Страница:
– Учебники тоже возьмите… Они ж чужие…
Первое, что я ощутил, – подо мною мягко. И сухо. Уже плюс. Глаза открывать не хотелось, вряд ли я увижу что-нибудь радостное.
Судьба в очередной раз сыграла со мной шутку юмора. Прямо цепочка какая-то – когда все уже было на мази, бездарно растратить деньги на лодку, потом, когда до острова осталось пару часов умеренной гребли, – обнаружить вместо продовольствия груду книжек, уснуть – и проснуться в шторм. Теперь вот – лишиться честно купленной лодки, надежды на возвращение и, вполне вероятно, свободы.
Еще Буня ведь рассказывал, что «ночные» водятся не только на суше, но и на море. Дело ж выгодное – с торговой шхуны можно снять больше добра, чем с купеческого обоза. И, кстати, гораздо менее опасное. Приказные редко выходят в море с рейдами, а если и выходят – пираты на время сворачивают активность. От ограбленного обоза что-то да останется – ограбленный корабль можно просто утопить. К тому же и сопротивления никто не оказывает. Народ в странах Круга мирный, драться умеют только военные и приказные – но у них свое дело есть, охранниками на судно не наймутся. Да и кто бы им позволил…
А пираты не брезгуют никаким товаром – ни мертвым, ни живым. Конечно, так вот просто свободного человека в странах Крута не продашь, но есть же и другие страны. Можно сбыть рабов на западном берегу Африки – плыть долго, небезопасно, но зато у негров белые рабы ценятся. Можно через Каспий добраться до персов – они Учение не приняли, в Круг не вошли, хотя и не рвутся воевать с цивилизованным миром.
Но, по словам Буни, бывает и хуже. Научные разработки изредка попадают не в те лапы… Есть тут, оказывается, технология лишения памяти, когда стирается только личная история, а знания и умения остаются. Конечно, в городах такого беспамятного раба держать опасно, у соседей вопросы возникнут… а вот в сельском хозяйстве самое то… Некоторые оторвы, – усмехался Буня, – на вид ничем не отличаются от обычных людей. Так же ведут себя, так же соблюдают законы, только вот если встанет выбор между сиюминутной выгодой и прямизной линии – не колеблясь выберут выгоду. Такие, кстати, в основном-то и покупают вещицы у лазняков.
…И все-таки нельзя же вечно наслаждаться тьмой. Я судорожно вздохнул – и разлепил глаза.
Не сказать, чтобы здесь было ослепительно светло. Напротив круглое отверстие иллюминатора, но там – темно-бурая пелена, и только выведенный на минимум свет-факел над дверью дает возможность оглядеться.
Каюта совсем небольшая. Метра три в длину, около двух – в ширину. Обстановка, прямо скажем, скудная – койка, на которой я имею несчастье возлежать, вырастающий из стены столик – очевидно, откидной, табуретка, наверняка привинченная к полу. И возле койки – закрытое крышкой жестяное ведро. Приглядевшись, я увидел, что удерживает его деревянный ободок – иначе бы, наверное, елозило по полу. Качка-то приличная.
В лодке, само собой, было еще хуже, но и тут мало не казалось. То взлетаешь ввысь, то падаешь вниз и вбок, и в желудке от этого происходит неприятная возня. Не иначе как морская болезнь подступает. Для того, надо полагать, и ведро. Ну и для иных, столь же естественных надобностей.
Потом я переключился на себя. Во-первых, койка мягкая, застелена – ну ни фига ж себе! – чистой простыней, и укрывает меня шерстяное одеяло, заправленное – опять же фантастика! – в холщовый пододеяльник. Никогда бы не подумал, что живой товар перевозят с таким комфортом.
Правда, на этот плюс тут же нашелся и минус. Одежда моя куда-то испарилась, лежал я в чем мать родила – ну прямо как в тот светлый и радостный день, когда я обнаружил себя в лазняковском амбаре. Одно утешение – рабского браслета мне сейчас не нацепили.
Итак, голые факты. Первое – я жив, я на каком-то корабле. И, видимо, в куда большей безопасности, чем когда валялся на дне лодки и предавался религиозной истерике. Второе – для моих неведомых спасителей я представляю какую-то ценность. Иначе – никакого постельного белья. Да и никакой отдельной каюты. В трюм! В темный вонючий трюм! Третье – я потерял свой шанс добраться до душановского острова. Куда бы ни шел этот вовремя (или все же не вовремя?) подвернувшийся корабль – я удаляюсь от своего мира. Вывод? Элементарно, Ватсон. Просто лежать и ждать событий. Не терзаться, не вспоминать, как разгоралась на Ленином лице радостная улыбка – точно солнце всходило, не думать о бабе Усте, упрямо и бесполезно утешающей теперь Лену, не думать про деда Василия, который, скорее всего, не очень-то способен уже насладиться последним своим счастьем… Не думать о Душане, который сейчас наивно ждет, что я исполню свое обещание… Короче, не думать о белой обезьяне.
О чем же думать? Например, надо бы заранее сочинить легенду, кто я такой и как оказался в лодке без паруса, вдали от берега… Может, я разбойник-душегуб, угнавший лодку с причала? Тем более у меня и ножик бандитский имеется… то есть имелся. Конечно, это здорово, но вот зачем душегубу учебники? Учебники надо обязательно обосновать. Например, я готовлюсь к вступительным экзаменам, и мне нужна тихая, спокойная обстановка… В доме-то совершенно невозможно заниматься: младенцы в колясках орут, коровы в хлеву ревут, сосед дядя Филя с утречка поддал и поет матерные частушки… А лодка, лодка-то откуда? Ну и что касается тихой, спокойной обстановки – тоже как-то не звучит. Что ж, значит, не фига ломать мозги.
Вновь навалилась сонливость. На сей раз я не отрубился, точно получив дубиной по башке… дубиной из той легенды, что когда-то скормил Буне… Сейчас я уплывал в сон медленно, соразмеряясь с ритмом подбрасывающих меня волн. Вверх – вниз, подъем линии – провал, а лучше всего – в точке минимума, где производная меняет знак, а всего тревожнее – в нуле, потому что все так быстро меняется, и ты мучаешься неизвестностью – к лучшему ли, к худшему? Бежит, бежит по графику моя бедная, моя изломанная линия, вздымается волнами, освежается белыми барашками – и вперед, вперед, не дожидаясь отстоя пены, а я бегу за ней, я оторвался, и дернуло же меня по линии отрыва, а теперь не догнать, думаете, это просто – бежать по воде? Она же холодная, и снизу могут кусаться хищные рыбы…
Нет, повезло – не укусили.
Проснулся я от ощущения, что в каюте кто-то есть. Медленно и на самую малость, чтобы не заметили, открыл глаза.
Похоже, времени прошло изрядно. Свет-факел уже не горел, а из иллюминатора лился поток солнечного света, плясал на чистых досках пола, частью захватывал стену, обшитую узкой деревянной планкой. Болтанка продолжалась, но то ли была послабее вчерашней, то ли я уже к ней приспособился. Во всяком случае, больше не мутило.
А в каюте действительно кто-то был. Этот кто-то сидел на табуретке и внимательно смотрел на меня, в то время как пальцы его безостановочно крутили какую-то деревянную палочку, более всего напоминающую карандаш.
Нет, раньше я этого человека не встречал. Высокий, плечистый, светлые волосы аккуратно расчесаны и схвачены на лбу черной ленточкой. На вид ему лет сорок… Хотя не больно-то я умею определять на глазок возраст. Ясно, что постарше Арсения Евтихиевича и помоложе боярина Волкова. Одет просто – белая холщовая рубаха с отрезанными рукавами, бицепсы бугрятся, темно-синие штаны заправлены в короткие сапожки с отворотами, на широком поясе никакого оружия.
– Ну что, проснулся, самоубийца? – беззлобно спросил он, не меняя положения. Голос у незнакомца оказался мягкий, какой-то даже интеллигентный. Явно не капитан этой посудины. Голос капитана должен быть хриплым, и в каждой его нотке необходимы обертоны силы и агрессии. Такого капитана послушаются даже самые отвязные головорезы. А этому, с таким голосом, только культурологию и читать.
– Утро доброе, – отозвался я. Смысла притворяться спящим уже не было. – А почему самоубийца?
– А как иначе назвать чудака, который выбрался на рыбачьей лодчонке в открытое море без паруса, без компаса, без пресной воды, наконец? К тому же еще и в шторм. Да ты, братец, затейник! Уж куда проще просто прыгнуть за борт, ну, для надежности еще и камешек потяжелее на шею нацепить.
Я молчал. Надо было, конечно, что-то отвечать, но мысли все разбежались, как тараканы, когда ночью пробираешься на кухню попить водички и включаешь свет.
– Тебя звать-то как, мореплаватель? – продолжал незнакомец допрос.
– Андреем, – ответил я. На миг мелькнула мысль прикрыться чужим именем, но я ее отбросил. Зачем? К чужому имени надо привыкнуть, чтобы откликаться на него мгновенно. А мое – не из самых редких. Чего я боюсь? Что мой собеседник обрадуется: «А, так это тот самый Андрей, что пришил бедного боярина Лыбина?» Чепуха. Даже не просто чепуха – паранойя.
– А меня звать Кассианом Олеговичем, – представился он. – Я капитан этой шхуны – «Ловчей». И мне очень интересно, кого же мои люди вчера выловили в тридцати верстах от ближайшего берега?
Кто я? Лучший в мире эксперт по капитанским голосам.
– Ну… – во рту сделалось кисло… – Видите ли, Кассиан Олегович, я живу в Александрополе… осенью собираюсь поступать в панэписту… А в Корсунь на лето, отдохнуть и подготовиться к вступительным испытаниям… К бабушке… Ну, то есть это не родная бабушка, а так… она моего отца в детстве нянчила… А лодка эта ее мужа покойного, деда Гоши, он рыбаком был… Ну, короче, я решил немного покататься… взял у бабушки в сарае весла, а парус она куда-то задевала. Но я не собирался далеко от берега отплывать. Так, прогуляться по морю… С утра же вчера отличная погода была, солнышко… Ну, чтоб время зря не терять, и книжки взял, почитать, когда грести устану… надо и заниматься, я же понимаю… Ну, короче, вот… зачитался… знали бы вы, какая у эллинов история занятная… и как-то незаметно для себя уснул. Я, наверное, долго проспал, ну и погода за это время испортилась, меня от берега, как видите, далеко отнесло… волны же такие здоровенные были. Я, конечно, понимаю, что все глупо вышло…
– Да уж, не по уму, – согласился капитан. – Тебе лет-то сколько?
– Двадцать, – уныло признался я.
– А поступил ты прямо как на десять, – в мягком его голосе добавилось язвительности. Пожалуй, у такого тоже зачет на халяву не получишь. – Соответственно, и поступить с тобой следовало бы как с мальчишкой сопливым.
Какие-то нехорошие у него намеки… Кто же он – пират? Торговец? Приказной?
– А вы вообще-то кто? – решил я сменить тему. – Вы в какой порт идете? Случайно не в Корсунь? А то ведь мне домой надо… Вы не думайте, в Корсуни я с вами расплачусь за проезд…
– Однако деловой юноша, – капитан закатил глаза, изображая, видимо, потрясение. – Но должен тебя огорчить, я иду совсем в другую сторону и, разумеется, не стану менять курс из-за какого-то несознательного юнца, пускай даже и с деньгами. У меня, дорогой мой, совершенно иные цели. Поэтому, хочешь ты этого или не хочешь, а придется проехаться с нами. Ну а как прибудем на место, посмотрим, что с тобой дальше делать.
– А где моя одежда? – Ну что мне еще оставалось спросить? Не спорить же и не требовать. Ежику понятно, что спешит человек, везет груз, не сдаст к сроку – попадет на деньги. Кто я ему – любимый племянник, чтобы все планы менять?
– А зачем она сейчас тебе? – удивился Кассиан Олегович. – Ты ведь до конца плавания из каюты не выйдешь. А поскольку от такого искателя приключений можно любого фокуса ждать, то лучше уж так. Ограничит охоту выбраться наружу. Питание у тебя будет вполне сносное, удобства вон, – со смешком кивнул он на ведро, – а чтобы тебе не было слишком скучно… Саша! – голос его внезапно окреп.
Дверь каюты уехала в сторону, и, чуть пригнувшись, вошел здоровенный амбал примерно моего возраста, но шире в плечах раза в полтора. В руках у него была моя дорожная сумка.
– Чтобы ты не скучал, – продолжил капитан, – вот тебе твои учебники. Занимайся… Ты же за этим и в море поплыл? Ну так здесь у тебя будут идеальные условия для подготовки. Если надо, могу выдать и письменные принадлежности. Ты же, надеюсь, мальчик понятливый и не станешь колоть Сашу пером в горло? Да, по глазам вижу – ты догадался правильно, Саша будет носить тебе еду, выносить ведро и, – он хмыкнул, – следить за твоей безопасностью. Так вот, не надо ломать об него перо. Правильно говорю, Саша?
– Ну да, Кассиан Олегович, – расплылся амбал, – перья – они ж лебединые, дорогие, по два гроша штука. А горло, – он выразительно хлопнул себя по яблочку двумя пальцами, – оно ж твердое.
– Расслабься, Санек, – вставил я свое последнее слово, – не буду я тебя пером тыкать, я ж не извращенец. Чувствуй себя в полной безопасности.
Хуже было, наверное, только зимой, когда нас, осужденных оторв-душегубов, везли продаваться в Степь. Там я больше всего страдал от скуки, здесь – от неизвестности. Там душу грела веселая перспектива стать рабом какого-нибудь удалого батыра или отправиться еще дальше, вплоть до Индии или Китая. Здесь – мучила память о том, как бездарно провалил я свой шанс на возвращение. Тогда, в продуваемой всеми ветрами кибитке, мне в общем-то было по барабану – что тянуть холопье ярмо в княжестве, что оказаться на Востоке… Не светилось тогда ни малейшей надежды. Не то что сейчас, когда где-то позади остался спасительный остров…
Кормили прилично, тут у меня претензий не было. Но выйти за дверь – это уже извини-подвинься. Ладно, на крайняк я могу и наплевать на приличия, в конце концов, вряд ли на судне имеются женщины.
Зато имелся квадратный Саша – всякий раз, когда меня захлестывало бешенство и я начинал долбиться в дверь, появлялся мой стюард-охранник и скептически произносил:
– Ну?
– Баранки гну, – по-русски отвечал ему я. – Когда приплывем-то?
– Шхуна – она не плавает, – улыбаясь, сообщал Саша. – Шхуна – она ходит.
– Ну ладно, придем когда?
– А когда надо?
– Ну… Хотелось бы поскорее.
– Поскорее и придем.
– А когда поскорее? Сколько еще дней плыть… в смысле, идти?
– Мало, – отвечал Саша.
– Ну, на пальцах покажи!
– Пальцы показывать неприлично, – невозмутимо отвечал Саша.
Непрошибаемая тупость.
В иллюминатор можно было и не смотреть. Стекло пропускало свет, но было столь толстым и мутным, что никаких деталей не разглядишь. Впрочем, какие в открытом море детали…
Однажды, когда Саша совсем уж довел меня своим идиотизмом, я отважился на прямой конфликт. В конце концов, меня же учили рукопашному бою – и Корсава, и Костя. Да, в общей сложности три месяца… это, разумеется, не срок… но и дебил Саша отнюдь не выглядел мастером боевых искусств. А габариты в поединке – не главное.
Это я так думал. На деле все кончилось тем, что Саша легко ухватил лопатообразной ладонью мой кулак, дернул на себя, чуть повернувшись и выставив колено, – и я как-то вдруг оказался на полу, упираясь подбородком в доски. Затем крепкие руки подняли меня в воздух и опустили на койку.
– Не надо, – послышалось флегматичное. – Коли не умеешь, то и не надо. Ты лучше это… книжки читай.
Книжки я, разумеется, читал – иначе совсем бы взвыл от скуки. Местами попадались и довольно интересные страницы, особенно в эллинской истории. За пять дней я эту толстенную опупею прочитал от корки и до корки. Занятная складывалась картина. Здесь, в этом мире, раз за разом случалось то, что у нас не имело никаких шансов.
Главное, что меня поражало, – год за годом, век за веком уменьшался размах свирепостей и кровавостей. Большие войны, в которых гибнут десятки, много если сотни человек. Законы, которые сперва ограничивают жестокость смертной казни, заменяя всякие там костры и колья чашей быстродействующего яда, а потом все реже применяется и сама казнь, пока в 1367 году верховный базилей Леонид не устраняет ее вовсе, заменяя пожизненной темницей. Все реже и реже применялись пытки – благодаря ученым, открывшим, что сильные физические страдания пытуемых недопустимо раскачивают государственную линию, вызывая в ней резонанс каких-то тонких колебаний. Судьи все реже приговаривали к телесным наказаниям и все чаще – к штрафу и переводу в низшее сословие. Рабство никто и не думал отменять – но за убийство раба господину грозило самому сделаться рабом, а за серьезное увечье у него изымалось все имущество – и одушевленное, и нет. Разумеется, делалось это не ради абстрактного гуманизма или «общечеловеческих ценностей», а из чисто прагматических соображений. Так выпрямляли некогда извилистую линию греческого народа.
Пожалуй, Великому княжеству словенскому не на пользу пошла суверенность. При эллинах, наверное, монстры типа князя-боярина Лыбина невозможны были по определению. И таких стариков, как дед Василий, неспособных уже трудиться, попросту освобождали бы – по указу базилея Аркадия от 1572 года.
Но книги книгами, а неопределенность моего положения давила на мозги. Что со мной случится, когда капитан Кассиан наконец придет в свой вожделенный порт? Меня просто выпрут на берег? Сдадут местным властям и засунут в темницу, где я и буду кормить клопов, пока из Александрополя не поступит ответ на запрос обо мне? Оставят на судне матросом без жалованья – отрабатывать потраченные на меня деньги? Продадут в рабство, как я и предполагал с самого начала?
– Слышь, Санек, – я в очередной раз попытался разговорить моего стража, – а ты давно с Кассианом Олеговичем плаваешь?
– Хожу, – строго поправил Саша.
– Ну, ходишь. Давно?
– Прилично.
– Сколько лет?
– Много.
– Ну, раз много, то скажи – хорошо море знаешь?
– Да уж знаю, – небрежный кивок.
– И те места знаешь, где меня на лодке подобрали?
– И те знаю…
– А не подскажешь, далеко от того места до маленького такого островка? Мне в Корсуни люди говорили, что там где-то на западе островок имеется и на этом островке всякие клады зарыты…
Зря я надеялся возбудить в нем финансовый интерес.
– Брешут, – был флегматичный ответ.
– Что именно брешут? – уточнил я.
– Про остров. Нету там вообще никаких островов. – Саша расплылся в идиотской своей улыбке. Так, наверное, улыбается отличник в школе для дураков, сдавая контрольную работу про дважды два четыре.
– Как так нет? – едва не вскрикнул я.
– А так. В Синем островов почти нет, а близ Корсуни – так и вовсе. В Мраморном вон есть, в Элладском тоже до кучи. В Булгарском есть…
Пару секунд мне потребовалось, чтобы сообразить: Черное море здесь называют Синим, Эгейское – Элладским, а Адриатическое – Булгарским.
Это географическое открытие меня подкосило. Буквально. Ослабели ноги, и я плюхнулся на койку. Дебила Сашу трудно заподозрить во лжи. Но ведь и Душан… Ему-то врать зачем? Он же так подробно расписал приметы… он же так заинтересован…
А может, он заинтересован в чем-то другом?
…На седьмой день моего заточения Саша вместе с завтраком принес мою одежду – выстиранную и выглаженную. Фроловский кинжал к ней, разумеется, не прилагался.
– Одевайся, – сообщил он. – Сегодня к полудню на месте будем.
И ушел, подлец, не дав мне возможности выспросить, что же это за такое место.
…Я мерил шагами каюту, бродил от одной стенки до другой. Время, как назло, текло с улиточной скоростью, расстояние от завтрака до полудня было ощутимо длиннее, чем известное «от забора до обеда». Какой еще поворот меня ожидает? Какая очередная подлянка… а может, наоборот, подарок?
Когда за дверью наконец послышались шаги, я готов был чуть ли не плясать от счастья. Что угодно, лишь бы не томительная неизвестность.
Капитан Кассиан был на сей раз одет вполне торжественно – черный и длинный, едва ли не до колен, камзол, края расшиты серебряными нитями, у пояса – короткая сабля вроде тех, с какими я тренировался на учебном поле, но с куда большими понта-ми: посеребренные (а может, и из чистого серебра) ножны, перекрестье украшено тремя крупными жемчужинами. Я почему-то задумался о рыночной цене такой игрушки. Три коня, две лодки, полтора холопа?
– Прибыли, – коротко сказал он. – Сейчас, Андрей, ты пойдешь с нами и не будешь пытаться смыться. Понял? Впрочем, даже при всем желании не сможешь, Саша с Колей за тобой присмотрят. И не волнуйся, все будет хорошо.
Ох, еще и некий Коля. Видимо, вон та жердь, что маячит в дверном проеме. Однако и ценная же я персона. Двое охранников, лично капитан за мной является… Радоваться или погодить?
Я не стал трепыхаться, смываться и совершать прочие безумства. Просто спросил, можно ли взять книги.
– Конечно, – удивился капитан. – Сам же говорил, тебе их сдавать.
Ох, будет ли кому их сдать… Увижу ли я вообще когда-нибудь завкафедрой прикладной линиединамики?
Против моих ожиданий, не было никакого города, никакого порта с шумными грузчиками, оборванцами, чайками, купцами, холопами, проститутками и всем остальным, вычитанным в приключенческих книгах. Вообще не оказалось никакой пристани – а только зеленый берег метрах в двухстах. Шхуна, как выяснилось, стояла на якоре, а добираться до суши полагалось шлюпкой.
– Полезай, – толкнул меня в спину амбал Саша, а из шлюпки уже делал приглашающие жесты амбал Коля. Капитан остался на борту.
– Ну, удачи тебе. – Вот и вся напутственная речь. Ни пожеланий ровной линии, ни рассуждений на тему, как приятно было пообщаться.
Саша сел на весла, а Коля устроился вместе со мной на корме.
– Прыгать не надо, – шепнул он, когда шхуна стала отдаляться.
– Да как-то и не собираюсь, – усмехнулся я. – Боюсь рыб.
И вдруг подумал: а может, лучше все-таки прыгнуть? Из духа противоречия хотя бы.
Лодка мягко ткнулась в прибрежный песок, Саша вылез, без особых усилий втянул ее вместе с нами на полкорпуса, вытащил из-под носа веревку с чем-то вроде ледоруба, со всей дури вогнал в песок.
– Ну, пошли, – скомандовал он.
И мы пошли.
Солнце жарило вовсю, уже метров через двести мне захотелось раздеться до пояса. Там, за спиной, плескалось обманчиво мирное море, темнела крошечная, с копеечную монету, шхуна. А впереди уже начиналось буйство тропической растительности. Наверное, все это я раньше видел в ботаническом саду, но названий, разумеется, не помнил.
Скоро деревья сомкнулись за нашими спинами, стало чуть прохладнее. Под ногами, чуть поднимаясь, вилась вполне утоптанная дорожка. Трещали насекомые. Наверное, у нас тут был бы туристский рай. Но в этом мире никаких признаков цивилизации, кроме дорожки, не наблюдалось.
– Долго еще? – обернулся я к Саше.
– Нет, – ответил этот человекоподобный робот с простейшей программой.
И оказался прав. По моим прикидкам, по лесу мы шли минут двадцать, затем деревья расступились, и прямо перед нами выросла огромная, с многоквартирный московский дом скала. Не то чтобы вертикальная, но без альпинистского снаряжения я бы лезть не решился. Со снаряжением, впрочем, тоже. Как-то не увлекает меня этот экстрим.
Примерно метров до трех в высоту по скале вился плющ, дальше уже тянулся буровато-серый камень.
Коля уверенно сунул руку в листья плюща – и вдруг вся эта растительность плавно поехала в сторону, словно занавеска в ванной.
Перед нами обнаружился просторный вход в темные внутренности скалы.
– Ну чего стал, пошли уж, – напомнил о себе Саша.
– А куда, собственно? – напоследок встрепыхнулся я. – Что там будет?
– Сейчас все тебе объяснят, – прогудел впереди Коля. – Иди-иди, не заблудишься.
Он вновь что-то сделал – и тьма озарилась ровным свечением. Не свет-факелы, а что-то иное. Наверное, световые щели, я про такое читал. Свет многократно отражается, доходит ослабленным, но все равно видно, куда идешь.
Тут и впрямь невозможно было заблудиться. Идеально ровный коридор шириною в метр и высотой побольше двух – даже моим охранникам не приходилось нагибаться. Идти пришлось недолго, уже через сорок шагов (я на всякий случай считал) перед нами возникла металлическая дверь. Коля выстучал по ней какой-то хитрый ритм – и массивная плита поползла в сторону, открывая проход в ярко освещенную комнату.
– Иди-иди, – вновь толкнули меня в спину, и я, сглотнув, переступил порог. Дверь за мной тут же вернулась на место. Коля с Сашей, более уже ненужные, остались снаружи.
– Ну, здравствуй, Андрей, – Арсений Евтихиевич Фролов улыбнулся и, встав с кресла, сделал шаг навстречу. – Как отдыхалось?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Мне еще с детского сада внушали, что слишком уж я болтливый, что имею наглость перебивать старших, ляпаю вместо того, чтобы слушать и думать. Потом, уже в старших классах, я понял, что на самом деле обладаю огромным достоинством – подвешенным языком. Не лезу за словами в карманы (тем более что те слишком часто дырявились, и я терял ключи, деньги и проездные). И что бы со мной ни случалось – у меня всегда вертелся на подвешенном языке комментарий. Правда, иногда я не пускал эти экспромты в ход. Стоит ли объяснять доценту Фролову все, что я о нем думаю? А Жоре Панченко? А князю-боярину Лыбину?
Однако сейчас мой проверенный инструмент дал осечку. Отвалился вместе с челюстью. Ноги сделались ватными, а в ушах тоненько зазвенело. Осложнение после морской болезни?
– Да я это, Андрюша, я, – улыбнулся Фролов. – Ты, пожалуйста, в обморок не падай, ты мне нужен в ясном сознании. Вот давай, садись сюда, в кресло. Тут вот на столе фрукты, бери, не стесняйся, все оплачено…
3
Первое, что я ощутил, – подо мною мягко. И сухо. Уже плюс. Глаза открывать не хотелось, вряд ли я увижу что-нибудь радостное.
Судьба в очередной раз сыграла со мной шутку юмора. Прямо цепочка какая-то – когда все уже было на мази, бездарно растратить деньги на лодку, потом, когда до острова осталось пару часов умеренной гребли, – обнаружить вместо продовольствия груду книжек, уснуть – и проснуться в шторм. Теперь вот – лишиться честно купленной лодки, надежды на возвращение и, вполне вероятно, свободы.
Еще Буня ведь рассказывал, что «ночные» водятся не только на суше, но и на море. Дело ж выгодное – с торговой шхуны можно снять больше добра, чем с купеческого обоза. И, кстати, гораздо менее опасное. Приказные редко выходят в море с рейдами, а если и выходят – пираты на время сворачивают активность. От ограбленного обоза что-то да останется – ограбленный корабль можно просто утопить. К тому же и сопротивления никто не оказывает. Народ в странах Круга мирный, драться умеют только военные и приказные – но у них свое дело есть, охранниками на судно не наймутся. Да и кто бы им позволил…
А пираты не брезгуют никаким товаром – ни мертвым, ни живым. Конечно, так вот просто свободного человека в странах Крута не продашь, но есть же и другие страны. Можно сбыть рабов на западном берегу Африки – плыть долго, небезопасно, но зато у негров белые рабы ценятся. Можно через Каспий добраться до персов – они Учение не приняли, в Круг не вошли, хотя и не рвутся воевать с цивилизованным миром.
Но, по словам Буни, бывает и хуже. Научные разработки изредка попадают не в те лапы… Есть тут, оказывается, технология лишения памяти, когда стирается только личная история, а знания и умения остаются. Конечно, в городах такого беспамятного раба держать опасно, у соседей вопросы возникнут… а вот в сельском хозяйстве самое то… Некоторые оторвы, – усмехался Буня, – на вид ничем не отличаются от обычных людей. Так же ведут себя, так же соблюдают законы, только вот если встанет выбор между сиюминутной выгодой и прямизной линии – не колеблясь выберут выгоду. Такие, кстати, в основном-то и покупают вещицы у лазняков.
…И все-таки нельзя же вечно наслаждаться тьмой. Я судорожно вздохнул – и разлепил глаза.
Не сказать, чтобы здесь было ослепительно светло. Напротив круглое отверстие иллюминатора, но там – темно-бурая пелена, и только выведенный на минимум свет-факел над дверью дает возможность оглядеться.
Каюта совсем небольшая. Метра три в длину, около двух – в ширину. Обстановка, прямо скажем, скудная – койка, на которой я имею несчастье возлежать, вырастающий из стены столик – очевидно, откидной, табуретка, наверняка привинченная к полу. И возле койки – закрытое крышкой жестяное ведро. Приглядевшись, я увидел, что удерживает его деревянный ободок – иначе бы, наверное, елозило по полу. Качка-то приличная.
В лодке, само собой, было еще хуже, но и тут мало не казалось. То взлетаешь ввысь, то падаешь вниз и вбок, и в желудке от этого происходит неприятная возня. Не иначе как морская болезнь подступает. Для того, надо полагать, и ведро. Ну и для иных, столь же естественных надобностей.
Потом я переключился на себя. Во-первых, койка мягкая, застелена – ну ни фига ж себе! – чистой простыней, и укрывает меня шерстяное одеяло, заправленное – опять же фантастика! – в холщовый пододеяльник. Никогда бы не подумал, что живой товар перевозят с таким комфортом.
Правда, на этот плюс тут же нашелся и минус. Одежда моя куда-то испарилась, лежал я в чем мать родила – ну прямо как в тот светлый и радостный день, когда я обнаружил себя в лазняковском амбаре. Одно утешение – рабского браслета мне сейчас не нацепили.
Итак, голые факты. Первое – я жив, я на каком-то корабле. И, видимо, в куда большей безопасности, чем когда валялся на дне лодки и предавался религиозной истерике. Второе – для моих неведомых спасителей я представляю какую-то ценность. Иначе – никакого постельного белья. Да и никакой отдельной каюты. В трюм! В темный вонючий трюм! Третье – я потерял свой шанс добраться до душановского острова. Куда бы ни шел этот вовремя (или все же не вовремя?) подвернувшийся корабль – я удаляюсь от своего мира. Вывод? Элементарно, Ватсон. Просто лежать и ждать событий. Не терзаться, не вспоминать, как разгоралась на Ленином лице радостная улыбка – точно солнце всходило, не думать о бабе Усте, упрямо и бесполезно утешающей теперь Лену, не думать про деда Василия, который, скорее всего, не очень-то способен уже насладиться последним своим счастьем… Не думать о Душане, который сейчас наивно ждет, что я исполню свое обещание… Короче, не думать о белой обезьяне.
О чем же думать? Например, надо бы заранее сочинить легенду, кто я такой и как оказался в лодке без паруса, вдали от берега… Может, я разбойник-душегуб, угнавший лодку с причала? Тем более у меня и ножик бандитский имеется… то есть имелся. Конечно, это здорово, но вот зачем душегубу учебники? Учебники надо обязательно обосновать. Например, я готовлюсь к вступительным экзаменам, и мне нужна тихая, спокойная обстановка… В доме-то совершенно невозможно заниматься: младенцы в колясках орут, коровы в хлеву ревут, сосед дядя Филя с утречка поддал и поет матерные частушки… А лодка, лодка-то откуда? Ну и что касается тихой, спокойной обстановки – тоже как-то не звучит. Что ж, значит, не фига ломать мозги.
Вновь навалилась сонливость. На сей раз я не отрубился, точно получив дубиной по башке… дубиной из той легенды, что когда-то скормил Буне… Сейчас я уплывал в сон медленно, соразмеряясь с ритмом подбрасывающих меня волн. Вверх – вниз, подъем линии – провал, а лучше всего – в точке минимума, где производная меняет знак, а всего тревожнее – в нуле, потому что все так быстро меняется, и ты мучаешься неизвестностью – к лучшему ли, к худшему? Бежит, бежит по графику моя бедная, моя изломанная линия, вздымается волнами, освежается белыми барашками – и вперед, вперед, не дожидаясь отстоя пены, а я бегу за ней, я оторвался, и дернуло же меня по линии отрыва, а теперь не догнать, думаете, это просто – бежать по воде? Она же холодная, и снизу могут кусаться хищные рыбы…
Нет, повезло – не укусили.
Проснулся я от ощущения, что в каюте кто-то есть. Медленно и на самую малость, чтобы не заметили, открыл глаза.
Похоже, времени прошло изрядно. Свет-факел уже не горел, а из иллюминатора лился поток солнечного света, плясал на чистых досках пола, частью захватывал стену, обшитую узкой деревянной планкой. Болтанка продолжалась, но то ли была послабее вчерашней, то ли я уже к ней приспособился. Во всяком случае, больше не мутило.
А в каюте действительно кто-то был. Этот кто-то сидел на табуретке и внимательно смотрел на меня, в то время как пальцы его безостановочно крутили какую-то деревянную палочку, более всего напоминающую карандаш.
Нет, раньше я этого человека не встречал. Высокий, плечистый, светлые волосы аккуратно расчесаны и схвачены на лбу черной ленточкой. На вид ему лет сорок… Хотя не больно-то я умею определять на глазок возраст. Ясно, что постарше Арсения Евтихиевича и помоложе боярина Волкова. Одет просто – белая холщовая рубаха с отрезанными рукавами, бицепсы бугрятся, темно-синие штаны заправлены в короткие сапожки с отворотами, на широком поясе никакого оружия.
– Ну что, проснулся, самоубийца? – беззлобно спросил он, не меняя положения. Голос у незнакомца оказался мягкий, какой-то даже интеллигентный. Явно не капитан этой посудины. Голос капитана должен быть хриплым, и в каждой его нотке необходимы обертоны силы и агрессии. Такого капитана послушаются даже самые отвязные головорезы. А этому, с таким голосом, только культурологию и читать.
– Утро доброе, – отозвался я. Смысла притворяться спящим уже не было. – А почему самоубийца?
– А как иначе назвать чудака, который выбрался на рыбачьей лодчонке в открытое море без паруса, без компаса, без пресной воды, наконец? К тому же еще и в шторм. Да ты, братец, затейник! Уж куда проще просто прыгнуть за борт, ну, для надежности еще и камешек потяжелее на шею нацепить.
Я молчал. Надо было, конечно, что-то отвечать, но мысли все разбежались, как тараканы, когда ночью пробираешься на кухню попить водички и включаешь свет.
– Тебя звать-то как, мореплаватель? – продолжал незнакомец допрос.
– Андреем, – ответил я. На миг мелькнула мысль прикрыться чужим именем, но я ее отбросил. Зачем? К чужому имени надо привыкнуть, чтобы откликаться на него мгновенно. А мое – не из самых редких. Чего я боюсь? Что мой собеседник обрадуется: «А, так это тот самый Андрей, что пришил бедного боярина Лыбина?» Чепуха. Даже не просто чепуха – паранойя.
– А меня звать Кассианом Олеговичем, – представился он. – Я капитан этой шхуны – «Ловчей». И мне очень интересно, кого же мои люди вчера выловили в тридцати верстах от ближайшего берега?
Кто я? Лучший в мире эксперт по капитанским голосам.
– Ну… – во рту сделалось кисло… – Видите ли, Кассиан Олегович, я живу в Александрополе… осенью собираюсь поступать в панэписту… А в Корсунь на лето, отдохнуть и подготовиться к вступительным испытаниям… К бабушке… Ну, то есть это не родная бабушка, а так… она моего отца в детстве нянчила… А лодка эта ее мужа покойного, деда Гоши, он рыбаком был… Ну, короче, я решил немного покататься… взял у бабушки в сарае весла, а парус она куда-то задевала. Но я не собирался далеко от берега отплывать. Так, прогуляться по морю… С утра же вчера отличная погода была, солнышко… Ну, чтоб время зря не терять, и книжки взял, почитать, когда грести устану… надо и заниматься, я же понимаю… Ну, короче, вот… зачитался… знали бы вы, какая у эллинов история занятная… и как-то незаметно для себя уснул. Я, наверное, долго проспал, ну и погода за это время испортилась, меня от берега, как видите, далеко отнесло… волны же такие здоровенные были. Я, конечно, понимаю, что все глупо вышло…
– Да уж, не по уму, – согласился капитан. – Тебе лет-то сколько?
– Двадцать, – уныло признался я.
– А поступил ты прямо как на десять, – в мягком его голосе добавилось язвительности. Пожалуй, у такого тоже зачет на халяву не получишь. – Соответственно, и поступить с тобой следовало бы как с мальчишкой сопливым.
Какие-то нехорошие у него намеки… Кто же он – пират? Торговец? Приказной?
– А вы вообще-то кто? – решил я сменить тему. – Вы в какой порт идете? Случайно не в Корсунь? А то ведь мне домой надо… Вы не думайте, в Корсуни я с вами расплачусь за проезд…
– Однако деловой юноша, – капитан закатил глаза, изображая, видимо, потрясение. – Но должен тебя огорчить, я иду совсем в другую сторону и, разумеется, не стану менять курс из-за какого-то несознательного юнца, пускай даже и с деньгами. У меня, дорогой мой, совершенно иные цели. Поэтому, хочешь ты этого или не хочешь, а придется проехаться с нами. Ну а как прибудем на место, посмотрим, что с тобой дальше делать.
– А где моя одежда? – Ну что мне еще оставалось спросить? Не спорить же и не требовать. Ежику понятно, что спешит человек, везет груз, не сдаст к сроку – попадет на деньги. Кто я ему – любимый племянник, чтобы все планы менять?
– А зачем она сейчас тебе? – удивился Кассиан Олегович. – Ты ведь до конца плавания из каюты не выйдешь. А поскольку от такого искателя приключений можно любого фокуса ждать, то лучше уж так. Ограничит охоту выбраться наружу. Питание у тебя будет вполне сносное, удобства вон, – со смешком кивнул он на ведро, – а чтобы тебе не было слишком скучно… Саша! – голос его внезапно окреп.
Дверь каюты уехала в сторону, и, чуть пригнувшись, вошел здоровенный амбал примерно моего возраста, но шире в плечах раза в полтора. В руках у него была моя дорожная сумка.
– Чтобы ты не скучал, – продолжил капитан, – вот тебе твои учебники. Занимайся… Ты же за этим и в море поплыл? Ну так здесь у тебя будут идеальные условия для подготовки. Если надо, могу выдать и письменные принадлежности. Ты же, надеюсь, мальчик понятливый и не станешь колоть Сашу пером в горло? Да, по глазам вижу – ты догадался правильно, Саша будет носить тебе еду, выносить ведро и, – он хмыкнул, – следить за твоей безопасностью. Так вот, не надо ломать об него перо. Правильно говорю, Саша?
– Ну да, Кассиан Олегович, – расплылся амбал, – перья – они ж лебединые, дорогие, по два гроша штука. А горло, – он выразительно хлопнул себя по яблочку двумя пальцами, – оно ж твердое.
– Расслабься, Санек, – вставил я свое последнее слово, – не буду я тебя пером тыкать, я ж не извращенец. Чувствуй себя в полной безопасности.
4
Хуже было, наверное, только зимой, когда нас, осужденных оторв-душегубов, везли продаваться в Степь. Там я больше всего страдал от скуки, здесь – от неизвестности. Там душу грела веселая перспектива стать рабом какого-нибудь удалого батыра или отправиться еще дальше, вплоть до Индии или Китая. Здесь – мучила память о том, как бездарно провалил я свой шанс на возвращение. Тогда, в продуваемой всеми ветрами кибитке, мне в общем-то было по барабану – что тянуть холопье ярмо в княжестве, что оказаться на Востоке… Не светилось тогда ни малейшей надежды. Не то что сейчас, когда где-то позади остался спасительный остров…
Кормили прилично, тут у меня претензий не было. Но выйти за дверь – это уже извини-подвинься. Ладно, на крайняк я могу и наплевать на приличия, в конце концов, вряд ли на судне имеются женщины.
Зато имелся квадратный Саша – всякий раз, когда меня захлестывало бешенство и я начинал долбиться в дверь, появлялся мой стюард-охранник и скептически произносил:
– Ну?
– Баранки гну, – по-русски отвечал ему я. – Когда приплывем-то?
– Шхуна – она не плавает, – улыбаясь, сообщал Саша. – Шхуна – она ходит.
– Ну ладно, придем когда?
– А когда надо?
– Ну… Хотелось бы поскорее.
– Поскорее и придем.
– А когда поскорее? Сколько еще дней плыть… в смысле, идти?
– Мало, – отвечал Саша.
– Ну, на пальцах покажи!
– Пальцы показывать неприлично, – невозмутимо отвечал Саша.
Непрошибаемая тупость.
В иллюминатор можно было и не смотреть. Стекло пропускало свет, но было столь толстым и мутным, что никаких деталей не разглядишь. Впрочем, какие в открытом море детали…
Однажды, когда Саша совсем уж довел меня своим идиотизмом, я отважился на прямой конфликт. В конце концов, меня же учили рукопашному бою – и Корсава, и Костя. Да, в общей сложности три месяца… это, разумеется, не срок… но и дебил Саша отнюдь не выглядел мастером боевых искусств. А габариты в поединке – не главное.
Это я так думал. На деле все кончилось тем, что Саша легко ухватил лопатообразной ладонью мой кулак, дернул на себя, чуть повернувшись и выставив колено, – и я как-то вдруг оказался на полу, упираясь подбородком в доски. Затем крепкие руки подняли меня в воздух и опустили на койку.
– Не надо, – послышалось флегматичное. – Коли не умеешь, то и не надо. Ты лучше это… книжки читай.
Книжки я, разумеется, читал – иначе совсем бы взвыл от скуки. Местами попадались и довольно интересные страницы, особенно в эллинской истории. За пять дней я эту толстенную опупею прочитал от корки и до корки. Занятная складывалась картина. Здесь, в этом мире, раз за разом случалось то, что у нас не имело никаких шансов.
Главное, что меня поражало, – год за годом, век за веком уменьшался размах свирепостей и кровавостей. Большие войны, в которых гибнут десятки, много если сотни человек. Законы, которые сперва ограничивают жестокость смертной казни, заменяя всякие там костры и колья чашей быстродействующего яда, а потом все реже применяется и сама казнь, пока в 1367 году верховный базилей Леонид не устраняет ее вовсе, заменяя пожизненной темницей. Все реже и реже применялись пытки – благодаря ученым, открывшим, что сильные физические страдания пытуемых недопустимо раскачивают государственную линию, вызывая в ней резонанс каких-то тонких колебаний. Судьи все реже приговаривали к телесным наказаниям и все чаще – к штрафу и переводу в низшее сословие. Рабство никто и не думал отменять – но за убийство раба господину грозило самому сделаться рабом, а за серьезное увечье у него изымалось все имущество – и одушевленное, и нет. Разумеется, делалось это не ради абстрактного гуманизма или «общечеловеческих ценностей», а из чисто прагматических соображений. Так выпрямляли некогда извилистую линию греческого народа.
Пожалуй, Великому княжеству словенскому не на пользу пошла суверенность. При эллинах, наверное, монстры типа князя-боярина Лыбина невозможны были по определению. И таких стариков, как дед Василий, неспособных уже трудиться, попросту освобождали бы – по указу базилея Аркадия от 1572 года.
Но книги книгами, а неопределенность моего положения давила на мозги. Что со мной случится, когда капитан Кассиан наконец придет в свой вожделенный порт? Меня просто выпрут на берег? Сдадут местным властям и засунут в темницу, где я и буду кормить клопов, пока из Александрополя не поступит ответ на запрос обо мне? Оставят на судне матросом без жалованья – отрабатывать потраченные на меня деньги? Продадут в рабство, как я и предполагал с самого начала?
– Слышь, Санек, – я в очередной раз попытался разговорить моего стража, – а ты давно с Кассианом Олеговичем плаваешь?
– Хожу, – строго поправил Саша.
– Ну, ходишь. Давно?
– Прилично.
– Сколько лет?
– Много.
– Ну, раз много, то скажи – хорошо море знаешь?
– Да уж знаю, – небрежный кивок.
– И те места знаешь, где меня на лодке подобрали?
– И те знаю…
– А не подскажешь, далеко от того места до маленького такого островка? Мне в Корсуни люди говорили, что там где-то на западе островок имеется и на этом островке всякие клады зарыты…
Зря я надеялся возбудить в нем финансовый интерес.
– Брешут, – был флегматичный ответ.
– Что именно брешут? – уточнил я.
– Про остров. Нету там вообще никаких островов. – Саша расплылся в идиотской своей улыбке. Так, наверное, улыбается отличник в школе для дураков, сдавая контрольную работу про дважды два четыре.
– Как так нет? – едва не вскрикнул я.
– А так. В Синем островов почти нет, а близ Корсуни – так и вовсе. В Мраморном вон есть, в Элладском тоже до кучи. В Булгарском есть…
Пару секунд мне потребовалось, чтобы сообразить: Черное море здесь называют Синим, Эгейское – Элладским, а Адриатическое – Булгарским.
Это географическое открытие меня подкосило. Буквально. Ослабели ноги, и я плюхнулся на койку. Дебила Сашу трудно заподозрить во лжи. Но ведь и Душан… Ему-то врать зачем? Он же так подробно расписал приметы… он же так заинтересован…
А может, он заинтересован в чем-то другом?
…На седьмой день моего заточения Саша вместе с завтраком принес мою одежду – выстиранную и выглаженную. Фроловский кинжал к ней, разумеется, не прилагался.
– Одевайся, – сообщил он. – Сегодня к полудню на месте будем.
И ушел, подлец, не дав мне возможности выспросить, что же это за такое место.
…Я мерил шагами каюту, бродил от одной стенки до другой. Время, как назло, текло с улиточной скоростью, расстояние от завтрака до полудня было ощутимо длиннее, чем известное «от забора до обеда». Какой еще поворот меня ожидает? Какая очередная подлянка… а может, наоборот, подарок?
Когда за дверью наконец послышались шаги, я готов был чуть ли не плясать от счастья. Что угодно, лишь бы не томительная неизвестность.
Капитан Кассиан был на сей раз одет вполне торжественно – черный и длинный, едва ли не до колен, камзол, края расшиты серебряными нитями, у пояса – короткая сабля вроде тех, с какими я тренировался на учебном поле, но с куда большими понта-ми: посеребренные (а может, и из чистого серебра) ножны, перекрестье украшено тремя крупными жемчужинами. Я почему-то задумался о рыночной цене такой игрушки. Три коня, две лодки, полтора холопа?
– Прибыли, – коротко сказал он. – Сейчас, Андрей, ты пойдешь с нами и не будешь пытаться смыться. Понял? Впрочем, даже при всем желании не сможешь, Саша с Колей за тобой присмотрят. И не волнуйся, все будет хорошо.
Ох, еще и некий Коля. Видимо, вон та жердь, что маячит в дверном проеме. Однако и ценная же я персона. Двое охранников, лично капитан за мной является… Радоваться или погодить?
Я не стал трепыхаться, смываться и совершать прочие безумства. Просто спросил, можно ли взять книги.
– Конечно, – удивился капитан. – Сам же говорил, тебе их сдавать.
Ох, будет ли кому их сдать… Увижу ли я вообще когда-нибудь завкафедрой прикладной линиединамики?
Против моих ожиданий, не было никакого города, никакого порта с шумными грузчиками, оборванцами, чайками, купцами, холопами, проститутками и всем остальным, вычитанным в приключенческих книгах. Вообще не оказалось никакой пристани – а только зеленый берег метрах в двухстах. Шхуна, как выяснилось, стояла на якоре, а добираться до суши полагалось шлюпкой.
– Полезай, – толкнул меня в спину амбал Саша, а из шлюпки уже делал приглашающие жесты амбал Коля. Капитан остался на борту.
– Ну, удачи тебе. – Вот и вся напутственная речь. Ни пожеланий ровной линии, ни рассуждений на тему, как приятно было пообщаться.
Саша сел на весла, а Коля устроился вместе со мной на корме.
– Прыгать не надо, – шепнул он, когда шхуна стала отдаляться.
– Да как-то и не собираюсь, – усмехнулся я. – Боюсь рыб.
И вдруг подумал: а может, лучше все-таки прыгнуть? Из духа противоречия хотя бы.
Лодка мягко ткнулась в прибрежный песок, Саша вылез, без особых усилий втянул ее вместе с нами на полкорпуса, вытащил из-под носа веревку с чем-то вроде ледоруба, со всей дури вогнал в песок.
– Ну, пошли, – скомандовал он.
И мы пошли.
Солнце жарило вовсю, уже метров через двести мне захотелось раздеться до пояса. Там, за спиной, плескалось обманчиво мирное море, темнела крошечная, с копеечную монету, шхуна. А впереди уже начиналось буйство тропической растительности. Наверное, все это я раньше видел в ботаническом саду, но названий, разумеется, не помнил.
Скоро деревья сомкнулись за нашими спинами, стало чуть прохладнее. Под ногами, чуть поднимаясь, вилась вполне утоптанная дорожка. Трещали насекомые. Наверное, у нас тут был бы туристский рай. Но в этом мире никаких признаков цивилизации, кроме дорожки, не наблюдалось.
– Долго еще? – обернулся я к Саше.
– Нет, – ответил этот человекоподобный робот с простейшей программой.
И оказался прав. По моим прикидкам, по лесу мы шли минут двадцать, затем деревья расступились, и прямо перед нами выросла огромная, с многоквартирный московский дом скала. Не то чтобы вертикальная, но без альпинистского снаряжения я бы лезть не решился. Со снаряжением, впрочем, тоже. Как-то не увлекает меня этот экстрим.
Примерно метров до трех в высоту по скале вился плющ, дальше уже тянулся буровато-серый камень.
Коля уверенно сунул руку в листья плюща – и вдруг вся эта растительность плавно поехала в сторону, словно занавеска в ванной.
Перед нами обнаружился просторный вход в темные внутренности скалы.
– Ну чего стал, пошли уж, – напомнил о себе Саша.
– А куда, собственно? – напоследок встрепыхнулся я. – Что там будет?
– Сейчас все тебе объяснят, – прогудел впереди Коля. – Иди-иди, не заблудишься.
Он вновь что-то сделал – и тьма озарилась ровным свечением. Не свет-факелы, а что-то иное. Наверное, световые щели, я про такое читал. Свет многократно отражается, доходит ослабленным, но все равно видно, куда идешь.
Тут и впрямь невозможно было заблудиться. Идеально ровный коридор шириною в метр и высотой побольше двух – даже моим охранникам не приходилось нагибаться. Идти пришлось недолго, уже через сорок шагов (я на всякий случай считал) перед нами возникла металлическая дверь. Коля выстучал по ней какой-то хитрый ритм – и массивная плита поползла в сторону, открывая проход в ярко освещенную комнату.
– Иди-иди, – вновь толкнули меня в спину, и я, сглотнув, переступил порог. Дверь за мной тут же вернулась на место. Коля с Сашей, более уже ненужные, остались снаружи.
– Ну, здравствуй, Андрей, – Арсений Евтихиевич Фролов улыбнулся и, встав с кресла, сделал шаг навстречу. – Как отдыхалось?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Три разговора
1
Мне еще с детского сада внушали, что слишком уж я болтливый, что имею наглость перебивать старших, ляпаю вместо того, чтобы слушать и думать. Потом, уже в старших классах, я понял, что на самом деле обладаю огромным достоинством – подвешенным языком. Не лезу за словами в карманы (тем более что те слишком часто дырявились, и я терял ключи, деньги и проездные). И что бы со мной ни случалось – у меня всегда вертелся на подвешенном языке комментарий. Правда, иногда я не пускал эти экспромты в ход. Стоит ли объяснять доценту Фролову все, что я о нем думаю? А Жоре Панченко? А князю-боярину Лыбину?
Однако сейчас мой проверенный инструмент дал осечку. Отвалился вместе с челюстью. Ноги сделались ватными, а в ушах тоненько зазвенело. Осложнение после морской болезни?
– Да я это, Андрюша, я, – улыбнулся Фролов. – Ты, пожалуйста, в обморок не падай, ты мне нужен в ясном сознании. Вот давай, садись сюда, в кресло. Тут вот на столе фрукты, бери, не стесняйся, все оплачено…