Страница:
— Или ты хочешь сказать, — недобро прищурился Лэннион, — что твои поездки — это твое частное дело?
Джеральд опустил глаза. Нет у королей и быть не может никакого частного дела. Это он уже успел понять.
— Джеральд, — не отступался Лэннион, — твоя беспечность едва не довела до большой беды. Не успел король на трон взойти — и словно в воду канул. Это еще счастье, что у юного Берта голуби обученные нашлись!
— У юного Берта что угодно найдется, — неловко усмехнулся король. — Я не удивлюсь, если денька через три он отыщет для нас в кладовых Эйнсли запасную дорогу.
— Я тоже, — сухо ответил Лэннион. — Но дела это не меняет. Что, если Роберт де Бофорт оказался бы хоть самую малость не таким расторопным? Что бы вы застали в Олбарии, выбравшись из Эйнсли?
— Не понимаю, какое отношение это имеет к моей предполагаемой женитьбе, — отрезал Джеральд. Лэннион вновь перешел на "вы" — уже не ветеран распекал бессовестного юнца, позабывшего ради минутного желания свой долг, а граф говорил с королем... тот самый граф, что потребовал от него найти себе королеву.
— Самое прямое, — возразил Лэннион. — Та же непростительная беспечность. Вашему престолу нужен наследник... и лучше, если не один. Династия должна быть прочной. А способа обзавестись детьми и притом обойтись без женщин покуда не придумано."!
— Женщин! — Джеральд вновь тряхнул головой. — Лэннион, не говорите мне этого слова. — Он замолчал на мгновение и с силой сжал руки. — Я устал, Одри... как же я от них устал! Мне они скоро в кошмарных снах сниться будут. В Лоумпиане, на марше, на охоте — где угодно! — везде найдется достаточно высокородная фифа, готовая прыгнуть ко мне в постель в расчете на королевские милости — а если повезет, то и на корону!
— Вы скверно разбираетесь в женщинах, сир, — почти сочувственно изрек Лэннион. — По молодости лет, не иначе.
Джеральд осекся.
— Корона, конечно, штука приманчивая, — охотно пояснил граф. — Да и королевские милости — тоже дело не последнее. Но расчет идет на другое. Да вы посмотрите на себя! Красавец, умница, образчик доблести...
— И в придачу король, не забудьте, — ввернул Джеральд.
— И ко всему этому — разбитое сердце, — невозмутимо заключил Лэннион. — Рыцарь может стяжать славу в бою — а женщина? Нет, Джеральд, основной расчет идет именно на это. Женщина, которая сумеет заставить лучшего из рыцарей Олбарии забыть ушедшую любовь, одержит неслыханную победу — не над вами, заметьте, а над соперницами. Она повергнет их в прах!
Джеральд содрогнулся.
— И этого вы мне желаете, Лэннион? — горько спросил король. — К этому хотите приковать меня обручальным кольцом?
— Ну зачем же так сразу! — возразил Лэннион. — Такой женщине возле трона делать нечего. Но разве вас пытаются разутешить только с расчетом? Вы хотите сказать, что не можете просто понравиться женщине? Что какая-нибудь милая девушка не может полюбить вас ради вас самого?
Джеральд вскинул руку, словно защищаясь.
— Ради всего святого, Лэннион! — выдохнул он. — Это хуже всего. Это преступление, самое настоящее! Что я смогу ей дать в ответ на ее любовь? Лэннион, поймите же, я умер! Мое сердце лежит в могиле в Грэмтирском лесу... а вы — вы! — мне предлагаете... нельзя венчать живое с мертвым, это кощунство!
— Нельзя, — жестко произнес Лэннион. — Но придется. И не позже Рождества. Больше ждать нельзя.
Наступило недолгое молчание.
— Лэннион, — тихо спросил король, — насчет женитьбы... это ведь не только ваши слова?
— Не только, — подтвердил Лэннион. — Это слова, по крайней мере, половины лордов Олбарии... а к Рождеству они станут парламентским запросом.
— Почему вы все хотите заставить меня предать память Джейн? — сдавленно произнес Джеральд. — И так скоро...
Лэннион шагнул к нему, сжимая кулаки.
— Ах, вот как ты заговорил, Джеральд? — громыхнул он. — Ну тогда позволь уж тебе напомнить, за что Дева Джейн отдала свою жизнь! За то, чтобы ты остался жив — и был королем Олбарии! Ради того, чтобы ты правил Олбарией и передал корону своему наследнику — а не ради того, чтобы династия угасла на тебе, а страна рухнула в смуту! Предать память Джейн? Да ты ее уже предал!
Король медленно поднял голову.
— Одри, — сказал он очень спокойно, не повышая голоса. — Выйдите. Немедленно!
Лэннион повиновался без единого слова, без единого звука — как и когда, Джеральд не очень и заметил: он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым... но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста... но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову... но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!
Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни... Дженни... в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично... нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен... он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он... о Господи всеблагий!
Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно... Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.
Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.
— Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.
Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов... У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли... Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь... нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно... нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.
Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет... ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца...
Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.
Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!
Но нет — ее спросили совсем о другом.
— Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.
Бет не подбирала слов — они сами сорвались с уст.
— Принести Вашему Величеству кипятку со щелоком, — отрезала она. — Ведра хватит или лучше все-таки бадью?
Какую-то долю мгновения король смотрел на нее так, словно его ударили под ложечку, вышибив весь воздух, что и дохнуть невмочь — а потом спазм мучительного хохота согнул его пополам.
— Ox... — промолвил он, едва переводя дыхание. — Никогда бы... Спасибо, Бет.
Девушка не сводила с него настороженного взгляда.
— Не бойтесь, — сказал король. — Не надо.
— А я и не боюсь, — ломким шепотом ответила Бет, помолчала и добавила уже громче: — У вас пальцы порезаны.
— Я и забыл. — Джеральд опустил средний и безымянный пальцы в кубок с вином, чтобы промыть их, и поморщился. — У вас есть платок?
У нее было кое-что получше. У всякой благородной леди непременно должен свисать с пояса шитый золотом привесной кошель для милостыни — вот только Бет в своем кошеле держала не медь для подаяния. Привычка еще со времен осады — всегда иметь при себе зелья, останавливающие кровь, чистые бинты и корпию. Они и сейчас были у Бет при себе. Она молча открыла кошель, вытащила все, что могло понадобиться, и занялась рукой короля. Бет столько раз унимала кровь и бинтовала раненых во время осады, что могла бы проделать это с закрытыми глазами.
— А из вас получился бы славный оруженосец, Бет, — усмехнулся король. — Вот если бы вы еще умели те раны перевязывать, которые от неосторожного слова случаются...
Тут бы ей и промолчать — но нет! Что-то так и тянуло ее за язык — не иначе, хваленое упрямство Бофортов.
— Не сердитесь на графа Лэнниона, — тихо попросила Бет, не подымая головы. — Пожалуйста.
Король резко выдохнул.
— Вы слышали? — помолчав, осведомился он.
— Да, — ответила Бет, не колеблясь, и затянула повязку. — Нечаянно.
— Да разве я говорил, что вы подслушивали! — махнул здоровой рукой Джеральд. — Вы не из таких, Бет. Просто...
— Лэннион хотел, как лучше, — все так же тихо и твердо произнесла Бет.
— Более того — он прав, — ответил король. — Я в себе не волен. Хочу я того или нет, а у меня просто нет выбора... кому, как не вам, это понять?
— Почему... мне? — захолодев, спросила Бет.
Она не знала, что собирается сказать король, — и в то же самое время знала каким-то странным образом каждое слово из тех, что ей предстояло услышать.
— Потому что у вас тоже нет выбора, — произнес Джеральд, и его забинтованная рука чуть сжала ее пальцы. — Бет, как долго вам позволят оплакивать Джея прежде, чем отправить вас под венец? Если я хоть немного знаю, что представляют собой лорд и леди Эйнсли, ваша подушка не успеет просохнуть от слез, как вы окажетесь обвенчаны! Вы не в своей воле — и даже Роберт не защитит вас от нежеланного замужества, хоть он и умница.
— Берт уже меня защищает. — Бет услышала собственный голос будто со стороны. — Он всю душу вложил в Эйнсли. Его заботой замок и земли в таком состоянии, что у моих родителей нет нужды меня продавать.
— Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.
Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли... объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы... а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами...
— Я не дамся, — твердо сказала Бет.
Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет "да"! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем... которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала "нет"...
— А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь...
Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови... как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!
— Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.
— Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть... если вы согласитесь его принять.
Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.
Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.
— Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.
Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.
— Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете... — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.
Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.
— Моя корона, моя боевая слава, мое лицо... да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион... они хотят назвать все это своим... им нужно все это... Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен... я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел...
— Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.
— Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.
Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.
Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.
— Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела... просто вы сказали "продержимся"... мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем... смолу горячую, кипяток...
— Со щелоком, — подсказал король; кончики его губ подозрительно дрогнули. Он поднялся и сел рядом с нею. — Браво, Бет. Вы настоящий боец. Совсем как Берт. Никогда не знаешь, чего от вас обоих ждать.
Он помолчал немного.
— Мне вот тоже кое-что представилось, — задумчиво произнес Джеральд. — Вернее, вспомнилось. Дед рассказывал... после победы Малькольм Дангельт был просто вынужден расплатиться по счетам — это потом он потраченное вернул с лихвой, а тогда у него даже свою монету чеканить было не на что... да и не из чего. Золото Доаделлинов стоило дорого... Дангельт начал с того, что обрезал монету Эдмонда, сильно обрезал — едва бунтом дело не кончилось. А взамен Малькольм пустил в ход серебро — много серебра, выше настоящей цены... еще и заявил, что делает это... — Губы короля зло скривились. — "Из неизменной дружбы, кою его величество питает к своим добрым подданным". Вот тогда и пошло присловье — "золото любви на серебро дружбы не меняют".
Оконный эльф, безмолвный свидетель их странного разговора, взирал на них сверху вниз. Плечо его было по-прежнему вздернуто кверху, но уже не столько болезненно, сколько иронически — а то и вовсе нетерпеливо: мол, решайте сами, а я вам не советчик. Темная узкая струйка подсохшей крови на его лице напоминала свежий шрам, и с этим шрамом эльф смотрелся строже, собраннее и старше.
— А нам менять и не придется, — очень просто сказала Бет. — У нас ведь одно только серебро и осталось — а золота нет и не будет.
Ее ладонь, вся в царапинах и заусенцах от вчерашнего свирепого мытья полов, легла на забинтованные пальцы короля.
— Я согласна, Джеральд, — твердо сказала Бет.
Пояс и кольца
Джеральд опустил глаза. Нет у королей и быть не может никакого частного дела. Это он уже успел понять.
— Джеральд, — не отступался Лэннион, — твоя беспечность едва не довела до большой беды. Не успел король на трон взойти — и словно в воду канул. Это еще счастье, что у юного Берта голуби обученные нашлись!
— У юного Берта что угодно найдется, — неловко усмехнулся король. — Я не удивлюсь, если денька через три он отыщет для нас в кладовых Эйнсли запасную дорогу.
— Я тоже, — сухо ответил Лэннион. — Но дела это не меняет. Что, если Роберт де Бофорт оказался бы хоть самую малость не таким расторопным? Что бы вы застали в Олбарии, выбравшись из Эйнсли?
— Не понимаю, какое отношение это имеет к моей предполагаемой женитьбе, — отрезал Джеральд. Лэннион вновь перешел на "вы" — уже не ветеран распекал бессовестного юнца, позабывшего ради минутного желания свой долг, а граф говорил с королем... тот самый граф, что потребовал от него найти себе королеву.
— Самое прямое, — возразил Лэннион. — Та же непростительная беспечность. Вашему престолу нужен наследник... и лучше, если не один. Династия должна быть прочной. А способа обзавестись детьми и притом обойтись без женщин покуда не придумано."!
— Женщин! — Джеральд вновь тряхнул головой. — Лэннион, не говорите мне этого слова. — Он замолчал на мгновение и с силой сжал руки. — Я устал, Одри... как же я от них устал! Мне они скоро в кошмарных снах сниться будут. В Лоумпиане, на марше, на охоте — где угодно! — везде найдется достаточно высокородная фифа, готовая прыгнуть ко мне в постель в расчете на королевские милости — а если повезет, то и на корону!
— Вы скверно разбираетесь в женщинах, сир, — почти сочувственно изрек Лэннион. — По молодости лет, не иначе.
Джеральд осекся.
— Корона, конечно, штука приманчивая, — охотно пояснил граф. — Да и королевские милости — тоже дело не последнее. Но расчет идет на другое. Да вы посмотрите на себя! Красавец, умница, образчик доблести...
— И в придачу король, не забудьте, — ввернул Джеральд.
— И ко всему этому — разбитое сердце, — невозмутимо заключил Лэннион. — Рыцарь может стяжать славу в бою — а женщина? Нет, Джеральд, основной расчет идет именно на это. Женщина, которая сумеет заставить лучшего из рыцарей Олбарии забыть ушедшую любовь, одержит неслыханную победу — не над вами, заметьте, а над соперницами. Она повергнет их в прах!
Джеральд содрогнулся.
— И этого вы мне желаете, Лэннион? — горько спросил король. — К этому хотите приковать меня обручальным кольцом?
— Ну зачем же так сразу! — возразил Лэннион. — Такой женщине возле трона делать нечего. Но разве вас пытаются разутешить только с расчетом? Вы хотите сказать, что не можете просто понравиться женщине? Что какая-нибудь милая девушка не может полюбить вас ради вас самого?
Джеральд вскинул руку, словно защищаясь.
— Ради всего святого, Лэннион! — выдохнул он. — Это хуже всего. Это преступление, самое настоящее! Что я смогу ей дать в ответ на ее любовь? Лэннион, поймите же, я умер! Мое сердце лежит в могиле в Грэмтирском лесу... а вы — вы! — мне предлагаете... нельзя венчать живое с мертвым, это кощунство!
— Нельзя, — жестко произнес Лэннион. — Но придется. И не позже Рождества. Больше ждать нельзя.
Наступило недолгое молчание.
— Лэннион, — тихо спросил король, — насчет женитьбы... это ведь не только ваши слова?
— Не только, — подтвердил Лэннион. — Это слова, по крайней мере, половины лордов Олбарии... а к Рождеству они станут парламентским запросом.
— Почему вы все хотите заставить меня предать память Джейн? — сдавленно произнес Джеральд. — И так скоро...
Лэннион шагнул к нему, сжимая кулаки.
— Ах, вот как ты заговорил, Джеральд? — громыхнул он. — Ну тогда позволь уж тебе напомнить, за что Дева Джейн отдала свою жизнь! За то, чтобы ты остался жив — и был королем Олбарии! Ради того, чтобы ты правил Олбарией и передал корону своему наследнику — а не ради того, чтобы династия угасла на тебе, а страна рухнула в смуту! Предать память Джейн? Да ты ее уже предал!
Король медленно поднял голову.
— Одри, — сказал он очень спокойно, не повышая голоса. — Выйдите. Немедленно!
Лэннион повиновался без единого слова, без единого звука — как и когда, Джеральд не очень и заметил: он был слишком занят тем, чтобы не разнести ни в чем не повинный замок Эйнсли на щебенку. Впервые в жизни — впервые! — он был настолько беззащитен перед собственной яростью. О, Джеральд всегда преотлично знал, как с нею управляться! Он намеренно подхлестывал ее в бою — и она несла его сквозь копья и клинки невредимым... но сейчас перед ним не было врага. Утишить бешенство в обычное время было не так и трудно. Чаще всего довольно было заломить пальцы — до боли, до хруста... но Джеральд почти не чувствовал их, не чувствовал собственных рук, собственного тела. А еще его всегда так выручала безумная скачка сломя голову... но осенние дожди взяли Эйнсли в кольцо — не вырвешься!
Джеральд со стоном прижался пылающим лбом к холодному цветному стеклу, распластал по нему ладони. Впервые ярость его была непобедимой — потому что впервые она была безысходной. Дженни... Дженни... в первый раз ее отняла у него стрела подкупленного убийцы — а теперь его любовь отнимают у него вторично... нет — не отнимают, а требуют, чтобы он сделал это сам! И он это сделает — потому что должен... он действительно должен. Джеральд де Райнор, Золотой Герцог, мог бы отдаться своему горю без изъятия — но Джеральд Олбарийский не вправе, не может, не должен! Он обязан жениться — будто и не было никогда никакой Дженни, будто она и не умирала у него на руках, заслонив собой от оперенной смерти, всю свою несбывшуюся жизнь швырнув между ним и наконечником стрелы, чтобы он... о Господи всеблагий!
Лэннион, будь он трижды проклят, четырежды прав! Джеральду нет оправданий. Он и в самом деле предавал Дженни своей неколебимой верностью — предавал ежедневно, ежечасно... Дженни, любовь моя, что же я сделал! И что мне делать теперь?
Отрезвила его внезапная резкая боль и странный скрежет. Джеральд отнял руки от окна и непонимающе уставился на собственные окровавленные пальцы. Свинцовый переплет пополз под его руками, прогнулся, куски цветного стекла перекособочились, вздыбились, готовые выпасть в любое мгновение; солнечная полянка искривилась, плечо эльфийского рыцаря резко вздернулось, будто от жгучей боли, и по лицу стеклянного эльфа медленно стекала узкая тяжелая струйка крови. В щели между стеклами сочился мокрый ветер.
За спиной Джеральда послышался какой-то непонятный звук, и он гневно обернулся.
Перед ним стояла Бет — такая бледная, что темные ее брови и ресницы, казалось, как бы отделились от лица.
— Что вы хотели, леди Бет? — смиряя свой гнев, как мятеж, спросил король.
Этой ночью Бет не пошла в собственную опочивальню, хоть и измучена была до предела. Матушка искала ее по всему Эйнсли, чтобы учинить непутевой дочери выговор за все разом: и за те дни, когда Бет просто не помнила себя, и за то, что была в часовне наедине с мужчиной — вот ужас-то! — и за то, что этим мужчиной был король, перед которым нахалка Бет на веки вечные опозорила славное имя де Бофортов... У Бет не было сил выслушивать обвинения, которые она привычно знала наперед. Найти ее в спальне проще простого, именно туда и направится разъяренная леди Эйнсли... Бет спряталась в стенной нише, прикрытой цветной занавесью, чтобы переждать грозу, и лишь потом, когда леди Элис перестанет рыскать по замку в поисках дочери, тихонько прошмыгнуть в спальню. Ей и раньше доводилось прятаться подобным образом. Вот только на сей раз ей не удалось пересидеть и дождаться, пока все в замке затихнет. Она заснула каменным сном прямо там, в нише, обхватив руками колени.
Проснувшись, она не сразу поняла, где находится и отчего ей так зябко и тесно, а совсем рядом с нею раздаются чьи-то голоса. И ведь едва не выскочила, отдернув занавесь... нет, в разговоре не было ничего секретного, не предназначенного для посторонних ушей — но как же гадко будет появиться сейчас перед королем, братом и графом Лэннионом! Получится, будто она подслушивала нарочно... нет, лучше обождать, пока зала опустеет, и уже тогда выскользнуть из ниши.
Это решение, такое естественное на первый взгляд, оказалось насквозь ошибочным. Никто никогда не должен был слышать того, о чем говорил граф Лэннион! Может, даже и королю не следовало этого слышать — и уж во всяком случае эти гневные слова не предназначались для слуха помертвевшей от ужаса и сострадания Бет... ни слова, ни глухой мучительный стон, ни тяжелое трудное дыхание, ни треск и скрежет стекла и свинца...
Бет решительно откинула занавесь и шагнула вперед.
Левая рука Джеральда была испачкана кровью; за спиной его в горестной позе застыл оконный эльф. Бет была уверена, что ее спросят, откуда она взялась, но Джеральд так и не спросил — по всей очевидности, подумал, что она вот только вошла, неслышно приоткрыв дверь. А хоть бы и спросил — пускай! Пускай даже и разгневается — все лучше, чем цепенеть молча в невыносимом страдании! Нельзя оставлять человека наедине с самим собой в такую минуту, даже если он сам именно этого и хочет. Гневайтесь сколько пожелаете, Ваше Величество, — да хоть эльфа оконного на помощь позовите, чтобы яриться было сподручнее! Ну же, спросите, откуда я взялась — и я вам скажу правду, а правда эта такого свойства, что ваша молчаливая скорбь просто-напросто разлетится вдребезги! Есть такая правда, против которой никакое горе не устоит!
Но нет — ее спросили совсем о другом.
— Что вы хотели, леди Бет? — напряженным от усилия сдержать себя голосом произнес король.
Бет не подбирала слов — они сами сорвались с уст.
— Принести Вашему Величеству кипятку со щелоком, — отрезала она. — Ведра хватит или лучше все-таки бадью?
Какую-то долю мгновения король смотрел на нее так, словно его ударили под ложечку, вышибив весь воздух, что и дохнуть невмочь — а потом спазм мучительного хохота согнул его пополам.
— Ox... — промолвил он, едва переводя дыхание. — Никогда бы... Спасибо, Бет.
Девушка не сводила с него настороженного взгляда.
— Не бойтесь, — сказал король. — Не надо.
— А я и не боюсь, — ломким шепотом ответила Бет, помолчала и добавила уже громче: — У вас пальцы порезаны.
— Я и забыл. — Джеральд опустил средний и безымянный пальцы в кубок с вином, чтобы промыть их, и поморщился. — У вас есть платок?
У нее было кое-что получше. У всякой благородной леди непременно должен свисать с пояса шитый золотом привесной кошель для милостыни — вот только Бет в своем кошеле держала не медь для подаяния. Привычка еще со времен осады — всегда иметь при себе зелья, останавливающие кровь, чистые бинты и корпию. Они и сейчас были у Бет при себе. Она молча открыла кошель, вытащила все, что могло понадобиться, и занялась рукой короля. Бет столько раз унимала кровь и бинтовала раненых во время осады, что могла бы проделать это с закрытыми глазами.
— А из вас получился бы славный оруженосец, Бет, — усмехнулся король. — Вот если бы вы еще умели те раны перевязывать, которые от неосторожного слова случаются...
Тут бы ей и промолчать — но нет! Что-то так и тянуло ее за язык — не иначе, хваленое упрямство Бофортов.
— Не сердитесь на графа Лэнниона, — тихо попросила Бет, не подымая головы. — Пожалуйста.
Король резко выдохнул.
— Вы слышали? — помолчав, осведомился он.
— Да, — ответила Бет, не колеблясь, и затянула повязку. — Нечаянно.
— Да разве я говорил, что вы подслушивали! — махнул здоровой рукой Джеральд. — Вы не из таких, Бет. Просто...
— Лэннион хотел, как лучше, — все так же тихо и твердо произнесла Бет.
— Более того — он прав, — ответил король. — Я в себе не волен. Хочу я того или нет, а у меня просто нет выбора... кому, как не вам, это понять?
— Почему... мне? — захолодев, спросила Бет.
Она не знала, что собирается сказать король, — и в то же самое время знала каким-то странным образом каждое слово из тех, что ей предстояло услышать.
— Потому что у вас тоже нет выбора, — произнес Джеральд, и его забинтованная рука чуть сжала ее пальцы. — Бет, как долго вам позволят оплакивать Джея прежде, чем отправить вас под венец? Если я хоть немного знаю, что представляют собой лорд и леди Эйнсли, ваша подушка не успеет просохнуть от слез, как вы окажетесь обвенчаны! Вы не в своей воле — и даже Роберт не защитит вас от нежеланного замужества, хоть он и умница.
— Берт уже меня защищает. — Бет услышала собственный голос будто со стороны. — Он всю душу вложил в Эйнсли. Его заботой замок и земли в таком состоянии, что у моих родителей нет нужды меня продавать.
— Как будто это их остановит! — зло выдохнул король.
Бет на мгновение прикрыла глаза. Он был прав — только война с Троанном и помешала сговорить ее за кого-нибудь из соседей: стоит ли отдавать дочь замуж куда-то на сторону, если можно объединить земли... объединить на словах, ничем особым на деле не поступаясь. Бет в те дни всерьез подумывала о побеге из дома — но война заставила отменить все и всяческие брачные планы... а однажды дороги войны привели в Эйнсли молодого рыцаря с искрящимися смехом ореховыми глазами...
— Я не дамся, — твердо сказала Бет.
Даже если ее свяжут по рукам и ногам и в таком виде доставят к алтарю, она не скажет "да"! Как ее троюродная бабушка Ровена Беллинсгем... которую все же обвенчали с Давидом де Бофортом, хоть она и сказала "нет"...
— А это как получится. — Джеральд дернул уголком рта. — Разве вот если в монастырь...
Монастырь. Обитель Святой Маргариты. Мать Марион, аббатиса — вечно поджатые губы сухого жестокого рта, властно сведенные брови... как же она с Бертом смеялась, когда Джей сочинил песенку про ангела, которого аббатиса подвергла экзорцизму за то, что он говорил о вечном блаженстве — подумать только, о блаженстве, вот ведь грешник нераскаянный!
— Нет, — тихо сказала Бет. — Вы правы. У меня действительно нет выхода.
— Выбора, — поправил ее Джеральд. — А выход, пожалуй, что и есть... если вы согласитесь его принять.
Бет взглянула на него. О каком выходе он говорит? Ведь она, как и он сам, в кольце осады — и прорвать это кольцо невозможно.
Лицо Джеральда пугающе отвердело. Бет не раз видела подобное — именно такими делались лица защитников Эйнсли за мгновение перед тем, как исказиться яростью, исторгающей из искривленных губ боевой клич.
— Леди Элизабет де Бофорт, — глухо произнес король и опустился на одно колено, — я прошу вашей руки — и не предлагаю своего сердца.
Кровь отхлынула у Бет от лица стремительно и страшно; в глазах потемнело.
— Бет, — сдавленно выговорил Джеральд, — я предлагаю вам свою помощь — и прошу вас о том же. Мне больше не у кого просить. Ведь вы — единственная женщина на свете... — Он запнулся, и Бет едва не задохнулась. — Вы единственная женщина, которой я не нужен. Просто потому, что я не Джефрей де Ридо.
Тиски, сжавшие ее душу, раскрылись. Бет бессильно опустилась на скамью; ноги ее не держали.
— Моя корона, моя боевая слава, мое лицо... да вся моя жизнь, если на то пошло, — с горечью вымолвил король. — Вы же слышали, о чем говорил Лэннион... они хотят назвать все это своим... им нужно все это... Бет, рядом с вами я могу хотя бы дышать, потому что я вам не нужен... я не Джей, и я не нужен вам — как и вы мне не нужны. Я не люблю вас и не полюблю никогда. Простите, если я вас этими словами обидел...
— Разве это обида? — тихо сказала Бет. — Это правда.
— Да, — так же тихо сказал Джеральд. — А еще это выход. Для нас обоих. Поодиночке нас растерзают — а вдвоем мы, пожалуй, продержимся.
Продержимся. Точно таким тоном произносил это слово Берт, снимая шлем и яростно оттирая холодной водой усталое лицо с набрякшими от недосыпания веками. Продержимся.
Бет невольно фыркнула, тут же спохватилась и подняла на короля виноватый взгляд.
— Простите, — покаянно молвила она. — Я не хотела... просто вы сказали "продержимся"... мне как-то разом представилось — самый гребень стены, снизу кричат, стрелы пускают, на приступ лезут — а мы на них всякую дрянь выливаем... смолу горячую, кипяток...
— Со щелоком, — подсказал король; кончики его губ подозрительно дрогнули. Он поднялся и сел рядом с нею. — Браво, Бет. Вы настоящий боец. Совсем как Берт. Никогда не знаешь, чего от вас обоих ждать.
Он помолчал немного.
— Мне вот тоже кое-что представилось, — задумчиво произнес Джеральд. — Вернее, вспомнилось. Дед рассказывал... после победы Малькольм Дангельт был просто вынужден расплатиться по счетам — это потом он потраченное вернул с лихвой, а тогда у него даже свою монету чеканить было не на что... да и не из чего. Золото Доаделлинов стоило дорого... Дангельт начал с того, что обрезал монету Эдмонда, сильно обрезал — едва бунтом дело не кончилось. А взамен Малькольм пустил в ход серебро — много серебра, выше настоящей цены... еще и заявил, что делает это... — Губы короля зло скривились. — "Из неизменной дружбы, кою его величество питает к своим добрым подданным". Вот тогда и пошло присловье — "золото любви на серебро дружбы не меняют".
Оконный эльф, безмолвный свидетель их странного разговора, взирал на них сверху вниз. Плечо его было по-прежнему вздернуто кверху, но уже не столько болезненно, сколько иронически — а то и вовсе нетерпеливо: мол, решайте сами, а я вам не советчик. Темная узкая струйка подсохшей крови на его лице напоминала свежий шрам, и с этим шрамом эльф смотрелся строже, собраннее и старше.
— А нам менять и не придется, — очень просто сказала Бет. — У нас ведь одно только серебро и осталось — а золота нет и не будет.
Ее ладонь, вся в царапинах и заусенцах от вчерашнего свирепого мытья полов, легла на забинтованные пальцы короля.
— Я согласна, Джеральд, — твердо сказала Бет.
Пояс и кольца
Осень. Эйнсли
Лэннион не находил себе места. Он не должен был так говорить с Джеральдом! Не с королем — король еще и не такие горькие слова заслужил! — а именно с Джеральдом. Вспоминая, какие черные водовороты боли и гнева подымались со дна зеленых озер его глаз, Лэннион готов был надавать самому себе пощечин... но сказанное не сделаешь несказанным, как ни казнись. И кто Лэнниона за язык тянул? Недаром в его гербе красуется сохатый, гордо вздымающий увенчанную природным оружием голову... лось, как есть лось! Все, что мог, рогами разнес, острыми копытами истоптал, расхлестал в кровавые ошметки... и что теперь делать прикажете? Прощения просить? За что — за правоту свою? Но какая правота способна перевесить подобное страдание?
А, будь все неладно — неужто Лэннион просто-напросто боится еще раз предстать перед Джеральдом и посмотреть ему в глаза? Что он боится в них увидеть — горе или гнев?
Только мысль о том, что страшиться королевского гнева недостойно, и заставила Лэнниона вернуться в злополучный зал.
Против всех и всяческих ожиданий, Джеральд был непривычно тих, словно поле отгремевшей битвы, покинутое не только воинами, но даже и мародерами. Когда бы не покореженная оконная рама за спиной короля да не перебинтованные пальцы его левой руки, Лэннион мог бы поклясться, что мучительный разговор ему просто-напросто примерещился. Король, не подымая глаз, покрывал быстрыми четкими строчками узкую полоску пергамента. Юный Роберт де Бофорт стоял рядом, чуть расставив ноги и слегка склонив голову к плечу.
— Отправьте это немедленно, Роберт, — велел король, оттиснув на полоске свой перстень. — И сразу же после этого распорядитесь... у вас, я полагаю, найдется все необходимое?
— Разумеется, сир, — сдержанно ответил Роберт, обменявшись с королем улыбками, — дескать, предполагать, что у Берта вдруг не найдется что-то необходимое, по меньшей мере странно. — Тем более что все складывается как нельзя удачнее. Отец Марк как раз перед дождем вернулся из аббатства. Так что и с этой стороны затруднений ожидать не приходится.
— Действительно, удачно, — согласился Джеральд. — Идите, Роберт. Времени в обрез. — Король тепло улыбнулся юноше, вручил ему пергаментную полоску и обернулся. — Слушаю вас, Лэннион.
Лэннион откликнулся не сразу. Он глядел, как Роберт покидает зал, хромая даже сильнее обычного.
— Исключительно достойный юноша, — неловко произнес Лэннион, когда за Робертом затворилась дверь. — Вот уж кто достоин при своем посвящении пышной церемонии, как никто другой.
— Достоин, — согласился король. — Но он ее не получит.
Лэннион так и замер в изумлении.
— Обстоятельства переменились, Одри, — спокойно пояснил Джеральд. — Посвящение произойдет не в Лоумпиане, а здесь, в Эйнсли, как и предполагалось с самого начала. Если вам что-то нужно от меня, потрудитесь изложить это сейчас. Мне как восприемнику тоже следует подготовиться к завтрашней церемонии.
Завтрашней?! Одри едва мог поверить собственным ушам.
— К чему такая спешка, сир? — выдавил он.
— К тому, что Роберт должен приехать в Лоумпиан уже рыцарем, — невозмутимо ответил Джеральд. — Другого выхода у нас просто нет. Всем языки не завяжешь — а у меня и охоты этим заниматься нет, я ведь не Дункан все-таки. Если Роберт появится в столице уже при поясе и шпорах, все будет в порядке — кому какое дело, когда он их получил! А вот если я сделаю это в столице, всенепременно найдется какая-нибудь скотина, которая скажет, что юный Бофорт получил свои шпоры в награду за постельную доблесть королевы!
Надо все-таки отдать Одри Лэнниону должное — смысл сказанного он уяснил довольно быстро: самый ушлый монашек и трижды "Патер ностер" оттарабанить не успел бы.
— Вы невозможны, сир! — ошеломленно выдохнул Лэннион.
— В самом деле? — невозмутимо поинтересовался король.
— И ведь предупреждал меня покойный Меррет! — горестно молвил Одри. — Так прямо и говорил: "Лэннион, как друга вас предупреждаю — будьте с этим сорвиголовой поосторожнее! И не вздумайте заставить его сделать хоть шаг против его воли — не то с него станется отмахать милю бегом вам назло!"
— Не понимаю, что вас не устраивает, Лэннион, — осведомился Джеральд с прежней невозмутимостью. — Не вы ли требовали от меня найти себе королеву? Я ее нашел.
— Но где? — Брови графа сдвинулись. — Нет, я не спорю, леди Бет — исключительно достойная девушка, а Берт так и вовсе чудо во плоти, посланное господом в ответ на мои молитвы... но ведь лорд Джон и леди Элис — совсем другое дело! Бофорты у трона — это же... это... — Лэннион задохнулся, не находя слов.
Джеральд медленно поднял на него взгляд — спокойная ровная зелень, и никаких водоворотов.
— Лэннион, — устало произнес он, — я, и верно разгильдяй... и долгом своим, как вы справедливо заметили, пренебрегаю, дай мне только случай — но кто вам сказал, что я сумасшедший? Не будет никаких Бофортов возле трона, кроме Берта. Лорд Джон и леди Элис останутся в Эйнсли. С собой я забираю только Роберта — ну и Бет, конечно.
— Если вам удастся удержать Бофортов в Эйнсли, — недоверчиво изрек Лэннион, — это будет не проявление монаршей власти, а самое что ни на есть доподлинное чудо господне, до которого даже юному Берту далеко!
— Раз так, Одри, привыкайте к чудесам, — посоветовал король. — Потому что я намерен творить их и впредь. Что поделаешь — Олбария самая дурацкая страна на свете. Здесь по-другому просто нельзя.
День у Джеральда, ничего не скажешь, выдался не только нескончаемо длинный, но еще и тяжелый, как турнирный доспех, а выспаться минувшей ночью ему не привелось. А завтра на рассвете ему предстоит опоясать Роберта мечом... нет, сегодня нужно все-таки уснуть пораньше. Иначе назавтра коронованный восприемник юного рыцаря будет зевать во всю глотку, оскорбляя таинство посвящения, а то и просто заснет стоя. Берт такого не заслужил.
Трудное ли дело — уснуть почти еще засветло? Джеральду казалось, что вовсе даже нет. Заставлять себя ему не придется, он и так ждет не дождется той минуты, когда его голова коснется наконец-то заветной подушки, настолько вымотал его этот тяжкий, мучительный день.
Нет, заснуть оказалось не трудно, а просто-напросто невозможно.
Едва только Джеральд закрыл за собой дверь опочивальни, едва собрался обувь сбросить, как в дверь негромко постучали. Джеральд нахмурился, с трудом сдерживая внезапное раздражение. Ну что такого могло понадобиться от него Одри? Ведь все уже говорено-переговорено десятки раз за нынешний день, все решено — так нет же, неймется графу Лэнниону!
— Войдите! — резко и повелительно крикнул Джеральд, и дверь распахнулась. А за дверью обозначился силуэт, который никак уж не мог принадлежать Одри Лэнниону — поскольку он был женским.
Женщина шагнула вперед, и Джеральд в полном ошеломлении уставился на призывно улыбающееся лицо леди Элис. Нет, он, конечно, уже успел понять, что собой представляет это дивное создание — но такой прыти даже от леди де Бофорт Джеральд не ожидал. На такое глядя, рассудком подвинуться впору — одна улыбка чего стоит! А прическа — не забудь и о прическе, Джеральд! Разве только неопытный юнец не поймет, как уложены локоны гостеприимной хозяйки — вроде бы плотно, волосок к волоску, а на самом деле они готовы рассыпаться по плечам, как только их обладательница небрежно тряхнет головой. А румяна, а настырный запах роз, а накидка, готовая сползти как бы сама собой от заученно небрежного движения плечом! Накидка, под которой — Джеральд голову мог прозакладывать! — нет ничего, кроме сорочки... о господи всеблагий!
А, будь все неладно — неужто Лэннион просто-напросто боится еще раз предстать перед Джеральдом и посмотреть ему в глаза? Что он боится в них увидеть — горе или гнев?
Только мысль о том, что страшиться королевского гнева недостойно, и заставила Лэнниона вернуться в злополучный зал.
Против всех и всяческих ожиданий, Джеральд был непривычно тих, словно поле отгремевшей битвы, покинутое не только воинами, но даже и мародерами. Когда бы не покореженная оконная рама за спиной короля да не перебинтованные пальцы его левой руки, Лэннион мог бы поклясться, что мучительный разговор ему просто-напросто примерещился. Король, не подымая глаз, покрывал быстрыми четкими строчками узкую полоску пергамента. Юный Роберт де Бофорт стоял рядом, чуть расставив ноги и слегка склонив голову к плечу.
— Отправьте это немедленно, Роберт, — велел король, оттиснув на полоске свой перстень. — И сразу же после этого распорядитесь... у вас, я полагаю, найдется все необходимое?
— Разумеется, сир, — сдержанно ответил Роберт, обменявшись с королем улыбками, — дескать, предполагать, что у Берта вдруг не найдется что-то необходимое, по меньшей мере странно. — Тем более что все складывается как нельзя удачнее. Отец Марк как раз перед дождем вернулся из аббатства. Так что и с этой стороны затруднений ожидать не приходится.
— Действительно, удачно, — согласился Джеральд. — Идите, Роберт. Времени в обрез. — Король тепло улыбнулся юноше, вручил ему пергаментную полоску и обернулся. — Слушаю вас, Лэннион.
Лэннион откликнулся не сразу. Он глядел, как Роберт покидает зал, хромая даже сильнее обычного.
— Исключительно достойный юноша, — неловко произнес Лэннион, когда за Робертом затворилась дверь. — Вот уж кто достоин при своем посвящении пышной церемонии, как никто другой.
— Достоин, — согласился король. — Но он ее не получит.
Лэннион так и замер в изумлении.
— Обстоятельства переменились, Одри, — спокойно пояснил Джеральд. — Посвящение произойдет не в Лоумпиане, а здесь, в Эйнсли, как и предполагалось с самого начала. Если вам что-то нужно от меня, потрудитесь изложить это сейчас. Мне как восприемнику тоже следует подготовиться к завтрашней церемонии.
Завтрашней?! Одри едва мог поверить собственным ушам.
— К чему такая спешка, сир? — выдавил он.
— К тому, что Роберт должен приехать в Лоумпиан уже рыцарем, — невозмутимо ответил Джеральд. — Другого выхода у нас просто нет. Всем языки не завяжешь — а у меня и охоты этим заниматься нет, я ведь не Дункан все-таки. Если Роберт появится в столице уже при поясе и шпорах, все будет в порядке — кому какое дело, когда он их получил! А вот если я сделаю это в столице, всенепременно найдется какая-нибудь скотина, которая скажет, что юный Бофорт получил свои шпоры в награду за постельную доблесть королевы!
Надо все-таки отдать Одри Лэнниону должное — смысл сказанного он уяснил довольно быстро: самый ушлый монашек и трижды "Патер ностер" оттарабанить не успел бы.
— Вы невозможны, сир! — ошеломленно выдохнул Лэннион.
— В самом деле? — невозмутимо поинтересовался король.
— И ведь предупреждал меня покойный Меррет! — горестно молвил Одри. — Так прямо и говорил: "Лэннион, как друга вас предупреждаю — будьте с этим сорвиголовой поосторожнее! И не вздумайте заставить его сделать хоть шаг против его воли — не то с него станется отмахать милю бегом вам назло!"
— Не понимаю, что вас не устраивает, Лэннион, — осведомился Джеральд с прежней невозмутимостью. — Не вы ли требовали от меня найти себе королеву? Я ее нашел.
— Но где? — Брови графа сдвинулись. — Нет, я не спорю, леди Бет — исключительно достойная девушка, а Берт так и вовсе чудо во плоти, посланное господом в ответ на мои молитвы... но ведь лорд Джон и леди Элис — совсем другое дело! Бофорты у трона — это же... это... — Лэннион задохнулся, не находя слов.
Джеральд медленно поднял на него взгляд — спокойная ровная зелень, и никаких водоворотов.
— Лэннион, — устало произнес он, — я, и верно разгильдяй... и долгом своим, как вы справедливо заметили, пренебрегаю, дай мне только случай — но кто вам сказал, что я сумасшедший? Не будет никаких Бофортов возле трона, кроме Берта. Лорд Джон и леди Элис останутся в Эйнсли. С собой я забираю только Роберта — ну и Бет, конечно.
— Если вам удастся удержать Бофортов в Эйнсли, — недоверчиво изрек Лэннион, — это будет не проявление монаршей власти, а самое что ни на есть доподлинное чудо господне, до которого даже юному Берту далеко!
— Раз так, Одри, привыкайте к чудесам, — посоветовал король. — Потому что я намерен творить их и впредь. Что поделаешь — Олбария самая дурацкая страна на свете. Здесь по-другому просто нельзя.
День у Джеральда, ничего не скажешь, выдался не только нескончаемо длинный, но еще и тяжелый, как турнирный доспех, а выспаться минувшей ночью ему не привелось. А завтра на рассвете ему предстоит опоясать Роберта мечом... нет, сегодня нужно все-таки уснуть пораньше. Иначе назавтра коронованный восприемник юного рыцаря будет зевать во всю глотку, оскорбляя таинство посвящения, а то и просто заснет стоя. Берт такого не заслужил.
Трудное ли дело — уснуть почти еще засветло? Джеральду казалось, что вовсе даже нет. Заставлять себя ему не придется, он и так ждет не дождется той минуты, когда его голова коснется наконец-то заветной подушки, настолько вымотал его этот тяжкий, мучительный день.
Нет, заснуть оказалось не трудно, а просто-напросто невозможно.
Едва только Джеральд закрыл за собой дверь опочивальни, едва собрался обувь сбросить, как в дверь негромко постучали. Джеральд нахмурился, с трудом сдерживая внезапное раздражение. Ну что такого могло понадобиться от него Одри? Ведь все уже говорено-переговорено десятки раз за нынешний день, все решено — так нет же, неймется графу Лэнниону!
— Войдите! — резко и повелительно крикнул Джеральд, и дверь распахнулась. А за дверью обозначился силуэт, который никак уж не мог принадлежать Одри Лэнниону — поскольку он был женским.
Женщина шагнула вперед, и Джеральд в полном ошеломлении уставился на призывно улыбающееся лицо леди Элис. Нет, он, конечно, уже успел понять, что собой представляет это дивное создание — но такой прыти даже от леди де Бофорт Джеральд не ожидал. На такое глядя, рассудком подвинуться впору — одна улыбка чего стоит! А прическа — не забудь и о прическе, Джеральд! Разве только неопытный юнец не поймет, как уложены локоны гостеприимной хозяйки — вроде бы плотно, волосок к волоску, а на самом деле они готовы рассыпаться по плечам, как только их обладательница небрежно тряхнет головой. А румяна, а настырный запах роз, а накидка, готовая сползти как бы сама собой от заученно небрежного движения плечом! Накидка, под которой — Джеральд голову мог прозакладывать! — нет ничего, кроме сорочки... о господи всеблагий!