Страница:
— Заклятие, — первым нарушил молчание Дуппель. — Первый раз вижу своими глазами. Слышать приходилось много, а вот так…
— Но ничего другого не напрашивается, — вздохнул Ольгред. — Будем работать, исходя из этого.
Он повернулся и подошел к бару. Вернулся с бутылкой «Тичерс» и тремя стаканами. В стаканах позвякивал лед.
«Здорово они работать собрались», — подумал я.
Ольгред плеснул понемногу себе и Дуппелю и от души — мне. Наконец-то он уставился на меня, а не на злосчастную татуировку. Смотрел сочувственно и даже с толикой какого-то уважения.
— Глотни, Сережа, — сказал он ласково, протягивая мне стакан. — Ты извини, что мы тебя так вот… — Последовал неопределенный жест. — Понимаешь, с одной стороны, дело серьезное, а с другой… Мы думали, что ты в курсе дела и просто, как говорится, шлангом прикидываешься… А тут… Ты, оказывается, всерьез ничего не понимаешь. Так что нам с тобой предстоит поработать… Во всем разобраться… Да ты не бойся. Ничего никто тебе не сделает. Ты давай, — он кивнул на стакан, — расслабься немного…
Я машинально взял виски, но решил не спешить с выполнением полученных ценных указаний.
— Это у вас так принято — после первой не закусывать? — спросил я, сосредоточиваясь на побалтывании кубиков льда в янтарном пойле.
— В самом деле, — самокритично заметил Ольгред и, наигранно нахмурившись, глянул на Дуппеля.
Тот поправил воротник и отправился копаться в холодильнике. Я продолжал развивать инициативу:
— Я, знаете, больше не выпить хочу, а отлить… Вы не собираетесь разрешить мне поссать?
— Ну грубость-то зачем? — укоризненно заметил Дуппель, приближаясь с банкой шпрот, разовыми пластиковыми вилочками и консервным ножом в руках. — «Поссать, поссать»… — передразнил он меня. — Хочешь по-малому — вон в ту дверь. Там — вторая дверь направо по коридору. Не заблудись. И веди себя правильно.
Он достал из-под мундира мобильник и распорядился:
— Ребята, сейчас к вам чудик один придет. Да, именно «до ветру». Присмотрите, чтобы не заблукал… Лады.
Дуппель вежливым жестом определил мне направление движения.
Смею вас заверить, что справлять малую нужду под присмотром пары наряженных в бронежилеты вооруженных мордоворотов — занятие, вовсе не приносящее желанного облегчения. Думаю, что и большую — тоже. Когда я вернулся в кабинет, оба моих новообретенных знакомых, нещадно смоля Дуппелева «Волка», уже восседали в креслах вокруг журнального столика, украшенного теперь уже сильно опустошенной бутылью виски, полупустой коробкой шпрот и — на отдельном блюдце — нарезанным тоньше тонкого лимоном. Еще на столе лежала этакая тоненькая папочка-скоросшиватель.
— У тебя, Сергей, не мочевой пузырь, а прямо-таки нефтеналивной танкер, — заметил Дуппель, посасывая остатки лимонной дольки. — Судя по затраченному времени.
— В следующий раз тебя с собой возьму, — раздраженно отозвался я.
— Ну вот — опять ты грубишь, — мученически морщась, констатировал Дуппель. — Напрасно ты это, Сережа…
— Это я — то грублю! — возмутился я. — Вы тут уголовщиной занимаетесь, а я вам слова не скажи! Мало того, что меня насильно затащили и здесь насильно заперли, так вы же еще мне братишку до смерти испугали! И вообще — что вам от меня надо?! Что мы тут собрались: бутылочку на троих раздавить и побазарить малость, только и всего? Что вы ко мне с родинкой этой пристигались?! Ну не родинка это, ну татуировка, ну и что?! Знак, что ли, это масонский или как?
И Ольгред, и Дуппель одновременно весело уставились на меня. Похоже, я их основательно рассмешил.
— Татуировочка, значит… — усмехнулся Ольгред. — Ну-ну… Ты давай садись, — кивнул он на недавно покинутое мною кресло. — Прими стопаря, пригаси эмоции и поговорим толком…
— Нет бы с этого и начать, — буркнул я и осушил оставленный для меня стакан. (Помирать — так с музыкой…) — И еще — можно бы было начать с того, чтобы познакомиться… Представиться, кто такие.
Ольгред благодушно откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать, как тают остатки льда на дне его стакана. Я, стараясь не скривить физиономию, закусывал лимоном.
— Представиться, говоришь? — осведомился он. — Это несложно. Будем знакомы — капитан Ольгред к твоим услугам. И Советник Дуппельмейер…
— Сергеев, — мрачно ответствовал я. — Сергей Сергеич. Можете смеяться… А вас самих, кстати, как по фамилии-отчеству? И какого флота ты капитан, а ты кому советник?
Капитан и Советник вяло рассмеялись.
— У нас без фамилий. И без отчеств. Настоящее имя у человека одно. И у тебя тоже одно. Только тебя заставили забыть.
— До встречи с вами, господа хорошие, — возразил я, — никто и ничего не заставлял меня делать… разве что в детстве — на горшок проситься…
— А вот это уже, прости, твоя иллюзия, Сережа, — улыбнулся Ольгред. — Ты в армии не в тех частях служил, где народ дурака валяет… В других, в других, Сереженька. — Он похлопал по лежащей на столе папочке. — Да и потом — недавно совсем — кто-то что-то тебя заставил сделать. Например, забыть кое-что важное. Ты и забыл. Вижу — честно забыл. Придется вспоминать. Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
— Давай расскажи-ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя завелась-появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо всем думаешь… Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, — он постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, — на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, — он кивнул на стакан, — закуси и поехали.
Я допил «Тичерс» (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот, развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал — устно и письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про бабку-эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго-Восточной Азии — сначала геологом на контракте, потом — преподавателем, а под старость — специалистом на гранте.
Дуппель — точнее, теперь уже Дуппельмейер — долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое-где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом — цунами — полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер — наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди…
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.
Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять ядовитое молчание.
— Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, — со своим прежним деланным добродушием вразумлял меня Ольгред. — Все совсем не так, как тебе кажется. Считай, что тебе повезло. Ну…
Тут он обрисовал своей сигаретой в воздухе сложной конфигурации загогулину.
— Ну и не повезло в то же время…
Он немного подождал — не задам ли я подходящего вопроса по случаю столь парадоксальной оценки странного поворота моей судьбы. Не дождавшись, он несколько разочарованно продолжил:
— Повезло тебе, Сережа, потому, что из миллиона ты один несешь на себе Знак. Нам с тобой тоже повезло, Сережа: за одного такого, как ты, платят столько, что хватает не только себя, но и потомков своих до седьмого колена обеспечить. Причем очень хорошо обеспечить… Ты не бойся, — спохватился он, — таких, как ты, не на органы для пересадки продают… И не в дома терпимости для педиков. И не в Чечню — на предмет работорговли. Ты… Такие, как ты, как боги живут там… Правда, бывает недолго… Но… Ты же у нас будешь умником?
Я продолжал молчать.
— Понимаешь, — покрутив головой в знак недовольства моей несговорчивостью, продолжил он, — всем нам хочется прожить жизнь, может быть, и короткую, но зато полную приключений и как бы тебе сказать… ну значимую, что ли… Так вот, это будет дано тебе. А нам, грешным, нет!
Он вдруг нервно затянулся сигаретой, словно поймал себя на чем-то, что его как-то выдало, ослабило его позицию.
— А не повезло… Не повезло тебе, Сережа, в том, что раньше, чем мы, на тебя вышли другие…
Снова от меня ждали вопроса. Ну хотя бы о том, кто те, другие?
И снова я промолчал. От напряженного молчания у меня даже во рту пересохло.
— Понимаешь, — задумчиво, чуть более задумчиво, чем всего минуту назад, проговорил Ольгред, — мы тут вне игры. Твои хозяева на ножах с какими-то своими врагами. А ты и такие пешки, как ты, — разменная монета в их играх. Ты это почувствуешь на собственной шкуре. Потом еще найдешь в этих… играх свою прелесть. И во всем этом вообще… Ты даже не представляешь, на какие трюки тебя могут расколоть те, кто знают настоящие секреты. Если, конечно, с тебя снимут заклятие. А оно на тебе есть, это — точно.
Он даже хлопнул по столу ладонью, и дымок от зажатой между пальцами сигареты зарегистрировал это резкое движение, нарисовав судорожный зигзаг, проживший несколько секунд в своем неудержимом стремлении к вентиляционной решетке.
— Есть, есть такие черти, которым не по нутру существование таких, как ты, — отмеченных… Ну… Если точнее говорить, то не сами вы им не по нутру, а то, что служите вы не им, а другим — нашим Хозяевам…
Слово «Хозяева» он так и произнес — с большой буквы.
— Вот они вас и портят — заклятие на таких лопухов, как ты, налагают. А потом к себе в Темный Мир, уводят. А там… — Он махнул рукой. — Понимаешь — если б не заклятие, ты бы сам к нам пришел. Пора уже. Почувствовал бы призвание и пришел бы. Мы ведь тоже время зря не теряем. По всей Земле-матушке для таких вот, как ты, вешки расставили. Знаки. Указатели. Но ты… Ты не заметил… Ни одного из них — этих знаков не заметил. — В голосе Ольгреда прозвучал упрек.
— Вообще-то, — повернулся к нему, отвлекшись от наяривания на клавишах телефонного аппарата, Дуппельмейер, — мы должны были сразу предположить самое худшее. Но мы-то предположили не наихудшее, а наивероятнейшее. И надо же — просчитались!
— Наивероятнейшее, — попробовал догадаться я, — это то, что я от вас прятался. Дезертировал. Не захотел идти туда, куда вы оправляете таких — меченных этим дурацким Знаком…
Лицо Ольгреда исказилось, словно молния сверкнула где-то рядом.
— Никогда не говори так о Знаке!
Он почти выкрикнул это.
Я даже испугался немного — вдруг он кинется бить мне физиономию. Но он быстро взял себя в руки. Хотя и не сразу. Похоже, что я наступил на какую-то его любимую мозоль. А вообще все происходящее казалось мне какой-то дурацкой постановкой: ну не мог такой серьезный мужик, как Ольгред, всерьез нести какую-то чушь про колдунов и Темный Мир.
Однако же нес.
— Вот тебе и доказательство, — снова подал голос Дуппельмейер. — Симулянты делают вид, что не узнают Знак. Что не понимают, о чем вообще идет речь… Что они утратили Дар. Что они сделались полными идиотами. Даже что они продались тем — другим. Были и такие дурни, которые пытались Знак вытравить. — Его лицо неприятно дернулось. — Таких жаль, ей-богу… Но ни один из них — ни один! — не смеялся над Знаком. Не говорил о нем дурного слова. Это — в крови. И только те, на ком заклятие, должно быть, могут преодолеть это…
Он так и не дозвонился до того номера, который все набирал и набирал без конца, и, бросив это занятие, грохнулся в кресло и озадаченно уставился на меня.
И словно чтобы разрешить повисшее в воздухе напряжение, откуда-то сверху, изнутри громоздящегося над нами дома пришли звуки. Масса приглушенных звуков. Хлопнула дверь. Загрохотали шаги. Послышались голоса.
Кто-то требовательно спрашивал кого-то о чем-то. Кто-то торопливо и, похоже, бестолково рапортовал. Кому-то о чем-то.
Мои непрошеные опекуны сразу подтянулись и напряглись. Словно забыв обо мне, устремили свои взгляды на входную дверь. Виски, шпротная банка исчезли как-то совершенно незаметно. Я демонстративно принял расслабленную позу человека, которому все по фигу.
Ожидание не было долгим. Старательно визируемая двумя парами глаз тяжеленная с виду дверь мягко отъехала в сторону, и в кабинет стремительным шагом вошел хозяин. Тут не могло быть сомнений — конечно же это был хозяин. Об этом говорило все: и его — невзрачного в общем-то мужичонки — небрежный, но в то же время пронизывающий взгляд из-под приспущенных ресниц и столь же небрежный — в никуда — кивок коротко стриженной головой. А главным образом об этом говорила реакция ожидавших его подчиненных: вот уж воистину короля играет свита. Свита играла неплохо. И Ольгред, и Дуппельмейер буквально ели вошедшего глазами. Как ни странно, на меня он обратил куда больше внимания, чем на них. Подошел вплотную и протянул мне руку — маленькую и сухую ладонь. Чтобы пожать ее, мне пришлось подняться в полный рост и тоже как-то подтянуться.
Он был невзрачен — я уже сказал об этом. Короткие, редкие и белесые волосы. Белесые ресницы. Бесцветные глаза. Рост пониже среднего. Кривоватые ноги. Одет тоже неброско. Куртка — светлый вельвет и уйма «молний». Светлые брюки — слегка помятые. Кроссовки «Рибок»… Неприметный, в общем, такой чухонец. Только старательная осанка и натянутое лицо-маска с чуть подергивающимися мышцами придавали его внешности хоть какую-то выразительность
— Трои, — коротко бросил он.
Я не сразу понял, что это он представился, и поэтому некоторое время просто стоял столбом, чувствуя себя довольно нелепо. Хозяин, впрочем, не придал этому ни малейшего значения. Он деловито расположился за столом, сцепил пальцы в замок и уперся ими в полированную крышку стола. Теперь он перенес свое внимание на моих «опекунов» и некоторое время молчал, переводя взгляд с одного на другого.
— Ну как? — спросил он наконец. — Ноль? Полнейший?
Дуппельмейер как-то очень ловко принял невинно-посторонний вид, уступив честь общаться с явно раздосадованным шефом более стойкому Ольгреду.
— Ноль, — признал тот. — Знак есть, но и только. Никакого отзыва — ни на один стимул. Вывод — заклятие. Другого ничего не напрашивается.
— Дубовая работа, — коротко заключил Трои. — Заранее угадать слабо было? Сколько вам дали на разработку? Месяц? Потом еще один? И что толку?
— Такое раз в сто лет бывает… — развел руками Ольгред.
— Это ты мне рассказываешь? — уставился на него шеф. — Вот что — осрамились мы с вами. И с этим еще будем разбираться, но не сейчас. Сейчас мы с господином Сергеевым разобраться должны. Сегодня. До полуночи. По их времени. И сдается мне, что разобраться с ним можно только одним способом. Вы знаете каким.
От этих слов у меня — Который уже раз за эти сутки — неприятно похолодело под ложечкой.
— Слушайте, — попробовал я вмешаться в разговор. — Может, хоть что-нибудь и у меня спросить стоит? Хочу я в ваших играх участвовать или нет… Я ведь не пенек все-таки. И вообще, не пора ли мне домой? К родному братику, как говорится. Он у меня, кстати, неблагополучный. Проблемный. Он из-за ваших, господа, фокусов на каких-нибудь ментов наехать может. В натуре. А это, знаете, чревато…
Трои посмотрел на меня участливо, как положено смотреть на убогих.
— Конечно, — тихо ответил он мне. — Конечно, у меня есть о чем спросить вас, Сергей. Правда, только об одной вещи… — Он заглянул мне в глаза. — Вы хотите жить, Сережа? И не желаете смерти своему братишке? Ну и другим своим близким тоже…
Секунду или две мы молча смотрели друг на друга.
— Только ты не пойми меня так, Сережа, что я тебе угрожаю… Просто ты попал в тяжелое положение… И нас в него поставил тоже. После того как ты выдал себя… Пожалуй, ты и действительно напрочь забыл, что такое Знак. Раз ты даже не пытался скрыть его. Но постарайся понять: теперь ни у тебя, ни у нас здесь нет выхода. Просто нет выхода. Все.
Он поморщился и переложил с места на место нож для разрезания бумаги, неведомо зачем украшающий его стол.
— Нам остается только одно, — вздохнул он, — перебросить тебя туда. Не обещаю, что там ты уцелеешь, но это все, что мы можем сделать в сложившейся ситуации — и ты, и мы…
Он снова умолк, постукивая кончиками пальцев по столу.
— Не буду тебе врать, Сережа. Оттуда не возвращаются. Не для того ты помечен Знаком. Да ты и не захочешь возвращаться. Там у тебя будет совсем другая жизнь… Но о своем братишке не беспокойся. Ты его еще увидишь. Сможешь попрощаться. Передашь деньги. И потом он будет получать от тебя переводы, очень приличные. И письма ты ему сможешь писать… Мы его успокоили уже — звонили, принесли извинения и отпустили. Грубый он у тебя…
Трои поморщился какому-то недавнему воспоминанию, снова переложил с места на место не дававший ему покоя ножик и закончил:
— А сейчас ты успокойся немного, придумай объяснение для поспешного отъезда далеко и надолго. Мы сейчас это дело немного отрепетируем и потом домой к тебе съездим…
— Вы, я вижу, уже все тут за меня здорово так решили… — зло, но уже не так, как раньше, отозвался я. — С вами, кажется, не поспоришь.
А про себя подумал: «Если удастся увидеть Ромку, то еще посмотрим, как у вас все обернется»…
— Сообрази уж сам, — развил достигнутый эффект господин Трои. — Если бы мы хотели тебя угробить, так давно б уж в лесополосе тебя прикопали. Грабить тебя или выкуп за тебя ждать — пустой номер. Мало того, мы твоему братишке еще и деньжат подкинем. Да и вообще присмотрим за парнем. Чтобы далеко по плохой дорожке не зашел. Так что на нас тебе злиться нечего… Просто поработай немножко головой…
Он набрал на своем мобильнике номер. Подождал. Нажал «редиал» еще раз и еще раз подождал. Потом пристально посмотрел на меня.
— Не отвечает Ромка твой, — бросил он. — Похоже, что трубка снята. Может, он по милициям да по моргам названивает. Не поверил нам. А может…
Он откашлялся и повернулся к замершим в ожидании Ольгреду и Дуппельмейеру.
— Придется туда ехать. Срочно.
— А?.. — Ольгред кивнул на меня.
— Его?..
Трои отбил по столу очередную задумчивую дробь:
— Его на всякий случай с собой прихватите. Только осторожно. Осторожно, ребята…
* * *
Джип «Чероки» снова катил меня по городу. Наручники на время передвижения на меня, слава богу, надевать не стали. И — за что богу особая хвала — обошлось без того, чтобы напяливать мне на голову мешок со спецпропиткой. Несколько раз, когда машина притормаживала на поворотах или плутала по лабиринту запутанных и плохо мощенных переулков и тупиков, мною овладевало желание выкинуть номер в стиле чернушного боевика ошарашить чем-нибудь сидевшего слева Дуппеля или сидевшего справа Ольгреда (а то и обоих) и, вышибив боковую дверцу, выброситься на мокрый асфальт и пуститься бежать. Когда мелькавшие мимо подворотни, переулочки и закоулки становились вдруг страшно знакомыми, это желание становилось прямо-таки неудержимым.
Но я справился с этим искушением. Из этого, кстати, могло что-то получиться. Все-таки в армии я не мух хлебалом ловил. Но меня удерживал Ромка. Точнее — та неопределенность, что нависала над ним.
Мы добрались до моего дома спокойно. Без приключений.
По лестнице до дверей нашей с Ромкой квартиры мы так и поднялись втроем. Впереди — Ольгред, за ним — я, за мной, в двух шагах — Дуппель. Оба моих конвоира придерживали наготове по стволу — осторожно, за полами пиджаков, чтобы не привлекать внимания. У двери оба слегка отступили назад. Я потянулся к звонку и замер. Неприятный холодок пробежал внутри.
Дверь была незаперта.
Я молча смотрел на нее секунды три. Потом события стали разворачиваться стремительно, словно сорвались с цепи, и разворачиваться в основном без моего участия.
И Ольгред и Дуппель одновременно поняли, что происходит, обменялись короткими кивками и вытащили свои стволы. Дуппель что-то тихо буркнул в появившийся в левой руке мобильник, а Ольгред, оттолкнув меня к стенке, рванул дверь на себя, ударом ноги распахнув вторую, внутреннюю. Тоже полуоткрытую.
А затем они с Дуппелем рокировками (один бросался вперед и закреплялся в укрытии, другой прикрывал его своим стволом, после чего они менялись ролями) ворвались в квартиру и молниеносна прочесали ее. Все это выглядело очень эффектно, кинематографично… Я даже двинулся за ними вслед — не из смелости, скорее из любопытства. И потому, что стоять одному в гулком колодце подъезда было еще более жутко, чем быть там, в деле.
Я бы даже оценил художественные достоинства разыгравшегося передо мной действа, если бы оно разыгралось не в тех коридорах и комнатах, в которых прошло мое детство. (Остальная жизнь — бог с ней! Ее словно и не было.) И если бы после этого мини-погрома из своей спальни вдруг вылез бы похмельный Ромка и, тупо хлопая глазами, заорал бы: «Вы че, мужики?! Одурели или как?! Да я щас! Да я вас!»
Но Ромка не выскочил. Его не было нигде. Ни в спальне, ни в гостиной. Ни в заваленной спортивным хламом «комнате родителей». Ни на лоджии. Ни на балконе. Ни (чего я боялся больше всего) под окнами, ни на улице, ни во дворе. Но еще хуже было другое.
Конечно, Дуппель и Ольгред порядка в квартире не добавили. В своих бросках оба моих конвоира перевернули пару-тройку стульев и обвалили одну или две полки с книгами и какой-то ненужной, вообще говоря, ерундой. Но они — ясное дело — не пролили в моем доме ни капли крови.
А тем не менее кровь теперь здесь была повсюду — веером брызг на стене в прихожей. Потеками на зеркале в ванной. Пятнами на скомканных листах у принтера. И аршинными буквами на стене спальни. Полукругом. Словами на неизвестном языке. Непонятными буквами. Иероглифами.
Знаками.
Я закричал.
Заорал, скорчившись под этим жутким орнаментом, у скомканных (и тоже измазанных кровью) простыней, сваленных у изголовья Ромкиной кровати, между нею и дурацкой тумбочкой с наваленными на ней глянцевыми журналами. Какой-то из них (помнится, это был помятый номер «Птюча») окончательно доконал меня, и я принялся рвать и топтать его, выкрикивая что-то дикое и несуразное.
Это помрачение отступило только тогда, когда Ольгред тряхнул меня за плечи и, влепив крепкую затрещину, заорал:
— Сопляк! Заткнись! Заткнись и кончай свои нюни! Читай! Если хочешь брата спасти — читай.
Я не сразу сообразил, чего он хочет от меня. Не знаю, сколько ушло времени — секунды или минуты — на то, чтобы, хоть мало-мальски придя в себя, я понял, чего от меня хочет Ольгред: прочитать то, что кровью было написано на стене. Но эти сложившиеся в полукруг, торопливо намалеванные буквы не говорили мне ровным счетом ничего.
Да и не буквы это были вовсе. Знаки. Руны.
Иероглифы…
Какое-то воспоминание скользнуло в самом темном углу моего сознания. Но не дало себя задержать и рассмотреть.
— Быстро… — распорядился Ольгред. — Надо уводить его отсюда…
— Ага… —каким-то странным, задумчивым, совсем не подходящим к ситуации голосом отозвался Дуппель. — Только вот… Смотри…
Оба они, словно зачарованные, замерли в дверях спальни. Уставились на что-то там, что было перед ними в коридоре… Я глупо заглянул через их плечи. Ничего особенного там, в коридоре, не было. Только карта лежала на полу. Не географическая, конечно, а карта Таро. Или вроде того. Я такие довольно часто видел разбросанными по дому у Яши. Покойного…
Я неправильно сказал, что в этом не было ничего особенного. Было. Да еще как было! Карта-то эта дурацкая просто не могла лежать там, где она лежала, на слегка потертом линолеуме, на полпути к входной двери. Ее просто не было, когда мы влетели в квартиру. Несмотря на быстроту происходившего тогда — всего-то несколько секунд назад — и несмотря на владевшее мною волнение, я был внимателен. Я был чертовски внимателен! Именно потому, что понимал: случилась беда! В момент стресса память моя становится цепкой и емкой. У меня, например, все еще стоял в глазах проклятый полукруг кровавых Знаков, на которые я и смотрел-то секунд пять.
— Но ничего другого не напрашивается, — вздохнул Ольгред. — Будем работать, исходя из этого.
Он повернулся и подошел к бару. Вернулся с бутылкой «Тичерс» и тремя стаканами. В стаканах позвякивал лед.
«Здорово они работать собрались», — подумал я.
Ольгред плеснул понемногу себе и Дуппелю и от души — мне. Наконец-то он уставился на меня, а не на злосчастную татуировку. Смотрел сочувственно и даже с толикой какого-то уважения.
— Глотни, Сережа, — сказал он ласково, протягивая мне стакан. — Ты извини, что мы тебя так вот… — Последовал неопределенный жест. — Понимаешь, с одной стороны, дело серьезное, а с другой… Мы думали, что ты в курсе дела и просто, как говорится, шлангом прикидываешься… А тут… Ты, оказывается, всерьез ничего не понимаешь. Так что нам с тобой предстоит поработать… Во всем разобраться… Да ты не бойся. Ничего никто тебе не сделает. Ты давай, — он кивнул на стакан, — расслабься немного…
Я машинально взял виски, но решил не спешить с выполнением полученных ценных указаний.
— Это у вас так принято — после первой не закусывать? — спросил я, сосредоточиваясь на побалтывании кубиков льда в янтарном пойле.
— В самом деле, — самокритично заметил Ольгред и, наигранно нахмурившись, глянул на Дуппеля.
Тот поправил воротник и отправился копаться в холодильнике. Я продолжал развивать инициативу:
— Я, знаете, больше не выпить хочу, а отлить… Вы не собираетесь разрешить мне поссать?
— Ну грубость-то зачем? — укоризненно заметил Дуппель, приближаясь с банкой шпрот, разовыми пластиковыми вилочками и консервным ножом в руках. — «Поссать, поссать»… — передразнил он меня. — Хочешь по-малому — вон в ту дверь. Там — вторая дверь направо по коридору. Не заблудись. И веди себя правильно.
Он достал из-под мундира мобильник и распорядился:
— Ребята, сейчас к вам чудик один придет. Да, именно «до ветру». Присмотрите, чтобы не заблукал… Лады.
Дуппель вежливым жестом определил мне направление движения.
Смею вас заверить, что справлять малую нужду под присмотром пары наряженных в бронежилеты вооруженных мордоворотов — занятие, вовсе не приносящее желанного облегчения. Думаю, что и большую — тоже. Когда я вернулся в кабинет, оба моих новообретенных знакомых, нещадно смоля Дуппелева «Волка», уже восседали в креслах вокруг журнального столика, украшенного теперь уже сильно опустошенной бутылью виски, полупустой коробкой шпрот и — на отдельном блюдце — нарезанным тоньше тонкого лимоном. Еще на столе лежала этакая тоненькая папочка-скоросшиватель.
— У тебя, Сергей, не мочевой пузырь, а прямо-таки нефтеналивной танкер, — заметил Дуппель, посасывая остатки лимонной дольки. — Судя по затраченному времени.
— В следующий раз тебя с собой возьму, — раздраженно отозвался я.
— Ну вот — опять ты грубишь, — мученически морщась, констатировал Дуппель. — Напрасно ты это, Сережа…
— Это я — то грублю! — возмутился я. — Вы тут уголовщиной занимаетесь, а я вам слова не скажи! Мало того, что меня насильно затащили и здесь насильно заперли, так вы же еще мне братишку до смерти испугали! И вообще — что вам от меня надо?! Что мы тут собрались: бутылочку на троих раздавить и побазарить малость, только и всего? Что вы ко мне с родинкой этой пристигались?! Ну не родинка это, ну татуировка, ну и что?! Знак, что ли, это масонский или как?
И Ольгред, и Дуппель одновременно весело уставились на меня. Похоже, я их основательно рассмешил.
— Татуировочка, значит… — усмехнулся Ольгред. — Ну-ну… Ты давай садись, — кивнул он на недавно покинутое мною кресло. — Прими стопаря, пригаси эмоции и поговорим толком…
— Нет бы с этого и начать, — буркнул я и осушил оставленный для меня стакан. (Помирать — так с музыкой…) — И еще — можно бы было начать с того, чтобы познакомиться… Представиться, кто такие.
Ольгред благодушно откинулся на спинку кресла и принялся рассматривать, как тают остатки льда на дне его стакана. Я, стараясь не скривить физиономию, закусывал лимоном.
— Представиться, говоришь? — осведомился он. — Это несложно. Будем знакомы — капитан Ольгред к твоим услугам. И Советник Дуппельмейер…
— Сергеев, — мрачно ответствовал я. — Сергей Сергеич. Можете смеяться… А вас самих, кстати, как по фамилии-отчеству? И какого флота ты капитан, а ты кому советник?
Капитан и Советник вяло рассмеялись.
— У нас без фамилий. И без отчеств. Настоящее имя у человека одно. И у тебя тоже одно. Только тебя заставили забыть.
— До встречи с вами, господа хорошие, — возразил я, — никто и ничего не заставлял меня делать… разве что в детстве — на горшок проситься…
— А вот это уже, прости, твоя иллюзия, Сережа, — улыбнулся Ольгред. — Ты в армии не в тех частях служил, где народ дурака валяет… В других, в других, Сереженька. — Он похлопал по лежащей на столе папочке. — Да и потом — недавно совсем — кто-то что-то тебя заставил сделать. Например, забыть кое-что важное. Ты и забыл. Вижу — честно забыл. Придется вспоминать. Вместе. Но давай по порядку.
Он плеснул мне в стакан все оставшееся в бутылке виски.
— Давай расскажи-ка ты нам, друг Сережа, про себя малость. И про родинку эту твою, или, как ты говоришь, татуировочку. Когда, где она у тебя завелась-появилась. Как ты себя при этом чувствовал. И что ты об этом обо всем думаешь… Только без брехни, пожалуйста, без лажи. У нас тут, — он постучал согнутым пальцем по все той же смирно лежавшей в стороне папочке, — на промокашке весь ты есть. Со всеми потрохами. Так что глотай, — он кивнул на стакан, — закуси и поехали.
Я допил «Тичерс» (даже лучший виски всегда был и остается в моих глазах проклятым самогонищем), старательно выскреб из банки остатки шпрот, развалился в кресле и приступил к рассказу.
Биографию свою я к тому времени уже столько раз излагал — устно и письменно, что она вылетала из моих уст без сучка без задоринки, не вызывая обычно никаких вопросов. В этот раз вопросы, правда, были про бабку-эмигрантку (с чего это вдруг она в пятьдесят пятом надумала вернуться в Союз?) и про отца, полжизни промотавшегося по Африке и Юго-Восточной Азии — сначала геологом на контракте, потом — преподавателем, а под старость — специалистом на гранте.
Дуппель — точнее, теперь уже Дуппельмейер — долго сомневался, что такое случилось само по себе при наличии в семье потомков белоэмигрантов. Объяснять ему, что и в советские времена в таких вопросах раз на раз не приходилось, а отец мой с семьей вообще не живет уже бог весть сколько лет, было бесполезно и геморройно. Тип был из тех, что дал себя убедить, что в былые времена в этой стране творились одни лишь кошмары, и сознание этого греет ему сердце и позволяет не видеть того простого факта, что многое вокруг так кошмарным и осталось, несмотря на то что грянуло царство свободы. А кое-где кошмару еще и прибавилось.
Впрочем, этот всплеск недоверия не шел ни в какое сравнение с тем девятым валом, да куда там валом — цунами — полного неприятия моего пусть и бестолкового, но предельно правдивого рассказа об истории с Яшей, Якобом Мюнстерским, и возникновением странного рисунка на сгибе моей левой руки. Сомнению подвергся сам факт физического существования Яши, а уж тем более всплывшего по ходу рассказа Алика Балмута.
Ольгред тут же уселся за компьютер — наводить необходимые справки «через наших людей в ментуре». Упоминание о таковых меня расстроило. Все-таки подсознательно я все еще рассчитывал, что органы правопорядка в этой странной истории на моей стороне, и вдруг отворится дверь и наряд бравого спецназа… А вот тебе фиг, Сережа!..
В ментуре у этих типов тоже свои люди…
В ожидании ответов на свои запросы Ольгред несколько расслабился, стрельнул у Дуппельмейера еще одну сигарету и, рассеянно поглядывая на мерцание экрана монитора, приступил к ликвидации моей безграмотности. Дуппельмейер, отойдя в дальний угол кабинета, занялся какими-то переговорами по своему мобильнику, хотя время от времени и вставлял замечания в наш разговор.
Разговор, собственно, был монологом Ольгреда. Я предпочитал сохранять ядовитое молчание.
— Ты напрасно, Сережа, на нас дуешься словно мышь на крупу, — со своим прежним деланным добродушием вразумлял меня Ольгред. — Все совсем не так, как тебе кажется. Считай, что тебе повезло. Ну…
Тут он обрисовал своей сигаретой в воздухе сложной конфигурации загогулину.
— Ну и не повезло в то же время…
Он немного подождал — не задам ли я подходящего вопроса по случаю столь парадоксальной оценки странного поворота моей судьбы. Не дождавшись, он несколько разочарованно продолжил:
— Повезло тебе, Сережа, потому, что из миллиона ты один несешь на себе Знак. Нам с тобой тоже повезло, Сережа: за одного такого, как ты, платят столько, что хватает не только себя, но и потомков своих до седьмого колена обеспечить. Причем очень хорошо обеспечить… Ты не бойся, — спохватился он, — таких, как ты, не на органы для пересадки продают… И не в дома терпимости для педиков. И не в Чечню — на предмет работорговли. Ты… Такие, как ты, как боги живут там… Правда, бывает недолго… Но… Ты же у нас будешь умником?
Я продолжал молчать.
— Понимаешь, — покрутив головой в знак недовольства моей несговорчивостью, продолжил он, — всем нам хочется прожить жизнь, может быть, и короткую, но зато полную приключений и как бы тебе сказать… ну значимую, что ли… Так вот, это будет дано тебе. А нам, грешным, нет!
Он вдруг нервно затянулся сигаретой, словно поймал себя на чем-то, что его как-то выдало, ослабило его позицию.
— А не повезло… Не повезло тебе, Сережа, в том, что раньше, чем мы, на тебя вышли другие…
Снова от меня ждали вопроса. Ну хотя бы о том, кто те, другие?
И снова я промолчал. От напряженного молчания у меня даже во рту пересохло.
— Понимаешь, — задумчиво, чуть более задумчиво, чем всего минуту назад, проговорил Ольгред, — мы тут вне игры. Твои хозяева на ножах с какими-то своими врагами. А ты и такие пешки, как ты, — разменная монета в их играх. Ты это почувствуешь на собственной шкуре. Потом еще найдешь в этих… играх свою прелесть. И во всем этом вообще… Ты даже не представляешь, на какие трюки тебя могут расколоть те, кто знают настоящие секреты. Если, конечно, с тебя снимут заклятие. А оно на тебе есть, это — точно.
Он даже хлопнул по столу ладонью, и дымок от зажатой между пальцами сигареты зарегистрировал это резкое движение, нарисовав судорожный зигзаг, проживший несколько секунд в своем неудержимом стремлении к вентиляционной решетке.
— Есть, есть такие черти, которым не по нутру существование таких, как ты, — отмеченных… Ну… Если точнее говорить, то не сами вы им не по нутру, а то, что служите вы не им, а другим — нашим Хозяевам…
Слово «Хозяева» он так и произнес — с большой буквы.
— Вот они вас и портят — заклятие на таких лопухов, как ты, налагают. А потом к себе в Темный Мир, уводят. А там… — Он махнул рукой. — Понимаешь — если б не заклятие, ты бы сам к нам пришел. Пора уже. Почувствовал бы призвание и пришел бы. Мы ведь тоже время зря не теряем. По всей Земле-матушке для таких вот, как ты, вешки расставили. Знаки. Указатели. Но ты… Ты не заметил… Ни одного из них — этих знаков не заметил. — В голосе Ольгреда прозвучал упрек.
— Вообще-то, — повернулся к нему, отвлекшись от наяривания на клавишах телефонного аппарата, Дуппельмейер, — мы должны были сразу предположить самое худшее. Но мы-то предположили не наихудшее, а наивероятнейшее. И надо же — просчитались!
— Наивероятнейшее, — попробовал догадаться я, — это то, что я от вас прятался. Дезертировал. Не захотел идти туда, куда вы оправляете таких — меченных этим дурацким Знаком…
Лицо Ольгреда исказилось, словно молния сверкнула где-то рядом.
— Никогда не говори так о Знаке!
Он почти выкрикнул это.
Я даже испугался немного — вдруг он кинется бить мне физиономию. Но он быстро взял себя в руки. Хотя и не сразу. Похоже, что я наступил на какую-то его любимую мозоль. А вообще все происходящее казалось мне какой-то дурацкой постановкой: ну не мог такой серьезный мужик, как Ольгред, всерьез нести какую-то чушь про колдунов и Темный Мир.
Однако же нес.
— Вот тебе и доказательство, — снова подал голос Дуппельмейер. — Симулянты делают вид, что не узнают Знак. Что не понимают, о чем вообще идет речь… Что они утратили Дар. Что они сделались полными идиотами. Даже что они продались тем — другим. Были и такие дурни, которые пытались Знак вытравить. — Его лицо неприятно дернулось. — Таких жаль, ей-богу… Но ни один из них — ни один! — не смеялся над Знаком. Не говорил о нем дурного слова. Это — в крови. И только те, на ком заклятие, должно быть, могут преодолеть это…
Он так и не дозвонился до того номера, который все набирал и набирал без конца, и, бросив это занятие, грохнулся в кресло и озадаченно уставился на меня.
И словно чтобы разрешить повисшее в воздухе напряжение, откуда-то сверху, изнутри громоздящегося над нами дома пришли звуки. Масса приглушенных звуков. Хлопнула дверь. Загрохотали шаги. Послышались голоса.
Кто-то требовательно спрашивал кого-то о чем-то. Кто-то торопливо и, похоже, бестолково рапортовал. Кому-то о чем-то.
Мои непрошеные опекуны сразу подтянулись и напряглись. Словно забыв обо мне, устремили свои взгляды на входную дверь. Виски, шпротная банка исчезли как-то совершенно незаметно. Я демонстративно принял расслабленную позу человека, которому все по фигу.
Ожидание не было долгим. Старательно визируемая двумя парами глаз тяжеленная с виду дверь мягко отъехала в сторону, и в кабинет стремительным шагом вошел хозяин. Тут не могло быть сомнений — конечно же это был хозяин. Об этом говорило все: и его — невзрачного в общем-то мужичонки — небрежный, но в то же время пронизывающий взгляд из-под приспущенных ресниц и столь же небрежный — в никуда — кивок коротко стриженной головой. А главным образом об этом говорила реакция ожидавших его подчиненных: вот уж воистину короля играет свита. Свита играла неплохо. И Ольгред, и Дуппельмейер буквально ели вошедшего глазами. Как ни странно, на меня он обратил куда больше внимания, чем на них. Подошел вплотную и протянул мне руку — маленькую и сухую ладонь. Чтобы пожать ее, мне пришлось подняться в полный рост и тоже как-то подтянуться.
Он был невзрачен — я уже сказал об этом. Короткие, редкие и белесые волосы. Белесые ресницы. Бесцветные глаза. Рост пониже среднего. Кривоватые ноги. Одет тоже неброско. Куртка — светлый вельвет и уйма «молний». Светлые брюки — слегка помятые. Кроссовки «Рибок»… Неприметный, в общем, такой чухонец. Только старательная осанка и натянутое лицо-маска с чуть подергивающимися мышцами придавали его внешности хоть какую-то выразительность
— Трои, — коротко бросил он.
Я не сразу понял, что это он представился, и поэтому некоторое время просто стоял столбом, чувствуя себя довольно нелепо. Хозяин, впрочем, не придал этому ни малейшего значения. Он деловито расположился за столом, сцепил пальцы в замок и уперся ими в полированную крышку стола. Теперь он перенес свое внимание на моих «опекунов» и некоторое время молчал, переводя взгляд с одного на другого.
— Ну как? — спросил он наконец. — Ноль? Полнейший?
Дуппельмейер как-то очень ловко принял невинно-посторонний вид, уступив честь общаться с явно раздосадованным шефом более стойкому Ольгреду.
— Ноль, — признал тот. — Знак есть, но и только. Никакого отзыва — ни на один стимул. Вывод — заклятие. Другого ничего не напрашивается.
— Дубовая работа, — коротко заключил Трои. — Заранее угадать слабо было? Сколько вам дали на разработку? Месяц? Потом еще один? И что толку?
— Такое раз в сто лет бывает… — развел руками Ольгред.
— Это ты мне рассказываешь? — уставился на него шеф. — Вот что — осрамились мы с вами. И с этим еще будем разбираться, но не сейчас. Сейчас мы с господином Сергеевым разобраться должны. Сегодня. До полуночи. По их времени. И сдается мне, что разобраться с ним можно только одним способом. Вы знаете каким.
От этих слов у меня — Который уже раз за эти сутки — неприятно похолодело под ложечкой.
— Слушайте, — попробовал я вмешаться в разговор. — Может, хоть что-нибудь и у меня спросить стоит? Хочу я в ваших играх участвовать или нет… Я ведь не пенек все-таки. И вообще, не пора ли мне домой? К родному братику, как говорится. Он у меня, кстати, неблагополучный. Проблемный. Он из-за ваших, господа, фокусов на каких-нибудь ментов наехать может. В натуре. А это, знаете, чревато…
Трои посмотрел на меня участливо, как положено смотреть на убогих.
— Конечно, — тихо ответил он мне. — Конечно, у меня есть о чем спросить вас, Сергей. Правда, только об одной вещи… — Он заглянул мне в глаза. — Вы хотите жить, Сережа? И не желаете смерти своему братишке? Ну и другим своим близким тоже…
Секунду или две мы молча смотрели друг на друга.
— Только ты не пойми меня так, Сережа, что я тебе угрожаю… Просто ты попал в тяжелое положение… И нас в него поставил тоже. После того как ты выдал себя… Пожалуй, ты и действительно напрочь забыл, что такое Знак. Раз ты даже не пытался скрыть его. Но постарайся понять: теперь ни у тебя, ни у нас здесь нет выхода. Просто нет выхода. Все.
Он поморщился и переложил с места на место нож для разрезания бумаги, неведомо зачем украшающий его стол.
— Нам остается только одно, — вздохнул он, — перебросить тебя туда. Не обещаю, что там ты уцелеешь, но это все, что мы можем сделать в сложившейся ситуации — и ты, и мы…
Он снова умолк, постукивая кончиками пальцев по столу.
— Не буду тебе врать, Сережа. Оттуда не возвращаются. Не для того ты помечен Знаком. Да ты и не захочешь возвращаться. Там у тебя будет совсем другая жизнь… Но о своем братишке не беспокойся. Ты его еще увидишь. Сможешь попрощаться. Передашь деньги. И потом он будет получать от тебя переводы, очень приличные. И письма ты ему сможешь писать… Мы его успокоили уже — звонили, принесли извинения и отпустили. Грубый он у тебя…
Трои поморщился какому-то недавнему воспоминанию, снова переложил с места на место не дававший ему покоя ножик и закончил:
— А сейчас ты успокойся немного, придумай объяснение для поспешного отъезда далеко и надолго. Мы сейчас это дело немного отрепетируем и потом домой к тебе съездим…
— Вы, я вижу, уже все тут за меня здорово так решили… — зло, но уже не так, как раньше, отозвался я. — С вами, кажется, не поспоришь.
А про себя подумал: «Если удастся увидеть Ромку, то еще посмотрим, как у вас все обернется»…
— Сообрази уж сам, — развил достигнутый эффект господин Трои. — Если бы мы хотели тебя угробить, так давно б уж в лесополосе тебя прикопали. Грабить тебя или выкуп за тебя ждать — пустой номер. Мало того, мы твоему братишке еще и деньжат подкинем. Да и вообще присмотрим за парнем. Чтобы далеко по плохой дорожке не зашел. Так что на нас тебе злиться нечего… Просто поработай немножко головой…
Он набрал на своем мобильнике номер. Подождал. Нажал «редиал» еще раз и еще раз подождал. Потом пристально посмотрел на меня.
— Не отвечает Ромка твой, — бросил он. — Похоже, что трубка снята. Может, он по милициям да по моргам названивает. Не поверил нам. А может…
Он откашлялся и повернулся к замершим в ожидании Ольгреду и Дуппельмейеру.
— Придется туда ехать. Срочно.
— А?.. — Ольгред кивнул на меня.
— Его?..
Трои отбил по столу очередную задумчивую дробь:
— Его на всякий случай с собой прихватите. Только осторожно. Осторожно, ребята…
* * *
Джип «Чероки» снова катил меня по городу. Наручники на время передвижения на меня, слава богу, надевать не стали. И — за что богу особая хвала — обошлось без того, чтобы напяливать мне на голову мешок со спецпропиткой. Несколько раз, когда машина притормаживала на поворотах или плутала по лабиринту запутанных и плохо мощенных переулков и тупиков, мною овладевало желание выкинуть номер в стиле чернушного боевика ошарашить чем-нибудь сидевшего слева Дуппеля или сидевшего справа Ольгреда (а то и обоих) и, вышибив боковую дверцу, выброситься на мокрый асфальт и пуститься бежать. Когда мелькавшие мимо подворотни, переулочки и закоулки становились вдруг страшно знакомыми, это желание становилось прямо-таки неудержимым.
Но я справился с этим искушением. Из этого, кстати, могло что-то получиться. Все-таки в армии я не мух хлебалом ловил. Но меня удерживал Ромка. Точнее — та неопределенность, что нависала над ним.
Мы добрались до моего дома спокойно. Без приключений.
По лестнице до дверей нашей с Ромкой квартиры мы так и поднялись втроем. Впереди — Ольгред, за ним — я, за мной, в двух шагах — Дуппель. Оба моих конвоира придерживали наготове по стволу — осторожно, за полами пиджаков, чтобы не привлекать внимания. У двери оба слегка отступили назад. Я потянулся к звонку и замер. Неприятный холодок пробежал внутри.
Дверь была незаперта.
Я молча смотрел на нее секунды три. Потом события стали разворачиваться стремительно, словно сорвались с цепи, и разворачиваться в основном без моего участия.
И Ольгред и Дуппель одновременно поняли, что происходит, обменялись короткими кивками и вытащили свои стволы. Дуппель что-то тихо буркнул в появившийся в левой руке мобильник, а Ольгред, оттолкнув меня к стенке, рванул дверь на себя, ударом ноги распахнув вторую, внутреннюю. Тоже полуоткрытую.
А затем они с Дуппелем рокировками (один бросался вперед и закреплялся в укрытии, другой прикрывал его своим стволом, после чего они менялись ролями) ворвались в квартиру и молниеносна прочесали ее. Все это выглядело очень эффектно, кинематографично… Я даже двинулся за ними вслед — не из смелости, скорее из любопытства. И потому, что стоять одному в гулком колодце подъезда было еще более жутко, чем быть там, в деле.
Я бы даже оценил художественные достоинства разыгравшегося передо мной действа, если бы оно разыгралось не в тех коридорах и комнатах, в которых прошло мое детство. (Остальная жизнь — бог с ней! Ее словно и не было.) И если бы после этого мини-погрома из своей спальни вдруг вылез бы похмельный Ромка и, тупо хлопая глазами, заорал бы: «Вы че, мужики?! Одурели или как?! Да я щас! Да я вас!»
Но Ромка не выскочил. Его не было нигде. Ни в спальне, ни в гостиной. Ни в заваленной спортивным хламом «комнате родителей». Ни на лоджии. Ни на балконе. Ни (чего я боялся больше всего) под окнами, ни на улице, ни во дворе. Но еще хуже было другое.
Конечно, Дуппель и Ольгред порядка в квартире не добавили. В своих бросках оба моих конвоира перевернули пару-тройку стульев и обвалили одну или две полки с книгами и какой-то ненужной, вообще говоря, ерундой. Но они — ясное дело — не пролили в моем доме ни капли крови.
А тем не менее кровь теперь здесь была повсюду — веером брызг на стене в прихожей. Потеками на зеркале в ванной. Пятнами на скомканных листах у принтера. И аршинными буквами на стене спальни. Полукругом. Словами на неизвестном языке. Непонятными буквами. Иероглифами.
Знаками.
Я закричал.
Заорал, скорчившись под этим жутким орнаментом, у скомканных (и тоже измазанных кровью) простыней, сваленных у изголовья Ромкиной кровати, между нею и дурацкой тумбочкой с наваленными на ней глянцевыми журналами. Какой-то из них (помнится, это был помятый номер «Птюча») окончательно доконал меня, и я принялся рвать и топтать его, выкрикивая что-то дикое и несуразное.
Это помрачение отступило только тогда, когда Ольгред тряхнул меня за плечи и, влепив крепкую затрещину, заорал:
— Сопляк! Заткнись! Заткнись и кончай свои нюни! Читай! Если хочешь брата спасти — читай.
Я не сразу сообразил, чего он хочет от меня. Не знаю, сколько ушло времени — секунды или минуты — на то, чтобы, хоть мало-мальски придя в себя, я понял, чего от меня хочет Ольгред: прочитать то, что кровью было написано на стене. Но эти сложившиеся в полукруг, торопливо намалеванные буквы не говорили мне ровным счетом ничего.
Да и не буквы это были вовсе. Знаки. Руны.
Иероглифы…
Какое-то воспоминание скользнуло в самом темном углу моего сознания. Но не дало себя задержать и рассмотреть.
— Быстро… — распорядился Ольгред. — Надо уводить его отсюда…
— Ага… —каким-то странным, задумчивым, совсем не подходящим к ситуации голосом отозвался Дуппель. — Только вот… Смотри…
Оба они, словно зачарованные, замерли в дверях спальни. Уставились на что-то там, что было перед ними в коридоре… Я глупо заглянул через их плечи. Ничего особенного там, в коридоре, не было. Только карта лежала на полу. Не географическая, конечно, а карта Таро. Или вроде того. Я такие довольно часто видел разбросанными по дому у Яши. Покойного…
Я неправильно сказал, что в этом не было ничего особенного. Было. Да еще как было! Карта-то эта дурацкая просто не могла лежать там, где она лежала, на слегка потертом линолеуме, на полпути к входной двери. Ее просто не было, когда мы влетели в квартиру. Несмотря на быстроту происходившего тогда — всего-то несколько секунд назад — и несмотря на владевшее мною волнение, я был внимателен. Я был чертовски внимателен! Именно потому, что понимал: случилась беда! В момент стресса память моя становится цепкой и емкой. У меня, например, все еще стоял в глазах проклятый полукруг кровавых Знаков, на которые я и смотрел-то секунд пять.