Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   На следующий день Брестель, заклеенный пластырем, снова заложил неработающих, а вечером снова улетел за штакетник. А на третий день Нифантьев развел руками. Слава Богу, Дощинин возвысил Брестеля в командиры взвода. Не ихнего, а первого, в другой даже половине казармы. И что интересно, отношения с Брестелем и у Женьки, и у Мишки Попова, и у Кости снова наладились.
   На двери клуба с утра висело объявление: "Спецсуд-40. Слушание уголовного дела о самовольном оставлении части военными строителями, рядовыми Георгадзе и Соболевым. Явка всех обязательна".
   Из их роты ребята. Пошли в увольнение, а поймали их через неделю в Иркутске. Машину угнали, пьяные, баб каких-то раздели...
   На суд Косте не хотелось идти. А не идти нельзя: подошла его очередь выступать общественным обвинителем.
   У входа в клуб стоял "воронок". Привезли. Костя почувствовал неприятное дрожание в ногах. Медленно потянул на себя дверь. Клуб был набит до отказа.
   Володька Соболев стоял в оркестровой яме, опираясь на декоративный плюшевый парапетик, и глядел в зал. Бритая серая голова его лениво и незаинтересованно поворачивалась, озирая клуб. Время от времени Володька слегка наклонялся вниз и что-то говорил, наверное, Амирану. Кому ж еще...
   Володька сплюнул, плевок лег возле ноги конвойного, тот рявкнул. Володька харкнул еще раз, в сторону. Костя удивился: не Вовкино поведение. Волнуется, вот и расплевался для понта.
   На сцену солдаты таскали столы: один - для членов суда, другой - для прокурора, третий - для адвоката.
   Костя присел сбоку на конец лавки, не со своими. Брестель вертел башкой высматривал его по рядам.
   Костя пригибался от его взгляда.
   Из правых кулис вышла шумная группа улыбающихся людей в форменных черных мундирах.
   - Встать! Суд идет! - проорал Бурят. На рукаве у Бурята была красная повязка дежурного по части.
   Толстый, брюхатый прокурор засел за левый стол, пару раз привстал и наконец утвердился обстоятельно. Маленькая, легонькая адвокатеса порхнула за правый стол. И за центральным столом уселись. Все свои - спецсуд-40, вот они, голубчики! А еще говорят: стройбат - армия. Какая же это, на хрен, армия, если даже судят по-граждански.
   Конвойный, стриженый губарь из молодых, ткнул Володьку, чтобы полностью развернулся к суду, а не полубоком стоял.
   - Маму твою, пэтух комнатный! - громко сказал Амиран Георгадзе, заступаясь за неблатного своего подельника.
   Конвойный лениво огрызнулся.
   Костя пошарил глазами по рядам: Женьки, слава Богу, нет. У Люсеньки, наверное, после Таньки отсыпается, не увидит, как он выступать будет.
   Пока главный судья говорил свое, адвокатеса достала из сумочки косметичку, зеркальце оперла о сумочку, стала подводить губы.
   Костя теребил в руках листок с текстом обвинения, которым пользовались все общественные обвинители для ориентации. Текст Дощинин напечатал на машинке.
   Володьку Соболева пригнали сюда после Кости. И тоже сунули землю копать на комбинате. У Володьки тогда деньги водились - товарищи по фарцовке из Мурманска слали, - и он ни с того ни с сего стал выручать Костю, ни разу не отказал. Нравилось ему, что Костя из Москвы, звукооператором работал центровой, короче. Или просто от широты души. Потом Костя и с Амираном познакомился. Амиран - другой коленкор. Первый кавалер Города. Костя его специально в бане разглядывал: с виду обыкновенный, усатый, как все грузины, тело обычное, не волосатое. Но как только Амиран снял плавки, стало очевидно: репутация эта Георгадзе заслужена, что дополнительно подтверждало и слово "нахал", выколотое на самой секретной части тела.
   Брюхатый прокурор попросил у суда пять лет для Амирана, судившегося повторно, и три - для Володьки.
   - Карамычев! - крикнул Брестель. - Где Карамычев?!
   - Не ори. - Костя встал, оправил гимнастерку.
   - На сцену! - Брестель сегодня за старшего, боится, как бы оплошки не вышло.
   Костя, опустив глаза, поплелся на сцену. Проходя мимо оркестровой ямы, услышал:
   - Привет, Констанц! - Володькин голос. Костя кивнул и, запнувшись на ступеньках, влез на сцену. И встал возле кулис, чтоб особо не отсвечивать.
   Глядя в бумажку, он пробубнил положенное. Последнюю фразу: "Прошу строго наказать подсудимых, порочащих честь Советской Армии", - он пробормотал так тихо, что председатель суда заставил повторить:
   - Громче!
   Когда Костя спустился со сцены в зал, Амиран подморгнул ему:
   - Здарово, Масква! Я думал, тэбя нэт.
   Хрупенькая адвокатесса проверещала, что подсудимые молоды, а матери их ждут, она просит суд о снисхождении и считает три и два достаточными сроками наказания. Личико у адвокатесы было маленькое и морщинистое. Садясь на место, она взглянула на часы и нетерпеливо забарабанила пальчиком по столу.
   В последнем слове Амиран попросил себе лагерь, а Володька в последний момент решил не портить биографию, и если можно, то лучше дисбат. Дисбат не судимость. Просто продлили человеку службу. Задерживается как бы.
   Амиран знал, что делал, когда лагерь просил. Хотя сидеть теперь ему в Сибири, а не у себя в Кутаиси, как в прошлый раз, где он весь срок машины швейные налаживал в женской зоне.
   В перерыве подсудимым разрешили покурить прямо здесь, в оркестровой яме. Подошли Сашка Куник, Миша Попов. Поболтали. Отошли. Володька Соболев высмотрел Костю и поманил:
   - Констанц, выручи денежкой.
   Костя набух краснотой, вывернул карманы.
   - Нету денег. Понимаешь? Нет.
   Володька усмехнулся, сплюнул не по-своему.
   Амиран удивленно покачал головой:
   - Эх, Масква, Масква... Нэ успел я тэбэ галаву разбить.
   После перерыва Амирану дали три года лагеря, а Володьке, как просил, два года дисбата.
   У КПП Валерка Бурмистров обнюхивал припозднившихся.
   - Зажрать успел! - с радостным удивлением отметил Валерка, внюхиваясь в кружку, после того как туда дыхнул подозреваемый. Не вынимая носа из кружки, протянул Косте руку. - Кто ж так зажирает, чучело? Ванилин? Это фуфло, а не зажорка. Скажи, земель? Ты сам-то чем заедаешь?
   - Ну, салол... - поежился Костя.
   - Понял? - Валерка поднял указательный палец вверх. - Салол. В КПЗ! кивнул он караульному. Тот с готовностью потянул "ванильного" за рукав.
   - Валер, отпусти, - пробасил "ванильный".
   - Не Валер, а товарищ старший сержант. Нажрались, суки, а зажрать толком не научились. В КПЗ.
   - За "суку" отвечаешь.
   - Чего? - Валерка приставил ладонь к уху, подался к "ванильному". Повтори.
   Тот молчал. Валерка дружески потрепал его по плечу.
   - Ссышь, когда страшно, значит, уважаешь. В КПЗ. Фамилию пометь, - кивнул он подручному. - Его губа полечит.
   К воротам подкатил "воронок". Валерка забежал на КПП - натужно заурчал мотор, ворота разъехались.
   - Повезли ребят на отдых, - сказал Валерка и спрыгнул с крыльца. Грузин-то, хрен с ним, а нашего жалко. Скажи, земель?
   - Жалко, - кивнул Костя. - Им дембель в мае.
   - Ишь ты. - Валерка сочувственно поцокал. - Под самый занавес... Следующий! Чья очередь, бухари?
   Валерка занялся следующим пьяным.
   - Вторая - все наколотые, я те дам! - базлал Валерка, не переставая обнюхивать солдата. - Я ж в Красноярск за ними ездил. В "Решеты". Привез. Быков пасть открыл, когда их увидел. Сто рыл - и все разрисованы. Струной колют, рисунок чистый. Я себе на дембель тоже наколочку сбацаю, маленькую.
   К воротам подошел Бурят. Фуражка у него, как обычно, была натянута глубоко - уши оттопыривались.
   - Здравия желаю, товарищ лейтенант! - козырнул Валерка, повысив Бурята на одну звездочку. - Записочки подпишите об арестовании.
   - Сколько? - спросил Бурят, вытаскивая из кармана ручку, не ручку даже, а стержень шариковый. Все не как у людей.
   - Пока трое, - пожал плечами Валерка. - Четыре подпишите на всякий случай.
   - Давай, - важно сказал Бурят. - По скольку суток?
   - По десять, как обычно. Нормалёк.
   - Завтра воскресенье, комиссия из дивизии будет, - строго сказал Бурят. Утром КПП мыть, пола, матраса вытрухать... Я проверю.
   - Вас понял, - козырнул Валерка. - Вытрухнем, как нечего делать. .
   Бурят потоптался еще немного для порядка и ушел домой, в санчасть.
   Валерка положил тяжелую руку Косте на плечо.
   - Пойдем, земеля, осетринки покушаем. Погоди, забыл, тебя ж Лысодор в штабу ждет. Еврея тоже. Документы получать. Потом не чухайся, прямо сюда.
   - А не надо воровать, - стоя у дверей штаба, по-домашнему увещевал майор Лысодор старшину срочной службы Рехта. - Чего ж теперь рыпаешься? Сколько ты задолжал стране и государству?
   - Триста восемьдесят, - ковыряя землю хромовым офицерским сапогом, промямлил Рехт.
   - Ну вот. А туда же - домой собрался, - развел руками Лысодор. - Ты сперва с казной рассчитайся... На земле поработай, покопай. На земле рублей шестьдесят в месяц заработаешь. Глядишь, к Новому году и рассчитаешься. А ты как думал?.. Не надо воровать. Сними-ка ремешочек!
   Красавец Рехт расстегнул ремень и протянул Лысодору.
   - Ишь как ты пряжечку изогнул, по моде. - Лысодор почти без усилия разогнул пряжку в положенное уставное состояние и вернул ремень Рехту. - Еще раз увижу - на губу... Понятно говорю?
   - Так точно! - отчеканил Рехт.
   - Ну, золотая рота, - Лысодор обернулся к притихшим на всякий случай дембелям, - заходи в штаб по одному. Прощеваться будем. Ицкович первый.
   И Лысодор вступил в темное нутро штаба. Фиша пошел за ним.
   Костя оправил гимнастерку, проверил указательным пальцем звезду - на месте ли пилотка.
   - Костя, я тебя очень прошу! - Рехт ухватил Костю за рукав. - Выручай! Он запоздало сунул руку, здороваясь.
   Костя принял в сторону, хотел было удержать руку в кармане, но рука сама собой вытянулась наружу и вяло пожала руку бывшего Костиного мучителя. Когда старшина Егор Остапыч Мороз был в отпуске, их четвертой ротой месяц командовал старшина срочной службы Рехт. Костю он тиранил за то, что москвич. Месяц не вылезал Костя с полов и через ночь чистил на кухне картошку.
   Рехт - отдать ему должное - сейчас покраснел.
   К штабу подошел Валерка.
   - Записок не хватило, бухих полно.
   - Запиши на себя пяток простыней, а?.. - канючил Рехт. - Будь другом! Ведь на полгода тормознут... Запиши, а?..
   Валерка ковырялся в зубах, ожидая, что скажет Костя. Костя медленно достал пачку "Опала", вытянул сигарету, протянул пачку Валерке, тот, хоть и не курил, взял сигарету. Затем Костя аккуратненько оправил пачку и не спеша уложил ее в карман. Рехту не предложил, хотя Рехт курил.
   - Ну, три простынки...
   - Ты человеческий язык понимаешь, да? полувопросительно-полуутвердительно ласково спросил Костя, снял несуществующую табачинку с языка и долго ее рассматривал.
   Рехт уважительно ждал, пока Костя разберется с табачинкой.
   - Ты сам-то откуда? - спросил Костя, вытирая пальцы. - Из немцев?
   Рехт закивал расчесанной на пробор головой.
   - А великий русский язык понимаешь?..
   Рехт заволновался, побледнел...
   - Я же тебе, Рехт, говорил неоднократно, чтобы ты шел. Ты ходить умеешь?.. Куда?
   Костя сложил ладонь трубочкой и, приставив ее к уху старшины, шепнул ему что-то.
   - Падла, - сквозь зубы процедил Рехт.
   - А ты чем недоволен, в натуре? - Валерка Бурмистров шагнул к ним, не переставая ковыряться в зубах.
   Рехт зашагал прочь по бетонке.
   - Кусок паскудный! - вдогонку ему крикнул Валерка. - Чеши репу - и скачками! Слышь, земеля, - Валерка уже перескочил на другую тему, - ты мне значок техникумовский на дембель не достанешь? Поплавок? Организуй, земель! Бутылка. Ну, две. Спиртяги.
   - Спрошу, - с достоинством кивнул Костя. Как равный равному. - Куда ты его вешать-то будешь?
   Валерка с трудом нагнул голову - мешал жирный подбородок - и стал осматривать свою необъятную грудь. Места для будущего значка и правда не было, все занято: "Воин-спортсмен", "Первый класс", "Мастер спорта", "Отличник Советской Армии", комсомольский значок на пластмассовой подкладке, "Ударник коммунистического труда".
   - Спрошу, - еще раз пообещал Костя. - Как у тебя с собранием, приняли?
   - Приняли! - Жирная Валеркина морда расплылась в улыбке. - По уставу гоняли - я те дам! Потом по политике. А я газет год не читал, сам знаешь, некогда. Короче, приняли. - Валерка подержал на лице улыбку, потом посерьезнел. - Ну, вообще в партию вступить сложно. Кроме меня, одного только приняли.
   - Карамычев! - крикнул Фиша, выходя из дверей штаба. - Костя! Заходи!
   Костя вошел в штаб. Фиша догнал его в коридоре и сунул четвертной.
   - Ты мне будешь должен восемьдесят три рубля!
   Костя ошалело уставился на него.
   - Иди, чего встал?
   Лысодор сидел за столом без фуражки. Костя вошел и почтительно встал у двери.
   - Ну, все закончили?
   Костя кивнул. Лысодор хитро прищурился.
   - А бабий?.. Бабий-то гальюн забыли.
   - Вы не говорили, - оторопел Костя.
   - Сейчас говорю, - посерьезнел Лысодор. - Еврея предупредил, тебе говорю и цыгану скажу. Надо доделать. Там дел-то на копейку. Когда отбываешь?
   - Послезавтра хотим.
   - Ну вот, ночью и сделаете. Подойди поближе. - Лысодор открыл сейф, вытянул из нутра толстый пакет. У Кости пересохло во рту. Лысодор про себя прочел фамилию на конверте.
   - Не твой. Вот этот твой. Ка-ра-мы-чев. Константин Михайлович.
   Лысодор встал, надел фуражку.
   - Ну так, Константин Михайлович. Держи! - Он протянул Косте пакет. - С окончанием действительной службы тебя, Карамычев! Родителям передавай привет от командования. Службой твоей довольны.
   - Служу Советскому Союзу! - отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.
   Он развернулся, шагнул к двери и замер: "А четвертак?"
   Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.
   - Чего забыл? - не поднимая головы, спросил Лысодор.
   - Тут вот... - Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик. Лысодор на весу расправил четвертак.
   - Разменять, что ль?
   - Да-а-а, - проблеял Костя.
   3
   Костя чихнул. Еще раз, еще... И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время - часов не было. След белый был, а часы - ёк.
   - Сняли, - пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.
   Костя встал, поплевал на ладони - провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!
   Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу "Время" хорошо помнит, "Братья Карамазовы" уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал...
   Казарма храпела.
   Запах плана шел из Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.
   Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.
   И тот заметил, свистнул тихонько:
   - Ко-отик!..
   Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банке горела свечка.
   - Сколько времени, Котик? - улыбнулся Женька и протянул Косте часы. Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?
   - Перед поездом. - Костя застегнул часы.
   - Ты фосфор-то стери с циферблата, - посоветовал Коля Белошицкий. - Вредно для здоровья.
   - Богдан, - простонал Миша Попов, - не мурыжь, кайф проходит.
   - Садись, Москва. - Эдик Штайц подвинулся. Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина из кружки, стал раскуривать.
   - Ты от Танюшки как добрался? - с подсвистом спросил он Костю.
   - Марик Мильготин подвез.
   - От какой Танюшки? - проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.
   - Люся? - Костя смешался. - Вы?
   - На, дембель! - Женька протянул ему раскочегаренный челим. - На посошок. Все сделали?
   Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.
   - Почти. К утру кончим - и отвал.
   - А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?
   Костя проверил в записной книжке: на месте.
   - Колесико не желаешь? - Коля Белошицкий достал из кармана таблетку.
   Костя помотал головой.
   - По люксу пойдет.
   - Дай! - рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.
   - Тебе звездюлей надо, а не колесико! - мрачно изрек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал - бегал ото всех в одном сапоге и орал, змей.
   - Tсc! - прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. - Показалось?..
   - Менты на зоне, - вяло пошутил Миша Попов.
   - Вя-язы, - гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.
   На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.
   - Проехали, - буркнул Миша Попов.
   Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону следующему.
   - Ништяк, - сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. - Заторчал.
   Женька тем временем высвободил челим из вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.
   - Богдан, - из сонного омрачения возник голос Миши Попова, - ты новье будешь брать на дембель?
   Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.
   - Покажи, как надо! - переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. - Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно... Богдан, покажи толком!..
   Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.
   - Дам в лоб - козла родишь, - с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Попов.
   - Та-ащится! - радостно отметил Эдик Штайц. - Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло...
   В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его изготовления, а главное - его замысла.
   Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах - длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать. Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще... Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно - снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно - народ деревенский.
   Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный сбор. Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал - анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно - с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил - и торчи!..
   - Богдан, - уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, - пихни колючего...
   Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще - стихи посочинять. Свечка разгорелась вовсю, коптящий язычок пламени вырос из консервной банки и метался перед оконным стеклом...
   "Шарашится по роте свет голубой и таинственный... - сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. - Шарашится по роте свет голубой и таинственный... И я не совсем уверен, что я у тебя единственный..."
   - Богда-ан! - угрожающе прорычал Миша Попов. Женька отлип от Люсеньки.
   - Чего тебе?
   - Пихни колючего...
   - Завязывай, Мишель, понял? Сказал - нет, значит - нет. - И снова приобнял библиотекаршу.
   Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка - деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся - вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему из полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: "Все, некуда".
   Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: "Ты на всю оставшуюся жизнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!"
   От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился - разбудили.
   Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..
   - Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? - спросил Костя.
   - При чем Лысодор, он без кэпа не решает, - ответил Старый и вернул Косте челим. - Не хочу. А Дощинин не отпустит.
   Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.
   - Констанц, оставь мне бушлат, - попросил Старый. - Тебе зачем?..
   - О чем говорить! - кивнул Костя. - Заметано.
   Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом. И даже покрылся испариной. И встал.
   - Чего ты? - спросил Женька.
   - Пойду помогу, ребята возятся. Фишка с Нуцо...
   - Сиди! - Женька за ремень потянул его вниз. - Только кайф сломаешь. Сиди.
   Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.
   Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.
   - Не надо, Жень... - вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.
   - Егорка, Максимка!..
   Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.
   - Подъем, подъем! - повторял Женька, похлопывая их по плечам. - Задача: одеться по-быстрому - и в сортир. Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться - двадцать секунд.
   Егорка и Максимка стали невесело одеваться.
   - Не здесь, не здесь. - Женька вытолкал тех на проход.
   - Торчит! - Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. Людмила Анатольевва!
   - А-а... - донеслось из Люсеньки.
   - Насосалась, кеша кожаная... - проскрипел Миша Попов. - Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.
   - Ты давай, давай! - отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.
   - Же-еня-я... - прошептала Люсенька.
   - Что с тобой? Плохо?
   - Тошнит...
   - Сукой быть, ктой-то ползает под окнами - бухтел свое Миша Попов.
   - Мам-ма... - простонала Люсенька. - Тошнит...
   - Вкось пошло, - улыбнулся Эдик Штайц. - Точняк - блевать будет!
   - Давай ее на улицу, - предложил не заснувший еще Старый. - На свежачок...
   - Не надо... - стонала Люсенька. - Ма-ма.
   Костя протянул руку к окну - из щели бил холодный воздух.
   - Сюда ее, к стеклу, похолодней, - сказал он.
   Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в колодное стекло.
   - Ага-а... - простонала она. - Лучше-е...
   - Блевать будет, - уверенно повторил Эдик. - Сейчас бу...
   Эдик не успел договорить - Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.
   - Тряпку! - рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.
   - Богдан! - прорычал из дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец из второго взвода. - Кончай базар!
   - Отдыхай лежи! - заорал Женька, ощерившись.
   В ответ в углу звякнули пружины - Куник встал.
   - Я кому сказал: тряпку! - Женька хлопнул в ладоши.
   За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.
   - А-а! - закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.
   - Свет! - взвыл Женька на всю роту. - Бабай! Свет!
   - Рота, подъем! - спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.
   4
   Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.
   - Куда?! На место! - Куник затолкал Костю в проем между койками. Подъе-ем! - орал он тонким голосом, не соответствующим его огромному волосатому тулову. - Подъем!..
   Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.
   - Люся, Люся, - задыхаясь, бормотал Женька. - Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька... Давай посмотрим...
   Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.
   Бабай метался по роте.
   - Чего такое?! - Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. - Чего?!
   - Воды! - отшвырнул его Женька. - Воды дай!