Дело в том, что Евгений Александрович заимел детей очень поздно, в тридцать девять и в сорок пять лет. И на то, чтобы стать дедом, его уже не хватило. Он был очень больным человеком, хотя никому этого и не говорил. Если надо помочь с врачом или с путевкой на юг - в этом он принимал активное участие. Но чтобы взять внучку за руку и пойти на елку, этого не было. Один раз я его вытолкала гулять с коляской, и то не обошлось без курьеза. Он шел по двору и коляску тащил за собой. И вдруг услышал: "Гражданин, вы ребенка потеряли!" Он даже не заметил, как сын вывалился из коляски. Он важно шел и наблюдал, как прохожие обращают на него внимание.
   Когда у нас родился Антон, я еще работала, и с ним сидела нянька. Старая женщина, она очень любила Антона и старалась ему во всем угодить. Помню, мы как-то уехали на Дальний Восток, а сын неожиданно захотел пойти в цирк. Нянька перепугалась, но не растерялась - позвонила Никулину. Юрий Владимирович был человеком добрым, он прислал машину с приглашением. А когда родился Николай, я уже не работала. Жени почти не было дома, а если и появлялся, то это был уже третий ребенок и, пожалуй, самый сложный и капризный. Я становилась и секретарем, и диспетчером, и курьером..."
   Евгений Моргунов без работы не оставался до последнего дня. Каждый год он снимался, хотя качество большинства фильмов оставляло желать лучшего. В начале девяностых зрители увидели любимого артиста в картинах "Действуй, Маня", "Болотная street, или Средство против секса", "Господа артисты", "Бабник-2", "Новый Одеон", "Имперские сокровища моего дедушки", "Бульварный роман", "Выстрел в гробу" и "Бравые парни". Там он появлялся, порой в крошечных ролях, и снова, как и в начале своей карьеры, не очень-то влиял на сюжет. Два последних фильма, в которых Евгений Моргунов сыграл главные роли, вовсе делались непрофессионалами. Может, задумки были и неплохими, но результаты ошеломляли бездарностью, пошлостью и низким качеством работы режиссеров, операторов, художников, композиторов - короче, это было не кино, а любительское видео. Многие великолепные актеры тогда попросту зареклись сниматься, потому что шлейф бездарности переходил и на них. Но вскоре все утряслось. Откровенную халтуру сменили хорошие фильмы, зрители стали возвращаться в кинотеатры. И пусть количество новых картин резко упало, зато качество их возросло. Евгению Моргунову нашлось место и здесь. Режиссер Ершов снял по сценарию Брагинского фильм "Райское яблочко", в котором семидесятилетний актер сыграл свою последнюю роль...
   "Я давно за него боялась,- рассказывает Наталья Моргунова.- Очень давно его жизнь висела на волоске. Ведь диабет постепенно разрушал все: и сердце, и легкие, и ноги. А он в очередной раз сбежит из больницы, сядет за стол и балагурит, балагурит, балагурит - все! "Я здоров и жизнь прекрасна!" Поэтому, когда его парализовало, он откровенно удивился: "А почему?.." Он не понимал и до последнего не верил, что это с ним произошло. И ведь никто даже не подозревал, как ему было тяжело. Он никогда не показывал вида и все хорохорился. Выходит из дома, а я наблюдаю в окошко: вот он идет к гаражу, два шага сделает и останавливается - смотрит по сторонам, якобы рассматривает двор. Еще два шага сделает и смотрит на небо. А на самом деле эти два шага ему давались с большим трудом. Мы с ним даже на носках разрезали все резинки, потому что они причиняли ему адскую боль.
   Он стал грубее, озлобленнее. Последние три года это был даже не он. Я постоянно боялась, чтобы он не сказал чего лишнего, поэтому категорически отговаривала его давать интервью. Иначе в прессе появлялись такие откровения Моргунова, что я просто хваталась за голову. Он мог разойтись так, что мало не покажется, мог страшно сгустить краски, хотя в жизни так не думал. Это была уже болезнь.
   С самого начала меня подкупило в Евгении Александровиче его поразительное жизнелюбие. С ним, конечно, было трудно, с его тяжелым характером надо было мириться, но вместе с тем он с легкостью мог тебя поднять и понести по жизни дальше. Он никогда не показывал, что переживает, не в его характере было жаловаться. Со временем он сам вжился в имидж, что он очень легко идет по жизни. Он давал понять, что ему достаточно любви зрителей, и больше ничего не надо. Если бы он привык к борьбе, если бы жизнь его постоянно клевала, закаляла, он был бы готов к тому страшному удару, который случился с нами в 1998 году, когда погиб Николай. Это срубило его под корень: "Как так? Моя надежда! Мой любимый сын! Какая несправедливость неба! Какое право Он имел отнять у меня сына? За что?.." Ему каждый день хотелось убежать из дома, чтобы не сидеть в этих стенах, чтобы не видеть моей окаменелости. Он бежал на люди, где продолжал играть свою роль. Внешне он не сдавался, строил планы. А физически был окончательно подрублен..."
   Евгений Александрович Моргунов скончался 25 июня 1999 года. На следующий день умерла его однокурсница Муза Крепкогорская. В тот же год мы потеряли многих замечательных актеров, среди которых был и блистательный Шурик - Александр Демьяненко. Когда уходят любимые артисты, с которыми прожиты счастливые минуты в кинозале или у телеэкрана, становится особенно грустно. Они нас веселили, облагораживали, они вселяли в нас надежду.
   Трудно сказать, был ли счастлив Евгений Моргунов в своей профессии. Такими мыслями он не делился ни с кем. Счастливы были зрители, которые набивались в душные кинотеатры, чтобы от души посмеяться над приключениями трех незадачливых жуликов. Счастливы были домоседы, которые неизменно включали телевизор, если видели в программе кинокомедии Гайдая. Я не раз наблюдал счастливые лица в зале Театра киноактера, когда на сцену выходил Евгений Моргунов и исполнял что-то типа комических куплетов, а потом, в антракте, зрители выстраивались в длиннющую очередь, чтобы сфотографироваться на память с любимым артистом. Дарить улыбку, смешить, радовать одним своим появлением - это редкий талант. И, наверное, счастье.
   P.S. Из интервью с Евгением Моргуновым.
   "Я никогда ничего не коллекционировал. Цель не оправдывает средств, как я считаю. Самое главное, что надо делать в жизни,- это наблюдать. То есть не надо быть следователем, а просто - наблюдать, познавать и отбирать все самое необходимое. А потом беречь. "Застегивать", как каждый день вы застегиваете пуговицы - на будущее, для красоты. Это необходимо. А сейчас единственное, о чем я хочу думать,- о своем здоровье. Видимо, истрепал я свой организм за эти семьдесят лет. Если у вас есть семьи: жены, дети, внуки, близкие люди, которых вы любите, вы должны думать о своем здоровье. Я смотрю на них, оглядываюсь и думаю: может быть, есть надежда, что когда-нибудь я буду веселее. Ведь, несмотря ни на что, жизнь прекрасна!.."
   Кира Крейлис-Петрова
   КЛОУНЕССА С ФАМИЛИЕЙ УГОЛОВНИЦЫ
   Она клоунесса, и всем своим видом соответствует этому редкому, уникальному типу актерской индивидуальности - невысокая, кругленькая, с маленькими веселыми глазками, нос картошкой. Кира Крейлис-Петрова и в жизни весьма озорная женщина, несмотря на то, что работает в Императорском академическом Александринском театре. Конечно, это не совсем ее театр. Здесь особо не раздурачишься. Но Крейлис-Петрова понимает, что быть острохарактерной актрисой сложно, а порой и трагично. Востребованность на соответствующие роли в театре и кино крайне мала. Поэтому Кира Александровна не устает фантазировать на творческих вечерах и актерских посиделках, в видеоклипах и телепередачах.
   В год двухсотлетия Пушкина она сыграла в антрепризном спектакле "О вы, которые любили" Надежду Дурову, знаменитую "кавалериста-девицу". В отличие от остальных четырех участниц действия, она не находилась все время на сцене, а появлялась там набегами. Но как же это было смешно! Как реагировал на нее зал, и аплодисменты порой возникали только при одном ее появлении, авансом,- от актрисы ждали очередного "гэга".
   В кино Крейлис-Петрова сыграла Улиту в "Лесе", маму в ленте "Влюблен по собственному желанию", уморительную тещу в комедии "Окно в Париж", регулярно появлялась в компании таких же хулиганов-клоунов в телепередаче Юрия Мамина "Хамелеон". Потенциал у актрисы настолько огромен, что ей нестерпимо тесно в тех маленьких рамках, в которых она находится волею судьбы. Для нее, конечно, надо писать, ставить. Она может многое.
   - Кира Александровна, давайте начнем беседу с вашей фамилии. Согласитесь, эту тему трудно обойти.
   - Фамилия моя, действительно, странная, но это не от меня зависит. Сначала я была просто Петровой, а Крейлис - это фамилия моего мужа Якова Яковлевича. Он латыш. В переводе его фамилия звучит как Левшин. У нас из-за нее была масса неприятностей. Во-первых, меня всегда переспрашивают: "Как-как? Крейсер? Прелесть?" Я уже порой отмахиваюсь: "Пишите как хотите!" Помню, на Сахалине, когда мы поженились, начальник милиции - такой дурак был страшный - спрашивает: "А чего это у вас двойная фамилия? У нас только уголовники с двойной фамилией бывают!" Я удивилась: "Как же,- говорю,- у нас артистка в театре есть Корчагина-Александровская. Она явно не уголовник..."
   - А что вы, простите, делали на Сахалине?
   - На Сахалин я попала, можно сказать, по несчастью. Я окончила школу-студию МХАТ в Москве, но в столице не осталась, хотя Попов предлагал мне прийти к нему в Театр Советской армии. Но я, честно говоря, не любила Москву и рвалась только в Питер. Но тут я оказалась без работы. Показывалась во многие театры и, кстати, в Александринку. Все здесь были в восторге, кричали: "Все в порядке, берем!" Толубеев ходил со мной за руку. Но все так тянулось и тянулось, меня все не оформляли и не оформляли, говорили: "Жди места" - и я ждала. Сидела на маминой шее. И однажды по какой-то случайности я решилась поехать на Сахалин. И поехала. Заодно поехал и мой будущий муж. Он закончил Ленинградский театральный институт, учился на одном курсе с Алисой Фрейндлих. Нас познакомили перед поездкой. В дороге мы подружились, влюбились друг в друга, поженились и уже на Сахалине сыграли свадьбу в домике, где жил когда-то Чехов.
   - Потрясающе! Наверное, остров никогда не видел такой веселой свадьбы?
   - Да уж. Накупили водки, набрали сахалинской селедки и собрали всю труппу. Это было 21 октября 1951 года. Муж нигде не смог тогда найти цветов. Представляете: сейчас в любое время года в любом городе можно купить букет, а тогда это оказалось невозможным. Так вот, пошли мы в ЗАГС, и по дороге я вдруг задумалась, даже остановилась: "Что же мы с тобой делаем? Это же на всю жизнь!" Он даже обиделся.
   Потом было застолье. Тост за тостом: за Ленинград, за театр, за счастье молодых... И Яков Яковлевич напился. Первый и последний раз в жизни! Он так боялся, что всем не хватит закуски, что сам ничего не ел.
   - Получается, что между вами возникла любовь с первого взгляда?
   - Так оно и есть. Мы же были знакомы всего-то полмесяца. Сначала наша труппа ездила по материку, и мы уже во всех гостиницах заявляли, что являемся мужем и женой. Нас селили вместе, и спали мы "валетиком", потому что воспитаны были одинаково правильно. А на Сахалине твердо решили пожениться. Он даже написал моей маме: "Прошу руки Вашей дочери..." В ответ получили кипу телеграмм - все наши родственники и друзья в Ленинграде обалдели. Время показало, что семью можно создать и так.
   Мой муж был сыном очень богатого человека, у которого имелись свои фабрики, заводы, дома, в парке при имении гуляли газели, прислуживали гувернантки. Советская власть все это отобрала. Маму и двоих сыновей бросили в теплушку и отправили в Сибирь. Якову тогда лет десять было. Жизнь ему спасла мать, если здесь уместно такое выражение. Она по дороге заболела дизентерией, и ее вместе с детьми оставили в городке Игарке, а остальных погнали дальше, где они все и сгинули. Мама умирала в больнице, а дети работали: Якову пришлось побыть и дворником, и ассенизатором, и гримером в театре. Перед смертью мама сообщила детям, что в Риге в их старом шкафу есть потайной ящичек, где спрятаны золотые монеты. Когда братьев реабилитировали и они вернулись на родину, то нашли эти монеты. Благодаря им какое-то время они смогли продержаться. Яков получил образование, работал директором школы, участвовал в самодеятельности, потом закончил театральный институт. Ему помешали реализоваться в актерской профессии две вещи. Во-первых, акцент. А во-вторых, внешне он подходил для амплуа героя: фигуру, рост и лицо героя он сохранил до сих пор. Но внутренне он был характерным актером. Вот это несоответствие ему вредило. В результате он ушел на телевидение, где всю жизнь проработал режиссером.
   - А ваш выбор театрального училища был не случаен?
   - Ох, не знаю. По-моему, все в моей жизни было случайным. Я училась в музыкальном училище по классу скрипки у знаменитого педагога Ландау Магды Владимировны, она была ученицей профессора Ауэра. Я, между прочим, подавала большие надежды. Моя педагог говорила: "У тебя превосходный звук, занимайся, больше работай!" А я, конечно, была безумно ленивой, ничего не делала. Уж она меня и смычком била, и нотами лупила, но ничего не могла со мной поделать. Я постоянно придумывала всякие уважительные причины, почему не занималась. Короче говоря, так это все и тянулась бы дальше. Но однажды я шла по Невскому и увидела объявление о наборе в Московскую школу-студию МХАТа. Я заинтересовалась. Пришла. На предварительном прослушивании меня попросили что-нибудь почитать. Я прочла монолог Липочки. Мне говорят: "Знаешь что, меняй репертуар. Никакой Липочки тебе не надо, возьми Чехова". Я пришла домой и выучила рассказ Чехова "Последняя могиканша".
   - То есть вы решили, что карьера актрисы вам больше подходит, чем бесконечные гаммы?
   - Знаете, если копать глубже, то актрисой я себя чувствовала уже лет с четырех-пяти. Я постоянно всех смешила, и даже помню, во время блокады - я в классе третьем была - сидели мы в подвале школы, была страшная бомбежка, все рушилось, гремело, бомбы выли, и вдруг совсем маленькие детишки стали от страха плакать. Не знаю, как я сообразила, но я взяла и намазала сажей под носом нечто вроде маленьких усиков, причесалась под Гитлера и стала его изображать. Даже частушку спела: "Бомбы сыплят, как горох, чтобы Гитлер скоро сдох..." - что-то такое. Как клоун. И все стали хохотать и забыли про эти взрывы, из-за которых школа могла рухнуть прямо на нас.
   - Вы легко поступили?
   - О, это целая история. Мне было очень страшно, потому что вокруг меня ходило безумное количество очаровательных девушек, в чудесных платьях, с волшебными прическами... Я, конечно, выглядела ужасно на их фоне, как гадкий утенок, в платье с заплаткой. Бедной была, и еще от этого чувствовала себя крайне неловко. Короче говоря, болталась-болталась, а потом увидела, что все начали подслушивать, как проходит экзамен, хотя председатель приемной комиссии Скрябин запретил это делать. И как так получилось, что я оказалась у самых дверей? Увлеклась. И вдруг поднимаю глаза - а передо мной стоит сам Скрябин. И больше никого вокруг. "Вы что здесь делаете?" - "Я подслушиваю..." Боже мой! Как он закричит: "Вон отсюда! Вон! Чтобы вас здесь не было! Нам не нужны такие!.." Я помню, такой был ужас, такое горе! Я вышла на улицу, пришла домой, мама, посмотрев на меня, решила, что я провалилась и только на утро решила все у меня выяснить. "Мама, так и так" - все ей рассказала. "Да ты что, так просто отказалась от всего? Немедленно возвращайся туда! Немедленно! Вот когда ты завалишься, тогда можешь плакать..."
   - И вы решились?
   - Да. Превозмогая дикий страх я оказалась-таки перед комиссией. За столом сидят народные артисты, среди которых я сразу узнала Блинникова. Жара была утомительная, они все так устали. Смотрю - Скрябин что-то нашептывает рядом сидящим, явно на меня жалуется. "Что вы будете читать?" "Ворону и Лисицу" - дрожащим голосом сказала я и услышала тяжкий вздох всей комиссии - они, наверное, так от этой басни устали, что слышать больше не могли. Но это меня и спасло. Я вдруг так рассердилась, я так разозлилась: "Сидите тут, на все вам наплевать! Вы уже все артисты, на сцене играете, в кино снимаетесь, а я!.." Вот, примерно, с такими мыслями я и грянула: "Вороне где-то Бог послал кусочек сыра..." Не знаю, как я выглядела со стороны, но все члены комиссии вдруг проснулись, с любопытством стали меня рассматривать, переговариваться, а потом и хохотать. Это был такой успех наверное, первый и последний в моей жизни. Я вдохновилась. "А еще что почитаете?" Думаю, надо как-то понеожиданнее... Не стала объявлять Чехова, а прямо сразу повернулась к Блинникову и начала: "Ах ты, лысая образина!.." Блинников захохотал и даже стал подыгрывать. Вот так я выступила.
   А потом стали вызывать по одному всех этих девочек-мальчиков, я уже совсем зачахла, и вдруг попросили зайти меня. "Мы тебя принимаем в Школу-студию МХАТа". Какое это было счастье!
   - Вот уж, наверное, чего никак не ожидали ваши "соперницы"!
   - Но самое невероятное, что в итоге взяли только пятерых мальчишек и меня. Из всего Ленинграда! Все отвергнутые девушки изучали меня самым тщательным образом - какого черта ее взяли?! Такую замухрышку!
   Это были счастливейшие годы моей жизни! Как было здорово учиться у блистательных мхатовских мастеров! Как было весело и интересно. С этого дня началась совсем другая жизнь, потому что до этого были сплошные несчастья, блокада, отец ушел, бедность. Началась другая полоса. И до сих пор тьфу-тьфу-тьфу! - она продолжается. У меня чудесный муж. Если бы вы с ним познакомились, то влюбились бы сразу. Так что и Крейлис принес мне счастье.
   - Вы понимаете, что волей-неволей вы смешите людей, что вы яркая комедийная актриса, причем с детства? Ваша судьба - всегда смешить.
   - Я совершенно с вами согласна. Это, действительно, судьба. Помню, маленькая была, собралась на каток и надела на себя юбку старшей сестры. А когда привязывала коньки, попой повернулась к печурке и, конечно же, юбку прожгла. Да не заметила. И вот катаюсь, а все на меня обращают внимание, да еще и сзади целая ватага пристроилась. "Вот ведь,- думаю,- какая я красивая, талантливая! Все мною любуются..." И вдруг слышу: "Эй, у тебя на заднице дыра!"
   - И часто вы попадаете в такие комические ситуации?
   - Ой, постоянно. На экзамене по сценографии мы должны были исполнять танцы разных народов. При этом костюмы между выходами надо было менять быстро-быстро, чтобы не утомлять комиссию и зрителей. Помню, перед казахским танцем я скинула юбку, надела тюбетейку с пером и понеслась на сцену. Вышло нас шесть девушек - а в зале хохот. Мы и рады: вот как нас принимают! Садимся в кружок и начинаем якобы "молотить рожь"... И тут я замечаю, что вокруг всех девушек образовались красочные круги из юбок, а вокруг меня - нет. О ужас! Я забыла надеть юбку! Весь зал замер: "Сейчас она с позором убежит". Но я это просекла и гордо "домолотила рожь" до конца.
   Почему-то бытует мнение, что все комики - мрачные люди в жизни. Я совершенно не такая. Я очень люблю смешить. На тех же застольях я лезу везде, меня не унять. Очень люблю смеяться - видите какие у меня глубокие морщины около рта? Это от хохота. Я и людей таких же люблю.
   - Будучи студенткой вы тоже смешили окружающих?
   - Вот тут все оказалось сложнее. Я еще не успела приехать в Москву, как уже поползли слухи, что взяли какую-то невероятно смешную студентку. Говорят, из Ленинграда даже телеграмма пришла: "Везем жемчужину смеха". И все ждали от меня чего-то необыкновенного, что я войду и все упадут. А меня, как человека эмоционального - что со мной тогда случилось, не знаю в тот период взволновала тема войны. Почему? То ли фильм какой посмотрела, то ли книгу прочла, то ли была потрясена стихотворением Симонова "Убей его", но сейчас я вспоминаю об этом с ужасом. Когда меня попросили что-нибудь прочесть и заранее стали улыбаться, я вдруг встала и начала: "Если дорог тебе твой дом, где ты русским выкормлен был..." И потом как закричу: "Убей его!" Все обалдели. "Ничего себе - комедийная артистка!"
   Но в целом первый курс прошел замечательно. На экзамене мы делали очень смешной этюд с Петей Фоменко - он давал мне деньги в долг, а потом приходил их требовать обратно. Хохотали! На экзамене по манерам я изображала великую певицу, а он профессора, и мы должны были показать, как эти люди должны садиться, как ходить, как есть. Петя был тогда безумно смешным молодым человеком. А где-то на втором курсе меня спросили: "Что ты хочешь играть на экзамене?" Куда меня тогда тянуло - не знаю. Можно сказать, я всю карьеру себе испортила. "Я хочу сыграть мать семейства! Благородную женщину!.." И мне дали что-то из Шолохова. Я напудрила себе голову, чтобы казаться седой, и рыдала-плакала над каким-то трупом. Конечно, кроме хохота, не вызвала никаких эмоций. На одном из самых последних экзаменов я снова играла мамашу - на этот раз Бальзаминову. Так что я в Школе-студии МХАТа не раскрылась как актриса. Все время играла что-то скучное, а не то, что даровано мне Богом,- не гротеск и не каскад. Да и сейчас я не раскрыта. Могла бы стать хорошей клоунессой, но уже поздно. В театре я работаю прекрасном, очень его люблю, люблю все свои роли, но я все равно не на своем месте. Мне бы в Театр сатиры, в Театр комедии.
   - С какого года вы в Александринке?
   - Ну, будем считать, с 80-го. Закончив московский институт, в Ленинграде я была, конечно, дамой неизвестной. Я показывалась во многие театры. Это было ужасно. Игорь Владимиров как-то мне сказал: "Знаешь, деточка, приходи ко мне лет через... тридцать. Ты будешь Корчагиной-Александровской. Я тебе это предсказываю. И вот тогда ты мне будешь нужна. А сейчас у меня нет для тебя ролей".
   Ну, он был прав. Кому нужна характерная девица? Ролей таких, действительно, почти нет.
   - Ну и как сейчас вы себя чувствуете? Корчагиной-Александровской?
   - Ой, нет. Я слишком скромный человек. Я себя никем и ничем не чувствую. И даже эта штука, которую вы мне подставили под нос, меня крайне смущает, вот я и несу всякую чушь. Я была и останусь самой собой. Так что нет у меня таких поползновений.
   - После долгих скитаний вы оказались в Театре юного зрителя. Как принял вас легендарный ленинградский ТЮЗ?
   - Прекрасно. Члены худсовета были все молодые, талантливые, без всякой заносчивости и напыщенности, смеялись, реагировали, в конце даже обняли меня. Так что они приняли меня довольно сердечно и взяли к себе в театр. Но потом эти семнадцать лет прошли... Не то что в пустую... Ну там же ролей совсем не было. Я, конечно, с удовольствием и пень играла, и ворону, но росла-то я мало. Что там сыграешь? Просто любишь театр, любишь коллектив.
   - А первый опыт работы в кино вы помните?
   - Первый опыт помню. Неудачный опыт. Начинали снимать фильм "Свадьба в Малиновке". Меня пригласили на Горпину Дормидонтовну. Это была моя прямая роль! Танцевать, петь, "Битте-дритте, фрау мадам!.." Я была так счастлива! Меня нарядили, я вроде всем понравилась, все хорошо. И в этот момент в Ленинграде появилась знаменитая Зоя Федорова. Конечно, они ее взяли. В общем, я не могу сказать, что мне в кино везет. Я и там не сыграла ничего путевого. Да что я, Раневскую вон не снимали! Уж как ее могли использовать. Так и идут эпизодики, эпизодики, эпизодики. Я и не обижаюсь, потому что понимаю, что ничего и не будет. Для этого надо своего режиссера иметь.
   Я тут недавно участвовала в новогодней елке, играла, естественно Бабу-Ягу. И за два дня до генеральной репетиции композитор Амосов принес нам песни - целые арии! Мы их должны были записать на пленку, потому что живьем это спеть было бы невозможно. Это была настоящая современная музыка, всякие хип-хопы и так далее. Мы пришли в тон-студию, стали записывать, и я поняла, какой это кайф! Когда я надела эти наушники и почувствовала себя Аллой Пугачевой, я пришла в такой восторг! Я вложила всю душу! Это было изумительно! Такой потенциал в себе ощущаешь! И вот что я хочу сказать теперь есть всякие конкурсы для молодых актеров, их снимают на телевидении, их видят. А у нас ничего этого не было. Мы никого не интересовали. Мы жили, как трава: есть у тебя пробивная сила - пробьешься. Нет - зачахнешь. У меня никогда ее не было. Люблю работу - и все.
   - А вы не пробовали создать что-то свое: моноспектакль, например, концертную программу, телепередачу?
   - Я написала пьесу. В свое время мне попался на глаза очерк о доме престарелых. Меня поразила страшная жизнь его обитателей. Я взяла за основу эту статью и написала пьесу "Где мое место?". Ее героями стали одни женщины: бывшая артистка, крестьянка, коммунистка, уголовница, медсестра... И эту пьесу мы поставили у себя на малой сцене под названием "Под звуки оркестра". Все плакали, насколько получился трогательный и страшный спектакль. Наш тогдашний руководитель Игорь Горбачев дал согласие о переводе спектакля на большую сцену, но не сразу. В ту пору как раз и на экране, и в театрах, и в прессе вовсю вскрывались наши социальные раны, подымались нерешенные проблемы общества, отовсюду перла чернуха, и именно на тот момент появление нашей пьесы было бы очень своевременным и актуальным. Но Горбачев тянул. И когда все пресытились и устали, под финал этой вакханалии появились мы. Тут же раздались голоса: "Ну вот опять!.. Зачем же вновь теребить старые раны?" Отыграли несколько спектаклей, и все кончилось. Те, кто видел "Под звуки оркестра", потом говорили, что наши актрисы сыграли там свои лучшие роли. Я думаю, что это правда. Ведь для женщин в драматургии всегда мало места, актрисы испокон века скучают по работе.
   Пьесу потом увезли в Москву - ее попросила для себя Лидия Смирнова. Но и ей не удалось пробиться с этой темой. "Волна прошла, такое уже не модно",- сказали ей.
   - А какую роль в своей пьесе вы отвели себе?