Кальма Н.. Книжная лавка близ площади Этуаль

   Жермен велела Николь выставить в окне томик стихов Гюго в зеленом переплете.
   - Что, даешь зеленый свет Гюставу? - справилась Николь.
   Жермен молча кивнула, зарумянилась. К вечеру переоделась в белую воздушную блузку и удивительно похорошела. Когда зазвонил старинный колокольчик у дверей лавки, она была уже наготове и сама открыла дверь Гюставу.
   - А, ты уже здесь? Отлично! - Гюстав пожал руку Дане.
   Даня смотрел на него, как обычно смотрят очень молодые люди на обожаемых старших товарищей, которым хотят подражать во всем.
   Каждый раз, как Даня видел Гюстава, он не переставал ему удивляться. Гюстав - он это знал - руководит несколькими группами подпольщиков и партизан в самом Париже и окрестностях, он доверенное лицо Коммунистической партии Франции, по его заданиям люди, рискуя жизнью, совершают самые отважные, самые дерзкие "акции" против оккупантов, он душа огромной, хорошо налаженной организации, где действуют и советские бойцы. Да и сам он ежеминутно, ежечасно рискует жизнью - недаром за его голову немцы назначили награду: много миллионов франков.
   А сейчас перед ним стоял в легком плаще нараспашку, в небрежно повязанном красивом галстуке типичный парижский фланер из тех, что целыми днями толкутся на Больших бульварах. Что-то насвистывает, что-то напевает под нос, кажется модную песенку. Блестят, как медный шлем полководца, волнистые волосы, и вид самый легкомысленный и беспечный. И только тот, кто хорошо знает Гюстава, уловит в его глазах, в выражении небольшого крепкого рта железную собранность, сконцентрированную, нацеленную энергию, уверенность в себе. Даня почти физически ощущает: любое чувство в Гюставе достигает такого напряжения, такой направленности, что становится непреоборимой силой. Он ведет за собой людей самых разных, потому что все они чуют в нем эту силу, признают за ним право на командование. Вот каким должен быть настоящий боец! Учись, Данька, смотри, Данька!
   Гюстав шутливо дернул Даню за ухо:
   - Видно, лазанье по крышам с "адской машиной" под мышкой пошло тебе на пользу - выглядишь, как после морских купаний в Биарице.
   Он ласково поздоровался с сестрами, не спеша снял плащ, перекинул его через спинку качалки, просительно посмотрел на Николь.
   - Не дашь ли ты мне немного посидеть в качалке? Я так мечтаю о ней, когда долго здесь не бываю.
   Николь тотчас уступила ему место - и она любила Гюстава, хотя по некоторым причинам относилась к нему довольно ревниво.
   Гюстав качался, не отрывая глаз от Жермен.
   - Какая ты нынче красавица и франтиха! Кажется, я еще не видел у тебя этой блузки?
   Он все замечал. Жермен так и сияла.
   - Это она для тебя так напижонилась, - не выдержала Николь.
   Гюстав прищурился:
   - А ты для кого надела новые туфли и этот шарфик?
   Николь проворно схватила кофейник, выскочила из комнаты, вдогонку услышала смех Гюстава. Он сказал Жермен:
   - Не опускай пока жалюзи и не убирай с витрины Гюго. Сюда должны прийти кое-кто из товарищей. Им тоже нужен этот знак, я предупредил.
   "Кое-кто из товарищей" начали появляться очень скоро. Трижды прозвонил старинный колокольчик.
   - Поди открой, это свои, - сказал Гюстав Дане.
   Даня снял тяжелый засов, приоткрыл дверь и попятился: за дверью стояла рослая монахиня в широкой черной рясе и таком же покрывале. Сквозь очки в металлической оправе на Даню смотрели внимательные бархатистые глаза.
   - Кого вам угодно? - пробормотал Даня.
   - Мне нужны сестры Лавинь и мсье Гюстав, если он пришел, - сказала монахиня.
   Гюстав уже стоял на лестнице. Он низко поклонился монахине:
   - Мы вас ждем, мать Мария. Как хорошо, что вы к нам выбрались! - Он заметил удивленный взгляд Дани и подтолкнул его к монахине: - Вот позвольте вам представить, мать Мария, молодого человека. Он ваш соотечественник, русский, вернее, с Украины. Зовут Дени.
   - Правда? - Мать Мария вскинула голову, и Даню поразило ее лицо широкоскулое, чуть монгольское, с удивительным выражением доброты, силы и даже веселости. Она вдруг спросила по-русски, певучим московским говором: - Дени - это Денис или Даниил?
   - Даниил, - отозвался Даня. Он впервые в жизни говорил с монахиней, да еще русской, да еще здесь, в Париже!
   - Моя семья тоже родом с Украины, - сказала мать Мария. - У меня и девичья фамилия украинская - Пиленко. Что ж, давайте знакомиться, Даниил... не знаю, как вас по батюшке...
   - Что вы, никто меня по отчеству не зовет, - пробормотал Даня. Даней звали дома.
   - Ну и хорошо, Даня, я тоже буду вас так звать, если позволите. Вы здесь, в этом доме, конечно, не просто гость? Так?
   Даня молча кивнул.
   - То-то я вижу, вы здесь свой человек. - Она усмехнулась, потом сказала серьезно: - Я тоже сейчас ваш товарищ, Даня. Ни один русский человек не может сидеть сложа руки, не такое теперь время. Приходите ко мне, на улицу Лурмель. У меня есть большая карта Советского Союза, на ней мы отмечаем все продвижения и победы советских войск. И еще у меня есть радио, вы сможете послушать Москву.
   Гюстав, услышав знакомое название "Лурмель", закивал:
   - Да, да, Дени, мать Мария открыла на улице Лурмель общежитие для престарелых и неимущих, а сейчас в этом общежитии иногда прячутся бежавшие из лагерей ваши люди. Мать Мария делает для нас всех очень большое дело, прибавил он.
   - Полноте, - отмахнулась от него мать Мария. - Делаю то же, что и все. - Она взглянула на Даню своими прекрасными глазами. - Так приходите, Даня.
   Даня молча поклонился. Так вот какие бывают монахини!
   Гюстав между тем говорил с матерью Марией о каком-то связисте, которого некий Арроль прячет у себя и которого надо переправить на улицу Лурмель. Николь поманила Даню на кухню.
   - Ну, что смотришь на мать Марию? Удивляешься, да? А она настоящая героиня. Вот посмотри, что о ней здесь написано, - это писал один из ваших, который был с ней хорошо знаком, прожил у нее несколько месяцев...
   Она протянула ему бумажку.
   "Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, - русская поэтесса, - читал Даня. - В России до революции выпустила сборник стихов "Скифские черепки". Стихи очень талантливые. Дружила с Блоком, Андреем Белым, Алексеем Толстым. Написала о них интереснейшие воспоминания".
   - А какая она добрая, какая великодушная, если бы ты только знал! продолжала Николь. - Мы с Жермен так ее любим! Ходим к ней со всеми нашими делишками.
   (Если бы Николь и Даня в тот осенний парижский вечер могли заглянуть на минуту в будущее, они убедились бы, что мать Мария - русская поэтесса Кузьмина-Караваева - и правда высочайшая героиня. За участие в Сопротивлении, за укрывательство советских бойцов нацисты арестовали ее, отправили в немецкий каторжный лагерь Равенсбрук. Там она встретила русскую женщину, приговоренную к смертной казни. Мать Мария обменялась с ней номером и одеждой и вместо нее пошла на казнь... О, если б можно было заглядывать в будущее!)
   Опять трижды прозвонил колокольчик у дверей. На этот раз пришел моложавый рыжеватый человек с гибкой спортивной фигурой, с веселыми искорками в глазах, подвижной, быстрый в движениях и разговоре. Гюстав обрадовался ему, назвал его мсье Криво и утащил за собой в комнату.
   - Тоже русский, - шепотом сказала Николь. - Сын какого-то большого аристократа, не то сенатора, не то министра еще при русском царе. Всю жизнь, с детства, живет в Париже, по профессии инженер, а когда началась война в Советском Союзе, тоже стал подпольщиком. Хочет здесь помогать своей русской родине. Гюстав считает Криво очень ценным работником. Кажется, ему удалось завязать связи в каком-то важном немецком учреждении и оттуда получать сведения...
   (И опять, если бы Николь и Даня могли заглянуть в будущее, они увидели бы мсье Криво в пустынном сквере где-то в окрестностях Парижа. Вот к нему приблизился человек в сером пальто, быстро передал что-то, кажется клочок бумаги, и так же быстро ушел. Мсье Криво едет в дачном поезде. В кармане у него документ, которого ждут подпольщики: доклад гестапо немецкому командованию о том, какие подпольные организации обнаружены во Франции, кто из подпольщиков арестован... О, мсье Криво и правда очень ценный работник! Ему удалось подружиться с немцем, который работал в штабе немецкого военного командования. Немец ненавидел нацизм и согласился помогать Сопротивлению. Это он доставал для мсье Криво почти все секретные бумаги, поступавшие в штаб. Но, несмотря на все предосторожности, и немца и мсье Криво арестовало гестапо. Он храбро вынес все пытки, голод и унижения концлагеря. После войны Криво вернулся на свою советскую родину. Николь и Даня могли бы увидеть его в Москве, где он работает скромным инженером. Правда, в рыжеватой шевелюре мсье Криво уже есть серебряные нити, но он по-прежнему подвижен, весел, склонен к легкой шутке, к иронии. На его пиджаке - ленточка военного ордена: французы помнят о тех услугах, которые он оказал Сопротивлению и своей советской родине.)
   Сын министра и монахиня! И оба - в Сопротивлении! Даня никак не мог все это сразу осмыслить. В таких случаях папа шутил: "Все смешалось в доме Облонских". Он усмехнулся, вспомнив эту фразу, с которой начинается первая глава "Анны Карениной". Правда, все смешалось. Война!
   Но вот снова звон колокольчика внизу, и перед Даней знакомый серо-синий шарф, знакомое, до блеска выбритое, как тогда, в саду Тюильри, лицо. Да, это Сергей. Но он не один. С ним высокий изможденный человек, которого он зовет капитаном.
   - А, ты здесь, Даня! - говорит Сергей. - Видишь, я обещал встретиться, и мы встретились. Вот товарищ, которому ты будешь нужен.
   - Вы обещали, что скоро возьмете нас в настоящее дело, - говорит дрожащим голосом Даня. - Мы же здесь просто изводимся...
   - Скоро будешь при деле, не волнуйся, - смеется Сергей. - Сегодня я буду переводить, если понадобится, а потом ты будешь помогать капитану сговариваться с французскими товарищами. Это тоже сейчас очень нужная работа.
   Выходит Гюстав, тащит всех в спаленку сестер.
   "Наверно, долгую дорогу прошел этот капитан, прежде чем попал сюда", - думает Даня, участливо глядя на запавшие щеки капитана. Однако капитан полон энергии, он не желает ни минуты отдыхать, он настаивает на немедленной работе. Действовать! Действовать! Бороться!
   - Мы не можем напрасно терять время, каждая минута для нас драгоценна. - Его хрипловатый слабый голос внимательно слушают все. - Я думаю, надо как можно скорее создать штаб, организовать здесь, во Франции, советские партизанские отряды. И чтобы штаб руководил этими отрядами, их боевыми действиями...
   Да, да, поскорее создать такой штаб, поскорее организовать советские партизанские отряды, думает Даня. И капитан с Даней, конечно, отправятся в эти отряды, будут сражаться. Переводить? Конечно, Даня будет переводить для капитана, он все для него будет делать, потому что капитан - советский боец, потому что он возьмет его с собой. А потом, когда они завоюют победу, они вместе вернутся домой.
   - Что с тобой? О чем ты мечтаешь? - Николь низко склоняется над ним. - Ты что, заснул? Они зовут тебя. Нужно что-то перевести.
   9. В ПАРИЖЕ ГОРЯЧО
   Она не ездила верхом с самого детства, с тех чудесных дней в окрестностях Альби, куда ее и Николь увозили на лето родители. Впрочем, старый добродушный першерон, на которого ее тогда сажали, был скорее похож на широкий волосяной диван, чем на лошадь.
   А тут нервный горделивый конь с челочкой между чутких ушей, нетерпеливо перебирающий ногами в белых чулках! Она и понятия не имела, как к нему подступиться, как взобраться в седло. И при этом, ах, при этом на ней такой прелестный, стилизованный под жокейский, верховой костюм, штаны в обтяжку, лакированные ботфорты! Она непременно, ну непременно сейчас, сию минуту позорно свалится с лошади под взглядами всадников, гарцующих по Булонскому лесу.
   - Только не трусить, - раздается негромкий голос Гюстава. - Встань лицом к лошади. Возьми в левую руку повод, а правой берись за холку. Теперь поставь левую ногу мне на ладонь. Да, да, именно на ладонь. Хоп! Да ну же, не бойся. Поскорее, на нас смотрят...
   Жермен нерешительно ставит ножку в лакированном ботфорте на подставленную руку Гюстава. Миг - и она в седле. Лошадка норовисто встряхивается, но повод у Жермен в руках, и ноги ее прочно вошли в маленькие серебристые стремена.
   - Оттягивай книзу каблук, плотнее прижимай ноги к лошадиным бокам. Лошадь послушная, я на ней ездил. Захочешь повернуть вправо, тронь бок лошади правым шенкелем, - учит все так же тихо Гюстав.
   Утреннее солнце золотыми стрелами пронзает дорожки Булонского леса. Пахнет горячим лошадиным потом, примятой травой, еще мокрыми от росы деревьями. Пахнет летом, свободой, радостью жизни. Жермен в упоении. Легкий жокейский картузик сполз на затылок, губы закушены, пылают щеки. Крылатая, волшебно быстрая лошадь несет Жермен. Свистит в ушах ветерок, и Жермен - слышите, слышите все! - Жермен едет, как заправский всадник, чуть согнувшись, крепко держа в левой руке повод. И рядом Гюстав, тоже элегантный, в серых клетчатых бриджах, черном пиджаке и шапочке на медных волосах. Жермен чуть скосила глаза, увидела восхищенный, любящий взгляд Гюстава. На миг и она и он забыли, для чего они здесь в этот час, зачем затеяна эта верховая прогулка и весь этот маскарад. Сейчас они по виду ничем не отличаются от той "золотой" молодежи, что гарцует по утрам в Булонском лесу. О, этим маменькиным сынкам и дочкам нипочем война, оккупация, голод, гибель миллионов людей! Их девиз - "Нас это не касается". И еще: "Живой трус лучше мертвого героя". Низкие, подлые девизы!
   - Посадка неплоха. Держись увереннее, я рядом, - слышит Жермен.
   Гюстав склонился к ней, возле самой щеки Жермен его волосы, отливающие медью. Мгновенное желание коснуться губами этих волос.
   Но именно в это мгновение Гюстав отшатывается, успевает сказать:
   - Внимание! Он!
   Навстречу им из боковой аллеи выезжает блестящая кавалькада. Впереди на рослой рыжей кобыле немецкий офицер, лицо которого известно каждому парижанину. Это комендант Большого Парижа, личный друг рейхсминистра Геринга, доверенное лицо Гитлера - гаулейтер барон фон Шаумбург со своими многочисленными подчиненными и адъютантами.
   Молодые всадники поравнялись с Шаумбургом, но тот не обратил внимания на встречных - был занят разговором с одним из офицеров.
   - Восемь часов двадцать минут. Значит, он выезжает со двора своей виллы в восемь пятнадцать, - засекает время по своим часам Гюстав. Теперь еще несколько кругов по лесу. Нужно выяснить, когда он кончает прогулку. Ты пересчитала охрану?
   - По-моему, шесть человек, - шепчет Жермен. - Рядом с ним полковник авиации и адъютант. Охрана ехала чуть поодаль.
   Жермен старается выглядеть хладнокровной. Только что, сию минуту, она видела в нескольких шагах от себя главного палача Парижа.
   Это по приказу фон Шаумбурга расстреливают на холме Мон-Валерьен французских патриотов, увозят людей в лагеря смерти, арестовывают, разлучают жен с мужьями, родителей с детьми. Это он преследует, уничтожает всех, кто борется с фашизмом. И это ему партизаны Парижа вынесли смертный приговор.
   Все это знает Жермен. Она не знает еще, когда и кто приведет приговор в исполнение. Она - только маленькое звено в этой цепи мстителей за народ.
   - Ты не заметила, на нас обратили внимание? - спрашивает Гюстав, погруженный в какие-то расчеты.
   - Кажется, не больше, чем на других.
   - Тогда - за ними. Только не приближаться.
   Еще шесть кругов по лесу. Всадников все больше. Кажется, солнце пригнало сюда всех прожигателей жизни. Это очень на руку Гюставу и Жермен. Она знает: сейчас, во время прогулки фон Шаумбурга, за каждым деревом засели полицейские и охранники. За каждым всадником наблюдают, его "фиксируют". Но эти двое так заняты флиртом, так нежно склоняются друг к другу, так непринужденно смеются...
   - Восемь пятьдесят три. Они возвращаются, - опять регистрирует Гюстав. - У виллы его ждет машина. Сейчас он поедет в комендатуру.
   - Наши там? - чуть слышно спрашивает Жермен.
   - И там и по всему его пути.
   И правда, если бы в это утро вы вздумали пройтись по улице Николо, вы могли бы вдруг приметить в очереди у булочной долговязого вихрастого подростка в больших, не по росту, туфлях. Вы без труда узнали бы "Последние в жизни", на этот раз старательно залатанные и начищенные. Да, Николь здесь, у булочной. Магазины в Париже теперь открываются очень поздно, не раньше часа, двух: нечем торговать. Но очереди выстраиваются с утра, и у Николь полная возможность наблюдать. Очередь похожа на гигантскую змею анаконду; голова ее скрыта наружными дверями булочной, а хвост растянулся по всей длине тротуара. Змея все растет и растет, маленькие группки людей подбегают, приклеиваются, смешиваются с другими, и пресмыкающееся все время чуть колеблется, извивается, точно рябь пробегает по его длинному телу. Николь не сводит глаз с улицы. Без такси, без машин у тротуаров, без обычной нарядной парижской толпы улица выглядит мертвой. Душа покинула город. И только рядом, над входом в красивый особняк, лениво полощется на ветру огромный флаг со свастикой. Николь не думает о том, что свастика охватила цепкими лапами почти всю Францию, что в этих лапах бьются и задыхаются множество стран. Сейчас именно эта свастика на соседнем доме терзает сердце Николь как символ унижения Франции. Ей больно за Париж, за ее Париж. И солдат, который марширует с автоматом вдоль особняка, и другие немцы, проходящие в своих сине-зеленых мундирах мимо людей в очереди, - все то же: унижение, рабство, позор города, позор народа.
   Николь еще не умеет смотреть на врагов, не видя. А ведь Жермен ее учила! Она все примечает, она каждую мелочь ставит им в счет. Ну хорошо, хорошо, не надо об этом. Главное - смотреть на улицу. Наблюдать.
   Впереди Николь мальчик лет пятнадцати - типичный парижский мальчишка, со вздернутым носом, в шортах и клетчатой рубашке с засученными рукавами. Стоит, размахивает красивой корзинкой из итальянской соломки. Николь соображает: "Ага, накануне войны ездил с родителями в Италию, во Флоренцию или, может, в Неаполь". Корзинка вертится, как крылья ветряной мельницы, мальчишке невмоготу стоять спокойно. Так и есть, на корзинке надпись из цветной соломки, красной с зеленым: "Фиренце". Николь довольна своей догадливостью, умением наблюдать. "Из меня вполне мог бы получиться детектив. Может, сказать Гюставу?"
   Именно в эту минуту мимо, как черная молния, проносится закрытый автомобиль. Лимузин. За темноватым бронированным стеклом бритое, с мощной челюстью лицо под козырьком нацистской фуражки.
   "Фон Шаумбург!" - мгновенной вспышкой отдается в мозгу.
   - Девять двенадцать...
   - Что? Который час? Вы сказали, мадемуазель, девять часов и сколько минут? Спасибо. Как, вы уходите? А как же ваша очередь?
   - Очень жаль, но я должна успеть к дантисту.
   Длинные ноги несут Николь по улицам. Вот авеню Поль Думер, сюда направился черный лимузин. Но его уже давно нет. Фон Шаумбург, наверно, давно сидит у себя в комендатуре, на улице Риволи. Николь знает: несколько товарищей должны стоять на постах на авеню Поль Думер и на улице Риволи. Мгновение ей кажется, что возле табачного киоска на углу мелькнули две знакомые головы - одна светлая, вся в мелких кудряшках, другая темная, с гладкими, косо спускающимися на лоб темными волосами. Что? Поль и Дени, оба русских, тоже тут? Нет, не может быть! Николь просто померещилось; уж слишком часто видится ей на парижских улицах тонкая юношеская фигура с темными гладкими волосами на красивой голове.
   Померещилось? Ну, а вон тот толстяк в сдвинутой на затылок темной шляпе? Николь готова держать пари, что это Жан-Пьер Келлер из Виль-дю-Буа. Значит, и он здесь дежурит?
   Но и толстяк и двое юношей у табачного киоска успевают исчезнуть, прежде чем Николь добегает до них. Показалось? Да, наверно. Даже больше: сейчас она совершенно уверена, что все это ей просто померещилось. Спросить при встрече? Но это не принято у подпольщиков. Каждый делает то, что ему поручили. Вот и все.
   Проходит много дней. Уже изучены все привычки и пристрастия коменданта Большого Парижа, распорядок его дня - час за часом, минута за минутой. Изучены все его друзья, все служащие комендатуры. Его шоферы. Его охрана. Его приближенные.
   Вначале подпольщики предполагали уничтожить фон Шаумбурга в самом Булонском лесу в тот момент, когда он выходит из дому. Но в Булонском лесу слишком много охранников, стрелявший неминуемо попал бы к ним в руки. Лозунг партизан - "Беречь каждого человека". Они не хотят рисковать своими людьми. Кроме того, важно показать всей стране, всем патриотам, что Франция жива, что Франция борется и ни один фашистский палач не избегнет возмездия, все найдут свой бесславный конец.
   Решено убить коменданта на улице.
   И опять сияло солнечное парижское утро. И опять, как каждый день, по авеню Поль Думер мчался черный автомобиль с фон Шаумбургом в блестящей орденами парадной форме (вечером в комендатуре должен был состояться большой прием).
   Вот и угол улицы Николо. На повороте автомобиль слегка замедляет ход. Из-за угла выворачивается коренастый юноша - прохожий. Он подымает руку, размахивается. Над автомобилем взметывается пламя. Грохот раскатывается по улице Николо, по авеню Поль Думер, по авеню Виктор Гюго. Очередь у булочной рассыпается. На месте лимузина - искореженная куча металла и стекла. Для коменданта Большого Парижа наступил час возмездия.
   Николь одна в лавке, когда врывается Жермен. У нее сумасшедшие глаза.
   - Готов!
   - Кто готов? Что случилось?
   - Фон Шаумбург! С ним покончено! Только что бросили бомбу!
   Николь стоит, побледнев. Наконец-то!
   - Кто это сделал? Кому было поручено?
   - Кто-нибудь из наших, конечно, - уверенно говорит Жермен. - Кому же еще?
   - А точнее? Ты же должна знать, тебе Гюстав все говорит, - настаивает Николь.
   Николь трепещет: что, если...
   - Сегодня вечером все узнаем, - обещает Жермен.
   И правда, к вечеру она возвращается откуда-то, полная сдержанного торжества:
   - Ты понимаешь, уже во всех лагерях, во всех казематах прошел слух, что "в Париже сняли большую шишку". Это код. Все понимают - в Париже укокошили большого начальника. - Она щелкает пальцами. - Тебе, конечно, не терпится узнать имена? Так вот, это сделали ребята из группы молодого армянского поэта Мисака Манушяна. Вместе с ним были Марсель Рейман, Селестино Адольфо и Спартако Фонтано. Им удалось скрыться. Воображаешь, что теперь делается в полиции, в гестапо... - Она машет рукой.
   - А наши? А русские? Они тоже участвовали? - не выдерживает Николь.
   - Каждый делал то, что ему поручено, - уклончиво отвечает Жермен.
   10. СТРАНИЧКИ БОЕВОГО ДНЕВНИКА
   В Орли взорван поезд, груженный военным оборудованием фашистов. На двадцать четыре часа прекращено все движение по линии.
   На авеню Симон Боливар подожжен немецкий гараж. Девять грузовиков выведены из строя. На вокзале Батиньоль разбит целый состав, сформированный для отправки в Германию.
   Немецкий офицерский дом отдыха подожжен бутылкой с зажигательной смесью.
   В фашистские офицерские рестораны на улице Каир, на улице Лафайетт, в кафе на бульваре Гаусманн, в морское министерство на площади Конкорд, в военный комиссариат в Нейи брошены бомбы. Множество убитых и раненых нацистов.
   Возле метро Дюплекс в грузовик, полный неприятельских солдат, брошена граната. В тот же день гранаты были брошены и в колонну гитлеровцев, проходивших мимо Военной школы. Американский бар на площади Этуаль, предоставленный офицерам вермахта, был атакован франтирерами: гранаты летели прямо в окна.
   Рано утром 7 мая 1943 года в парижском пригороде были взорваны столбы линии высокого напряжения. Множество заводов из тех, что работали на оккупантов, стали. Были потеряны тысячи рабочих часов. Фашисты бушевали, они бросили все силы на поимку "диверсантов", но франтиреры остались неуловимыми.
   10 мая партизанский командир, известный под именем "полковника Жиля", напал у Одеона на группу эсэсовцев. Эсэсовцев забросали гранатами.
   22 мая на бульваре Линне атакована немецкая машина. У фашистов множество потерь. Партизаны благополучно ускользнули.
   5 июня на Итальянском бульваре, в самом центре Парижа, днем, у кафе, полного народа, убит полковник-гитлеровец. Франтирерам удалось скрыться.
   15 июня перед вечером, тоже в центре Парижа, у церкви д'Отейль, франтиреры атаковали машину военных моряков и офицеров. При атаке уничтожено тридцать вражеских моряков.
   29 сентября на улице Петрарки в машине был убит вице-президент комендатуры Парижа штандартенфюрер войск СС Юлиус Рейтер.
   И опять в самые отдаленные районы Франции, за колючую проволоку лагерей, за решетки и стены тюрем летит весть: "В Париже снята большая шишка".
   День за днем, час за часом заполняются страницы боевого дневника. За каждой строчкой - отвага, долгая, продуманная подготовка, воля, ненависть к фашизму, любовь к родине.
   Тайная армия растет. В Париже действуют люди Лароша, Карро, Мисака Манушяна, Шарля Тийона, Ролле Танги, Ивана Трояна, Василия Таскина, Георгия Шибанова. Уже прославлен своими легендарными подвигами бывший булочник коммунист Пьер Жорж, ставший партизанским полковником Фабьеном. Все они в Сопротивлении, все - бойцы подпольной армии. И еще есть в Париже книжная лавка близ площади Этуаль и в ней - две девушки...
   11. ТРЕВОЖНЫЕ НОЧИ
   Среди ночи Жан-Пьер разбудил крепко уснувшую Фабьен.
   - Послушай-ка, там, в подвале, какой-то шум... Или, может, мне кажется? Ведь я выпил на ночь этой твоей бурды, которую ты называешь кофе...