Каледин Сергей. Записки гробокопателя

   Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко... по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел - смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.
   Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает. Смех-то смехом...
   На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:
   - Кутя, что ль? Ку-уть!
   Кутя молча побрел на зов.
   - Куда пилишь, могильщик хренов? - добродушно спросил Воробей. - Ты когда портки заменишь?
   - Домой пойду, - невпопад ответил Кутя.
   - Громче говори.
   - Домой пойду! - крикнул Кутя. - Петрович отчислил. За прогулы.
   - Куда домой? Где он? - заорал Воробей.
   Петрович сидел в кабинете.
   - Ты что, шакал, над дедом мудруешь?! - просипел Воробей. - Ему до пенсии полгода, он сам отвалит! Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!
   Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.
   Воробья трясло.
   - Не обижай деда, Петрович...
   - Воду пей! - завизжал заведующий, подталкивая к нему графин.
   Воробей послушно припал к графину.
   - Не обижай...
   - Защитничек...
   Петрович встал из-за стола.
   - Много вас... что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..
   - Спасибо, Петрович, - пробормотал Воробей. - Ему полгода, он сам отвалит...
   - Пошел вон. Иди работай, - буркнул Петрович.
   - Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец!
   Молчок понес на них правильно.
   Раскрытый гроб, окруженный немногочисленными родственниками, забыто прижался к чужой массивной ограде. Появление Воробья с Мишкой разбудило притерпевшихся к своему горю родных: кто-то всхлипнул, потом громче...
   - Попрощались? - спросил Молчок у пожилой толстухи с заплаканным лицом, по-хозяйски стоящей в изголовье. - Крышку давай! - скомандовал он Мишке.
   - Цветы из гроба уберите, покрывалом прикройте.
   Молчок с Мишкой накрыли гроб крышкой, состыковали края. Молчок вынул из-за голенища сапога молоток с укороченной для удобства рукояткой и - тук-тук-тук, гвозди изо рта - приколотил крышку.
   - Сейчас мы подымем, а вы тележку из-под гроба на себя примете, руководил Молчок. - Заходи, Воробей, Мишка, веди его.
   Веди - значит, бери Воробья, обхватившего тяжелое изголовье гроба, за бока и, пятясь сам, направляй его, тоже идущего задом, между мешающими оградами, по буграм и вмятинам, чтоб, не дай бог, не оступился. Ничем больше помочь нельзя: слишком узка дорога.
   Так, не торопясь - быстрят только кошки да блошки, - дошли до свежевырытой ямы, поставили гроб на осевший под его тяжестью рыхлый холм; веревки Молчок заранее разложил поперек могилы.
   - С ломом давай, - буркнул Воробей, - неудобно.
   - Давай. Ложи.
   Мишка положил лом поперек могилы, подергал: не телепается ли? Молчок с Воробьем на веревках, зажатых в кулаках без намотки (упаси бог наматывать: полетишь за гробом вдогонку), установили гроб на лом. Потоптались, побили сапогами землю для крепости.
   Молчок натянул веревки.
   - Ну, готов?
   Воробью и слух ни к чему, по натягу команды ловит. Натянул свои концы гроб тяжело завис над могилой. Мишка выдернул лом.
   - С Богом! - негромко скомандовал Молчок и, вытравливая веревку, стал заводить гроб.
   Воробей травил чуть медленнее, гроб быстро и без зацепки лег на дно, ногами уйдя в подбой.
   Молчок приподнял свой конец уже лежащего на дне гроба, чтоб Воробей смог вытянуть веревку из-под изголовья, затем быстро выбрал свою.
   - По горстке земли киньте, монеты медные, если есть.
   Родственники заплакали и, оскальзываясь, потянулись к могиле, завозились в карманах, вылавливая мелочь.
   Воробей закурил. Мишка через локоть сматывал веревки в скрутку.
   - Не мелко, сынок? - спросила старуха.
   - Как положено, мамаша, по норме.
   - Ну-ну, хорошо, милый, закапывайте.
   Закапывать - своя наука. Первое: нельзя, чтоб штык на штык шел - руку секануть можно. Да и ноги товарища в земле не заметишь - в кость засадишь. Второе: все в свое место кидают. Один подбой швыром заваливает, другой как веслом грёб под себя делает, третий - свою землю с чужих холмов и с дорожки к могиле скучивает.
   - Цветы давайте. Корзины давайте... Венки потом. Гладиолусы сюда давайте!
   Молчок взял тугой букет гладиолусов, положил на землю и, прижав сапогом, отхватил концы сантиметров на двадцать, чуть не до цветов.
   - Зачем это? - ахнула бабка.
   - А чтоб у них ноги не выросли... Пьянь с могил цветы собирает да на базар. А куцые кому они нужны?.. Глядишь, и полежат. На девятый придете приятно, спасибо скажете.
   - Хорошо, хорошо, сынок. А я-то, дура старая, чего, думаю, он цветы портит...
   - Теперь венки давайте.
   Венки Молчок составил шалашиком над холмом. Осмотрел все по хозяйски, отошел в сторону.
   Толстуха пододвинулась к Мишке, стоявшему к ней ближе всех, сунула свернутые трубочкой деньги...
   - Бригадиру, мамаша. Ему вот... - Мишка указал на невозмутимого Молчка.
   Женщина подошла к Молчку...
   Следующим был военный. Вояк хоронить не любили: трескотни много, а толку чуть - не раскошеливаются. И при жизни халява сплошняком: одежда бесплатно, харч, - и здесь то же самое... Их не родственники, их армия хоронит. Заправляет тут всем распорядитель - с повязкой и тоже военный. Родственники и плачут по команде и прощаются. И не дай им Бог смять порядок, черед нарушить, - который с повязкой рычит на них, как некормленый.
   Сегодня хоронили капитана. Он и по армии капитан и капитан команды. Хоккеист из ЦСКА.
   Молчок его фамилию помнил по тем временам. Смотрел его на "Динамо". Не Майоров, конечно, но тоже играл. И жена у него молодая.
   Впереди фотографию понесли, в уголке черной лентой перехваченную. Потом на красных подушечках - медали, немного, правда, капитан-то молодой был. Крышку с приколоченной сверху через козырек фуражкой.
   Потом капитана товарищи понесли. Жену его под руки вели, родственники, еще народ, в основном, военные, оркестр сзади из солдатиков. Здешних не берут платить надо. А солдатикам - им чего не играть?..
   Процессия тихо текла на девятый участок. У женщин получалось медленно, а мужики - видно было - притормаживали себя, и скорбный шаг у них смешно выходил.
   На девятом участке метрах в десяти от могилы давно уже перетаптывались автоматчики из комендатуры - стрелять холостыми. После гимна.
   - Воробей! - крикнул Молчок, когда все разошлись.
   Мишка остановился.
   Воробей, раздраженно прищурясь, как всегда, когда недослышивал, рявкнул:
   - Чего встал?
   - Тебя зовут.
   - Чего там? - крикнул Воробей Молчку и обернулся к Мишке: - Иди докрашивай, я сейчас.
   Воробья не было долго.
   Мишка докрасил ограду, сбегал в сарай за шарами - забить в стойки, когда показался Воробей.
   Воробей шел медленно, палец во рту - драл ноготь.
   - Тебя сейчас урыть? - прохрипел он, входя в ограду. - Или завтра? Когда ребята сойдутся?
   Мишка шагнул назад, опрокинул ведро с краской.
   - Смотри под ноги, сука! - заорал Воробей. - Ты с кем у декабристов ля-ля разводил?!
   - Мужик...
   Мишка хотел объясниться подробней, но горло перехватило, вместо слов выдавливался какой-то сиплый звук. Он бессмысленно топтался в пролитой краске, перед ним Воробей, сзади ограда.
   - Мужик, говоришь? - Глаза Воробья шарили по земле.
   Мишка увидел на земле кувалду - осаживать ограду. "Все", - пронеслось в голове. Вцепился в липкую от краски решетку.
   Воробей шагнул вбок, нагнулся... Мишка скачком вылетел за ограду и в сапогах, не подъемных от налипшей на краску грязи, понесся к церкви, к выходу...
   11
   - Хоздвор, часовня! В контору! Всех собрать! Через пять минут кого нет уволю.
   Петрович носился по кладбищу, собирая попрятавшийся по сараям штат. Кинутый на плечи, как бурка, плащ не поспевал за его ногами, косо свистел сзади. Но уволить он уже никого не мог. Припух Петрович.
   Вышло вот что.
   Месяц назад в кабинет заведующего зашел солидный, южного типа мужчина со свидетельством о смерти брата. Он просил захоронить брата в родственную могилу и выложил перед Петровичем заявление, заполненное по всей форме. Удостоверения на могилу у него не было. Стали искать по регистрационной книге, тоже пусто. Однако южанин уговорил Петровича "своими глазами смотреть могилу". Петрович согласился.
   Южанин привел его к декабристам и ткнул пальцем в стертый холмик: "Суда хочу!" Петрович удивленно посмотрел на мужчину: в своем ли уме?
   Южанин оказался вполне.
   Они вернулись в контору и заперлись в кабинете. Петрович согласился "в порядке исключения" и велел Воробью быть в семь ноль-ноль. Без опоздания.
   Воробей не подвел. До прокуратуры вскопал бесхоз, могила получилась лучше новой. Захоронили, как положено, по-южному: до глубокой темноты над кладбищем носились стоны, рыдали гортанные незнакомые инструменты, бил длинный, узкий, не похожий на обыкновенный барабан...
   Все бы ничего, да бесхоз этот четыре года назад - в юбилей декабристов управление культуры наметило к сносу. А на его месте ступеньки гранитные к памятникам проложить как часть мемориала. Петрович тогда еще здесь не работал, а работал другой, которого посадили. И о решении насчет мемориала Петрович понятия не имел.
   Петрович бросился уламывать верха. Уломал: дело кончилось увольнением "без права работы в системе похоронного обслуживания". Без суда.
   Заслушивать сообщение замуправляющего треста он и созывал свой бывший штат.
   - Тебя что - не касается? - Петрович рванул дверь сарая. - В контору живо!
   - Чего орешь? - Воробей сидел в глубине сарая, не зажигая света. Разорался...
   - Иди, Леш... Носенко приехал.
   - Ладно, приду.
   Воробей ждал Мишку. Понимал, что тот больше не придет, а все-таки ждал.
   Было уже десять. Он прикрыл дверь сарая, подождет контора, успеется. Закурил. Посидел минут двадцать.
   За дверью послышались шаги.
   "Пришел". Воробей дернулся открыть дверь, но осадил себя.
   Дверь распахнулась. На пороге стоял запыхавшийся Кутя.
   - Ты чего не идешь? Петрович за тобой послал.
   - Пошел он!.. Скажи: голова болит.
   - Ну, смотри, Леш. Болит - не ходи, не война... А, Леш? Башка? Ну, сиди, сиди! Я побег.
   - Погодь, Кутя. - Воробей тяжело поднялся с табуретки. - Вместе пойдем.
   Штат расселся кто где: на подоконниках, на стульях. Финн затиснулся в уголке на пол.
   - Контору на ключ! Никого не пускать!
   Носенко, замуправляющего, перебирал взглядом притихшую бригаду.
   - С ним ясно. - Он мотнул головой в сторону Петровича. - А вот с вами? Кто бесхоз долбал?!
   - Какой бесхоз? - невинно всунулся Охапыч в надежде обернуть разговор в болтовню.
   - Молчать! Думаете, я с выговором, а вы спокойно жрать будете? На кошлах моих, - Носенко постучал себя по плечам, - проедете? Хрен в сумку! Кто бесхоз расковырял?! Ну?! Заявления сюда! - не оборачиваясь, рявкнул он поникшему сзади Петровичу. - Не понял? Те, по собственному. Ну!
   Петрович нырнул в кабинет.
   - Минуту даю. Не скажете, половину уволю!
   Он засек время. В стекло билась муха, других звуков не было...
   - Так, минута... - Носенко надел очки и, не оборачиваясь, протянул руку назад, к Петровичу. - Первое давай сверху.
   Тот протянул листок с неровным обрывом.
   - Охапов, - прочел Носенко и поставил на заявлении сегодняшнее число. Та-а-ак, уволен.
   - Чего я! - взвился Охапыч. - Бесхоз не мой...
   - Молчать! Следующее. Новиков...
   - Меня-то за что? - задергался на полу Финн. - За Гарика таскали, теперь за бесхоз чужой отдувайся. Я жаловаться буду...
   - Кому, финнам? - Охапыч глядел на него с брезгливой тоской. - Тихо будь. Сопли жуй!
   - Раевский.
   Носенко взял следующее завление.
   - Ну, суки, узнаю, кто бесхоз сломал!..
   Раевский отомкнул замок и вышел, хлопнув дверью.
   Носенко взял следующее заявление. Воробей следил за его губами.
   - Ве-ли-ка-нов. - Носенко разбирал Кутину фамилию.
   Кутя беспомощно тыркнулся в углу на табуретке, открыл рот, но ничего не сказал.
   Воробей шагнул вперед.
   - Это... Он ветеран.
   - Тебя забыть спросили! - рявкнул Носенко. - Это еще что за чмо?
   - Тут у нас один... - промямлил Петрович. - Куда лезешь? - обернулся он к Воробью. - Заступник! Сидишь - сиди, пока не спрашивают. Знаю я вас, герои...
   Воробей посмотрел на него.
   - Я бесхоз копал, - сказал он.
   Носенко подошел к окну, молча взглянул на Воробья, достал ручку.
   - Заявление!
   - Он в больнице был, не писал...
   - Сейчас пусть пишет!
   Воробей встал, молча посмотрел на Петровича.
   - В кабинете бумага, Леш, - тихо глядя в пол, сказал тот.
   Воробей принес листок бумаги.
   - Ручки нет...
   - На! - Носенко протянул ему свою.
   - Чего писать?
   - Неграмотный? Диктуй ему! - приказал он Петровичу.
   Петрович в ухо Воробью начал диктовать.
   - Не с пятнадцатого, а с сегодняшнего дня! - перебил его Носенко.
   Кутя, Воробей и Валька сидели за столом. Одна "старка" стояла пустая. Воробей пил "Буратино".
   - Леш, а ты-то полез куда? Ведь вторая группа... - ковыряя вилкой в тарелке, тихо проговорил Кутя.
   - Не тронь его, - заволновалась Валька. - Он и так, погляди, не в себе. Леш, как голова?
   - А-а, - отмахнулся Воробей.
   - Тебе, может, "скорую" позвать? - вскинулся Кутя.
   - Ладно, Куть... Ты это... ты вот что... Ты сарай себе бери, заказы какие недоделанные, напишу - доделаешь. За работу возьмешь сам знаешь сколько, остальное привезешь. Под полом три доски гранитные, габро, для памятников. Нарубить, золотом выложить - по полтыщи уйдут не глядя. А Пасхи дождешь - и дороже. Бабки - пополам. Ясно?
   - Само собой...
   Воробей взял "Старку", открыл, налил по стакану Куте и Вальке.
   - Ни то ни сё... - Он покрутил бутылку. - На троих надо.
   - Ты что?! Ты не удумай! - Забеспокоился Кутя. - Бога побойся. Сироту оставишь?!.. Лешка, не озоруй!
   - Не ной, - оборвал его Воробей. - Авось не подохну. Чокнем.
   - Воробе-е-ей! - заверещал Кутя.
   Валька вцепилась в бутылку.
   У Воробья стали закатываться глаза. Кожаная вмятина над бровью задышала в такт пульсу. Воробей поймал Вальку за руку.
   - А-а! - приседая от боли, заорала Валька и отпустила бутылку.
   Воробей, промахиваясь, лил "Старку" в стакан. Желтое пятно расползалось по скатерти. Валька скулила где-то внизу, у ножки стола. Кутя вытаращил глаза, не двигался. Воробей поднес стакан ко рту.
   1987
   О СТРОЙБАТЕ И "СТРОЙБАТЕ"
   Сначала не повезло - попал в стройбат. Служба невеселая: холодно, голодно, далеко, страшно...
   Через двадцать лет повезло: "Стройбат" был высочайше запрещен всеми существующими видами цензуры. И лично маршалом министром обороны Дмитрием Тимофеевичем Язовым, назвавшим мою повесть - "Нож в спину Советской Армии". По сей день благодарен ему за рекламу. За рубежом такое паблисити нужно долго зарабатывать. Здесь же вышло на халяву.
   В конечном счете "Стройбат" напечатали, перевели, Лев Додин сделал по нему спектакль "Гаудеамус", который объездил полмира.
   Сквозь цензуру "Стройбат" пробирался туго, но зато смешно.
   Цензура исходит из того, что болезнь
   есть нормальное состояние,
   а нормальное состояние, свобода,
   есть болезнь.
   К.Маркс.
   Дебаты о свободе печати.
   Демобилизовались. Отдохнули. Мой товарищ, москвич, в день свадьбы пошел помыть руки, а вместо того перерезал себе вены и стал калекой.
   Я срочно поехал в Ленинград отыскать оставшихся однополчан. Не отыскал: трое сидели, один рехнулся. Такой расклад произвел на меня, красиво говоря, неизгладимое впечатление, и я засел за "Стройбат".
   Написал и отнес в "Новый мир". Повесть скоренько поставили в десятый номер 1988 года. Я удивился и даже слегка обиделся легкости, с которой решился вопрос о публикации. А впрочем, чего обижаться: на дворе свобода, блин, перестройка, благодать! Живи - не хочу!
   Сверстанный номер журнала Главлит не завизировал. А без визы Главлита типография не имеет права напечатать даже спичечную этикетку, не говоря уж о конфетном фантике.
   Журнал решил: недоразумение. Ну, ладно, запретили "Архипелаг ГУЛАГ". Все понятно: автор - враг, предатель, изменщик и клеветник, и от его нобелевской речи тоже проку мало. "Чернобыльскую тетрадь" Григория Медведева забодали тоже из лучших побуждений: как бы панику от разлетевшейся по белу свету радиации на читателя не нагнать. Все правильно. Как по нотам. Но "Стройбат"-то чем не угодил? Выдуманная история двадцатилетней давности: зачуханный строительный батальон, солдаты и автомата в глаза не видали. Боевое оружие - кайло да лопата. Ну, еще и мастерок, конечно.
   Ан, нет... не все так просто.
   Главлит, а полным чином - Главное управление по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР, - вернул верстку "Стройбата", строго предупредив, что без визы военной цензуры рассматривать повесть не будет. Чтоб, значит, не тревожили понапрасну.
   - Очень хорошо, - потирая руки, успокоил меня заместитель главного редактора Феодосий Константинович Видрашку. - Сейчас быстренько отошлем в военную цензуру, и все будет в порядке. Поставим в двенадцатый номер.
   - Не надо в военную цензуру! - завопил я, бухаясь на колени. - Христом Богом прошу, не надо!..
   Главный редактор - кстати, единственный беспартийный среди "толстых" главных - поморщился:
   - Тихо... Пусть читают, раз неймется...
   - Вот именно, - подъелдыкнул зам и повернулся ко мне. - Вы на машине, вот и свезите. Кропоткинская, девятнадцать.
   - Поезжайте, - кивнул главный редактор.
   Собственными руками я засунул верстку "Стройбата" в узкую, нестрашную щель деревянного почтового ящика с надписью поперек от руки: "Для материалов". Ящик охранял прыщавый солдатик со штыком. В его взгляде была усмешка: "Куда суешь, козел?"
   И началось.
   Генеральный штаб
   Вооруженных Сил СССР,
   Главная Военная цензура,
   15 сентября 1988 года, No 382/145.
   103160, Москва, К-160.
   Главному редактору Залыгину С.П.
   Копия: начальнику Главного управления по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР тов. Болдыреву В.А.
   В повести С.Каледина "Стройбат" показано исключительно низкое политико-моральное состояние личного состава воинской части Советской Армии.
   Такая же оценка ее содержанию дана и в заключении Главного политического управления СА и ВМФ.
   В связи с тем, что упомянутые сведения подпадают под существующие цензурные ограничения, по нашему мнению, повесть опубликована быть не может.
   ВРИО главного военного цензора
   Генерального штаба полковник Сысоев.
   - Ну, что ж теперь поделаешь? - печально развел руками зам, кисло улыбнувшись. - Только и остается: садитесь и переделывайте ваш стройбат в дисбат. Тогда они еще разок взглянут.
   - Дисбат?! Это же военная тюрьма! Я там не был.
   - Ну тогда прям не знаю... А чего вы так расстраиваетесь?! Вы еще такой молодой...
   И опять нехорошо улыбнулся.
   Ладно, думаю, не буду расстраиваться. Я еще такой молодой. Но и дела не брошу. Уж больно бесславно получается: придавили и потекло. Раз ввязался, порезвлюсь.
   Звоню в военную цензуру.
   - Автор запрещенной повести "Стройбат" беспокоит. Хотелось бы поговорить с руководством.
   - А чего говорить, все сказано. Мы письмо направили главному редактору.
   - Дело в том, что у меня тут... предынфарктное состояние. А также мысль о самоубийстве...
   На том конце телефона замешкались, донесся раздраженный голос: "Траванется, чего доброго, нам отвечать..." и:
   - Соединяю с главным военным цензором генерал-майором Филимоновым Сергеем Алексеевичем.
   Я икнул, перекашлял голос, настроил память на запоминание.
   - Генерал Филимонов слушает.
   Я: Здравствуйте, Сергей Алексеевич. Это Каледин, прозаик. Хотел бы получить кое-какие дополнения к заключению полковника Сысоева относительно моей повести.
   Филимонов: А какие вы хотите разъяснения?
   Я: Ну, чтобы вы поподробнее объяснили, что считается низким политико-моральным состоянием личного состава воинской части.
   Филимонов: Если с нашей стороны, то я могу сказать, что является то, что вы за целую часть даете политико-моральное состояние. У вас там большинство оказалось почему-то в этой части собраны все подсудимые... Мы же должны на факты опираться... а такого не должно... Мы ведь и к строителям обращались. У вас там всё в обобщенном виде, такая картина представляется, она ставит под сомнение...
   Я (прерывая): Сергей Алексеевич, а ведь под сомнение поставил не только я, но и недавнее решение политбюро...
   Филимонов (прерывая): Не будем так, не будем так... нас никто не уполномочил, и вы, наверное, не владеете за всех. По нашему перечню, если речь идет о частном случае, если там один, ну два человека, можно показать. Когда же мы начинаем на факте двух-трех человек делать обобщение... Нет, художественная сторона у вас там есть, присутствует, и вы это выливаете, хотя они и строительные.
   Я: Главный редактор журнала предоставил цензуре и Главному политуправлению полный карт-бланш...
   Филимонов: Кого?
   Я: Предложил дать рецензию, отзыв, комментарий - что угодно в том же номере, где и повесть...
   Филимонов: Мы с вами ни к чему не придем...
   Я: Значит, вы считаете, что мы с вами не найдем общего языка?
   Филимонов: Почему? Общий язык я имею и сейчас.
   Я: Давайте договоримся о встрече, а?
   Филимонов: Давайте, хотя и ни к чему.
   Канцелярская папка с надписью "Склока" (история "Стройбата") начала распухать. В конце октября 1988 года я во второй раз подошел к старинному особняку на Кропоткинской. Главная военная цензура. Дежурный, сличив меня с паспортом, вызвал лейтенанта. Тот повел тайными ходами и у очередной двери сдал полковнику. Полковник, оправив мундир, постучался в нужный кабинет, вошел и, кивнув в мою сторону, мрачно сказал встающему из-за стола генералу: "Вот". И отошел к стене.
   - Добрый день, Сергей Евгеньевич, - радушно сказал старый седой генерал. Как самочувствие? Присаживайтесь.
   - Насчет разъяснений, - виновато напомнил я, занимая назначенное генеральским пальцем кресло. - А здоровье никуда, все плачу по ночам.
   - Пилюльки, может, какие, - посочувствовал генерал.
   Первое время наш разговор пробуксовывал, не схватывался, нудно повторяя телефонный. Тем не менее я что-то молол, апеллируя к Политбюро.
   - Политбюро не надо трогать, - генерал вдруг резко изменил рыхлый ход разговора... - Есть перечень.
   Он достал из сейфа красную книжечку и, полистывая ее, приговаривал:
   - Во-первых, вы писатель... Не может быть, что вы не в курсе. Есть перечень сведений... Главлит им руководствуется...
   - Дозвольте взглянуть.
   - Да у вас же у самих, наверное, есть?
   Я театрально развел руками.
   - Откуда? Ничего у нас нет. Голяк.
   При этом я блудливо выкручивал шею, стараясь заглянуть в лежащую перед генералом книжечку. Генерал же локтем загораживал текст.
   - Вы прям как второгодник, Сергей Евгеньевич, - по-отечески пожурил он, списать хочете...
   - В точку попали, товарищ генерал; я и есть второгодник, в девятом классе выгнали на...
   Генерал расцвел.
   - То-то я и думаю: писатель, а такие слова...
   Я закивал.
   - Все правильно, Сергей Алексеевич, все правильно... взглянуть бы, а? По-свойски, по-военному: вы - генерал, я - рядовой.
   - Так ведь секретно, - вяловато отбивался цензор. Но чувствовалось, что показать хочется.
   - Какие там секреты, Бог мой! - порол я ахинею, зацепившись за краешек заветной брошюры. - Вы мне покажете, я ребятам своим перескажу, друганам, товарищам по перу: Маркову Георгию Мокеевичу, Проскурину Петру Лукичу, Бондареву... расскажу им, чего нам можно, чего нет.
   - Знакомы с ними? - уважительно удивился генерал.
   - А то. Домами дружим, в баньку ходим, бабы наши фасоны обсуждают...
   И генерал поддался. Он повернул ко мне текст, ладонями прикрыв при этом номера параграфов сверху и снизу, для прочтения оставался лишь узкий просвет.
   - Еще чуть-чуть, - игриво упрашивал я цензора. - Ка-апельку. Только параграф.
   С таким же энтузиазмом я в свое время склонял к любви особ противоположного пола. В данном же случае мы скорее напоминали голубую пару.
   Но генерал был крут:
   - Параграф не надо! - рявкнул, сведя на нет мои домогательства. - Чего могу - даю. И - будет!
   В щели между чисто вымытыми генеральскими ладонями значилось следующее:
   Перечень сведений в Вооруженных Силах СССР, запрещенных к открытому опубликованию.
   СЕКРЕТНО No 2651
   "Утверждаю"
   21 июля 1988
   С. Ахромеев
   Упоминание о низком политико-моральном состоянии личного состава Вооруженных Сил СССР, в том числе о негативных отношениях между военнослужащими...
   Сведения о неудовлетворительном состоянии воинской дисциплины (общая оценка, характер, взыскания, количество...) в центральных и окружных открытых видах информации...
   - Мы уж и так и сяк пытались... - генерал вздохнул, - все равно политико-моральное вылазивает... Вы, Сергей Евгеньевич, думаете, что в стройбате собраны...
   - Я не думаю, я служил в этом стройбате, товарищ генерал. Нас в шестьдесят девятом согнали из всех стройбатов страны, сволочь, неугодную по разным причинам, и гнали на исправление в Билютуй, в Забайкалье. Знаете, там урановые разработки. Там солдаты на полгода меньше служат, зато потом приплод не дают, себе подобных не размножают. Половое атрофируется.