— Сестрица, оставь опасения!
— Ты хочешь сказать, что все будет хорошо?
— Нет, я хочу сказать, что от твоих опасений ничего не изменится. Братец сейчас увлечен новыми пассиями — войной и Империей, но любит он все равно тебя.
Санелана была заинтригована.
— И что же это значит?
— Нагуляется и вернется, — буркнул коротышка. — Все бабы одинаковы. Когда он уразумеет, что война такая же ветреница, как и прочие, то вернется к тебе. Ты-то не такая, как все, ты его любишь.
— Ты уверен?
— Ну, представь себе, что братец в самом деле загулял. Только девки у него непростые. Он и сам не просто так мужичок, он император, и гуляет он с войной да Империей. Покуда братец побеждает и воссоздает Империю, он верит, что только для этого и предназначен. После того, как они ему изменят, сразу прибежит к тебе, поплакать в твою юбку.
— Значит, они ему изменят… — повторила императрица, судорожно подыскивая, как бы перевести слова шута на человеческий язык.
— Конечно, — Коклос был само самодовольство, — я же говорю, все бабы одинаковы. Даже если они — война да Империя. Да! И еще — судьба и удача.
— И, когда они изменят, он прибежит ко мне?
— Конечно, прибежит! — карлик всплеснул ладошками. — Мужики тоже все одинаковы, даже императоры всякие. Не одинаков только я! Но кто это оценит?
Оценить было некому.
Затем пришло известие о разгроме ок-Икерна… и о том, что Алекиан вторгается в Геву. Было нелегко вычленить эти сообщения из потока вздорных слухов — о якобы непобедимо войске Гевы, о черных солдатах, которых невозможно убить, о вторжении гномов с севера, о троллях, об эльфах, о всевозможных чудесах и знамениях — невероятных, но тем более страшных.
Именно из-за того, что слухов было много и что были они удивительно невероятны, в столице сперва не поверили во вторжение короля-демона с юга. А когда поверили, было уже поздно. Вести о победе над мятежниками в Геве, о внезапной болезни Алекиана, и о марше армии на Гонзор пришли одновременно с возвращением в Ванетинию маршала ок-Икерна. Поглядев на безумца Брудо и выслушав запинающихся гонцов, поведавших о необычном поведении Алекиана, императрица решилась — она едет навстречу мужу. Если ему в самом деле требуется юбка, чтобы поплакать, Санелана привезет юбку к нему.
К удивлению Ингви, Алекиан явился на переговоры не верхом, а в повозке. Император был бледен, кутался в отороченную красивым мехом шубу — желтоватое лицо на фоне дорогого меха смотрелось еще более жалко. Слуги помогли его величеству сойти на землю и затем вытащили два стула.
— Простите, — тихо пробормотал Алекиан, указывая на стулья, — я несколько нездоров. Давайте присядем.
Ингви, явившийся на переговоры верхом, кивнул и спрыгнул на землю. Предложенным стулом, однако, не воспользовался, остался на ногах. За его спиной маячили фигуры воинов конвоя — в основном эльфы, державшие наготове длинные луки. Ингви считал, что десяток стрелков являются достаточной гарантией его безопасности. Ну и, разумеется, Черная Молния. С недавних пор демон обнаружил, что меч не так интенсивно накапливает ману. «Должно быть, — пояснил он Ннаонне, — Гилфинг отыскал новые лазейки в Мир, так что нас ждут новые потрясения… что, наверняка, окажется очень весело».
— Итак, — проговорил Ингви, пристально глядя на императора (тот опустил голову), — начнем? Мои претензии вам известны. Присланные из Ванетинии клирики собирались совершить в моей столице серию кровавых убийств. У меня достаточно свидетелей и доказательств… да я и не собираюсь ничего доказывать за пределами Альды. Достаточно, что подданные сами изловили преступников и верят мне, а не посланцам из столицы Империи. В королевстве люди знают правду, а за пределами Альды лучшее доказательство — мой меч. Что скажете? Будете оспаривать справедливость моих претензий?
— Вы не понимаете… — пробормотал Алекиан. — Ну почему вы все не понимаете?..
— Не понимаем — чего? Справедливость на моей стороне.
— Мне не нужны доказательства. Да, я знал о планах его высокопреосвященства, я одобряю эти планы. Справедливость? Все, что на пользу Империи, то и есть справедливость. Империя — превыше всего!
— Превыше правды?
— Нет, вы не понимаете… — с тоской повторил Алекиан. — Какая может быть правда или справедливость, когда речь идет о величии Империи?
— Но что получат подданные? Им-то к чему величие Империи? Почему бедняга ткач должен был умереть ради этого самого величия? Быть может, он как раз был лоялен к имперской идее? Быть может, даже тайно сочувствовал ей? А уж что он был искренне верующим и почитал Гилфинга — это точно. Нет, я в самом деле не понимаю.
— Ткач? Ах, один из убитых…
— Нет, единственный убитый.
— Мне очень жаль. В великом деле случаются подобные жертвы. Можно сказать, что и он, этот ваш ткач, умер во имя величия Империи.
— Нет, — Ингви заговорил резче. — Нет, наоборот. Он умер во имя спокойствия и безопасности Альды. Его родные получают пенсию, как семья павшего в бою героя. И его жертва не была напрасной, теперь альдийцы знают, что такое «величие Империи». И я не советую объяснять им это еще раз. Преступных клириков, вместе с их главарем, епископом, я возвращаю вашему величеству. Какую компенсацию получит Альда за понесенный ущерб? Этот поход обошелся мне недешево!
— Мне он обошелся дороже, — Алекиан закашлялся. — Я упустил победу над непокорными мерзавцами, Гезнуром и Гюголаном.
— А также над Бельваром Андрухским и этим, как его… дригцем. Как видите, далеко не все желают покоряться вашей хваленой Империи.
— Они тоже не понимают, — скорбно заметил Алекиан. — Почему? Это же так просто! Империя должна быть едина! Власть императора должна быть безраздельна! Почему они не понимают? Я вижу столь ясно… И чего вы, демон, добьетесь, помогая Геве? Уже сейчас Дриг с Андрухом служат Геве! Вместо одной Империи вы получаете две!
— И тогда король Ингви ответил: «Я, ваше императорское величество, тоже люблю империи, даже посильней вашего… но люблю их по-своему. Я люблю их так, что хотел бы, чтоб империй было побольше. Гева — это только начало».
Присутствующие рассмеялись, хотя у Бельвара Андрухского смех вышел несколько нервным. Будто желая успокоить союзника, Гезнур поспешил объявить:
— Король-демон весел и остроумен! Разумеется, о том, чтобы Дриг и Андрух приносили нам вассальную присягу, и речи быть не может! Союз! Добровольный союз! На основе братского договора.
Разумеется, Гезнур предпочел не поминать, что некоторые статьи братского договора слишком уж напоминают соблюдение вассальной присяги, как то: подчинение войск Дрига и Андруха гевскому полководцу в общем походе, выплата денег герцогствами Геве, прикрывающей союзников от угрозы с запада, многочисленные мелкие привилегии гевцам… Вместе с тем — формально герцоги остаются независимыми правителями.
— А что же было дальше, сэр Валент? — поинтересовался Гезнур.
— И как получилось, что нынче вы представляете здесь короля Альдийского? — добавил Бельвар. Он запоздал на встречу с послом в королевский дворец Гевы и пропусти начало беседы. — В Анракской битве вы были против нас?
— Да, — альдиец не смутился. — Было такое… пришлось в здешней грязи побарахтаться в тот день. Тяжело нам тогда пришлось, ох и тяжело… Вот ваши солдаты очень стойко бились.
Последнее относилось к брату маршалу. Тот хмуро кивнул. От него тоже не требовали приносить оммаж, некромант получил невнятный статус «гостя короны» в придачу к замку Вейтрель. Теперь его магики спешно обживали крепость, а сам он готовил новых и новых зомби… и не успевал. Разрушение Мира откладывалось на неопределенный срок, а пока что ему достался лишь разоренный замок на границе с Ванетом. И маршал уже понял, что увеличить войско мертвых ему скорей всего не дадут. Вряд ли он сможет восполнять урон скорей, чем его солдаты будут «гибнуть» (если это слово применимо к мертвым) в новых и новых войнах, намеченных деятельным королем Гезнуром. Уже объявлено, что по окончании переговоров монарх отправится на север, в Фенаду, укрепить власть Гевы на северном берегу Золотой… а летом предполагается поход на юг, в Болотный Край. И, скорее всего, там тоже потребуются мертвые солдаты. И деться некуда — с ванетской-то границы… Маршал с тревогой спрашивал себя, зачем ему все это? Не сделал ли он непоправимой ошибки, приняв предложение хитроумного гевца?
— Но теперь я возвратился к своему королю, — продолжал тем временем Валент. — прямо там, на переговорах заявил, не желаю больше службы в гвардии, хватит. Мне сулили маршальский пост… но судьба бедняги ок-Икерна достаточно красноречива. На службе безумцу он и сам потерял разум.
— Безумцу? — удивился Гезнур.
— Э… Ну, не то, чтобы… Но наш император явно не в себе. Когда Ингви сказал ему, что хочет, чтоб империй было как можно больше, Алекиан вдруг вскочил, принялся орать, что никто не понимает, его никто не понимает, не понимает… Что империя может быть только одна, иначе нет смысла… Признаться, я впрямь не все понял, его величество так кричал… А потом появилась его жена. Она прибыла из столицы и потребовала пропустить ее прямо туда, где шли переговоры. Алекиан сразу сник, они с императрицей обнялись… ну и дальше мирные переговоры уже шли без задержек. Вообще, в ее присутствии он сразу успокаивается, так мне сказал шут императора. Ну а я под шумок перебрался в альдийское войско. Так что теперь представляю его величество Ингви, вот привез договор о мире и союзе.
— Наступательном? — быстро переспросил Гезнур.
— Король Ингви сказал, что вы непременно захотите наступательного, — улыбнулся рыцарь из Гранлота. — Нет, союз оборонительный, такой же мы готовим с Энмаром. А также льготы купцам и путешественникам. Пусть ездят с миром.
Глава 45
— Ты хочешь сказать, что все будет хорошо?
— Нет, я хочу сказать, что от твоих опасений ничего не изменится. Братец сейчас увлечен новыми пассиями — войной и Империей, но любит он все равно тебя.
Санелана была заинтригована.
— И что же это значит?
— Нагуляется и вернется, — буркнул коротышка. — Все бабы одинаковы. Когда он уразумеет, что война такая же ветреница, как и прочие, то вернется к тебе. Ты-то не такая, как все, ты его любишь.
— Ты уверен?
— Ну, представь себе, что братец в самом деле загулял. Только девки у него непростые. Он и сам не просто так мужичок, он император, и гуляет он с войной да Империей. Покуда братец побеждает и воссоздает Империю, он верит, что только для этого и предназначен. После того, как они ему изменят, сразу прибежит к тебе, поплакать в твою юбку.
— Значит, они ему изменят… — повторила императрица, судорожно подыскивая, как бы перевести слова шута на человеческий язык.
— Конечно, — Коклос был само самодовольство, — я же говорю, все бабы одинаковы. Даже если они — война да Империя. Да! И еще — судьба и удача.
— И, когда они изменят, он прибежит ко мне?
— Конечно, прибежит! — карлик всплеснул ладошками. — Мужики тоже все одинаковы, даже императоры всякие. Не одинаков только я! Но кто это оценит?
Оценить было некому.
Затем пришло известие о разгроме ок-Икерна… и о том, что Алекиан вторгается в Геву. Было нелегко вычленить эти сообщения из потока вздорных слухов — о якобы непобедимо войске Гевы, о черных солдатах, которых невозможно убить, о вторжении гномов с севера, о троллях, об эльфах, о всевозможных чудесах и знамениях — невероятных, но тем более страшных.
Именно из-за того, что слухов было много и что были они удивительно невероятны, в столице сперва не поверили во вторжение короля-демона с юга. А когда поверили, было уже поздно. Вести о победе над мятежниками в Геве, о внезапной болезни Алекиана, и о марше армии на Гонзор пришли одновременно с возвращением в Ванетинию маршала ок-Икерна. Поглядев на безумца Брудо и выслушав запинающихся гонцов, поведавших о необычном поведении Алекиана, императрица решилась — она едет навстречу мужу. Если ему в самом деле требуется юбка, чтобы поплакать, Санелана привезет юбку к нему.
* * *
К удивлению Ингви, Алекиан явился на переговоры не верхом, а в повозке. Император был бледен, кутался в отороченную красивым мехом шубу — желтоватое лицо на фоне дорогого меха смотрелось еще более жалко. Слуги помогли его величеству сойти на землю и затем вытащили два стула.
— Простите, — тихо пробормотал Алекиан, указывая на стулья, — я несколько нездоров. Давайте присядем.
Ингви, явившийся на переговоры верхом, кивнул и спрыгнул на землю. Предложенным стулом, однако, не воспользовался, остался на ногах. За его спиной маячили фигуры воинов конвоя — в основном эльфы, державшие наготове длинные луки. Ингви считал, что десяток стрелков являются достаточной гарантией его безопасности. Ну и, разумеется, Черная Молния. С недавних пор демон обнаружил, что меч не так интенсивно накапливает ману. «Должно быть, — пояснил он Ннаонне, — Гилфинг отыскал новые лазейки в Мир, так что нас ждут новые потрясения… что, наверняка, окажется очень весело».
— Итак, — проговорил Ингви, пристально глядя на императора (тот опустил голову), — начнем? Мои претензии вам известны. Присланные из Ванетинии клирики собирались совершить в моей столице серию кровавых убийств. У меня достаточно свидетелей и доказательств… да я и не собираюсь ничего доказывать за пределами Альды. Достаточно, что подданные сами изловили преступников и верят мне, а не посланцам из столицы Империи. В королевстве люди знают правду, а за пределами Альды лучшее доказательство — мой меч. Что скажете? Будете оспаривать справедливость моих претензий?
— Вы не понимаете… — пробормотал Алекиан. — Ну почему вы все не понимаете?..
— Не понимаем — чего? Справедливость на моей стороне.
— Мне не нужны доказательства. Да, я знал о планах его высокопреосвященства, я одобряю эти планы. Справедливость? Все, что на пользу Империи, то и есть справедливость. Империя — превыше всего!
— Превыше правды?
— Нет, вы не понимаете… — с тоской повторил Алекиан. — Какая может быть правда или справедливость, когда речь идет о величии Империи?
— Но что получат подданные? Им-то к чему величие Империи? Почему бедняга ткач должен был умереть ради этого самого величия? Быть может, он как раз был лоялен к имперской идее? Быть может, даже тайно сочувствовал ей? А уж что он был искренне верующим и почитал Гилфинга — это точно. Нет, я в самом деле не понимаю.
— Ткач? Ах, один из убитых…
— Нет, единственный убитый.
— Мне очень жаль. В великом деле случаются подобные жертвы. Можно сказать, что и он, этот ваш ткач, умер во имя величия Империи.
— Нет, — Ингви заговорил резче. — Нет, наоборот. Он умер во имя спокойствия и безопасности Альды. Его родные получают пенсию, как семья павшего в бою героя. И его жертва не была напрасной, теперь альдийцы знают, что такое «величие Империи». И я не советую объяснять им это еще раз. Преступных клириков, вместе с их главарем, епископом, я возвращаю вашему величеству. Какую компенсацию получит Альда за понесенный ущерб? Этот поход обошелся мне недешево!
— Мне он обошелся дороже, — Алекиан закашлялся. — Я упустил победу над непокорными мерзавцами, Гезнуром и Гюголаном.
— А также над Бельваром Андрухским и этим, как его… дригцем. Как видите, далеко не все желают покоряться вашей хваленой Империи.
— Они тоже не понимают, — скорбно заметил Алекиан. — Почему? Это же так просто! Империя должна быть едина! Власть императора должна быть безраздельна! Почему они не понимают? Я вижу столь ясно… И чего вы, демон, добьетесь, помогая Геве? Уже сейчас Дриг с Андрухом служат Геве! Вместо одной Империи вы получаете две!
* * *
— И тогда король Ингви ответил: «Я, ваше императорское величество, тоже люблю империи, даже посильней вашего… но люблю их по-своему. Я люблю их так, что хотел бы, чтоб империй было побольше. Гева — это только начало».
Присутствующие рассмеялись, хотя у Бельвара Андрухского смех вышел несколько нервным. Будто желая успокоить союзника, Гезнур поспешил объявить:
— Король-демон весел и остроумен! Разумеется, о том, чтобы Дриг и Андрух приносили нам вассальную присягу, и речи быть не может! Союз! Добровольный союз! На основе братского договора.
Разумеется, Гезнур предпочел не поминать, что некоторые статьи братского договора слишком уж напоминают соблюдение вассальной присяги, как то: подчинение войск Дрига и Андруха гевскому полководцу в общем походе, выплата денег герцогствами Геве, прикрывающей союзников от угрозы с запада, многочисленные мелкие привилегии гевцам… Вместе с тем — формально герцоги остаются независимыми правителями.
— А что же было дальше, сэр Валент? — поинтересовался Гезнур.
— И как получилось, что нынче вы представляете здесь короля Альдийского? — добавил Бельвар. Он запоздал на встречу с послом в королевский дворец Гевы и пропусти начало беседы. — В Анракской битве вы были против нас?
— Да, — альдиец не смутился. — Было такое… пришлось в здешней грязи побарахтаться в тот день. Тяжело нам тогда пришлось, ох и тяжело… Вот ваши солдаты очень стойко бились.
Последнее относилось к брату маршалу. Тот хмуро кивнул. От него тоже не требовали приносить оммаж, некромант получил невнятный статус «гостя короны» в придачу к замку Вейтрель. Теперь его магики спешно обживали крепость, а сам он готовил новых и новых зомби… и не успевал. Разрушение Мира откладывалось на неопределенный срок, а пока что ему достался лишь разоренный замок на границе с Ванетом. И маршал уже понял, что увеличить войско мертвых ему скорей всего не дадут. Вряд ли он сможет восполнять урон скорей, чем его солдаты будут «гибнуть» (если это слово применимо к мертвым) в новых и новых войнах, намеченных деятельным королем Гезнуром. Уже объявлено, что по окончании переговоров монарх отправится на север, в Фенаду, укрепить власть Гевы на северном берегу Золотой… а летом предполагается поход на юг, в Болотный Край. И, скорее всего, там тоже потребуются мертвые солдаты. И деться некуда — с ванетской-то границы… Маршал с тревогой спрашивал себя, зачем ему все это? Не сделал ли он непоправимой ошибки, приняв предложение хитроумного гевца?
— Но теперь я возвратился к своему королю, — продолжал тем временем Валент. — прямо там, на переговорах заявил, не желаю больше службы в гвардии, хватит. Мне сулили маршальский пост… но судьба бедняги ок-Икерна достаточно красноречива. На службе безумцу он и сам потерял разум.
— Безумцу? — удивился Гезнур.
— Э… Ну, не то, чтобы… Но наш император явно не в себе. Когда Ингви сказал ему, что хочет, чтоб империй было как можно больше, Алекиан вдруг вскочил, принялся орать, что никто не понимает, его никто не понимает, не понимает… Что империя может быть только одна, иначе нет смысла… Признаться, я впрямь не все понял, его величество так кричал… А потом появилась его жена. Она прибыла из столицы и потребовала пропустить ее прямо туда, где шли переговоры. Алекиан сразу сник, они с императрицей обнялись… ну и дальше мирные переговоры уже шли без задержек. Вообще, в ее присутствии он сразу успокаивается, так мне сказал шут императора. Ну а я под шумок перебрался в альдийское войско. Так что теперь представляю его величество Ингви, вот привез договор о мире и союзе.
— Наступательном? — быстро переспросил Гезнур.
— Король Ингви сказал, что вы непременно захотите наступательного, — улыбнулся рыцарь из Гранлота. — Нет, союз оборонительный, такой же мы готовим с Энмаром. А также льготы купцам и путешественникам. Пусть ездят с миром.
Глава 45
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ, В КОТОРОЙ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ, НО НИЧЕГО НЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
Дождей не было уже несколько дней. Серая степь так не высохла, широкая полоса, испещренная следами подошв и копыт, оставшаяся после того, как здесь прошла армия, тянулась от горизонта до горизонта серебристой полоской — в колеях и отпечатках ног стояла холодная вода. Мутное небо серой мешковиной окутало серую землю, тучи, подгоняемые ветерком, тянулись и тянулись на восток…
Наконец однажды с рассветом пошел снежок. Это еще не было зимним снегопадом, когда по несколько дней кряду валятся густые хлопья, укрывают землю белым толстым одеялом, слепящим глаза и глушащим все звуки — нет, это были невесомые белые крупинки, призрак и предвестник грядущих снегопадов. Крошечные снежинки летели редкими косяками, робко ложились на серый ковыль, на поверхность серебристых лужиц в отпечатках, оставленных альдийским войском… на походный шатер орков и на горбатую скалу странной формы, у которой примостился, прячась от ветра, этот шатер.
Отбросив полог, наружу выбрался воин в отороченной мехом курточке поверх кольчуги. На груди куртка была распахнута, и там тускло блестели мелкие плотно пригнанные звенья. Орк отошел от шатра, побрел вдоль оставленной прошедшей армией полосы луж, остановился… задумчиво зевнул, распахнул куртку и взялся за ремень…
Справив нужду, воин повернулся и так же неторопливо, как проделал все прежде, побрел обратно. Снежинки таяли, попадая на темное обветренное лицо и твердые заскорузлые ладони. У скалы орк остановился. Поднял голову. Узкие раскосые глаза вдруг приоткрылись, воин тихо охнул и побежал к палатке. Откинул полог, сунулся в теплое нутро и гортанным голосом позвал остальных. Нелюди высыпали наружу и уставились на скалу, формой напоминающую ставшего на четвереньки человека. Скала тихо вздрагивала. С шевелящихся скатов сыпался серый прах, затем скала начала раскачиваться, приподниматься, приобретая все большее сходство с человеческой фигурой. Несколькими минутами позже сложенные руки раздвинулись, показалась макушка. Скала начала приподниматься… Орки тихонько переговаривались, указывая пальцами друг дружке пробуждающегося гиганта.
Тучи разошлись, сверкнул — впервые за последние недели — солнечный луч. В его свете реденькие снежинки заиграли, засверкали радужными искорками, будто деревенский колдун дает праздничное представление для детворы.
Тролль Дрымвенниль выпрямился во весь свой более чем четырехметровый рост и осторожно приподнял перед собой небольшое существо — такое же серое и на вид шершавое, как и сам Дрымвенниль, и так же напоминающее камень. Существо распахнуло круглые черные глазки и всхлипнуло скрипучим тенорком.
Орки улыбались, пихали друг друга в бока, так, что звенели кольчуги, и восхищенно цокали языками. Им было радостно.
— Смотри, дитя, — шепнул Дрымвенниль, — это твой Мир! Он принадлежит тебе. Ты вырастешь огромным, могучим и очень твердым. Конечно, ты будешь побольше, чем твой коротышка-родитель. Ты пройдешь весь Мир, ты увидишь множество диковин, ты ощутишь странные чувства в груди… а когда-нибудь почувствуешь, что не в силах носить в себе столько дум и ощущений, почувствуешь, что Мир переполняет тебя и ты должен поделиться этим огромным, прекрасным, завораживающе удивительным Миром. Тогда отыщешь укромный уголок и там произведешь на свет дитя. Ты поднимешь его высоко-высоко, гораздо выше, чем хватает моего невеликого роста и покажешь ему все-все. Ты скажешь ему: «Смотри, дитя, это твой Мир! Он принадлежит тебе… и он прекрасен».
Новорожденный тролленыш беспорядочно шевелил конечностями, моргал и тихо курлыкал, разглядывая серую степь, крошечные зеркальца луж от горизонта до горизонта и сверкающую сталью колонну — альдийско войско, возвращающееся из Гонзора домой.
Ингви пребывал в прекрасном расположении духа — поход окончен, победа полная, даже орки довольны бескровным походом «по местам боевой славы» знаменитых предков. В сущности, эти «порождения Тьмы» не так уж кровожадны, как утверждает молва. Несколько разочарованы остались эльфы, которым не довелось всласть «повеселиться», то есть пожечь и подраться. Ну что ж, на то и война, на войне так не бывает, чтобы все оказывались удовлетворены одинаково. В общем, поход завершился наилучшим образом, и король, покачиваясь в седле, с удовольствием прислушивался к разговору Фильки с Кендагом.
— А что с маршалом ок-Икерном стряслось, не слыхал, жаба? Я заметил, ты Валента расспрашивал.
— Слыхал, хорек лесной, расспрашивал и слыхал.
— Ну?
— Что «ну»?
— Что с Бородой? Говори уже!
— Он в битве с коня упал, башкой сильно треснулся. Рехнулся поэтому, совсем тронутый стал.
— Нет, погоди! Это же не он, а сам Алекиан рехнулся и тронутый стал. Ты путаешь.
— Ничего не путаю. Кто за Империю, тот псих!
— Эй, жаба, ты сам-то понял, что сказал?
— А что я сказал, хорек ты вонючий?
— Ты сказал тост! Доставай флягу, не жмись!.. Ну… Кто за Империю, тот псих!
— Кто за Империю, тот псих хуже эльфа!
Ингви расхохотался — не выдержал.
— Весело тебе? — пробурчала вампиресса.
— Да. А ты чего грустишь? Эй, чародей!
Вентис пришпорил лошадку и приблизился к королю.
— Послушай, колдун, принцессе грустно. Развесели ее… И кстати! Время пришло, тебе пора продемонстрировать, на что способны твои ученики. Давай!
— Кто за Империю, тот псих! — донеслось сзади.
— Кто за Империю, тот псих!
Вентис склонился в седле:
— Как будет угодно вашему величеству.
Маг отъехал к группе учеников. Ребятам так понравилось таскать «демонские» доспехи, что многие и теперь щеголяли в них, гордо поглядывая из-под крылатых шлемов. Вентис позвал подмастерьев и съехал с ними в сторону, освобождая дорогу пешим оркам, марширующим следом. Спустя несколько минут представление началось — Вентис хлопнул в ладоши и звонкий щелчок прокатился по степи над остановившимися от удивления воинами. Поверх голов сгрудившихся колдунов, над шлемами, украшенными темными крылышками вознеслись один за другим два иллюзорных зверя — багрово-красный лев и серебристо-белый дракон, серые точки редких снежинок пролетали сквозь них. В сером небе гигантские звери сцепились, закружились, беззвучно ударяясь друг в дружку. У молодых чародеев не хватало пока что умения изобразить толком схватку геральдических хищников, но и так выглядело вполне внушительно. Орки, задирали головы, придерживая руками шлемы, чтоб лучше разглядеть представление.
Вентис резко вскинул ладони — из широких рукавов мантии вырвались стремительные потоки — птицы, воробьи и вороны вперемежку, взвились, закружились, обернули дерущихся льва и дракона мельтешащим коконом. Придворный чародей заметно превосходил учеников и умением, и талантом: его произведения выглядели совершенно живыми, хотя и не издавали ни звука. Вертящийся ком вдруг словно взорвался, рассыпаясь каскадом радужных пылинок, светящихся и искрящихся в свете проглянувшего внезапно солнца…
Из сверкающего облака магической пыли выпорхнула единственная птица, не сгинувшая по окончании представления — белый голубь, трепеща хрупкими крылышками, полетел к далекому горизонту, куда-то не северо-восток…
Орки одобрительно загомонили, Ингви несколько раз хлопнул в ладоши и улыбнулся.
Вентис, подъехав к королю, снова поклонился. Сдержанно и с достоинством — маг знал, что угодил.
— Отлично, — похвалил Ингви. — А голубь, как я понимаю, реальный? Магически изготовленный, но обладающий материальным телом?
— Да, ваше величество. Но этого я пока что ученикам не преподавал, их звери были…
— Иллюзиями. Я заметил. Отлично, маг. Ты справился.
— А куда улетела птичка? — поинтересовалась Ннаонна.
— Будет лететь, — пожал плечами Вентис, — пока не иссякнет вложенная в нее мана. Белый голубь — символ надежды. Быть может, кому-то сейчас позарез нужна капля надежды… и он увидит моего голубя… быть может.
Парень поднялся с конвульсивно вздрагивающего тела, сплюнул кровью (оказывается, от натуги прокусил губу), подобрал увесистую дубину задушенного разбойника и побрел к дороге. Потом, отдышавшись немного, пошел скорей. Потом побежал.
Торопясь, споткнулся на каменной россыпи, присел, примостил цепочку на плоском валуне, звенья соскользнули, юноша снова уложил поудобней, спеша и едва не плача от досады, что выходит медленно… занес камень с острыми гранями над плечом, ударил, потом еще… С ручными кандалами пришлось хуже, времени ушло больше, потому что одной рукой неудобно…
Когда парень, бренча обрывками цепей, выбрался к дороге, драка, к его удивлению, не закончилась. Спиной к юноше на обочине сидел один из напавших, скулил и раскачивался, прижимая руки к животу. От этого занятия его не отвлекли ни шум шагов, ни звон. Чуть поодаль неподвижно лежал человек — не Дартих, ростом выше раза в полтора. А еще дальше в грязи бултыхалась куча-мала, несколько человек, слепившись в ком, пыхтели, стонали и мяли друг друга. Вокруг кучи, по-петушиному подпрыгивая, скакал мальчишка, совсем еще пацан, визжал тоненьким голоском и тыкал в сплетенные тела палкой…
Не дожидаясь, пока сидящий у обочины обернется, дартихов спутник подскочил к нему и обрушил дубину на череп разбойника. Тот, так и не издав ни звука, повалился набок, щедро поливая дорожную грязь кровью. А парень кинулся к копошащимся в грязи. Младший разбойник двинулся было навстречу, но, получив дубиной поддых, заскулил, сжался и присел. Тут из кучи вывалился рослый человек, воя и прижимая ладонь к щеке. Между грязных пальцев текла кровь и стало видно, что грязь, у которой копошились дерущиеся — тоже красная. Юноша врезал воющему пацаненку дубиной в лицо, тот, перекувыркнувшись, повалился в залитую водой колею, разбрасывая серые брызги. Скулеж стих. Дартих сполз с последнего разбойника, выплюнул откушенное у врага ухо, поглядел на невольника с дубиной, на ковыляющего прочь разбойника… и повалился навзничь в кровавую грязь. Его спутник двинулся за удаляющимся бандитом, помахивая палкой. Догнал, ударил, потом еще и еще. Разбойник не сопротивлялся, сперва пытался закрываться руками, потом обмяк. Добавив еще несколько раз, парень бросил дубину и кинулся к Дартиху, склонился над коротышкой. Тот, с натугой дыша, полез за пазуху, вытащил сверток.
— Здесь… ключи… от цепей… и… гномье…
— Дартих, что с тобой? Ты ранен?
— Гномье… серебро…
— Куда тебя? Ты ранен?
— Я — все. Подыхаю я, парень, — Дартих тяжело вздохнул и заговорил ровней. — Дальше ты сам… Иди, иди прочь. Ключ вот, отопри, сбрось цепи. Не то явишься еще, чего доброго, в кандалах… так тебя… живо…
— Дартих, Гангмар с ключом! Куда ты ранен? Тебя перевязать? Скажи, что делать?
— Живи.
— Дартих! Дартих! Дартих!..
Парень оттащил тело в лес, отыскал яму под сваленным бурей деревом. Орудуя ножом и ладонями, углубил ее. Потом завалил тело камнями, чтобы не добрались хищники. Натаскал целую гору булыжников… и до утра просидел над импровизированной могилой.
А утром, не оглядываясь, ушел.
К полудню он вышел к монастырю, приютившемуся в излучине неширокой реки. Парень стоял, глядя на серые стены, и размышлял. Над головой послышались легкие хлопки — странник поднял голову. Ему на плечо опустился белый голубь, сел, сложил полупрозрачные крылья и вдруг рассыпался радужными искрами…
Путник поглядел на монастырь, ему показалось, что над обителью кружатся такие же радужные точки, в какие превратилась белая птица… Юноша протер глаза — точки не исчезли. Он перешел через мостик и постучал в монастырскую калитку. Отворил монах с аккуратно подстриженной седой бородкой. Оглядев пришельца с головы до ног, бросил:
— Входи. Как звать тебя, раб Гилфингов?
— Велитиан.
— Бедный юноша, родители, должно быть, дали это имя в честь принца, твоего ровесника. Слыхал о нем?
— Да, мы родились в один день. Я молюсь о душе принца Велитиана.
— Должно быть, ты добрый человек, если молишься об этом безумце, наделавшем немало бед, как я слыхал… Входи же.
Странник вздохнул, пригладил грязные волосы и прошел внутрь. Хлопнула калитка, щелкнул засов.
Наконец однажды с рассветом пошел снежок. Это еще не было зимним снегопадом, когда по несколько дней кряду валятся густые хлопья, укрывают землю белым толстым одеялом, слепящим глаза и глушащим все звуки — нет, это были невесомые белые крупинки, призрак и предвестник грядущих снегопадов. Крошечные снежинки летели редкими косяками, робко ложились на серый ковыль, на поверхность серебристых лужиц в отпечатках, оставленных альдийским войском… на походный шатер орков и на горбатую скалу странной формы, у которой примостился, прячась от ветра, этот шатер.
Отбросив полог, наружу выбрался воин в отороченной мехом курточке поверх кольчуги. На груди куртка была распахнута, и там тускло блестели мелкие плотно пригнанные звенья. Орк отошел от шатра, побрел вдоль оставленной прошедшей армией полосы луж, остановился… задумчиво зевнул, распахнул куртку и взялся за ремень…
Справив нужду, воин повернулся и так же неторопливо, как проделал все прежде, побрел обратно. Снежинки таяли, попадая на темное обветренное лицо и твердые заскорузлые ладони. У скалы орк остановился. Поднял голову. Узкие раскосые глаза вдруг приоткрылись, воин тихо охнул и побежал к палатке. Откинул полог, сунулся в теплое нутро и гортанным голосом позвал остальных. Нелюди высыпали наружу и уставились на скалу, формой напоминающую ставшего на четвереньки человека. Скала тихо вздрагивала. С шевелящихся скатов сыпался серый прах, затем скала начала раскачиваться, приподниматься, приобретая все большее сходство с человеческой фигурой. Несколькими минутами позже сложенные руки раздвинулись, показалась макушка. Скала начала приподниматься… Орки тихонько переговаривались, указывая пальцами друг дружке пробуждающегося гиганта.
Тучи разошлись, сверкнул — впервые за последние недели — солнечный луч. В его свете реденькие снежинки заиграли, засверкали радужными искорками, будто деревенский колдун дает праздничное представление для детворы.
Тролль Дрымвенниль выпрямился во весь свой более чем четырехметровый рост и осторожно приподнял перед собой небольшое существо — такое же серое и на вид шершавое, как и сам Дрымвенниль, и так же напоминающее камень. Существо распахнуло круглые черные глазки и всхлипнуло скрипучим тенорком.
Орки улыбались, пихали друг друга в бока, так, что звенели кольчуги, и восхищенно цокали языками. Им было радостно.
— Смотри, дитя, — шепнул Дрымвенниль, — это твой Мир! Он принадлежит тебе. Ты вырастешь огромным, могучим и очень твердым. Конечно, ты будешь побольше, чем твой коротышка-родитель. Ты пройдешь весь Мир, ты увидишь множество диковин, ты ощутишь странные чувства в груди… а когда-нибудь почувствуешь, что не в силах носить в себе столько дум и ощущений, почувствуешь, что Мир переполняет тебя и ты должен поделиться этим огромным, прекрасным, завораживающе удивительным Миром. Тогда отыщешь укромный уголок и там произведешь на свет дитя. Ты поднимешь его высоко-высоко, гораздо выше, чем хватает моего невеликого роста и покажешь ему все-все. Ты скажешь ему: «Смотри, дитя, это твой Мир! Он принадлежит тебе… и он прекрасен».
Новорожденный тролленыш беспорядочно шевелил конечностями, моргал и тихо курлыкал, разглядывая серую степь, крошечные зеркальца луж от горизонта до горизонта и сверкающую сталью колонну — альдийско войско, возвращающееся из Гонзора домой.
* * *
Ингви пребывал в прекрасном расположении духа — поход окончен, победа полная, даже орки довольны бескровным походом «по местам боевой славы» знаменитых предков. В сущности, эти «порождения Тьмы» не так уж кровожадны, как утверждает молва. Несколько разочарованы остались эльфы, которым не довелось всласть «повеселиться», то есть пожечь и подраться. Ну что ж, на то и война, на войне так не бывает, чтобы все оказывались удовлетворены одинаково. В общем, поход завершился наилучшим образом, и король, покачиваясь в седле, с удовольствием прислушивался к разговору Фильки с Кендагом.
— А что с маршалом ок-Икерном стряслось, не слыхал, жаба? Я заметил, ты Валента расспрашивал.
— Слыхал, хорек лесной, расспрашивал и слыхал.
— Ну?
— Что «ну»?
— Что с Бородой? Говори уже!
— Он в битве с коня упал, башкой сильно треснулся. Рехнулся поэтому, совсем тронутый стал.
— Нет, погоди! Это же не он, а сам Алекиан рехнулся и тронутый стал. Ты путаешь.
— Ничего не путаю. Кто за Империю, тот псих!
— Эй, жаба, ты сам-то понял, что сказал?
— А что я сказал, хорек ты вонючий?
— Ты сказал тост! Доставай флягу, не жмись!.. Ну… Кто за Империю, тот псих!
— Кто за Империю, тот псих хуже эльфа!
Ингви расхохотался — не выдержал.
— Весело тебе? — пробурчала вампиресса.
— Да. А ты чего грустишь? Эй, чародей!
Вентис пришпорил лошадку и приблизился к королю.
— Послушай, колдун, принцессе грустно. Развесели ее… И кстати! Время пришло, тебе пора продемонстрировать, на что способны твои ученики. Давай!
— Кто за Империю, тот псих! — донеслось сзади.
— Кто за Империю, тот псих!
Вентис склонился в седле:
— Как будет угодно вашему величеству.
Маг отъехал к группе учеников. Ребятам так понравилось таскать «демонские» доспехи, что многие и теперь щеголяли в них, гордо поглядывая из-под крылатых шлемов. Вентис позвал подмастерьев и съехал с ними в сторону, освобождая дорогу пешим оркам, марширующим следом. Спустя несколько минут представление началось — Вентис хлопнул в ладоши и звонкий щелчок прокатился по степи над остановившимися от удивления воинами. Поверх голов сгрудившихся колдунов, над шлемами, украшенными темными крылышками вознеслись один за другим два иллюзорных зверя — багрово-красный лев и серебристо-белый дракон, серые точки редких снежинок пролетали сквозь них. В сером небе гигантские звери сцепились, закружились, беззвучно ударяясь друг в дружку. У молодых чародеев не хватало пока что умения изобразить толком схватку геральдических хищников, но и так выглядело вполне внушительно. Орки, задирали головы, придерживая руками шлемы, чтоб лучше разглядеть представление.
Вентис резко вскинул ладони — из широких рукавов мантии вырвались стремительные потоки — птицы, воробьи и вороны вперемежку, взвились, закружились, обернули дерущихся льва и дракона мельтешащим коконом. Придворный чародей заметно превосходил учеников и умением, и талантом: его произведения выглядели совершенно живыми, хотя и не издавали ни звука. Вертящийся ком вдруг словно взорвался, рассыпаясь каскадом радужных пылинок, светящихся и искрящихся в свете проглянувшего внезапно солнца…
Из сверкающего облака магической пыли выпорхнула единственная птица, не сгинувшая по окончании представления — белый голубь, трепеща хрупкими крылышками, полетел к далекому горизонту, куда-то не северо-восток…
Орки одобрительно загомонили, Ингви несколько раз хлопнул в ладоши и улыбнулся.
Вентис, подъехав к королю, снова поклонился. Сдержанно и с достоинством — маг знал, что угодил.
— Отлично, — похвалил Ингви. — А голубь, как я понимаю, реальный? Магически изготовленный, но обладающий материальным телом?
— Да, ваше величество. Но этого я пока что ученикам не преподавал, их звери были…
— Иллюзиями. Я заметил. Отлично, маг. Ты справился.
— А куда улетела птичка? — поинтересовалась Ннаонна.
— Будет лететь, — пожал плечами Вентис, — пока не иссякнет вложенная в нее мана. Белый голубь — символ надежды. Быть может, кому-то сейчас позарез нужна капля надежды… и он увидит моего голубя… быть может.
* * *
Парень поднялся с конвульсивно вздрагивающего тела, сплюнул кровью (оказывается, от натуги прокусил губу), подобрал увесистую дубину задушенного разбойника и побрел к дороге. Потом, отдышавшись немного, пошел скорей. Потом побежал.
Торопясь, споткнулся на каменной россыпи, присел, примостил цепочку на плоском валуне, звенья соскользнули, юноша снова уложил поудобней, спеша и едва не плача от досады, что выходит медленно… занес камень с острыми гранями над плечом, ударил, потом еще… С ручными кандалами пришлось хуже, времени ушло больше, потому что одной рукой неудобно…
Когда парень, бренча обрывками цепей, выбрался к дороге, драка, к его удивлению, не закончилась. Спиной к юноше на обочине сидел один из напавших, скулил и раскачивался, прижимая руки к животу. От этого занятия его не отвлекли ни шум шагов, ни звон. Чуть поодаль неподвижно лежал человек — не Дартих, ростом выше раза в полтора. А еще дальше в грязи бултыхалась куча-мала, несколько человек, слепившись в ком, пыхтели, стонали и мяли друг друга. Вокруг кучи, по-петушиному подпрыгивая, скакал мальчишка, совсем еще пацан, визжал тоненьким голоском и тыкал в сплетенные тела палкой…
Не дожидаясь, пока сидящий у обочины обернется, дартихов спутник подскочил к нему и обрушил дубину на череп разбойника. Тот, так и не издав ни звука, повалился набок, щедро поливая дорожную грязь кровью. А парень кинулся к копошащимся в грязи. Младший разбойник двинулся было навстречу, но, получив дубиной поддых, заскулил, сжался и присел. Тут из кучи вывалился рослый человек, воя и прижимая ладонь к щеке. Между грязных пальцев текла кровь и стало видно, что грязь, у которой копошились дерущиеся — тоже красная. Юноша врезал воющему пацаненку дубиной в лицо, тот, перекувыркнувшись, повалился в залитую водой колею, разбрасывая серые брызги. Скулеж стих. Дартих сполз с последнего разбойника, выплюнул откушенное у врага ухо, поглядел на невольника с дубиной, на ковыляющего прочь разбойника… и повалился навзничь в кровавую грязь. Его спутник двинулся за удаляющимся бандитом, помахивая палкой. Догнал, ударил, потом еще и еще. Разбойник не сопротивлялся, сперва пытался закрываться руками, потом обмяк. Добавив еще несколько раз, парень бросил дубину и кинулся к Дартиху, склонился над коротышкой. Тот, с натугой дыша, полез за пазуху, вытащил сверток.
— Здесь… ключи… от цепей… и… гномье…
— Дартих, что с тобой? Ты ранен?
— Гномье… серебро…
— Куда тебя? Ты ранен?
— Я — все. Подыхаю я, парень, — Дартих тяжело вздохнул и заговорил ровней. — Дальше ты сам… Иди, иди прочь. Ключ вот, отопри, сбрось цепи. Не то явишься еще, чего доброго, в кандалах… так тебя… живо…
— Дартих, Гангмар с ключом! Куда ты ранен? Тебя перевязать? Скажи, что делать?
— Живи.
— Дартих! Дартих! Дартих!..
Парень оттащил тело в лес, отыскал яму под сваленным бурей деревом. Орудуя ножом и ладонями, углубил ее. Потом завалил тело камнями, чтобы не добрались хищники. Натаскал целую гору булыжников… и до утра просидел над импровизированной могилой.
А утром, не оглядываясь, ушел.
К полудню он вышел к монастырю, приютившемуся в излучине неширокой реки. Парень стоял, глядя на серые стены, и размышлял. Над головой послышались легкие хлопки — странник поднял голову. Ему на плечо опустился белый голубь, сел, сложил полупрозрачные крылья и вдруг рассыпался радужными искрами…
Путник поглядел на монастырь, ему показалось, что над обителью кружатся такие же радужные точки, в какие превратилась белая птица… Юноша протер глаза — точки не исчезли. Он перешел через мостик и постучал в монастырскую калитку. Отворил монах с аккуратно подстриженной седой бородкой. Оглядев пришельца с головы до ног, бросил:
— Входи. Как звать тебя, раб Гилфингов?
— Велитиан.
— Бедный юноша, родители, должно быть, дали это имя в честь принца, твоего ровесника. Слыхал о нем?
— Да, мы родились в один день. Я молюсь о душе принца Велитиана.
— Должно быть, ты добрый человек, если молишься об этом безумце, наделавшем немало бед, как я слыхал… Входи же.
Странник вздохнул, пригладил грязные волосы и прошел внутрь. Хлопнула калитка, щелкнул засов.