и уговорите Брисбейна, чтобы прекратил плакать и
орать! Выпустите его на свободу! Мы за ним не приедем. У нас на это нет
времени. Благодарю вас.-- И радостно вздохнул, как человек, довольный, что
завершил свой рабочий день.-- Я иду домой, обедать.
-- Ступай и ты,-- обратился к Макомберу второй помощник.-- Я за вас
подежурю.
-- Да ничего,-- отказался Макомбер.-- Я не очень голоден.
-- О'кей, в таком случае я пойду,-- поднялся второй помощник.-- Ну
пока, Макомбер.-- И вышел, насвистывая веселенький мотивчик.
Третий помощник плюхнулся всем своим грузным телом на вращающийся стул
шерифа, не снимая расшнурованных ботинок. Откинувшись на мягкую спинку,
опять впился глазами в плакатик: "Разыскивается совершивший убийство...
...Четыреста долларов". Теперь эти строчки освещало яркое солнце. Он
просунул ноги в мусорную корзину и беззлобно произнес:
-- Будь ты проклят, Уолтер Купер!
Зазвонил звонок, и я подошел к окну, чтобы посмотреть, кто там.
-- Ни в коем случае не вздумай открывать! -- крикнул мне отец.-- Может,
это принесли повестку в суд.
-- Кто же разносит повестки по воскресеньям? -- напомнил я ему,
осторожно раздвигая шторы.
-- В любом случае не открывай.
Отец вошел в гостиную. Со сборщиком налогов он не умел обращаться: на
него обычно наседали, угрожали, и ему, перепуганному насмерть, приходилось
давать самые несбыточные обещания, клятвенно убеждать, что он обязательно
заплатит, заплатит очень скоро, но никогда так и не платил. Те снова
являлись к нему, и начиналась прежняя сцена,-- его поносили на чем свет
стоит. Если отец был дома один, то дверь никогда не открывал, даже не
интересовался, кто пришел. Просто сидел на кухне с газетой в руках, а
колокольчик разрывался прямо у него над головой. Не открывал даже
почтальону. Колокольчик звякнул снова.
-- Черт бы тебя подрал! -- в сердцах выругался я.-- Да это какая-то
старуха, почтенная леди. По-моему, предлагает что-то на продажу. Можно
открыть, ничего страшного.
-- Для чего? -- спокойно спросил отец.-- Что мы можем купить, если у
нас нет денег?
Но я все же открыл. Как только я резко отворил дверь, эта маленькая
леди ловко, одним прыжком, вскочила в коридор. Руки у нее сильно дрожали --
пухленькие, маленькие ручки, без перчаток.
-- Меня зовут миссис Шапиро,-- отрекомендовалась она, ожидая нашей
реакции.
Я ждал, что будет дальше. Она попыталась неловко улыбнуться. Я с
суровым видом ждал, что она скажет. У ворот бедняков редко появляются
дружески расположенные к ним незнакомцы. Мне было тогда семнадцать, и я уже
отлично знал, что, раз забренчал звонок, значит, за дверью стоит
представитель либо электрокомпании "Эдисон", либо "Бруклин боро гэз
компани", который исполнен решимости немедленно отключить нам электричество
или газ.
Миссис Шапиро, ссутулившись, в своем коротеньком, неказистом пальтишке,
вошла в комнату.
-- У меня есть вторичная закладная,-- сообщила она.
Я все молчал, сохраняя строгий вид. Ну вот, еще один враг пожаловал.
Умоляющим жестом она протянула свою пухленькую, холодную ручку.
-- Нельзя ли поговорить с вашим отцом?
Отец уже давно ретировался на кухню с "Санди таймс" в руках и теперь
твердо надеялся, что никакая сила на свете не оторвет его от мирной газетной
стихии.
-- Пап! -- позвал я его.
Услышал, как он тяжело вздохнул, зашелестел газетой, отрываясь от
чтения передовицы. Я закрыл за миссис Шапиро дверь. Вошел в комнату отец,
протирая тряпочкой стекла очков и неприкрыто жалея, что пришлось покинуть
свое надежное пристанище -- кухню.
-- Пап, это миссис Шапиро,-- представил я.-- У нее есть вторичная
закладная...
-- Ну да, совершенно верно,-- порывисто подтвердила она.
И в это мгновение будто вся посветлела,-- тон у нее был мягкий, она
явно была смущена причиненным беспокойством. У нее на чулках, на толстых
ножках, спустилось несколько петель, а разбитые туфли много повидали на
своем коротком веку.
-- Я пришла к вам потому, что...
-- Да-да.-- Отец, как всегда, строил из себя делового человека,-- вечно
это демонстрировал перед сборщиками платы по счетам, но тут же утрачивал,
стоило им начать привычные угрозы в его адрес.-- Да, конечно, минутку. Я
позову жену... она куда больше меня знает обо всем этом... Ах... Элен! Элен!
Мать спустилась с лестницы, убирая на ходу волосы.
-- Вот -- миссис Шапиро,-- объявил отец.-- У нее есть вторичная
закладная...
-- Вот как все произошло,-- начала миссис Шапиро, подходя поближе к
моей матери.-- В двадцать девятом году я...
-- Не угодно ли вам присесть? -- указала мать на стул, бросив ледяной
взгляд на отца; губы плотно сжались.
Мать всегда с презрением относилась к отцу, считая его недотепой,
особенно когда он оказывался не на высоте и не мог отвадить от дома
свидетелей нашей нищеты.
Миссис Шапиро присела на самый кончик стула и чуть подалась вперед,
плотно сдвинув коленки.
-- Залоговая стоимость вторичной закладной восемьсот долларов,--
молвила она.
Мы все сидели молча, не двигаясь с места. Тишина, конечно, действовала
на нервы миссис Шапиро, но она все равно продолжала. Когда говорила, ее
полные сероватые щеки постоянно дергались.
-- Восемьсот долларов -- это куча денег!
Мы не стали ее разубеждать.
-- В двадцать девятом году,-- рассказывала миссис Шапиро,-- у меня было
восемь тысяч долларов.-- И посмотрела на наши лица, пытаясь удостовериться,
нет ли на них выражения жалости, зависти или чего-то еще.
Но мы сидели с абсолютно равнодушными лицами, свойственными людям,
которые давно привыкли располагать большими деньгами.
-- Восемь тысяч долларов! Вы только представьте себе! Я зарабатывала их
всю жизнь. У меня была овощная лавка. Вы знаете, овощи -- продукт дорогой,
скоропортящийся, и всегда найдется конкурент, который норовит продать точно
такие куда дешевле, чем вы...
-- Да,-- согласилась с ней мать.-- Овощи сейчас стоят очень дорого.
Вчера только мне пришлось заплатить двадцать центов за кочан цветной
капусты...
-- Ну и для чего ты это сделала? -- вмешался отец.-- Я, например, не
люблю цветную капусту. Обычная капуста, что в ней такого особенного?
-- Мой муж, мистер Шапиро, два года умирал от рака.-- Миссис Шапиро
старалась, по-видимому, заинтересовать нас.-- У меня тогда было восемь тысяч
долларов. Я страдала ревматизмом, постоянно высокое кровяное давление, и я
не могла больше возиться в лавке.-- Вновь внимательно оглядела наши лица,
надеясь уловить на них хоть каплю сочувствия.-- Тогда я сняла восемь тысяч
долларов со своего банковского счета и отправилась к мистеру Майеру. Я
сказала ему: "Мистер Майер, вы большой человек, у вас превосходная
репутация. Я хочу передать вам свои сбережения несчастной вдовы. Не могли бы
вы вложить куда-нибудь мои деньги, чтобы я могла спокойно дожить до смерти
на свои проценты? Мне много не требуется, мистер Майер,-- сказала я ему,--