Виктор Каннинг
Дерево дракона
Глава 1
Слева в отдалении виднелись смутные очертания французского побережья, а под ними, подернутые медленно ползущими редкими облаками, простирались воды Бискайского залива.
Еще немного, и они доберутся до Сан-Себастьяна и обожженных палящим июньским солнцем серовато-коричневых пиренейских хребтов.
Над головою майора Джона Ричмонда тихонько жужжал вентилятор, и его ветерок шевелил края листков «Тайме», которую тот читал. Помещенная на первой странице большая статья была озаглавлена так: «Будущее киренийских национальных лидеров», а чуть ниже располагался другой заголовок: «Недовольство лейбористов».
Джон улыбнулся. Еще вчера, сидя в парламенте на скамье для гостей, он сам видел это недовольство членов лейбористской партии, вызванное заявлением министра по делам колоний.
"Министр по делам колоний в ответ на заявление оппозиции объявил, что правительство еще не пришло к окончательному решению относительно будущего киренийских национальных лидеров Хадида Шебира и полковника Моци, захваченных недавно в ходе боевых действий против киренийских национальных вооруженных сил.
Мистер Джеймс Морган, представляя партию лейбористов, выразил мнение, что оппозиция, да, впрочем, и вся страна в целом имеют право знать о планах правительства относительно Хадида Шебира и полковника Моци, находящихся в руках правительства уже более двух недель. Предстанут ли они перед трибуналом или власти намерены отправить лидеров в изгнание? Если они изберут последнее, что предполагает Джеймс Морган, то оппозиция в дальнейшем не сможет не рассматривать это как пример нерешительности действий правительства".
Джон Ричмонд опустил газету и словно наяву услышал голос мистера Моргана с ярко выраженным уэльским акцентом.
Неужели тот и в самом деле надеялся услышать от министра что-то вразумительное? Понятно, что правительство давно уже приняло решение, только кто ж объявляет о подобных вещах заранее?… Ведь нет ничего более невозможного, чем спорить со свершившимся фактом. И Ричмонд снова улыбнулся, вспомнив мысль, высказанную министром по делам колоний Морганом, которой, кстати, не оказалось в «Тайме»:
«…блестящий пример свойственной правительству слабости и нерешительности».
В проходе появилась стюардесса, с профессиональной ловкостью лавировавшая между рядами с подносом в руках. Ее стройная фигура и не сходящая с лица улыбка носили отпечаток профессиональной безликости. Проходя мимо, она так же посмотрела и на майора, он ответно улыбнулся ей, хотя и совершенно неосознанно. Сейчас Ричмонд находился далеко отсюда, мысленно возвращаясь в те давние годы, в Оксфорд. Хадид Шебир… В сущности-то, он и не знал его толком. В его памяти сохранилось всего несколько эпизодов, особенно один.
Перед глазами, будто это было вчера, встала картина с размытыми краями… Холодный зимний день, мерзлая земля, покрытая хрустящей ледяной коркой, душевая в студенческом лагере и двигающиеся под шумящими струями воды молодые мужские тела. Одно из них, тонкое и стройное, бледно-кофейного цвета, разительно выделялось среди распаренных розовых англосаксонских тел. Что тогда говорил этот Шебир? «Это ваше увлечение играми! В моей стране все не так, там не бывает игр, Сначала ты ребенок, а потом в один прекрасный день сразу становишься мужчиной». Тогда, помнится, кто-то рассмеялся и бросил в него мокрым полотенцем. Кофейного цвета руки ловко подхватили его на лету и столь же ловко отпасовали обратно. Все-таки как странно, что именно этот фрагмент так хорошо сохранился в его памяти…
Когда Ричмонд вышел из парламента и направился в военное министерство, чтобы повидаться с Бэнстедом, это воспоминание все еще отчего-то будоражило его. Бэнстед как всегда начал с напыщенных фраз. Он-де, Ричмонд, просто должен сидеть и терпеливо выслушивать очередную лекцию, ощущая себя представителем Королевской академии иностранных дел.
— Вне всякого сомнения, вы, должно быть, угадали причину, в силу которой я просил вас посетить заседание парламента?
— Ну, в общем-то понял. — Джону было забавно наблюдать, как пыжится и хмурит брови Бэнстед, обнаружив, что его слова переосмыслены им на простой и естественный родной язык. — Когда я отъезжаю и куда, спрашиваете вы? Завтра утром. В Сан-Бородон.
— Скажите, а министр коснулся в своей речи сложившейся в Кирении исторической и политической ситуации?
— При мне нет. Мистер Морган попросту не дал ему: принялся ругать его на чем свет стоит. Но я не расстраиваюсь, ибо, полагаю, вы не откажете мне в возможности ознакомиться с нею.
— Видите ли, ситуация в целом весьма и весьма деликатная, а как вы сами понимаете, всегда нужно знать, с чем имеешь дело…
— Насколько я понял, мне предстоит поездка на небольшой островок в Атлантике?
— Да. Климат там превосходный, однако вернемся к Кирении. Все проблемы там возникают из-за расового смешения населения, а также по причине той важной роли, какую играет это крохотное государство в военном отношении для всего арабо-афро-средиземноморского региона. На мой взгляд, его можно было бы назвать ключевым в решении стратегических вопросов на Среднем Востоке…
Лекция продолжалась, и конца ей, судя по всему, не предвиделось. Вообще отвлечь Бэнстеда от разглагольствований можно было только одним способом — пригласив его в какой-нибудь бар, где он тут же начинал сквернословить и пытался найти себе развлечение.
— Основную часть населения составляют турки и арабы, хотя в значительной степени представлена и греческая община.
— Да уж, настоящая сборная солянка.
— Ну что ж, можно назвать и так, если угодно. В 1878 году, по соглашению с Турцией, мы признали Кирению самостоятельным государством с условием, что будем осуществлять опеку над тамошним султаном, однако после того, как в 1914 году Англия и Турция оказались в состоянии войны, мы аннексировали это государство. Позже, в результате тайного Сик-Пикосского соглашения 1916 года, наше правительство обещало не проводить никаких переговоров по отчуждению Кирении без предварительного согласия французского правительства. Это соглашение было предано гласности на Британо-французской конвенции 1920 года, и согласно статье двадцатой Мирного договора, заключенного в 1923 году в Лондоне, Турция признала аннексию Кирении.
— И с тех пор начались проблемы.
Бэнстед еще больше нахмурился:
— С тех пор сама Кирения стала для нас одной из самых запутанных проблем. Там есть губернатор, действует законодательный совет, и в конце концов они получат автономию, но вся сложность заключается в отношениях между арабами и турками. Они ненавидят друг друга и в то же время сообща подвергают гонениям представителей греческой общины. Волнения начались еще в 1935 году, когда отец Хадида Шебира собрал проарабскую армию и устроил восстание, вылившееся в настоящую резню. С тех пор арабы всегда активно противились принятию любой конституции.
— Когда умер старый Шебир?
— В тридцать седьмом году. Его имя превратилось в легенду. После его смерти Шебир-младший и полковник Моци возглавили киренийские национальные вооруженные силы и, нагнетая атмосферу, держали их в постоянной боевой готовности. Ни для кого не секрет, что снабжение киренийской армии оружием и деньгами осуществлялось заинтересованными источниками извне…
— Но когда не знаешь имен, трудно что-либо предпринимать.
— Вот именно. Поэтому можно считать, что нам очень повезло, когда удалось захватить этих двоих.
— И сейчас уже известно, как с ними поступят?
— Ну, нам…, или, вернее сказать, правительству нужна некая пауза, чтобы перевести дух. Но в то же время… — Бэнстед вдруг улыбнулся и перешел на более мягкую манеру разговора, теперь более напоминавшую нормальную человеческую речь:
— Опека над ними будет поручена вам, майор, они станут как бы вашими чадами. И должен признаться, я чертовски рад, что не оказался на вашем месте. Ведь вся эта троица похлеще динамита, а вам предстоит обращаться с ними не иначе как с фарфоровыми статуэтками.
— Так их трое?
— Да, вам несказанно повезло, их трое. Мадам Шебир добровольно вызвалась сопровождать мужа в изгнании.
— Это и неудивительно, — понимающе кивнул Ричмонд. Ведь все знали историю девушки-англичанки, вышедшей замуж за Хадида Шебира и целиком посвятившей себя ему и своей новой родине Кирении. Ее судьба вызывала в иных людях сочувствие…
Теперь, подумал Джон, у него появится возможность собственными глазами посмотреть, что представляет собой мадам.
— На груди она носит камень с выгравированным на нем словом «Кирения».
— Судя по фотографиям, она чертовски привлекательна.
Совсем не похожа на тех дам, которые бывают вовлечены в политику. Как правило, они гораздо крупнее, и подбородок у них всех такой решительный…
— Да, да! — проговорил Бэнстед, по-видимому не очень довольный тем, что его лекция прервана.
Джон улыбнулся:
— Простите. Пожалуйста, продолжайте.
— Распоряжения относительно вашего отъезда уже сделаны. Выйдя отсюда, вы можете получить их. Есть, правда, еще один момент, который я должен прояснить. И здесь, и в министерстве по делам колоний мы столкнулись с одной крупной неприятностью. За несколько дней до захвата этих двоих в Кирении был убит один из наших парней, работавший на разведывательную службу. Горячий был малый, хотя и надежный. Он как раз собирался вылететь сюда, чтобы передать в министерство какую-то важную информацию, которую ему удалось раздобыть. После этого он должен был получить особое задание… Но так и не успел сообщить в центр то, что хотел. Теперь, правда, поговаривают, будто на самом деле он и не знал ничего такого о Хадиде Шебире и полковнике Моци, отчего бы у здешнего начальства глаза повылезали из орбит. Поскольку вам так или иначе предстоит жить с этими людьми, мы хотим, чтобы вы были все время начеку. Помимо основной информации, вы каждую неделю будете докладывать сэру Джорджу Кейтору…
— Он по-прежнему губернатор Сан-Бородона?
— Да, и остается им с тех пор, как вышел на пенсию. Как я уже сказал, вы, помимо своих докладов Кейтору, будете писать отчеты, адресованные непосредственно мне. Когда сочтете нужным. Только бога ради, не вздумайте наступать сэру Джорджу на любимую мозоль…
Джон улыбнулся. Долгие годы армейской службы приучили его не наступать людям на их любимые мозоли. И тут же мысленно он снова вернулся в Оксфорд, к воспоминаниям о Хадиде Шебире. Помолчав с минуту, спросил:
— Скажите, а почему для этой работы выбрали именно меня?
Из— за моих профессиональных качеств или есть какая-нибудь иная причина?
— По крайней мере мне ничего такого неизвестно. А вы считаете, могла бы быть и какая-то иная причина?
— Полагаю, что нет.
Если Бэнстед ничего не знает об Оксфорде, то и смысла нет упоминать об этом. Криво усмехнувшись, Джон проговорил:
— Признаться, здорово вы навесили на меня это дельце!
— Обычно офицеры получают уведомление о назначении за двенадцать часов. Вы имеете в своем распоряжении шестнадцать.
По— военному краткий ответ, состоявший из одного-единственного слова -и Джон уже оказался за дверью. По дороге он забрал предназначавшиеся ему распоряжения — плотный конверт с красной сургучной печатью и надписью «секретно», адресованный майору Джону Ричмонду. И вот теперь… Он откинулся на сиденье. Теперь он здесь, в самолете.
Мимо снова прошла стюардесса, он заказал бренди с содовой. Далеко внизу, словно бескровные жилы, проступившие на теле земли, раскинулись бледные и неясные ниточки дорог. Прошло всего две недели с тех пор, как он взял отпуск, который решил провести в Испании. Проехав на автомобиле всю Францию, они пробыли несколько дней в Коста-Брава…
Там было полно англичан и швейцарцев, погода стояла на редкость отвратительная, и в конечном счете весь этот отдых окончился как всегда: еще один, хоть и приятный, но незначительный женский персонаж присоединился к другим в тенистой галерее его памяти. В кармане у него лежало письмо от нее. Такие письма он уже получал и прежде…, они всегда были подписаны полным именем и приводили его в уныние.
Мне около сорока, подумал он, меня вполне устраивает моя холостяцкая жизнь, и к тому же я употребляю слишком много виски. Он улыбнулся, представив себя со стороны.
Гул мотора начал ослабевать — самолет пошел на посадку и вскоре приземлился в аэропорту Барахас.
До рейса на Гибралтар оставался час. Пассажиры мадридского рейса проследовали в здание аэропорта: одни задержались на таможенном пункте, другие отправились на стоянку такси, третьи осели в зале ожидания. Зайдя в ресторанчик для транзитных пассажиров, Джон Ричмонд расположился на солнышке на веранде и принялся наблюдать за жизнью аэропорта. Было жарко, в воздухе стоял резкий запах обожженной зноем земли и крепких испанских сигар. На столик упала тень, и приятный мужской голос, вежливый, но с едва заметным выговором, присущим уроженцам западных провинций, сказал:
— Майор Ричмонд?
Он поднял глаза, однако сесть не предложил. Темноволосый, приятной наружности молодой человек лет двадцати восьми стоял рядом с его столиком. На нем был модный блайзер с серебряными пуговицами, украшенными монограммами, безукоризненно отутюженные фланелевые брюки и замшевые ботинки. В руках он держал зеленоватого цвета фетровую шляпу. Он стоял спиною к солнцу, так что его интеллигентное, удлиненной формы лицо попадало в тень, но пара черт все же никак не хотела оставаться сокрытой: огромные темные глаза с длинными пушистыми ресницами, словно бы умело подрисованные, и крупные, пухлые губы.
— Вы и есть майор Ричмонд, не так ли? — проговорил он с какой-то мальчишеской открытостью и подчеркнутой готовностью слушать собеседника. — Это имя числится в списке пассажиров. А кроме того, позавчера я видел вас в коридоре, когда вы вышли из кабинета Бэнстеда. Меня зовут Грейсон, я адъютант сэра Джорджа Кейтора.
— Ах вот оно что… — Джон Ричмонд немного поерзал и сдержанным жестом указал на свободный стул.
Грейсон сел, и его пухлые губы слегка приоткрылись, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Это была открытая, очаровательная, почти профессиональная улыбка. Сунув руку в нагрудный карман, он извлек из него паспорт и положил на стол. Джон открыл его. Паспорт был выдан на имя Нила Грейсона.
— Жуткая фотография, — проговорил Грейсон, пока Джон неторопливо перелистывал странички документа.
Подобная осторожность и предусмотрительность, похоже, вызвали в Грейсоне легкое раздражение, но он старался не подать виду: Никогда ничего не добьешься в жизни, если будешь проявлять при людях свои эмоции. Он сидел и изучал Джона Ричмонда, пытаясь свести воедино уже сложившиеся у него представления об этом человеке — за день до отлета он получил подробный двухчасовой инструктаж относительно его персоны — со своим первым впечатлением от встречи с Ричмондом. Он отметил добротный твидовый костюм, сидевший на его собеседнике столь безукоризненно, что и на манекене смотрелся бы хуже, золотые наручные часы на потертом кожаном ремешке, галстук с монограммой колледжа святой Магдалины, легкие, безупречно начищенные кожаные ботинки и украшенный завитком перстень с печаткой, сверкнувший, когда тот возвращал ему паспорт, а еще внушительный старинный серебряный портсигар, который он достал из кармана и открыл перед Грейсоном.
— Вполне приличная фотография. Вот у меня на паспорте рожа точно как у уголовника, который еще к тому же не отошел после вчерашнего перепоя.
Эти слова были произнесены с такой непринужденностью, что сразу отмели всякий официальный тон. Это была как раз та легкость манер, о которой всегда мечтал Грейсон и которая была так естественна для Ричмонда. Глядя на майора, он сразу мог бы перечислить еще ряд вещей, которые были для того так же естественны, — блестящее образование, влиятельные друзья, положение в обществе. Но он не сомневался, что, имея все эти вещи, Ричмонд даже не отдает себе отчета в их истинной ценности.
— У нас еще есть время, сэр. Хотите кофе?
— Благодарю.
Грейсон подозвал официанта и, обратившись к нему по-испански, заказал кофе. Он даже выразил ему какое-то одобрение, желая показать, насколько хорошо владеет языком. В этот момент он, очевидно, занес Ричмонда в записную книжку своей памяти, как человека, который может быть ему полезен.
Когда они пили кофе, Грейсон сказал:
— Я был в отпуске, и меня срочно вызвали.
— Как вы предполагаете добираться до места?
— Из Лондона я летел вместе с вами, только сидел в первом салоне, и вы меня не заметили. Теперь вот жду рейса на Гибралтар и к вечеру планирую вместе с вами быть на миноносце «Данун».
— Ясно. — Потом, давая понять, что не желает больше говорить на официальную тему здесь, в кафе под открытым небом, Джон поинтересовался:
— Вы знаете Мадрид?
— Совсем плохо.
— Жаль, что у нас мало времени, а то бы могли послоняться по городу, посмотреть «Прадо». Мать частенько таскала меня в этот художественный музей, когда я был мальчишкой. Правда, позже я понял, что не было нужды заставлять.
— Бэнстед говорил, что у вас довольно внушительная коллекция картин.
— Да, это так, я, правда, покупаю больше, чем могу себе позволить. Но все твержу себе, что это своеобразный способ вложения денег… Что ж, буду надеяться, что не прогадаю.
Без тени зависти — Грейсон долго приучал себя к тому, чтобы не поддаваться этому чувству, — он подумал о своей матери.
И она тоже таскала его по всей Европе, но не затем, чтобы показывать музеи и достопримечательности городов, а чтобы закупить очередную порцию материала в каком-нибудь кооперативном магазинчике или доставить готовые платья на дом заказчицам.
Он улыбнулся при этом воспоминании. В сущности, дела у нее шли неплохо, и ей всякий раз удавалось выручить довольно приличную сумму в дополнение к заработку отца. Ее амбиции относительно сына были не менее честолюбивы, нежели его собственные… Образование в оксфордском колледже (хотя, конечно, не таком престижном, как святая Магдалина), потом блистательная карьера в Первом отделе, служба в министерстве по делам колоний и вот теперь — правда, тоже всего лишь как ступень к продвижению наверх — должность личного адъютанта сэра Джорджа Кейтора. Этим он был обязан своему отцу, который всегда учил его быть более чем средним игроком в регби. Предложение сыграть за команду сэра Джорджа Кейтора во время студенческих каникул в Оксфорде не было отвергнуто, и вскоре Кейтор тоже был занесен в «записную книжку» Грейсона как человек, могущий быть полезным…
Вслух он сказал:
— Насколько мне известно, сэр, вы принадлежите к Королевскому Кентскому полку?
— Да. Только я давно уже не имею отношения к строевой службе… С самой войны.
— А я не участвовал в войне. Из-за возраста. Правда, после университета два года прослужил в Колдстримз…
Джон молча кивнул. Ему невольно вспомнились слова Бэнстеда: «Грейсон пробивной малый. Намерен завершить свое восхождение по служебной лестнице никак не ниже чем в парламенте… или в кабинете министров. Возможно, лет эдак через двадцать уже видит себя премьер-министром. Этот парень использует все, за что можно ухватиться». Джон подумал: а вдруг сейчас перед ним и вправду будущий премьер-министр? Ну что ж, удачи ему.
По крайней мере, у него есть хоть какая-то цель…
Где— то зашипел и затрещал громкоговоритель и, наконец отплевавшись, объявил рейс на Гибралтар. Вместе они вышли на ослепляющую белизною каменных плит площадку зала ожидания.
Грейсон выбрал место напротив Джона. Некоторое время они перебрасывались отрывочными фразами, потом Джон задремал. В тот день он покинул свой дом в Бенендене в Кенте очень рано, чтобы попасть в лондонский аэровокзал к половине восьмого. Обычно он оставался в городе на ночь, но это задание свалилось на него так неожиданно, а ему еще предстояло сделать кое-какие распоряжения управляющему имением в Сорби-Плейс и экономке. Управляющий поехал с ним, чтобы потом пригнать машину обратно, по дороге они говорили о делах. Такая работа, как эта, могла занять несколько месяцев, но не исключено, что его отсутствие могло затянуться и на пару лет… Ричмонд закрыл глаза, представив себе тот июньский рассвет, туман, клочьями обволакивающий утопающую в зелени деревушку, и темные очертания тисовых деревьев, отчетливо вырисовывающихся на светло-сером камне церковных стен…
Он уезжал и возвращался, а здесь, казалось, ничего не менялось.
Даже он сам. Это была мирная, однообразная в своей безмятежности картина, порой даже навевающая скуку. Быть может, ему не хватало как раз того, что в избытке имел Грейсон, — жгучего стремления, какой-нибудь цели…
Сидя через проход напротив, Нил Грейсон наблюдал за спящим Ричмондом. Могучее телосложение, но ничего лишнего.
Очевидно, майор принадлежал к тому типу людей, которым не нужно все время тренироваться, чтобы поддерживать форму.
Светло-каштановые волосы коротко подстрижены — вне всякого сомнения, подумал Грейсон, рукою самого мистера Трампера с Керзон-стрит, — на висках легкая белизна, которую пока.даже трудно назвать сединой. Грейсон знал, что Ричмонду около сорока. Некоторые мужчины, вступив в этот возраст, достигают наивысшего расцвета, на многие годы сохраняя физическую силу и темперамент. Майор Ричмонд, похоже, вступил в эту пору недавно и собирался сохранить форму надолго. Его лицо заинтересовало Нила. Он всегда подвергал тщательному, всестороннему изучению тех, в ком видел потенциальных противников, или, напротив, людей, способных принести ему пользу.
Это открытое честное лицо принадлежало к лучшему армейскому типу людей — тех, кто привык взвешивать свои поступки. Когда такой человек отдает приказ, он делает это вполне осознанно, не демонстрируя при этом своей власти. Когда они пили кофе в аэропорту, Нил обратил внимание на выражение настороженности во взгляде голубых глаз Ричмонда, когда тот улыбался. Ему показалось, майор относится к той категории людей, которые попали в армию без особой цели, однако нашли там свое призвание. Он отметил про себя также, что этот человек, должно быть, имеет влияние в той среде, где он, Грейсон, собирается вращаться, и что скорее всего Ричмонд консерватор, ибо другого и представить невозможно… Со временем он мог бы воспользоваться дружбой этого человека. Поэтому в своем «дневничке», который постоянно держал в голове на будущее, он отметил, что по возвращении в Англию непременно постарается получить для себя приглашение в Сорби-Плейс.
Он достал из портфеля книгу и улыбнулся при мысли о возможном когда-нибудь посещении Сорби-Плейс. Ричмонд провел в этом имении всю жизнь, а до него в годы правления лейбористов там жила его семья… Подумать только, одна и та же семья на протяжении нескольких столетий обитала в одном и том же доме! Совсем не то что у него, Нила. К тому времени, когда он окончил Оксфорд, его собственная семья сменила уже более двух десятков дешевых меблированных комнат и убогих, обшарпанных домишек. Да, подумал он, хорошее общество предполагает блистательных, выдающихся людей… И тебе, Нил Грейсон, нужно стать таким. Так держать, старина!
Он повертел в руках книгу, разглядывая яркую зелено-желто-синюю обложку. На переднем плане был изображен густой банановый лес, а над ним и над возвышающимся в кольце облаков кратером вулкана — восходящее солнце. Название книги гласило: «Дженет Харкер. Острова Сан-Бородона». Он раскрыл ее. На форзаце небрежной женской рукой было написано:
«Любимому Нилу от любящей Дженет». Прочтя это и состроив гримасу, он достал из кармана перочинный нож и аккуратно вырезал из книги весь листок. Было бы странно, если бы в кабинете губернаторской резиденции лежала книга с подобной надписью. Два года Дженет жила в Порт-Карлосе, собирая материалы для этой книги, а совсем недавно они снова виделись в Лондоне. Издание туристических путеводителей приносило ей немалые деньги, на которые она, как и на свою дружбу, никогда не скупилась. Все это было, конечно, очень мило', но не более того. Ведь если уж говорить о женитьбе, то тут нужно уметь сделать правильный выбор… Уметь выбрать такую женщину, которая способна уничтожить все преграды на твоем пути и распахнуть все двери, в которые ты хочешь войти…
Вырезав из книги форзац, он снова убрал ее в портфель, вовсе не намереваясь читать ее. Он и так знал все, что можно, о крохотной колонии Сан-Бородон, хотя, надо признаться, писательская манера Дженет напоминала ему ее ласки и была наполнена таким же теплом, нежностью и множеством восклицательных знаков.
Стояла тихая ночь. На ровную гладь воды падала узкая полоска бледного лунного света. За их спиной постепенно гасли огни Гибралтара. Тишину нарушали лишь обычные звуки рутинной жизни эскадренного миноносца ее величества «Данун», этого крошечного, уединенного островка, затерявшегося сейчас в бескрайних морских просторах. Из кают-компании доносились отдаленные звуки аккордеона, они смешивались со слабым тарахтением мотора и веселым плеском фосфоресцирующей волны, бьющейся о борт корабля.
На мостике капитан-лейтенант Эдвард Берроуз, для друзей просто Тедди Берроуз, говорил:
— Даже и не надейтесь, что вам удастся разобраться в политической подоплеке этого дела. По-моему, эти ребятки, что сидят там, наверху, и сами-то не очень хорошо понимают, что делают. Чаще всего они просто рубят сплеча и умудряются при этом слыть умниками.
Еще немного, и они доберутся до Сан-Себастьяна и обожженных палящим июньским солнцем серовато-коричневых пиренейских хребтов.
Над головою майора Джона Ричмонда тихонько жужжал вентилятор, и его ветерок шевелил края листков «Тайме», которую тот читал. Помещенная на первой странице большая статья была озаглавлена так: «Будущее киренийских национальных лидеров», а чуть ниже располагался другой заголовок: «Недовольство лейбористов».
Джон улыбнулся. Еще вчера, сидя в парламенте на скамье для гостей, он сам видел это недовольство членов лейбористской партии, вызванное заявлением министра по делам колоний.
"Министр по делам колоний в ответ на заявление оппозиции объявил, что правительство еще не пришло к окончательному решению относительно будущего киренийских национальных лидеров Хадида Шебира и полковника Моци, захваченных недавно в ходе боевых действий против киренийских национальных вооруженных сил.
Мистер Джеймс Морган, представляя партию лейбористов, выразил мнение, что оппозиция, да, впрочем, и вся страна в целом имеют право знать о планах правительства относительно Хадида Шебира и полковника Моци, находящихся в руках правительства уже более двух недель. Предстанут ли они перед трибуналом или власти намерены отправить лидеров в изгнание? Если они изберут последнее, что предполагает Джеймс Морган, то оппозиция в дальнейшем не сможет не рассматривать это как пример нерешительности действий правительства".
Джон Ричмонд опустил газету и словно наяву услышал голос мистера Моргана с ярко выраженным уэльским акцентом.
Неужели тот и в самом деле надеялся услышать от министра что-то вразумительное? Понятно, что правительство давно уже приняло решение, только кто ж объявляет о подобных вещах заранее?… Ведь нет ничего более невозможного, чем спорить со свершившимся фактом. И Ричмонд снова улыбнулся, вспомнив мысль, высказанную министром по делам колоний Морганом, которой, кстати, не оказалось в «Тайме»:
«…блестящий пример свойственной правительству слабости и нерешительности».
В проходе появилась стюардесса, с профессиональной ловкостью лавировавшая между рядами с подносом в руках. Ее стройная фигура и не сходящая с лица улыбка носили отпечаток профессиональной безликости. Проходя мимо, она так же посмотрела и на майора, он ответно улыбнулся ей, хотя и совершенно неосознанно. Сейчас Ричмонд находился далеко отсюда, мысленно возвращаясь в те давние годы, в Оксфорд. Хадид Шебир… В сущности-то, он и не знал его толком. В его памяти сохранилось всего несколько эпизодов, особенно один.
Перед глазами, будто это было вчера, встала картина с размытыми краями… Холодный зимний день, мерзлая земля, покрытая хрустящей ледяной коркой, душевая в студенческом лагере и двигающиеся под шумящими струями воды молодые мужские тела. Одно из них, тонкое и стройное, бледно-кофейного цвета, разительно выделялось среди распаренных розовых англосаксонских тел. Что тогда говорил этот Шебир? «Это ваше увлечение играми! В моей стране все не так, там не бывает игр, Сначала ты ребенок, а потом в один прекрасный день сразу становишься мужчиной». Тогда, помнится, кто-то рассмеялся и бросил в него мокрым полотенцем. Кофейного цвета руки ловко подхватили его на лету и столь же ловко отпасовали обратно. Все-таки как странно, что именно этот фрагмент так хорошо сохранился в его памяти…
Когда Ричмонд вышел из парламента и направился в военное министерство, чтобы повидаться с Бэнстедом, это воспоминание все еще отчего-то будоражило его. Бэнстед как всегда начал с напыщенных фраз. Он-де, Ричмонд, просто должен сидеть и терпеливо выслушивать очередную лекцию, ощущая себя представителем Королевской академии иностранных дел.
— Вне всякого сомнения, вы, должно быть, угадали причину, в силу которой я просил вас посетить заседание парламента?
— Ну, в общем-то понял. — Джону было забавно наблюдать, как пыжится и хмурит брови Бэнстед, обнаружив, что его слова переосмыслены им на простой и естественный родной язык. — Когда я отъезжаю и куда, спрашиваете вы? Завтра утром. В Сан-Бородон.
— Скажите, а министр коснулся в своей речи сложившейся в Кирении исторической и политической ситуации?
— При мне нет. Мистер Морган попросту не дал ему: принялся ругать его на чем свет стоит. Но я не расстраиваюсь, ибо, полагаю, вы не откажете мне в возможности ознакомиться с нею.
— Видите ли, ситуация в целом весьма и весьма деликатная, а как вы сами понимаете, всегда нужно знать, с чем имеешь дело…
— Насколько я понял, мне предстоит поездка на небольшой островок в Атлантике?
— Да. Климат там превосходный, однако вернемся к Кирении. Все проблемы там возникают из-за расового смешения населения, а также по причине той важной роли, какую играет это крохотное государство в военном отношении для всего арабо-афро-средиземноморского региона. На мой взгляд, его можно было бы назвать ключевым в решении стратегических вопросов на Среднем Востоке…
Лекция продолжалась, и конца ей, судя по всему, не предвиделось. Вообще отвлечь Бэнстеда от разглагольствований можно было только одним способом — пригласив его в какой-нибудь бар, где он тут же начинал сквернословить и пытался найти себе развлечение.
— Основную часть населения составляют турки и арабы, хотя в значительной степени представлена и греческая община.
— Да уж, настоящая сборная солянка.
— Ну что ж, можно назвать и так, если угодно. В 1878 году, по соглашению с Турцией, мы признали Кирению самостоятельным государством с условием, что будем осуществлять опеку над тамошним султаном, однако после того, как в 1914 году Англия и Турция оказались в состоянии войны, мы аннексировали это государство. Позже, в результате тайного Сик-Пикосского соглашения 1916 года, наше правительство обещало не проводить никаких переговоров по отчуждению Кирении без предварительного согласия французского правительства. Это соглашение было предано гласности на Британо-французской конвенции 1920 года, и согласно статье двадцатой Мирного договора, заключенного в 1923 году в Лондоне, Турция признала аннексию Кирении.
— И с тех пор начались проблемы.
Бэнстед еще больше нахмурился:
— С тех пор сама Кирения стала для нас одной из самых запутанных проблем. Там есть губернатор, действует законодательный совет, и в конце концов они получат автономию, но вся сложность заключается в отношениях между арабами и турками. Они ненавидят друг друга и в то же время сообща подвергают гонениям представителей греческой общины. Волнения начались еще в 1935 году, когда отец Хадида Шебира собрал проарабскую армию и устроил восстание, вылившееся в настоящую резню. С тех пор арабы всегда активно противились принятию любой конституции.
— Когда умер старый Шебир?
— В тридцать седьмом году. Его имя превратилось в легенду. После его смерти Шебир-младший и полковник Моци возглавили киренийские национальные вооруженные силы и, нагнетая атмосферу, держали их в постоянной боевой готовности. Ни для кого не секрет, что снабжение киренийской армии оружием и деньгами осуществлялось заинтересованными источниками извне…
— Но когда не знаешь имен, трудно что-либо предпринимать.
— Вот именно. Поэтому можно считать, что нам очень повезло, когда удалось захватить этих двоих.
— И сейчас уже известно, как с ними поступят?
— Ну, нам…, или, вернее сказать, правительству нужна некая пауза, чтобы перевести дух. Но в то же время… — Бэнстед вдруг улыбнулся и перешел на более мягкую манеру разговора, теперь более напоминавшую нормальную человеческую речь:
— Опека над ними будет поручена вам, майор, они станут как бы вашими чадами. И должен признаться, я чертовски рад, что не оказался на вашем месте. Ведь вся эта троица похлеще динамита, а вам предстоит обращаться с ними не иначе как с фарфоровыми статуэтками.
— Так их трое?
— Да, вам несказанно повезло, их трое. Мадам Шебир добровольно вызвалась сопровождать мужа в изгнании.
— Это и неудивительно, — понимающе кивнул Ричмонд. Ведь все знали историю девушки-англичанки, вышедшей замуж за Хадида Шебира и целиком посвятившей себя ему и своей новой родине Кирении. Ее судьба вызывала в иных людях сочувствие…
Теперь, подумал Джон, у него появится возможность собственными глазами посмотреть, что представляет собой мадам.
— На груди она носит камень с выгравированным на нем словом «Кирения».
— Судя по фотографиям, она чертовски привлекательна.
Совсем не похожа на тех дам, которые бывают вовлечены в политику. Как правило, они гораздо крупнее, и подбородок у них всех такой решительный…
— Да, да! — проговорил Бэнстед, по-видимому не очень довольный тем, что его лекция прервана.
Джон улыбнулся:
— Простите. Пожалуйста, продолжайте.
— Распоряжения относительно вашего отъезда уже сделаны. Выйдя отсюда, вы можете получить их. Есть, правда, еще один момент, который я должен прояснить. И здесь, и в министерстве по делам колоний мы столкнулись с одной крупной неприятностью. За несколько дней до захвата этих двоих в Кирении был убит один из наших парней, работавший на разведывательную службу. Горячий был малый, хотя и надежный. Он как раз собирался вылететь сюда, чтобы передать в министерство какую-то важную информацию, которую ему удалось раздобыть. После этого он должен был получить особое задание… Но так и не успел сообщить в центр то, что хотел. Теперь, правда, поговаривают, будто на самом деле он и не знал ничего такого о Хадиде Шебире и полковнике Моци, отчего бы у здешнего начальства глаза повылезали из орбит. Поскольку вам так или иначе предстоит жить с этими людьми, мы хотим, чтобы вы были все время начеку. Помимо основной информации, вы каждую неделю будете докладывать сэру Джорджу Кейтору…
— Он по-прежнему губернатор Сан-Бородона?
— Да, и остается им с тех пор, как вышел на пенсию. Как я уже сказал, вы, помимо своих докладов Кейтору, будете писать отчеты, адресованные непосредственно мне. Когда сочтете нужным. Только бога ради, не вздумайте наступать сэру Джорджу на любимую мозоль…
Джон улыбнулся. Долгие годы армейской службы приучили его не наступать людям на их любимые мозоли. И тут же мысленно он снова вернулся в Оксфорд, к воспоминаниям о Хадиде Шебире. Помолчав с минуту, спросил:
— Скажите, а почему для этой работы выбрали именно меня?
Из— за моих профессиональных качеств или есть какая-нибудь иная причина?
— По крайней мере мне ничего такого неизвестно. А вы считаете, могла бы быть и какая-то иная причина?
— Полагаю, что нет.
Если Бэнстед ничего не знает об Оксфорде, то и смысла нет упоминать об этом. Криво усмехнувшись, Джон проговорил:
— Признаться, здорово вы навесили на меня это дельце!
— Обычно офицеры получают уведомление о назначении за двенадцать часов. Вы имеете в своем распоряжении шестнадцать.
По— военному краткий ответ, состоявший из одного-единственного слова -и Джон уже оказался за дверью. По дороге он забрал предназначавшиеся ему распоряжения — плотный конверт с красной сургучной печатью и надписью «секретно», адресованный майору Джону Ричмонду. И вот теперь… Он откинулся на сиденье. Теперь он здесь, в самолете.
Мимо снова прошла стюардесса, он заказал бренди с содовой. Далеко внизу, словно бескровные жилы, проступившие на теле земли, раскинулись бледные и неясные ниточки дорог. Прошло всего две недели с тех пор, как он взял отпуск, который решил провести в Испании. Проехав на автомобиле всю Францию, они пробыли несколько дней в Коста-Брава…
Там было полно англичан и швейцарцев, погода стояла на редкость отвратительная, и в конечном счете весь этот отдых окончился как всегда: еще один, хоть и приятный, но незначительный женский персонаж присоединился к другим в тенистой галерее его памяти. В кармане у него лежало письмо от нее. Такие письма он уже получал и прежде…, они всегда были подписаны полным именем и приводили его в уныние.
Мне около сорока, подумал он, меня вполне устраивает моя холостяцкая жизнь, и к тому же я употребляю слишком много виски. Он улыбнулся, представив себя со стороны.
Гул мотора начал ослабевать — самолет пошел на посадку и вскоре приземлился в аэропорту Барахас.
До рейса на Гибралтар оставался час. Пассажиры мадридского рейса проследовали в здание аэропорта: одни задержались на таможенном пункте, другие отправились на стоянку такси, третьи осели в зале ожидания. Зайдя в ресторанчик для транзитных пассажиров, Джон Ричмонд расположился на солнышке на веранде и принялся наблюдать за жизнью аэропорта. Было жарко, в воздухе стоял резкий запах обожженной зноем земли и крепких испанских сигар. На столик упала тень, и приятный мужской голос, вежливый, но с едва заметным выговором, присущим уроженцам западных провинций, сказал:
— Майор Ричмонд?
Он поднял глаза, однако сесть не предложил. Темноволосый, приятной наружности молодой человек лет двадцати восьми стоял рядом с его столиком. На нем был модный блайзер с серебряными пуговицами, украшенными монограммами, безукоризненно отутюженные фланелевые брюки и замшевые ботинки. В руках он держал зеленоватого цвета фетровую шляпу. Он стоял спиною к солнцу, так что его интеллигентное, удлиненной формы лицо попадало в тень, но пара черт все же никак не хотела оставаться сокрытой: огромные темные глаза с длинными пушистыми ресницами, словно бы умело подрисованные, и крупные, пухлые губы.
— Вы и есть майор Ричмонд, не так ли? — проговорил он с какой-то мальчишеской открытостью и подчеркнутой готовностью слушать собеседника. — Это имя числится в списке пассажиров. А кроме того, позавчера я видел вас в коридоре, когда вы вышли из кабинета Бэнстеда. Меня зовут Грейсон, я адъютант сэра Джорджа Кейтора.
— Ах вот оно что… — Джон Ричмонд немного поерзал и сдержанным жестом указал на свободный стул.
Грейсон сел, и его пухлые губы слегка приоткрылись, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Это была открытая, очаровательная, почти профессиональная улыбка. Сунув руку в нагрудный карман, он извлек из него паспорт и положил на стол. Джон открыл его. Паспорт был выдан на имя Нила Грейсона.
— Жуткая фотография, — проговорил Грейсон, пока Джон неторопливо перелистывал странички документа.
Подобная осторожность и предусмотрительность, похоже, вызвали в Грейсоне легкое раздражение, но он старался не подать виду: Никогда ничего не добьешься в жизни, если будешь проявлять при людях свои эмоции. Он сидел и изучал Джона Ричмонда, пытаясь свести воедино уже сложившиеся у него представления об этом человеке — за день до отлета он получил подробный двухчасовой инструктаж относительно его персоны — со своим первым впечатлением от встречи с Ричмондом. Он отметил добротный твидовый костюм, сидевший на его собеседнике столь безукоризненно, что и на манекене смотрелся бы хуже, золотые наручные часы на потертом кожаном ремешке, галстук с монограммой колледжа святой Магдалины, легкие, безупречно начищенные кожаные ботинки и украшенный завитком перстень с печаткой, сверкнувший, когда тот возвращал ему паспорт, а еще внушительный старинный серебряный портсигар, который он достал из кармана и открыл перед Грейсоном.
— Вполне приличная фотография. Вот у меня на паспорте рожа точно как у уголовника, который еще к тому же не отошел после вчерашнего перепоя.
Эти слова были произнесены с такой непринужденностью, что сразу отмели всякий официальный тон. Это была как раз та легкость манер, о которой всегда мечтал Грейсон и которая была так естественна для Ричмонда. Глядя на майора, он сразу мог бы перечислить еще ряд вещей, которые были для того так же естественны, — блестящее образование, влиятельные друзья, положение в обществе. Но он не сомневался, что, имея все эти вещи, Ричмонд даже не отдает себе отчета в их истинной ценности.
— У нас еще есть время, сэр. Хотите кофе?
— Благодарю.
Грейсон подозвал официанта и, обратившись к нему по-испански, заказал кофе. Он даже выразил ему какое-то одобрение, желая показать, насколько хорошо владеет языком. В этот момент он, очевидно, занес Ричмонда в записную книжку своей памяти, как человека, который может быть ему полезен.
Когда они пили кофе, Грейсон сказал:
— Я был в отпуске, и меня срочно вызвали.
— Как вы предполагаете добираться до места?
— Из Лондона я летел вместе с вами, только сидел в первом салоне, и вы меня не заметили. Теперь вот жду рейса на Гибралтар и к вечеру планирую вместе с вами быть на миноносце «Данун».
— Ясно. — Потом, давая понять, что не желает больше говорить на официальную тему здесь, в кафе под открытым небом, Джон поинтересовался:
— Вы знаете Мадрид?
— Совсем плохо.
— Жаль, что у нас мало времени, а то бы могли послоняться по городу, посмотреть «Прадо». Мать частенько таскала меня в этот художественный музей, когда я был мальчишкой. Правда, позже я понял, что не было нужды заставлять.
— Бэнстед говорил, что у вас довольно внушительная коллекция картин.
— Да, это так, я, правда, покупаю больше, чем могу себе позволить. Но все твержу себе, что это своеобразный способ вложения денег… Что ж, буду надеяться, что не прогадаю.
Без тени зависти — Грейсон долго приучал себя к тому, чтобы не поддаваться этому чувству, — он подумал о своей матери.
И она тоже таскала его по всей Европе, но не затем, чтобы показывать музеи и достопримечательности городов, а чтобы закупить очередную порцию материала в каком-нибудь кооперативном магазинчике или доставить готовые платья на дом заказчицам.
Он улыбнулся при этом воспоминании. В сущности, дела у нее шли неплохо, и ей всякий раз удавалось выручить довольно приличную сумму в дополнение к заработку отца. Ее амбиции относительно сына были не менее честолюбивы, нежели его собственные… Образование в оксфордском колледже (хотя, конечно, не таком престижном, как святая Магдалина), потом блистательная карьера в Первом отделе, служба в министерстве по делам колоний и вот теперь — правда, тоже всего лишь как ступень к продвижению наверх — должность личного адъютанта сэра Джорджа Кейтора. Этим он был обязан своему отцу, который всегда учил его быть более чем средним игроком в регби. Предложение сыграть за команду сэра Джорджа Кейтора во время студенческих каникул в Оксфорде не было отвергнуто, и вскоре Кейтор тоже был занесен в «записную книжку» Грейсона как человек, могущий быть полезным…
Вслух он сказал:
— Насколько мне известно, сэр, вы принадлежите к Королевскому Кентскому полку?
— Да. Только я давно уже не имею отношения к строевой службе… С самой войны.
— А я не участвовал в войне. Из-за возраста. Правда, после университета два года прослужил в Колдстримз…
Джон молча кивнул. Ему невольно вспомнились слова Бэнстеда: «Грейсон пробивной малый. Намерен завершить свое восхождение по служебной лестнице никак не ниже чем в парламенте… или в кабинете министров. Возможно, лет эдак через двадцать уже видит себя премьер-министром. Этот парень использует все, за что можно ухватиться». Джон подумал: а вдруг сейчас перед ним и вправду будущий премьер-министр? Ну что ж, удачи ему.
По крайней мере, у него есть хоть какая-то цель…
Где— то зашипел и затрещал громкоговоритель и, наконец отплевавшись, объявил рейс на Гибралтар. Вместе они вышли на ослепляющую белизною каменных плит площадку зала ожидания.
***
Грейсон выбрал место напротив Джона. Некоторое время они перебрасывались отрывочными фразами, потом Джон задремал. В тот день он покинул свой дом в Бенендене в Кенте очень рано, чтобы попасть в лондонский аэровокзал к половине восьмого. Обычно он оставался в городе на ночь, но это задание свалилось на него так неожиданно, а ему еще предстояло сделать кое-какие распоряжения управляющему имением в Сорби-Плейс и экономке. Управляющий поехал с ним, чтобы потом пригнать машину обратно, по дороге они говорили о делах. Такая работа, как эта, могла занять несколько месяцев, но не исключено, что его отсутствие могло затянуться и на пару лет… Ричмонд закрыл глаза, представив себе тот июньский рассвет, туман, клочьями обволакивающий утопающую в зелени деревушку, и темные очертания тисовых деревьев, отчетливо вырисовывающихся на светло-сером камне церковных стен…
Он уезжал и возвращался, а здесь, казалось, ничего не менялось.
Даже он сам. Это была мирная, однообразная в своей безмятежности картина, порой даже навевающая скуку. Быть может, ему не хватало как раз того, что в избытке имел Грейсон, — жгучего стремления, какой-нибудь цели…
Сидя через проход напротив, Нил Грейсон наблюдал за спящим Ричмондом. Могучее телосложение, но ничего лишнего.
Очевидно, майор принадлежал к тому типу людей, которым не нужно все время тренироваться, чтобы поддерживать форму.
Светло-каштановые волосы коротко подстрижены — вне всякого сомнения, подумал Грейсон, рукою самого мистера Трампера с Керзон-стрит, — на висках легкая белизна, которую пока.даже трудно назвать сединой. Грейсон знал, что Ричмонду около сорока. Некоторые мужчины, вступив в этот возраст, достигают наивысшего расцвета, на многие годы сохраняя физическую силу и темперамент. Майор Ричмонд, похоже, вступил в эту пору недавно и собирался сохранить форму надолго. Его лицо заинтересовало Нила. Он всегда подвергал тщательному, всестороннему изучению тех, в ком видел потенциальных противников, или, напротив, людей, способных принести ему пользу.
Это открытое честное лицо принадлежало к лучшему армейскому типу людей — тех, кто привык взвешивать свои поступки. Когда такой человек отдает приказ, он делает это вполне осознанно, не демонстрируя при этом своей власти. Когда они пили кофе в аэропорту, Нил обратил внимание на выражение настороженности во взгляде голубых глаз Ричмонда, когда тот улыбался. Ему показалось, майор относится к той категории людей, которые попали в армию без особой цели, однако нашли там свое призвание. Он отметил про себя также, что этот человек, должно быть, имеет влияние в той среде, где он, Грейсон, собирается вращаться, и что скорее всего Ричмонд консерватор, ибо другого и представить невозможно… Со временем он мог бы воспользоваться дружбой этого человека. Поэтому в своем «дневничке», который постоянно держал в голове на будущее, он отметил, что по возвращении в Англию непременно постарается получить для себя приглашение в Сорби-Плейс.
Он достал из портфеля книгу и улыбнулся при мысли о возможном когда-нибудь посещении Сорби-Плейс. Ричмонд провел в этом имении всю жизнь, а до него в годы правления лейбористов там жила его семья… Подумать только, одна и та же семья на протяжении нескольких столетий обитала в одном и том же доме! Совсем не то что у него, Нила. К тому времени, когда он окончил Оксфорд, его собственная семья сменила уже более двух десятков дешевых меблированных комнат и убогих, обшарпанных домишек. Да, подумал он, хорошее общество предполагает блистательных, выдающихся людей… И тебе, Нил Грейсон, нужно стать таким. Так держать, старина!
Он повертел в руках книгу, разглядывая яркую зелено-желто-синюю обложку. На переднем плане был изображен густой банановый лес, а над ним и над возвышающимся в кольце облаков кратером вулкана — восходящее солнце. Название книги гласило: «Дженет Харкер. Острова Сан-Бородона». Он раскрыл ее. На форзаце небрежной женской рукой было написано:
«Любимому Нилу от любящей Дженет». Прочтя это и состроив гримасу, он достал из кармана перочинный нож и аккуратно вырезал из книги весь листок. Было бы странно, если бы в кабинете губернаторской резиденции лежала книга с подобной надписью. Два года Дженет жила в Порт-Карлосе, собирая материалы для этой книги, а совсем недавно они снова виделись в Лондоне. Издание туристических путеводителей приносило ей немалые деньги, на которые она, как и на свою дружбу, никогда не скупилась. Все это было, конечно, очень мило', но не более того. Ведь если уж говорить о женитьбе, то тут нужно уметь сделать правильный выбор… Уметь выбрать такую женщину, которая способна уничтожить все преграды на твоем пути и распахнуть все двери, в которые ты хочешь войти…
Вырезав из книги форзац, он снова убрал ее в портфель, вовсе не намереваясь читать ее. Он и так знал все, что можно, о крохотной колонии Сан-Бородон, хотя, надо признаться, писательская манера Дженет напоминала ему ее ласки и была наполнена таким же теплом, нежностью и множеством восклицательных знаков.
***
Стояла тихая ночь. На ровную гладь воды падала узкая полоска бледного лунного света. За их спиной постепенно гасли огни Гибралтара. Тишину нарушали лишь обычные звуки рутинной жизни эскадренного миноносца ее величества «Данун», этого крошечного, уединенного островка, затерявшегося сейчас в бескрайних морских просторах. Из кают-компании доносились отдаленные звуки аккордеона, они смешивались со слабым тарахтением мотора и веселым плеском фосфоресцирующей волны, бьющейся о борт корабля.
На мостике капитан-лейтенант Эдвард Берроуз, для друзей просто Тедди Берроуз, говорил:
— Даже и не надейтесь, что вам удастся разобраться в политической подоплеке этого дела. По-моему, эти ребятки, что сидят там, наверху, и сами-то не очень хорошо понимают, что делают. Чаще всего они просто рубят сплеча и умудряются при этом слыть умниками.