Камша Вера Викторовна. Время золота, время серебра (сборник)

   — Я слишком мал ростом, чтобы кланяться, — мягко пояснил коротышка, глядя герцогу прямо в глаза. — С моим ростом голову нужно держать высоко, не то ведь и впрямь не заметят.
   Вот это сказал!
   Слуги за соседним столиком замерли от ужаса, а герцог расхохотался.
   — С таким-то норовом тебя всякий приметит, — отсмеявшись, заметил он.
   — Это утешает, — спокойно кивнул коротышка.
   — Вот только выжить с таким норовом трудновато, — добавил герцог.
   "И почему у меня не выходит разгневаться на этого нахального недомерка?"
   — А мне выживать не надо, Ваша Светлость, — ответил коротышка. — Это вам надо, вы за многих людей отвечаете, а я — сам по себе, мне достаточно просто жить.
   "Да ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал, маленький мерзавец? Вижу, что понимаешь. Как же ты посмел-то, а? А ведь посмел. И не боишься. Ни капельки не боишься. И почему я стерплю это от тебя? А ведь стерплю. И еще послушаю. Не каждый день такое услышишь".
   Герцог поглядел на своего собеседника с новым оттенком уважения.
   — Далеко не каждый способен понять такие вещи, — промолвил он. — Так ты, значит, умен. Умен и дерзок, иначе не посмел бы намекать на то, на что ты намекаешь. Ты, значит, свободен и одинок, тебе не нужно ни за кого отвечать, и поступаться собственной честью тоже не нужно. А я, герцог, отвечаю за многих, и значит, неизбежно вынужден это делать. Моя честь запятнана, так? Мне приходилось гнуть шею перед обстоятельствами, молчать, когда требовалось сказать правду, улыбаться, когда нужно было ответить ударом на удар. Ты даже не сомневаешься в своем обвинительном приговоре. Не сомневаешься, хоть и не знаешь меня...
   — Вы живы... — обронил коротышка.
   — Верно, — кивнул герцог. — Я жив. Обвинению этого достаточно. Что ж, бесстрашный карлик, ты прав. Я признаю твой приговор. Прошу лишь учесть одно маленькое смягчающее обстоятельство: я выживал для того, чтоб раньше или позже появились те, кто будет просто жить.
   — Я бы никогда не сел за один стол с мерзавцем, — заявил дерзкий коротышка.
   Слуги давно уже молчали, как воды в рот набравши, теперь они делали вид, что их не существует в природе.
   — Ну спасибо на добром слове, — ухмыльнулся герцог. — Быть может, ты пьян?
   — Я недостаточно богат для этого, — сказал коротышка.
   — А чтоб оскорблять герцога, выходит, достаточно? — потешался герцог.
   — Так ведь честь — бросовый товар, ее кто угодно поднять может, — не остался в долгу коротышка. — Каждый достаточно богат, чтоб купить ее, вот только не каждому она по плечу. Да и налоги на нее ужас какие, купить не шутка, да вот потом жутко. Не каждому по нраву.
   — Так вот оно в чем дело, — понимающе покивал герцог. — Налоги. А я-то, старый дурак, и не понял...
   Ему было... странно. Наглый карлик нес жуткие дерзости, его бы за ноги повесить за такие речи, а он, герцог, сидит и вот так вот запросто болтает с этим хамом, выслушивает его оскорбления, да еще и удовольствие от этого получает.
   — Тебе с такими речами шутом работать нужно. Самое для тебя ремесло, — сказал герцог.
   — Ага. И рост у меня подходящий, — ухмыльнулся коротышка.
   — Ты можешь стать и еще короче, — сказал герцог. — Уж тогда-то тебя точно от земли не видать будет.
   — Вряд ли тогда это будет меня интересовать, — отмахнулся коротышка.
   — Шутов, по крайности, не казнят, — заметил герцог. — А то с таким языком твоей голове недолго красоваться на твоих плечах.
   — Пока вроде при мне, — коротышка потешным жестом ухватился за голову, словно проверяя, на месте ли она.
   — Не иначе что чудом господним, — сказал герцог.
   — Неустанно воздаю Ему хвалу, — подхватил коротышка.
   — Ты б Его лучше не гневил понапрасну.
   — Не могу не гневить. Не выходит. Таким уродился.
   — Слушай, а может, ты ко мне шутом пойдешь?
   — С чего бы это?
   — Ну... я дам слово не рубить тебе голову... — предложил герцог. — Даже если ты будешь на мою собственную ежедневно выливать ведро помоев.
   — Да на кой я вам сдался? — досадливо спросил коротышка.
   — Хочу поучиться жить, — ответил герцог. — Все время выживать, говорят, вредно для здоровья.
   Карлик вздохнул. В его глазах колыхнулась глухая затаенная боль. И тоска. Так много тоски. Весь мир можно отравить этой тоской.
   "Спокойно, парень. Не ты один носишь в себе такое. Однако много же в тебе этого, бедняга!"
   Еще миг, и коротышка овладел собой. На лицо вернулась прежняя нагловатая ухмылка. И глаза стали прежними: умными, цепкими и... закрытыми. Захлопнулась в них какая-то дверка, за которой колыхался этот бездонный колодец боли. Дерзкий веселый наглец вновь занял свое место за столом напротив герцога.
   "А ведь это и в самом деле его место, — подумалось герцогу. — Его по праву, хоть у него и права-то такого нет да и откуда бы ему взяться?"
   А вот не чувствует его светлость герцог Олдвик ничего неправильного в том, что напротив него сидит этот парень. Не чувствует, и все тут.
   — Я был бы рад, — виновато промолвил коротышка и замолчал.
   Герцог ощутил новый прилив удивления.
   "Что я такого сказал? Смотрит он прежним наглецом, но говорит так, будто в чем-то провинился передо мной. Да уж, этот парень сплошная загадка!"
   — Я был бы рад принять ваше предложение, ваша светлость, — сказал коротышка. — Я почел бы... за честь. Но... у меня есть... долг, наверное. Я должен ехать в Марлецию. Поступить в университет. Пока я жив, я не могу к этому не стремиться.
   — А почему ты решил стать студентом? — спросил герцог.
   — Потому что моя мать умерла, рожая меня... — сказал коротышка и замолчал. Где-то за закрытой дверью грохотал и ревел неизбывный океан горя, хрипел нескончаемый ураган страдания, но у герцога не было ключа от этой двери. Может, и не будет никогда. Такие, как этот парень, ключей не выдают никому. И что тут скажешь?
   Коротышка молчал, уставясь в свою миску. Молчал и герцог. А что тут скажешь? И рад бы утешить несчастного, да тот не примет ничьих утешений. Такие все делают для себя сами. Абсолютно все. Ничьей помощи они не примут, даже если нуждаются в ней безмерно. Даже если умрут без нее. Им и вправду проще умереть. Помощь таким оказывают, предварительно оглушив их здоровенной дубиной, связав и заткнув рот. И никак иначе.
   — Женщины не должны умирать родами, — сказал коротышка.
   — Не должны, — повторил герцог, думая о своей жене. Он и сам не мог бы сказать, о которой, — о той, что умерла родами, не дождавшись мужа с войны, или о совсем еще юной девочке, на которой герцог женился так недавно. В этот миг они слились для него воедино, и это было страшно.
   — Вот я и решил выучиться на врача, чтобы найти способ предотвратить это, — сказал коротышка.
   — Но разве может быть такой способ? — спросил герцог. — Врач может облегчить страдания, помочь роженице, но... все равно ведь остальное в руках божьих, разве нет?
   — Способ был, — упрямо мотнул головой коротышка. — Я знаю, что был. Просто его забыли. А я вспомню.
   — Вспомнишь?
   — Найду.
   — Глупо было предлагать тебе колпак с бубенцами, — вздохнул герцог. — Прости.
   — Почему же? Вовсе не глупо, — улыбнулся коротышка. — Просто несвоевременно. Кто знает, может, я еще и постучу в ворота вашего замка. Должность шута с обязанностями врача вполне совместима. Такой шустрый парень шутя справится с обеими, вы не находите, ваша светлость?
   — Нахожу, — кивнул герцог. — Шутя — точно справится. Никаких сомнений. Так что я буду считать, что столь заботящийся о своей чести человек кое-что мне пообещал.
   Коротышка одним глотком прикончил свою кружку вина и встал.
   — Что ж, мне пора к моим мискам, — сказал он. — А то наш добрый хозяин, того и гляди, отправится собирать их сам и заплатит мне на один медяк меньше. Для бедного студента существенно, а ведь я даже еще и не студент.
   — Погоди, — герцог решительно ухватил будущего доктора за рукав. — Стой!
   Он быстро снял с пояса кошель с деньгами и протянул его коротышке.
   — Мы сидели и беседовали как равные, — тихо проговорил тот, отводя руку герцога, отталкивая от себя кошель. — Теперь вы хотите стать больше? Опрокинуть меня этими деньгами? Зачем? Вам так нужна победа в этом маленьком глупом споре? Победа над ничтожным карликом, на которого и удар меча-то потратить жалко?
   — Дурак!!! — рявкнул на него герцог. — Это не для тебя! Как ты только посмел подумать такое? Это тебе на обучение, мерзавец! Женщины не должны умирать родами! Так вот — это, — он гневно взмахнул кошелем, — это для них! Для них, понял?!
   И герцог основательно треснул коротышку кошелем по лбу. Не так, чтоб насмерть, а так, чтоб понял, кретин безмозглый.
   Коротышка дрогнул, но не издал ни звука. Только моргнул.
   — Вы сравняли счет, ваша светлость, — сказал он, протягивая руку за кошелем.
   — Пустячок, а приятно, — ухмыльнулся герцог.
   Коротышка подкинул в руке кошель с деньгами и покачал головой.
   — Такой весомый гонорар за свои дерзости я получаю впервые, — заметил он. — То есть бывало, конечно, и весомее, но совсем в другой монете.
   — Палки и плети? — предположил герцог.
   — Ага, — усмехнулся коротышка, — а еще кулаки, кастеты, камни и прочие милые вещи. Вот только на эти гонорары потом нигде ничего не купишь. Даже уличные разносчики отказываются принимать синяки и шишки в качестве платы за пирожки. А уж головная боль и даром никому не нужна.
   Подумав, герцог снял с пальца один из своих перстней.
   — А это — приглашение в мой замок, — сказал он. — Когда курс закончишь. А пока спрячь его, чтоб не решили, что он краденый.
   — Благодарю, — кивнул коротышка. — Не прощаюсь. До вашего отъезда, думаю, еще увидимся.
   Миски, едва коснувшись рук, вновь взлетают вверх, чашки, плошки и кружки, чей-то взвизг, восторженная ругань, людям кажется, что я творю что-то невероятное, какое-то чудо выхватывает у меня из рук все эти плошки-миски, чтоб, повертев в пестром хороводе, плавно вернуть обратно. Они не знают, не ведают, что и миски, и плошки, и воздух вокруг них — всего лишь продолжение моих рук, что мне не трудней править этим пестроцветьем, чем любому из них руками размахивать, а ведь размахивать руками могут даже самые несмышленые малыши, ума на это и вовсе не требуется.
   Все новые и новые миски занимают место в причудливом танце, я ловко подхватываю несколько брошенных медяков и ничего при этом не роняю, новый вздох восторга, медяки искреннего восхищения не дешевле герцогского кошеля, нельзя отказываться, медяк для этих людей дорогого стоит, подороже, чем кошель для герцога.
   Несчастный наивный герцог, взять эдак и сунуть поворотливому на язык проходимцу такие вот деньжищи. Да знаешь ли ты, глупый сентиментальный болван, что только что оплатил смерть собственного, наверняка горячо любимого монарха? Знаешь ли ты, благотворитель несчастный, что ты убийца и заговорщик? Твоих денег вполне хватит, чтоб в той же Марлеции нанять с десяток вполне профессиональных и при этом абсолютно беспринципных негодяев, которые не то что от гнома, от дракона заказ примут, был бы он как следует оплачен. А твой перстень послужит достаточным доказательством твоей вины — и кто поверит бредням о странном коротышке-жонглере, которому ты его вручил? Ну, может, и поверят, когда все как следует проверят, вот только к тому моменту будет уже поздно.
   Твое счастье, Руперт Эджертон, герцог Олдвик, что мне не нужна смерть короля Олбарии. Мне нужен мир, а с мертвыми его не заключают. Мне нужен мир, герцог Олдвик. Если б я мог, я бил бы тебя этим твоим кошелем с деньгами по твоей умной глупой благородной голове и кричал об этом на весь трактир так, что стекла повылетали бы. Потому что мне очень нужен мир, герцог Олдвик. Так нужен, что плакать хочется. А я не могу плакать, не могу кричать, даже ударить тебя не могу. Ни разу. Представляешь, как это горько? Вместо этого я потешаю местную чернь летающими мисками, плошками, блюдцами и тарелками, ловлю уже не нужные мне медяки и улыбаюсь. Представляешь, как мне весело? Так весело, что хоть умри. Вот только умирать мне ни в коем случае нельзя. Хорошо болтать о том, какой я свободный, и попрекать другого склоненной головой и запятнанной честью. Хорошо высоко держать собственную и размахивать белоснежным плащом с горделивыми надписями "честь" на всех человечьих наречиях, сколь их ни на есть. Но ведь на самом-то деле я на коленях, герцог. Неужели не видишь? Там, под белоснежным плащом, я — голый. Не видишь? Не замечаешь? А это потому что меня хорошо готовили. Даже умирать я буду с солнечной улыбкой, заверяя, что никогда еще так хорошо себя не чувствовал. Вот только на самом деле я такой же как и ты, герцог. Я тоже молчу, склоняюсь и улыбаюсь, когда нужно ударом ответить на удар. Потому что и я — не один. Мои гномы стоят за мной такой же стеной, как за тобой твои люди. Я, как и ты, отвечаю за всех. Вот поэтому я и беседую с тобой на равных. Поэтому и не кланяюсь. Мы и без того оба на коленях. Куда нам кланяться? Еще ниже? Эдак и под землю провалиться недолго. К нам. А у нас там теперь плохо. Тебе не понравится, герцог. А мне нельзя возвращаться, не выполнив здания. Они там ведь не знают, что я — предатель. Они даже не знают, что я — "безбородый безумец". Они верят, что я — "последняя надежда", герцог. Понимаешь, что это значит? Поэтому мы не будем кланяться. Тем, кто и без того на коленях, это не обязательно. Мы ведь равны с тобой. Наверное, я даже равнее. Я ведь отвечаю за всех гномов Петрии. За всех. А это больше, чем одно герцогство. Наверное, даже можно сказать, что я теперь король. Я — а не Якш, глупый старик, запутавшийся в собственных интригах, вынужденный поддерживать врагов, глотать потаенные оскорбления от бывших друзей и ждать, когда мир рухнет ему на голову. Так что я король, герцог Олдвик, и это ты должен кланяться мне. Вот только я не скажу тебе об этом, ты уж прости. Такой уж я лживый мерзавец.
   Живи спокойно, благородный герцог Олдвик, щедрой души человек. Тебе не придется быть предателем и убийцей. Кости легли по-другому. И кто знает, что еще будет? Быть может, нам и представится случай выпить по кружке пива, потом, когда все закончится, и я смогу улыбаясь взглянуть тебе в глаза, оглаживая свою густую черную бороду. Я надеюсь на эту встречу, герцог Олдвик. А еще я надеюсь, что ты тоже улыбнешься мне, потому что между нами будет мир. Мир — и звездное небо вместо той лжи, которой я накормил тебя сегодня. А звездное небо... я еще не рассказывал тебе о нем? О, это нечто! Я надеюсь, что тебе понравится, герцог Олдвик. Тебе не может не понравиться. Ведь оно так похоже на тебя. Чем? А вот этого я никогда не смогу тебе объяснить. Я даже на своем языке никогда не был поэтом, а уж ваши наречия...
   Просто я виноват перед тобой, герцог Олдвик. Ты встретил меня открытым сердцем и ясным взглядом, а я солгал тебе. Обманом и дерзостью втерся в доверие. Мне нечем отплатить тебе за эту обиду. Вот разве что звезды показать. Ах, ты их тысячу раз уже видел? И даже больше? Но... ты же не смотрел на них моими глазами? Глазами восхищенного странника, заплутавшего в краю чудес...
   Ох, кажется, я и в самом деле становлюсь поэтом! Нужно следить за собой. Лазутчик не должен так распускаться. Он всегда должен помнить, кто он есть такой. Обыкновенная хорошо обученная мразь. И только. Вот-вот, и мисок не ронять! Вдохновение слишком дорого обходится.
   Шарц подхватил миску у самого пола. Посетители дружно охнули от восторга, приняв ошибку жонглера за новый забавный трюк, но зоркий хозяин трактира строго погрозил ему пальцем.
   "Этого не проведешь!" — подумал Шарц, подхватывая последние пустые чашки, сооружая из всего этого пресловутые башни, и танцующим шагом удаляясь на кухню.
   — Пап, ну зачем мне руны?
    — Болван! Хочешь всю жизнь, как я, тачку таскать?
    — Я воином буду!
    — Воинов мы с тобой совсем недавно видели. Всего несколько лет назад! И как ты думаешь, чем занимаются те из них, которые выжили?
    — Это ненастоящие воины! Это... отбросы гномьего рода, вот!
    Стремительная зуботычина.
    — Пап, за что?!
    — Где ты услышал эту гадость?!
    — Мне Керц сказал!
    — Сколько раз я тебе говорил: не лезь в компанию тех, кто старше тебя! Особенно таких, как Керц! Держись подальше от этих негодяев!
    — А что ? Они — молодцы! Никому спуску не дают! Они говорят, что сейчас время молодых, вот. Именно мы, молодые, спасем всех вас, когда Крыша Мира обрушится нам всем на головы!
    — Та-а-ак... — задумчиво протянул отец. — Похоже, мой сын серьезно болен! Крыша Мира у него засвербела. Что ж, будем лечить. А ну-ка принеси мой ремень!
   — Думаешь, твой ремень спасет нас, когда все рухнет нам на головы?
    — Думаю, я буду удовлетворен, если он излечит тебя от глупости и нежелательных связей.
    — Значит, ты считаешь, что ничего не случится?!
    — Конечно, ничего не случится.
    — Но об этом все говорят! Все! И эти обвалы...
    — Обвалы были всегда. Из камня мы приходим, в камень и возвращаемся. Мы столько всего берем у земли, было бы странно, если бы земля время от времени не брала нас. Повторяй про себя эти слова нашего жреца и не слушай глупости старших мальчишек. Ничего никуда не рушится. А теперь принеси-ка ремень. Ты тут наболтал на две хороших порки. А потом за руны и никаких воинов. Чтоб я в нашем доме этого слова больше не слышал!
   ...Была осень, и веселый осенний ветер мел шуршащее золото листьев по тропинкам рощи близ герцогского замка. Иногда ветру надоедало просто мести, и он начинал вертеться, как собачий хвост, выплетая из листьев золотистые кружева. Сквозь осеннее золото к герцогскому замку шел человек в черном плаще, черной шляпе и черных сапогах. Подъемный мост был опущен, и, перейдя по нему глубокий ров, в воде которого плавали наперегонки все те же листья, человек подошел к воротам замка и решительно постучал в них перстнем самого герцога.
   — Почему бы вам не постучать в калитку, незнакомый господин? — насмешливо донеслось до него откуда-то из-за стены. — Вы ведь не карета... и не конная свита!
   — Потому что я пообещал его светлости постучать именно в ворота, — сварливо отозвался незнакомец.

Шут

   В Яшмовом Кабинете Подгорного Владыки было пусто. Стопкой возлежали на краю огромного розовой яшмы каменного стола яшмовые же таблички, густо изрезанные гномскими рунами. Но Якш не почтил своим вниманием Яшмовый Кабинет, и его яшмовые проблемы остались нерешенными. Пусто было и в Золотом Кабинете. И в Алмазном. Даже в Хрустальном и Изумрудном Кабинетах никого не было. Какой-нибудь несведущий гном, не вхожий во дворец, решил бы, что Владыка и вовсе не занят сегодня неотложными государственными делами. И он бы ошибся. Просто у Якша был еще один кабинет. Тайный. Известный немногим. Шестой Кабинет Владыки был из Дерева. Да-да, именно из дерева. И это нисколько не унижало гордость самого главного гнома. Напротив. Камня, хоть бы и драгоценного, под землей сколько угодно, да и золота тоже. А вот дерево под землей не растет. А если еще и редких пород дерево... Кроме того, дерево теплее. Под старость Якш начал ощущать ломоту в костях, так что это имело значение. Именно в этом кабинете и находился Владыка со своим Главным Советником.
   — Старейшина Цукеркопф недоволен, — отрываясь от рун очередного отчета, поведал Главный Советник Подгорного Владыки самому Якшу.
   — И чем же он недоволен на сей раз? — скривился Якш.
   — Говорит, много хорошего камня людям продаем, — ответил советник. — И дешево. Говорит, нам это ничего не дает, а людям...
   — Дешево, значит... — с отвращением протянул Якш. — Дешево ему... А то, что этот камень на нас давит так, что хребет трещит, это до него не доходит?! — яростно рявкнул Владыка. — То, что я и его дурную голову спасаю, не только свою! Дешево! Да я счастлив, что нам за этот проклятый камень вообще хоть что-то платят! Еще немного, и я бы начал его дарить... А тогда они догадались бы... Хитрюга Джеральд мигом бы все понял... Я и так опасаюсь, что он... — Якш резко оборвал речь и отвернулся.
   — Старейшина Цукеркопф считает, что люди построят из этого камня укрепления, — осторожно заметил Главный Советник. — Он говорит, у нас не останется свободного выхода наверх. Негде будет развернуть шарт и начать правильную атаку. Он говорит, мы окажемся заперты.
   — Старейшина Цукеркопф — идиот, — язвительно прокомментировал Якш. — Считает он, видите ли! Ох, просчитается... впрочем, уже просчитался. Кстати, люди начали строить эти самые стены?
   — Начали, Владыка.
   — Вот и хорошо.
   — Хорошо?! — ошарашенно переспросил советник.
   — Великолепно! — усмехнулся Якш. — Неужто не понял? Раз будут стены, значит, не будет конницы! На стенах ей делать нечего. Люди будут защищать стены, а значит, встретятся с нами пешими.
   — Они будут стрелять со стен, — заметил советник.
   — Разумеется, будут, — кивнул Владыка. — Не считаешь же ты их полными недоумками. Они лучше нас стреляют из луков, зато мы куем самые прочные в мире щиты и доспехи. Долго ли гному разнести стену, построенную человеком?
   — Вы хотите сказать...
   — Я хочу сказать, конницы там не будет. Шарт развернется на развалинах этих пресловутых укреплений. Если мы, конечно, успеем...
   — Старейшина Цукеркопф собирался поднять вопрос насчет камня в Совете Мудрецов. Он уже говорил об этом со старейшиной Унтершенкелем и старейшиной Шенкенрехтом.
   — У старейшины Унтершенкеля третий внук все еще не женат, — меланхолично заметил Якш. — А старейшина Виммер Шенкенрехт золото любит больше своих убеждений...
   — Я понял, Владыка, — кивнул Главный Советник.
   — А старейшина Цукеркопф уже утомил меня... — Якш усмехнулся. — Я бы хотел отдохнуть от его мудрости.
   — На какое время, Владыка?
   — Навсегда, советник.
   — Будет исполнено.
   — Надеюсь.
   Гулко ударил золотой колокол. Раз и еще раз. Срочная весть. В открывшуюся каменную дверь, тяжко ступая, вошел с ног до головы закованный в лучшую подгорную броню командир личной охраны Якша.
   — Прибыл гонец, Владыка, — промолвил он. — Обвал в Западном Секторе.
   — Опять в Западном, — обреченно прошептал Якш. — Опять...
   — Зови, — приказал он своим обычным повелительным тоном.
   — Тысяча сто тридцатая шахта Западного Сектора, Седьмого Глубинного яруса, Владыка... — доложил запыхавшийся гонец.
   — Рухнула? — обреченно поинтересовался Якш.
   — Полностью, Владыка, — в глазах гонца мерцала скорбь.
   — Сколько? — одними губами прошептал Якш.
   — Что — сколько, Владыка? — не понял гонец.
   — Сколько погибло, тупица?!! — рявкнул Подгорный Владыка.
   — Два ремонтных отряда... и еще спасателей завалило.
   — Каких еще спасателей?! Кто посылал?!
   — Смотритель Западного Сектора отправился с отрядом из десяти гномов разобрать завал, — испуганно отозвался гонец. — Вот только их самих завалило.
   — Кто отправился?! — взвыл Якш.
   — Смотритель Западного Сектора, — недоуменно ответил гонец.
   — Смотритель Западного Сектора?! Сам?! — в голосе Якша зазвенел откровенный ужас.
   Гонец кивнул, испуганный пуще прежнего.
    —Его тоже завалило? Да?! Нет?! Говори же... ну!!
   — Завалило... — выдавил из себя гонец.
   Якш замер. Замолчал, уставясь в никуда. Созерцая нечто, видимое лишь ему одному.
   — Значит... он тоже?! — наконец спросил Подгорный Владыка, мучительно подбирая слова. Но гонец его понял. А чего тут было не понять?
   — Он... да, Владыка... он тоже...
   Якш любил повторять, что у него нет и не может быть друзей. Какие друзья из подданных? Но в обществе Смотрителя Западного Сектора он позволял себе смеяться. И разве нужны еще какие-то слова, какие-то объяснения? Все ясно и так. Будь на месте Якша кто другой, и гонец обнял бы его, похлопал по спине, сказал что-нибудь утешительное. Тут ведь главное — суметь заплакать, а дальше легче, дальше уже ничего. Вот только перед ним стоял сам Якш. Подгорный Владыка. И ничего нельзя было сделать. Ничего. Слишком велика пропасть между обычным гномом и Властелином Глубин.
   — Дальше... — выдохнул Якш.
   — А дальше — все, Владыка, — промолвил гонец. — Там теперь камень так поет, что никто уж больше подойти не отважится. Тысяча сто тридцатой шахты больше нет, Владыка.
   — Иди, — выдохнул Якш, глядя на гонца почти с ненавистью.
   Ненароком поймав взгляд своего Владыки, гонец вздрогнул и, кланяясь, вылетел за дверь.
   Дрожащая рука Якша нашарила в складках одеяния склянку с бесценным эликсиром. Якш зубами рванул пробку, и "Слеза Гор" побежала по его жилам.
   Сразу отпустило. Чернота в голове сменилась прозрачной ясностью горного хрусталя. Отчаяние — равнодушием.
   Прав был отец. В ремонтные и спасательные отряды назначают врагов и дураков. И тех и других у государя обычно достаточно. Научиться бы еще запрещать друзьям... не пускать друзей... А как их не пустишь? Впрочем, теперь это уже не проблема. Кажется, в этой несчастной шахте погиб последний, с кем он мог бы запросто выпить пива и посплетничать о склоках в Совете Мудрецов и сварах Мудрых Старух, проделках Невест и неблаговидном поведении достойных гномов. А теперь все. Его больше нет. Он погребен навечно, и обезумевший камень поет ему свою погребальную песню.