Ну ладно, были сны, которых он поначалу пугался. Это еще не доказательство. Сон пришел – и ушел, растворился в памяти, его уже не вернешь. Хотя недаром Серпет из-за его снов так встревожился. Он, Серпет, мужик серьезный, по мелочам дергаться не станет. Но, конечно, он врал. Врал, говоря, что нет на самом деле никакого Белого, что все это загадочная болезнь.
Другое дело – дверь. Это и в самом деле ни на что не спишешь. Потому что дверь – была. И был Белый в том последнем сне, когда он говорил: "Но выход есть. Когда вспомнишь об этом, сделай вот что. В уме считай до десяти, а после поверни руку вот так…" И показал, ввинтил свою ладонь в прозрачный воздух снежной равнины.
А после была ледяная камера, отчаянье, тоска… Тогда и вспомнился Белый. А после – звон невидимого колокола.
Что тогда случилось? Ведь и в самом деле ничего особенного. Гром не грянул, стены не рухнули. Но появилась дверь. Высветилась желтой рамкой в стальной темноте карцера. Он тогда ничего не соображал от удивления и радости. Толкнул ее изо всех сил, отчаянно. И дверь легко, бесшумно открылась. За ней оказался узкий коридор, который освещала тусклая, забранная в проволочный колпак лампочка, цементный пол покрывала давняя пыль, а вдоль стен тянулись какие-то переплетающиеся трубы, черные змеи кабеля, отовсюду неслось низкое гудение, точно урчал нажравшийся свежатинки хищник.
Откуда же взялась дверь? Ясно, что раньше ее не было. И не могло быть. Санитары – они не такие уж дураки, знают, куда запирать. Нет уж, хватит играть с самим собой в прятки. Дверь ему открыл Белый.
И кто же он тогда? Человек? Непохоже. Рука проходит сквозь него точно сквозь клубы дыма, но зато он двигался, разговаривал, даже зачем-то снежок слепить пытался. Правда, ничего у него тогда не вышло. И Костя понял, почему. Снег должен был чуток подтаять, а для этого нужны теплые руки, живые. А Белый? Живой ли он? Что за вопрос? Он же говорит, думает, что-то его огорчает, что-то радует… А руки у него мертвые. Нет, странно все это!
И все же при мыслях о Белом забрезжил у Кости в душе какой-то свет. Пускай еще не надежда, но что-то на нее похожее, слабый такой лучик, словно от потерянного фонаря. И сейчас именно этот лучик вел его дальше, в темноту и неизвестность.
6
7
Другое дело – дверь. Это и в самом деле ни на что не спишешь. Потому что дверь – была. И был Белый в том последнем сне, когда он говорил: "Но выход есть. Когда вспомнишь об этом, сделай вот что. В уме считай до десяти, а после поверни руку вот так…" И показал, ввинтил свою ладонь в прозрачный воздух снежной равнины.
А после была ледяная камера, отчаянье, тоска… Тогда и вспомнился Белый. А после – звон невидимого колокола.
Что тогда случилось? Ведь и в самом деле ничего особенного. Гром не грянул, стены не рухнули. Но появилась дверь. Высветилась желтой рамкой в стальной темноте карцера. Он тогда ничего не соображал от удивления и радости. Толкнул ее изо всех сил, отчаянно. И дверь легко, бесшумно открылась. За ней оказался узкий коридор, который освещала тусклая, забранная в проволочный колпак лампочка, цементный пол покрывала давняя пыль, а вдоль стен тянулись какие-то переплетающиеся трубы, черные змеи кабеля, отовсюду неслось низкое гудение, точно урчал нажравшийся свежатинки хищник.
Откуда же взялась дверь? Ясно, что раньше ее не было. И не могло быть. Санитары – они не такие уж дураки, знают, куда запирать. Нет уж, хватит играть с самим собой в прятки. Дверь ему открыл Белый.
И кто же он тогда? Человек? Непохоже. Рука проходит сквозь него точно сквозь клубы дыма, но зато он двигался, разговаривал, даже зачем-то снежок слепить пытался. Правда, ничего у него тогда не вышло. И Костя понял, почему. Снег должен был чуток подтаять, а для этого нужны теплые руки, живые. А Белый? Живой ли он? Что за вопрос? Он же говорит, думает, что-то его огорчает, что-то радует… А руки у него мертвые. Нет, странно все это!
И все же при мыслях о Белом забрезжил у Кости в душе какой-то свет. Пускай еще не надежда, но что-то на нее похожее, слабый такой лучик, словно от потерянного фонаря. И сейчас именно этот лучик вел его дальше, в темноту и неизвестность.
6
Сергей пожал плечами. Ну что ж, принимать удар – дело понятное. И все-таки он был слегка удивлен. Не словами Старика, нет, он давно ждал от Сумматора каверзы, но собственное спокойствие как-то не вязалось с тем, что случилось. Почему нервы, эти перетянутые, готовые лопнуть струны, вдруг обвисли, точно бельевая веревка, когда с нее сняли простыню? Почему не нужно стало играть, притворяться хладнокровным суперменом, почему все выходит само собой? "Сабо сомой". Почему Старик показался вдруг смешным и жалким, куда делась его величавость? Странно все как-то…
– Не понимаю что-то я вас, Сумматор, – он удивленно посмотрел на Старика. – Что вы хотите этим сказать?
– Да вы же и сами знаете, Сергей Петрович, – Старик взглянул на него исподлобья, устало и расстроено. Глаза его оказались в красных прожилках, сизые веки набрякли. Давно не спал, бедняга.
– Неужели вы и в самом деле полагаете, что нам ничего не известно? – спросил он, явно не надеясь на ответ. – Похоже, временами вы забываете, где очутились. У нас имеются такие методы, о которых вы не только не подозреваете, но даже и не вместили бы умом. Но крутить не буду, прямо скажу – возможности наши не беспредельны. Иногда случаются и сбои. Только поэтому вам и удалось заварить кашу. От себя добавлю – весьма поганого вкуса.
– Сумматор, а давайте не будем говорить загадками, – хмыкнул Сергей, откинувшись на спинку кресла. – Мне, знаете, загадки надоели. И вообще спать хочется, – он зевнул.
Спать и в самом деле хотелось. И в этом было что-то смешное, это не вписывалось в мрачные стены Сумматорского кабинета, в паутину хитрых уловок, в грозящие ему неприятности. Но если разобраться, выходит, что и он, Сергей Латунин, не слишком сюда вписывается. Может, именно потому и влилось в душу спокойствие?
– Что ж, охотно пойду вам навстречу, – чуть помолчав, откликнулся Старик. – Мне, признаться, тоже неловко наблюдать, как вы выкручиваетесь. Знаете, как оно со стороны выглядит? Никак не подберу подходящих слов… Плоско, может быть. Приземленно как-то выходит. Ну ладно, к делу. А дело наше называется простым коротким словом: Прорыв. Так вот, той самой ночью, когда объект был изолирован, вы отправились на Центральный Пульт. Причем снарядились точно в шпионских боевиках. Стыдно, Сережа. Кому вы собирались совать в рот свои нестиранные носки? Неужто забыли, что всюду у нас следящая аппаратура. Автоматика, правда, временами барахлит, – добавил он со странным смешком.
– Итак, вы открыли (а точнее говоря, взломали) дверь, включили Большую Машину и вызвали программу РС-15. Короче, программу эту вы затерли. Да так, что не восстановишь. Было, Сергей Петрович? Вот так-то! У нас все зафиксировано. Беда лишь в том, что запись мы просмотрели с опозданием. Ну, а результаты таковы. Объект сам, без помощи Посланника, прорвал Первое Кольцо. Причем совершенно неясно, каким образом. В боксе он каждую секунду был под контролем, записывалось любое его движение, каждый вздох – и вдруг его не стало. Мгновенно. На мониторах вспышка – и чернота. Мы, конечно, подумали на аппаратуру. Но та оказалась в полном порядке. Это же вам не коммутатор в Жмеринке. Словом, пропал объект. Оно и понятно – после того, как вы стерли программу, он стал недоступен нашим методам. Блокировка-то снята. Одна надежда на Санитаров. Впрочем, – бросил он взгляд в сторону Ярцева, – слабенькая надежда. Как видите, ситуация перешла в иную плоскость. Конечно, ему не перейти Границу. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но вы представляете себе, какую цену придется заплатить? Ах да, вы же не в курсе, – Старик махнул рукой. – И очень хорошо. Вам знать не стоит, уж поверьте мне.
Вот так, Сергей. Я не люблю громких слов, но очень уж назойливо на языке вертится термин "диверсия". Объективно получается так. Другое дело – зачем. Вот этого я понять не в силах. Загадка. Ваш случай уникальный, раньше ничего подобного у нас не было. Ладно, можно еще понять, если бы Посланник вышел на вас. Действительно, отчего бы им не заиметь здесь своего резидента? И внедриться с вашей помощью сюда, в здешний слой. Весьма разумная стратегия. Только вот не было у вас никаких таких контактов – мы проверяли. Тогда в чем дело? Захотелось приключений? Добро бы еще какой-нибудь сопливый Стажер. Бывает, знаете ли, взбунтуется младая кровь, тяга к романтике, то се… Кто из нас в детстве не играл в разведчиков? Но детство кончилось, Сергей, и вы это понимаете не хуже меня.
Поверьте, проще всего было бы поручить вас Ярцеву, а самому заняться делом. Но есть же и чисто человеческий момент. Вы, Сережа, наверное, давно уже почувствовали – вы для меня не только сотрудник, не только подчиненный. Ну вот. Я разобраться хочу. Не может быть, чтобы у вас не нашлось оправданий. Наверняка имеет место какое-то чудовищное недоразумение, все можно как-то объяснить. Поэтому давайте просто поговорим, как раньше. Что-то в последнее время редко это у нас получалось.
Конечно, Семену Васильевичу наш разговор покажется скучным. Вы уж извините, Семен Васильевич, – повернулся он к Ярцеву, – но вас ждут великие дела. Так что идите и действуйте. Если вдруг все же появятся какие-нибудь результаты – сразу ко мне. Ну ладно, ступайте.
Ярцев мгновенно вскочил с кресла, хмуро прошипел что-то себе под нос и выбежал из кабинета. Сергею почему-то пришло в голову, что Координатор хлопнет дверью, но нет, не хлопнул. Напротив, очень аккуратно затворил за собой.
Ну что, прогноз подтвердился. Да, черти, слаженно работают. Теперь уже на сто процентов ясно, что велась игра в злого опричника и доброго царя-батюшку. Точнее, дедушку. Но верить в доброго дедушку уж действительно как-то приземленно. Но интересно все-таки, что он дальше устроит.
Он повернулся лицом к Старику. Тот смотрел спокойно, не мигая, и сейчас уже не казался ни смешным, ни жалким. Какие-то слишком уж уверенные были у него глаза. Он ждал ответа, знал, что ответ непременно последует, но когда именно – не столь важно. Торопиться некуда, бояться нечего – он хозяин всей нынешней игры. А коли так – можно не грозить, можно не гипнотизировать взглядом. Зачем? Все получится само собой.
Точнее говоря, сабо сомой. А ведь что интересно – он уверен, будто у Воспитателя Латунина осталось только две возможности. Или каяться, или хамить. В принципе он прав, альтернативы на горизонте не видно. Но стоит ли играть роль в его сценарии? Хотя какое это имеет значение? Сейчас не до психологических нюансов. Однако надо ему что-то ответить. Молчание разрастается и делается слишком уж глупым. Тем более, что темп все равно потерян. Как в шахматах. Он, Сергей, получил шах и ищет, чем бы закрыться. А в перспективе мат. Ферзем и слоном. Если, конечно, худосочный Ярцев потянет на слона. Ладно, пускай будет как в шахматах.
Сколько он ни играл, всегда тянул до мата, не клал короля, хотя одного лишь взгляда на доску хватало, чтобы оценить перспективы. Нет, ни на что не надеясь, все же трепыхался. Отец посмеивался над этим, утверждал, что действуют обычные подростковые комплексы. Против лома, как известно, нет приема.
А он и не спорил, с отцом вообще невозможно было спорить, он либо замыкался, либо переводил все на какой-нибудь подходящий к случаю анекдот. Он любил подкреплять свои мысли анекдотами. "Помнишь, как в той байке" – обычное его присловье. А голос прокуренный, гулкий, словно по глиняному сосуду постучать костяшками пальцев. Еще в сопливом пацаньем возрасте Сергей ругал его за курение, говорил, что высосет рак легких. И ведь накаркал же! Вообще, после маминой смерти все у них стало не как у людей. Не отец сыну запрещает, а наоборот. И так всю жизнь, почти что с самого ее начала. Ему же и пяти лет не было, когда принесли ту телеграмму. Но именно тогда, отревев, побившись головой о паркетный пол, отмолчавшись на похоронах, он понял простую вещь: мамы не будет никогда. И значит, надо охранять единственное, что осталось – отца. А для этого надо стать взрослым, несмотря на свой детсадовский возраст.
Отец, правда, не очень-то с его запретами считался. Кивал, дескать, правильно, дескать, давно пора, а сам все делал тихой сапой. "Тихой папой" – было у них такое семейное присловье.
А обещанного дождя в тот день так и не случилось. С утра натянуло свинцово-грязных туч, малость побрызгало – и все. Почему это вспомнилось именно сейчас? Гроб не влезал в лифт, пришлось тащить его по лестнице, с седьмого этажа. Крышку вынесли позже, а по лестнице спускались без нее. На поворотах отцовская голова моталась из стороны в сторону, и было полное ощущение, что он живой, что он посмеивается над глупым спектаклем, который непонятно зачем затеяли "родные и близкие покойного". И никак не получалось поверить, что все это не понарошку, что все по правде. И только в крематории – когда случилась канитель с бумагами, когда шоферу совали мятые червонцы, а потом породистая служительница в синей форме, с лицом бульдога-медалиста, стукнула несколько раз молотком по крышке гроба – вот тогда, пожалуй, и накатило по-настоящему. Все это – лиловые печати на справках, сытая харя конторского чинуши, литованные заклинания служительницы – было не понарошку. А когда вернулись домой, ему первое время казалось, что отец заперся у себя в комнате, курит и разминает сигареты пальцами. Автоматически, не замечая, думая о чем-то запредельном.
Как же он тогда надрался! Но после поминок водка сразу вдруг ему опротивела, и он использовал спиртное лишь как гнусное лекарство – хотя бы после того нахального утреннего звонка.
А дождя в тот день так и не случилось.
– Знаете, Сумматор, по-моему, вы совершенно напрасно выставили Ярцева, – Сергей обнаружил, что постукивает костяшками пальцев по столешнице. – Его отсутствие ничего не меняет. Просто нам не о чем говорить. Каяться я не собираюсь, грозить и обличать – тем более. Разумеется, у меня есть причины, и разумеется, я о них умолчу. Ваша претензия на некую духовную близость мне понятна. Но это же смешно. Я ведь вашим баечкам больше не верю.
– Это каким же именно? – живо спросил Старик, наклоняясь к Сергею. Похоже, он ждал именно такого поворота.
– Не все ли равно? Зачем я буду перед вами оправдываться? Да и вы передо мной. Однажды дождливым вечером я крупно обманулся. И это определило ход последующих событий. Ну, а теперь меня не волнует личное будущее. А вы… Вы на работе. Работайте, исполняйте свою службу.
– Эффектно сказано, – восхищенно отозвался Старик. Видно, он радовался, что все же сумел разговорить Сергея. – Да только эффект-то дешевый. – Старик даже присвистнул, изображая огорчение. – Прямо как в плохих детективах. По-моему, не хватает лишь фразы "Маски сброшены!" или "Игра окончена!" Постарайтесь не лгать хотя бы самому себе. Тот имидж, которым вы сейчас прикрываетесь – он ведь тоже маска. Причем довольно старая. Бывшая в употреблении. "Гордо реет буревестник, черной молнии подобный" или "Я сладко пожил, я видел солнце". В общем, "Безумству храбрых поем мы песню". Стоит ли продолжать цитаты? Эх, Сережа, Сережа… На самом-то деле вам сейчас и зябко, и тоскливо, и ровным счетом ничего вы в ситуации не смыслите. Поэтому давайте исходить из реального состояния дел. И не принимайте красивых поз. Вам это сейчас ни к чему.
– Интересно, чего же вы от меня ждете? – хмыкнул Сергей. – Неужели покаяния? Или развернутую психологическую автохарактеристику?
– Что вы, зачем? – улыбнулся Старик. – Я же, к счастью, не поп. И не психиатр. Я не ответов, Сережа, жду, а вопросов. Понимаете, вопросов! Что ж, настало, наконец, и их время. Похоже, вы готовы подняться на качественно высший уровень.
Ишь ты, чего ему захотелось! Сергей неожиданно почуял в себе совершенно неуместный задор. Что ж, фокус известный. Где вопросы – там и поговорки. Ладно, отчего бы напоследок не порезвиться?
– Хорошо, – согласился он. – Тогда вопрос первый, а точнее, нулевой. Можно сказать, методологический. Итак, почему я могу рассчитывать на правдивые ответы? Я ведь вышел из игры, я бесперспективен. Как-то нерационально с таким возиться.
– А я вообще старый иррационалист, – весело отозвался Старик. – Вы разве не замечали? Да к тому же, Сергей, игра ваша отнюдь не завершилась. Это во-первых. А что касается критериев достоверности? Ну помилуйте, какие тут вообще могут быть критерии? Должно быть элементарное доверие между собеседниками. И вообще. Вот, к примеру, говорят вам, что нейтрино существует. И вы верите на слово. Не станете же изучать физику на профессиональном уровне, лично делать все эксперименты… Все не проверишь, надо просто положиться на слово компетентного человека. А я, не хвастаясь, скажу, что весьма компетентен. И потом, вы же еще ничего не узнали, а уже подозреваете. Неужели вам самому не интересно, что здесь и как?
– Представьте себе, уже нет. Когда-то было, да сплыло. Сейчас я, извините за грубость, вижу вокруг себя океан дерьма. В дерьме этом я вымазался с ног до головы. И мне совершенно не хочется исследовать дерьмо, нюхать, щупать, разглядывать под микроскопом. Отмыться лишь хочется, да убежать подальше. К сожалению, это невозможно.
– Впечатляющие у вас образы, Сережа, – помолчав, хихикнул Старик. – Вы прямо-таки поэт у нас. В одном вы правы, – заметил он уже куда более мрачно, – убежать невозможно. А теперь по сути вашей метафоры. Вот вы говорите, дерьмо, говорите, воняет… Но мы же с вами ученые, мы должны понимать, что именуемое в просторечии вонью – не что иное, как пары аммиака. А что есть аммиак? – спросил он строгим профессорским тоном, воздымая палец. – Водород и азот! – ответил он сам себе и помолчал, видимо, наслаждаясь звучанием своих слов. – Те же самые компоненты, что и в воде, которую вы пьете, что в воздухе, которым вы дышите где-нибудь в чистом поле с васильками. В дерьме, кстати, и кислород имеется. Жизненно необходимый! Понимаете, тот же ведь состав, что и в вашем теле, только соотношения чуть иные, молекулы малость по-другому сцеплены. И заметьте, Сережа, есть планеты, где живут люди точно такие же, как и мы, а дышат аммиаком. Такая там атмосфера. Да, такие же люди, как и мы, ничем не хуже. Ну, дышат аммиаком, ну, кожа у них зеленая, а может быть, синяя, я уж не знаю, Внеземельем у нас другие занимаются, да и не в том суть. Так вот, живут себе эти люди и живут. Неужели вы их за людей не считаете? Только из-за того, что они вонью дышат? Но разум, сознание – это же от оболочки не зависит! Так вот, Сережа. Постарайтесь уж как-нибудь сладить со своим обонянием – и тогда вы поймете, что упомянутый вами океан к дерьму не сводится. Есть в нем кое-что помимо дерьма. Излишняя брезгливость – она же, сами знаете, как часто оборачивалась беспредельной жестокостью.
Сергей вздохнул. Ну почему Старик несет такую примитивную чушь? Не рассчитал уровень? Или специально, чтобы в спор втянуть?
– Сумматор, поймите в конце концов, – произнес он сухо. – Меня не только дерьмо не интересует, но и ваши оды ему. И вся эта софистика-казуистика. Я ведь тоже так могу, вы знаете.
– Знаю. И все же вам не стоит напяливать маску безразличия.
– Да какая же это маска? – с искренним раздражением буркнул Сергей. – Я устал от разговоров и от философий. Понимаете, устал! Постарайтесь это усвоить. А если вам нужна суть – так пожалуйста, могу в одно предложение вместить. Я скверно жил – значит, жить мне больше незачем. Все. Точка.
Старик вновь погрузился в молчание, потом заговорил тихо, со спокойной силой:
– А это у вас, Сережа, уже истерика. Да, истерика. Я чувствовал, что ею кончится дело, хотя и предполагал, что вы покрепче. Ну ладно. Теперь послушайте меня. Я думаю, все очень просто. У вас всего лишь нервный срыв, да, мощный срыв, на грани патологии, но бояться нечего. Придете понемногу в себя, жизнь наладится. Видимо, вам стоит хорошенько отдохнуть. Не волнуйтесь, дело с Прорывом мы утрясем и без вашего участия. Я сегодня же оформлю вам внеочередной отпуск – и отправляйтесь в природный сектор, в это ваше, как вы называете, "поместье". И кушайте там клубнику. Грибы собирайте, очень, знаете ли, полезное дело. Сам давно собираюсь за маслятами сходить, да дела, дела… Поймите же – вам бояться нечего. Вы что, вообразили, вас кто-то арестовывать собрался? Да кому вы нужны? Кто вы по сравнению с нами? Пылинка, мелочь рыбья. А мы не размениваемся на мелочи. Неужели вы до сих пор не осознали наши масштабы? В общем, езжайте на природу, забудьте о неприятностях, расслабьтесь. И не надо никого бояться.
Сумматор глядел на него добрыми собачьими глазами, и Сергей понял, что все. Пора закрывать разговор. Стало не то чтобы страшно, но как-то тяжело и пусто.
– Одно маленькое добавление, Сумматор, – произнес он с печальной усмешкой. – Я знаю, как такие дела делаются. Через какое-то время окажется, что "поместье", клубника и здоровые игры на свежем воздухе подразумевают одно маленькое условие. Давайте уж говорить прямо. Вас интересует канал, по которому прошел Посланник. А для этого вам нужен объект РС-15. И вы знаете, что кроме как от меня, ни от кого помощи не дождетесь. Только я могу восстановить объектную программу. Именно поэтому вы и устроили нынешний спектакль. Но без толку. На меня не рассчитывайте – я ничего восстанавливать не буду. И еще один пикантный момент. Самый главный. Вы должны понять, что "методами" вашими ничего не добьетесь. Это же не явки и пароли из человека вытянуть. Воссоздать программу – серьезный творческий труд. Для которого нужно, во-первых, желание, а во-вторых, ясные, здоровые мозги. Но в том-то и фокус, что после "методов" я ни на что не стану годен. От меня останется тень, оболочка. А вы все-таки рационалисты. Вам не оболочка нужна, вам я нужен. В полном сознании. Не сырье для палача, а союзник.
Ну, а все прочее я выдержу. И вы это тоже знаете. Мне терять нечего, я ничего больше не хочу и ничего не боюсь. Считайте, что меня уже нет. И кончайте беседы о клубнике и дерьме. Мы друг друга насквозь видим. Зовите вашего Ярцева – и привет.
На сей раз Старик молчал долго. Потом вздохнул и произнес:
– Да, похоже, вы правы. Не получился у нас разговор. Поверьте, мне вас очень жаль, Сережа, – и нажал едва заметную кнопочку на своем столе.
– Не понимаю что-то я вас, Сумматор, – он удивленно посмотрел на Старика. – Что вы хотите этим сказать?
– Да вы же и сами знаете, Сергей Петрович, – Старик взглянул на него исподлобья, устало и расстроено. Глаза его оказались в красных прожилках, сизые веки набрякли. Давно не спал, бедняга.
– Неужели вы и в самом деле полагаете, что нам ничего не известно? – спросил он, явно не надеясь на ответ. – Похоже, временами вы забываете, где очутились. У нас имеются такие методы, о которых вы не только не подозреваете, но даже и не вместили бы умом. Но крутить не буду, прямо скажу – возможности наши не беспредельны. Иногда случаются и сбои. Только поэтому вам и удалось заварить кашу. От себя добавлю – весьма поганого вкуса.
– Сумматор, а давайте не будем говорить загадками, – хмыкнул Сергей, откинувшись на спинку кресла. – Мне, знаете, загадки надоели. И вообще спать хочется, – он зевнул.
Спать и в самом деле хотелось. И в этом было что-то смешное, это не вписывалось в мрачные стены Сумматорского кабинета, в паутину хитрых уловок, в грозящие ему неприятности. Но если разобраться, выходит, что и он, Сергей Латунин, не слишком сюда вписывается. Может, именно потому и влилось в душу спокойствие?
– Что ж, охотно пойду вам навстречу, – чуть помолчав, откликнулся Старик. – Мне, признаться, тоже неловко наблюдать, как вы выкручиваетесь. Знаете, как оно со стороны выглядит? Никак не подберу подходящих слов… Плоско, может быть. Приземленно как-то выходит. Ну ладно, к делу. А дело наше называется простым коротким словом: Прорыв. Так вот, той самой ночью, когда объект был изолирован, вы отправились на Центральный Пульт. Причем снарядились точно в шпионских боевиках. Стыдно, Сережа. Кому вы собирались совать в рот свои нестиранные носки? Неужто забыли, что всюду у нас следящая аппаратура. Автоматика, правда, временами барахлит, – добавил он со странным смешком.
– Итак, вы открыли (а точнее говоря, взломали) дверь, включили Большую Машину и вызвали программу РС-15. Короче, программу эту вы затерли. Да так, что не восстановишь. Было, Сергей Петрович? Вот так-то! У нас все зафиксировано. Беда лишь в том, что запись мы просмотрели с опозданием. Ну, а результаты таковы. Объект сам, без помощи Посланника, прорвал Первое Кольцо. Причем совершенно неясно, каким образом. В боксе он каждую секунду был под контролем, записывалось любое его движение, каждый вздох – и вдруг его не стало. Мгновенно. На мониторах вспышка – и чернота. Мы, конечно, подумали на аппаратуру. Но та оказалась в полном порядке. Это же вам не коммутатор в Жмеринке. Словом, пропал объект. Оно и понятно – после того, как вы стерли программу, он стал недоступен нашим методам. Блокировка-то снята. Одна надежда на Санитаров. Впрочем, – бросил он взгляд в сторону Ярцева, – слабенькая надежда. Как видите, ситуация перешла в иную плоскость. Конечно, ему не перейти Границу. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но вы представляете себе, какую цену придется заплатить? Ах да, вы же не в курсе, – Старик махнул рукой. – И очень хорошо. Вам знать не стоит, уж поверьте мне.
Вот так, Сергей. Я не люблю громких слов, но очень уж назойливо на языке вертится термин "диверсия". Объективно получается так. Другое дело – зачем. Вот этого я понять не в силах. Загадка. Ваш случай уникальный, раньше ничего подобного у нас не было. Ладно, можно еще понять, если бы Посланник вышел на вас. Действительно, отчего бы им не заиметь здесь своего резидента? И внедриться с вашей помощью сюда, в здешний слой. Весьма разумная стратегия. Только вот не было у вас никаких таких контактов – мы проверяли. Тогда в чем дело? Захотелось приключений? Добро бы еще какой-нибудь сопливый Стажер. Бывает, знаете ли, взбунтуется младая кровь, тяга к романтике, то се… Кто из нас в детстве не играл в разведчиков? Но детство кончилось, Сергей, и вы это понимаете не хуже меня.
Поверьте, проще всего было бы поручить вас Ярцеву, а самому заняться делом. Но есть же и чисто человеческий момент. Вы, Сережа, наверное, давно уже почувствовали – вы для меня не только сотрудник, не только подчиненный. Ну вот. Я разобраться хочу. Не может быть, чтобы у вас не нашлось оправданий. Наверняка имеет место какое-то чудовищное недоразумение, все можно как-то объяснить. Поэтому давайте просто поговорим, как раньше. Что-то в последнее время редко это у нас получалось.
Конечно, Семену Васильевичу наш разговор покажется скучным. Вы уж извините, Семен Васильевич, – повернулся он к Ярцеву, – но вас ждут великие дела. Так что идите и действуйте. Если вдруг все же появятся какие-нибудь результаты – сразу ко мне. Ну ладно, ступайте.
Ярцев мгновенно вскочил с кресла, хмуро прошипел что-то себе под нос и выбежал из кабинета. Сергею почему-то пришло в голову, что Координатор хлопнет дверью, но нет, не хлопнул. Напротив, очень аккуратно затворил за собой.
Ну что, прогноз подтвердился. Да, черти, слаженно работают. Теперь уже на сто процентов ясно, что велась игра в злого опричника и доброго царя-батюшку. Точнее, дедушку. Но верить в доброго дедушку уж действительно как-то приземленно. Но интересно все-таки, что он дальше устроит.
Он повернулся лицом к Старику. Тот смотрел спокойно, не мигая, и сейчас уже не казался ни смешным, ни жалким. Какие-то слишком уж уверенные были у него глаза. Он ждал ответа, знал, что ответ непременно последует, но когда именно – не столь важно. Торопиться некуда, бояться нечего – он хозяин всей нынешней игры. А коли так – можно не грозить, можно не гипнотизировать взглядом. Зачем? Все получится само собой.
Точнее говоря, сабо сомой. А ведь что интересно – он уверен, будто у Воспитателя Латунина осталось только две возможности. Или каяться, или хамить. В принципе он прав, альтернативы на горизонте не видно. Но стоит ли играть роль в его сценарии? Хотя какое это имеет значение? Сейчас не до психологических нюансов. Однако надо ему что-то ответить. Молчание разрастается и делается слишком уж глупым. Тем более, что темп все равно потерян. Как в шахматах. Он, Сергей, получил шах и ищет, чем бы закрыться. А в перспективе мат. Ферзем и слоном. Если, конечно, худосочный Ярцев потянет на слона. Ладно, пускай будет как в шахматах.
Сколько он ни играл, всегда тянул до мата, не клал короля, хотя одного лишь взгляда на доску хватало, чтобы оценить перспективы. Нет, ни на что не надеясь, все же трепыхался. Отец посмеивался над этим, утверждал, что действуют обычные подростковые комплексы. Против лома, как известно, нет приема.
А он и не спорил, с отцом вообще невозможно было спорить, он либо замыкался, либо переводил все на какой-нибудь подходящий к случаю анекдот. Он любил подкреплять свои мысли анекдотами. "Помнишь, как в той байке" – обычное его присловье. А голос прокуренный, гулкий, словно по глиняному сосуду постучать костяшками пальцев. Еще в сопливом пацаньем возрасте Сергей ругал его за курение, говорил, что высосет рак легких. И ведь накаркал же! Вообще, после маминой смерти все у них стало не как у людей. Не отец сыну запрещает, а наоборот. И так всю жизнь, почти что с самого ее начала. Ему же и пяти лет не было, когда принесли ту телеграмму. Но именно тогда, отревев, побившись головой о паркетный пол, отмолчавшись на похоронах, он понял простую вещь: мамы не будет никогда. И значит, надо охранять единственное, что осталось – отца. А для этого надо стать взрослым, несмотря на свой детсадовский возраст.
Отец, правда, не очень-то с его запретами считался. Кивал, дескать, правильно, дескать, давно пора, а сам все делал тихой сапой. "Тихой папой" – было у них такое семейное присловье.
А обещанного дождя в тот день так и не случилось. С утра натянуло свинцово-грязных туч, малость побрызгало – и все. Почему это вспомнилось именно сейчас? Гроб не влезал в лифт, пришлось тащить его по лестнице, с седьмого этажа. Крышку вынесли позже, а по лестнице спускались без нее. На поворотах отцовская голова моталась из стороны в сторону, и было полное ощущение, что он живой, что он посмеивается над глупым спектаклем, который непонятно зачем затеяли "родные и близкие покойного". И никак не получалось поверить, что все это не понарошку, что все по правде. И только в крематории – когда случилась канитель с бумагами, когда шоферу совали мятые червонцы, а потом породистая служительница в синей форме, с лицом бульдога-медалиста, стукнула несколько раз молотком по крышке гроба – вот тогда, пожалуй, и накатило по-настоящему. Все это – лиловые печати на справках, сытая харя конторского чинуши, литованные заклинания служительницы – было не понарошку. А когда вернулись домой, ему первое время казалось, что отец заперся у себя в комнате, курит и разминает сигареты пальцами. Автоматически, не замечая, думая о чем-то запредельном.
Как же он тогда надрался! Но после поминок водка сразу вдруг ему опротивела, и он использовал спиртное лишь как гнусное лекарство – хотя бы после того нахального утреннего звонка.
А дождя в тот день так и не случилось.
– Знаете, Сумматор, по-моему, вы совершенно напрасно выставили Ярцева, – Сергей обнаружил, что постукивает костяшками пальцев по столешнице. – Его отсутствие ничего не меняет. Просто нам не о чем говорить. Каяться я не собираюсь, грозить и обличать – тем более. Разумеется, у меня есть причины, и разумеется, я о них умолчу. Ваша претензия на некую духовную близость мне понятна. Но это же смешно. Я ведь вашим баечкам больше не верю.
– Это каким же именно? – живо спросил Старик, наклоняясь к Сергею. Похоже, он ждал именно такого поворота.
– Не все ли равно? Зачем я буду перед вами оправдываться? Да и вы передо мной. Однажды дождливым вечером я крупно обманулся. И это определило ход последующих событий. Ну, а теперь меня не волнует личное будущее. А вы… Вы на работе. Работайте, исполняйте свою службу.
– Эффектно сказано, – восхищенно отозвался Старик. Видно, он радовался, что все же сумел разговорить Сергея. – Да только эффект-то дешевый. – Старик даже присвистнул, изображая огорчение. – Прямо как в плохих детективах. По-моему, не хватает лишь фразы "Маски сброшены!" или "Игра окончена!" Постарайтесь не лгать хотя бы самому себе. Тот имидж, которым вы сейчас прикрываетесь – он ведь тоже маска. Причем довольно старая. Бывшая в употреблении. "Гордо реет буревестник, черной молнии подобный" или "Я сладко пожил, я видел солнце". В общем, "Безумству храбрых поем мы песню". Стоит ли продолжать цитаты? Эх, Сережа, Сережа… На самом-то деле вам сейчас и зябко, и тоскливо, и ровным счетом ничего вы в ситуации не смыслите. Поэтому давайте исходить из реального состояния дел. И не принимайте красивых поз. Вам это сейчас ни к чему.
– Интересно, чего же вы от меня ждете? – хмыкнул Сергей. – Неужели покаяния? Или развернутую психологическую автохарактеристику?
– Что вы, зачем? – улыбнулся Старик. – Я же, к счастью, не поп. И не психиатр. Я не ответов, Сережа, жду, а вопросов. Понимаете, вопросов! Что ж, настало, наконец, и их время. Похоже, вы готовы подняться на качественно высший уровень.
Ишь ты, чего ему захотелось! Сергей неожиданно почуял в себе совершенно неуместный задор. Что ж, фокус известный. Где вопросы – там и поговорки. Ладно, отчего бы напоследок не порезвиться?
– Хорошо, – согласился он. – Тогда вопрос первый, а точнее, нулевой. Можно сказать, методологический. Итак, почему я могу рассчитывать на правдивые ответы? Я ведь вышел из игры, я бесперспективен. Как-то нерационально с таким возиться.
– А я вообще старый иррационалист, – весело отозвался Старик. – Вы разве не замечали? Да к тому же, Сергей, игра ваша отнюдь не завершилась. Это во-первых. А что касается критериев достоверности? Ну помилуйте, какие тут вообще могут быть критерии? Должно быть элементарное доверие между собеседниками. И вообще. Вот, к примеру, говорят вам, что нейтрино существует. И вы верите на слово. Не станете же изучать физику на профессиональном уровне, лично делать все эксперименты… Все не проверишь, надо просто положиться на слово компетентного человека. А я, не хвастаясь, скажу, что весьма компетентен. И потом, вы же еще ничего не узнали, а уже подозреваете. Неужели вам самому не интересно, что здесь и как?
– Представьте себе, уже нет. Когда-то было, да сплыло. Сейчас я, извините за грубость, вижу вокруг себя океан дерьма. В дерьме этом я вымазался с ног до головы. И мне совершенно не хочется исследовать дерьмо, нюхать, щупать, разглядывать под микроскопом. Отмыться лишь хочется, да убежать подальше. К сожалению, это невозможно.
– Впечатляющие у вас образы, Сережа, – помолчав, хихикнул Старик. – Вы прямо-таки поэт у нас. В одном вы правы, – заметил он уже куда более мрачно, – убежать невозможно. А теперь по сути вашей метафоры. Вот вы говорите, дерьмо, говорите, воняет… Но мы же с вами ученые, мы должны понимать, что именуемое в просторечии вонью – не что иное, как пары аммиака. А что есть аммиак? – спросил он строгим профессорским тоном, воздымая палец. – Водород и азот! – ответил он сам себе и помолчал, видимо, наслаждаясь звучанием своих слов. – Те же самые компоненты, что и в воде, которую вы пьете, что в воздухе, которым вы дышите где-нибудь в чистом поле с васильками. В дерьме, кстати, и кислород имеется. Жизненно необходимый! Понимаете, тот же ведь состав, что и в вашем теле, только соотношения чуть иные, молекулы малость по-другому сцеплены. И заметьте, Сережа, есть планеты, где живут люди точно такие же, как и мы, а дышат аммиаком. Такая там атмосфера. Да, такие же люди, как и мы, ничем не хуже. Ну, дышат аммиаком, ну, кожа у них зеленая, а может быть, синяя, я уж не знаю, Внеземельем у нас другие занимаются, да и не в том суть. Так вот, живут себе эти люди и живут. Неужели вы их за людей не считаете? Только из-за того, что они вонью дышат? Но разум, сознание – это же от оболочки не зависит! Так вот, Сережа. Постарайтесь уж как-нибудь сладить со своим обонянием – и тогда вы поймете, что упомянутый вами океан к дерьму не сводится. Есть в нем кое-что помимо дерьма. Излишняя брезгливость – она же, сами знаете, как часто оборачивалась беспредельной жестокостью.
Сергей вздохнул. Ну почему Старик несет такую примитивную чушь? Не рассчитал уровень? Или специально, чтобы в спор втянуть?
– Сумматор, поймите в конце концов, – произнес он сухо. – Меня не только дерьмо не интересует, но и ваши оды ему. И вся эта софистика-казуистика. Я ведь тоже так могу, вы знаете.
– Знаю. И все же вам не стоит напяливать маску безразличия.
– Да какая же это маска? – с искренним раздражением буркнул Сергей. – Я устал от разговоров и от философий. Понимаете, устал! Постарайтесь это усвоить. А если вам нужна суть – так пожалуйста, могу в одно предложение вместить. Я скверно жил – значит, жить мне больше незачем. Все. Точка.
Старик вновь погрузился в молчание, потом заговорил тихо, со спокойной силой:
– А это у вас, Сережа, уже истерика. Да, истерика. Я чувствовал, что ею кончится дело, хотя и предполагал, что вы покрепче. Ну ладно. Теперь послушайте меня. Я думаю, все очень просто. У вас всего лишь нервный срыв, да, мощный срыв, на грани патологии, но бояться нечего. Придете понемногу в себя, жизнь наладится. Видимо, вам стоит хорошенько отдохнуть. Не волнуйтесь, дело с Прорывом мы утрясем и без вашего участия. Я сегодня же оформлю вам внеочередной отпуск – и отправляйтесь в природный сектор, в это ваше, как вы называете, "поместье". И кушайте там клубнику. Грибы собирайте, очень, знаете ли, полезное дело. Сам давно собираюсь за маслятами сходить, да дела, дела… Поймите же – вам бояться нечего. Вы что, вообразили, вас кто-то арестовывать собрался? Да кому вы нужны? Кто вы по сравнению с нами? Пылинка, мелочь рыбья. А мы не размениваемся на мелочи. Неужели вы до сих пор не осознали наши масштабы? В общем, езжайте на природу, забудьте о неприятностях, расслабьтесь. И не надо никого бояться.
Сумматор глядел на него добрыми собачьими глазами, и Сергей понял, что все. Пора закрывать разговор. Стало не то чтобы страшно, но как-то тяжело и пусто.
– Одно маленькое добавление, Сумматор, – произнес он с печальной усмешкой. – Я знаю, как такие дела делаются. Через какое-то время окажется, что "поместье", клубника и здоровые игры на свежем воздухе подразумевают одно маленькое условие. Давайте уж говорить прямо. Вас интересует канал, по которому прошел Посланник. А для этого вам нужен объект РС-15. И вы знаете, что кроме как от меня, ни от кого помощи не дождетесь. Только я могу восстановить объектную программу. Именно поэтому вы и устроили нынешний спектакль. Но без толку. На меня не рассчитывайте – я ничего восстанавливать не буду. И еще один пикантный момент. Самый главный. Вы должны понять, что "методами" вашими ничего не добьетесь. Это же не явки и пароли из человека вытянуть. Воссоздать программу – серьезный творческий труд. Для которого нужно, во-первых, желание, а во-вторых, ясные, здоровые мозги. Но в том-то и фокус, что после "методов" я ни на что не стану годен. От меня останется тень, оболочка. А вы все-таки рационалисты. Вам не оболочка нужна, вам я нужен. В полном сознании. Не сырье для палача, а союзник.
Ну, а все прочее я выдержу. И вы это тоже знаете. Мне терять нечего, я ничего больше не хочу и ничего не боюсь. Считайте, что меня уже нет. И кончайте беседы о клубнике и дерьме. Мы друг друга насквозь видим. Зовите вашего Ярцева – и привет.
На сей раз Старик молчал долго. Потом вздохнул и произнес:
– Да, похоже, вы правы. Не получился у нас разговор. Поверьте, мне вас очень жаль, Сережа, – и нажал едва заметную кнопочку на своем столе.
7
Сзади раздался шорох, еле слышный – словно где-то вдалеке рвали на части какую-то ткань. Поначалу Костя решил, что померещилось. Наверное, галлюцинация. Попросту говоря, глюк. В памяти всплыла глупая детская поговорка: "Если в поле видишь люк – не пугайся, это глюк." Такой вот стишок. Тоже ведь пришел из прежней жизни, из нормального мира. Что ж, если даже такие мелочи возвращаются – это неплохо. Легче будет привыкнуть там, в Реальности.
Вскоре звук повторился. Будто кто-то невидимый прошмыгнул сзади и исчез. Костя резко обернулся, но что толку? Темнота кромешная, как ни напрягай глаза, ничего не разглядишь. Да и вообще, наверное, это шумит в ушах. Видимо, купание в ледяной воде не прошло ему даром. Похоже, поднимается температура, а если она повышенная, в ушах всегда звенит.
Шорох послышался вновь, на сей раз ближе и громче. Нет, это вовсе не звон в ушах. Звон – он же нудный, монотонный, все на одной и той же ноте. А этот звук слишком уж какой-то подозрительный. То ли слабые щелчки о камень, то ли чье-то торопливое дыхание. Там, в темноте, несомненно было что-то живое.
Но откуда оно взялось? Смешно и думать, что здесь, во тьме и холоде, может водиться хоть какая-нибудь живность. И чем бы ей питаться? Ну ладно, червяки, мокрицы, плесень – оно бы еще куда ни шло. Но это, судя по всему, не червяк.
Это слегка коснулось его ноги. Теплое – и в то же время скользкое, увертливое… Костя мгновенно отскочил, врезался в стену и едва сдержал крик – он и сам не понял, то ли от испуга, то ли оттого, что локоть зашиб.
Существо – он теперь уже не сомневался, что это существо – пробежало вперед. И тут же сзади раздался не то шепот, не то смех. Он звучал недолго, пару секунд, но Костю обволокло мутным облаком страха. Он зашагал быстрее, надеясь выбраться из этого облака, но без толку. Казалось, что-то вязкое, тягучее сгущается вокруг него, какая-то липкая мерзость. Заныло в животе, а под ложечкой вырос плотный комок. Если бы хоть чуть-чуть света… Пусть всего лишь пламя спички, на тысячную долю секунды… Со светом стало бы легче. Но вокруг висела тьма, а во тьме скрывалось неизвестное.
Костя зашагал еще быстрее, но страх не отпускал его. Напротив, он раздувался, густел, огромной слепой тенью нависал за спиной и гнал, гнал вперед. Странные звуки время от времени повторялись, и каждый раз Костино сердце словно протыкало тонкой безжалостной спицей.
Он и сам не заметил, как перешел на бег. Узел с мокрой одеждой пришлось бросить, в голове пульсировала лишь одна мысль: успеть, успеть бы, проскочить! Что именно проскочить, куда успеть, он не понимал, но думать было некогда. Быстрее, еще быстрее – иначе смерть.
И опять послышался смех, совсем рядом, но где – Костя так и не понял. И хотя от разгоряченного в беге тела валил пар – из-за этого смеха его продрано холодом.
А сзади раздался оглушительный грохот. Что-то падало, валилось за его спиной, что-то рушилось, сотрясая всю пещеру низким тревожным гулом. Скорее, скорее успеть!
Потом у него перед глазами точно мина взорвалась – и Костя упал животом на острые камни.
Когда он открыл глаза, темноты уже не было. Пещеру заливал тусклый свет. Грязно-лиловый, неживой, как в ту последнюю ночь. И вновь Костя не мог понять – откуда сочится мертвенное, угрюмое сияние? Вроде бы ни ламп, ни факелов – а свет меж тем неспешно стекает с потолка, струится по стенам, седыми испарениями поднимается с пола.
Не так уж и много его было, света, но все же Костя смог оглядеться. Отовсюду нависали угрюмые каменные своды, такие же красновато-бурые, как и у входа в пещеру. А над головой, очень высоко, едва видные, громоздились друг на друга неровные, покрытые змеящимися трещинами плиты. Казалось, они держатся там из последних сил, еще мгновение – и обрушатся вниз, со свистом рассекая сырой лиловый воздух.
Внизу повсюду валялись угловатые, с острыми краями, обломки породы, перекрещивались, наползали друг на друга словно исполинские древние ящеры. Словно они, окаменевшие миллионы лет назад, не умерли тогда, а лишь затаились, в любую минуту готовые принять свой истинный вид.
И что-то еще смущало Костю. Какая-то странность, что-то неправильное, нелепое. Сперва он никак не мог сообразить, в чем дело, но потом понял – и вздрогнул.
Туннеля, по которому он вбежал сюда, больше не было. Повсюду, со всех сторон нависали стены – сплошные, непробиваемые. Ни входа, ни выхода, ни даже каких-нибудь щелей. Он заперт в каменной ловушке, и выбраться отсюда невозможно.
А вскоре Костя увидел их. Сперва не глазами, нет – кожей почувствовал на себе колючие взгляды маленьких, беспощадных глаз, а потом уже понял, кто это. Из памяти послушно выплыло забытое слово.
Крысы! Огромные черные крысы глядели на него из дальнего угла пещеры. Их было множество – сотни, если не тысячи. Откуда они взялись? Ведь еще секунду назад пещера пустовала. Костя же ее всю осмотрел, ища выход! И вдруг – крысиные полчища.
Вскоре звук повторился. Будто кто-то невидимый прошмыгнул сзади и исчез. Костя резко обернулся, но что толку? Темнота кромешная, как ни напрягай глаза, ничего не разглядишь. Да и вообще, наверное, это шумит в ушах. Видимо, купание в ледяной воде не прошло ему даром. Похоже, поднимается температура, а если она повышенная, в ушах всегда звенит.
Шорох послышался вновь, на сей раз ближе и громче. Нет, это вовсе не звон в ушах. Звон – он же нудный, монотонный, все на одной и той же ноте. А этот звук слишком уж какой-то подозрительный. То ли слабые щелчки о камень, то ли чье-то торопливое дыхание. Там, в темноте, несомненно было что-то живое.
Но откуда оно взялось? Смешно и думать, что здесь, во тьме и холоде, может водиться хоть какая-нибудь живность. И чем бы ей питаться? Ну ладно, червяки, мокрицы, плесень – оно бы еще куда ни шло. Но это, судя по всему, не червяк.
Это слегка коснулось его ноги. Теплое – и в то же время скользкое, увертливое… Костя мгновенно отскочил, врезался в стену и едва сдержал крик – он и сам не понял, то ли от испуга, то ли оттого, что локоть зашиб.
Существо – он теперь уже не сомневался, что это существо – пробежало вперед. И тут же сзади раздался не то шепот, не то смех. Он звучал недолго, пару секунд, но Костю обволокло мутным облаком страха. Он зашагал быстрее, надеясь выбраться из этого облака, но без толку. Казалось, что-то вязкое, тягучее сгущается вокруг него, какая-то липкая мерзость. Заныло в животе, а под ложечкой вырос плотный комок. Если бы хоть чуть-чуть света… Пусть всего лишь пламя спички, на тысячную долю секунды… Со светом стало бы легче. Но вокруг висела тьма, а во тьме скрывалось неизвестное.
Костя зашагал еще быстрее, но страх не отпускал его. Напротив, он раздувался, густел, огромной слепой тенью нависал за спиной и гнал, гнал вперед. Странные звуки время от времени повторялись, и каждый раз Костино сердце словно протыкало тонкой безжалостной спицей.
Он и сам не заметил, как перешел на бег. Узел с мокрой одеждой пришлось бросить, в голове пульсировала лишь одна мысль: успеть, успеть бы, проскочить! Что именно проскочить, куда успеть, он не понимал, но думать было некогда. Быстрее, еще быстрее – иначе смерть.
И опять послышался смех, совсем рядом, но где – Костя так и не понял. И хотя от разгоряченного в беге тела валил пар – из-за этого смеха его продрано холодом.
А сзади раздался оглушительный грохот. Что-то падало, валилось за его спиной, что-то рушилось, сотрясая всю пещеру низким тревожным гулом. Скорее, скорее успеть!
Потом у него перед глазами точно мина взорвалась – и Костя упал животом на острые камни.
Когда он открыл глаза, темноты уже не было. Пещеру заливал тусклый свет. Грязно-лиловый, неживой, как в ту последнюю ночь. И вновь Костя не мог понять – откуда сочится мертвенное, угрюмое сияние? Вроде бы ни ламп, ни факелов – а свет меж тем неспешно стекает с потолка, струится по стенам, седыми испарениями поднимается с пола.
Не так уж и много его было, света, но все же Костя смог оглядеться. Отовсюду нависали угрюмые каменные своды, такие же красновато-бурые, как и у входа в пещеру. А над головой, очень высоко, едва видные, громоздились друг на друга неровные, покрытые змеящимися трещинами плиты. Казалось, они держатся там из последних сил, еще мгновение – и обрушатся вниз, со свистом рассекая сырой лиловый воздух.
Внизу повсюду валялись угловатые, с острыми краями, обломки породы, перекрещивались, наползали друг на друга словно исполинские древние ящеры. Словно они, окаменевшие миллионы лет назад, не умерли тогда, а лишь затаились, в любую минуту готовые принять свой истинный вид.
И что-то еще смущало Костю. Какая-то странность, что-то неправильное, нелепое. Сперва он никак не мог сообразить, в чем дело, но потом понял – и вздрогнул.
Туннеля, по которому он вбежал сюда, больше не было. Повсюду, со всех сторон нависали стены – сплошные, непробиваемые. Ни входа, ни выхода, ни даже каких-нибудь щелей. Он заперт в каменной ловушке, и выбраться отсюда невозможно.
А вскоре Костя увидел их. Сперва не глазами, нет – кожей почувствовал на себе колючие взгляды маленьких, беспощадных глаз, а потом уже понял, кто это. Из памяти послушно выплыло забытое слово.
Крысы! Огромные черные крысы глядели на него из дальнего угла пещеры. Их было множество – сотни, если не тысячи. Откуда они взялись? Ведь еще секунду назад пещера пустовала. Костя же ее всю осмотрел, ища выход! И вдруг – крысиные полчища.