Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   Ну, Финна, того Раевский сразу по-свойски предупредил: "Тут ведь кладбище, могилки. Так? Так. Могилку вскопал, гробик уложил. Так? Так. А можно на два штычка поглубже под гробик земельку выбрать... так? Так. Все ясно? А гробик потом... сверху".
   Мишке Раевский не сказал ни слова. Знал, что Финн передаст. Передал...
   Раевский, стоя, дожевал свой шампур и направился к бревнам покурить.
   - Мужики, а кто знает, чего это у декабристов колготятся какие-то? Рожи вроде не родственные. Похоже, нюхают. А за декабристами свежак - венки еще сырые. Кто копал-то?
   - Так! - Петрович вдруг, встал. - Чтоб все тихо было! Нормально, спокойно. Без эксцессов. Охапыч! Без раскрутки мне, уволю! И вы все! - Петрович погрозил пальцем, застегнул пиджак и ушел.
   Воробей отыскал на столе среди "Посольской" "Буратино", сковырнул крышечку.
   - Охапыч, Кутя, наливайте. Кент, пристраивайся! Да не мусоль ты огарок, пальцы обожжешь! Девки, вы-то что, как целки, ломаетесь? Раиса Сергеевна! Давай! За мое здоровье! За Лешку! За Воробушка. Воробушек без башки, а все чик-чирик. Лётает!
   К десяти часам гости были уже хороши.
   Охапыч плакал: "За Воробья жизнь отдам!" - и рвался поцеловать. Воробей, чтоб не обидеть Охапыча, подставлялся, но осторожно, левой стороной, оберегал пробоину. Охапыч колотил кулаком по столу. Стаканы прыгали.
   Малявоча решила, что домой ей сегодня необязательно.
   - Стась, не хочу домой, не прогонишь? - и сладко потянулась.
   Стасик подскочил к ней, кавалерски подставил руку крендельком:
   - Прошу, мадам!
   И увел в домик. Минут через пять он вышел.
   - Мужики! Все, все, завязывай! Жратву берите и в часовню... - Сунул покачнувшемуся Раевскому недопитые бутылки и сгреб со стола что было. - Давай, мужики, давай, у нас мертвый час!
   Переполненные гости тихо выбредали.
   Воробей с Мишкой ускользнули от продолжения: у Воробья заболела голова и совсем отказал слух. Значит, устал.
   7
   Мишка обогнул бензоколонку и шмыгнул в пролом. В обеденный перерыв он успел сгонять на такси в институт, сдать в библиотеку учебники. Сейчас бегом на хоздвор: наверняка уже очередь за цветниками. Ладно, зато год окончен.
   - Молодой человек!
   Мишка остановился. С соседней дорожки от декабристов ему махал какой-то толстый мужчина.
   - Можно вас на минуточку?
   - Только на минуточку, - подходя, сказал Мишка.
   - Увидел, как вы уверенно проникли на кладбище, - мужчина, улыбаясь, показал рукой на дыру, - и решил, что здешний.
   - Да, в общем-то... А что случилось?
   - Да, собственно... ничего не могу понять... Какая-то мистика... Откуда взялась эта могила? - Мужчина ткнул пальцем в свежий холмик, заваленный цветами.
   Мишка нагнулся, раздвинул цветы. Ну да, вот трафарет, он же и писал. Как раз, когда Воробей в прокуратуру ходил. Они втроем и захоранивали после обеда: Мишка, Стасик и Раевский.
   - Здесь была могила, - продолжал мужчина. - Где она?
   - Могила? - Мишка настороженно поглядел по сторонам, потом на толстого. Какая могила?..
   - Я из управления культуры, мы должны... - начал мужчина.
   - Михаил! Там тебя обыскались! - донеслось сзади. По соседней дорожке шли Стасик с Раевским.
   - Извините, - пробормотал Мишка толстому, - я не в курсе...
   ...Когда очередь за цветниками уже подходила к концу, появился Стасик.
   - Погодите, - сказал он ожидавшим, вслед за Мишкой вошел в сарай и прикрыл дверь. - Ну?.. С кем это ты толковал у декабристов?
   Мишка похолодел.
   - Не знаю... Спросил, откуда могила свежая?
   - Угу, могила... - тише обычного проговорил Стасик. - А ты: не знаю, мол, дяденька?
   - А чего? Что случилось-то? - спросил Мишка, прекрасно понимая, что случилось.
   - Ничего. - Стасик улыбнулся. - Все путем. Будь здоров, дружок.
   8
   - Чегой-то у тебя звонок не фурычит? - на пороге стоял Воробей с пузатым портфелем в руках. - ЗдорОово, могильщик хренов!..
   - Леша? - Мишка растерянно смотрел на гостя. - Как разыскал?
   - Забыл? На день рождение моем сам записывал. Забы-ыл! - Воробей махнул рукой. - В квартиру-то пустишь?
   Воробей поелозил ногами о половик, повертел головой.
   - А чего? Ничего! Сколько вас здесь?
   - Я да бабка. Потише, спит она... Она с дачи приехала за пенсией.
   - Ага. Пускай спит, мы на кухне. Я тут привез. - Он протянул портфель. Не разбей... Самопляс... А чего... Валька спит. Дай, думаю, к Михаилу сгоняю. Взял мотор... Кастрюля есть?
   Воробей высыпал из целлофана в кастрюлю потрошеных окуней, подлещиков, лавруху, перец горошком.
   - Уха сейчас будет. Я и соль взял. Может, думаю, нет.
   - Соль есть, картошка кончилась.
   ...Воробей сидел за кухонным столиком спокойный, загорелый, даже слышать стал лучше: говорили вполголоса, а он разбирал. Рассказывал, хорошо было: солнце, лес, рыбка... Озеро переплывал туда-сюда. Врачи? А пошли они...
   По тарелкам Воробей разливал уху сам. Мишке брызнул в тарелку самогона.
   - Не спорь, - заметил он удивленный взгляд Мишки. - Попробуешь - скажешь. В кастрюле чего осталось - бабке покушать. Скажешь, Лешка Воробей сготовил. Ну, рубай, пока жаркая, остынет - не то... Выходит, в однокомнатной ты с бабкой. А родичи?
   - Они в Тушине, у них тоже однокомнатная. Там мать с отчимом.
   - А-а-а... Так ты вот отчего к бабке слинял. Понятно. Бабка-то старая?.. Помрет - хата твоя.
   - Да она пока не собирается. Меняться хочет на двухкомнатную. Тогда уж, говорит, и помирать, чтоб у тебя двухкомнатная была.
   - Любит, значит... А в двухкомнатной уже и поджениться можно. Дети, то-сё... Чайку заведи.
   - Бабуля у меня хорошая. - Мишка включил газ под чайником.
   - Слышь, Миш, а чего ты на кладбище сунулся? За деньгой?
   Мишка пожал плечами.
   - Правильно сделал, - согласился Воробей. - Тут главное дело не зарываться. Гарик вон допрыгался... Долго у него в "неграх" пахал?
   - Месяца три.
   - Платил как? Поджимал?
   - Иногда совсем не давал.
   - Этот может... Покрепче завари. А зеленого у тебя нет?
   - Есть.
   - О! - Воробей обрадовался. - Самый чай. Я его в Средней Азии пил-перепил... Не рассказывал про Азию? Расскажу... Пиал-то нету? Ну хрен с ними, чашки давай. Варенье поближе.
   Как отца выселили, мы с Васькой жили. Ремеслуху кончил - меня в ЖЭК дежурным сантехником. Без денег не сидел. С утряка по подвалам пробегу магистраль посмотрю. Ее раз в неделю положено, а я - каждое утро. Где подкрутил, где повернул - и весь день калым сшибаю.
   Потом мне в армию подошло. А я из ЖЭКа уволился, денег получил, отпускные, - и ходу. В Среднюю Азию. Там без семи дней три года промотался вместо армии. Два года в Бухаре жил. Про бухарских евреев не слышал? Ну и дурак! Я лучше людей не встречал. У одного кирпичи лепил для дома. Хорошо было.
   Жарко, конечно. Да у меня-то мослы ж одни, плавиться нечему. Толстый, тот - другой расклад: сомнется мигом. И вот смотри: тело у меня сложеньем такое или натура?.. Ведь сколько водяру жрал, а на работу - как штык. Да хоть у наших спроси: как я пил до больницы? А кого Петрович просил, случись что? Воробушка!
   Да... Потом на тростнике работал. Идет машина вроде комбайна, а ты перед ней стоишь. Тростник выше головы, ухватишь и перекручиваешь, концы в барабан заправляешь. Работенка - я те дам! Больше недели, ну, десяти дней никто не выстаивал. А я там сезон отмотал. Меньше четырех сотен не выходило. И с похмела всю дорогу... Организм такой, на работу выносливый.
   Вернулся, прогудели мы с Васькой что было. На работу надо. Мне соседка из другого подъезда говорит: иди к нам на базу мороженым торговать. Ну вот, опять смеешься. Ты слушай лучше. Работаю на базе - те же три-четыре сотни. Как? Да вот так. На базу приезжаю за товаром, учетчице четвертак кину - она мне полную тележку рожков по пятнадцать копеек накидает. Рожки и так всегда хорошо идут, а летом за ними - давиловка, ломятся все... Да я еще ору в полную пасть... У Савеловского стоял. Поначалу неудобно: знакомые...
   А вот еще!.. Интересный случай. Вечером как-то иду выручку сдавать, в халате, звеню весь. Остановился у ларька пивка попить. Пацаны приметили, савеловские... Я иду дальше по путям, они за мной, трое их... Думаю: побежать - дробь рассыплю, мелочь из карманов вывалится.
   Ладно, думаю, я их сейчас здесь, на путях, повеселю.
   Остановился. Они подходят - и с разных сторон. Я говорю: чего, ребята, нам ссориться, лучше поделимся, только у меня ведь одна мелочь. И в брюки лезу - с понтом, выгребу им сейчас все. А в брюках у меня медь только, пятаки... Достаю сколько взял: нате, куда, мол, сыпать. Они, соплята, подставляются ближе. А я об одном думаю: выручку растеряю - как потом впотьмах? Берите, говорю, сейчас еще нагребу. Что гробить их буду - не догадываются. Одному, думаю, бабаху выпишу, а потом погляжу, с этими как...
   Отоварил одного... Потом, веришь, полночи не спал, жалко было... А как отоварил? Меня Харис в Самарканде научил, тот вообще - уж рассказывал про него, - тот дня без драки не проживет спокойно. Ножа никогда не таскал с собой. С ложкой ходил, которой ботинки помогают надевать, правда, отточенная, зараза...
   Ну вот, обеими руками сразу по виску костяшкой и по челюсти - вздвиг. Только одновременно надо. Парень тот больше и не двигался. Я уж мелочь подобрал, а он все так же на боку лежит, отдыхает. А эти-то, другие, побежали, конечно.
   Я думаю: чего он без толку лежит? Котлы с него сдернул. Потом в озере их утопил, когда купался. Хорошие. "Полет", с автоматическим подзаводом...
   - Мишенька! - послышалось из комнаты.
   - Бабка... Разбудили все-таки...
   Мишка пошел в комнату. Вернулся с банкой варенья.
   - Яблочное люблю. Вообще - сладкое. Недожрал свое с мачехой да в колонии, теперь за прошлое добираю. А у Вальки - наоборот... Валька-то с сорок второго, мать у нее в Лобне бомбой убило, у тетки жила, потом в детдоме, сладкого в глаза не видела и сейчас не ест. Ужинаем с ней когда - детский сад прям: мне торт, ей четвертинка...
   Так чего говорил-то? А-а... стою как-то, мужик подходит в болонье коробку с мелочью берет с ларька и не торопится... Я опешил, молчу... Тут он морду поднял и смеется... Марик! Дружок мой, до колонии с ним хулиганили. А потом, говорят, шпаней его в Лианозове не было.
   Задразнил меня Марик вконец: и работа бабья, и халат, и вообще. Иди, говорит, ко мне на Долгопу - Долгопрудненское кладбище. Пошел...
   Первую могилу копал - вся Долгопа ржала. Сказали, чтоб метр девяносто. А у меня ни метра, ничего. А я сам метр девяносто. Лег, примерился и еще с походом взял. А глубина?.. Думал, как лучше, чуть не в полтора роста своих выковырнул - и вылезти не могу. И так и сяк - осклизаюсь, да еще дождь, как назло... пришлось орать. Старуха мимо шла: чего ты, говорит, сынок, залез туда? Я ей: бабка, зарыть меня живьем собрались, помоги, Христа ради, вынь отсюда... Всерьез поняла и в контору побежала. Ну, интересно?
   - Пойдет! - Мишка засмеялся. - Ты вот что скажи, Леш: что у вас с Васькой-то вышло? Не зря ж он тебя топором? Брат родной!
   - Таких братьев крысомором выводят!.. Я ж его с Томки стянул. Она потом мне, знаешь, чего выдала: работа, говорит, Васькина, а платить восемнадцать лет ты будешь... Вот тебе и брат родной...
   А с Валькой это я недавно, полтора года без малого. На ноябрьские познакомились.
   Валька-то у меня сразу залетела. Я думаю: пускай, курва, рожает. Мне уж тридцать, ну, тогда чуток меньше, все равно к тридцати... Она так-то хозяйственная: пожрать что сготовить или прибраться путем. Пьет только. Да тут моя вина... Она до меня мало пила, так только, красненькое. А я-то тогда жрал - будь здоров, ребят спроси...
   Уж потом, как родила, я ее в больницу клал - от выпивки полечить. Подержали неделю и выписали: почки у нее больные, лечить нельзя. Что теперь делать - черт его знает... При мне не пьет, а чуть меня нет, нажирается... Волохал ее за это, как мужика. Да бабе разве докажешь? У ней тело жидкое. Тусуешь, а толку хрен...
   Да, Миш, вот еще что... Рану мне постриги чуток. Вальку боюсь просить: у нее руки трясутся. - Воробей сел поудобнее. - Подсыхает, а? Гной перестанет пластину вставлю, хоть подраться разок. А то замлел.
   Мишка принес маникюрные кривые ножницы и аккуратно стал обстригать Воробью кожаную, без кости, вмятину над ухом.
   - Три раза он тебя?
   - Ага. Сюда два раза и сюда. - Воробей с готовностью показал битые места. - Утром просыпаюсь - мокро, кровятина везде, по морде текет. Потом сосед зашел, "скорую" вызвал. Часов шесть с чердаком дырявым лежал, вся кровь спустилась... Тихо ты! - Воробей дернулся. - Ладно, хорош! Слышь, Гарика, говорят, тоже крепко уделали?
   - Крепко. - Мишка прижег рубец зеленкой.
   Воробей сидел задумчивый.
   - Оборзел Гарик... Вконец. А Борька, значит, не сунулся... Правильно - под горячую руку тоже башку проломили бы... А ведь корешил с Гариком... А Стаська где был?
   - Выходной взял.
   - Гм, может, специально и взял. - Воробей усмехнулся. - Слышь, Миш, хочешь, я тебе фотку свою подарю? - Воробей полез в "портмонет" и достал небольшую карточку. - Дай ножницы!
   Мишка достал ножницы.
   - Сейчас мы его рубанем! - на карточке Воробей и Гарик стояли возле красивого памятника. - Та-а-ак, кыш! - Воробей отстриг Гарика. - Давай надпишу... Чего писать-то? - Он пососал пластмассовую ручку. - А!.. Мишке от Лехи Воробья. Нормально? Что у нас сегодня? Тридцатое? - Он взглянул на часы с календарем. - Уже тридцать первое. Суд сегодня.
   - А ты не волнуйся, не посадят.
   - Так а я и не психую. Сидим с тобой... Музыку бы еще. Только не эту, не дрыгаловку.
   - Сейчас заведем.
   Мишка принес маленький магнитофон, поставил на холодильник, включил...
   Магнитофон густым басом негромко пел под гитару: "Гори, гори, моя звезда..." Воробей пододвинул ухо ближе.
   - Из старых кто-нибудь?
   - Нет, товарищ мой школьный...
   - Хочешь, мы его в церковь определим? Чего смеешься? Я с Батей поговорю, с Женькой, регентом. Свои ж все... Подучится малость и пошел в религию петь! Все лучше, чем в службе геморрою насиживать... Давай приводи его. Бабок насшибает! Гори, гори-и-и...
   - Кто это тут поет? - подергивая тронутой тиком головой, в кухню вплыла Мишкина бабушка, толстая уютная старуха. - А-а, у нас гости... Ну, здравствуйте... Как звать-величать?
   - Воро... Леша. - Воробей осторожно, чтобы не сделать больно, помял пухлые старухины пальцы.
   - Алексей, значит. А по отчеству?
   Воробей чуть напрягся, вспоминая.
   - Сергеевич.
   - Очень приятно, будем знакомы. Елизавета Михайловна... Ну, давайте чай пить... вы вместе с Мишей на стройке работаете?
   - Ага, - кивнул Воробей и поднялся с табуретки. - Домой пора.
   - Ну, если пора... Заходите к нам, милости просим... - старушка улыбалась и подергивала головой.
   Мишка проводил Воробья до лифта.
   - Погоди. Забыл!
   Он метнулся назад, в квартиру.
   - Вот за отпуск, твои. - И виновато добавил: - Заказов мало было.
   Подъехал лифт.
   9
   "...На основании изложенного обвиняется: Воробьев Алексей Сергеевич, 20 июня 1948 г.р., ур. гор. Москвы, русский, б/п, гр-н СССР, образов. 7 классов, инвалид II группы, работающий бригадиром в бюро пох. обслуживания, прож.: Москва, Алтуфьевское шоссе, 18, кв. 161, не судимый, в том, что он причинил умышленное телесное повреждение, не опасное для жизни, но вызвавшее длительное расстройство здоровья.
   Он же совершил злостное хулиганство, т.е. умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, отличающиеся по своему содержанию особой дерзостью и связанные с сопротивлением гражданам, пресекающим хулиганские действия.
   Так, 5 августа 1975 года в первом часу ночи, находясь в состоянии алкогольного опьянения, в квартире 161, дом 18 по Алтуфьевскому шоссе гор. Москвы учинил скандал со своей фактической женой Ивановой В.И., выражался в ее адрес нецензурными словами, повалил ее на диван и подверг избиению кулаками по лицу, голове и другим частям тела, причинив ей побои. На требование своего соседа по квартире Лукьянова Валерия Петровича прекратить хулиганские действия Воробьев А.С. оказал ему физическое сопротивление и подверг его избиению, причинив ему тяжкие телесные повреждения, требующие длительного лечения (более 4 недель), в виде закрытого перелома челюсти справа, т.е. совершил преступление, предусмотренное ст. 109, ч. 1 УК РСФСР..."
   Воробей глядел в пол и грыз до мяса съеденный ноготь. Слышал он только в самом начале, когда судья говорил впустую: чего можно на суде, чего нельзя, права, обязанности, короче - то-сё. Потом уши заложило, как залило, и над бровью, в проеме стало с шумом бить. Все звуки в зале увязли в этом шуме.
   Воробей посмотрел на Вальку - та спокойно слушала.
   Сейчас он боялся только одного. Не машущего руками немого прокурора, не приговора, а только припадка - как тогда, в больнице, после стакана красного.
   Тогда, в больнице, он испугался себя самого, себя, умирающего без воздуха, без боли, в неуправляемых корчах.
   Горло перехватило после второго или третьего глотка, но неожиданности не было - врачи предупреждали о спазмах. Потом вот, когда начало крючить и гнуть, вот тут он понял, что все.
   Об этом врачи не предупреждали.
   Его заморозили прямо в койке, не везя в операционную, и проткнули горло, задев ушной нерв.
   Потом он сравнивал этот припадок с тем тухлым заражением.
   ...Позапрошлой весной он копал на пятнадцатом участке и, стоя внизу, в грязи, саданул, не глядя, в заплывший прибывающей жижей подбой. Из гроба чуть брызнуло, и вонь, рванувшаяся из щели, выпихнула его из ямы.
   Копал, как любил, без верхонок - брызги чиркнули по пальцам по его всегда разодранным в кровь заусеницам.
   Потом он болел. Врагу не пожелал бы такого. Болело все: глаза, руки, волосы, туловище, нутро, - болело беспрерывно, тяжело, тупо, каменно.
   Ребята говорили, заражение тухлым ядом. Врача не звал: боялся, подтвердит. Водка стояла в графине, как вода, все время. Томка, тогдашняя его, подливала в стакан день и ночь...
   Воробей оторвал ноготь ото рта, вытер мокрую ладонь о колено.
   - Чего там? - прохрипел он Вальке.
   - Ничего, ничего, дело читают.
   - Заявление от ребят отдала адвокату?
   - Тише.
   - "...В связи с тем, что Воробьев А.С. злоупотреблял спиртными напитками, в связи с чем состоял на учете в ПНД No 5, и после совершения преступления имел тяжелую черепно-мозговую травму, по вопросу которой длительное время находился на излечении в больнице, и врачебной комиссией был признан инвалидом II группы, ему была проведена амбулаторная судебно-психиатрическая экспертиза, по заключению которой он как душевнобольной был признан вменяемым в инкриминируемом ему деянии..."
   - Встань. - Валька толкнула Воробья в бок. - Не грызи.
   Да, достал-таки Воробья суд. Адвокат сказал, что хоть и не признали его психом, все равно заключение экспертизы повлияет и смягчит приговор. Все-таки инвалид, группа вторая. И к сивухе год не прикасался - с того припадка, как горло проткнули. И это зачтут, сказал. И в характеристике Петрович специально написал - не подсобный рабочий, а бригадир Воробьев. Петрович - человек!..
   Мишка, правда, советовал еще в ноябре, когда познакомились, полежать в дурдоме после больницы. На всякий случай.
   Отказался тогда: от монеты в дурдом не очень-то потянет...
   Суд удалился на совещание.
   - Чего там? Отпустят?
   - Аркадий Ефимович! - Валька рванулась к адвокатскому столику. - Чего они решат?
   - Я думаю, года полтора-два условно...
   Валька повернулась спиной к адвокату, лицом к Воробью.
   - Полтора условно! - крикнула она и добавила тихо: - Не слышит...
   Она подошла к первому ряду, села рядом и отчетливо, громко повторила в ухо Воробью:
   - Полтора - условно!..
   - В ухо не ори, - отдернул Воробей, - болит. Не посадят, значит?
   Суд возвратился на свое место. Председатель зачитывал приговор. Все стояли. Воробей смотрел в пол перед собой. Припадок то подкатывал к нему, то пропадал.
   Дерг, дерг - Валька дергала его за рукав. Показала два растопыренных пальца - средний и указательный.
   - Условно...
   - Два?
   - Полтора! Условно! - радостно шепнула она и вскрикнула: - Лешка! Ты что?! Лешка!..
   Воробей закатил глаза и еле заметно затрясся.
   У Воробья началось.
   10
   - Спишь все... Монету так проспишь, - добродушно прохрипел Воробей, входя в сарай. - Пожрать хочешь? На котлетку. Выпить желаешь? - Он по столу пододвинул Мишке термос. - За то, что не посадили. Много не пей, у нас сегодня дел под кадык. Не пора еще за оградой?
   - Сейчас пойдем. Как голова?
   - Нормально... психанул на суде чуток, бывает. Валька говорит: еще лежи. А чего лежать-то без толку? Закрывай термос, поплыли.
   - Опять он пришел. - Мишка мотнул головой.
   У сарая, опираясь на палочку, стоял старик. Остатки седых волос трепал ветер. Стоял он с трудом - отдыхивался. Кожаное стародавнее пальто его было заношено до серых шершавых плешей. В руке старик держал перевязанную шпагатом картонную коробку из-под ботинок.
   Воробей сразу просек: не клиент.
   - Чего надо? - буркнул он.
   - Стульчик бы мне, молодой человек.
   - Громче говорите.
   - Стул дайте, пожалуйста. Погода тяжелая, давит.
   - Дома сидеть надо, - проворчал Воробей. - дай тубаретку, Михаил... ну, чего у вас? Только громче и по-быстрому, спешу я...
   Старик сел, коробку положил себе на колени.
   - Позавчера в два часа ночи у меня умер кот. Треф. Было ему от роду восемнадцать лет. И все восемнадцать мы прожили с ним вдвоем. Так получилось с детства котов люблю. Всю жизнь надо мной смеялись. С гимназии начиная, с приготовительного. Ну, да бог с ними. Может быть, и действительно смешно: ни семьи, ни детей никогда не имел. Работа да кошки. У меня, бывало, по пятнадцать жили. Вероятно, смешно. Да... Я тоже много над чем смеялся за свои восемьдесят лет. Смеялся... И, думаю, не всегда был прав... И просьба моя может показаться вам странной. Прошу вас отнеситесь к ней насколько возможно внимательно. Я хочу похоронить Трефа. Знаю, не положено, но поймите меня... Больше у меня никаких просьб... Вообще... Ни к кому... Кот здесь. - Он положил руку на коробку.
   Воробей с лязгом захлопнул дверь сарая.
   - Долго думал, дед?
   Старик, казалось, не слышал его.
   - Я уже приходил, но ваш помощник не решился... А моя могила, то есть моей матери, недалеко отсюда. Вот удостоверение. Я вас отблагодарю...
   - В материну могилу кота?! Ну, ты, дед, даешь!
   ...Ограды ставить нельзя. Только взамен старой и если она зарегистрирована. А люди желают отделить свою смерть от чужой. Им виднее. Дело хозяйское. За деньги чего не сделать. И склеп на три персоны из кирпича под землей выкладывают, и ограду клеткой, чтоб с неба кто не залетел на чужую территорию, и под гроб в могилу подставки ложут - от сырости. Чудят кто как может.
   - А дураков бы не было - мы бы лапу сосали, - разглагольствовал Воробей. Эта, к примеру, которой сегодня ставить будем. Стоит у ней нормальная ограда, не ржавая, крепкая, чего еще? Так нет, сделай ей, как у Гольцманов, с золотыми шарами. И двести колов дуре не жалко!.. И этот, с котом, сейчас десятку дал. Грех, конечно, с такого чирик дергать - копнул пару раз. А если засечет кто? Выходит, нормально: за страх чирик, за риск.
   За разговором они дошли до пролома, куда Витька, сварщик из мастерской по соседству, уже доставил ограду.
   Воробей осмотрел работу, ничего не сказал. Значит, понравилась. Долго отсчитывал Витьке деньги, так долго, что тот даже стал за что-то оправдываться. Воробей не останавливал Витьку: пусть наперед чувствует вину, авансом. Потом мрачно, без слов сунул деньги. Витьке ничего не оставалось, как выдавить "спасибо". У Воробья эта процедура называлась "сбивать понт".
   Быстро поставили новую ограду. Ножки забутили, раствором пролили. И быстрей красить. А старую ограду обновить - за сотню уйдет как милая.
   Молчок сегодня просил помочь захоранивать, значит, надо до двенадцати закончить. На сегодня он отпустил часовню погулять, выходит, и завтра за них хоронить втроем: Молчку, Воробью и Мишке. Часовня похмеляться будет.
   - Бесхоз толкнуть - самое то, - наставлял Воробей Мишку, он всегда наставлял его, когда красили, работа спокойная. - Вот где бабки живые... У тебя, предположим, здесь родственники похоронены. Пятнадцать лет санитарных не прошло, а у тебя вчера новый покойник умер. Родственник близкий. Куда ты его денешь? Здесь хочешь. А здесь не выйдет - сроку мало прошло, а новые ямы копать нельзя - кладбище закрытое.
   Ты к Петровичу: то-сё. Он тебя пошлет для начала. А покойник-то тухнет... А если еще и лето вприбавок?..
   Ты опять к нему. Он покрутит, повертит: а вдруг ты из треста или из обахаэса? Ну, а потом заломит, ясное дело... и никуда не денешься, дашь как миленький. Договорились по-хорошему - он тебе бесхозик подберет поближе к твоей могилке...
   Воробей посмотрел на часы и опустил кисть в ведро.
   - Потом докрасим, первый час, хоронить пора.
   - Леш, а что с покойником потом делается, в земле?
   - Как чего? Лежит себе, следующего ждет.
   - А что с ним происходит, с покойником? С телом?
   - Лежит себе... Сперва надувается, если не зима и не промерзнет, потом лопается. Через год-полтора, по-разному, от тела зависит и от земли. Суглинок если, так быстро его пучит: земля воду держит, как все равно в кастрюле. Если песок - еще полежит. Брюхо лопнет - он течь начинает... Несколько лет текёт. Вытекает все - сохнет. Быстро сохнет. В землю превращается. Одна кость остается. Лет за восемь целиком сделается. Все чисто. В землю ушел...
   - А зачем тогда пятнадцать лет ждать?
   - На всякий случай, мало ли что.. бывает, вода почвенная стоит - так он парится, а в землю не идет. Не видел никогда? Увидишь. На той неделе перезахоронка будет. Не обделаешься со страху-то?
   - Не знаю.
   - Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается - хоть мылом нос полощи, не отобьешься! И стоит, падла, до пяти ден. Раз положили - пусть лежал бы себе, чего его ворошить. При царе-то точняк руки б поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно... В рай едет или еще куда. Так ведь нет - выковыривают! Другое дело, когда по медицинскому или судебному надо в него посмотреть...