Страница:
Капков Сергей
Эти разные, разные лица
Сергей Капков
Эти разные, разные лица
(30 историй жизни известных и неизвестных актеров)
Герои этой книги - актеры, на самом деле известные всем. Даже если вы не вспомните их фамилий, их лица сами напомнят любимые фильмы, эпизоды и фразы, ставшие крылатыми.
Почему именно они стали героями этого сборника? Потому что они симпатичны автору, потому что их пока еще помнят зрители. Потому что о них практически никто никогда не писал, а завтра не напишет и подавно. Время уходит, а вместе с ним уходят и люди, близко их знавшие.
Еще почему выбраны именно эти актеры - их судьбы наиболее полно отражают уходящую эпоху, весь ХХ век, принесший России много радостей и горя. Это и дореволюционный быт, и разгулье НЭПа, и сталинские репрессии, и фронтовые дороги, и тяготы эвакуации, и хрущевская "оттепель", и "железный занавес", и эмиграция, любовь и предательство, звездные лавры и тяжкое забвение, творческие метания и крушения надежд, и, конечно же, вся история отечественного кинематографа - от наивных немых зарисовок до "оскаровских" лауреатов последних лет. А еще Эйзенштейн, Есенин, Протазанов, Мейерхольд, Шолохов, Каплер, Ромм, Щукин, Орлова, Берсенев, Акимов, Козловский, Раневская, Бирман, Гайдай - их тоже можно назвать героями книги, ибо их участие в судьбах основных персонажей весьма велико.
Книга создана при участии и поддержке Госфильмофонда России.
Сергей КАПКОВ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Еще молодой, но уже известный журналист Сергей Капков написал удивительную книгу.
Нынешний книжный рынок непрерывно насыщается вымученными "разговорами", интимными биографиями и "записками" звезд - бывших и нынешних - театра, кино и эстрады. Собственно, кажется, что Райкин, Раневская или Высоцкий и существовали только затем, чтобы их можно было видеть через замочную скважину, надеясь узнать что-то новое, сенсационное. И это понятно. Ибо долгое время вообще ничего личного в биографиях сообщать не полагалось. Хотя профессия актера - публичная, и вообще каждый человек сам определяет меру своей открытости. Брижит Бардо с журналистами судилась, Олег Меньшиков ведет чрезвычайно закрытый от посторонних глаз образ жизни и т.д.
Тем, кто решит, что очерки, портреты, интервью, собранные в книге Сергея Капкова,- из этого ряда интимных жизнеописаний, можно посоветовать перенастроить зрение, вкус и слух. Ибо, как бы откровенны порой ни были ее герои, они говорят о другом: о доли своей, о тех драгоценных подробностях бытия, которые труднее всего запоминаются и быстрее всего уходят. Но именно из них состоит эпоха. Просто этим людям все еще не было дано слова: самообнажение в России пока еще - публичный жест.
А люди, о которых рассказано,- известные и не очень, все еще знаменитые и полузабытые, абсолютно неизвестные (сегодня) и как бы "примелькавшиеся" на экране, но неведомые (точнее, неоткрытые),- это, прежде всего, Господа Артисты, со множеством ролей, индивидуальными характерами и судьбами. Кому-то коллеги знали цену, кому-то нет. Но здесь собранные вместе их портреты, интервью с ними, записанные с их слов рассказы дают невероятное по своей полноте, глубине и своеобразию ощущение пространства жизни, которая была и - благодаря автору - есть, не ушла в небытие и не стала в то же время достоянием вездесущего "бульвара".
Сам Сергей Капков, делавший в свое время тонкие и умные передачи на "Эхе Москвы", а теперь работающий на НТВ, обладает, среди многих других талантов, совершенно особенным искусством слушать и рассказывать, передавая неповторимые голоса собеседников. Казалось бы, это само собой разумеется азы профессии. Да только не каждому расскажут, не всякого допустят к себе собеседники автора - люди пожилые, несмотря на одиночество старости, часто недоверчивые и вообще нелегкие. Капков и не делает из них ангелов, но благодаря ему происходит не привычное нам "преодоление немоты", а буквально начинает говорить тот мир, который был рядом, но его, действительно, не слышали и не замечали.
Еще одна особенность книги в том, что для каждого портрета, каждой новеллы найден свой способ рассказа, своя интонация, подчиненная ритму живой речи. Со многими героями этой книги автор был очень близок, и ему удалось донести это ощущение с безукоризненным тактом и даже, я бы сказал, щепетильностью, виртуозно переданной чуть стилизованным под старину слогом.
И этим же слогом, отличающимся, естественно, от колоритной и всегда своеобразной "прямой речи" своих героев, Сергей Капков, "не ведая гнева", но всегда с состраданием и пониманием говорит вещи поразительные. Его труд отвечает на все рыночные легковесные почеркушки с такой ответственностью за слово, что все становится на свои места. Читаешь один портрет за другим, и постепенно рождается картина совершенно фантастическая, одна судьба страшнее другой. Автор и не прячет своей точки зрения, не растворяется в "голосах эпохи". Он спокойно, как и подобает летописцу, дает представление о том, о чем когда-то раз и навсегда сказала Ахматова:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего.
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем,
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
Эти стихи были написаны в 1915 году. С тех пор мало что изменилось. Просто еще не перевелись честные, умные и талантливые люди, умеющие возвращать утраченное. Хотя бы и с горечью потерь человеческих.
Завидую читателю, который откроет эту книгу впервые.
Андрей Шемякин, киновед
Глава 1
ВЫЧИСЛИТЬ ПУТЬ ЗВЕЗДЫ...
Слово "кинозвезда" вошло в нашу речь сравнительно недавно. Теперь мы называем так всех подряд, и достойных и недостойных. Если актер успешно снялся в телесериале и о нем написал популярный глянцевый журнал - считай, родилась новая звезда.
В советском кино были кумиры, и было их совсем немного. Их судьбы сложились по-разному, поэтому сегодня далеко не каждый сможет назвать всех тех, кого боготворили зрители 60-70, а то и 80 лет назад.
В первой главе этой книги представлены четыре человека, которых именно в те годы называли кумирами. Со временем их звездный свет потускнел, но роли не забылись и не потеряли значимости в истории отечественного кинематографа.
Валентина Токарская была самой яркой актрисой довоенной Москвы, героиней протазановской комедии "Марионетки". Она блистала на сцене мюзик-холла и разъезжала в собственном авто. Фашистский плен и сталинские лагеря поломали всю ее жизнь.
Андрей Файт - один из немногих актеров, сумевших преодолеть барьер звукового кино и поработать с самыми великими советскими кинорежиссерами. Его знали все, но власти не дали ему ничего - Файт играл исключительно отрицательных героев.
Евгения Мельникова тоже начинала в немом кино, но славу ей принесли первые же роли в звуковых фильмах: в "Летчиках" она сыграла Галю Быстрову, а в "Цирке" - боевую Раечку. Поклонников у актрисы было не меньше, чем у Любови Орловой. Перед Мельниковой встал выбор - либо семья, либо карьера. Она выбрала семью.
Петр Репнин, любимый ученик и помощник Мейерхольда, был кумиром 20-х. Он не только снимался, но и снимал сам и даже писал киносценарии. Роль Мули в "Подкидыше" стала его последним успехом. Удача отвернулась от него, но преподнесла самый приятный сюрприз всей жизни...
Валентина Токарская
НЕУВЯДАЕМАЯ
В Московском академическом театре сатиры идет спектакль-концерт "Молчи, грусть, молчи!". На сцене - Александр Ширвиндт. Он объявляет: "Тридцатые годы. На этих подмостках существует Московский государственный мюзик-холл. Очаровательное, неповторимое, обаятельное время. Свидетельница этого периода жизни нашей сцены - актриса нашего театра Валентина Георгиевна Токарская. Мы так всуе произносим иногда имена, фамилии, а возникает целая легенда - Валентина Токарская, героиня знаменитой протазановской кинокомедии "Марионетки"... Валентина Токарская - звезда Московского мюзик-холла тридцатых годов..."
На сцену в сопровождении самого пластичного актера театра сатиры Юрия Васильева выходит ОНА, и каждый зритель, сидящий в зале в тот момент, верит, что перед ним - настоящая Звезда, настоящая Примадонна тех далеких лет. Сколько в ней женственности! Сколько кокетства! Сколько величия!
Пока на дворе - 1990 год. Валентину Токарскую уже почти никто не помнит, и еще почти никто не знает, как бы парадоксально это не звучало. Новый виток ее славы впереди.
За этой женщиной стоит история отечественного театра, история Москвы. В 30-е годы Токарская была популярнейшей актрисой столицы, ее считали самой красивой и чуть ли не самой богатой женщиной города. У нее был собственный автомобиль, толпы поклонников, она выступала с джазовыми оркестрами на различных сценах, по всей Москве были развешаны афиши кинокомедии "Марионетки" с портретом именно Токарской, несмотря на участие в фильме Кторова, Мартинсона, Климова, Радина, Жарова.
Мюзик-холл, Театр сатиры, война, фронтовая бригада, плен, следом репрессия, возвращение домой лишь в 53-м. Снова - Театр сатиры. И вот она перед нами. Элегантная, грациозная, уставшая от жизни.
- Между прочим, скоро будет семьдесят два года, как я на сцене. Почему-то все это пропускают мимо ушей, не понимая, что это за цифра,начинает наш первый разговор Токарская.
- Валентина Георгиевна, а с чего началась ваша творческая жизнь?
- Она началась с того, что меня мама родила и не стала кормить грудью. И мне наняли кормилицу, у которой было очень хорошее молоко, какого сейчас не делают. Поэтому я так долго живу.
- Это было уже начало творческой жизни?
- Именно творческой! - Смеется.
- Вы коренная москвичка?
- Нет. Родилась я в Одессе. Мой папа был актером, он возил нас из города в город. Училась я в Киеве в Фундуклеевской гимназии, основанной императрицей Марией Федоровной. Она к нам иногда приезжала, и я запомнила ее лицо, красивое, но "неживое" - оно было все покрыто специальной эмалью, из-за чего императрица даже улыбнуться не могла. А я на балах читала "Не образумлюсь, виноват..." в семилетнем возрасте. Нас выводили на встречу с ней в рекриационный зал, правда, не всех. Только тех, кто по блату. Я как раз была блатной, так как не хотела и не любила учиться и со мной занималась сестра нашей классной дамы. А классная дама сама отбирала учениц, которые пойдут приветствовать царицу,- каждой отводилось место, где кто будет стоять, делать реверанс, и я благодаря ее сестре всегда была среди избранных.
- А ваша мама работала?
- Нет, она никогда не работала, поэтому мне пришлось с тринадцати лет зарабатывать. Я в балетной школе училась, и впервые вышла на сцену в балетной массовочке в опере. Где-то сзади, как бы у воды, я выбегала, пробегала через сцену, но ужасно волновалась. Мне казалось, что весь зал смотрит только на меня. А потом я уже стала солисткой балета и танцевала в кино, чтобы заработать какие-то деньги. Была гражданская война, и надо было просто питаться. В Киеве мы меняли вещи, потому что их было много, а денег мы не хранили. Ездили в деревню, ведь в то время деревня была богатой и там брали все, вплоть до рояля. Мы сдавали вещи и взамен получали муку, сало, пшено. Сейчас меня спрашивают: "Вот вы долго живете, а приходилось ли вам переживать такое голодное время, как сейчас, в начале 90-х?" Я говорю: "Приходилось переживать чуть-чуть похуже". Потому что тогда был настоящий голод, когда сосало под ложечкой. Второй раз мне выпало такое же испытание во время войны, когда я попала в плен.
- Какими были сценические площадки тех лет, что они из себя представляли?
- Я привыкла видеть только своего папу, а он играл в театре миниатюр. Это были одноактные комедии, оперетта и сольные выступления - то есть балетная пара, куплетист какой-нибудь с гитарой или без, цыганские романсы. Вот такого сорта был театр, где выступал папа. Единственное, чем такие труппы отличались, так это репертуаром куплетистов. Одни пели за белых, другие - за красных. А так как власть каждый день в Киеве менялась - то белые прийдут, то красные, то зеленые, а то и поляки,- куплетистам постоянно приходилось прятаться. Был у нас такой довольно забавный артист Смирнов-Сокольский (однофамилец Н. Ф. Смирнова-Сокольского), который выступал в босяцком, рваном костюме и пел политические, антибольшевистские куплеты. Так его поймали и расстреляли в Мариинском парке.
Когда пришел Деникин, в Киеве был настоящий парад. Солдаты въехали на лошадях, их встречали дамы в белых платьях, в огромных шляпах, кидали цветы и обнимали лошадей. Пробыли белые в городе какое-то количество дней и все время пьянствовали. Вообще все, кто приходил, обязательно пьянствовали. И, конечно же, по всему городу шли погромы. Нам это страшно надоело, и когда в Киев пришли немцы, мы с мамой уехали в Ташкент.
- Там вы продолжали выходить на сцену?
- Да. Я довольно хорошо танцевала там в опере. Помню, была очень смешная оплата труда - появились сначала миллионы, потом миллиарды, и каждый день деньги менялись. У меня даже сохранилась афиша, на которой написано, что она стоит пять миллиардов. Если у тебя появлялись деньги, их тут же надо было потратить, потому что завтра все будет стоить дороже. И так было до 24-го года, пока не ввели червонец, который стал "конвертируемым рублем".
В Ташкенте я вышла замуж за оперного певца. Он был тенор, пел главные партии в "Пиковой даме", в "Паяцах". А я была солисткой балета. Мы поехали в Москву, на биржу труда. Она находилась где-то на Рождественке. Туда приезжали актеры разных жанров. Они собирались в коллектив и разъезжали по всей стране. Так и мы поехали на следующий сезон в Новониколаевск. Наша опера была чуть побольше подобных коллективов - все-таки с нами работали хор и оркестр.
А в 25-м я навсегда покончила с балетом. Муж позвал меня играть в оперетке - ну совсем маленькая труппка, действующие лица и рояль. А я всегда мечтала петь, ведь мой папа был опереточным актером. Голоса у меня никогда не было, зато танцевала я хорошо.
- Значит, правду о вас говорит со сцены Ширвиндт, что критик того времени писал: "Когда смотришь на танцующую Токарскую, кажется... что она хорошо поет"?
Смеется.
- Конечно, Ширвиндт несколько переиначил эту фразу, но доля правды в этом есть. И играла я не героинь, не певиц, а так называемых субреток. Там я и задержалась, пристрастилась к оперетте. А мой муж все никак не находил место. Потом куда-то уехал, что-то нашел и прислал письмо, чтобы я ехала к нему в оперу. Я ответила, что "ни за что не оставлю оперетту, не буду больше танцевать и, видимо, мы больше не встретимся". Так я ездила-ездила, а качество этих оперетт все повышалось и повышалось. Меня звали из одной труппы в другую, и в конце концов я "допрыгалась" до большой, солидной оперетты с хором, оркестром, жалованьем и известным режиссером Джусто.
Во время выступлений в Баку я вышла замуж вторично. У него была своя квартира, и мама в этой квартире "осела" - все-таки появилось уже что-то свое. Муж мой был каким-то хозяйственником, и его в конце концов арестовали за то, что он умел делать деньги.
Вновь - дороги... В Ленинграде меня "нашел" знаменитый кинорежиссер Протазанов - он искал героиню для своих "Марионеток" и приехал смотреть меня. Я со своим партнером по оперетте сыграла ему сцену, исполнила танец с веером и спела песенку из оперетты "Розмари" по-английски. Он записал песенку на пленку и уехал. А через некоторое время мне позвонили и пригласили на кинопробу. Когда я приехала в Москву и вошла в студию "Межрабпомфильм", то первое, что услышала, была моя песенка. Ее гнали по радио по всей студии.
- А говорили, что пели плохо. Получается, что в кино вас взяли из-за песни?
- Я думаю, что Протазанову понравилось то, что я спела именно английскую песенку. Он же ставил заграничный фильм. Это первое. А во-вторых, ему просто надоело смотреть актрис. Он же пересмотрел их такое количество, всех примадонн московских и немосковских, что я представляю, как он устал. И почему-то взял меня, хотя я была совсем неопытной в кино. Я ничего не понимала в съемках, а там ведь все надо учитывать, где камера, где свет: тебе отведут маленькое местечко, и дальше не заходи. Можно сказать, что в "Марионетках" я совсем неинтересно сыграла. Протазанов потом мне так и сказал: "Я с вами мало работал".
- Каким предстал вашему взору легендарный Протазанов?
- Это был очень жесткий режиссер, требовательный. Он всегда ходил с палкой и вместо "стоп!" кричал "halt!". Я его боялась. И вдруг однажды он дал мне 20 копеек за одну сцену, которую мы разыгрывали с Мартинсоном: "Возьмите! Хорошо сыграли".
- Я видел вас еще в двух фильмах - "Дело № 306" и "Осенняя история"...
- В больших ролях я, действительно, снялась два раза. Это "Марионетки" и "Дело № 306". А в "Осенней истории" что за роль... Так, бабушка и бабушка, ничего интересного. Зато в "Деле" я играла шпионку, которая работала в аптеке как обыкновенная советская служащая. Я как раз только вернулась из заключения, и режиссер, видимо, решил, что я буду правдива в этой роли. Очень интересная работа, тем более что я очень люблю детективы, а это был первый советский детектив. У меня была большая сцена с Марком Бернесом, и он перед съемкой подсказывал мне, что и как можно лучше сделать. Мы с ним были приятелями. После выхода картины всех ругали, а хвалили почему-то только меня. И даже на улицах узнавали, подходили, говорили теплые слова.
- И на этом ваша кинокарьера закончилась?
- Да ей и трудно было начаться. Тогда же ничего не разрешали! Три-четыре картины в год - это все, что мы имели. А после "Марионеток" в моем жанре работал только Александров и снимал Орлову. Так что мне не в чем было сниматься, я не умела играть "девушек полей". Мне нужна была какая-то эксцентрично-нахальная особа с шармом, женщина-вамп, если хотите. Короче артистка варьете. Тогда это было нельзя.
А совсем недавно, меня пригласили сразу три молодых кинорежиссера. В одном фильме я должна была сыграть старуху-убийцу из ХVI века, на съемки другого надо было ехать в Одессу, и я отказалась из-за дороги. Третий фильм - по Бредбери, "Вино из одуванчиков". Везде - главные роли. Но вышло так, что на первой же съемке после восьми часов непрерывной работы у меня от перенапряжения лопнули глазные сосуды, и я чуть не умерла. Так что все режиссеры перепугались: "Помрет старуха на площадке, потом за нее отвечай"...
На съемках "Вина из одуванчиков" я попросила разрешения надеть очки у меня опять было плохо с глазами. Мне не разрешили, пришлось отказаться. Так что эпизод какой сыграть - пожалуйста, а главную роль я не потяну.
- Валентина Георгиевна, а какие пути привели вас в Московский мюзик-холл?
- Из Ленинграда мы приехали в Москву в Парк культуры играть свои оперетты. Это был 31-й год. На одно представление пришел режиссер мюзик-холла Волконский. Он посмотрел мой танец с веером и пригласил к себе. Я ввелась в спектакль "Артисты варьете" на роль, которую целый год играла Миронова, а затем стала репетировать в следующей постановке. Так с 32-го года я осталась в Москве.
- Что представлял из себя Московский мюзик-холл?
- Это была очень небольшая труппа: Тенин, Мартинсон, Лепко, Миров, Чернышова - впоследствии актриса детского театра, Рина Зеленая, которая вскоре ушла в театр миниатюр, Миронова, Александрова и комическая старуха, фамилию которой я забыла. Все веселые, озорные, поющие и танцующие. Оркестром дирижировал Покрасс со своей огромной шевелюрой. Знаменитые тридцать гёрлз под руководством Голейзовского! Кроме того, приглашали заграничные номера: четыре американки "Менжен Спир" делали свою чечетку во фраках, был человек с лошадью из Германии и два немца-клоуна.
Волконский был художественным руководителем, но труппа почему-то его не признавала. Труппе нравилось работать с пришлыми режиссерами. Вот у нас Корф и Каверин ставили "Под куполом цирка". Акимов ставил "Святыню брата", которую делал у себя в Ленинградском театре комедии. А Волконский ставил "Артисты варьете" и начал "Севильского обольстителя", когда его труппа отринула, и спектакль доделывал Горчаков из Сатиры.
- Какая атмосфера царила в театре?
- Такая же сумасшедшая, как и сами спектакли. Ну представьте: когда мы каждый день играли "Под куполом цирка", посреди сцены стоял фонтан - якобы холл в отеле, и в этот фонтан все падали, потому что кто-то из персонажей бил всех входящих в этот холл палкой по голове. Все летели в этот фонтан, и так каждый день. У нас был такой бродвейский дух - ежедневно один и тот же спектакль на протяжении трех месяцев. И это до того уже стояло в горле, что нужна была разрядка. И Лепко нашел выход из положения: когда в этом самом фонтане скапливалось энное количество человек, Лепко доставал кастрюльку с пельменями и чекушку водки и всех угощал. Не знаю, было ли видно это с галерки, ведь театр-то почти тот же самый - Театр сатиры. Правда, нет лож, где сидел Горький и плакал от хохота, достав огромный белый платок. Это была правительственная ложа, но из правительства у нас никого никогда не было.
Кинорежиссер Александров приходил на спектакль "Под куполом цирка" перед тем, как поставить свой фильм "Цирк" - пьеса ведь та же. Он несколько раз смотрел наше представление, чтобы не дай Бог хоть что-то повторить у себя. А я играла ту самую иностранку, которую в "Цирке" играла Любовь Орлова. Только там ее звали Марион Диксон, а у нас она называлась Алиной. И все-таки наш спектакль был смешнее. В сцене со Скамейкиным, которого играл Мартинсон, у нас были не настоящие львы, а собаки, одетые в шкуры львов. Эти замшевые шкуры застегивались на молнии, в последний момент надевались головы, и собаки были безумно возбуждены. Они выбегали, лаяли, кидались на Скамейкина, и это было так смешно, что зрители падали со стульев.
Всего в мюзик-холле было поставлено пять вещей. Это были самые счастливые мои годы, время шуток, веселья, розыгрышей, смеха! Мы с Машей Мироновой были в центре театральной публики, нас приглашали на все премьеры, просмотры, банкеты. Меня окружали писатели, художники. Когда мы репетировали "Под куполом цирка", я подружилась с авторами пьесы Ильфом, Петровым и Катаевым, а затем с Олешей, Никулиным, Зощенко. Это была дивная компания, которая приняла меня, потому что я была примадонной мюзик-холла и как-то украшала их компанию. А сколько писем шло! Писали, писали, писали... В моей уборной был прибит большой толстый гвоздь, я на него эти письма и нанизывала. Были смешные, малограмотные письма, были очень тонкие и изысканные. Один человек писал даже до недавнего времени: начал с мюзик-холла и продолжил тогда, когда я вернулась в Москву из Воркуты.
- Мюзик-холл все-таки закрыли в 1936 году. Чем это было мотивировано?
- Закрыли нас, когда мы начали репетировать "Богатую невесту". Кричали, что мы иностранцы, что это не советский театр, кому он нужен! Извините, каждый день зал был битком набит. Полные сборы! И по воскресеньям два раза аншлаги! Бешеная прибыль государству! Никого это не интересовало. Помещение отдали театру народного творчества, который через год закрылся, так как никто туда не ходил.
- А вы сразу же перешли в Театр сатиры?
- Сразу. Получила приглашение и пошла. Театр сатиры - это комики: Хенкин, Корф, Поль, Курихин, Кара-Дмитриев, Лепко - блестящие актеры! Но это было не для меня. Мне требовался репертуар такой, какой сейчас у Людмилы Гурченко. Тогда ах как он мне нужен был! Но ведь ничего подобного нельзя было сделать, ничего!
- Но вы все равно много играли.
- Да, я вошла во все старые спектакли. Потом стала играть в "Слуге двух господ" Беатриче, в "Пигмалионе". В Театре сатиры шли тогда более легковесные комедии, Шкваркина много ставили - "Чужой ребенок", "Страшный суд", "Весенний смотр", старинные водевили.
- То есть вы стали драматической актрисой.
- И это мне не очень нравилось. Но в 1934 году вышла картина "Марионетки", и я с ней ездила в отпуск по городам, зарабатывала деньги. В то время не было ставок, и каждый брал, сколько хотел. Причем, если бы он того не стоил, ему бы не давали, так что все зависело от публики. Я тогда много зарабатывала. А потом сделали твердые ставки. Кто-то наверху все за всех решал, и прием публики никого не волновал.
- Как складывалась ваша судьба в военные годы?
- Сначала на фронт поехал Хенкин. Возвращается и говорит: "Боже мой! Там затишье. Никто не стреляет". Действительно, какое-то время под Москвой так и было. А здесь мы каждый вечер ездили на дачу Театра сатиры в Зеленоградское, так как очень боялись бомбежек, которые начинались ежевечерне ровно в 11 часов. Немцы в этом отношении были очень пунктуальными.
Так вот, Хенкин приехал с фронта и стал нас агитировать: "Сидите тут, терпите. А жизнь-то там! В лесу тихо, мирно, слушают, угощают". И мы поехали. 13 сентября, бригада № 13, 13 человек с 13 рублями суточных... От Театра сатиры нас было четверо: Рудин, Корф, Холодов и я, остальные из цирка, из Театра Станиславского и Немировича-Данченко два певца, директор ЦДРИ и пианист (причем пианист совершенно напрасно поехал, так как пианино не было, а он при бомбежке погиб). Прибыли мы в 16-ю армию Рокоссовского. Поставили два грузовика - наша импровизированная сцена. Выступали в лесу. И действительно, до второго октября было тихо. А второго вдруг появились самолеты, а третьего нам из штаба сказали: "Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в 20 армию, в тыл?" Мы молчали. Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А Корф, самый старейший из нас, самый мудрый, заслуженный, говорит: "Неудобно как-то... Что ж мы уедем... Мы уж свой месяц доработаем и тогда поедем". И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает: мхатовцы повернули домой и хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то, вроде как домой. Но из кольца вырваться мы уже не смогли. Корф и Рудин погибли, Холодов был два раза ранен в ногу. Остальные растерялись во время обстрела.
Эти разные, разные лица
(30 историй жизни известных и неизвестных актеров)
Герои этой книги - актеры, на самом деле известные всем. Даже если вы не вспомните их фамилий, их лица сами напомнят любимые фильмы, эпизоды и фразы, ставшие крылатыми.
Почему именно они стали героями этого сборника? Потому что они симпатичны автору, потому что их пока еще помнят зрители. Потому что о них практически никто никогда не писал, а завтра не напишет и подавно. Время уходит, а вместе с ним уходят и люди, близко их знавшие.
Еще почему выбраны именно эти актеры - их судьбы наиболее полно отражают уходящую эпоху, весь ХХ век, принесший России много радостей и горя. Это и дореволюционный быт, и разгулье НЭПа, и сталинские репрессии, и фронтовые дороги, и тяготы эвакуации, и хрущевская "оттепель", и "железный занавес", и эмиграция, любовь и предательство, звездные лавры и тяжкое забвение, творческие метания и крушения надежд, и, конечно же, вся история отечественного кинематографа - от наивных немых зарисовок до "оскаровских" лауреатов последних лет. А еще Эйзенштейн, Есенин, Протазанов, Мейерхольд, Шолохов, Каплер, Ромм, Щукин, Орлова, Берсенев, Акимов, Козловский, Раневская, Бирман, Гайдай - их тоже можно назвать героями книги, ибо их участие в судьбах основных персонажей весьма велико.
Книга создана при участии и поддержке Госфильмофонда России.
Сергей КАПКОВ
ПРЕДИСЛОВИЕ
Еще молодой, но уже известный журналист Сергей Капков написал удивительную книгу.
Нынешний книжный рынок непрерывно насыщается вымученными "разговорами", интимными биографиями и "записками" звезд - бывших и нынешних - театра, кино и эстрады. Собственно, кажется, что Райкин, Раневская или Высоцкий и существовали только затем, чтобы их можно было видеть через замочную скважину, надеясь узнать что-то новое, сенсационное. И это понятно. Ибо долгое время вообще ничего личного в биографиях сообщать не полагалось. Хотя профессия актера - публичная, и вообще каждый человек сам определяет меру своей открытости. Брижит Бардо с журналистами судилась, Олег Меньшиков ведет чрезвычайно закрытый от посторонних глаз образ жизни и т.д.
Тем, кто решит, что очерки, портреты, интервью, собранные в книге Сергея Капкова,- из этого ряда интимных жизнеописаний, можно посоветовать перенастроить зрение, вкус и слух. Ибо, как бы откровенны порой ни были ее герои, они говорят о другом: о доли своей, о тех драгоценных подробностях бытия, которые труднее всего запоминаются и быстрее всего уходят. Но именно из них состоит эпоха. Просто этим людям все еще не было дано слова: самообнажение в России пока еще - публичный жест.
А люди, о которых рассказано,- известные и не очень, все еще знаменитые и полузабытые, абсолютно неизвестные (сегодня) и как бы "примелькавшиеся" на экране, но неведомые (точнее, неоткрытые),- это, прежде всего, Господа Артисты, со множеством ролей, индивидуальными характерами и судьбами. Кому-то коллеги знали цену, кому-то нет. Но здесь собранные вместе их портреты, интервью с ними, записанные с их слов рассказы дают невероятное по своей полноте, глубине и своеобразию ощущение пространства жизни, которая была и - благодаря автору - есть, не ушла в небытие и не стала в то же время достоянием вездесущего "бульвара".
Сам Сергей Капков, делавший в свое время тонкие и умные передачи на "Эхе Москвы", а теперь работающий на НТВ, обладает, среди многих других талантов, совершенно особенным искусством слушать и рассказывать, передавая неповторимые голоса собеседников. Казалось бы, это само собой разумеется азы профессии. Да только не каждому расскажут, не всякого допустят к себе собеседники автора - люди пожилые, несмотря на одиночество старости, часто недоверчивые и вообще нелегкие. Капков и не делает из них ангелов, но благодаря ему происходит не привычное нам "преодоление немоты", а буквально начинает говорить тот мир, который был рядом, но его, действительно, не слышали и не замечали.
Еще одна особенность книги в том, что для каждого портрета, каждой новеллы найден свой способ рассказа, своя интонация, подчиненная ритму живой речи. Со многими героями этой книги автор был очень близок, и ему удалось донести это ощущение с безукоризненным тактом и даже, я бы сказал, щепетильностью, виртуозно переданной чуть стилизованным под старину слогом.
И этим же слогом, отличающимся, естественно, от колоритной и всегда своеобразной "прямой речи" своих героев, Сергей Капков, "не ведая гнева", но всегда с состраданием и пониманием говорит вещи поразительные. Его труд отвечает на все рыночные легковесные почеркушки с такой ответственностью за слово, что все становится на свои места. Читаешь один портрет за другим, и постепенно рождается картина совершенно фантастическая, одна судьба страшнее другой. Автор и не прячет своей точки зрения, не растворяется в "голосах эпохи". Он спокойно, как и подобает летописцу, дает представление о том, о чем когда-то раз и навсегда сказала Ахматова:
Думали: нищие мы, нету у нас ничего.
А как стали одно за другим терять,
Так, что сделался каждый день
Поминальным днем,
Начали песни слагать
О великой щедрости Божьей
Да о нашем бывшем богатстве.
Эти стихи были написаны в 1915 году. С тех пор мало что изменилось. Просто еще не перевелись честные, умные и талантливые люди, умеющие возвращать утраченное. Хотя бы и с горечью потерь человеческих.
Завидую читателю, который откроет эту книгу впервые.
Андрей Шемякин, киновед
Глава 1
ВЫЧИСЛИТЬ ПУТЬ ЗВЕЗДЫ...
Слово "кинозвезда" вошло в нашу речь сравнительно недавно. Теперь мы называем так всех подряд, и достойных и недостойных. Если актер успешно снялся в телесериале и о нем написал популярный глянцевый журнал - считай, родилась новая звезда.
В советском кино были кумиры, и было их совсем немного. Их судьбы сложились по-разному, поэтому сегодня далеко не каждый сможет назвать всех тех, кого боготворили зрители 60-70, а то и 80 лет назад.
В первой главе этой книги представлены четыре человека, которых именно в те годы называли кумирами. Со временем их звездный свет потускнел, но роли не забылись и не потеряли значимости в истории отечественного кинематографа.
Валентина Токарская была самой яркой актрисой довоенной Москвы, героиней протазановской комедии "Марионетки". Она блистала на сцене мюзик-холла и разъезжала в собственном авто. Фашистский плен и сталинские лагеря поломали всю ее жизнь.
Андрей Файт - один из немногих актеров, сумевших преодолеть барьер звукового кино и поработать с самыми великими советскими кинорежиссерами. Его знали все, но власти не дали ему ничего - Файт играл исключительно отрицательных героев.
Евгения Мельникова тоже начинала в немом кино, но славу ей принесли первые же роли в звуковых фильмах: в "Летчиках" она сыграла Галю Быстрову, а в "Цирке" - боевую Раечку. Поклонников у актрисы было не меньше, чем у Любови Орловой. Перед Мельниковой встал выбор - либо семья, либо карьера. Она выбрала семью.
Петр Репнин, любимый ученик и помощник Мейерхольда, был кумиром 20-х. Он не только снимался, но и снимал сам и даже писал киносценарии. Роль Мули в "Подкидыше" стала его последним успехом. Удача отвернулась от него, но преподнесла самый приятный сюрприз всей жизни...
Валентина Токарская
НЕУВЯДАЕМАЯ
В Московском академическом театре сатиры идет спектакль-концерт "Молчи, грусть, молчи!". На сцене - Александр Ширвиндт. Он объявляет: "Тридцатые годы. На этих подмостках существует Московский государственный мюзик-холл. Очаровательное, неповторимое, обаятельное время. Свидетельница этого периода жизни нашей сцены - актриса нашего театра Валентина Георгиевна Токарская. Мы так всуе произносим иногда имена, фамилии, а возникает целая легенда - Валентина Токарская, героиня знаменитой протазановской кинокомедии "Марионетки"... Валентина Токарская - звезда Московского мюзик-холла тридцатых годов..."
На сцену в сопровождении самого пластичного актера театра сатиры Юрия Васильева выходит ОНА, и каждый зритель, сидящий в зале в тот момент, верит, что перед ним - настоящая Звезда, настоящая Примадонна тех далеких лет. Сколько в ней женственности! Сколько кокетства! Сколько величия!
Пока на дворе - 1990 год. Валентину Токарскую уже почти никто не помнит, и еще почти никто не знает, как бы парадоксально это не звучало. Новый виток ее славы впереди.
За этой женщиной стоит история отечественного театра, история Москвы. В 30-е годы Токарская была популярнейшей актрисой столицы, ее считали самой красивой и чуть ли не самой богатой женщиной города. У нее был собственный автомобиль, толпы поклонников, она выступала с джазовыми оркестрами на различных сценах, по всей Москве были развешаны афиши кинокомедии "Марионетки" с портретом именно Токарской, несмотря на участие в фильме Кторова, Мартинсона, Климова, Радина, Жарова.
Мюзик-холл, Театр сатиры, война, фронтовая бригада, плен, следом репрессия, возвращение домой лишь в 53-м. Снова - Театр сатиры. И вот она перед нами. Элегантная, грациозная, уставшая от жизни.
- Между прочим, скоро будет семьдесят два года, как я на сцене. Почему-то все это пропускают мимо ушей, не понимая, что это за цифра,начинает наш первый разговор Токарская.
- Валентина Георгиевна, а с чего началась ваша творческая жизнь?
- Она началась с того, что меня мама родила и не стала кормить грудью. И мне наняли кормилицу, у которой было очень хорошее молоко, какого сейчас не делают. Поэтому я так долго живу.
- Это было уже начало творческой жизни?
- Именно творческой! - Смеется.
- Вы коренная москвичка?
- Нет. Родилась я в Одессе. Мой папа был актером, он возил нас из города в город. Училась я в Киеве в Фундуклеевской гимназии, основанной императрицей Марией Федоровной. Она к нам иногда приезжала, и я запомнила ее лицо, красивое, но "неживое" - оно было все покрыто специальной эмалью, из-за чего императрица даже улыбнуться не могла. А я на балах читала "Не образумлюсь, виноват..." в семилетнем возрасте. Нас выводили на встречу с ней в рекриационный зал, правда, не всех. Только тех, кто по блату. Я как раз была блатной, так как не хотела и не любила учиться и со мной занималась сестра нашей классной дамы. А классная дама сама отбирала учениц, которые пойдут приветствовать царицу,- каждой отводилось место, где кто будет стоять, делать реверанс, и я благодаря ее сестре всегда была среди избранных.
- А ваша мама работала?
- Нет, она никогда не работала, поэтому мне пришлось с тринадцати лет зарабатывать. Я в балетной школе училась, и впервые вышла на сцену в балетной массовочке в опере. Где-то сзади, как бы у воды, я выбегала, пробегала через сцену, но ужасно волновалась. Мне казалось, что весь зал смотрит только на меня. А потом я уже стала солисткой балета и танцевала в кино, чтобы заработать какие-то деньги. Была гражданская война, и надо было просто питаться. В Киеве мы меняли вещи, потому что их было много, а денег мы не хранили. Ездили в деревню, ведь в то время деревня была богатой и там брали все, вплоть до рояля. Мы сдавали вещи и взамен получали муку, сало, пшено. Сейчас меня спрашивают: "Вот вы долго живете, а приходилось ли вам переживать такое голодное время, как сейчас, в начале 90-х?" Я говорю: "Приходилось переживать чуть-чуть похуже". Потому что тогда был настоящий голод, когда сосало под ложечкой. Второй раз мне выпало такое же испытание во время войны, когда я попала в плен.
- Какими были сценические площадки тех лет, что они из себя представляли?
- Я привыкла видеть только своего папу, а он играл в театре миниатюр. Это были одноактные комедии, оперетта и сольные выступления - то есть балетная пара, куплетист какой-нибудь с гитарой или без, цыганские романсы. Вот такого сорта был театр, где выступал папа. Единственное, чем такие труппы отличались, так это репертуаром куплетистов. Одни пели за белых, другие - за красных. А так как власть каждый день в Киеве менялась - то белые прийдут, то красные, то зеленые, а то и поляки,- куплетистам постоянно приходилось прятаться. Был у нас такой довольно забавный артист Смирнов-Сокольский (однофамилец Н. Ф. Смирнова-Сокольского), который выступал в босяцком, рваном костюме и пел политические, антибольшевистские куплеты. Так его поймали и расстреляли в Мариинском парке.
Когда пришел Деникин, в Киеве был настоящий парад. Солдаты въехали на лошадях, их встречали дамы в белых платьях, в огромных шляпах, кидали цветы и обнимали лошадей. Пробыли белые в городе какое-то количество дней и все время пьянствовали. Вообще все, кто приходил, обязательно пьянствовали. И, конечно же, по всему городу шли погромы. Нам это страшно надоело, и когда в Киев пришли немцы, мы с мамой уехали в Ташкент.
- Там вы продолжали выходить на сцену?
- Да. Я довольно хорошо танцевала там в опере. Помню, была очень смешная оплата труда - появились сначала миллионы, потом миллиарды, и каждый день деньги менялись. У меня даже сохранилась афиша, на которой написано, что она стоит пять миллиардов. Если у тебя появлялись деньги, их тут же надо было потратить, потому что завтра все будет стоить дороже. И так было до 24-го года, пока не ввели червонец, который стал "конвертируемым рублем".
В Ташкенте я вышла замуж за оперного певца. Он был тенор, пел главные партии в "Пиковой даме", в "Паяцах". А я была солисткой балета. Мы поехали в Москву, на биржу труда. Она находилась где-то на Рождественке. Туда приезжали актеры разных жанров. Они собирались в коллектив и разъезжали по всей стране. Так и мы поехали на следующий сезон в Новониколаевск. Наша опера была чуть побольше подобных коллективов - все-таки с нами работали хор и оркестр.
А в 25-м я навсегда покончила с балетом. Муж позвал меня играть в оперетке - ну совсем маленькая труппка, действующие лица и рояль. А я всегда мечтала петь, ведь мой папа был опереточным актером. Голоса у меня никогда не было, зато танцевала я хорошо.
- Значит, правду о вас говорит со сцены Ширвиндт, что критик того времени писал: "Когда смотришь на танцующую Токарскую, кажется... что она хорошо поет"?
Смеется.
- Конечно, Ширвиндт несколько переиначил эту фразу, но доля правды в этом есть. И играла я не героинь, не певиц, а так называемых субреток. Там я и задержалась, пристрастилась к оперетте. А мой муж все никак не находил место. Потом куда-то уехал, что-то нашел и прислал письмо, чтобы я ехала к нему в оперу. Я ответила, что "ни за что не оставлю оперетту, не буду больше танцевать и, видимо, мы больше не встретимся". Так я ездила-ездила, а качество этих оперетт все повышалось и повышалось. Меня звали из одной труппы в другую, и в конце концов я "допрыгалась" до большой, солидной оперетты с хором, оркестром, жалованьем и известным режиссером Джусто.
Во время выступлений в Баку я вышла замуж вторично. У него была своя квартира, и мама в этой квартире "осела" - все-таки появилось уже что-то свое. Муж мой был каким-то хозяйственником, и его в конце концов арестовали за то, что он умел делать деньги.
Вновь - дороги... В Ленинграде меня "нашел" знаменитый кинорежиссер Протазанов - он искал героиню для своих "Марионеток" и приехал смотреть меня. Я со своим партнером по оперетте сыграла ему сцену, исполнила танец с веером и спела песенку из оперетты "Розмари" по-английски. Он записал песенку на пленку и уехал. А через некоторое время мне позвонили и пригласили на кинопробу. Когда я приехала в Москву и вошла в студию "Межрабпомфильм", то первое, что услышала, была моя песенка. Ее гнали по радио по всей студии.
- А говорили, что пели плохо. Получается, что в кино вас взяли из-за песни?
- Я думаю, что Протазанову понравилось то, что я спела именно английскую песенку. Он же ставил заграничный фильм. Это первое. А во-вторых, ему просто надоело смотреть актрис. Он же пересмотрел их такое количество, всех примадонн московских и немосковских, что я представляю, как он устал. И почему-то взял меня, хотя я была совсем неопытной в кино. Я ничего не понимала в съемках, а там ведь все надо учитывать, где камера, где свет: тебе отведут маленькое местечко, и дальше не заходи. Можно сказать, что в "Марионетках" я совсем неинтересно сыграла. Протазанов потом мне так и сказал: "Я с вами мало работал".
- Каким предстал вашему взору легендарный Протазанов?
- Это был очень жесткий режиссер, требовательный. Он всегда ходил с палкой и вместо "стоп!" кричал "halt!". Я его боялась. И вдруг однажды он дал мне 20 копеек за одну сцену, которую мы разыгрывали с Мартинсоном: "Возьмите! Хорошо сыграли".
- Я видел вас еще в двух фильмах - "Дело № 306" и "Осенняя история"...
- В больших ролях я, действительно, снялась два раза. Это "Марионетки" и "Дело № 306". А в "Осенней истории" что за роль... Так, бабушка и бабушка, ничего интересного. Зато в "Деле" я играла шпионку, которая работала в аптеке как обыкновенная советская служащая. Я как раз только вернулась из заключения, и режиссер, видимо, решил, что я буду правдива в этой роли. Очень интересная работа, тем более что я очень люблю детективы, а это был первый советский детектив. У меня была большая сцена с Марком Бернесом, и он перед съемкой подсказывал мне, что и как можно лучше сделать. Мы с ним были приятелями. После выхода картины всех ругали, а хвалили почему-то только меня. И даже на улицах узнавали, подходили, говорили теплые слова.
- И на этом ваша кинокарьера закончилась?
- Да ей и трудно было начаться. Тогда же ничего не разрешали! Три-четыре картины в год - это все, что мы имели. А после "Марионеток" в моем жанре работал только Александров и снимал Орлову. Так что мне не в чем было сниматься, я не умела играть "девушек полей". Мне нужна была какая-то эксцентрично-нахальная особа с шармом, женщина-вамп, если хотите. Короче артистка варьете. Тогда это было нельзя.
А совсем недавно, меня пригласили сразу три молодых кинорежиссера. В одном фильме я должна была сыграть старуху-убийцу из ХVI века, на съемки другого надо было ехать в Одессу, и я отказалась из-за дороги. Третий фильм - по Бредбери, "Вино из одуванчиков". Везде - главные роли. Но вышло так, что на первой же съемке после восьми часов непрерывной работы у меня от перенапряжения лопнули глазные сосуды, и я чуть не умерла. Так что все режиссеры перепугались: "Помрет старуха на площадке, потом за нее отвечай"...
На съемках "Вина из одуванчиков" я попросила разрешения надеть очки у меня опять было плохо с глазами. Мне не разрешили, пришлось отказаться. Так что эпизод какой сыграть - пожалуйста, а главную роль я не потяну.
- Валентина Георгиевна, а какие пути привели вас в Московский мюзик-холл?
- Из Ленинграда мы приехали в Москву в Парк культуры играть свои оперетты. Это был 31-й год. На одно представление пришел режиссер мюзик-холла Волконский. Он посмотрел мой танец с веером и пригласил к себе. Я ввелась в спектакль "Артисты варьете" на роль, которую целый год играла Миронова, а затем стала репетировать в следующей постановке. Так с 32-го года я осталась в Москве.
- Что представлял из себя Московский мюзик-холл?
- Это была очень небольшая труппа: Тенин, Мартинсон, Лепко, Миров, Чернышова - впоследствии актриса детского театра, Рина Зеленая, которая вскоре ушла в театр миниатюр, Миронова, Александрова и комическая старуха, фамилию которой я забыла. Все веселые, озорные, поющие и танцующие. Оркестром дирижировал Покрасс со своей огромной шевелюрой. Знаменитые тридцать гёрлз под руководством Голейзовского! Кроме того, приглашали заграничные номера: четыре американки "Менжен Спир" делали свою чечетку во фраках, был человек с лошадью из Германии и два немца-клоуна.
Волконский был художественным руководителем, но труппа почему-то его не признавала. Труппе нравилось работать с пришлыми режиссерами. Вот у нас Корф и Каверин ставили "Под куполом цирка". Акимов ставил "Святыню брата", которую делал у себя в Ленинградском театре комедии. А Волконский ставил "Артисты варьете" и начал "Севильского обольстителя", когда его труппа отринула, и спектакль доделывал Горчаков из Сатиры.
- Какая атмосфера царила в театре?
- Такая же сумасшедшая, как и сами спектакли. Ну представьте: когда мы каждый день играли "Под куполом цирка", посреди сцены стоял фонтан - якобы холл в отеле, и в этот фонтан все падали, потому что кто-то из персонажей бил всех входящих в этот холл палкой по голове. Все летели в этот фонтан, и так каждый день. У нас был такой бродвейский дух - ежедневно один и тот же спектакль на протяжении трех месяцев. И это до того уже стояло в горле, что нужна была разрядка. И Лепко нашел выход из положения: когда в этом самом фонтане скапливалось энное количество человек, Лепко доставал кастрюльку с пельменями и чекушку водки и всех угощал. Не знаю, было ли видно это с галерки, ведь театр-то почти тот же самый - Театр сатиры. Правда, нет лож, где сидел Горький и плакал от хохота, достав огромный белый платок. Это была правительственная ложа, но из правительства у нас никого никогда не было.
Кинорежиссер Александров приходил на спектакль "Под куполом цирка" перед тем, как поставить свой фильм "Цирк" - пьеса ведь та же. Он несколько раз смотрел наше представление, чтобы не дай Бог хоть что-то повторить у себя. А я играла ту самую иностранку, которую в "Цирке" играла Любовь Орлова. Только там ее звали Марион Диксон, а у нас она называлась Алиной. И все-таки наш спектакль был смешнее. В сцене со Скамейкиным, которого играл Мартинсон, у нас были не настоящие львы, а собаки, одетые в шкуры львов. Эти замшевые шкуры застегивались на молнии, в последний момент надевались головы, и собаки были безумно возбуждены. Они выбегали, лаяли, кидались на Скамейкина, и это было так смешно, что зрители падали со стульев.
Всего в мюзик-холле было поставлено пять вещей. Это были самые счастливые мои годы, время шуток, веселья, розыгрышей, смеха! Мы с Машей Мироновой были в центре театральной публики, нас приглашали на все премьеры, просмотры, банкеты. Меня окружали писатели, художники. Когда мы репетировали "Под куполом цирка", я подружилась с авторами пьесы Ильфом, Петровым и Катаевым, а затем с Олешей, Никулиным, Зощенко. Это была дивная компания, которая приняла меня, потому что я была примадонной мюзик-холла и как-то украшала их компанию. А сколько писем шло! Писали, писали, писали... В моей уборной был прибит большой толстый гвоздь, я на него эти письма и нанизывала. Были смешные, малограмотные письма, были очень тонкие и изысканные. Один человек писал даже до недавнего времени: начал с мюзик-холла и продолжил тогда, когда я вернулась в Москву из Воркуты.
- Мюзик-холл все-таки закрыли в 1936 году. Чем это было мотивировано?
- Закрыли нас, когда мы начали репетировать "Богатую невесту". Кричали, что мы иностранцы, что это не советский театр, кому он нужен! Извините, каждый день зал был битком набит. Полные сборы! И по воскресеньям два раза аншлаги! Бешеная прибыль государству! Никого это не интересовало. Помещение отдали театру народного творчества, который через год закрылся, так как никто туда не ходил.
- А вы сразу же перешли в Театр сатиры?
- Сразу. Получила приглашение и пошла. Театр сатиры - это комики: Хенкин, Корф, Поль, Курихин, Кара-Дмитриев, Лепко - блестящие актеры! Но это было не для меня. Мне требовался репертуар такой, какой сейчас у Людмилы Гурченко. Тогда ах как он мне нужен был! Но ведь ничего подобного нельзя было сделать, ничего!
- Но вы все равно много играли.
- Да, я вошла во все старые спектакли. Потом стала играть в "Слуге двух господ" Беатриче, в "Пигмалионе". В Театре сатиры шли тогда более легковесные комедии, Шкваркина много ставили - "Чужой ребенок", "Страшный суд", "Весенний смотр", старинные водевили.
- То есть вы стали драматической актрисой.
- И это мне не очень нравилось. Но в 1934 году вышла картина "Марионетки", и я с ней ездила в отпуск по городам, зарабатывала деньги. В то время не было ставок, и каждый брал, сколько хотел. Причем, если бы он того не стоил, ему бы не давали, так что все зависело от публики. Я тогда много зарабатывала. А потом сделали твердые ставки. Кто-то наверху все за всех решал, и прием публики никого не волновал.
- Как складывалась ваша судьба в военные годы?
- Сначала на фронт поехал Хенкин. Возвращается и говорит: "Боже мой! Там затишье. Никто не стреляет". Действительно, какое-то время под Москвой так и было. А здесь мы каждый вечер ездили на дачу Театра сатиры в Зеленоградское, так как очень боялись бомбежек, которые начинались ежевечерне ровно в 11 часов. Немцы в этом отношении были очень пунктуальными.
Так вот, Хенкин приехал с фронта и стал нас агитировать: "Сидите тут, терпите. А жизнь-то там! В лесу тихо, мирно, слушают, угощают". И мы поехали. 13 сентября, бригада № 13, 13 человек с 13 рублями суточных... От Театра сатиры нас было четверо: Рудин, Корф, Холодов и я, остальные из цирка, из Театра Станиславского и Немировича-Данченко два певца, директор ЦДРИ и пианист (причем пианист совершенно напрасно поехал, так как пианино не было, а он при бомбежке погиб). Прибыли мы в 16-ю армию Рокоссовского. Поставили два грузовика - наша импровизированная сцена. Выступали в лесу. И действительно, до второго октября было тихо. А второго вдруг появились самолеты, а третьего нам из штаба сказали: "Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в 20 армию, в тыл?" Мы молчали. Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А Корф, самый старейший из нас, самый мудрый, заслуженный, говорит: "Неудобно как-то... Что ж мы уедем... Мы уж свой месяц доработаем и тогда поедем". И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает: мхатовцы повернули домой и хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то, вроде как домой. Но из кольца вырваться мы уже не смогли. Корф и Рудин погибли, Холодов был два раза ранен в ногу. Остальные растерялись во время обстрела.