Страница:
Я кивнула, она взяла сигарету из моей пачки и закурила.
— Так вот, в смысле цвета… — начала она. — Главных бухгалтерий со своими системами учета у меня три. Есть бухгалтерия белая, вот в этом самом офисе, где мы торчим. Прозрачная, доступная для любого аудита, открытая для налогового держиморды, которые время от времени нас долбают штрафами, но так, по мелочам, которые, естественно, точно просчитывают. Быть абсолютно безгрешными подозрительно. Параллельно Туманские держали бухгалтерию серую. То есть систему, которая обслуживает круг лиц и фирм, из тех, что имеют проблемы с замыливанием истинных объемов оборота, — с налогами и прочее… Все это достаточно известно и понятно любому, кто не хочет, чтобы его остригли догола. Это, назовем ее так, полулегальная бухгалтерия. Но есть бухгалтерия основная, то есть черная, которую, в общем, прикрывают две первые. Она оперирует поступлениями, которые идут, в основном в рублях, черным налом.
— Это в мешках, что ли, привозят?
— Раньше, бывало, и в мешках, — усмехнулась Белла. — Нынче все цивилизовались, больше в кейсах. Поступления перекачиваются в валюту, в основном, конечно, в доллар и марку. Ну а дальше по обстоятельствам.
— Каким?
— Это решала Нинель, то есть Нина Викентьевна Туманская.
— А подробнее можно?
— Боюсь, что вы многого просто не поймете, Лиза…
— Ничего, я напрягусь!
— Вы хотите знать, сколько вам досталось денег?
— Ну хотя бы это… Что там — в заначке?
— У вас же есть полный перечень — контрольки, пакеты акций, документация на недвижимость, реквизиты депозитов… Ну и то, что в обороте в игре на бирже, на чем мы гэкаошную сметану навариваем.
— Ну а точнее? Какие-то цифры?
— Считать надо, — уклончиво ответила она. — И вот что, деточка. Я понимаю, что сыплю соль на ваши свежие раны и это еще болит, но вы это должны знать точнее, чем кто-либо из нас. Туманский сильно темнил, и мне до сих пор неизвестно, сколько времени он предполагал пробыть в нетях, вне пределов отечества, когда предполагал вернуться.
— Максимум полгода, — припомнила я не без усилий.
— Похоже, так. Нострик это подтверждает.
— Какой еще «нострик»?..
— Нострик — это как бы кличка, от Нострадамус.
— Чего?!
— Ага! — Она смотрела на меня с любопытством. — Значит, вы про наше «бомбоубежище» не в курсе?
— Это вы про этот… аналитический центр? Где-то возле Рижского? Туманский, кажется, говорил, что, если случится какой затык, там помогут.
— С этого и начинать надо было! А не с пожарников.
Повез меня Чичерюкин на своей «Волге», Белла сказала, что на экскурсии у нее времени нет. Несмотря на то что был еще день, на улицах врубили фонари: в этом метеорологическом бардаке, который обрушился на Москву, можно было ослепнуть. В последнем припадке зима швырнула на мартовскую столицу все, что оставалось в ее арсеналах, — липкий мокрый снег вперемешку с дождем.
Михайлыч, поругиваясь сквозь зубы, время от времени выбирался из «Волги» и очищал застревавшие «дворники». Я изнывала от любопытства и полного обалдения, потрясенная кардинальными переменами, происшедшими в нем за пару дней, в кои я его не видела. Мне и присниться не могло, что наш суперзащитник может быть таким. Он напрочь сбрил сусанинскую бороду, подровнял усы, избавился от прически «под горшок», обзаведясь дипломатическим пробором в каком-то парикмахерском салоне. И стал похож на боксера-полутяжа, празднующего очередную викторию в кулачном бою. Серые глазки его излучали снисходительность победителя.
От него пахло тонким дорогим парфюмом, с горчинкой.
Не могу утверждать, что достиг генеральской вальяжности, но его офицерство, принадлежность к службам словно возродились по новой и сквозили во всем: от выправки до манеры почтительно склонять голову к даме, то есть в данном случае — ко мне. В общем, слуга царю, отец солдатам…
Оболочку он тоже поменял. Избавился от ношеной дубленки типа кожуха, волчьей шапки и унтов. На нем было мягкое коричневое пальто-реглан модного покроя, почти до пят, итальянская шляпа с узкими полями, в небрежном распахе пальто просматривался классный костюм цвета темной ржавчины, умело подобранный галстук брусничного отлива подчеркивал безукоризненную белизну сорочки. Все это настолько гармонировало с его ржаными, как солома, хотя и побитыми сединой волосами на голове и темно-соломенными усами, что сомнений быть не могло: к его переобмундировке приложила руку Элга. Во всяком случае, прежний Чичерюкин в такую слякоть вряд ли обулся бы в полированно матовые, красноватые башмаки, а предпочел бы свои растоптанные мокроступы.
Но больше всего меня потрясла янтарная, под цвет очей мадам Станке, заколка на его галстуке.
Я не вытерпела.
— Ну и как оно, проводили Карловну, Кузьма Михайлыч? — невинно поинтересовалась я. — До порога ее хаты? Или все-таки переступили порожек?
— Тема закрыта. Развитию не подлежит, — не дрогнув бровью, ответил он.
— А что это с нею случилось? — не унималась я. — Звонила, что простуда, на службу не выйдет… Может, это в каком-то смысле переутомление, а? Вы ее случайно не… обидели?
— Без комментариев, — пробурчал он и сменил тему:
— Вот он, доехали.
Мы прокатили по какому-то проулку за товарной станцией, мимо бетонного забора контейнерной площадки с мачтами освещения и причалили к довольно гнусной трехэтажке железнодорожного типа с почерневшими от возраста и сажи кирпичными стенами, окнами, закрытыми щитами. Рядом со зданием стояли микроавтобус, «Ока» и мотоцикл под брезентом.
— Тебе туда, — кивнул Михайлыч на вход. — Вниз по лестнице, там звонок. Они предупреждены.
— А вы не пойдете?
— Я подожду. Там такой гадюшник, любого обсмеют и дураком выставят! Это Викентьевна своих тимуровцев обожала, облизывала, чуть не молилась на них. А я не люблю, когда из меня попку делают! Серверы, сайты, Интернеты… Так что посижу!
Он вынул из бардачка пачку газет и уткнулся в них носом.
Я спустилась по бетонной лестнице в подвал. По стенам змеились бронированные электрокабели. Над металлической дверью была коробочка телекамеры. Я позвонила, в двери что-то щелкнуло, и она отворилась.
Я спустилась еще на несколько ступенек. Похоже, тут действительно когда-то было здоровенное бомбоубежище, судя по низким сводам и тамбуру-шлюзу с двойными дверьми сейфовой толщины со штурвальными закрутками изнутри.
Где-то шелестела вентиляция, в воздухе пахло озоном, в помещении стояло призрачно-серое сияние от множества мониторов, свет горел только над небольшим столиком, вокруг которого сидели четверо, дулись в преферанс.
— Проходите, мадам, здесь не кусаются! — обернулся один из них.
То, что все тут оборудовала прежняя Туманская, объяснять было не надо. Здесь все было в ее излюбленном духе — темно-синие стены, серый ковролин на полу, много холодно-белого, от заказной мебели до стеллажей. У двери в напольной вазе стояло такое же бонсаевское деревце, как и в ее кабинете.
В конце помещения было две выгородки — рабочие отсеки со столиками, на которых стояли компьютеры. Но основная машинерия была выстроена на длинном столе-стойке, который протянулся вдоль стены.
В углу был оборудован бар, стеклянно-никелевый, с установкой «эспресо» и тремя высокими сиденьями.
Эти типы сосредоточенно шлепали картами и не обращали на меня никакого внимания. Как их Чич называл? Тимуровцы? Он был прав, поначалу мне показалось, что они действительно совсем пацаны, один так вообще выглядел, как псих-рокер — с серьгой в ухе, в бандане, из-под его косухи выглядывала цыганская красная рубаха.
Я сбросила шубу и сказала:
— Кончайте базар, суслики! Кто из вас Нострик?
— Слушай, чего им еще надо? — сказал один из сопляков. — Я сводку по «сегодня» у Беллы уже скачал…
— Всем — брысь! — вскинулась от стола белокурая, пышноволосая, как у девушки, голова. — На весла, рабы! Теперь нашей галерой вот эта дама рулит! Так что гребем дальше. Хотя бы вид сделайте! Изобразите трудовые усилия. А то тетя вас накажет.
Все расползлись по своим отсекам. Нострик сидел в каком-то чудном кресле на колесиках, ловко оттолкнулся от стола и покатил вдоль стойки, почти не глядя, что-то выключал и включал. Тормознул передо мной.
— Нострик я только для тех, кому выдано позволение на треп, мадам! Для вас и прочих — Борис Сергеевич Тропарев. Чем обязан?
— Еще не знаю, — сказала я, закуривая. — Но, в общем, будем знакомы, Борис Сергеевич. Позвольте представиться. Елизавета…
— Елизавета Юрьевна Туманская, — подхватил он. — В девичестве Басаргина. Двадцати семи лет. «Торезовка». По гороскопу Телец. День рождения шестого мая. Место рождения, кажется, Кимры? О родителях информации еще нет. Дед — действительный член Сельхозакадемии, лауреат и прочее… Что-то по генетике.
Он бесцеремонно разглядывал меня. Я обманулась насчет его детскости — глаза у него были старые, мудрые. Если он и моложе меня, то ненамного. В нем было что-то клоунское. Пышная грива почти белых волос — как парик у рыжего на арене. Узкое бледное лицо, странно прозрачное, истонченное, какое-то квелое, словно он никогда не бывал на солнце, прорезала линия рта, изогнутого в постоянной ухмылке. Он был тощенький, костистый, с острых плеч его свисала вязаная серая кофта с костяными пуговицами. На коленках джинсов были нашиты затертые кожаные латки. Впрочем, все это поначалу я не очень разглядела, пораженная его глазами. Громадные, как озера, они, казалось, не могли принадлежать этому худенькому тельцу. Глаза эти не просто проницали, они с непреодолимой силой затягивали в свою темную бездонность, завораживали. Что-то похожее я видела у отроков на фресках в нашем монастыре. Такую же иконность. Что-то такое, что не имело отношения к земному. Как будто он знал нечто, чего не дано знать никому. И в то же время в них было что-то виновато-пришибленное, как у собаки со сломанной лапой.
— Я ожидал что-то более уродливое, — сказал он вдруг. — Приятно, что ошибся. Прошу за мной!
Он снова развернул свое кресло и покатил к стойке с мониторами.
— Ты что выпендриваешься, Тропарев? — проворчала я, шагая вслед. — Устроили тут катание на роликах! Ходить не можешь, что ли?
— Не могу, — кротко сказал он.
Краска бросилась мне в лицо. Я думала, что кресло это — для удобства в работе, чтобы гонять на нем от устройства к устройству. Оно же, оказывается, было инвалидное, с кнопками и на аккумуляторах. Только тут я разглядела его ортопедические ботинки и поняла, отчего он горбатится: ему просто трудно держать спину прямо.
Мне давно не было так стыдно. Я готова была расплакаться. Он понял это, улыбнулся и сказал:
— Привыкайте, мадам! Куда денешься? Так что вас привело на нашу галеру? Что волнует? Задавайте вопросы, я готов!
Он-то, может, и был готов, но у меня горло перехватило.
— Попить найдется? — наконец выдавила я.
— А вон там. Это еще Нина Викентьевна приучила своих холуев нас заряжать! — кивнул он в сторону бара. — Кофе, минералка, пепси. Пивко есть! Кое-что покрепче. Но в общем-то мы не очень… Отвлекает!
— Благодарю.
Я двинула к бару, чуя, как все исподтишка наблюдают за мной.
Цапнула первое, что попалось, — бутылку пива, сковырнула пробку, вернулась к Нострику.
Он уже перебирал клавиши на клавиатуре компьютера, как пианист, разминающий пальцы.
Компьютер у него был какой-то необычный, в черном, а не сером кожухе, с многочисленными подсоединениями, монитор в метр по диагонали, но я пялилась в основном на фото на стенке над ним. На цветном снимке была Туманская в алом комбинезоне, пластиковых, тоже красных, ботинках для горных лыж, со сдвинутыми на лоб черными очками в полумаске. Она смеялась. Рядом с ней в снег были воткнуты классные горные лыжи и стояла коляска-кресло, в котором сидел Нострик в ярком разноцветном пуховике с откинутым капюшолом и тоже смеялся, победно вскинув руки в толстых перчатках. Кресло было прикреплено к лыжам, получалось что-то вроде санок. Ноги его были закутаны в теплый плед. Солнце пронизывало его взбитую, как пена, гриву, отчего от головы исходило нечто вроде сияния. Сиреневое небо, позади скалистая гора с невысокими елями… Им обоим было очень весело.
Из-за спинки кресла на снимке торчали притороченные костыли.
— Чего изволите, сударыня? — спросил он, раскуривая тонкую черную сигару с костяным мундштуком.
— Где это вы?
— Теберда. Тогда там еще не стреляли… Я горы люблю. Так что вам от нас надо?
— В каком смысле?
Он смотрел на меня неприязненно:
— Откуда я знаю? Туманский предупреждал — вы допущены к электронному архиву, прогнозам. Плюс, конечно, ко всему, что мы «хакерно» втихую наковыриваем… Ну что вас волнует? В чем проблемы? Спрашивайте — отвечаем! Мы все можем. Ну почти все. Базовая аппаратура приличная, выходы отработаны.
— А это как понимать — все можете? — спросила я, в общем занятая совсем другими мыслями.
Меня неприятно поразило, что, судя по всему, Туманская нежно опекала этого птенчика. И носилась с ним, как с родным. Вон даже в Приэльбрусье таскала. Ублажала. Развлекала. Или просто — жалела?
По-моему, этот типчик мою легкую остолбенелость расценил как полную дебильность и решил поразвлечься. Засветился скрытым смехом, не без злинки, уставился на пивную бутылку, которую я все еще держала в руках, и ткнул в нее пальцем:
— Начнем с примитива! Что это вы откушиваете, Елизавета Юрьевна? Пивко? Вот и вдарим информационно по пивку… Для примера!
Те, в своих закутах, все слышали и, по-моему, втихую ржали. Такие спектакли, думаю, они устраивали не только со мной.
— Где у нас тут пивной сайтик? — Пальцы его порхали по клавишам, на экран монитора наплывали строчки, цифирь, графики и даже какая-то карта-схема России в зеленых и синих точках. — Разжевываю! По моему прогнозу, в этом году в России наши обожаемые соотечественники впервые вылакают пива больше, чем водки… То есть больше трех миллиардов литров! Лидеры нашего пивоварения — видите? — «Балтик-холдинг» в составе «Балтики», «Дон-пиво», «Яр-пиво», включая «Сан-групп» из семи пивоварен и пивкомбинат «Очаково», давят всех региональщиков и за счет мизерной маржи, но сверхобъемов подминают под себя провинциалов… Пивная столица России нынче вовсе не Москва, а Питер! Датский концерн «Карлсерг-Тюборг» отхапал контрольный пакет акций пивоварни «Вена», титанам противостоит пивоварня «Степан Разин»… Ее пасут немцы, германский «Холстен»… Но есть, есть еще Минины и Пожарские, провинциалы, которые в фобу видели иноземщину… Вот, полюбуйтесь, клинская пивоварня «Князь Рюрик», не без помощи, правда, турок, оттяпывает около десяти процентов московского региона! Но если думать всерьез о том, куда выбрасывать монету Туманских, во что влезать и на чем варить маржу, — то только провинция и как можно более дальняя. Там еще остались романтики! Патриоты! И просто хваткие мужики! Лупят импортное пойло демпинговой ценой, а главное, натуральным свеженьким продуктом… Вчера на пивоварне — сегодня на столе! В пивнухе, в бане, на рыбалке и прочее… А названия? Не хочешь, а схватишь! Вот извольте прочувствовать — «Товарищ Бендер», «Смуглая леди» — это в Новосибирске… В Саранске — «Толстяк» и «Спартак» — очевидно, для болельщиков… Курское пивко — «Сергиевская рать»! Стерлитамак — «Президентское»! И еще — «Соляная пристань». В Моршанске — слыхали про такой город — мужики не только своим «Моршанским» балуются! Они новый сорт планируют — «Смерть Баварии!» Но это, так сказать, лирика… Танцевать надо от сырья, прежде всего ячменя, который надлежит выращивать на местных площадях, а не завозить из-за моря… В общем, я уже определил зоны рискованного земледелия, в ячменном смысле, куда лезть не стоит. Пошли дальше?
— Уже. Дошли, — сказала я, справившись с замешательством. — Веселый ты человек, Тропарев Борис. Слишком. Эта пивная конфигурация нужна мне как прошлогодний снег. Упражнение для первоклашек, да? Где имение, а где наводнение… Туманские сроду к пиву не приближались. Так что подвинься-ка!
Я отодвинула его коляску от стенда, подставила к нему стул, выложила из сумки сигареты, зажигалку, приготовила блокнотик и ручку для пометок, повесила на спинку стула пиджачок (у них тут было довольно жарко), напялила очки:
— Значит, говоришь, мне полный допуск? Тогда гони пароли… Меня интересуют начала. Почти что голая археология. Как зачалась "Система "Т", отцы-основатели и все такое… Это есть?
Он посмотрел на меня удивленно, пожал плечами, сменил дискету, буркнул:
— Набейте «Китеж».
— Почему — Китеж? Град, что ли?
— Потому что невидимый. Раз в год из озера всплывает. Согласно легенде.
— Вот мы его и выволочем на свет божий!
Эта интеллектуальная шпана зашепталась в своей выгородке, а Нострик откатился от меня еще дальше и стал внимательно изучать струйки и колечки дыма, которые пускал к низкому потолку.
Не думаю, что все, что пошло выползать на монитор туг, было в компьютерной памяти и в главном офисе. Программа предназначалась только для близких и родных. Я поняла, что разобраться в этом ворохе информации будет нелегко. Во всех этих протоколах, уставах, каких-то «ТОО» и «ООО», в их слияниях и разделах. Вдруг всплывал какой-то "Торговый дом «Касабланка» почему-то в Ростове, тут же шла документация о его переименовании и передаче гражданину Грузии Левону Челидзе. То некий госавтокомбинат передавал в аренду на десять лет гаражи, ремонтную мастерскую и емкости под горючее Б. Зоркие (господи, это же Белла Львовна!), выступавшей от имени похоронного бюро «Креп», которое тут же перепихивало аренду трансагентству «Магеллан»…
Любой архив сплошная нудятина. Этот исключением не был. Он был не перемолот и системно не выстроен и явно предназначался для персон, которые прекрасно знали, что стоит за всеми этими юридическими и частными лицами. Прежде всего для самих Туманских. Возможно, даже для нее одной, персонально. Информация в него загнана чуть ли не с девяностого года. Радовало единственное: что он был разбит по годам. Поминались какие-то кооперативы и даже стройотряды эпохи комсомола. К чему Туманские тоже были каким-то боком причастны…
Что-то тут было не так и не то. Похоже на громадный стог сена, в котором надо было отыскать иголку, а значит, перебирать его мне по соломинке. Я курила и думала, хватит ли у этих шустриков ума предложить мне чашечку кофе, когда с компьютером стало происходить что-то странное. Монитор моргнул, строчки и цифирь зазыбились и пропали, посыпался мелкий «снежок» помех, потом изображение вновь стало четким, и передо мной на картиночке с безукоризненной цветопередачей предстал баскетбольного роста абсолютно голый негр, анфас, в профиль, с тыла, с отдельными укрупненными деталями его телес и с предложением (на инглише) любви как женщинам, так и мужчинам, имеющим доступ в Интернет.
Негр представился как юрист из Буркина-Фасо, сообщал всей планете, что росту в нем около двух метров, вес сто десять кэгэ, остальные параметры были почему-то в дюймах. Сложен он был, как бог, правда, личико подкачало — носяра лепешкой, уши лопухами, губищи с вывертом, к тому же золотое колечко в ноздре. Он был коричнево-золотистого цвета, как сухарик, кожа туго обтягивала его объемы И только, пожалуй, выбеленные пергидролем волосы в виде петушиного гребешка смотрелись на нем, как абсолютно инородная деталь.
Упругая, накачанная, как мяч, задница была на экране представлена отдельно В рамочке, которую можно было укрупнять. Отдельно демонстрировались и его гениталии, татуированные африканским орнаментом яйца были похожи на пару боксерских перчаток, основное оружие представлялось в двух позициях: вне боя, в мгновения отдыха и в рабочем состоянии с указанием удлинения и утолщения в дюймах. Это было нечто потрясающее, типа кабачка цукини, тоже татуированное и даже любовно украшенное какими-то алыми бусинами. В сноске уточнялось, что продолжительность секс-акта практически не имеет пределов и зависит только от желания партнера.
Я постаралась не дрогнуть лицом, невозмутимо отхлебнула пивка и только тогда покосилась на Нострика. Он все так же пускал колечки в потолок, остальные теснились в одном из закутов вокруг компьютера и следили за мной оттуда в нетерпении, готовые взорваться ржачкой. Все ясно — эти дрочилы наверняка скачивают из сети Интернет секс-файлы на любой вкус — для трансвеститов, чистых педрил и «двустволок», лесбиянок, поклонников маркиза де Сада и прочая, прочая, прочая…
Мне стало смешно. Чего они от меня дожидаются? Чтобы я взвизгнула, как девчонка, которой показали дохлую мышь? Впрочем, по тому, как они небрежно смели мою программу и воткнули свою, было ясно, что подкованы они будь здоров! Сим-Сим как-то обмолвился, что их хакеры — взломщики высшего класса, ломают почти любую компьютерную защиту, иногда просто так, чтобы проверить свои интеллектуальные отмычки.
— Это что, мечта Нины Викентьевны Туманской? Неужели она предпочитала такой тип трахальщика? Кого еще вы ей виртуально в койку подкладывали, мальчики? Вы ее что, визуально ублажали? — Я говорила нарочито громко. — Может, вы себя так удовлетворяете? С живыми бабами возни много? Так, что ли?
Кажется, я попала точно: они ждали как минимум возмущения. Шкоды мелкие.
Нострик встрепенулся, подкатил ко мне, уставился на картинку. Он побледнел, оскалил рот с мелкими редковатыми зубами и повернулся к ним:
— На выход! На сегодня — все!
Он ткнул пальцем в клавиатуру — картиночка пропала.
И только теперь он начал краснеть. Он просто заливался багровой волной, его лоб и уши стали свекольными.
Шутники поволоклись к дверям. Он смотрел в пол, обхватив руками острые плечи.
И только когда мы остались вдвоем, сказал серьезно:
— Примите мои извинения, мадам… Это — от скуки. И полной неопределенности. Боюсь, что я теряю мою команду. Нас, конечно, еще содержат, в смысле нам платят и не решаются лишить тех радостей, к которым приучила Нина Викентьевна. Но если всерьез, мы просто не знаем, кому мы нужны. Все катится неизвестно куда. Мы жуем, как коровы, жвачку, мелочевку, которую нам подкидывают. Тоже, в общем, по инерции.
— Что именно из мелочевки?
— Да вот… — Он полистал блокнотик. — Будут ли пользоваться будущей зимой спросом в регионах масляные радиаторы типа «Де Лонги» и в каких объемах? Тут, помимо прочего, нужен долговременный метеопрогноз, точная информация о запасах топлива и прочее. Вот еще: стоит ли, исходя из грузо — и пассажиропотоков, влезать нашим фирмачам в реконструкцию аэропорта в Анапе…
— Стоит?
— Я считаю — нет. Там в основном детский курорт. Мамаши с детьми, семейные авиацию не очень жалуют, летать боятся. Наземный транспорт вернее и привычнее. К тому же бум там только летом, зимами — спячка. Плюс все эти мелкие, как тараканы, авиакомпашки. Гоняют старые сундуки недосписанные… С городскими и краевыми властями морока… Словом, все это — ерунда.
— А что не ерунда? То дерьмо, которое вы мне подсунули? Для изучения?
Он смотрел на меня с каким-то изумленным интересом. Потом-то я узнала, что его изумило: он в грош не ставил умственные способности любой девицы или леди, в общем, любой юбки. У него была даже своя теория, по которой самке, нацеленной по своей сути на продолжение рода, детородная программа мешает мыслить математически точно, ограничивает способности к системному анализу и проникновению в глубинную суть фактов, процессов и явлений. Особенно протяженных во времени. Он как бы теоретически обосновывал известное выражение «волос долог — ум короток». Исключением была первая Туманская. Ее он обожал. Но, как я позже догадалась, к ее интеллекту это имело частичное отношение. Все было гораздо сложнее и в то же время примитивно просто. В смысле той самой юбки…
Втюренный он был в свою обожаемую Нину Викентьевну, молчаливо и безропотно, с тем самым отчаянием и безнадежностью, с которой влюбляется школяр в учительницу гораздо старше и опытнее его.
Впрочем, и ее, как оказалось, он ставил всего лишь на один интеллектуальный уровень с собой. Но не выше и не во всем.
Все это мне еще предстояло открыть, а в тот вечер Нострика удивило лишь то, что я просекла, и довольно быстро, что он пытается мне лапшу на уши вешать.
— С чего это вы меня туфтой кормить задумали, милый? — продолжала я почти ласково. — Полагаете, я из лохов? Все слопаю? Мне кажется, вы чего-то недопонимаете… Впрочем, не думаю, что вы мне по собственному разумению очки втираете. Кто-то вами рулит. На кого пашете?
— Ну… пашете… это слишком, — усмехнулся он. — Мы, знаете ли, коты, которые ходят сами по себе… Но вы проницательны — была рекомендация держать вас от базовой информации подальше.
— Кен?
Он пососал сигарку, долго разглядывал столбик пепла на ее кончике и нехотя кивнул:
— Было дело…
— Телитесь, чего уж там!
— Ну, он вас представил как нечто полууголовное, а главное, шизоидное… У вас правда вывихи? Ладно, про это не буду… Но, в общем, вы нечто опасное для дела, малопредсказуемое и примитивное… Советовал — поосторожнее.
Что-то подобное я подозревала. Иначе эти типчики не выставили бы рога так бесцеремонно.
— Погнали по новой. А?
Он отъехал к сейфу, погремел ключами, пощелкал набором, вынул дискету, вернулся, сменил прежнюю.
Это было то, что нужно. Он притиснул кресло к моему табурету, кое-что растолковывал, когда я спрашивала. Я поняла, что главное — не на дискетке, а в этой черепушке. Он складировал и носил в ней все, этот самый Нострик.
— Так вот, в смысле цвета… — начала она. — Главных бухгалтерий со своими системами учета у меня три. Есть бухгалтерия белая, вот в этом самом офисе, где мы торчим. Прозрачная, доступная для любого аудита, открытая для налогового держиморды, которые время от времени нас долбают штрафами, но так, по мелочам, которые, естественно, точно просчитывают. Быть абсолютно безгрешными подозрительно. Параллельно Туманские держали бухгалтерию серую. То есть систему, которая обслуживает круг лиц и фирм, из тех, что имеют проблемы с замыливанием истинных объемов оборота, — с налогами и прочее… Все это достаточно известно и понятно любому, кто не хочет, чтобы его остригли догола. Это, назовем ее так, полулегальная бухгалтерия. Но есть бухгалтерия основная, то есть черная, которую, в общем, прикрывают две первые. Она оперирует поступлениями, которые идут, в основном в рублях, черным налом.
— Это в мешках, что ли, привозят?
— Раньше, бывало, и в мешках, — усмехнулась Белла. — Нынче все цивилизовались, больше в кейсах. Поступления перекачиваются в валюту, в основном, конечно, в доллар и марку. Ну а дальше по обстоятельствам.
— Каким?
— Это решала Нинель, то есть Нина Викентьевна Туманская.
— А подробнее можно?
— Боюсь, что вы многого просто не поймете, Лиза…
— Ничего, я напрягусь!
— Вы хотите знать, сколько вам досталось денег?
— Ну хотя бы это… Что там — в заначке?
— У вас же есть полный перечень — контрольки, пакеты акций, документация на недвижимость, реквизиты депозитов… Ну и то, что в обороте в игре на бирже, на чем мы гэкаошную сметану навариваем.
— Ну а точнее? Какие-то цифры?
— Считать надо, — уклончиво ответила она. — И вот что, деточка. Я понимаю, что сыплю соль на ваши свежие раны и это еще болит, но вы это должны знать точнее, чем кто-либо из нас. Туманский сильно темнил, и мне до сих пор неизвестно, сколько времени он предполагал пробыть в нетях, вне пределов отечества, когда предполагал вернуться.
— Максимум полгода, — припомнила я не без усилий.
— Похоже, так. Нострик это подтверждает.
— Какой еще «нострик»?..
— Нострик — это как бы кличка, от Нострадамус.
— Чего?!
— Ага! — Она смотрела на меня с любопытством. — Значит, вы про наше «бомбоубежище» не в курсе?
— Это вы про этот… аналитический центр? Где-то возле Рижского? Туманский, кажется, говорил, что, если случится какой затык, там помогут.
— С этого и начинать надо было! А не с пожарников.
Повез меня Чичерюкин на своей «Волге», Белла сказала, что на экскурсии у нее времени нет. Несмотря на то что был еще день, на улицах врубили фонари: в этом метеорологическом бардаке, который обрушился на Москву, можно было ослепнуть. В последнем припадке зима швырнула на мартовскую столицу все, что оставалось в ее арсеналах, — липкий мокрый снег вперемешку с дождем.
Михайлыч, поругиваясь сквозь зубы, время от времени выбирался из «Волги» и очищал застревавшие «дворники». Я изнывала от любопытства и полного обалдения, потрясенная кардинальными переменами, происшедшими в нем за пару дней, в кои я его не видела. Мне и присниться не могло, что наш суперзащитник может быть таким. Он напрочь сбрил сусанинскую бороду, подровнял усы, избавился от прически «под горшок», обзаведясь дипломатическим пробором в каком-то парикмахерском салоне. И стал похож на боксера-полутяжа, празднующего очередную викторию в кулачном бою. Серые глазки его излучали снисходительность победителя.
От него пахло тонким дорогим парфюмом, с горчинкой.
Не могу утверждать, что достиг генеральской вальяжности, но его офицерство, принадлежность к службам словно возродились по новой и сквозили во всем: от выправки до манеры почтительно склонять голову к даме, то есть в данном случае — ко мне. В общем, слуга царю, отец солдатам…
Оболочку он тоже поменял. Избавился от ношеной дубленки типа кожуха, волчьей шапки и унтов. На нем было мягкое коричневое пальто-реглан модного покроя, почти до пят, итальянская шляпа с узкими полями, в небрежном распахе пальто просматривался классный костюм цвета темной ржавчины, умело подобранный галстук брусничного отлива подчеркивал безукоризненную белизну сорочки. Все это настолько гармонировало с его ржаными, как солома, хотя и побитыми сединой волосами на голове и темно-соломенными усами, что сомнений быть не могло: к его переобмундировке приложила руку Элга. Во всяком случае, прежний Чичерюкин в такую слякоть вряд ли обулся бы в полированно матовые, красноватые башмаки, а предпочел бы свои растоптанные мокроступы.
Но больше всего меня потрясла янтарная, под цвет очей мадам Станке, заколка на его галстуке.
Я не вытерпела.
— Ну и как оно, проводили Карловну, Кузьма Михайлыч? — невинно поинтересовалась я. — До порога ее хаты? Или все-таки переступили порожек?
— Тема закрыта. Развитию не подлежит, — не дрогнув бровью, ответил он.
— А что это с нею случилось? — не унималась я. — Звонила, что простуда, на службу не выйдет… Может, это в каком-то смысле переутомление, а? Вы ее случайно не… обидели?
— Без комментариев, — пробурчал он и сменил тему:
— Вот он, доехали.
Мы прокатили по какому-то проулку за товарной станцией, мимо бетонного забора контейнерной площадки с мачтами освещения и причалили к довольно гнусной трехэтажке железнодорожного типа с почерневшими от возраста и сажи кирпичными стенами, окнами, закрытыми щитами. Рядом со зданием стояли микроавтобус, «Ока» и мотоцикл под брезентом.
— Тебе туда, — кивнул Михайлыч на вход. — Вниз по лестнице, там звонок. Они предупреждены.
— А вы не пойдете?
— Я подожду. Там такой гадюшник, любого обсмеют и дураком выставят! Это Викентьевна своих тимуровцев обожала, облизывала, чуть не молилась на них. А я не люблю, когда из меня попку делают! Серверы, сайты, Интернеты… Так что посижу!
Он вынул из бардачка пачку газет и уткнулся в них носом.
Я спустилась по бетонной лестнице в подвал. По стенам змеились бронированные электрокабели. Над металлической дверью была коробочка телекамеры. Я позвонила, в двери что-то щелкнуло, и она отворилась.
Я спустилась еще на несколько ступенек. Похоже, тут действительно когда-то было здоровенное бомбоубежище, судя по низким сводам и тамбуру-шлюзу с двойными дверьми сейфовой толщины со штурвальными закрутками изнутри.
Где-то шелестела вентиляция, в воздухе пахло озоном, в помещении стояло призрачно-серое сияние от множества мониторов, свет горел только над небольшим столиком, вокруг которого сидели четверо, дулись в преферанс.
— Проходите, мадам, здесь не кусаются! — обернулся один из них.
То, что все тут оборудовала прежняя Туманская, объяснять было не надо. Здесь все было в ее излюбленном духе — темно-синие стены, серый ковролин на полу, много холодно-белого, от заказной мебели до стеллажей. У двери в напольной вазе стояло такое же бонсаевское деревце, как и в ее кабинете.
В конце помещения было две выгородки — рабочие отсеки со столиками, на которых стояли компьютеры. Но основная машинерия была выстроена на длинном столе-стойке, который протянулся вдоль стены.
В углу был оборудован бар, стеклянно-никелевый, с установкой «эспресо» и тремя высокими сиденьями.
Эти типы сосредоточенно шлепали картами и не обращали на меня никакого внимания. Как их Чич называл? Тимуровцы? Он был прав, поначалу мне показалось, что они действительно совсем пацаны, один так вообще выглядел, как псих-рокер — с серьгой в ухе, в бандане, из-под его косухи выглядывала цыганская красная рубаха.
Я сбросила шубу и сказала:
— Кончайте базар, суслики! Кто из вас Нострик?
— Слушай, чего им еще надо? — сказал один из сопляков. — Я сводку по «сегодня» у Беллы уже скачал…
— Всем — брысь! — вскинулась от стола белокурая, пышноволосая, как у девушки, голова. — На весла, рабы! Теперь нашей галерой вот эта дама рулит! Так что гребем дальше. Хотя бы вид сделайте! Изобразите трудовые усилия. А то тетя вас накажет.
Все расползлись по своим отсекам. Нострик сидел в каком-то чудном кресле на колесиках, ловко оттолкнулся от стола и покатил вдоль стойки, почти не глядя, что-то выключал и включал. Тормознул передо мной.
— Нострик я только для тех, кому выдано позволение на треп, мадам! Для вас и прочих — Борис Сергеевич Тропарев. Чем обязан?
— Еще не знаю, — сказала я, закуривая. — Но, в общем, будем знакомы, Борис Сергеевич. Позвольте представиться. Елизавета…
— Елизавета Юрьевна Туманская, — подхватил он. — В девичестве Басаргина. Двадцати семи лет. «Торезовка». По гороскопу Телец. День рождения шестого мая. Место рождения, кажется, Кимры? О родителях информации еще нет. Дед — действительный член Сельхозакадемии, лауреат и прочее… Что-то по генетике.
Он бесцеремонно разглядывал меня. Я обманулась насчет его детскости — глаза у него были старые, мудрые. Если он и моложе меня, то ненамного. В нем было что-то клоунское. Пышная грива почти белых волос — как парик у рыжего на арене. Узкое бледное лицо, странно прозрачное, истонченное, какое-то квелое, словно он никогда не бывал на солнце, прорезала линия рта, изогнутого в постоянной ухмылке. Он был тощенький, костистый, с острых плеч его свисала вязаная серая кофта с костяными пуговицами. На коленках джинсов были нашиты затертые кожаные латки. Впрочем, все это поначалу я не очень разглядела, пораженная его глазами. Громадные, как озера, они, казалось, не могли принадлежать этому худенькому тельцу. Глаза эти не просто проницали, они с непреодолимой силой затягивали в свою темную бездонность, завораживали. Что-то похожее я видела у отроков на фресках в нашем монастыре. Такую же иконность. Что-то такое, что не имело отношения к земному. Как будто он знал нечто, чего не дано знать никому. И в то же время в них было что-то виновато-пришибленное, как у собаки со сломанной лапой.
— Я ожидал что-то более уродливое, — сказал он вдруг. — Приятно, что ошибся. Прошу за мной!
Он снова развернул свое кресло и покатил к стойке с мониторами.
— Ты что выпендриваешься, Тропарев? — проворчала я, шагая вслед. — Устроили тут катание на роликах! Ходить не можешь, что ли?
— Не могу, — кротко сказал он.
Краска бросилась мне в лицо. Я думала, что кресло это — для удобства в работе, чтобы гонять на нем от устройства к устройству. Оно же, оказывается, было инвалидное, с кнопками и на аккумуляторах. Только тут я разглядела его ортопедические ботинки и поняла, отчего он горбатится: ему просто трудно держать спину прямо.
Мне давно не было так стыдно. Я готова была расплакаться. Он понял это, улыбнулся и сказал:
— Привыкайте, мадам! Куда денешься? Так что вас привело на нашу галеру? Что волнует? Задавайте вопросы, я готов!
Он-то, может, и был готов, но у меня горло перехватило.
— Попить найдется? — наконец выдавила я.
— А вон там. Это еще Нина Викентьевна приучила своих холуев нас заряжать! — кивнул он в сторону бара. — Кофе, минералка, пепси. Пивко есть! Кое-что покрепче. Но в общем-то мы не очень… Отвлекает!
— Благодарю.
Я двинула к бару, чуя, как все исподтишка наблюдают за мной.
Цапнула первое, что попалось, — бутылку пива, сковырнула пробку, вернулась к Нострику.
Он уже перебирал клавиши на клавиатуре компьютера, как пианист, разминающий пальцы.
Компьютер у него был какой-то необычный, в черном, а не сером кожухе, с многочисленными подсоединениями, монитор в метр по диагонали, но я пялилась в основном на фото на стенке над ним. На цветном снимке была Туманская в алом комбинезоне, пластиковых, тоже красных, ботинках для горных лыж, со сдвинутыми на лоб черными очками в полумаске. Она смеялась. Рядом с ней в снег были воткнуты классные горные лыжи и стояла коляска-кресло, в котором сидел Нострик в ярком разноцветном пуховике с откинутым капюшолом и тоже смеялся, победно вскинув руки в толстых перчатках. Кресло было прикреплено к лыжам, получалось что-то вроде санок. Ноги его были закутаны в теплый плед. Солнце пронизывало его взбитую, как пена, гриву, отчего от головы исходило нечто вроде сияния. Сиреневое небо, позади скалистая гора с невысокими елями… Им обоим было очень весело.
Из-за спинки кресла на снимке торчали притороченные костыли.
— Чего изволите, сударыня? — спросил он, раскуривая тонкую черную сигару с костяным мундштуком.
— Где это вы?
— Теберда. Тогда там еще не стреляли… Я горы люблю. Так что вам от нас надо?
— В каком смысле?
Он смотрел на меня неприязненно:
— Откуда я знаю? Туманский предупреждал — вы допущены к электронному архиву, прогнозам. Плюс, конечно, ко всему, что мы «хакерно» втихую наковыриваем… Ну что вас волнует? В чем проблемы? Спрашивайте — отвечаем! Мы все можем. Ну почти все. Базовая аппаратура приличная, выходы отработаны.
— А это как понимать — все можете? — спросила я, в общем занятая совсем другими мыслями.
Меня неприятно поразило, что, судя по всему, Туманская нежно опекала этого птенчика. И носилась с ним, как с родным. Вон даже в Приэльбрусье таскала. Ублажала. Развлекала. Или просто — жалела?
По-моему, этот типчик мою легкую остолбенелость расценил как полную дебильность и решил поразвлечься. Засветился скрытым смехом, не без злинки, уставился на пивную бутылку, которую я все еще держала в руках, и ткнул в нее пальцем:
— Начнем с примитива! Что это вы откушиваете, Елизавета Юрьевна? Пивко? Вот и вдарим информационно по пивку… Для примера!
Те, в своих закутах, все слышали и, по-моему, втихую ржали. Такие спектакли, думаю, они устраивали не только со мной.
— Где у нас тут пивной сайтик? — Пальцы его порхали по клавишам, на экран монитора наплывали строчки, цифирь, графики и даже какая-то карта-схема России в зеленых и синих точках. — Разжевываю! По моему прогнозу, в этом году в России наши обожаемые соотечественники впервые вылакают пива больше, чем водки… То есть больше трех миллиардов литров! Лидеры нашего пивоварения — видите? — «Балтик-холдинг» в составе «Балтики», «Дон-пиво», «Яр-пиво», включая «Сан-групп» из семи пивоварен и пивкомбинат «Очаково», давят всех региональщиков и за счет мизерной маржи, но сверхобъемов подминают под себя провинциалов… Пивная столица России нынче вовсе не Москва, а Питер! Датский концерн «Карлсерг-Тюборг» отхапал контрольный пакет акций пивоварни «Вена», титанам противостоит пивоварня «Степан Разин»… Ее пасут немцы, германский «Холстен»… Но есть, есть еще Минины и Пожарские, провинциалы, которые в фобу видели иноземщину… Вот, полюбуйтесь, клинская пивоварня «Князь Рюрик», не без помощи, правда, турок, оттяпывает около десяти процентов московского региона! Но если думать всерьез о том, куда выбрасывать монету Туманских, во что влезать и на чем варить маржу, — то только провинция и как можно более дальняя. Там еще остались романтики! Патриоты! И просто хваткие мужики! Лупят импортное пойло демпинговой ценой, а главное, натуральным свеженьким продуктом… Вчера на пивоварне — сегодня на столе! В пивнухе, в бане, на рыбалке и прочее… А названия? Не хочешь, а схватишь! Вот извольте прочувствовать — «Товарищ Бендер», «Смуглая леди» — это в Новосибирске… В Саранске — «Толстяк» и «Спартак» — очевидно, для болельщиков… Курское пивко — «Сергиевская рать»! Стерлитамак — «Президентское»! И еще — «Соляная пристань». В Моршанске — слыхали про такой город — мужики не только своим «Моршанским» балуются! Они новый сорт планируют — «Смерть Баварии!» Но это, так сказать, лирика… Танцевать надо от сырья, прежде всего ячменя, который надлежит выращивать на местных площадях, а не завозить из-за моря… В общем, я уже определил зоны рискованного земледелия, в ячменном смысле, куда лезть не стоит. Пошли дальше?
— Уже. Дошли, — сказала я, справившись с замешательством. — Веселый ты человек, Тропарев Борис. Слишком. Эта пивная конфигурация нужна мне как прошлогодний снег. Упражнение для первоклашек, да? Где имение, а где наводнение… Туманские сроду к пиву не приближались. Так что подвинься-ка!
Я отодвинула его коляску от стенда, подставила к нему стул, выложила из сумки сигареты, зажигалку, приготовила блокнотик и ручку для пометок, повесила на спинку стула пиджачок (у них тут было довольно жарко), напялила очки:
— Значит, говоришь, мне полный допуск? Тогда гони пароли… Меня интересуют начала. Почти что голая археология. Как зачалась "Система "Т", отцы-основатели и все такое… Это есть?
Он посмотрел на меня удивленно, пожал плечами, сменил дискету, буркнул:
— Набейте «Китеж».
— Почему — Китеж? Град, что ли?
— Потому что невидимый. Раз в год из озера всплывает. Согласно легенде.
— Вот мы его и выволочем на свет божий!
Эта интеллектуальная шпана зашепталась в своей выгородке, а Нострик откатился от меня еще дальше и стал внимательно изучать струйки и колечки дыма, которые пускал к низкому потолку.
Не думаю, что все, что пошло выползать на монитор туг, было в компьютерной памяти и в главном офисе. Программа предназначалась только для близких и родных. Я поняла, что разобраться в этом ворохе информации будет нелегко. Во всех этих протоколах, уставах, каких-то «ТОО» и «ООО», в их слияниях и разделах. Вдруг всплывал какой-то "Торговый дом «Касабланка» почему-то в Ростове, тут же шла документация о его переименовании и передаче гражданину Грузии Левону Челидзе. То некий госавтокомбинат передавал в аренду на десять лет гаражи, ремонтную мастерскую и емкости под горючее Б. Зоркие (господи, это же Белла Львовна!), выступавшей от имени похоронного бюро «Креп», которое тут же перепихивало аренду трансагентству «Магеллан»…
Любой архив сплошная нудятина. Этот исключением не был. Он был не перемолот и системно не выстроен и явно предназначался для персон, которые прекрасно знали, что стоит за всеми этими юридическими и частными лицами. Прежде всего для самих Туманских. Возможно, даже для нее одной, персонально. Информация в него загнана чуть ли не с девяностого года. Радовало единственное: что он был разбит по годам. Поминались какие-то кооперативы и даже стройотряды эпохи комсомола. К чему Туманские тоже были каким-то боком причастны…
Что-то тут было не так и не то. Похоже на громадный стог сена, в котором надо было отыскать иголку, а значит, перебирать его мне по соломинке. Я курила и думала, хватит ли у этих шустриков ума предложить мне чашечку кофе, когда с компьютером стало происходить что-то странное. Монитор моргнул, строчки и цифирь зазыбились и пропали, посыпался мелкий «снежок» помех, потом изображение вновь стало четким, и передо мной на картиночке с безукоризненной цветопередачей предстал баскетбольного роста абсолютно голый негр, анфас, в профиль, с тыла, с отдельными укрупненными деталями его телес и с предложением (на инглише) любви как женщинам, так и мужчинам, имеющим доступ в Интернет.
Негр представился как юрист из Буркина-Фасо, сообщал всей планете, что росту в нем около двух метров, вес сто десять кэгэ, остальные параметры были почему-то в дюймах. Сложен он был, как бог, правда, личико подкачало — носяра лепешкой, уши лопухами, губищи с вывертом, к тому же золотое колечко в ноздре. Он был коричнево-золотистого цвета, как сухарик, кожа туго обтягивала его объемы И только, пожалуй, выбеленные пергидролем волосы в виде петушиного гребешка смотрелись на нем, как абсолютно инородная деталь.
Упругая, накачанная, как мяч, задница была на экране представлена отдельно В рамочке, которую можно было укрупнять. Отдельно демонстрировались и его гениталии, татуированные африканским орнаментом яйца были похожи на пару боксерских перчаток, основное оружие представлялось в двух позициях: вне боя, в мгновения отдыха и в рабочем состоянии с указанием удлинения и утолщения в дюймах. Это было нечто потрясающее, типа кабачка цукини, тоже татуированное и даже любовно украшенное какими-то алыми бусинами. В сноске уточнялось, что продолжительность секс-акта практически не имеет пределов и зависит только от желания партнера.
Я постаралась не дрогнуть лицом, невозмутимо отхлебнула пивка и только тогда покосилась на Нострика. Он все так же пускал колечки в потолок, остальные теснились в одном из закутов вокруг компьютера и следили за мной оттуда в нетерпении, готовые взорваться ржачкой. Все ясно — эти дрочилы наверняка скачивают из сети Интернет секс-файлы на любой вкус — для трансвеститов, чистых педрил и «двустволок», лесбиянок, поклонников маркиза де Сада и прочая, прочая, прочая…
Мне стало смешно. Чего они от меня дожидаются? Чтобы я взвизгнула, как девчонка, которой показали дохлую мышь? Впрочем, по тому, как они небрежно смели мою программу и воткнули свою, было ясно, что подкованы они будь здоров! Сим-Сим как-то обмолвился, что их хакеры — взломщики высшего класса, ломают почти любую компьютерную защиту, иногда просто так, чтобы проверить свои интеллектуальные отмычки.
— Это что, мечта Нины Викентьевны Туманской? Неужели она предпочитала такой тип трахальщика? Кого еще вы ей виртуально в койку подкладывали, мальчики? Вы ее что, визуально ублажали? — Я говорила нарочито громко. — Может, вы себя так удовлетворяете? С живыми бабами возни много? Так, что ли?
Кажется, я попала точно: они ждали как минимум возмущения. Шкоды мелкие.
Нострик встрепенулся, подкатил ко мне, уставился на картинку. Он побледнел, оскалил рот с мелкими редковатыми зубами и повернулся к ним:
— На выход! На сегодня — все!
Он ткнул пальцем в клавиатуру — картиночка пропала.
И только теперь он начал краснеть. Он просто заливался багровой волной, его лоб и уши стали свекольными.
Шутники поволоклись к дверям. Он смотрел в пол, обхватив руками острые плечи.
И только когда мы остались вдвоем, сказал серьезно:
— Примите мои извинения, мадам… Это — от скуки. И полной неопределенности. Боюсь, что я теряю мою команду. Нас, конечно, еще содержат, в смысле нам платят и не решаются лишить тех радостей, к которым приучила Нина Викентьевна. Но если всерьез, мы просто не знаем, кому мы нужны. Все катится неизвестно куда. Мы жуем, как коровы, жвачку, мелочевку, которую нам подкидывают. Тоже, в общем, по инерции.
— Что именно из мелочевки?
— Да вот… — Он полистал блокнотик. — Будут ли пользоваться будущей зимой спросом в регионах масляные радиаторы типа «Де Лонги» и в каких объемах? Тут, помимо прочего, нужен долговременный метеопрогноз, точная информация о запасах топлива и прочее. Вот еще: стоит ли, исходя из грузо — и пассажиропотоков, влезать нашим фирмачам в реконструкцию аэропорта в Анапе…
— Стоит?
— Я считаю — нет. Там в основном детский курорт. Мамаши с детьми, семейные авиацию не очень жалуют, летать боятся. Наземный транспорт вернее и привычнее. К тому же бум там только летом, зимами — спячка. Плюс все эти мелкие, как тараканы, авиакомпашки. Гоняют старые сундуки недосписанные… С городскими и краевыми властями морока… Словом, все это — ерунда.
— А что не ерунда? То дерьмо, которое вы мне подсунули? Для изучения?
Он смотрел на меня с каким-то изумленным интересом. Потом-то я узнала, что его изумило: он в грош не ставил умственные способности любой девицы или леди, в общем, любой юбки. У него была даже своя теория, по которой самке, нацеленной по своей сути на продолжение рода, детородная программа мешает мыслить математически точно, ограничивает способности к системному анализу и проникновению в глубинную суть фактов, процессов и явлений. Особенно протяженных во времени. Он как бы теоретически обосновывал известное выражение «волос долог — ум короток». Исключением была первая Туманская. Ее он обожал. Но, как я позже догадалась, к ее интеллекту это имело частичное отношение. Все было гораздо сложнее и в то же время примитивно просто. В смысле той самой юбки…
Втюренный он был в свою обожаемую Нину Викентьевну, молчаливо и безропотно, с тем самым отчаянием и безнадежностью, с которой влюбляется школяр в учительницу гораздо старше и опытнее его.
Впрочем, и ее, как оказалось, он ставил всего лишь на один интеллектуальный уровень с собой. Но не выше и не во всем.
Все это мне еще предстояло открыть, а в тот вечер Нострика удивило лишь то, что я просекла, и довольно быстро, что он пытается мне лапшу на уши вешать.
— С чего это вы меня туфтой кормить задумали, милый? — продолжала я почти ласково. — Полагаете, я из лохов? Все слопаю? Мне кажется, вы чего-то недопонимаете… Впрочем, не думаю, что вы мне по собственному разумению очки втираете. Кто-то вами рулит. На кого пашете?
— Ну… пашете… это слишком, — усмехнулся он. — Мы, знаете ли, коты, которые ходят сами по себе… Но вы проницательны — была рекомендация держать вас от базовой информации подальше.
— Кен?
Он пососал сигарку, долго разглядывал столбик пепла на ее кончике и нехотя кивнул:
— Было дело…
— Телитесь, чего уж там!
— Ну, он вас представил как нечто полууголовное, а главное, шизоидное… У вас правда вывихи? Ладно, про это не буду… Но, в общем, вы нечто опасное для дела, малопредсказуемое и примитивное… Советовал — поосторожнее.
Что-то подобное я подозревала. Иначе эти типчики не выставили бы рога так бесцеремонно.
— Погнали по новой. А?
Он отъехал к сейфу, погремел ключами, пощелкал набором, вынул дискету, вернулся, сменил прежнюю.
Это было то, что нужно. Он притиснул кресло к моему табурету, кое-что растолковывал, когда я спрашивала. Я поняла, что главное — не на дискетке, а в этой черепушке. Он складировал и носил в ней все, этот самый Нострик.