Кальма Н.. Книжная лавка близ площади Этуаль

   - Нет, не кажется, - прислушалась Фабьен. - В самом деле там ужасно шумят.
   Проснулся и Андре на своей верхотуре. Спрыгнул, стал натягивать штаны.
   - А вдруг боши? С обыском! Слышно много голосов!
   - Наверно, это радио, - подала сонный голос Арлетт.
   - Какое радио? У нас нет никакого радио. Ты что, бредишь?
   - Ничуть. Вечером Филипп Греа дал мне для наших приемник. Он сам собирал больше месяца. Принимает Лондон и даже, кажется, дальше... Наверное, это Дени его наладил.
   Андре не удержался, шлепнул сестру.
   - Что за девчонка! Вы только ее послушайте: раздобыла приемник, который нужен нам как воздух, и ни слова не сказала! Ты что, и с нами конспирацией занимаешься?
   - Да вы все уже легли. Не хотела вас беспокоить.
   Андре недоверчиво фыркнул:
   - Скажите пожалуйста, какая заботливая! Боялась нас разбудить? Скажи, просто хотела покрасоваться перед русскими, выставить себя героиней, главной благодетельницей!
   - Тише вы, прекратите сейчас же! - потребовал отец. - Андре, давай-ка спустимся к нашим. Нужно все-таки выяснить, почему такой шум. На радио, по-моему, это не похоже.
   Однако Келлеры не успели одеться, как оба русских, даже не постучав, ворвались к ним.
   - Кричите "браво", "ура"! Все кричите! Хором! - потребовал запыхавшийся Даня. - Наши взяли Харьков! Мы сами, слышите - мы сами, своими ушами слышали передачу! Сообщение от Советского Информбюро! Вы понимаете, взят Харьков!
   - О, Харьков - это, кажется, очень большой город? Кажется, четвертый или третий после Москвы и Ленинграда? В таком случае, это очень крупная победа! - Келлер потряс руки Дане и Павлу. - Мы поздравляем, мы горячо, от всей души поздравляем вас обоих!
   - Большой! Огромный! - сиял Даня. - Кроме того, Харьков в какой-нибудь сотне километров от Полтавы! От моей Полтавы, вы понимаете? Три часа езды на поезде! Значит, дня через два-три наши освободят и Полтаву! Полтава будет свободна!
   - И Данькину родню, значит, вот-вот освободят, - громко, точно глухим, объяснял кое-как по-французски, а больше жестами Павел. Понимаете, стали мы этот приемничек налаживать, я думал, он плевый, ничего путного не возьмет. И вдруг слышим - по-русски про Харьков передают. Я первый услыхал, а потом и Данька разобрался, что к чему. Мы с ним ведь еще и не ложились, все налаживали радио. Первый раз услышали нашу передачу, вот здорово!
   - О, Дени, как это хорошо! Мы так рады за тебя, Дени, мы так тебя понимаем!
   Все семейство Келлеров окружило Даню - кто в пижаме, кто в длинной, до пят, ночной сорочке, но сейчас никто об этом не думал, так все были взволнованы Даниной радостью.
   Фабьен сказала тихо:
   - Наверно, сегодня твоя мама думает о тебе, как и ты о ней, Дени. Ведь и она тоже, конечно, слушала радио и знает, что Харьков освобожден.
   - Радио? Да что вы, Фабьен! Немцы у нас расстреливают людей, если находят у них приемник, - нахмурился Даня. - Еще в первые дни они велели всем сдать приемники. Не сдашь - расстрел.
   Келлеры замолчали. Слово "расстрел" мгновенно точно выдуло радость из маленькой квартирки. Все невольно вспомнили, что сейчас глубокая ночь, что они среди врагов, не знают, кто ходит сейчас за окнами и скоро ли придет победа. Келлер осторожно отодвинул ставень, выглянул в окно. Фабьен и Арлетт стыдливо закутались в одеяла. И только Андре с Павлом еще пытались шутить и смеяться и требовать у Жан-Пьера бутылочку винца, чтобы вспрыснуть победу под Харьковом.
   - Завтра вспрыснем, - сказал Келлер-старший. - А сейчас не забывайте, что вы в оккупированном городе и, если будете шуметь ночью, сюда нагрянут боши. Команда - всем спать!
   - Всем спать! - повторил Павел и шутливо козырнул Келлерам.
   Но еще долго в домике над сельской лавкой не спали, думали о далеком Харькове, о незнакомой Даниной матери. А когда Даня заснул, ему привиделись вишневые полтавские сады в белой кипени цветов и чье-то лицо, очень дорогое, но которое он так и не смог узнать.
   Он горько стенал во сне, даже, кажется, плакал. Павел, слышавший все, не разбудил товарища. Он хорошо понимал, отчего плачет всегда такой сдержанный и скрытный Даня.
   Все следующие дни оба русских были в непрерывном нервном волнении. Они то сидели у приемника - ждали новых сообщений из Советского Союза, то бегали наверх к Келлерам узнавать, нет ли распоряжений от Гюстава или Сергея. Обоим, и Павлу и Дане, теперь, когда они сами услышали о победах советских войск, было невыносимо сидеть без дела. Наконец как-то утром появилась Николь - опять с восковками.
   - Надо отпечатать как можно больше экземпляров, - сказала она. Здесь написано о победе у Харькова и вообще о продвижении русских. Когда сделаете, сами же их и развезете. На этот раз вам дается район возле университета и вокзала Монпарнас.
   - Ого, далеконько придется топать! - подал голос Павел. - Велосипед с собой не возьмешь, тем более что мы будем втроем.
   - Гюстав строго-настрого приказал, чтоб не было никаких "адских машин", иначе наверняка засыплетесь, - продолжала Николь. - Есть сведения, что за всеми высокими зданиями, крышами и дворами полиция установила постоянную слежку. Вы таки устроили в Париже недурную шумиху! - Она смеющимися глазами посмотрела на Даню. - Зато теперь, дорогие изобретатели, вам придется вернуться к дедовскому способу. Банка с клейстером и кисть - вот ваши орудия, - насмешливо добавила она и тут же пожалела о своей насмешливости: увидела, как понурился Даня.
   - Орудия каменного века, вот что ты нам рекомендуешь, - попробовал он отшутиться.
   Однако ему было совсем не весело. Опять листовки, а настоящее дело когда же? Ведь Сергей обещал, что их позовут!
   Николь тронула Даню за рукав - она как будто читала его мысли.
   - Потерпи немного... Скоро все мы примемся за другое...
   Даня нетерпеливо дернул плечом: утешает, как маленького! Павел тоже злился, рывком забрал восковки, кинул:
   - Идем, Данька, будем опять вертеть нашу кофейную мельницу.
   И все-таки листовки были отпечатаны, и на следующую ночь три тени бесшумно выскользнули из сельской лавочки в Виль-дю-Буа. Ночь была тихая, теплая, беззвездная. Им предстояло прошагать много километров сначала по предместью, потом по безлюдному в этот час шоссе и затем по Парижу. Первым, как всегда, шел Андре. При нем не было ни бумаг, ни документов ничего компрометирующего. Андре был дозорным, разведчиком. Условились: если заметит что-нибудь подозрительное, он тотчас останавливается, зажигает спичку и делает вид, что закуривает. Позади, метрах в тридцати, шагал Даня. Этот нес банку с клейстером и кисть. Последним двигался Павел с пачкой листовок под мышкой.
   Тройка благополучно миновала Виль-дю-Буа, тихий спящий поселок, пустынное шоссе и вступила в город. Здесь надо было соблюдать особую осторожность - по парижским улицам то и дело ходили патрули. Но тройке везло. Квартал. Еще квартал. Еще. Вот уже и университетский район и вокзал Монпарнас. Андре беспечно шагает впереди. За ним Даня, который на ходу делает мазок кистью на стене или на какой-нибудь двери, а Павел, тоже на ходу, уже привычным движением пришлепывает листовку к мазку.
   Но вот тройка расклеила весь свой запас листовок. Наутро студенты и пассажиры вокзала увидят сообщение о новой победе советских войск. Андре негромко свистнул: "Кончили. Возвращаемся домой". Но как раз в это мгновение из-за угла улицы Бургонь прямехонько на тройку вывернулись три велосипедиста. Полицейские. Андре даже не успел вытащить сигарету. "Коровы на колесах", как их звали, были уже перед ним. Однако мальчишка - слишком мелкая добыча. Их внимание сразу привлек Даня.
   - Проверка. Ваши документы.
   Кровь бросилась Дане в лицо. Непроизвольным жестом он размахнулся, швырнул в голову ближайшему полицейскому банку с клейстером и липкой кистью изо всей силы мазнул его по лицу. Мгновенно ослепший, задыхающийся полицейский протянул руку, чтоб схватить Даню, но тот ловко увернулся и бросился бежать по улице, идущей к Сене.
   - Держи! - закричал отчаянным голосом полицейский.
   Второй ажан рывком кинул свой велосипед на Павла, чтобы сбить его с ног, выхватил пистолет:
   - Ага, от меня ты не уйдешь, негодяй!
   Но Павел успел отскочить в сторону и тоже кинулся бежать. Он еще видел, как полицейский перепрыгнул через упавший велосипед, зацепился за него и на секунду задержался. Этой секунды было достаточно, чтобы вся тройка бесследно растворилась в темноте. Третий полицейский, как видно, не решился их преследовать.
   В доме Келлеров в эту ночь никто не ложился. Не вернулись с "операции" Андре и оба русских. Когда рассвело, Келлер-старший решительно направился к двери.
   - Поеду предупредить товарищей. Конечно, их забрали. Если придут за мной, скажите, что я уехал за товаром в город. А я, прежде чем вернуться, подошлю кого-нибудь проверить обстановку. Впрочем, я в наших парнях уверен: они не проговорятся.
   Фабьен и Арлетт, обе бледные, взволнованные, молча помогали отцу собираться. В ту минуту, когда Жан-Пьер уже выводил из дверей лавки свой велосипед, раздался условный стук.
   - Они! - вскрикнула Арлетт.
   Это был один Андре, весь заляпанный известкой, бледный и растерянный. Келлеры бросились к нему:
   - Наконец-то! Что случилось?! Куда вы все пропали?!
   - Наши вернулись? - вместо ответа спросил Андре и, узнав, что нет ни Дани, ни Павла, встревоженно сказал: - Но я сам видел, как они оба удрали от "коров". Где же они? Неужто еще раз наткнулись на патруль, попались?!
   Он рассказал о ночном приключении.
   - Какой же несдержанный этот Дени! - покачал головой отец. - Ведь он мог всех подвести... Показал бы свой документ, все и обошлось бы.
   - А про банку с клеем и кисть ты забыл? - вступился за друга Андре. Как, по-твоему, он стал бы объяснять полицейским свою прогулку по Парижу ночью с клейстером? Да стоило "коровам" свернуть за угол, они тотчас увидели бы нашу работу!
   - Ты проверил, нет за тобой слежки? - спросил отец. - Вдруг привел за собой хвост?
   - Ну, папа, ты меня совсем за маленького считаешь! - обиделся Андре. - Я потому и провел ночь в каком-то подъезде, чтобы уж совсем было безопасно. И разве я вернулся бы сюда, если бы заметил слежку?
   - Но где же ты все-таки пропадал? - настаивал отец. - Должен же я рассказать обо всем товарищам...
   - Почем я знаю! - отмахнулся Андре. - Забился в какой-то темный подъезд. Кажется, это было где-то около Шерш-Миди. Все время ждал, что вот-вот выползет из своей конурки консьержка или кто-нибудь из жильцов, заинтересуется, зачем и как я туда попал...
   - Но ты все-таки выспался? - наивно спросила Арлетт.
   Андре присвистнул.
   - Еще бы! Спал, как заяц, за которым гонятся собаки. - Он нахмурился. - Но где же, черт возьми, Дени и Поль? Просто не верится, что их сцапали. Не такие это парни.
   - Я все-таки поеду, предупрежу наших. - Жан-Пьер снова взялся за велосипед. - Это вам не шутки.
   Андре остановил его:
   - Погодим еще немного, папа. Скажем, до восьми утра. Сейчас шесть. Назначим контрольный срок два часа - согласен?
   - Правда, Жан-Пьер, подожди, - вмешалась Фабьен. - Я тоже уверена, что они придут.
   И, как бы в ответ на ее слова, снова раздался условный стук, и в дверях появился Даня.
   - Браво! Нашелся! - завопила Арлетт и повисла на шее у Дани. - Я была уверена, что они удрали!
   Даня, смеясь, обнял девочку.
   - Тише ты, сестричка, всех соседей подымешь!
   В противоположность Андре, Даня выглядел совершенно бодрым и свежим.
   - Ба, ты, кажется, отлично провел ночь? В каком отеле? - немного досадливо осведомился Андре.
   - Занимал номер люкс на Марсовом поле, - в тон ему отвечал Даня. Ванна, телефон, радио - все удобства...
   - Ну, а если по-серьезному? - спросил Жан-Пьер.
   - По-серьезному - схоронился за кустами на Марсовом поле, прямо за спиной постового полицейского. Так и проторчал там всю ночь, согнутый в три погибели.
   Жан-Пьер крякнул:
   - Ну и парень! Не знаю, пробирать тебя со всей строгостью или хвалить. Неизвестно, как еще посмотрят на все это наши. Тут Андре такое нарассказал о твоем подвиге! Как ты залепил клейстером всю морду "корове". Ведь это могло очень плохо кончиться. И не только для тебя!
   - Сам не знаю, как это у меня вышло, - виноватым тоном сказал Даня. Уж очень поганая была рожа с пистолетом! Я себя не помнил от злости.
   - Чего ты извиняешься! - завопил вдруг Андре. - Тебе орден надо дать, а ты извиняешься! У, был бы я командиром, я непременно наградил бы тебя.
   - И я! И я! - подхватила Арлетт.
   - Ну, пока вы еще не командиры, уймитесь, - остановил ребят отец. Арлетт, помоги матери с завтраком. Надо накормить наших героев. У них, наверно, после всех подвигов здорово животы подвело.
   - А где Поль? Спит? - справился Даня.
   - Еще не вернулся, - как можно непринужденнее сказал Жан-Пьер. - Ты не беспокойся, Андре видел, как он удрал и помчался вслед за тобой. Тоже где-нибудь отсиживается.
   - Да-да, я сам видел, как полицейский зацепился накидкой за свой велосипед, а когда наконец отцепился и кинулся в погоню, Поля и след простыл, - с жаром подтвердил Андре. - Да ты не волнуйся, - прибавил он участливо. - Поль не таковский, чтоб попасться. Он скоро придет, будь уверен.
   - Мы назначили контрольный срок, - кивнул Жан-Пьер. - Ждем до восьми утра. Если он не вернется, то...
   Жан-Пьер не докончил. Впрочем, ему и самому было не очень-то ясно, что делать, если не вернется Поль.
   Фабьен и Арлетт принялись готовить завтрак. На столе появился знаменитый дежурный топинамбур. Но и Андре и Даня так проголодались, что топинамбур показался им лучшей в мире едой. Между тем стрелка часов приближалась к восьми. Жан-Пьер принимался все чаще кряхтеть и задумчиво чесать переносицу, что было признаком тревоги.
   Даня и Андре тоже то и дело смотрели на часы. И вот, когда до контрольного срока оставалось минут шесть-семь, кто-то тихонько поскребся у дверей. Условного стука не было, и все присутствующие уставились друг на друга.
   - Кто это может быть? - шепотом спросила Фабьен.
   За дверью вдруг нетерпеливо сказали:
   - Есть кто-нибудь дома? Открывайте!
   - Поль! - воскликнул Андре. - Это он!
   Да, это был Павел, очень веселый, грудь колесом, независимый вид.
   - Что ж ты не стучишь, как условлено? - набросился на него Даня. - Ты что, забыл?
   Павел почесал затылок.
   - Совсем из головы вон. Ну ладно, на первый раз прощается, так? - Он смеющимися глазами оглядел Келлеров. - Ага, все в сборе, значит? Ну и отлично! Неплохая была ночка, черт возьми!
   - Да где ты пропадал столько времени? Что ты делал до сих пор, Поль? Мы здесь волнуемся, а он где-то разгуливает! - раздалось со всех сторон.
   - Ночевал под мостом, удобное очень местечко, - подмигнул Поль.
   Жан-Пьер и ему задал вопрос, не заметил ли он слежки за собой.
   - Ничего такого не замечал, - твердо сказал Павел. - А вы здесь закусываете? - обрадовался он. - Может, и и меня, бродягу, покормите?
   И, пока Фабьен стряпала его порцию топинамбура, Павел рассказал, что, петляя по улицам, добежал до Сены и притулился под одним из мостов. Вначале, когда бежал, слышал позади топот полицейского, но вскоре, видно, тот отстал.
   - За мной не очень-то угонишься! - хвастливо прибавил Павел. - Я у нас на Плющихе первым бегуном был.
   Он, как и два других беглеца, набросился на завтрак, выпил три чашки суррогатного кофе, причмокнул от удовольствия.
   - А теперь и соснуть неплохо бы...
   - Ты все-таки расскажи подробнее, как тебе удалось удрать от полицейского и под каким мостом ты прятался, - попросил Жан-Пьер. - Может быть, товарищи захотят узнать.
   - Папаша Келлер, честное слово, все вам расскажу, вот только посплю часочек, глаза прямо не глядят, - потянулся на своем стуле Павел. И быстро кинул по-русски Дане: - Идем скорее к нам в подвал. Есть разговор.
   12. ПАВЕЛ ВСТРЕЧАЕТ ЗЕМЛЯКА
   Он начал издалека:
   - Данька, ты мне друг?
   - Ну, допустим, друг, - отвечал заинтересованный Даня. - Что это ты на себя напустил такую таинственность? В чем дело?
   - Нет, ты не "допустим", а по-настоящему скажи: друг ты мне или нет?
   - Друг.
   - Так вот, поклянись мне как настоящий друг, что никому, нигде и никогда не скажешь о том, что я тебе открою.
   - Ух ты, какая тайна! Да в чем дело, Пашка?
   - Клянешься или нет? Ты прямо говори!
   - Ну ладно. Клянусь.
   - Клянись отцовской жизнью.
   - Павел, ты мне надоел!
   - Не поклянешься, ни слова не скажу. А это и тебя касается. И всей нашей жизни тоже!
   - Скажите пожалуйста, как серьезно! Ну хорошо. Клянусь жизнью отца.
   Павел полез за пазуху. Глядя на Даню блестящими, напряженными глазами, вытянул что-то, открыл ладонь:
   - На! Гляди!
   На ладони лежал небольшой вороненый пистолет.
   Даня задохнулся. Оружие! Мечта!
   - Где достал?
   Пашка торжествующе засмеялся:
   - Где достал, там теперь нету.
   - Нет, ты правду скажи.
   - Ну, так и быть. Это мне подарок от одного человека.
   - От какого человека? Что ты меня выматываешь, Павел?!
   Пашка, поигрывая пистолетом, будто лаская его, присел на свою раскладушку.
   - Мог бы я еще над тобой, Данька, поизгиляться, да уж не стану больше тебя томить. Слушай. Нынче ночью встретил я одного хорошего человека. Нашего, русского человека. И встретил-то просто чудом каким. Когда за мной этот сукин сын полицейский припустил, я стал, как заяц, петлять. Темно, ничего не видать, улиц я никаких не знаю, куда какая идет - тоже мне неизвестно. Соображаю только, что к Сене вон в ту сторону надо бежать. Помню, как-то Жан-Пьер говорил, что там по берегам пустынно теперь. Вот я и выбрал направление к реке. Остановлюсь на полсекунды, послушаю, бежит или не бежит за мной фараон, - слышу, топает, ну, значит, и мне надо дальше припускать. Раз пять так останавливался - слушал. Под конец слышу тихо все будто, никто меня не преследует. И тут гляжу - я уже у самой воды. Темно. Ни звезд, ни месяца, только на какой-то барже, что ли, крохотный синий огонек помаргивает. И река рядом под ногами булькает. Ну, отдышался я чуток, огляделся, вижу - мост поблизости. Я - к мосту. И тут в темноте споткнулся не то о крышку люка, не то о камень и больно так зашиб ногу. И дернуло меня выругаться по-русски. "У, дьявол, говорю, понабросали здесь, сволочи, камней!" И вдруг из темноты кто-то говорит тихонечко: "Здорово, земляк!" Я чуть не вскрикнул. "Кто это? Кто здесь?!" Слышу, подходит ко мне человек, чиркает спичкой. Сначала меня осветил, потом на себя свет направил. Гляжу - молодой, чуть постарше нас с тобой, усики темные, на француза смахивает, а нос картохой, наш нос, московский. И галстук бабочкой, как у пижона. Спичка погасла, он говорит: "Не будем вторую зажигать, ни к чему нам привлекать внимание. Мы и так уже познакомились. Чего это ты, говорит, так запыхался, земляк? Драпал, что ли, откуда?" Я говорю: "Не откуда-то, а от кого-то. От троих фараонов на велосипедах, а по-здешнему - "коров". Они меня с товарищами застукали, когда мы листовки расклеивали".
   Даня невольно вскрикнул:
   - Как! Ты вот так, первому встречному, все про нас выложил? Да ты в уме, Павел?!
   - Какому же первому встречному? - возмутился Пашка. - Я же тебе говорю, он наш, русский, трижды моим земляком оказался. Во-первых русский, во-вторых - москвич, а в-третьих - тоже на Плющихе живет, как и я. Ведь это надо же такое совпадение! - Пашка в восторге шлепнул Даню по коленке. - Зовут Семен Куманьков, лейтенант нашей Красной Армий. Чего тебе еще нужно?
   Но Даня не отставал:
   - А кто он такой сейчас и как здесь оказался, это ты у него узнал, прежде чем нас выдавать?
   - А чего узнавать - он мне все сам про себя сказал. Бежал, как и мы, из лагеря с фальшивым документом, был, как и мы, на севере Франции, занимается такими же делами, как и мы.
   - Какими делами?
   - С фашистами бьется, - уверенно отвечал Павел. - Он, как узнал про листовки, так обрадовался. "Мы, говорит, с тобой и твоими дружками одного поля ягоды".
   - Сказать можно что угодно, Павел. Ты вспомни, о чем говорил нам Сергей. Может, этот Семен - власовец?
   - Иди ты со своим Сергеем! - сердито отмахнулся Пашка. - Сергей этот сам сказал, что для солдат мы еще слишком молоды. И они все здесь нас за сосунков считают, ничего серьезного нам не поручают, дали в товарищи мальчишку с девчонкой, чтобы мы с ними нянчились. Да ты что, сам не видишь, что ли, мы здесь просто на затычку! - с досадой выкрикнул Павел. А Семен Куманьков сказал, что поставит нас на настоящие дела. Говоришь власовец? А он мне сказал, что его как раз наши советские послали к власовцам в Шербур агитировать, чтоб они, значит, бросили своего генерала, вернулись к советским войскам, присоединились к Сопротивлению. Вот что он делает! - с торжеством закончил Пашка.
   - Он был в Шербуре? - хмуро повторил Даня. - Немцы в Шербуре строят Атлантический вал - большие укрепления, чтобы отразить наступление союзников, если они откроют второй фронт. Нам Гюстав говорил, что этот вал охраняют как раз части власовцев. Помнишь?
   - Ну и что же? - не сдавался Пашка. - Я же тебе говорил, чем Семен там, в Шербуре, занимается. Да это такой человек - во! - Пашка выставил большой палец. - Он мне себя этой ночью хорошо показал! Тут же, на месте!
   - Как показал?
   - Я ему пожаловался, что оружия у нас нет. Он и говорит: "Это плевое дело - достать оружие. Хочешь, я тебе хоть сейчас добуду?" Я смеюсь. "Хочу", - говорю. Он пошарил по земле, нашел что-то, может, тот камень, о который я ногу ободрал, и говорит: "Идем, тут я полицейского одного на посту заприметил. Ты только следуй за мной, ничего не делай, а как я позову, - берись за работу, снимай с него оружие". Я ему, признаться, в ту пору не поверил. Однако пошел за ним. Вышли мы на набережную, темно кругом, но дома все-таки видны. Стал я различать какие-то ворота. Семен мне шепчет: "Ложись!" Я залег. Он впереди меня пополз, я - за ним. Ползем минуту, другую, вдруг он подымается, неслышно, как кошка, прыгает. Я слышу, что-то тяжелое упало. Он мне: "Павел, давай!" И прямо передо мной лежит, хрипит огромный детина - полицейский. "Забирай пистолет!" - шепчет Семен. Я еле перевернул детину, тяжелый, сукин сын. Боялся, что очнется. Семен мне ножик кинул, я срезал кобуру. "А теперь быстро давай уходить!" Тут мы оба - ходу. Я даже спасибо ему не успел сказать. Вот он, пистолет! - Павел опять нежно погладил вороненую сталь.
   Он явно ждал Даниных восторгов, одобрения. Вместо этого Даня обрушился на него:
   - "Спасибо" не успел сказать, а что ты успел?! Говори, что ты ему о нас выболтал! - гневно потребовал он.
   - Ты что, очумел?! - вскипел Пашка. - Ты соображай, что говоришь! "Выболтал"! Ты что же, за предателя меня считаешь? Да как у тебя язык поворачивается такое говорить? Я тебе как другу доверился, рассказал о земляке, о нужном для всех нас человеке, а ты что? Сразу "власовец", "провокатор"! Человек жизнью своей, можно сказать, рисковал, чтоб мне оружие раздобыть, а ты говоришь "власовец"! И почему ты Куманькова подозреваешь? На каком основании? Почему, например, ты ничего такого не говорил про Сергея? А мы даже фамилии Сергея не знаем...
   - Сергея знает Гюстав, - пробормотал Даня. - Это он устроил нашу встречу.
   Даня колебался. В самом деле, какие у него основания вот так, ни с того ни с сего, подозревать неизвестного человека? Где-то в глубине души ему самому нравилась отвага этого неизвестного Куманькова, который ночью чуть ли не в центре Парижа "снял" полицейского только для того, чтобы дать земляку оружие, о котором тот мечтал. Вот он, пистолет. Лежит на столе рядом с обоймой, наполненной патронами. Лежит, черный, компактный, блестящий... Дане страстно захотелось подержать его в руках. Однако он сдержался. Надо было еще выяснить, что именно сказал Пашка. А что Пашка выболтал что-то Куманькову, Даня был уверен - уж слишком хорошо знал он бахвальство своего товарища, его желание покрасоваться, похвастать своими подвигами, показать, что "и мы не лыком шиты". Самое возмущение Павла тоже показалось Дане подозрительным: мог бы просто сказать, что ничего не говорил. А он вон как вскинулся.
   Он спросил как можно спокойнее:
   - Ну, а все-таки, что ты ему о нас говорил?
   - Вот заладил "что да что"! - все еще сердито отозвался Павел. Ничего особенного не говорил. Только и было разговору про листовки да про то, что мы сами их печатаем. Ведь нужно же было объяснить, почему я бежал от полиции. Он сам меня спросил.
   - И адрес наш в Виль-дю-Буа ты дал? - настаивал Даня.
   - Адрес? - Пашка явно растерялся. - Да нет, собственно, адреса точного не давал. Сказал только, что обретаемся мы у одного лавочника в подвале, в окрестностях Парижа...
   Он старался не смотреть на друга. Дане было не по себе. Пашка лжет, это ясно. Но что еще, кроме адреса, успел он выболтать неизвестному? И кто этот Куманьков?
   - Слушай, надо рассказать об этой встрече Гюставу, - решительно сказал он. - Это очень важно.
   - Что? А твоя клятва? - закричал изо всей мочи Павел. - Ты что ж, предать меня хочешь?!
   Даня спохватился: в самом деле, он поклялся. Да еще жизнью отца... Ух! Что же делать?!
   - Ладно, ладно! Не кричи. На чем же вы все-таки покончили с этим твоим героем? - Он старался держаться как можно непринужденнее. - Ты с ним еще увидишься?
   - Ага, - кивнул Павел. - Конечно, если ты не нарушишь клятву и не подымешь историю там, у Гюстава. - Он криво усмехнулся. - Условились встретиться в Люксембургском саду послезавтра. Мне бы очень хотелось и тебя привести познакомить с ним, да он сказал, чтоб я пока приходил один. Обещал дать еще оружие и задание, - прибавил он гордо. - Только гляди, Данила, держи свою клятву.
   Даня нехотя кивнул. Он был угрюм, смутен, взбудоражен. Не знал, на что решиться. Посоветоваться с Келлером, с Гюставом, с Николь? А клятва? И потом, не значит ли это предать Павла? Павла, который был его ближайшим товарищем, который делился с ним в побеге последним? Он думал и передумывал, а рядом, на раскладной кровати, уже давно мирно посапывал Павел.