Серпет задумался о чем-то, дернул себя за левый ус и, взглянув на часы, изрек очень уж каким-то металлическим голосом:
– Ты ведь понимаешь, Константин, все вы тут выращиваетесь не зря. Но каждому ли ясно, в чем состоит ваш долг? Хотя вроде бы должны понимать, Обещание давали. Мы тут все делаем Одно Общее Дело. И нет ничего сложнее и ответственнее. Разумеется, вы еще не готовы, вам еще предстоит пройти через Откровение, получить Великое Знание. И хотя все это случится не скоро, но кое-что вы уже сейчас могли бы для себя уяснить. Идет грандиозная борьба. Кое-кто из вас об этом забыл, но факты налицо. А готовиться к борьбе вам надо уже сейчас. Потом поздно будет. Через три года всех вас ждет Распределение, впрочем, для некоторых оно может наступить раньше. И куда бы вы ни попали, какую бы работу ни получили – дело у вас у всех одно.
Правда, некоторые этого не понимают. Некоторым кажется, что это всего лишь высокие слова, а жизнь – это койку заправлять как следует да котлетами обжираться. Нет, мои дорогие, так будет до поры до времени. А тебе, Костя, следовало бы почаще напоминать ребятам об их будущем. Так что вот так, – Серпет снова продолжал обычным своим тоном, – дисциплину с успеваемостью резко поднять. Каким образом – думай сам. На то тебе и голова дана. Что непонятно – приходи, объясню. Так… Теперь что касается Рыжова. Думаю, надо с ним индивидуально позаниматься. Именно тебе, – Серпет навел на Костю свои большие зрачки. – То, что ты с ним сейчас делаешь, неэффективно. Пороть его, по-моему, дело безнадежное. Он ведь не потому строится плохо, что лентяй. Он бы и рад, но координация плохая. Лучше его потренировать, развить у него реакцию, скорость. Ну, сам понимаешь. И чтобы с этим не тянуть, – Серпет помедлил, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли ловя ускользнувшую мысль, – чтобы не тянуть, начни с ним заниматься завтра же. От полдника до ужина. Да, я помню, тренировка у тебя, кажется. Ну ничего, один раз можно и пропустить, ради общего блага.
Костю от его слов прямо в жар бросило. Ни фига себе подарочек! Не придешь завтра – подумают, что сдрейфил. Или, того хуже, настучал.
– Сергей Петрович, – быстро заговорил он, пытаясь справиться с комком в горле, – завтра ну никак не получается. У нас ведь полным ходом подготовка к соревнованиям. На первенство Корпуса! Это же честь этажа! Давайте я с ним в другое время позанимаюсь. Хоть ночью, хоть в тихий час.
– Какой ты, однако, эмоциональный, – улыбнулся Серпет. – А я ведь хотел как лучше. – И улыбка исчезла. Словно бритвой ее отрезало. – Ну ладно. Делай как знаешь. Разумеется, ни ночью, ни вместо тихого часа. Об этом не может быть и речи. Нарушать режим дня я, как понимаешь, не позволю. А вообще, – он снова помолчал, потом сумрачно произнес, – а вообще будь осмотрительнее. Ну ладно, это разговор в пользу бедных. В общем, подведем итоги. Насчет Васенкина с Царьковым – рапорты. С Рыжовым заниматься – хотя бы полчаса в день, но регулярно. Да, совсем забыл. Завтра после ужина зайди ко мне в кабинет. На беседу. Ну, вроде бы и все. Потопал я, братцы. Работы чертова уйма, голова кругом идет и мозги пузырятся.
Серпет встал, потянулся точно огромный кот, поправил широкой ладонью прическу и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
4
5
– Ты ведь понимаешь, Константин, все вы тут выращиваетесь не зря. Но каждому ли ясно, в чем состоит ваш долг? Хотя вроде бы должны понимать, Обещание давали. Мы тут все делаем Одно Общее Дело. И нет ничего сложнее и ответственнее. Разумеется, вы еще не готовы, вам еще предстоит пройти через Откровение, получить Великое Знание. И хотя все это случится не скоро, но кое-что вы уже сейчас могли бы для себя уяснить. Идет грандиозная борьба. Кое-кто из вас об этом забыл, но факты налицо. А готовиться к борьбе вам надо уже сейчас. Потом поздно будет. Через три года всех вас ждет Распределение, впрочем, для некоторых оно может наступить раньше. И куда бы вы ни попали, какую бы работу ни получили – дело у вас у всех одно.
Правда, некоторые этого не понимают. Некоторым кажется, что это всего лишь высокие слова, а жизнь – это койку заправлять как следует да котлетами обжираться. Нет, мои дорогие, так будет до поры до времени. А тебе, Костя, следовало бы почаще напоминать ребятам об их будущем. Так что вот так, – Серпет снова продолжал обычным своим тоном, – дисциплину с успеваемостью резко поднять. Каким образом – думай сам. На то тебе и голова дана. Что непонятно – приходи, объясню. Так… Теперь что касается Рыжова. Думаю, надо с ним индивидуально позаниматься. Именно тебе, – Серпет навел на Костю свои большие зрачки. – То, что ты с ним сейчас делаешь, неэффективно. Пороть его, по-моему, дело безнадежное. Он ведь не потому строится плохо, что лентяй. Он бы и рад, но координация плохая. Лучше его потренировать, развить у него реакцию, скорость. Ну, сам понимаешь. И чтобы с этим не тянуть, – Серпет помедлил, то ли прислушиваясь к чему-то, то ли ловя ускользнувшую мысль, – чтобы не тянуть, начни с ним заниматься завтра же. От полдника до ужина. Да, я помню, тренировка у тебя, кажется. Ну ничего, один раз можно и пропустить, ради общего блага.
Костю от его слов прямо в жар бросило. Ни фига себе подарочек! Не придешь завтра – подумают, что сдрейфил. Или, того хуже, настучал.
– Сергей Петрович, – быстро заговорил он, пытаясь справиться с комком в горле, – завтра ну никак не получается. У нас ведь полным ходом подготовка к соревнованиям. На первенство Корпуса! Это же честь этажа! Давайте я с ним в другое время позанимаюсь. Хоть ночью, хоть в тихий час.
– Какой ты, однако, эмоциональный, – улыбнулся Серпет. – А я ведь хотел как лучше. – И улыбка исчезла. Словно бритвой ее отрезало. – Ну ладно. Делай как знаешь. Разумеется, ни ночью, ни вместо тихого часа. Об этом не может быть и речи. Нарушать режим дня я, как понимаешь, не позволю. А вообще, – он снова помолчал, потом сумрачно произнес, – а вообще будь осмотрительнее. Ну ладно, это разговор в пользу бедных. В общем, подведем итоги. Насчет Васенкина с Царьковым – рапорты. С Рыжовым заниматься – хотя бы полчаса в день, но регулярно. Да, совсем забыл. Завтра после ужина зайди ко мне в кабинет. На беседу. Ну, вроде бы и все. Потопал я, братцы. Работы чертова уйма, голова кругом идет и мозги пузырятся.
Серпет встал, потянулся точно огромный кот, поправил широкой ладонью прическу и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
4
Сейчас, в темноте, разговор этот всплыл в памяти так ясно, словно кончился минуту назад. И саднило в душе, и не удавалось уснуть. А завтра так тоскливо будет подыматься! Но хочешь или не хочешь, а по звонку придется вскочить первым – он же как-никак Помощник на Группе. И он будет подгонять пинками тех, кто не прочь подремать еще минутку. А ведь и сам не прочь, выходит, самому себе пинки отвешивать? Смешная получается картинка… Черно-синие окна, острый, беспощадный электрический свет…
Но все это еще нескоро. Не так уж давно прозвенел отбой. Есть еще время уснуть. Только бы не лезли в голову всякие мысли… А все-таки здорово, что Серпет так легко согласился. Правда, он сказал: "будь осмотрительнее". Нехорошо как-то сказал, с довольно странной ухмылочкой. Впрочем, ухмылочки эти скорее всего объясняются плохим настроением.
И все же Костя чувствовал – сегодняшний Серпет какой-то не такой. Во-первых, ясно было, что ни Рыжов, ни Царьков с Васенкиным его совершенно не интересовали. Чем-то другим забита у него голова. Но Серпет хитер, он никогда ничего прямо не скажет. Все только намеками. А попробуй разберись в его намеках. Тем более, неизвестно еще, для кого эти намеки? Костя не мог избавиться от мысли, что Серпет играл в Групповой какое-то представление, изображал что-то. А на кой хрен? Можно подумать, кроме Кости и ребят его слушал кто-то еще. Но ведь никого больше в Групповой не было. Значит, это всего лишь Костины домыслы. Но отчего же все так тревожно? Да еще беседа эта завтрашняя. Зачем? Раньше-то он никогда заранее не назначал. И вообще, в его кабинет Костя попадал нечасто, всего, наверное, раза два или три. Сейчас уже и не вспомнить, когда и зачем. Ладно, завтра все прояснится, а сейчас – спать!
И сами, непрошенные, появились перед глазами бледно-синие круги, завертелись, задрожали в душном воздухе. Костя вдруг понял, что они слеплены из рыхлого скрипучего снега, хотя, если приглядеться, чем-то они смахивали на колечки сигаретного дыма. Получается, дым и снег – одно и то же? И почему он не знал этого раньше?
Между тем кольца начали вытягиваться, сливаться и таять – и вдруг совсем исчезли. Осталось бесконечное снежное поле, и снег оказался не синим, а белым, даже с едва заметным желтоватым отливом, словно кремовая розочка на стаканчике пломбира. Снег неглубокий, рассыпчатый, и ногам вовсе не холодно, хотя Костя стоит босиком. Где-то вдали, по левую руку, чернеет изломанная полоса глухого древнего леса. А солнце то выныривает из-за туч, то снова прячется в серых клочьях небесной ваты.
Место было знакомое. Костя уже не раз попадал сюда. Значит, скоро появится тот, Белый. Теперь он уже не мог вспомнить, откуда взялось такое прозвище. Но иначе его никак и не назовешь. Белый – он и есть Белый, непонятный Костин мучитель. И негде от него спрятаться, и некуда бежать, везде поле. Придется ждать.
Белый, как всегда, появился неожиданно. И непонятно откуда. Только что его не было – и вот он медленно идет по снегу, не оставляя следов, смотрит на Костю своими огромными серыми глазами и улыбается чему-то.
– Ну, привет, Костя, – пробасил он своим низким голосом. И снова у Кости мелькнула мысль, что голос этот он уже слышал, давным-давно, еще до приходов Белого.
– Здрасте, – хмуро ответил Костя, отводя взгляд.
– Что это ты сегодня такой мрачный? – поинтересовался Белый, пристально глядя Косте в глаза.
– Да так. Дела всякие.
– Ну как же, помню, ты у нас человек деловой. Весь в заботах. И в прошлый раз дела были, и раньше еще. Рассказал бы хоть, что за дела такие.
– Да ничего, все у меня в порядке, – хмуро отозвался Костя. Он знал, что такими фразами не отделаться. Разговор предстоял долгий и противный.
– Ладно, можешь не объяснять. Я и так знаю, – усмехнулся Белый, и скрестив ноги, уселся прямо на снег. – Опять сегодня геройствовал, товарищ Временный Помощник?
– Это в каком смысле? – глядя в снег, спросил Костя.
– Не жалко Рыжова, а?
– Это не ваше дело, – решительно произнес Костя. – Как же вы надоели! Ну что вы вечно не в свои дела суетесь?
– Ну, это как знать, – миролюбиво заметил Белый. – Может, и для меня твои дела не такие уж чужие. Впрочем, ты помнишь – я ничего пока не могу тебе объяснить. Не время еще. Ты уж постарайся сам разобраться. Хоть в чем-нибудь.
– Да не буду я ни в чем разбираться! С какой это такой радости? – Костя сплюнул на снег и проследил взглядом траекторию плевка. – Что вы ко мне все время пристаете? Я что, просил? Звал вас, да?
– Эх, Костик-Костик, – не то засмеялся, не то вздохнул Белый, – горячая ты голова. Ну чего злишься? Ты бы еще драться полез, – и он уставился на дырочку в снегу, куда попал Костин плевок.
А Костя опустил глаза. Да, и такое случалось. Стыдно даже вспоминать. Попробовал Боевые Методы. Тройной удар в прыжке. Лучше уж самому себе по морде надавать. Если бы в тот раз Белый его излупил как щенка – все было бы нормально. То есть понятно. Но произошло нечто иное – нечто странное и, пожалуй, страшноватое. Белый и не думал защищаться. Он, кажется, и не заметил Костиных прыжков. Но это жуткое чувство, когда бьешь точно в цель, правильно бьешь, как учили, но кулак твой встречает не тело, а вязкую пустоту, рука твоя пронзает холодный туман… Лучше и не вспоминать.
– Ну правда, – сказал Костя уже потише, – отстаньте вы от меня. Мои дела – это мои дела. И я все делаю как надо. Ну, отлупил я Рыжова – так он, козел, без этого никогда строиться бы не научился.
– А он научился? – с интересом спросил Белый.
– Научится еще, – вздохнул Костя. – А Васенкин с Царьковым, они просто лодыри, тянут всю Группу назад. Я ведь все-таки Помощник, должен принимать меры.
Белый посмотрел на него с еще большим интересом.
– А зачем? Неужели это настолько важно?
– Что важно? – не понял Костя.
– Ну, например, что Мишка Рыжов не умеет ходить строевым шагом. Или что Васенкин кролика пожалел? Что, ваши маршировки и баловство с Энергиями такое уж необходимое дело? Да ерунда это все! А ты из-за ерунды с пацанами как со скотом обходишься. Хотя извини, со скотом ты бы обращался лучше. Скотина, она и лягнуть может, и куснуть. А они ведь люди, точно такие же, как и ты. И им и больно, и обидно, и страшно. Ничуть не меньше, чем тебе. Давно ли ты был на их месте? И скажи честно – согласился бы поменяться местами с твоими ребятами?
– Да что вы мне все морали читаете?! – снова взорвался Костя. Он знал, что мог бы сдержать себя, но не стал этого делать принципиально. – Я такой-сякой-разэтакий! Как со скотом? Да я, если хотите знать, с ними по-человечески обращаюсь. По-хорошему. Ну, выпорол Рыжова, а меня, что, не пороли? Да вы знаете, как меня Кошельков тогда гонял? Вас бы так! А я с ними, если хотите знать, по-доброму. Вон в других Группах Помощники и прислуживать себе заставляют, и лупят всех без разбору, просто так, для своего удовольствия! А я всегда по справедливости.
– Ну, спасибо тебе за это, – усмехнулся Белый, и его огромные глаза вдруг сделались непривычно жесткими. – Молодец, стараешься!
– А я что, хуже других? – сопротивлялся Костя. Но говорил он уже через силу. Как-то незаметно он устал от этого спора.
– Да, – твердо сказал Белый и взглянул на Костю. Тот было попробовал отвести взгляд – и не смог. Серые глаза притягивали его словно магниты.
– Да, хуже, – повторил Белый, поднимаясь со снега. Только сейчас Костя сообразил, какой же тот большой. По сравнению с ним Костя сам себе казался взъерошенным котенком возле огромного снежного барса.
– Я знаю, – продолжал Белый, – ты не сажаешь ребят голой задницей на горячую батарею, как это любит твой приятель Руднев. Не плющишь почки, как Смирнов, твой будущий партнер по куреву. Не заставляешь, как Александров, ребят перед тобой на коленях ползать. Все так. Но есть большая разница. Они, приятели твои, слишком уж глубоко увязли. Почти безнадежно. Может, кто-то их и вытянет – не знаю. Они уже и не помнят ничего, и не понимают, что творят. От людей у них осталась только оболочка. Но у тебя не тот случай. Ты еще живой. И на самом деле ты знаешь, что все подвиги твои – свинство. Прекрасно это знаешь. И тогда тебе становится страшно, ты пытаешься отогнать "лишние мысли", а зря. Они не лишние. Да и не получится уже. Многое изменилось. Теперь ты можешь вырваться.
– Да не собираюсь я никуда вырываться, – тоскливо ответил Костя. Черт бы побрал Белого с его моралями. От его моралей даже зубы начинают ныть, и что главное, не остановишь.
– Конечно, вырваться – деле трудное, – как ни в чем ни бывало, продолжал Белый. – И всего сложнее начать. А ты уже начал.
– Чего это я начал? – желчно поинтересовался Костя.
– Ну как чего? Вспоминать, сомневаться, думать. И зря ты ищешь у себя болезнь. Как раз наоборот – это выздоровление.
Тут уже Костя разозлился по-настоящему. Не хватало только разговоров про болезнь!
– А идите знаете куда с вашим выздоровлением! – крикнул он. – Я из-за вас с ума схожу, меня из-за вас в Стажеры не примут! – по щекам его покатились жгучие злые слезы. – Это вы во всем виноваты! Вы!
– Ну что ж, – спокойно откликнулся Белый, – если тебе так удобнее, считай, что я. Только, пожалуйста, без истерик. Ты ведь, насколько я понимаю, парень, а не визгливая барышня. Ну-ка прекрати реветь!
Он немного помолчал, затем продолжил:
– Что же касается твоего выздоровления… Сам смотри – кое-что ведь вспомнил. Ну, хотя бы как накурился в семилетнем возрасте, а мама тебе градусник ставила и в неотложку звонила. Ты ведь и не понял тогда, как она перепугалась! Думала, что все, конец, помирает родимое дитя. Ей и в голову не пришло, что дитя уже сигаретами балуется.
– Это все бред! – заорал Костя и отпрыгнул от Белого. Ему стало и в самом деле страшно, даже мурашки по спине заплясали. – Галлюцинации все это! Не было никакой мамы! Я всю жизнь тут, в Корпусе, прожил!
– Ну, во первых, слово тут сейчас неуместно. Сейчас ты не в Корпусе. А совсем в другом месте. А во вторых, разреши полюбопытствовать, ты и родился в Корпусе? Уж не из пробирки ли? – протянул Белый с неожиданным ехидством в голосе.
– Может, и из пробирки! Вам какое дело?! Уходите! Зачем вы меня мучаете, – закричал Костя, безуспешно стараясь унять слезы. – Да кто вы такой вообще?
Белый вздохнул.
– Ты уж извини, но всего я тебе пока объяснить не могу. Ты ведь знаешь. Да и не было бы в том толку. Потом, конечно, ты многое поймешь. А пока думай.
– Мне не о чем думать! Вы все врете, все сочиняете, чтобы меня с ума свести, – изо всех сил заорал Костя, делая шаг назад.
– Эти крики я уже слышал, – поморщился Белый, – часто слышал, в самых разных вариациях. Ни к чему переливать из пустого в порожнее. Да, я понимаю, тебе сейчас плохо. Но так и должно быть. Иначе ничего не получится.
– Что не получится? Что?! – и тут воздух от его крика раскололся и упал на снег острыми стеклянными обломками. Черная полоса леса свернулась в кольцо, и Костя вдруг понял, что это не кольцо, а чья-то исполинская, обтянутая кожаной перчаткой рука. Рука дотянулась до низкого неба и с треском разодрала его, словно ветхую простыню. Синие потоки хлынули на землю, но сливаться друг с другом и не думали, текли по отдельности, искривлялись, пульсировали, а потом вдруг разом превратились в бледные круги перед глазами, вспыхнули напоследок голубым пламенем и растаяли во тьме.
В ушах еще звенело, но Костя знал, что все кончилось. И облегченно вздохнув, открыл глаза.
В окно мутным оловянным глазом уставилась луна. На надраенном линолеуме от нее протянулась бледная дорожка. Тишину нарушало лишь ребячье сопение.
Долго ли еще до подъема? Надо же отоспаться после такого кошмара. Похоже, болезнь разрастается. Сегодня Белый говорил с ним куда дольше, чем в прошлый раз. И в памяти почти все осталось. Что же это все-таки было? Сон? Или галлюцинация? Одно другого не лучше. Самое страшное – это Белый. Кто он такой? Впрочем, вопрос довольно глупый. Ясно ведь – плод больного воображения. Но почему воображение такое странное? Мама какая-то, градусник…
Несколько дней она продержала его в постели, боялась выпускать на улицу, а ребята ведь заходили, звали в хоккей погонять, клюшка у него была уже новая, синяя с белой надписью "SPORT", тетя Аня подарила на день рождения… Что, опять?! Опять продолжается бред? Да что же это такое? Какая еще клюшка, какая там тетя Аня? Черт знает что. Нет, пока не поздно, надо Серпету во всем признаваться. Может, и не такая уж страшная у него болезнь. Вылечат и возьмут в Стажеры. Главное – не запустить.
Но все это еще нескоро. Не так уж давно прозвенел отбой. Есть еще время уснуть. Только бы не лезли в голову всякие мысли… А все-таки здорово, что Серпет так легко согласился. Правда, он сказал: "будь осмотрительнее". Нехорошо как-то сказал, с довольно странной ухмылочкой. Впрочем, ухмылочки эти скорее всего объясняются плохим настроением.
И все же Костя чувствовал – сегодняшний Серпет какой-то не такой. Во-первых, ясно было, что ни Рыжов, ни Царьков с Васенкиным его совершенно не интересовали. Чем-то другим забита у него голова. Но Серпет хитер, он никогда ничего прямо не скажет. Все только намеками. А попробуй разберись в его намеках. Тем более, неизвестно еще, для кого эти намеки? Костя не мог избавиться от мысли, что Серпет играл в Групповой какое-то представление, изображал что-то. А на кой хрен? Можно подумать, кроме Кости и ребят его слушал кто-то еще. Но ведь никого больше в Групповой не было. Значит, это всего лишь Костины домыслы. Но отчего же все так тревожно? Да еще беседа эта завтрашняя. Зачем? Раньше-то он никогда заранее не назначал. И вообще, в его кабинет Костя попадал нечасто, всего, наверное, раза два или три. Сейчас уже и не вспомнить, когда и зачем. Ладно, завтра все прояснится, а сейчас – спать!
И сами, непрошенные, появились перед глазами бледно-синие круги, завертелись, задрожали в душном воздухе. Костя вдруг понял, что они слеплены из рыхлого скрипучего снега, хотя, если приглядеться, чем-то они смахивали на колечки сигаретного дыма. Получается, дым и снег – одно и то же? И почему он не знал этого раньше?
Между тем кольца начали вытягиваться, сливаться и таять – и вдруг совсем исчезли. Осталось бесконечное снежное поле, и снег оказался не синим, а белым, даже с едва заметным желтоватым отливом, словно кремовая розочка на стаканчике пломбира. Снег неглубокий, рассыпчатый, и ногам вовсе не холодно, хотя Костя стоит босиком. Где-то вдали, по левую руку, чернеет изломанная полоса глухого древнего леса. А солнце то выныривает из-за туч, то снова прячется в серых клочьях небесной ваты.
Место было знакомое. Костя уже не раз попадал сюда. Значит, скоро появится тот, Белый. Теперь он уже не мог вспомнить, откуда взялось такое прозвище. Но иначе его никак и не назовешь. Белый – он и есть Белый, непонятный Костин мучитель. И негде от него спрятаться, и некуда бежать, везде поле. Придется ждать.
Белый, как всегда, появился неожиданно. И непонятно откуда. Только что его не было – и вот он медленно идет по снегу, не оставляя следов, смотрит на Костю своими огромными серыми глазами и улыбается чему-то.
– Ну, привет, Костя, – пробасил он своим низким голосом. И снова у Кости мелькнула мысль, что голос этот он уже слышал, давным-давно, еще до приходов Белого.
– Здрасте, – хмуро ответил Костя, отводя взгляд.
– Что это ты сегодня такой мрачный? – поинтересовался Белый, пристально глядя Косте в глаза.
– Да так. Дела всякие.
– Ну как же, помню, ты у нас человек деловой. Весь в заботах. И в прошлый раз дела были, и раньше еще. Рассказал бы хоть, что за дела такие.
– Да ничего, все у меня в порядке, – хмуро отозвался Костя. Он знал, что такими фразами не отделаться. Разговор предстоял долгий и противный.
– Ладно, можешь не объяснять. Я и так знаю, – усмехнулся Белый, и скрестив ноги, уселся прямо на снег. – Опять сегодня геройствовал, товарищ Временный Помощник?
– Это в каком смысле? – глядя в снег, спросил Костя.
– Не жалко Рыжова, а?
– Это не ваше дело, – решительно произнес Костя. – Как же вы надоели! Ну что вы вечно не в свои дела суетесь?
– Ну, это как знать, – миролюбиво заметил Белый. – Может, и для меня твои дела не такие уж чужие. Впрочем, ты помнишь – я ничего пока не могу тебе объяснить. Не время еще. Ты уж постарайся сам разобраться. Хоть в чем-нибудь.
– Да не буду я ни в чем разбираться! С какой это такой радости? – Костя сплюнул на снег и проследил взглядом траекторию плевка. – Что вы ко мне все время пристаете? Я что, просил? Звал вас, да?
– Эх, Костик-Костик, – не то засмеялся, не то вздохнул Белый, – горячая ты голова. Ну чего злишься? Ты бы еще драться полез, – и он уставился на дырочку в снегу, куда попал Костин плевок.
А Костя опустил глаза. Да, и такое случалось. Стыдно даже вспоминать. Попробовал Боевые Методы. Тройной удар в прыжке. Лучше уж самому себе по морде надавать. Если бы в тот раз Белый его излупил как щенка – все было бы нормально. То есть понятно. Но произошло нечто иное – нечто странное и, пожалуй, страшноватое. Белый и не думал защищаться. Он, кажется, и не заметил Костиных прыжков. Но это жуткое чувство, когда бьешь точно в цель, правильно бьешь, как учили, но кулак твой встречает не тело, а вязкую пустоту, рука твоя пронзает холодный туман… Лучше и не вспоминать.
– Ну правда, – сказал Костя уже потише, – отстаньте вы от меня. Мои дела – это мои дела. И я все делаю как надо. Ну, отлупил я Рыжова – так он, козел, без этого никогда строиться бы не научился.
– А он научился? – с интересом спросил Белый.
– Научится еще, – вздохнул Костя. – А Васенкин с Царьковым, они просто лодыри, тянут всю Группу назад. Я ведь все-таки Помощник, должен принимать меры.
Белый посмотрел на него с еще большим интересом.
– А зачем? Неужели это настолько важно?
– Что важно? – не понял Костя.
– Ну, например, что Мишка Рыжов не умеет ходить строевым шагом. Или что Васенкин кролика пожалел? Что, ваши маршировки и баловство с Энергиями такое уж необходимое дело? Да ерунда это все! А ты из-за ерунды с пацанами как со скотом обходишься. Хотя извини, со скотом ты бы обращался лучше. Скотина, она и лягнуть может, и куснуть. А они ведь люди, точно такие же, как и ты. И им и больно, и обидно, и страшно. Ничуть не меньше, чем тебе. Давно ли ты был на их месте? И скажи честно – согласился бы поменяться местами с твоими ребятами?
– Да что вы мне все морали читаете?! – снова взорвался Костя. Он знал, что мог бы сдержать себя, но не стал этого делать принципиально. – Я такой-сякой-разэтакий! Как со скотом? Да я, если хотите знать, с ними по-человечески обращаюсь. По-хорошему. Ну, выпорол Рыжова, а меня, что, не пороли? Да вы знаете, как меня Кошельков тогда гонял? Вас бы так! А я с ними, если хотите знать, по-доброму. Вон в других Группах Помощники и прислуживать себе заставляют, и лупят всех без разбору, просто так, для своего удовольствия! А я всегда по справедливости.
– Ну, спасибо тебе за это, – усмехнулся Белый, и его огромные глаза вдруг сделались непривычно жесткими. – Молодец, стараешься!
– А я что, хуже других? – сопротивлялся Костя. Но говорил он уже через силу. Как-то незаметно он устал от этого спора.
– Да, – твердо сказал Белый и взглянул на Костю. Тот было попробовал отвести взгляд – и не смог. Серые глаза притягивали его словно магниты.
– Да, хуже, – повторил Белый, поднимаясь со снега. Только сейчас Костя сообразил, какой же тот большой. По сравнению с ним Костя сам себе казался взъерошенным котенком возле огромного снежного барса.
– Я знаю, – продолжал Белый, – ты не сажаешь ребят голой задницей на горячую батарею, как это любит твой приятель Руднев. Не плющишь почки, как Смирнов, твой будущий партнер по куреву. Не заставляешь, как Александров, ребят перед тобой на коленях ползать. Все так. Но есть большая разница. Они, приятели твои, слишком уж глубоко увязли. Почти безнадежно. Может, кто-то их и вытянет – не знаю. Они уже и не помнят ничего, и не понимают, что творят. От людей у них осталась только оболочка. Но у тебя не тот случай. Ты еще живой. И на самом деле ты знаешь, что все подвиги твои – свинство. Прекрасно это знаешь. И тогда тебе становится страшно, ты пытаешься отогнать "лишние мысли", а зря. Они не лишние. Да и не получится уже. Многое изменилось. Теперь ты можешь вырваться.
– Да не собираюсь я никуда вырываться, – тоскливо ответил Костя. Черт бы побрал Белого с его моралями. От его моралей даже зубы начинают ныть, и что главное, не остановишь.
– Конечно, вырваться – деле трудное, – как ни в чем ни бывало, продолжал Белый. – И всего сложнее начать. А ты уже начал.
– Чего это я начал? – желчно поинтересовался Костя.
– Ну как чего? Вспоминать, сомневаться, думать. И зря ты ищешь у себя болезнь. Как раз наоборот – это выздоровление.
Тут уже Костя разозлился по-настоящему. Не хватало только разговоров про болезнь!
– А идите знаете куда с вашим выздоровлением! – крикнул он. – Я из-за вас с ума схожу, меня из-за вас в Стажеры не примут! – по щекам его покатились жгучие злые слезы. – Это вы во всем виноваты! Вы!
– Ну что ж, – спокойно откликнулся Белый, – если тебе так удобнее, считай, что я. Только, пожалуйста, без истерик. Ты ведь, насколько я понимаю, парень, а не визгливая барышня. Ну-ка прекрати реветь!
Он немного помолчал, затем продолжил:
– Что же касается твоего выздоровления… Сам смотри – кое-что ведь вспомнил. Ну, хотя бы как накурился в семилетнем возрасте, а мама тебе градусник ставила и в неотложку звонила. Ты ведь и не понял тогда, как она перепугалась! Думала, что все, конец, помирает родимое дитя. Ей и в голову не пришло, что дитя уже сигаретами балуется.
– Это все бред! – заорал Костя и отпрыгнул от Белого. Ему стало и в самом деле страшно, даже мурашки по спине заплясали. – Галлюцинации все это! Не было никакой мамы! Я всю жизнь тут, в Корпусе, прожил!
– Ну, во первых, слово тут сейчас неуместно. Сейчас ты не в Корпусе. А совсем в другом месте. А во вторых, разреши полюбопытствовать, ты и родился в Корпусе? Уж не из пробирки ли? – протянул Белый с неожиданным ехидством в голосе.
– Может, и из пробирки! Вам какое дело?! Уходите! Зачем вы меня мучаете, – закричал Костя, безуспешно стараясь унять слезы. – Да кто вы такой вообще?
Белый вздохнул.
– Ты уж извини, но всего я тебе пока объяснить не могу. Ты ведь знаешь. Да и не было бы в том толку. Потом, конечно, ты многое поймешь. А пока думай.
– Мне не о чем думать! Вы все врете, все сочиняете, чтобы меня с ума свести, – изо всех сил заорал Костя, делая шаг назад.
– Эти крики я уже слышал, – поморщился Белый, – часто слышал, в самых разных вариациях. Ни к чему переливать из пустого в порожнее. Да, я понимаю, тебе сейчас плохо. Но так и должно быть. Иначе ничего не получится.
– Что не получится? Что?! – и тут воздух от его крика раскололся и упал на снег острыми стеклянными обломками. Черная полоса леса свернулась в кольцо, и Костя вдруг понял, что это не кольцо, а чья-то исполинская, обтянутая кожаной перчаткой рука. Рука дотянулась до низкого неба и с треском разодрала его, словно ветхую простыню. Синие потоки хлынули на землю, но сливаться друг с другом и не думали, текли по отдельности, искривлялись, пульсировали, а потом вдруг разом превратились в бледные круги перед глазами, вспыхнули напоследок голубым пламенем и растаяли во тьме.
В ушах еще звенело, но Костя знал, что все кончилось. И облегченно вздохнув, открыл глаза.
В окно мутным оловянным глазом уставилась луна. На надраенном линолеуме от нее протянулась бледная дорожка. Тишину нарушало лишь ребячье сопение.
Долго ли еще до подъема? Надо же отоспаться после такого кошмара. Похоже, болезнь разрастается. Сегодня Белый говорил с ним куда дольше, чем в прошлый раз. И в памяти почти все осталось. Что же это все-таки было? Сон? Или галлюцинация? Одно другого не лучше. Самое страшное – это Белый. Кто он такой? Впрочем, вопрос довольно глупый. Ясно ведь – плод больного воображения. Но почему воображение такое странное? Мама какая-то, градусник…
Несколько дней она продержала его в постели, боялась выпускать на улицу, а ребята ведь заходили, звали в хоккей погонять, клюшка у него была уже новая, синяя с белой надписью "SPORT", тетя Аня подарила на день рождения… Что, опять?! Опять продолжается бред? Да что же это такое? Какая еще клюшка, какая там тетя Аня? Черт знает что. Нет, пока не поздно, надо Серпету во всем признаваться. Может, и не такая уж страшная у него болезнь. Вылечат и возьмут в Стажеры. Главное – не запустить.
5
Неприятности, конечно же, начались еще утром. С Костей так всегда было – если недоспишь, вскочишь по звонку на подъем, встрепанный и злой – тут уж весь день добра не жди. Даже если ничего такого и не случится, все равно не избавишься от мелких пакостей. То одно прилепится, то другое. Они, пакости, если уж заведутся, так не скоро отвяжутся. На опыте проверено.
Первую заподлянку судьба преподнесла Косте на завтрак. В столовой красовались тарелки с омерзительно желтой кашей из пшенки. Давно ею не кормили, Костя уже и расслабился было – и на тебе подарочек! Он ненавидел эту кашу всей ненавистью, на какую был способен. Еще бы, липкая, вонючая, с незаметными комками, от которых тянет блевать. Но, разумеется, ты глотаешь эту гадость, давясь от отвращения, и подчищаешь тарелку серым кусочком хлеба. Попробуй не доесть – тут же кляузу в Журнал накатают. А то и в Изолятор потащат, проверять здоровье. И обнаружат ту самую болезнь. Нет, лучше не рисковать. И мало того – приходилось за пацанами смотреть, все ли едят как следует. Помощник должен обеспечить "стопроцентную съедаемость". Он помнил, как когда-то давно Андрюха Кошельков, тогдашний Помощник, брал его своей потной ладонью за волосы и тыкал лицом в недоеденную тарелку. После чего уводил в палату воспитывать. Даже сейчас, хотя с тех пор протянулась вечность, от этих воспоминаний тоскливо ноет в животе. Но делать нечего, сам теперь Помощник, сам следи за порядком…
Дальше была школа. Туда Группа, аккуратно построенная в затылок, отправилась минут через десять после того, как на мойку была отнесена последняя тарелка. Это оказалась Рыжовская тарелка, и Костя тоскливо подумал, что надо же еще заниматься с придурком, координацию развивать. Что поделаешь – сам Серпет велел. А когда заниматься, если до обеда школа, в тихий час – нельзя, а потом – тренировка с куревом? Ох, не сорвалось бы дело! А ну как их заловит Валера, неожиданно войдя в пропахшую дымом раздевалку? Впрочем, ладно, смелость города берет. И, однако же, Костя чувствовал, что добром Лехина затея не кончится.
Впрочем, в школе новых пакостей не приключилось. Все было как всегда – высокие потолки классов, стены, затянутые коричневым бархатом, исчирканные шариком парты, "шлемы познания" – железные колпаки с тянущимися куда-то в пол проводами. Такой колпак полагалось напялить на голову, нажать вмонтированную в парту черную кнопку – и все, отрубаешься. А потом приходишь в себя за пять минут до звонка, осоловело смотришь на доску. Там аккуратным почерком выведены оценки по всей Группе. Насколько, значит, усвоили очередную тему. И вновь появляется непрошенная мысль – чему же их все-таки учат? Но знать не полагается, потому что – рано. Вот после Распределения, когда они пройдут сквозь Откровение – тогда другое дело. Тогда вся заложенная информация высветится в голове, тогда…
А сейчас надо лишь списать в свой специальный блокнотик оценки. Чтобы знать, каковы дела в Группе. Чтобы написать Серпету очередной отчетик. Смехота – неужели без Костиных отчетиков он об отметках не узнает? Но порядок есть порядок.
В общем, обычные уроки – сплошная скука. То ли дело на Энергиях! Там никто тебя не учит во сне, там все самостоятельно…
На Энергиях, однако же, не случилось ничего интересного. Если не считать очередной Васенкинской двойки. Совсем Саня распустился! Это же надо – кролика погладил! Вчера он хоть пробовал что-то сделать, а сегодня оборзел до крайности. Так прямо и заявил Василию Андреевичу: "Что хотите делайте, а мне его жалко!" И, взяв кролика на руки, погладил.
Василий Андреевич уж на что старый да опытный, а и у него прямо челюсть отвисла от таких наглых Васенкинских фокусов. А Костя почему-то подумал, что кролик, наверное, теплый, и что у него испугано колотится сердце. Впрочем, нечего глупостями голову забивать. Главное, это новая Санина двойка. О которой надо писать Серпету рапорт.
– Ты хоть понимаешь, что доигрался? – хмуро сказал он после урока Васенкину. Тот молча кивнул.
– И что думаешь делать? – почему-то поинтересовался Костя. Хотя чего там интересоваться, и так все с Саней теперь ясно.
– Может, попросим Сергея Петровича еще подождать? – все же спросил он с какой-то непонятной досадой. – За двойку, само собой, накажу, как обычно, а на Первый-то тебе зачем? Ты пойми, вся Группа из-за тебя страдает. А на Первый попадешь – нас в худшую категорию переведут. Может, хоть сейчас исправишься?
– Вряд ли, – тихо ответил Васенкин, уставившись в пол. – Не могу я их убивать. Они ведь живые… Как мы с тобой.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Костя. – Тогда я пишу рапорт Сергею Петровичу.
– Пиши, – равнодушно отозвался Васенкин. – Ты-то тут при чем? Он же тебе сам велел.
Костя резко повернулся и пошел прочь по коридору. Что-то тут было не так, странное чего-то сегодня творилось с Васенкиным, не похож он казался на самого себя, а может быть, наоборот, слишком похож – но Костя только сейчас это заметил. Может, не только в Сане дело?
После полдника все получилось как-то глупо. Взяв свой жетон у Наблюдательницы – сегодня за дежурным столом восседала Марва со своим вечным вязанием – он спустился по крутой лестнице ярусом ниже, в раздевалку. Там уже многие сидели, хотя до начала занятия оставалось еще четверть часа, если не больше.
– Физкультпривет, мужики, – поздоровался Костя с народом.
– Кастету наше вам с кисточкой, – буркнул Серега Александров, а остальные промолчали. Косте это почему-то не понравилось.
– Ну как, все путем, насчет курева? – на всякий случай поинтересовался он. – Будем?
– Будем, будем, – хмуро отозвался Леха Смирнов, завязывая шнурки на кедах. – Больно шустрый выискался. Еще тренировка не началась, а уже лезет.
– Куда это я лезу? Мне что, больше всех надо?
Смирнов промолчал. И это тоже насторожило Костю. Обычно Леха не отличался особой сдержанностью.
…Сама тренировка запомнилось плохо. Валера был мрачен, чем-то, похоже, достала его жизнь, и потому он то и дело срывался на крик, отвешивал подзатыльники, заставлял бегать кругами по залу. Нерадивых подгонял пинками. Косте хоть и не попало, но и без того подпорченное настроение окончательно скисло.
Занятие тянулось долго, хотя Костя понимал, что это ему кажется. Ведь все происходит по расписанию. В нужное время раздастся резкий, бьющий по ушам звонок, и Валера перестанет зверствовать.
Звонок, наконец, раздался, и ребята, потные и злые, потащились в раздевалку.
– Ну что, вся шобла в комплекте? – поинтересовался Миха Гусев.
Народ подтвердил, что вся.
– Руднев, действуй тогда уж, – лениво скомандовал Гусев.
Димка Руднев вытащил из угла швабру и вставил ее в ручку двери. Теперь снаружи в раздевалку никто войти не мог.
– Доставай свою заначку, – велел Миха Смирнову, и тот суетливо бросился к своему шкафчику, долго возился там, после чего торжествующе помахал нераспечатанной пачкой сигарет.
– А спички? – поинтересовался Сашка Орехов.
– Все в ажуре, не боись, – усмехнулся Смирнов, доставая откуда-то новенький коробок.
– Ну вот, теперь порядок, – подытожил Гусев и забрал у Смирнова пачку. – Значит, так, кореша. В очередь стройтесь, сам буду выдавать. Поштучно, – распорядился он, обмахиваясь майкой. Жара в раздевалке стояла не слабее вчерашней.
До чего же это было здорово – затянуться горьковато-сладким, полузабытым дымком, лениво стряхнуть пепел в ладонь (не на пол же! Вдруг заметят. А руку вымоешь – и порядок).
– Да, мужики, здорово у нас получилось, – лениво выдавил из себя Смирнов, крутя сигарету в пальцах.
– Куда уж мелким соплякам из Групп, – поддакнул Александров, сидевший возле двери. Ему полагалось быть на шухере, и если кто ломанется, сразу свистнуть.
– Не отвлекайся, Серый, – посоветовал из своего угла Гусев. – Твое дело маленькое, ты у нас на стреме.
– И вообще, – неожиданно для себя выпалил вдруг Костя, – давно ли сам мелким был? Ты что, здорово их лучше, да?
– А ты чего? Ты чего баллоны катишь? – окрысился Серега.
– А того! Сам в соплях по колено, а тоже туда же. Месяц как у себя в Группе Помощником, а какой, значит, крутой! Потому и пацанов своих на коленях стоять заставляешь, да?
– Ты, Кастет, фильтруй базар, – возразил Димка Руднев. – Можно подумать, что сам не Помощник. Мы тут все заодно, а эти, в Группах… Они же так, мусор. Как наш воспитатель говорил, Григорий – сырье вонючее.
– А ты вообще заткнись, Димон, – чуть не дав петуха, крикнул Костя. – Своих на горячую батарею сажаешь, потому и за этого козла заступаешься?
Его охватила какая-то унылая, тоскливая ярость. Он сам не понимал, что на него нашло, с какой стати он накинулся на Александрова, и вообще откуда взялись его слова. Но, однако же, чувствовал, что остановиться не может, и пальцы сами собой сжимались в кулаки. Сейчас, наверное, до махаловки дойдет. Ну ничего, так просто он им не дастся. Они этот день надолго запомнят.
Но драки почему-то не возникло.
– В общем, ты, Кастет, лажу не гони, – все так же лениво протянул Гусев. – Вообще, странный ты какой-то сегодня. Честно скажу, не нравишься ты мне что-то. Смотри…
– А может, он нас заложить решил? – вставил Смирнов.
– Кто, я? – от гнева у Кости перехватило дыхание. – Да ты сам кого хочешь заложишь, глиста собачья!
– Да я тебя сейчас! – рванулся Смирнов. – Да я из тебя котлету…
Его удержали за локти.
– Не дергайся, Леха, видишь – мальчик не в себе, – усмехнулся Гусев. – Курение кое-кому не пошло на пользу. Видать, не дорос пока-что. Утихните, пацаны, на дураков не обижаются. А ты, Кастет, не прав, – добавил он немного погодя. – Головой, что ли, повредился. Чего это тебе выступать вздумалось? Своих в Группе не лупишь разве?
Первую заподлянку судьба преподнесла Косте на завтрак. В столовой красовались тарелки с омерзительно желтой кашей из пшенки. Давно ею не кормили, Костя уже и расслабился было – и на тебе подарочек! Он ненавидел эту кашу всей ненавистью, на какую был способен. Еще бы, липкая, вонючая, с незаметными комками, от которых тянет блевать. Но, разумеется, ты глотаешь эту гадость, давясь от отвращения, и подчищаешь тарелку серым кусочком хлеба. Попробуй не доесть – тут же кляузу в Журнал накатают. А то и в Изолятор потащат, проверять здоровье. И обнаружат ту самую болезнь. Нет, лучше не рисковать. И мало того – приходилось за пацанами смотреть, все ли едят как следует. Помощник должен обеспечить "стопроцентную съедаемость". Он помнил, как когда-то давно Андрюха Кошельков, тогдашний Помощник, брал его своей потной ладонью за волосы и тыкал лицом в недоеденную тарелку. После чего уводил в палату воспитывать. Даже сейчас, хотя с тех пор протянулась вечность, от этих воспоминаний тоскливо ноет в животе. Но делать нечего, сам теперь Помощник, сам следи за порядком…
Дальше была школа. Туда Группа, аккуратно построенная в затылок, отправилась минут через десять после того, как на мойку была отнесена последняя тарелка. Это оказалась Рыжовская тарелка, и Костя тоскливо подумал, что надо же еще заниматься с придурком, координацию развивать. Что поделаешь – сам Серпет велел. А когда заниматься, если до обеда школа, в тихий час – нельзя, а потом – тренировка с куревом? Ох, не сорвалось бы дело! А ну как их заловит Валера, неожиданно войдя в пропахшую дымом раздевалку? Впрочем, ладно, смелость города берет. И, однако же, Костя чувствовал, что добром Лехина затея не кончится.
Впрочем, в школе новых пакостей не приключилось. Все было как всегда – высокие потолки классов, стены, затянутые коричневым бархатом, исчирканные шариком парты, "шлемы познания" – железные колпаки с тянущимися куда-то в пол проводами. Такой колпак полагалось напялить на голову, нажать вмонтированную в парту черную кнопку – и все, отрубаешься. А потом приходишь в себя за пять минут до звонка, осоловело смотришь на доску. Там аккуратным почерком выведены оценки по всей Группе. Насколько, значит, усвоили очередную тему. И вновь появляется непрошенная мысль – чему же их все-таки учат? Но знать не полагается, потому что – рано. Вот после Распределения, когда они пройдут сквозь Откровение – тогда другое дело. Тогда вся заложенная информация высветится в голове, тогда…
А сейчас надо лишь списать в свой специальный блокнотик оценки. Чтобы знать, каковы дела в Группе. Чтобы написать Серпету очередной отчетик. Смехота – неужели без Костиных отчетиков он об отметках не узнает? Но порядок есть порядок.
В общем, обычные уроки – сплошная скука. То ли дело на Энергиях! Там никто тебя не учит во сне, там все самостоятельно…
На Энергиях, однако же, не случилось ничего интересного. Если не считать очередной Васенкинской двойки. Совсем Саня распустился! Это же надо – кролика погладил! Вчера он хоть пробовал что-то сделать, а сегодня оборзел до крайности. Так прямо и заявил Василию Андреевичу: "Что хотите делайте, а мне его жалко!" И, взяв кролика на руки, погладил.
Василий Андреевич уж на что старый да опытный, а и у него прямо челюсть отвисла от таких наглых Васенкинских фокусов. А Костя почему-то подумал, что кролик, наверное, теплый, и что у него испугано колотится сердце. Впрочем, нечего глупостями голову забивать. Главное, это новая Санина двойка. О которой надо писать Серпету рапорт.
– Ты хоть понимаешь, что доигрался? – хмуро сказал он после урока Васенкину. Тот молча кивнул.
– И что думаешь делать? – почему-то поинтересовался Костя. Хотя чего там интересоваться, и так все с Саней теперь ясно.
– Может, попросим Сергея Петровича еще подождать? – все же спросил он с какой-то непонятной досадой. – За двойку, само собой, накажу, как обычно, а на Первый-то тебе зачем? Ты пойми, вся Группа из-за тебя страдает. А на Первый попадешь – нас в худшую категорию переведут. Может, хоть сейчас исправишься?
– Вряд ли, – тихо ответил Васенкин, уставившись в пол. – Не могу я их убивать. Они ведь живые… Как мы с тобой.
– Ну, как знаешь, – пожал плечами Костя. – Тогда я пишу рапорт Сергею Петровичу.
– Пиши, – равнодушно отозвался Васенкин. – Ты-то тут при чем? Он же тебе сам велел.
Костя резко повернулся и пошел прочь по коридору. Что-то тут было не так, странное чего-то сегодня творилось с Васенкиным, не похож он казался на самого себя, а может быть, наоборот, слишком похож – но Костя только сейчас это заметил. Может, не только в Сане дело?
После полдника все получилось как-то глупо. Взяв свой жетон у Наблюдательницы – сегодня за дежурным столом восседала Марва со своим вечным вязанием – он спустился по крутой лестнице ярусом ниже, в раздевалку. Там уже многие сидели, хотя до начала занятия оставалось еще четверть часа, если не больше.
– Физкультпривет, мужики, – поздоровался Костя с народом.
– Кастету наше вам с кисточкой, – буркнул Серега Александров, а остальные промолчали. Косте это почему-то не понравилось.
– Ну как, все путем, насчет курева? – на всякий случай поинтересовался он. – Будем?
– Будем, будем, – хмуро отозвался Леха Смирнов, завязывая шнурки на кедах. – Больно шустрый выискался. Еще тренировка не началась, а уже лезет.
– Куда это я лезу? Мне что, больше всех надо?
Смирнов промолчал. И это тоже насторожило Костю. Обычно Леха не отличался особой сдержанностью.
…Сама тренировка запомнилось плохо. Валера был мрачен, чем-то, похоже, достала его жизнь, и потому он то и дело срывался на крик, отвешивал подзатыльники, заставлял бегать кругами по залу. Нерадивых подгонял пинками. Косте хоть и не попало, но и без того подпорченное настроение окончательно скисло.
Занятие тянулось долго, хотя Костя понимал, что это ему кажется. Ведь все происходит по расписанию. В нужное время раздастся резкий, бьющий по ушам звонок, и Валера перестанет зверствовать.
Звонок, наконец, раздался, и ребята, потные и злые, потащились в раздевалку.
– Ну что, вся шобла в комплекте? – поинтересовался Миха Гусев.
Народ подтвердил, что вся.
– Руднев, действуй тогда уж, – лениво скомандовал Гусев.
Димка Руднев вытащил из угла швабру и вставил ее в ручку двери. Теперь снаружи в раздевалку никто войти не мог.
– Доставай свою заначку, – велел Миха Смирнову, и тот суетливо бросился к своему шкафчику, долго возился там, после чего торжествующе помахал нераспечатанной пачкой сигарет.
– А спички? – поинтересовался Сашка Орехов.
– Все в ажуре, не боись, – усмехнулся Смирнов, доставая откуда-то новенький коробок.
– Ну вот, теперь порядок, – подытожил Гусев и забрал у Смирнова пачку. – Значит, так, кореша. В очередь стройтесь, сам буду выдавать. Поштучно, – распорядился он, обмахиваясь майкой. Жара в раздевалке стояла не слабее вчерашней.
До чего же это было здорово – затянуться горьковато-сладким, полузабытым дымком, лениво стряхнуть пепел в ладонь (не на пол же! Вдруг заметят. А руку вымоешь – и порядок).
– Да, мужики, здорово у нас получилось, – лениво выдавил из себя Смирнов, крутя сигарету в пальцах.
– Куда уж мелким соплякам из Групп, – поддакнул Александров, сидевший возле двери. Ему полагалось быть на шухере, и если кто ломанется, сразу свистнуть.
– Не отвлекайся, Серый, – посоветовал из своего угла Гусев. – Твое дело маленькое, ты у нас на стреме.
– И вообще, – неожиданно для себя выпалил вдруг Костя, – давно ли сам мелким был? Ты что, здорово их лучше, да?
– А ты чего? Ты чего баллоны катишь? – окрысился Серега.
– А того! Сам в соплях по колено, а тоже туда же. Месяц как у себя в Группе Помощником, а какой, значит, крутой! Потому и пацанов своих на коленях стоять заставляешь, да?
– Ты, Кастет, фильтруй базар, – возразил Димка Руднев. – Можно подумать, что сам не Помощник. Мы тут все заодно, а эти, в Группах… Они же так, мусор. Как наш воспитатель говорил, Григорий – сырье вонючее.
– А ты вообще заткнись, Димон, – чуть не дав петуха, крикнул Костя. – Своих на горячую батарею сажаешь, потому и за этого козла заступаешься?
Его охватила какая-то унылая, тоскливая ярость. Он сам не понимал, что на него нашло, с какой стати он накинулся на Александрова, и вообще откуда взялись его слова. Но, однако же, чувствовал, что остановиться не может, и пальцы сами собой сжимались в кулаки. Сейчас, наверное, до махаловки дойдет. Ну ничего, так просто он им не дастся. Они этот день надолго запомнят.
Но драки почему-то не возникло.
– В общем, ты, Кастет, лажу не гони, – все так же лениво протянул Гусев. – Вообще, странный ты какой-то сегодня. Честно скажу, не нравишься ты мне что-то. Смотри…
– А может, он нас заложить решил? – вставил Смирнов.
– Кто, я? – от гнева у Кости перехватило дыхание. – Да ты сам кого хочешь заложишь, глиста собачья!
– Да я тебя сейчас! – рванулся Смирнов. – Да я из тебя котлету…
Его удержали за локти.
– Не дергайся, Леха, видишь – мальчик не в себе, – усмехнулся Гусев. – Курение кое-кому не пошло на пользу. Видать, не дорос пока-что. Утихните, пацаны, на дураков не обижаются. А ты, Кастет, не прав, – добавил он немного погодя. – Головой, что ли, повредился. Чего это тебе выступать вздумалось? Своих в Группе не лупишь разве?