Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   - К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.
   - Ты же не услышишь один.
   - Услышу. А не услышу, переспрошу.
   - Как хочешь, могу и здесь.
   - При чем здесь "хочешь"? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. Давай пока вот чего: мрамор глянем еще разок. - Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски. - Чего стоишь? Принимай...
   Доски были давно перемеряны и переписаны Мишкой в блокнот.
   Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
   - Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые - коелга. Вот эта, белая. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, знай: доска - бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем - ноль приписывай. Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще попросят! - Воробей вытянул из угла вторую доску. - Газган вот - эти не покупай. С виду хороши, красивые, а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил - и аут. Искра прям лупит... Гарик - ты его застал еще, когда я в больнице лежал... Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха... Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор - газган - эфиопским окрестил. Лучший товар, говорит, из Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше о-о-о! - Воробей постучал себя по уху, - олухи. Им чего ни скажи - всему верят. Раз эфиопский - все. Давятся, полудурки. - Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез. - Там еще доски есть, да лазить далеко... Потуши-ка свет, на глаза давит.
   Мишка щелкнул выключателем.
   - Теперь размеры. Самый лучший - сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери - дешевка, шире - тоже плохо: в кронштейн заливать станешь - с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же... Еще, - Воробей потряс пальцем, - запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень... Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют - не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, ни кто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски...
   Летом одного захоранивали. Нам наливают, а тут Носенко идет, из треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать... Раевский сунул в штаны, а у него там дыра.. стакан пролетел, а он стоит, как обсосанный. И стакан котится...
   Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.
   Воробей открыл портфель, достал бутылку "Буратино". Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил - не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела. Воробей криво усмехнулся:
   - Это ж надо - "Буратино" хаваю! Кому сказать, не поверят.
   Понюхал бутылочку: не скисло ли? - после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке:
   - Нюхни. Ничего?
   Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
   - А если, говорит, кого увижу - по углам распивают, пеняйте на себя... Его слова, Носенко... А ты, раз не пьешь, отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.
   Лешка не спеша переодевался в чистое.
   - Ну, это... держи, на всякий случай. - Он протянул ладонь Мишке. - Не люблю за руку сам знаешь, но мало ль...
   - Что "мало ль"? - отвел его руку Мишка. - Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
   - Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. Пошел я... Не боись, прорвемся!
   Воробей подошел к конторе, заглянул в окно. Петрович был в кабинете, сидел за столом и ничего не делал.
   Воробей вошел без стука, ему можно и без стука.
   - Вскопал я...
   - Пойдем выйдем.
   Петрович вылез из-за стола. Они отошли от конторы.
   - Леша, слушай... Слышишь?
   - Ну?
   - Такое дело: забудь, что бесхоз копал. Понял? Нормальная родственная могила, понял?
   - Кому говоришь, Петрович! - Воробей скривился.
   - Ладно. С этим все. - Петрович достал яркую пачку. - Закуришь?
   - Давай... Черные? Это какие ж такие? Не наши?
   - Американские. Попробуй...
   - Они без этой, без дури? Сам знаешь, мне теперь анашу ни-ни.
   - Да нормальные они, кури. Когда тебе?
   - К трем.
   - Ну, ни пуха. Чего мог - сделал, "бригадир" Воробьев. - Петрович улыбнулся. - Главное, молчи побольше - глухой, и весь разговор. Валька, смотри, чтобы не напилась.
   - Да она не придет... - Воробей потупил глаза. - Я ей утром бубен выписал. Трояк на похмелку клянчила. - Воробей усмехнулся и посмотрел на Петровича, как тот отреагирует. Но Петрович уже глядел в сторону и нетерпеливо крутил на пальце ключи с брелоком в виде голой бабы.
   - Ну, тогда будь здоров, Воробей двигай, ни пуха!
   - К черту! - Воробей повернулся.
   - Погоди! Чуть не забыл, за работу... - Петрович сунул деньги Воробью в карман.
   Лешка заметил: зеленая.
   - Не много? - он с удивлением посмотрел на заведующего.
   - В самый раз. Ну, дуй. - Петрович махнул Воробью рукой и засеменил в контору.
   "За яму полста!.. Залетит Петрович, точняк залетит. Жалко. А что б я без него тогда... Сдох бы!"
   ...Тогда, полгода назад, в октябре, с забинтованной головой, полуглухой, накачанный вместо крови холостой жижей, со справкой инвалида второй группы без права работы, предупрежденный о лежачем режиме, в сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.
   - Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом...
   - Громче говори, - буркнул Воробей.
   - Пенсия, говорю, больше будет! - крикнул заведующий.
   - Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь - не забуду. Воробей трепаться не любит... А?
   Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Снял со шкафа рефлектор и, поставив у ног Воробья, включил.
   - Ага, - сказал Воробей.
   - Денег-то нет? - спросил заведующий.
   - Да Валька все... - Воробей щелкнул себя по горлу, - пока в больнице лежал.
   - Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность - никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть... Смотри, синий весь.
   - Да это в больнице крови пожалели, думали: аут.
   Воробей входил в должность. Да и то сказать - входил... Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие - никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени - он же и завхоз церковный - брал на складе уголь, набирал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукоризненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный, в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом возню в трафаретной - запаливал котел.
   Контора - Петрович, смотритель, Раечка - приходила к положенным девяти в благостную теплынь.
   Несколько раз без Воробья контора чуть не вымерзла. Котел никому не давался: делали вроде по-воробьевски, а огонь вдруг гас ни с того ни с сего. Выгребай из топки всю вонь, заводи по новой. "У Воробья секрет есть".
   Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы, когда ни приди - староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее - заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала до лета. Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь...
   Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр - этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем, нищими на паперти, всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей, крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.
   Так вот помер он. Воробей сам вызвался копать. Могилу отвели рядом с церковью, почти вплотную к ней, как положено по сану. А там земля - сплошняком камни, кирпичи, железки со старых времен от стройки еще остались. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было - чуть не на полметра; сколько тут их, попов, нахоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь - у церкви народу прорва, и в яме с ними не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.
   - Земля тяжелая, Лешенька? - наклонялась над запаренным Воробьем Марья Ивановна.
   - Пустое, Марь Иванна, для батюшки конфетку сделаем.
   И действительно сделал. Два метра глубиной, ровненькая, дно еловыми ветками выложил. Не могилка - загляденье.
   ...Воробей подошел к церкви, погулял вокруг - тянул время. Все ж к прокурору зовут, не в кино. Поднялся на паперть. Нищие разом заныли, запричитали, но, разглядев местного, смолкли. Воробей снял шляпу и толкнул тяжелую дверь.
   В прохладном полумраке церкви стояло четыре гроба на специальных для этого скамьях. Возле гробов по-домашнему спокойно хлопотали родственники: прихорашивали, подправляли покойниц. Все четыре были старушки.
   Здесь же Батя полгода назад крестил и Витьку, сына Воробья. Крестным был Кутя, а крестной матерью Валькина подруга с Лобни Ирка.
   Воробей подошел к конторке, за которой Марья Ивановна оформляла усопших. Тяжелый шаг Воробья оторвал Марью Ивановну от дел.
   - У вас отпевание?
   - Это я, Марь Иванна, Лешка Воробей...
   - Лешенька, а я тебя и не узнала. Ты что, выходной сегодня? Наряженный...
   - Да нет, - Воробей замялся, - к следователю мне скоро. В прокуратуру... шел вот, зашел...
   - Чего ж ты опять натворил? Господи! - Она всплеснула руками.
   - Да за старое, еще до больницы, когда пил... Адвокат сказал: простят, не посадят. А там кто его знает... Значит, вот на всякий случай до свидания... Батя-то где?
   - Батюшка? Обедает. Посмотри в крестильной. Ну, дай Бог тебе, Лешенька. Она мелко перекрестила его.
   - К чер... - Воробей подавился. - Спасибо, Марь Иванна.
   Попов в кладбищенской церкви было два: старший - отец Петр и отец Павел, Батя.
   За столом сидел один Батя.
   - Садись, Леша. Здорово. Как Виктор?
   - Нормально... Косит вот только...
   - Пройдет, - хлебая борщ, буркнул Батя.
   Поп был невеселый. Воробей знал, в чем дело. Прикрылась лавочка.
   При старом-то настоятеле, земля ему пухом, Бате вольготно жилось. Ну, подпил, прогулял службу... что за беда, вера-то у нас, русских, православная, испокон на Руси к вину уважение, а священник - что ж он, не человек? Настоятель отслужит вне очереди, Пантелеймон Иванович, дьякон, тоже поспоспешествует, а уж Батя потом две, а то и все три не в очередь отпоет.
   А теперь! Новый-то, отец Петр, чуть запах услышит - от службы отстраняет, и объяснительную велит писать, да благочинному настучит, тот - в епархию, а там разговор короткий. За Можай загонят...
   А уж не дай Бог на работу - тьфу, на службу! - не выйти, сожрет с дерьмом: бюллетень давай. Русский священник, да чтоб бюллетень?! Тьфу, пропади он пропадом!..
   - Ну, идешь? - очнулся Батя. - Не боишься?
   - Адвокат сказал: нормально будет...
   Батя вытер носовым платком бороду.
   - Встань-ка, благословить надо.
   - Да я ж... - Воробей замялся, - я ж вроде неверующий...
   - Все неверующие, - Батя поднялся из-за стола, - а благословить не мешает. Шляпу положи, стой смирно.
   Он медленно перекрестил Воробья и, закатывая глаза, что-то тихо пробормотал, подал руку. Воробей не понял, пожал ее.
   - Целуй! - поправил Батя.
   Воробей покраснел и ткнулся губами в поповскую руку.
   - Ну, вот. Теперь иди спокойно. С деньгами твоими как договорились: кладу на свою книжку и по сто рублей каждый месяц Валентине высылаю без обратного адреса, так?
   - Ага.
   - Иди, не бойся, Бог даст, обойдется, Алексей. Ступай.
   Бабки, пригревшиеся на паперти, опять заворковали, привычно протягивая скрюченные ладони.
   - Чего-о? - Воробей, сморщившись, поглядел на лавку, забитую старушками. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, встать без риска потерять место не могли, потому и клянчили сидя. Некоторые с закрытыми глазами, сквозь дрему.
   - На вот на всех. - Воробей сунул в ближайшую руку всю мелочь из кармана. - На всех! - еще раз хрипло пригрозил он. - Знаю я вас.
   2
   Солнце сквозь лазейку в листве ударило в могилу и разбудило Кутю. Он со скрипом поднялся - голова наружу, ухватился за торчавший из земли корень вяза и неуклюже выкарабкался наверх. Корявыми ладонями поерзал по складчатой, с избытком кожи морде, выскреб негнувшимся пальцем ссохшуюся дрянь в уголках глаз. Потом осмотрел себя, поколотил по штанинам, больше для порядка, выкинуть портки пора, а не пыль трясти.
   Он закашлялся, наверное, простыл за ночь. Цапнул себя за сердце. Рука укололась. Слава богу, орден на месте. Не потерял. Кутя прихватил в горсть рукав и потер орден Славы. Старенький уже орденок. Эмаль пооблупилась. Да и как ей не поотбиться... Кутя посмотрел в могилу, где ночевал. Хорошо еще шею не свернул. И как только угораздило. Это ж надо!
   Вчера, в День Победы, Кутя на правах хозяина принимал на кладбище гостей. Припылила пехота, кто смог. Лет пятнадцать они уж на кладбище встречаются. Сначала Сеню Малышева приходили навещать. Вторым Петька из мехвзвода сюда переселился, а уж совсем недавно Ося Лифшиц. Так лет пятнадцать уже и топают Девятого мая одним маршрутом: на Красную площадь, оттуда на кладбище, а за стол уж - к полковнику на улицу Алабяна. Семена-то и Петю по закону здесь схоронили, у них тут родители, а вот Осю сюда уже Кутя по блату устроил. У Оси здесь только тетка, а тетка для захоронения не основание - нужны прямые родственники. Но Петрович, золотая душа, разрешил. И даже удостоверение на Осю выписал. Теперь и к Оське можно ложить. Пока урны, а через пятнадцать лет и гроба. Да у него, у Оськи, слава Богу, никто пока умирать не намеряется. Жена, дети в здравии, и внуков полон дом.
   Вот они, пехтура, и бродили от одного дружка к другому. И там и сям выпивали помалу, только для памяти. Как уж он, Кутя, за меру свою перебрался в этот день, поди знай.
   Раньше в родительский день кладбище навещали. Пока Ося был жив. А уж Ося помер - решили на День Победы встречу перенести. Тем более что и Сеня, и Петя, и Ося - члены партии.
   С кладбища должны были поехать к полковнику, да вот могила подвела. Кутя с огорчением оглянулся на могилу. Ребята, наверное, искали по всему кладбищу, да разве вино перекричишь.
   Кутя ковырнул присохшую к ордену грязь. Глина. И эмаль отколупнулась. А Сенька-то чего выделывал под конец войны. В Судетах вроде. Или не в Судетах?.. А-а, когда пленных вели. Точно. Коров бесхозных насбирает и за телегу привяжет. Как какого-нибудь немчонку заметит замызганного, одну скотину отвяжет и немчонке веревку сунет. Гей нах мутер. Веди, мол, корову домой к матери. Так и дарил коров...
   Хорошо хоть после войны вы, ребята, померли. Хоть пожили еще чуток... Спи спокойно, Осенька. И ты, Сеня. И ты, Петя. Светлая вам память, земля пухом. Кутя помахал перед грудью рукой - вроде бы перекрестился. Так, чтобы и не очень и в то же время...
   У свеженасыпанного холмика возле лавочки стояли двое мужчин: старик и парень лет под сорок. Они разглядывали его с удивлением.
   - Ваша, что ль? - Кутя кивнул на могилу, из которой только что вылез. Хозяева?
   - Наша. Вот решили пораньше прийти, вдруг техник-смотритель забыл распорядиться или место спутал.
   - Техник - это дома, в жеке вашей, а здесь - смотритель, смотритель кладбища. А чего вам беспокоиться? Раз договорились, могилку показали, значит, все. У нас в заводе такого нет, чтоб забыть. Нам за это зарплату ложат. Когда хороните?
   - Сегодня в двенадцать после отпевания.
   - Ну да, в двенадцать!.. Хорошо к обеду отпоют, а то и до трех заканителят. Смотря кто отпевать будет. У них тоже специалисты по своей специальности, неодинаково... Сколько сейчас? Часы есть?
   - Часов семь, - пожилой запутался в рукаве над часами, - четверть восьмого.
   - Ну вот, а ты говоришь. Шли бы домой... Погоревали б еще, а уж часикам к двум, ну, к часу пришли бы. И на помин хорошо бы... ребяткам...
   - А может, сейчас?.. Я тут взял немного на всякий случай. - Молодой раскрыл портфель и достал оттуда коньячную фляжку с прозрачной жидкостью. Спирт вот, яблоки... Стакана, правда, нет...
   - Это найдем. - Кутя пошарил взглядом по веткам - стаканы часто на сучки вешают после употребления - но не обнаружил. - Придумаем сейчас, айн момент!
   Кутя перегнулся через соседнюю ограду, чуть не завалив деревянный заборчик, прогнивший у вкопанных столбиков, дотянулся до поллитровой банки с увядшими нарциссами и, крякнув, распрямился с банкой в руках. Затем вынул из банки цветы - кинул на могилу.
   - Самый аккурат! Минуточку обгодите - водички наберу. Я мигом!
   Быстрым ходом он добежал до водопроводного крана на углу седьмого участка и пустил воду. Постоял, пока сойдет теплая, подставил под несильную струю банку, сполоснул для гигиены, набрал воды. В самый раз - на четверть, до зеленой кромки от цветочной мути. Так же, прытью, вернулся назад. Неуверенной, подрагивающей рукой взял фляжку, долил в банку до половины и прикрыл ладонью,
   - Для реакции - лучше...
   Спирт слоился гибкими прозрачными волнами, перемешиваясь с водой.
   Наконец решив, что хватит, Кутя резко выдохнул, крутанул банку и опрокинул ее в распахнутую пасть. Потряс пустую банку, судорожно вздрогнул, поморгал немного и, блаженно зажмурившись, выдохнул:
   - Прямо в организм. Как врачи велят. Где, говоришь, яблочко-то?
   Кутя догрыз яблоко, два других положил в карман. Перегнулся снова к соседней могиле, вдавил пустую банку в холм, собрал в нее раскиданные нарциссы, попрощался и направился наверх к часовне.
   - А не коротковата? У нас гроб-то длинный, метр девяносто! - крикнул ему вслед пожилой.
   Кутя обернулся и пошел обратно: "Специалисты..."
   - Короткая? - Он усмехнулся. - Да сюда двоих запихать - и еще останется. Подбой-то видели?.. Посмотри, посмотри, на! - поддразнил он молодого, заглянувшего в подбой. - Тут все по науке. В другой раз велят копать, а копать-то некуда: ограды со всех сторон, или дерево мешает. Бывает, и вовсе завал. Вы, положим, ходите редко, а с боков - попроныристее народ, понаглее: для своих могилок больше места оттяпать хотят. Они на вашу могилку втихую влезут, ограду поставят, а там, глядишь, и памятник, а вот вы своего упрятать, ну захоронить, в смысле, хочете, а хоронить места нет. Хорошо ограда, ее и снять недолго, а если памятник, да ростом с тебя? У него фундамент один... Считай, на метр раствором залит, поколоти-ка его, я посмотрю!.. А хоронить надо, куда его денешь, покойника? Получается: право есть, а места нет. Тогда чего делают? Тогда окно открывают, метр на метр только, и копают как колодец. Углубятся - начинают подбой выбирать. Выберут побольше - потом гроб туда, колом: перевяжут в головах, по два с каждой стороны врастяжку держат, а ноги только слегка в яму заправляешь. Так, отвесом, почти вот встоячку и засовываешь.
   Пожилой заморщился.
   - А ты не жмурься, работа такая, не в конторе бумажки ворошить. Своя механика. А чего делать, не на другое же кладбище. Семью разбивать... Здесь вместе и лежат пускай, рядышком. И навещать всех разом, и недалеко, все ж центр... Такие дела. А ты говоришь.
   У часовни было пусто. Да и кого в такую рань принесет - восьми нет. Кутя посидел чуток на гранитном оковалке, невесть как оказавшемся у часовни. Кому он только понадобился - без полировки и формы никакой... А ведь кто-то пер приспособить куда-нибудь. Кутя полез за куревом, наткнулся на яблоки и подумал, что неплохо бы сейчас пивка.
   Покряхтывая, он поднялся с холодного камня и двинул к воротам.
   У трафаретной пригревалась на солнышке неистребленная псиная братия. Завидев Кутю, псы оживились. У них с Кутей был особый контакт. Перед Пасхой когда кошкодавы из дезинфекции понаехали и проволочными петлями в момент всех повыловили, он вымолил у них троих, самых любимых: Мишку, Блоху и Драного.
   Бутылку отдал (у Молчка выклянчил) и пятерку, что за яму получил. Все денное наработанное.
   С того раза месяц не прошел, а уж песья опять набежало. Откуда только. Опять посетители жалобы пишут. Опять кошкодавы пригудят. Паразиты!..
   Кутя зашел в трафаретную, порыскал глазами, сгреб в газету кильки и черствый хлеб. Кинул собакам. Те завозились. Драный, конечно, под себя все сгрести норовит. Ясное дело, посильнее других и попровористей. А сбоку-то так и не зарос.
   Это Воробей с Драным зимой пошутил. Сам потом рассказывал.
   Глядит утром - трясется пес у дверей в котельную, холодно. Воробей котел завел слегка и посадил кобеля внутрь на колосники. Драный прям как прижился. Воробей дверку прикрыл и ногой держит. А сам в поддувале ворошит. Занялось в котле покрепче, пес завозился, не нравится. Воробей еще... Пес заорал и забился в дверку. Пес орет, а Воробью хохотно. Потом выпустил.
   Бедолага как припустил из котельной да в снег... Зашипел в снегу и потух. Теперь - Драный.
   Кутя слова тогда не сказал Воробью, но от самогона воробьевского отказался. Правда, раз. Потом пил, уж больно хорошо гнал Воробей: через уголь и с марганцовкой.
   ...Псы подлизывали пустой асфальт. Кутя отдыхал глазом на собачье.
   - Чего, дармоглоты? Постричь вас, что ли? Под полубокс... Чего-нибудь вам надо для красоты... Погодь, погодь...
   Он сунул руку за прислоненный к стене огромный треснувший кронштейн и вытянул оттуда охапку пожухлых венков.
   Венками торговали в тупике перед входом на кладбище.
   На проволочное кольцо прицепляются бумажные цветы и окунаются в расплавленный стеарин. Подсох - готово.
   Милиция гоняла веночниц, но справиться не могла, все равно торговали.
   Воробей с Мишкой при случае обрывали старые венки с крестов. Без лишних глаз старались - заметят посетители, побегут в контору вонять. А у Петровича закон один: жалуются - по делу, не по делу - прокол, а раз прокол - месяц без халтуры. А не дай Бог заметит, что хитришь, халтуришь - вмиг заявление твое подмахнет. Это он с полгода как придумал, когда ему в тресте по мозгам за грязь на кладбище дали. Так чего придумал? Велел всем написать заявления об увольнении по собственному желанию, с подписью, но без даты. Теперь, говорит, чуть что - сам дату ставлю, и вали с кладбища. На завод или еще там куда. И Носенке потом хвастался: у меня, мол, на кладбище по струнке.
   Вот и старались потихоньку венки обдирать. Обдерут - и в печь. Лучшей растопки не придумаешь.
   Кутя разобрал венки, разнял, выправил их, шагнул к псам.
   - Драный, давай башку! Марафет наведу.
   Пес затряс головой.
   - Стоять!
   Пес замер. Кутя примерил венок. Великоват. Снял, положил на камень, разрубил проволоку топором. Свел концы и закрутил, стало поуже. Снова примерил. Другое дело!
   Так же обрядил Мишку и Блоху. Псы порычали, покрутили головами и ничего смирились.
   Мимо прошла Райка. Заметила разряженных псов, прыснула.
   - Раиса Сергеевна! Парад, скажи?
   - Влетит тебе от Петровича за этот парад!
   - А чего, в кабинет к нему поведу? Я на Тухлянку сейчас. Соньку позабавлю - пивка даст. Как вышло-то, а? - Кутя с умилением пялился на свою работу. Райка, а ты чего рано? Муж не греет?
   - Заказы не оформила. Петрович вчера ругался. А ты уж подзалил, гляжу?
   - Дура ты, Раиса Сергеевна. Красоту навел животным, а ты "подзалил". Не понимаешь ни хрена... Балерины, за мной!
   По ту сторону проспекта у железнодорожной линии много лет возвращала с того - похмельного - света спасительная Тухлянка: стеклянная пивная с длинноногими, круглыми, тесно поставленными столами.
   Кутя не пошел к подземному переходу. Переход для пешеходов-бездельников, а у него дело: поправиться внахлестку к спиртяшке утренней и за работу. Захоронений сегодня мало - всего пять, зато мусора после праздника опять на его участке возить не перевозить.
   Петрович последний раз особо предупредил: "Всем мусор возить. Халтурить только когда участок под метлу". Комиссия из треста все мерещится, вот и петушится. И, главное дело, жечь запретил. Обычно-то как: кучку нагреб да подпалил. А недавно Кутя не заметил с похмела да и поджег мусор возле памятника, а тот из белого мрамора, закоптил его напрочь. Ни мыло, ни шкурка не берет. Родственники хай подняли. Теперь жечь нельзя - вози на свалку. А на свалку хрен проедешь - тележка по уши вязнет.
   Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо - не выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил что твой дятел. С "гаврилой" не хуже Воробья управлялся.
   ...Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, - Бог даст, не раздавят. Тормоза только и визжат, да шоферня матерится.
   На той стороне Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.
   - Гуляем? - Милиционер приложил руку к фуражке. - Документы!
   - Какие документы, милок? До пивка бы добраться. - Кутя махнул в сторону заманчивой Тухлянки. - А ты - "документы"...
   - Так... Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?
   - Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.