Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   Вот и поехал Гарик сегодня японский магнитофон Петровичу для машины доставать. Чтоб одним разом всю вину свою перед ним покрыть. Стереофонический, с колонками. На обратном пути хотел еще к Воробью в больницу заглянуть, может, помер уже.
   В полдвенадцатого со стороны железной дороги не торопясь на хоздвор вошел Игорь Мансурович Искандеров, он же Гарик. Не поворачивая головы, кивнул Мишке с Финном, открыл сарай. Вышел оттуда переодетый, с чемоданчиком-"дипломатом". В "дипломате" он держал скарпели - инструмент для гравировки по граниту и мрамору. И молоток специальный. Под мышкой нес полированную доску белого мрамора. Нес в угол двора. Там вместо граверной мастерской на перевернутой вверх дном пустой бочке из-под бензина он вырубал заказанный клиентами текст. Работа выгодная, цены за знак по местному прейскуранту: на мраморе полтинник, на граните - рубль.
   Крест, веточка, окно под фотографию - как десять знаков. Залить доску в цементный кронштейн - двадцать или тридцать рублей в зависимости от размеров доски.
   Гарик был дотошный, рубить сам научился, обзавелся классным инструментом. Все заказы в воробьевской бригаде делал, на сторону ничего не давал.
   Гарик вдруг остановился и, не глядя на Мишку, сказал как бы между прочим:
   - Работы нет - у конторы клиентов лови. Устал - домой иди, здесь высиживать нечего.
   Мишка мрачно поднялся. Финн злорадно улыбался.
   Гарик расположился на бочке, надел очки, чтоб крошка в глаза не летела, и начал рубить короткими легкими очередями.
   Но с хоздвора Мишка не ушел, в ворота зашли несколько незнакомых нарядных крупных парней. Впереди в замызганной робе весело вышагивал Шурик Раевский из часовни.
   Шурик сунул Мишке жесткую короткопалую ладонь, кивнул Финну.
   - Гарика не видели?
   Мишка мотнул головой: там.
   Компания сосредоточенно двинулась в глубь хоздвора. Через пролом в заборе просочились еще несколько незнакомых парней. У этих впереди был Охапыч, тоже из часовни.
   Обе компании сгрудились вокруг работающего Гарика. Отсюда, от Мишки с Финном, видно: стоят спокойно, беседуют, руками водят... Дела решают. Скорей всего ребята эти с проспекта: достали чего - толкать пришли. А Раевский им коммерцию клеит: показал кого побогаче.
   На хоздвор зарулил Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере. В кузове на куче грязных листьев трясся Морда в бабьей, искусственного меха желтой шапке. Мусорные вилы свешивались из кузова. Мотороллер проехал мимо шумящих и остановился метрах в пяти от них, возле свалки.
   Чужие ребята вдруг резко задергались, замахали руками. И через несколько секунд стало ясно: Гарику выдают. Выдают серьезно и всем кагалом. Гарик что-то кричал. Типа угроз.
   Борька-йог с Мордой, недоразгрузив мотороллер, спешно подались с хоздвора.
   Странно, что Гарик пока держался на ногах: парням, наверное, мешала их многочисленность. Но потом они все-таки его сбили. Гарик упал и начал орать просто, без угроз. Становилось страшно даже отсюда.
   - Убьют так...
   - Могут... позвать надо... - ответил Мишке Финн, не подымаясь с места.
   - А-а-а-а!!! - тянул Гарик на одной ноте.
   Один из нарядных подобрал с земли блестящую широкую железку и, нагнувшись, с длинного замаха стукнул Гарика по голове.
   Гарик замолчал.
   - Шпателем, - прокомментировал Финн.
   Нарядные успокоились и тихо стали расходиться, переговариваясь между собой.
   Проходя мимо Мишки с Финном, Раевский кивнул и, добродушно улыбаясь, обронил:
   - Пока, пацаны!
   Над пустым двором повисла тишина.
   Гарик зашевелился, тихо рыча, встал на карачки. И на карачках медленно пополз на них - на Мишку с Финном.
   - "Скорую"! - неожиданно громко для своего положения взвизгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт).
   Вокруг его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно...
   ...Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись грязные деньги: трешки, пятерки - Воробей в лицо швырнул. "Бабки свои забирай и катись, чтобы ноги твоей!.."
   Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся. Встать не мог - дрожали ноги. Что же делать?! Он встал, закрыл дверь на крючок, включил свет. Так. Надо переодеваться. Где же одежда? Вот она. Часы не забыть. Сверла победитовые... Он нагнулся было к ящику с инструментами... Черт с ними, уходить надо. Как? Через ворота? А может, они уже его поджидают? Через хоздвор? Нет, лучше через ворота, там контора, милиция...
   Настороженно оглядываясь, Мишка пошел к воротам.
   Навстречу Воробей.
   - На, - тихо сказал Мишка, протягивая ему ключ от сарая.
   - Чего "на"? - Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. - Пошел ты!.. Ну, попсиховал малость. Тем более - болезнь... и юбилей у меня. - Воробей хрипло засмеялся. - За шашлыком поедешь. Пон?л?
   - Пон?л, - с тем же ударением пробормотал Мишка.
   5
   В среду Воробью исполнялось тридцать лет.
   Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из габро, черного мелкозернистого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца умер. "Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило". Люська оскорбилась. "Ну, не обижайся это, я так; сердце так сердце, всяко бывает". Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж, покойник. Раньше ни одной бабы не пропустит, а к сорока стало подходить - все, выдохся.
   В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда посторонним вход воспрещен, к Людмиле Филипповне, к Люське.
   Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.
   - Чего взял? - спросил Воробей на улице.
   Стасик открыл портфель.
   - "Посольская", - прочел Воробей. - Хорошая?
   Стасик взглянул на него жалостным взглядом и не ответил. Воробей понял: хорошая.
   С утра в среду Мишка поехал за шашлыком в центр и на рынок купить зелени.
   Воробей в это время ставил цветники. Дождь не намечался, народу за цветниками собралось много.
   Воробей брал квитанцию, отмечал на ней: "Цветник установлен", расписывался и лез в сарай, где стояли плотно прижатые друг к другу цветники бетонные рамы, внутри которых высаживались на могиле цветы.
   Не так возить тяжело - он их накладывал для экономии времени сразу по три штуки на тележку, - как таскать тяжело одному среди разношерстных мешающих оград.
   На открытых кладбищах, где по целине роют, установка оград вовсе запрещена, а тут все могилы в разнокалиберных оградах, некоторые еще и с пиками - для красоты. Мало кто из кладбищенских не посидел на них. Особенно зимой, когда гроб по узкому на головах двое несут, чуть соскользнул - задом на пику. И терпи, упирайся - не товар же кидать.
   За свои восемь лет при мертвых освоил Воробей цветники в одиночку ворочать и горбылей - нестандартных цветников, тяжелей обычных килограммов на тридцать, - тоже не пугался. Знал, где кантовать, где тащить волоком, а где и на шее, как хомут, пронести.
   После больницы, правда, на шею не вешал: попробовал как-то - сознание дернулось, чуть не грохнулся. И на голове гробы таскать, само собой, не пытался. Когда Мишка под рукой, легче, сочувствует, больше сам ворочает, а если один, приходится...
   Установка цветников шла резво, заказы попадались все на близких участках возить недалеко и возле дорожек. Потел Воробей, но скоростей не сбавлял, только клиентов подгонял: "Передом идите, показывайте!" - и пер перегруженную тележку, по оси увязавшую в непросохших дорожках. "Мамаша, шустрей давай, потом отдышишься! Очередь видала?.." Клиенты поспешали. Домчавшись до нужной могилы, Воробей привычными ударами лопаты сносил до необходимого размера холм, шлепал сверху цветник, подбивал под него землю, шуровал лопатой внутри ровнял землю под цветы: "Готово!" Клиент стыдливо тыкал ему нагретые в кулаке деньги; Воробей не глядя совал их в карман: "Спасибо". И гнал дальше. Сам не просил; когда не давали ничего, чуть постояв, уходил и увозил свою таратайку без "спасибо".
   Не забывал Воробей и о земле невзначай напомнить: "Сюда чернозему б неплохо, на глине-то что вырастет. Глина, еще света от деревьев мало". Клиент обеспокоивался: "Вы думаете, надо?" - "Глядите, дело ваше, мне что..."
   Как правило, действовало. "А есть на кладбище земля?" - "Найти можно, если поискать... Кому есть, кому нет. Мы для себя из Загорска возим, смесь огородная - навоз там, торф. Сюда ведер пять зайдет. Ведро рубель".
   "Огородная смесь" разила наповал.
   Уловив согласие, Воробей скидывал с тележки неразвезенные цветники, очередникам бросал: "Ждите!" - и катил верную тележку за смесью. Бежал, брал в сарае корыто и набитое доверху доставлял заказчику: "Шесть ведер". И высыпал землю в цветник.
   "Смесь", как и "эфиопский" мрамор, придумал Гарик. "Смесь" была везде: на могилах, под деревьями, под ногами. Обычная по составу и цвету земля.
   ...Наконец Воробей заволок на хоздвор пустую тележку.
   - Все! Обед!
   Очередь загалдела.
   Воробей примкнул тележку цепью к сараю и, стянув робу, пошел под кран мыться.
   - Сказано, обед. После часа приходите.
   Он вернулся в сарай и закрылся изнутри.
   Народ потоптался у двери, потом стихло. Воробей достал из портфеля кефир, отпил из горлышка. Наедаться не стал: через два часа праздничная жратва, чего зря харчи изводить. Закурил. Голова от возни с цветниками чуть гудела.
   - Кого? - прорычал Воробей, скидывая крючок. - Ах, ты... Я думал, эти опять... Купил?
   - Протекло все... - Мишка поставил тяжелую сумку на пол. - шашлыка нигде нет, всю Москву объездил. Баранины взял... Замаринуем, лучше покупного будет. Лук у нас есть, соль-перец есть, уксус есть...
   - Сам сделаю, поди мойся, взопрел вон. Стасик, знаешь, чего у Люськи вчера взял? - Воробей вытянул из-под верстака припрятанную "Посольскую".
   - Ого! Лихо! Обалдеют мужики.
   - Вот так. Пойду часок прошвырнусь, а, Миш? Тридцать лет - какого хрена!
   Возле церкви звонарь дядя Леня размешивал палкой в ведре белила. Бурая олифа тяжелой струей тонула в краске.
   Воробей подошел к нему, поздоровался.
   - Сейчас красить придут, а белила встали, - ворчал дядя Леня. - Олиф кончился. У тебя нет литра два?
   - Пусти на колокольню, дам.
   - Опять за рыбу деньги! Сколько раз говорено: забудь про колокольню. Без тебя олиф найду, ступай... - Старик махнул рукой.
   - Ты погодь, дядь Лень. Смотри! - Воробей протянул звонарю раскрытый паспорт. - У меня сегодня тридцать лет. А олифы все равно, кроме меня, на кладбище нет.
   Звонарь положил палку на ведро, взял паспорт.
   - Точно, тридцать. На колокольню-то тебе зачем?
   - Посмотреть. Глянуть разок сверху, а то внизу всю дорогу. С покойниками.
   - А за колокол заденешь? Или гробанешься сверху? Чего тогда?
   - Да не пью я! Год уже... Дядь Лень!..
   - Пить-то не пьешь, а башка колотая. Вдруг чего сверху примерещится.
   - Дя-я-ядь Лень...
   - Колокол не заденешь?
   - Ну ты чего, дядь Лень!
   - Ладно. Олиф с тебя. Пять литров.
   Спотыкаясь о высокие щербатые ступени лестницы, Воробей добрался до звонницы. Колокола висели у самых глаз, их было три, самый маленький в полметра. Черные болванки языков были зачалены за кольцо огромного рыма, вделанного в каменную кладку барабана.
   Воробей облокотился о чугунное витиеватое ограждение в одном из проемов звонницы.
   Внизу был город, кладбища не было.
   По ту сторону проспекта опрокинутыми лестницами тянулись на запад железнодорожные пути, пролезая кое-где под одинокими не собранными в составы вагонами. "Бесхозы", - определил Воробей.
   В той стороне за телебашней на Алтуфьевке его дом. Там и до колонии жил. Туда и после колонии вернулся. Как ни хотел, а пришлось. Воспитатель в колонии Петр Сергеевич - такой мужик классный был - перед самым освобождением совсем уж было собрался его усыновить, отцу написал по-хорошему. Но папаня, сука, отказал. И чего ему? С мачехой уже не жил, привел бы другую бабу, да терся с ней. Не-е-ет, заупрямился, козел старый. И главное, только пришел - через неделю выселили отца по тунеядке. А к Петру Сергеевичу назад в сыновья проситься неудобно. Остались они с братом Васькой вдвоем в комнате.
   Воробей смотрел на нарядные от разноцветных машин улицы и вспоминал, как вернулся из колонии...
   Сколько ему было? Пятнадцать, шестнадцатый... Взяли с Васькой вермута, пошли в садик. Васька рассказывал, как отец с мачехой над ним эти годы мудровали. Напьются, дверь на ключ и давай хлестать... А за что? Да просто так - поглядел косо или не так ответил.
   Выпили они с Васькой в садике, пошли домой.
   Отец как раз макароны варил, концы из кастрюли торчали... Васька подошел и без разговоров отца в торец, а потом тубарь взял и обеими руками... Отец захрючил - вырубился. Сам-то Воробей тогда отца не бил, боялся опять загреметь. Потом, правда, делал его крепко. Когда тот с высылки из Собинки приезжал денег просить.
   Сейчас-то хорошо, тридцать лет, жив, слава Богу, и монета завелась. И Витька растет, так все ничего... А с Петром Сергеевичем точняк лучше было б. Мужик был!.. Как он их, шпану из колонии, на экскурсии возил! По Москве автобус наймет - и поехали. И чтоб хоть один сбег... А ему было бы, если б кто утек... не по инструкции.
   Воробей высунулся в проем напротив, глянул вниз: ни памятников, ни крестов - сплошная шевелящаяся зелень.
   Обернулся назад. Машины без удержу неслись навстречу друг другу...
   Телевизор куплю цветной, Вальке шубу... "Жигули" нельзя, был бы слух другое дело... Может, дачу купить?.. А что? Подкопить год-другой - и можно. Валька на даче с Витькой, пить меньше будет... Яблонь посажу. Вот только бы с судом обошлось...
   Воробей посмотрел на часы: пора. Ребята к трем обещались всех засунуть: пять захоронений - недолго.
   6
   Станислав Вербенко, Стасик, жил в раю.
   Формально Стасик был такой же подсобник, как Воробей, как Борька-йог, как все, - со своим сараем на хоздворе, со своими простыми подсобными обязанностями. Соблюдавший по мере возможности кладбищенскую дисциплину. Но по существу Стасика на кладбище не было. Он устроил себе другую географию.
   К забору хоздвора примыкали ветхие сарайчики послевоенной постройки. Принадлежали они законным хозяевам, проживающим в недовыселенных двухэтажных, барачного типа домах кладбищенского тупика.
   Стасик выбрал сарай покрепче - с окнами, электричеством - и пошел к хозяину договариваться. И договорился. За умеренное вознаграждение Стасик получил в пользование сухое, теплое шестиметровое жилье с маленьким тамбуром и навесом сбоку.
   Одной стеной сарай поддерживал догнивающий кладбищенский забор, в остальном же не имел с кладбищем ничего общего.
   Стасик разыскал мощную, звенящую уставшими пружинами кровать, приволок ее в домик, напротив кровати соорудил топчан, раздобыл столик, навез из дома тряпья, утварь кухонную, электроплитку, приемник и зажил с размахом. Позднее он отгородился от мира глухим дощатым забором со стороны тупика и оборудовал в нем дверь под замок.
   Внешней демократичностью и гостеприимством он давно уже создал себе популярность и пресек зависть, а со временем добился, чего хотел: без серьезной нужды к нему не перлись.
   В трезвом состоянии мозги его работали великолепно, не зря же он кончал физмат и преподавал (пусть недолго) математику в средней школе.
   На кладбище он уже работал давно. Беззубый частично, вислоносый, с жеваным от водки лицом. Стройный, правда, как пацан.
   Успел он и срок отбыть, за что - толком никто не знал, а сам он не трепался.
   Сегодня Стасик принимал гостей. Где же еще, как не у Стасика. Воробью тридцать не каждый день.
   Воробей постучал.
   - Стась, это я!
   Стасик открыл дверь, засмеялся, но, увидев за спиной Воробья Мишку, оборвал смех и, как всегда, лениво спросил:
   - А этот здесь при чем?
   - Ладно, ничего, - буркнул Воробей и полуобернулся к Мишке. - Заходи.
   Стасик разводил пары. Он достал специальное, продырявленное во многих местах корыто, поставил его на кирпичи и сейчас жег в нем чурки: готовил угли для шашлыка.
   Мишка поставил возле корыта ведро с шашлыком. Разложил на столе хлеб, зелень. Пойло Воробей занес пока в домик - от соблазна.
   Нагнувшись над корытом, Стасик жмурился от дыма, искоса поглядывал на Мишку.
   - Алеша!.. Толкни его, Михаил. Воробей! Ну, как тебе тридцать, не жмет? Чего себе подарил?
   - Телевизор цветной, - ответил Воробей. - Еще не купил, но куплю.
   - Ну и правильно, - кивнул Стасик, - водяру не пьешь, баб не слышишь... Теперь только телевизор смотреть в цветах... А я чего отмочил на свое тридцатилетие. - Стасик нанизывал шашлык на шампуры. - Заказал стол в "Нарве". Гостей назвал - одних баб бывших, некоторых через справочное выловил. Ребят не приглашал, с ними после гудели... Девок назвал, не соврать, штук семнадцать. Пришли парадные, в платьицах, брюк почти не носили еще. Я их знакомлю. Все солидно: они - "очень приятно", ну, трезвые все да и не врубились еще, по какому принципу я их сгреб. Выпили шампуньского по бокальчику. Одна учительница, со мной работала, речь сказала - ну, я вам доложу!.. А на столе рыбка, салатики, фрукты в вазах - по прописям, короче. Поддали еще - девки заудивлялись: а что это ты, Станислав, друзей не привел? Сколько красавиц, а кавалеров нет... Я рюмочку допил, встаю, сейчас, думаю, сообщу им...
   Договорить Стасику не дали - постучали в забор.
   Мишка покрутил пупырчатую головку замка, отворил.
   - Ого! - крикнул Стасик. - Гость попер!
   Компактный дворик Стасика быстро заполнялся приглашенными. Петрович, заведующий, невысокий простолицый блондин в синем пиджаке с металлическими пуговицами, подошел к Воробью и с уважительной комичностью пожал его багровую, громадную, с изгрызенными ногтями руку. Маленькая, отвыкшая от инструментов директорская лапка скрылась без остатка в мослатой клешне Воробья.
   - Поздравляю тебя с днем рождения, Воробей! Здоровья тебе желаю, успехов, ну и чтоб все остальное было в норме. Подарок тебе по традиции не покупали, сам разберешься. - Петрович достал из кармана сложенную вдвое пачечку бумажек.
   Воробей, не выдержав редкой для себя торжественности, потупился:
   - Спасибо.
   А вчера наоборот - Воробей "поздравлял" Петровича. Много не много, а червончик в неделю будь любезен. Зажмешь раз-другой - и Петрович тебя зажмет: хорошему клиенту не порекомендует, с халтурой шугать начнет.
   Продавщицы из цветочного магазина, Зинка с Малявочкой - тоже, кстати, Стасиковы приятельницы, - возились с огромным подарочным букетом, не находя под него сосуд. Стасик нырнул под навес, где держал лопаты, ведра, банки, побренчал там и вылез с голубым эмалированным ведром.
   - Давай сюда - в вазу.
   Ведро с цветами утвердили в центре специально для гуляний найденного стола с пузырящейся от времени фанеровкой. Привез его небрезгливый Стасик с помойки на тележке ножками вверх, катил две троллейбусных остановки под законный смех пешеходов. Стол был удобен и для долбежки - гравировки по мрамору и граниту. Это Стасик умел тоже.
   Девки из "Цветов", Райка-приемщица и Петрович с Воробьем сели за прибранный стол. Остальные - кто где.
   Стасик ворошил угли в корыте. Охапыч с Кутей покуривали на бревне у забора. Кутя, как всегда по торжественным случаям, прицепил орден. Борька-йог тихо, ни к кому не обращаясь, нес неинтересную ахинею: цитировал каких-то тибетских попов и старых китайцев. Поди проверь. Рядом с ними сидел Финн. Имени у него и то путем не было, все Финном звали. Вроде живал он там. Трудился в командировке - электромонтером, что ли. Клеклый он был какой-то, мокроватенький. И глаза бутылочные.
   Может, Финн трепал про Финляндию, а может, и нет, во всяком случае в выходной иногда зайдет на кладбище подпить легонько - одет под иностранца: пальто замшевое, джинсовый костюм, часы на руке с тремя головками, на другой браслетик, как у хиппаря натурального, кепочка кожаная.
   У Мишки на его жизнь был свой взгляд. Приблизительно такой. В Финляндии он был. Только не монтером. А оттуда его попросили за пьянку. Специальности никакой, учиться поздно да и нечем: потная лысинка, а под ней пусто - все пропито. Прослышал от кого-нибудь, что на кладбище кормушка хорошая, подмазал кого надо, часики пообещал или рубашечку и пристал к покойничкам. А тут не тут-то было. Ни силенки, ни хватки, ни умения - ничего нет. В компанию не берут, механикой кладбищенской не делятся. А из ничего ничего и получается: оградку за пятерку покрасить да скамейку сколотить - вот и вся его халтура.
   А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от слабости и похмелья постоянного. Мордочка худенькая, подбородка мало, и с того капельки падают.
   Кент Непутевый тоже под стать Финну: семенил слабыми, размагниченными ногами по дворику, мусолил свой бесконечный огарок... настреляет сигарет, курнет раз-другой, поплюет, пригасит - и в карман: опять захочет покурить дернет пару раз, снова поплюет... Вечно с оплевышами таскается.
   А сейчас все ждал, томился: кто б скомандовал выпить. Кроме как на халяву и не пил вовсе. Редко когда подхалтурить ему удавалось. Никто его из кладбищенских не гонял - потому что не опасен: клиенты от него шарахались. Сам дохленький, а морда круглая, водянистая, почти без глаз. Одно слово - Кент Непутевый.
   - Еще пару минут - и порядок, - торжественно заявил Стасик.
   Охапыч, сидя на бревне, похлопал себя по плечам:
   - Зябко. Наколки не греют. Принять бы. У вас далеко?
   - Во-во, - с трудом провернул непослушным языком Кент.
   - Тащи, - скомандовал Воробей.
   И Мишка принес из сарая ошеломительную "Посольскую".
   Охапыч даже с бревна привстал от удивления.
   - Это где ж такую красулю надыбали?
   - Места надо знать, Витек, - победителем проговорил колдующий над корытом Стасик.
   - Кого ждем? - забеспокоился Охапыч и подался к столу. - Раевский с Кисляковым позже подойдут. К ним клиент прибыл.
   Наливали по-кладбищенски: каждый себе. Испокон веков так - на кладбище сивуха рекой течет, особенно в сезон, всем под самый жвак хватает.
   - Вы как хотите, а я себе целёй налью, не ровен час, помру завтрева по утряку - так хоть отпробую. - Охапыч налил себе полный стакан и махом выпил. Ласковая, сука!.. Извиняюсь, девки. - Охапыч выдохнул. - Из чего ее гонят, Стась?
   - Тебе, Витек, не понять.
   - От ней и башка небось не трещит, сколь ни пей?
   Кутя обреченно махнул рукой:
   - От любой трещит!
   Воробей пододвинулся к заведующему.
   - Петрович, ты меня на пару недель не отпустишь? Хочу на озеро съездить с Валькой. Палатку поставить, рыбку поудить. Мишка без меня повертится. Знаю, что сезон, не хмурься, не попросил бы... Из-за суда все. Как дело повернется, хрен его знает... На всякий случай...
   - А участок у тебя как?
   - Ты что, Воробья не знаешь? Все чисто.
   - Ладно, зайдешь завтра в контору, поговорим.
   Воробей налил себе "Буратино", понюхал.
   - Слышь, Петрович, год не пью почти, и не тянет. Ты б поверил - кто сказал?.. О! Вот и я б не поверил.
   За забором послышались шаги, дверь задергалась.
   - Чего вы позапирались, как эти?.. Орут на весь тупик...
   Мишка открыл дверь. Шурик удивился, увидев его, но ничего не сказал, лишь вопросительно взглянул на Стасика.
   - Нормально все, - миролюбиво ответил Стасик на вопросительный взгляд Шурика. - Проходи пристраивайся. А Молчок?
   - Он в конторе, пока я здесь, - объяснил Петрович.
   - Ага-а! - протянул Раевский, принимая у Стасика тяжелый от мяса и капающий шампур. - Это баранина?
   - Ты вопросы не задавай, ты лучше Воробья поздравь по всем правилам.
   - Ага-а, - прогнусавил Раевский, решив все-таки сперва закончить с шашлыком. Он спешно дожевал, вытер руки о робу. - Воробей... Часовня, ну мы, в смысле, значит, поздравляем тебя... Чтоб не болел. Ну, и остальное...
   Охапыч захлопал первый. Хлопали все, кроме Борьки-йога, который по-прежнему бесстрастно смотрел перед собой и время от времени что-то подборматывал. Можно было бы действительно принять его за чокнутого, за йога, за Папу римского, если не знать, как он лихо теребил клиентуру. Да и сейчас он, хоть и гнал дуру под блаженного, шашлык кушал и выпивать не забывал. "Посольская" - ноль семь - на его краю пустела быстро. Хотя никто к ней и не пристраивался, у девок своя ноль семь.
   Охапыч хлопал дольше всех. Наконец и он устал и махнул рукой Шурику:
   - Котлы давай!
   Раевский вытащил из кармана часы на браслете.
   - Ну-ка! - протянул руку Стасик, рассмотрел внимательно и присвистнул. Ну, Алеша, теперь живи - не хочу: телевизор цветной, часы японские...
   Все потянулись смотреть часы, даже Борька-йог.
   Охапыч, не увлеченный часами, все порывался рассказать по то, как выиграл стакан в пивной на Самотеке. Он всегда про это рассказывал.
   В молодые годы в зоне ему оторвало на бревнотаске указательный палец, остался небольшой корешок. В пивной Охапыч заспорил, что засунет в ноздрю палец целиком. Компания заржала. Охапыч наклонил голову, приставил обрубок к ноздре и обернулся к притихшей публике...
   Охапыч рассказывал про ноздрю, а Мишка с тоской поглядывал на Воробья: "Хоть бы объяснил им, сволочь, что зря визжал. Рыбу удить едет, а мне тут с ними..." В марте в трафаретную Гарик заходил. После Склифосовского. Не тот это был Гарик. И не в том дело, что похудел вполовину, не в том, что бороду обстриг, - у него даже голос стал другой, тихий такой, старушечий.
   Кто бил, не знаю, сказал он следователю. Но зато сказал, кто видел. И назвал Мишку с Финном.