Страница:
И вот сейчас мы пробирались сквозь нудную завесу дождя. Видимость почти нулевая, от силы метров на десять. Дорога узкая, и наша дюжина растянулась по ней цепочкой. Кобыла моя по кличке Сажа чем-то недовольна, фыркает, поводит ноздрями. Хотя и накормлена, и напоена, и вычищена. Может, предчувствует какую-то пакость? Интересно, а по аринакской теории, есть ли у животных свои линии? Надо бы спросить боярина…
Достал я его, наверное, своими расспросами. Он, конечно, человек терпеливый, да и поговорить любит… Но вот мои постоянные подколки… Самому интересно, когда же у него терпение лопнет и он… А что он? Накажет? Самому интересно, как это будет выглядеть. Лишит карманных денег? Поставит в угол? Всыплет на конюшне плетей, несмотря на предостережения ученых?
Любопытно было бы поглядеть на этих самых ученых. До сих пор только слышал о них. Есть тут, оказывается, свои университеты, называемые забавным словом «панэписта», есть научные центры, филогнозисы, а есть и что-то вроде консультаций для населения, полисофосы. Приходит туда человек, выстаивает очередь, платит установленный сбор – и его выслушивают, выспрашивают, после чего дают советы, как в данной конкретной ситуации поступить, чтобы для линии было лучше.
– Послушайте, Александр Филиппович, – спросил я боярина вскоре после того, как он решил делать из меня спецназовца по-великословенски. – А вот ваши люди, приказные… или, к примеру, воины… Им же убивать приходится, ну или калечить… Как же насчет линии? Разве не взбрыкнется?
Боярин, давно смирившийся с тем, что я называю его не как положено, «господин», а по имени-отчеству, лишь вздохнул.
– Правильный вопрос задаешь. На эту тему тома написаны, ученые всесторонне ее исследовали. Так вот, Андрей. Когда человек убивает или хотя бы пытается убить, он, конечно, свою линию не то что изгибает, а прямо-таки узлом завязывает. Но это – только если по своей воле, если у него свободный выбор есть, делать или не делать. А когда он по приказу действует, его линия разглаживается. Вспомни, что я про переплетение линий говорил и про линии народов. – Александр Филиппович сцепил решеткой пальцы на руках, как бы иллюстрируя мысль. – Воин – это меч в руке народа. Его собственная линия плотнее к народной привязана, чем у простого человека. И потому, если ты на государственной службе, если ты по приказу сражаешься, то все, что с тобой в бою происходит, уже не твое личное везение или неудача. Убьешь врага – твоя линия колыхнется было, но тут же и выровняется, ее народная к себе притянет и выправит. А не станешь убивать, испугаешься или пожалеешь – тут же свою линию оторвешь от народной, она без привязки сразу изогнется. Поэтому воину самое лучшее для линии – без раздумья выполнять приказы.
– Нам в школе однажды стихи читали, – усмехнулся я. – Одного старого поэта. Там такие слова были, насчет головы. «Чтоб носить стальную каску или газовую маску и не думать ничего – фюрер мыслит за него».
Я вспомнил нашу историчку Людмилу Иннокентьевну, помешанную на борьбе с тоталитарным прошлым. Смешная была тетка, особенно когда в лицах нам Сталина и Гитлера изображала. А вот нате, всплыл в мозгах стишок.
– Не знаю, что такое газовая маска и кто такой фюрер, – невозмутимо отозвался боярин, – но мысль, в общем, правильная. Чем больше человек раздумывает, вместо того чтобы подчиняться вышестоящим, тем больше он отрывает свою линию от народной. То есть вредит и себе, и людям. Тебя, кстати, напрямую касается.
Я не стал с ним спорить. Ну верит человек в это свое ариначество, и ничем его не прошибешь. Религиозный фанатик. Крутились такие около нашего института, раздавали листовки с приглашениями на беседы по Библии и на спецкурс «Иисус любит тебя». Я от них всегда подальше держался, прилипчивые такие, начнешь спорить – не отвяжутся.
Вот и здесь, наверное, тот же случай. Все тут они такие… Что боярин, что Алешка и его брат Митяй, что повариха Светлана. И Аглая… Аглая – это да, это особая песня…
– Что приуныл, Андрюха? – окликнул меня едущий впереди Корсава. – Поджилки перед боем не трясутся? Или жрать охота? Ничего, скоро привал будет, натрескаешься… Каши варить недосуг, а хлеба и окуней копченых вдосталь.
Вот так с ним всегда… Скажет гадость, только начнешь злиться – Корсава тут же поворачивается к тебе человеческим лицом. Бородатым, большегубым, дочерна загорелым.
Я не стал отвечать. Тронул поводья, подправил саблю на боку. Надо будет потом туже затянуть пояс, а то вечно сползают ножны. Вообще, эта железка вряд ли мне сегодня пригодится.
Сабельный бой тоже шел у меня туго. В розовом детстве, на даче, мы с ребятами фехтовали на игрушечных покупных клинках. Пластмасса, окрашенная в серебристый цвет. Тогда все казалось просто… Только сейчас я оценил, насколько же это сложный девайс – сабля. Наверняка шпага или меч проще. А тут… целая наука, по словам Корсавы. Одной лишь силы и реакции мало… хотя у меня плоховато обстояло и с тем, и с другим. Не говоря уж о третьем – о том, что десятник называл чутьем клинка.
Зато куда лучше получалось с верховой ездой. Как-то я быстро сошелся с вороной кобылой Сажей, ощутил ритм езды и освоился с матчастью: седлом, стременами, сбруей. Отцовский друг дядя Саша прошлым летом учил меня водить машину, так по сравнению с ней лошадь – это очень простая техника.
И еще у меня сладились отношения с арбалетом. Уж куда лучше выходило, чем метание ножей. Арбалет – серьезная машинка. Взводить трудно, конечно, тут приходится всю силу задействовать… зато потом… арбалетный болт со ста шагов навылет пробивал стальной щит миллиметра в три толщиной. И, как ни странно, у меня все было в порядке с меткостью. «У дураков, – ласково говорил Корсава, – линия завсегда кверху лезет».
В чем-то десятник оказался прав. Поджилки, может, и не тряслись, но под ложечкой ощутимо сосало. Как-то я вдруг осознал, что игрушки кончились, что сегодня нам – мне! – придется, может быть, стрелять в живых людей. Был живой, бац – и стал мертвым. Не в компьютерной стрелялке – по жизни. Фиг с ними, извивами линий, но вот убивать по-настоящему… Болтом – между глаз. Череп небось треснет, болт ведь толстый… По ногам стреляй, советовал боярин, но где гарантия, что попаду? И ведь не кровавых убийц мы будем ловить, а обычных грабителей, которые и силу-то в ход нечасто пускают. Крестьяне – люди пугливые, предпочитают откупиться. Да и линии свои тоже блюдут.
– Простой человек, – пояснил мне тогда Александр Филиппович, – если не воин, не стражник, не сыскарь, то оружие ни на кого поднимать не должен. У него такой привязки к народной линии нет, стоит ему кровь кому пустить, тут же своя линия так взбрыкнет, что и в этом, и в будущем шаре расплачиваться придется. Даже если имущество защищает, даже если близких своих – все равно. Лучше ему умереть, чем так вот линию испортить…
Дождь понемногу прекратился, но воздух оставался сырым. Пронзительно пахло грибами – вдоль дороги из-под еловых веток то и дело выглядывали красные головки молоканок, вздымались в хвое темно-зеленые, с бурыми кольцевыми разводами шляпки черных груздей. Сейчас бы пройтись с корзинкой… по здешнему-то изобилию, не отравленному никакой экологией… Мама засолила бы, это она здорово умеет…
– Стопори, Андрюха, привал, – обернулся ко мне Корсава. – Вот видишь полянку? Туда сворачивай, там и перекусим…
Костер жечь не стали – дым поднялся бы столбом. А уже и до деревни недалеко. «Светиться нам ни к чему, приехать надо неожиданно», – на пальцах растолковывал мне десятник. Вряд ли, конечно, кто из местных имеет связь с душегубами, но исключать такую возможность нельзя, бывали уже случаи. Мы должны ворваться в деревню внезапно, согнать всех жителей в какой-нибудь сарай – и спокойно ждать грабителей. Дать им войти в деревню, перекрыть проезжую дорогу и тропу к лесу, а там уже спокойно вязать голубчиков.
– Дело несложное, – доставая из тряпицы увесистый шмат сала, пояснял Корсава. – Их, скорее всего, человек пять будет. Как войдут в деревню, один кто-нибудь из нас изобразит смерда, поклонится гостям дорогим и поведет в общинные закрома. Там-то все и завершим. Ты лопай, лопай, на сытое брюхо и разбойника ловить веселее. Вон, угощайся салом-то…
Я пригляделся – и сердце у меня провалилось куда-то в район желудка. Сало-то – оно, как известно, и в Африке сало. А вот ножик, которым десятник его пластовал…
Хороший был ножик, полированная сталь, кнопка фиксации лезвия, пластиковая рукоять.
– Глянуть можно? – замирая, спросил я.
– Отчего ж нельзя? Глянь. Добрый нож, полгривны серебра за него отдал. Дорого, зато не ржавеет, не тупится.
Да уж, хорош был ножик. Особенно меня порадовала едва различимая надпись на рукоятке: «Made in China». Интересная выстраивается цепочка: велосипед, шариковая ручка у приказного регистратора, теперь вот – ножик, ширпотреб китайский…
– Где ж ты достал такой, Корсава?
– Да прошлой весной была распродажа в Приказе. Повязали лазняков, вот весь товар, что при них обнаружился, и на торг, для своих. У нас это обычное дело, такие торги-то. Как говорится, кто сеет и жнет, тот первый и жрет.
Ну, что такое распродажа, я и сам видел. Глазами товара.
– Да я не про то, Корсава. Лазняки – они откуда такие штучки берут? Ведь не сами же мастерят, верно?
– Ну, – философически зевнул десятник, – этого в точности никто не знает. Если лазняки на допросах и колются, так их признания в большой тайне держат. Мы-то люди простые, нам разве скажут? Правда, ходят разные слухи. Кто говорит, за морем закатным есть большие богатые страны, мол, оттуда. Но, похоже, брешут. Чтобы корабли оттуда ходили и никто про них не знал – это вряд ли. Велико закатное море, чтобы пересечь, большой корабль нужен. А такому кораблю пристань потребна, порт… В мелкой бухте ведь не встанешь, не ладья же, днище пропорешь… Правда, может и вблизи берега встать, а товар переправят шлюпками…
– А еще что говорят?
– Ну, караваны, мол, через восточные степи ходят. Из очень дальних стран, докуда пешего хода лет десять будет. Тоже сомнительно. В степи без большого войска не пройдешь, кочевья озоруют, и нет у них единого владыки, каждое само по себе. А про большое войско в странах Круга уж точно знали бы. Есть и такой слух, – десятник понизил голос, – что лазняки знают тайные тропы из шара в шар. Ну и шастают туда-сюда, ценные вещи таскают. Выгодное же дело, у нас по дешевке купить, там задорого продать, и наоборот…
– Постой, – присвистнул я, – мне же боярин мой твердил, что между мирами… то есть шарами, барьер какой-то, его только душа способна преодолеть…
– Ну, – усмехнулся Корсава, – по науке высокой оно, возможно, и так. А я просто что слышал, то и говорю. И слух такой, насчет шаров, он давно ведь идет. Я тридцать лет назад безусым мальчишкой в Приказ пришел, а уже тогда шептались. Есть, мол, какие-то хитрые пути из шара в шар. Тайное знание, мол, это от отца к сыну передается. Ну, они и лазят, за то и называются лазняками. А по Учению оно, конечно, не так. Мы люди простые, нам в Учении сомневаться нечего. Просто ходят такие разговоры…
Я в каком-то оцепенении протянул нож Корсаве, тот как ни в чем не бывало вытер его о тряпку, сунул в сапог.
– Поели? – негромко окликнул воинов десятник. – Ну, сбирайтесь тогда. Недолго уже до Семиполья.
И вновь была дорога, в просветах крон серело сморщенное небо, ельник сменялся березняком, березняк – чахлым болотцем, а то – молодым сосняком, заросшим малиной. Кое-где посверкивали малиновыми каплями поздние ягоды. А летом тут, наверное, маслят прорва…
О чем я думаю! Малина, маслята! Тут такие перспективы открываются, а я… Значит, есть все-таки переходы между мирами! Значит, загадочные лазняки именно через такую крысиную нору утащили меня из нашей Москвы в ихний Кучеполь… Ох, Львович, попадись ты мне… Но жуткую казнь Львовича можно и потом обсмаковать, сейчас важнее понять, как на этих лазняков выйти. Как заставить их вернуть меня откуда взяли. Найти какие-нибудь способы воздействия… Пистолет к виску? В этом мире нет пистолетов… Хотя… Благодаря лазнякам, может, и есть. Очень полезный девайс, ни электричества не просит, ни бензина. Пока патроны есть – будет хоть в каменном веке работать.
Но боярин-то! Каков боярин! Наверняка же все знал. Если уж простой служака-десятник в курсе про переходы между мирами, то уж старшему подьячему сохранять наивность… Вернусь – устрою Филиппычу допрос с пристрастием…
– Подъезжаем, – Корсава притормозил коня и поравнялся со мной. – Ребятам объяснять незачем, они опытные, а вот ты – по первому разу. Значит, вот что. Будешь сторожить тропу к лесу возле опушки. На околице я Кирюху поставлю, если уж мимо него душегуб какой проскользнет, так ты остановишь. Времени у нас довольно, часа три, не меньше. Смотри не засни и не замечтайся, а то знаю я тебя, прежней памятью хворого. Арбалеты свои проверь. Коня оставь, в засаде он тебе только помеха. Как мы там кончим все, я за тобой приду, а до того ни ногой с поста. Даже по нужде. Усвоил?
Стоило мне с удобством расположиться – вновь посыпал дождь. Промокнуть я не боялся, приказная форма хоть и не отвечала требованиям высокой моды, но в ней хоть ныряй, останешься сухим. Говорят, пропитана каким-то составом. И притом – ткань довольно мягкая, движений не сковывает. Удобная куртка с множеством внутренних карманов, с капюшоном. Удобные кожаные штаны. Обтянутые изнутри мехом какого-то невезучего зверька сапожки…
А вот искусственного подогрева не было. Что с них взять – двадцать второй век… Не то чтобы я страдал от мороза, но зябкость пронизывала все – и меня, и небо, и землю, и огромный ствол поваленной ели, за которым я укрывался.
Мне вспомнились книги, где в похожей ситуации герой вытаскивал свою верную флягу с коньяком, делал несколько глотков – и ему становилось хорошо. Увы, реальность с книжками не совпадает.
Оставалось утешаться мыслями о лазняках. Боярина я, конечно, обо всем расспрошу, да вот ответит ли? Если раньше скрывал, то сейчас какой резон ему колоться? А может, он и не верит в эти байки, предпочитая им версию заморских стран? Просвещенный человек, несостоявшийся ученый… наверняка считает межмировые переходы лженаукой.
Один плюс – то, что он в Уголовном Приказе служит. В ведомстве, которое, помимо всего прочего, еще и лазняков ловит. И меня к уголовной службе привлек. Значит, спустя какое-то время есть шанс профессионально заняться лазняками… Только вот когда? Через пять лет? Через десять? Кому я буду нужен в нашем мире через десять лет? Про меня все уже и забудут. Посмотрят как на выходца с того света. И будут правы… в каком-то смысле.
Может, это и впрямь какой-то нулевой круг ада? Смешно, конечно, но мир-то совершенно безумный. Свихнувшийся на этих линиях. Как так можно жить, то и дело себя одергивая, ограничивая в радостях, лишая себя удовольствий? И ведь не ради какой-то великой цели типа там спасения человечества, покорения космоса или прочей лабуды… а только чтобы никакой неприятностью не зацепило. Как вообще можно быть такими пугливыми? В этом мире даже не родилась поговорка: «Волков бояться – в лес не ходить». Они и не будут в лес ходить. Так спокойнее. Странно, что их, таких трусливых, до сих пор никакой Чингисхан не завоевал.
Впрочем, наверное, не все так просто. Вот Корсава – разве трусливый? Боярин про его подвиги рассказывал. И на волосок от смерти сколько раз был, и боевых шрамов у него на теле – как звезд на небе, и в одиночку всяких крутыжек брал – Фоку Щербатого, Кручину Сухого, Сашко-Мясореза… Да и сам боярин не казался мне трусом. Значит, в бой на врага, рискуя погибнуть или до конца жизни стать калекой, – это можно, а позволить себе какое-нибудь излишество – нельзя?
И снова вспомнилась та ночь. Полнолуние, двор залит белым, с едва заметной желтизной светом – кажется, что насыпало снегу. А меня поднял с лавки биологический будильник… И побрел я аки призрак в конец усадьбы, в отхожее место.
А на обратном пути… тоже в первую секунду принял за призрак… Аглая стояла возле колодца, и всей одежды на ней – белая до пят рубаха… или, наверное, сорочка. И волосы распущены, так и переливаются золотом в лунном свете.
– Не спится, Аглая Александровна? – остановившись рядом, тихонько сказал я. – Звезды изучаем?
Она поглядела на меня… странно как-то поглядела. Без обычной своей девчоночьей надменности. Будто болит у нее какой-то внутренний орган.
– Зачем так, Андрюша? Ну, звезды… да, ну, пускай звезды. Знаешь, мне бабка в детстве говорила, что звезды – это шляпки гвоздей, в небесную сферу вколоченных для красоты. А сейчас мне кажется, что это глаза… подглядывают за нами.
– Эко вас, боярышня, на поэзию потянуло, – съязвил я и тут же сам разозлился на себя. Какого хрена? В кои-то веки девчонка ведет себя по-человечески, не пальцует… И внутри у меня сейчас же расплескался холод, смешанный с жаром. Они, холод и жар, проникали друг в друга, но не уничтожали. Словно льда наглотался и горячим чаем запил – тут же выплыло пошлое сравнение.
– Ну, зачем? Что я тебе сделала? Зачем ты так со мной?
– Как? – смутился я. – Ну ладно, ну извини… Честное слово, не хотел обидеть.
Я понятия не имел, как себя держать. С одной стороны, девчонка, молодая, красивая, по всем статьям превосходящая Иришку. С другой – боярышня, по сути – моя хозяйка, а я – имущество, которое она со временем унаследует от папеньки. Как дом, как лошадей, как серебряные гривны в сундуках…
И все-таки я решился. Протянул руку и осторожно – точно одичавшую собаку – погладил ее по волосам. Небось сейчас крику будет…
Крику не было. Помедлив… долгую, бесконечную секунду, Аглая отстранилась, и ладонь моя повисла в подсвеченном луной воздухе.
– Нельзя это, Андрюша, – голос ее сделался скучен и сух, точно она отвечала параграф на уроке истории. – Линия искривится, беда стукнет. Я все понимаю… Думаешь, я не понимаю? Думаешь, мне все так просто? А что делать, надо держаться… Нельзя нам…
– Социальное неравенство, боярыня да холоп? – опять против воли вылетела из меня насмешка.
– Слова у тебя странные… Да разве ж в этом дело? Просто… линии каждому блюсти надо. Я ведь… я даже к ученым ходила, насчет этого советовалась. Нельзя, говорят… Нельзя нам. Столько линий, сказали, погнете… большая беда может случиться. И не в том дело, что холоп… Я вот смеху ради про Митяя тоже спросила… Так они посчитали и говорят: «Линию он тебе не попортит»… Только на кой мне этот Митяй, скучный он, как веник… А ты…
Она замолчала, потом резко развернулась и быстро пошла, чуть ли не побежала к крыльцу. А я как дурак остался посреди двора – глядеть на небо, где издевательски подмигивали звезды.
…Я переменил позу – затекла нога. Дождь все барабанил, безмолвный, безнадежный. Скоро, наверное, начнет темнеть. Жаль, часов нет. До механических часов в этом мире, слава богу, додумались, но они – большая редкость. У боярина в горнице висит на стенке здоровенный, диаметром чуть ли не в метр, круг, по которому ползет выполненная в виде указующего пальца часовая стрелка. Как-то обходятся без минутной. А уж наручных часов нет ни у кого, кроме тех счастливчиков, которым удалось купить это чудо у лазняков. Дорогая, наверное, штукенция.
Кстати, а ведь как-то же их находят, лазняков. Кому-то же они свою контрабанду продают, не все же достается сыщикам из Уголовного Приказа. Должны быть какие-то каналы сбыта, а значит, каким-то образом заинтересованный покупатель может на них выйти. Вот я – очень заинтересованный покупатель. Грошей, правда, нет, но это уже детали.
…Однако долго они что-то возятся в деревне. Грабители так и не пришли, что-то их спугнуло? Или, наоборот, явились огромной толпой и завалили наших? Верится в такое с трудом, наших хрен завалишь, профи… но ведь всякое бывает.
От нечего делать я проверил оба арбалета. В идеальном порядке. Взведены, болты наложены, стоит лишь нажать на спусковую скобу… И запас болтов в сумке у пояса, и метательные ножи в специально нашитых кармашках… правда, от ножей вряд ли будет польза, я так и не научился как следует их кидать. К тому же и сумерки приближаются. Не выйдет у меня, как у тех, о ком Корсава говорил, в полной темноте. Для меня эти железки – просто железки, а никакое не продолжение руки.
Впереди послышалось какое-то шевеление, и я сейчас же нырнул за ствол, оперев на него ложе арбалета. Показалось? Нет, точно, шуршит сухая трава, все ближе. Кто-то бежит. Сюда? Левее? О, кажется, прямо на меня. Зверь на ловца. Интересно, а что я буду делать, если их толпа? И почему Уголовный Приказ не обзавелся пулеметами? Разве нельзя хоть разок по-хорошему договориться с лазняками?
Оказалось, не толпа. Оказалось, всего один. Запыхавшийся, дыхание шагов за тридцать слышно. Приглядевшись, я повеселел – оружия у разбойника не было, да и габариты совсем не медвежьи. Кажется, у меня нехилый шанс получить медаль «За мужество». Или как она здесь называется… Если здесь вообще выдают медали…
– Стоять! – Я встал из-за ствола в полный рост и направил на беглеца арбалет. – Пошел сюда, медленно. Дернешься – сделаю в тебе дырку. Усек?
Страха я никакого не чувствовал. Наоборот, приятное щекотание адреналина. Азарт преследования, ну прямо как в каком-нибудь контр-страйке или в четвертой кваке. Вспомнились к тому же и отморозки, лупившие меня в Вороньем тупике. Что те, что эти – такая же сволочь. Ну вот и поговорим достойно.
Беглец застыл – мое появление, похоже, оказалось для него неожиданностью. И вряд ли приятной. Нацеленный арбалет не заметить трудно, а на такой дистанции прострелить человека – как два пальца… облизнуть.
– Мне два раза повторять? Руки поднял, медленным шагом сюда. И не дури, до дырки в башке додуришься.
Бандит внял моим словам. Задрал руки в падающую с мрачного неба морось, осторожными шажками приблизился ко мне. Метров с пяти я уже смог его неплохо разглядеть.
Молодой парнишка, не старше меня… а пожалуй, и помоложе. Кургузая какая-то накидка, рваные в коленях штаны, весь промокший, измызганный глиной… ну, понятное дело, полз на брюхе. Бледный весь, волосы встрепанные, левая ладонь кровит, а лицо…
Блин! Такого не может быть! Это же Колян, один в один! Точно та же мордочка. С одной лишь поправкой – не такая, как сейчас, а года три назад, когда школу кончали. Ну не бывает таких совпадений, бред! Или… В голове за долю секунды промелькнули версии, одна фантастичнее другой. Вот например, если человек сюда, в этот мир, попадает… то попадает не он сам, а его стопроцентная копия. Кто-то из фантастов про такое писал, точно. И если три года назад Коляна зацапали лазняки… оставляем за скобками вопросы: во-первых, на фиг им Колян, а во-вторых, как это он за три года ничуть не изменился. Или, может, лазняки умеют клонировать людей… Три года назад взяли у Коляна генетический материал, или как там оно называется… Допустим, он плюнул мимо урны, а они тщательно соскребли с асфальта плевок и в своих тайных лабораториях вырастили клона, зачем-то притащили его сюда… Бред? Конечно, бред. А такое вот полнейшее сходство – не бред?
– Колян? – само собой слетело с моих губ.
– Не, меня Толькой кличут, – недоуменно ответил парень. – А что?
– А ничего, – вздохнул я. – Ну как, Толя, удачно пограбил?
– Какое там, – махнул он рукой. – Мы же четыре дня не жрамши, ослабели… а ваших там толпища… Едва утек… да вот не утек. Ну давай, сыскун, вяжи меня, – вытянул он вперед руки. Левой определенно досталось.
– Чем это? – кивнул я на окровавленную ладонь.
– Саблей зацепили. Еле вывернулся… Давай, чего там, вяжи…
– Да погоди, с этим всегда успеется, – я по-прежнему держал палец на спуске, но уже понимал, что никакой угрозы этот пацан не представляет. – Скажи лучше, чего с разбойниками связался?
– Воспитывать хочешь? – скривился парень. – Про линию втирать, все такое, да? Благодарствую, вот так наслушался, – он чуть было не сделал характерный жест, но не решился изменить положение рук. – А что мор у нас в деревне три года как случился, это, значит, ничего, это все по Равновесию… У меня всех синяя лихоманка унесла, всю семью… один остался… со всей деревни пятеро нас уцелело. А зачем мы боярину нашему Аристарху Никифоровичу? Два пацана, девчонка малая, трех лет не исполнилось, дед Погуда, слепой, да бабка Анисья, ей девяносто… Что, мы деревню подымем? Ну и на торг нас…
Он говорил и говорил, не замечая дождя, слова сыпались из парня, как соль из дырявого пакета. Видно, давно не с кем было поделиться. А может, истерика такая.
– Что, не хотелось продаваться? – понимающе кивнул я.
– А то… Тут же как линия прогнется, кто ж знает. Может, повезет с хозяином, а может, зверюга попадется: миска пустой похлебки в день и чуть что – плетьми на конюшне. Слыхал я про таких господ… Ну и дернул по пути, как везли нас в Рязань. Андрюху, он на год моложе, уговаривал, давай, мол, со мной, да струсил Андрюха. За линию свою испугался… Ну я и один… А там так и получилось… подобрали меня люди Аркашки Пузыря…
Достал я его, наверное, своими расспросами. Он, конечно, человек терпеливый, да и поговорить любит… Но вот мои постоянные подколки… Самому интересно, когда же у него терпение лопнет и он… А что он? Накажет? Самому интересно, как это будет выглядеть. Лишит карманных денег? Поставит в угол? Всыплет на конюшне плетей, несмотря на предостережения ученых?
Любопытно было бы поглядеть на этих самых ученых. До сих пор только слышал о них. Есть тут, оказывается, свои университеты, называемые забавным словом «панэписта», есть научные центры, филогнозисы, а есть и что-то вроде консультаций для населения, полисофосы. Приходит туда человек, выстаивает очередь, платит установленный сбор – и его выслушивают, выспрашивают, после чего дают советы, как в данной конкретной ситуации поступить, чтобы для линии было лучше.
– Послушайте, Александр Филиппович, – спросил я боярина вскоре после того, как он решил делать из меня спецназовца по-великословенски. – А вот ваши люди, приказные… или, к примеру, воины… Им же убивать приходится, ну или калечить… Как же насчет линии? Разве не взбрыкнется?
Боярин, давно смирившийся с тем, что я называю его не как положено, «господин», а по имени-отчеству, лишь вздохнул.
– Правильный вопрос задаешь. На эту тему тома написаны, ученые всесторонне ее исследовали. Так вот, Андрей. Когда человек убивает или хотя бы пытается убить, он, конечно, свою линию не то что изгибает, а прямо-таки узлом завязывает. Но это – только если по своей воле, если у него свободный выбор есть, делать или не делать. А когда он по приказу действует, его линия разглаживается. Вспомни, что я про переплетение линий говорил и про линии народов. – Александр Филиппович сцепил решеткой пальцы на руках, как бы иллюстрируя мысль. – Воин – это меч в руке народа. Его собственная линия плотнее к народной привязана, чем у простого человека. И потому, если ты на государственной службе, если ты по приказу сражаешься, то все, что с тобой в бою происходит, уже не твое личное везение или неудача. Убьешь врага – твоя линия колыхнется было, но тут же и выровняется, ее народная к себе притянет и выправит. А не станешь убивать, испугаешься или пожалеешь – тут же свою линию оторвешь от народной, она без привязки сразу изогнется. Поэтому воину самое лучшее для линии – без раздумья выполнять приказы.
– Нам в школе однажды стихи читали, – усмехнулся я. – Одного старого поэта. Там такие слова были, насчет головы. «Чтоб носить стальную каску или газовую маску и не думать ничего – фюрер мыслит за него».
Я вспомнил нашу историчку Людмилу Иннокентьевну, помешанную на борьбе с тоталитарным прошлым. Смешная была тетка, особенно когда в лицах нам Сталина и Гитлера изображала. А вот нате, всплыл в мозгах стишок.
– Не знаю, что такое газовая маска и кто такой фюрер, – невозмутимо отозвался боярин, – но мысль, в общем, правильная. Чем больше человек раздумывает, вместо того чтобы подчиняться вышестоящим, тем больше он отрывает свою линию от народной. То есть вредит и себе, и людям. Тебя, кстати, напрямую касается.
Я не стал с ним спорить. Ну верит человек в это свое ариначество, и ничем его не прошибешь. Религиозный фанатик. Крутились такие около нашего института, раздавали листовки с приглашениями на беседы по Библии и на спецкурс «Иисус любит тебя». Я от них всегда подальше держался, прилипчивые такие, начнешь спорить – не отвяжутся.
Вот и здесь, наверное, тот же случай. Все тут они такие… Что боярин, что Алешка и его брат Митяй, что повариха Светлана. И Аглая… Аглая – это да, это особая песня…
– Что приуныл, Андрюха? – окликнул меня едущий впереди Корсава. – Поджилки перед боем не трясутся? Или жрать охота? Ничего, скоро привал будет, натрескаешься… Каши варить недосуг, а хлеба и окуней копченых вдосталь.
Вот так с ним всегда… Скажет гадость, только начнешь злиться – Корсава тут же поворачивается к тебе человеческим лицом. Бородатым, большегубым, дочерна загорелым.
Я не стал отвечать. Тронул поводья, подправил саблю на боку. Надо будет потом туже затянуть пояс, а то вечно сползают ножны. Вообще, эта железка вряд ли мне сегодня пригодится.
Сабельный бой тоже шел у меня туго. В розовом детстве, на даче, мы с ребятами фехтовали на игрушечных покупных клинках. Пластмасса, окрашенная в серебристый цвет. Тогда все казалось просто… Только сейчас я оценил, насколько же это сложный девайс – сабля. Наверняка шпага или меч проще. А тут… целая наука, по словам Корсавы. Одной лишь силы и реакции мало… хотя у меня плоховато обстояло и с тем, и с другим. Не говоря уж о третьем – о том, что десятник называл чутьем клинка.
Зато куда лучше получалось с верховой ездой. Как-то я быстро сошелся с вороной кобылой Сажей, ощутил ритм езды и освоился с матчастью: седлом, стременами, сбруей. Отцовский друг дядя Саша прошлым летом учил меня водить машину, так по сравнению с ней лошадь – это очень простая техника.
И еще у меня сладились отношения с арбалетом. Уж куда лучше выходило, чем метание ножей. Арбалет – серьезная машинка. Взводить трудно, конечно, тут приходится всю силу задействовать… зато потом… арбалетный болт со ста шагов навылет пробивал стальной щит миллиметра в три толщиной. И, как ни странно, у меня все было в порядке с меткостью. «У дураков, – ласково говорил Корсава, – линия завсегда кверху лезет».
В чем-то десятник оказался прав. Поджилки, может, и не тряслись, но под ложечкой ощутимо сосало. Как-то я вдруг осознал, что игрушки кончились, что сегодня нам – мне! – придется, может быть, стрелять в живых людей. Был живой, бац – и стал мертвым. Не в компьютерной стрелялке – по жизни. Фиг с ними, извивами линий, но вот убивать по-настоящему… Болтом – между глаз. Череп небось треснет, болт ведь толстый… По ногам стреляй, советовал боярин, но где гарантия, что попаду? И ведь не кровавых убийц мы будем ловить, а обычных грабителей, которые и силу-то в ход нечасто пускают. Крестьяне – люди пугливые, предпочитают откупиться. Да и линии свои тоже блюдут.
– Простой человек, – пояснил мне тогда Александр Филиппович, – если не воин, не стражник, не сыскарь, то оружие ни на кого поднимать не должен. У него такой привязки к народной линии нет, стоит ему кровь кому пустить, тут же своя линия так взбрыкнет, что и в этом, и в будущем шаре расплачиваться придется. Даже если имущество защищает, даже если близких своих – все равно. Лучше ему умереть, чем так вот линию испортить…
Дождь понемногу прекратился, но воздух оставался сырым. Пронзительно пахло грибами – вдоль дороги из-под еловых веток то и дело выглядывали красные головки молоканок, вздымались в хвое темно-зеленые, с бурыми кольцевыми разводами шляпки черных груздей. Сейчас бы пройтись с корзинкой… по здешнему-то изобилию, не отравленному никакой экологией… Мама засолила бы, это она здорово умеет…
– Стопори, Андрюха, привал, – обернулся ко мне Корсава. – Вот видишь полянку? Туда сворачивай, там и перекусим…
3
Костер жечь не стали – дым поднялся бы столбом. А уже и до деревни недалеко. «Светиться нам ни к чему, приехать надо неожиданно», – на пальцах растолковывал мне десятник. Вряд ли, конечно, кто из местных имеет связь с душегубами, но исключать такую возможность нельзя, бывали уже случаи. Мы должны ворваться в деревню внезапно, согнать всех жителей в какой-нибудь сарай – и спокойно ждать грабителей. Дать им войти в деревню, перекрыть проезжую дорогу и тропу к лесу, а там уже спокойно вязать голубчиков.
– Дело несложное, – доставая из тряпицы увесистый шмат сала, пояснял Корсава. – Их, скорее всего, человек пять будет. Как войдут в деревню, один кто-нибудь из нас изобразит смерда, поклонится гостям дорогим и поведет в общинные закрома. Там-то все и завершим. Ты лопай, лопай, на сытое брюхо и разбойника ловить веселее. Вон, угощайся салом-то…
Я пригляделся – и сердце у меня провалилось куда-то в район желудка. Сало-то – оно, как известно, и в Африке сало. А вот ножик, которым десятник его пластовал…
Хороший был ножик, полированная сталь, кнопка фиксации лезвия, пластиковая рукоять.
– Глянуть можно? – замирая, спросил я.
– Отчего ж нельзя? Глянь. Добрый нож, полгривны серебра за него отдал. Дорого, зато не ржавеет, не тупится.
Да уж, хорош был ножик. Особенно меня порадовала едва различимая надпись на рукоятке: «Made in China». Интересная выстраивается цепочка: велосипед, шариковая ручка у приказного регистратора, теперь вот – ножик, ширпотреб китайский…
– Где ж ты достал такой, Корсава?
– Да прошлой весной была распродажа в Приказе. Повязали лазняков, вот весь товар, что при них обнаружился, и на торг, для своих. У нас это обычное дело, такие торги-то. Как говорится, кто сеет и жнет, тот первый и жрет.
Ну, что такое распродажа, я и сам видел. Глазами товара.
– Да я не про то, Корсава. Лазняки – они откуда такие штучки берут? Ведь не сами же мастерят, верно?
– Ну, – философически зевнул десятник, – этого в точности никто не знает. Если лазняки на допросах и колются, так их признания в большой тайне держат. Мы-то люди простые, нам разве скажут? Правда, ходят разные слухи. Кто говорит, за морем закатным есть большие богатые страны, мол, оттуда. Но, похоже, брешут. Чтобы корабли оттуда ходили и никто про них не знал – это вряд ли. Велико закатное море, чтобы пересечь, большой корабль нужен. А такому кораблю пристань потребна, порт… В мелкой бухте ведь не встанешь, не ладья же, днище пропорешь… Правда, может и вблизи берега встать, а товар переправят шлюпками…
– А еще что говорят?
– Ну, караваны, мол, через восточные степи ходят. Из очень дальних стран, докуда пешего хода лет десять будет. Тоже сомнительно. В степи без большого войска не пройдешь, кочевья озоруют, и нет у них единого владыки, каждое само по себе. А про большое войско в странах Круга уж точно знали бы. Есть и такой слух, – десятник понизил голос, – что лазняки знают тайные тропы из шара в шар. Ну и шастают туда-сюда, ценные вещи таскают. Выгодное же дело, у нас по дешевке купить, там задорого продать, и наоборот…
– Постой, – присвистнул я, – мне же боярин мой твердил, что между мирами… то есть шарами, барьер какой-то, его только душа способна преодолеть…
– Ну, – усмехнулся Корсава, – по науке высокой оно, возможно, и так. А я просто что слышал, то и говорю. И слух такой, насчет шаров, он давно ведь идет. Я тридцать лет назад безусым мальчишкой в Приказ пришел, а уже тогда шептались. Есть, мол, какие-то хитрые пути из шара в шар. Тайное знание, мол, это от отца к сыну передается. Ну, они и лазят, за то и называются лазняками. А по Учению оно, конечно, не так. Мы люди простые, нам в Учении сомневаться нечего. Просто ходят такие разговоры…
Я в каком-то оцепенении протянул нож Корсаве, тот как ни в чем не бывало вытер его о тряпку, сунул в сапог.
– Поели? – негромко окликнул воинов десятник. – Ну, сбирайтесь тогда. Недолго уже до Семиполья.
И вновь была дорога, в просветах крон серело сморщенное небо, ельник сменялся березняком, березняк – чахлым болотцем, а то – молодым сосняком, заросшим малиной. Кое-где посверкивали малиновыми каплями поздние ягоды. А летом тут, наверное, маслят прорва…
О чем я думаю! Малина, маслята! Тут такие перспективы открываются, а я… Значит, есть все-таки переходы между мирами! Значит, загадочные лазняки именно через такую крысиную нору утащили меня из нашей Москвы в ихний Кучеполь… Ох, Львович, попадись ты мне… Но жуткую казнь Львовича можно и потом обсмаковать, сейчас важнее понять, как на этих лазняков выйти. Как заставить их вернуть меня откуда взяли. Найти какие-нибудь способы воздействия… Пистолет к виску? В этом мире нет пистолетов… Хотя… Благодаря лазнякам, может, и есть. Очень полезный девайс, ни электричества не просит, ни бензина. Пока патроны есть – будет хоть в каменном веке работать.
Но боярин-то! Каков боярин! Наверняка же все знал. Если уж простой служака-десятник в курсе про переходы между мирами, то уж старшему подьячему сохранять наивность… Вернусь – устрою Филиппычу допрос с пристрастием…
– Подъезжаем, – Корсава притормозил коня и поравнялся со мной. – Ребятам объяснять незачем, они опытные, а вот ты – по первому разу. Значит, вот что. Будешь сторожить тропу к лесу возле опушки. На околице я Кирюху поставлю, если уж мимо него душегуб какой проскользнет, так ты остановишь. Времени у нас довольно, часа три, не меньше. Смотри не засни и не замечтайся, а то знаю я тебя, прежней памятью хворого. Арбалеты свои проверь. Коня оставь, в засаде он тебе только помеха. Как мы там кончим все, я за тобой приду, а до того ни ногой с поста. Даже по нужде. Усвоил?
4
Стоило мне с удобством расположиться – вновь посыпал дождь. Промокнуть я не боялся, приказная форма хоть и не отвечала требованиям высокой моды, но в ней хоть ныряй, останешься сухим. Говорят, пропитана каким-то составом. И притом – ткань довольно мягкая, движений не сковывает. Удобная куртка с множеством внутренних карманов, с капюшоном. Удобные кожаные штаны. Обтянутые изнутри мехом какого-то невезучего зверька сапожки…
А вот искусственного подогрева не было. Что с них взять – двадцать второй век… Не то чтобы я страдал от мороза, но зябкость пронизывала все – и меня, и небо, и землю, и огромный ствол поваленной ели, за которым я укрывался.
Мне вспомнились книги, где в похожей ситуации герой вытаскивал свою верную флягу с коньяком, делал несколько глотков – и ему становилось хорошо. Увы, реальность с книжками не совпадает.
Оставалось утешаться мыслями о лазняках. Боярина я, конечно, обо всем расспрошу, да вот ответит ли? Если раньше скрывал, то сейчас какой резон ему колоться? А может, он и не верит в эти байки, предпочитая им версию заморских стран? Просвещенный человек, несостоявшийся ученый… наверняка считает межмировые переходы лженаукой.
Один плюс – то, что он в Уголовном Приказе служит. В ведомстве, которое, помимо всего прочего, еще и лазняков ловит. И меня к уголовной службе привлек. Значит, спустя какое-то время есть шанс профессионально заняться лазняками… Только вот когда? Через пять лет? Через десять? Кому я буду нужен в нашем мире через десять лет? Про меня все уже и забудут. Посмотрят как на выходца с того света. И будут правы… в каком-то смысле.
Может, это и впрямь какой-то нулевой круг ада? Смешно, конечно, но мир-то совершенно безумный. Свихнувшийся на этих линиях. Как так можно жить, то и дело себя одергивая, ограничивая в радостях, лишая себя удовольствий? И ведь не ради какой-то великой цели типа там спасения человечества, покорения космоса или прочей лабуды… а только чтобы никакой неприятностью не зацепило. Как вообще можно быть такими пугливыми? В этом мире даже не родилась поговорка: «Волков бояться – в лес не ходить». Они и не будут в лес ходить. Так спокойнее. Странно, что их, таких трусливых, до сих пор никакой Чингисхан не завоевал.
Впрочем, наверное, не все так просто. Вот Корсава – разве трусливый? Боярин про его подвиги рассказывал. И на волосок от смерти сколько раз был, и боевых шрамов у него на теле – как звезд на небе, и в одиночку всяких крутыжек брал – Фоку Щербатого, Кручину Сухого, Сашко-Мясореза… Да и сам боярин не казался мне трусом. Значит, в бой на врага, рискуя погибнуть или до конца жизни стать калекой, – это можно, а позволить себе какое-нибудь излишество – нельзя?
И снова вспомнилась та ночь. Полнолуние, двор залит белым, с едва заметной желтизной светом – кажется, что насыпало снегу. А меня поднял с лавки биологический будильник… И побрел я аки призрак в конец усадьбы, в отхожее место.
А на обратном пути… тоже в первую секунду принял за призрак… Аглая стояла возле колодца, и всей одежды на ней – белая до пят рубаха… или, наверное, сорочка. И волосы распущены, так и переливаются золотом в лунном свете.
– Не спится, Аглая Александровна? – остановившись рядом, тихонько сказал я. – Звезды изучаем?
Она поглядела на меня… странно как-то поглядела. Без обычной своей девчоночьей надменности. Будто болит у нее какой-то внутренний орган.
– Зачем так, Андрюша? Ну, звезды… да, ну, пускай звезды. Знаешь, мне бабка в детстве говорила, что звезды – это шляпки гвоздей, в небесную сферу вколоченных для красоты. А сейчас мне кажется, что это глаза… подглядывают за нами.
– Эко вас, боярышня, на поэзию потянуло, – съязвил я и тут же сам разозлился на себя. Какого хрена? В кои-то веки девчонка ведет себя по-человечески, не пальцует… И внутри у меня сейчас же расплескался холод, смешанный с жаром. Они, холод и жар, проникали друг в друга, но не уничтожали. Словно льда наглотался и горячим чаем запил – тут же выплыло пошлое сравнение.
– Ну, зачем? Что я тебе сделала? Зачем ты так со мной?
– Как? – смутился я. – Ну ладно, ну извини… Честное слово, не хотел обидеть.
Я понятия не имел, как себя держать. С одной стороны, девчонка, молодая, красивая, по всем статьям превосходящая Иришку. С другой – боярышня, по сути – моя хозяйка, а я – имущество, которое она со временем унаследует от папеньки. Как дом, как лошадей, как серебряные гривны в сундуках…
И все-таки я решился. Протянул руку и осторожно – точно одичавшую собаку – погладил ее по волосам. Небось сейчас крику будет…
Крику не было. Помедлив… долгую, бесконечную секунду, Аглая отстранилась, и ладонь моя повисла в подсвеченном луной воздухе.
– Нельзя это, Андрюша, – голос ее сделался скучен и сух, точно она отвечала параграф на уроке истории. – Линия искривится, беда стукнет. Я все понимаю… Думаешь, я не понимаю? Думаешь, мне все так просто? А что делать, надо держаться… Нельзя нам…
– Социальное неравенство, боярыня да холоп? – опять против воли вылетела из меня насмешка.
– Слова у тебя странные… Да разве ж в этом дело? Просто… линии каждому блюсти надо. Я ведь… я даже к ученым ходила, насчет этого советовалась. Нельзя, говорят… Нельзя нам. Столько линий, сказали, погнете… большая беда может случиться. И не в том дело, что холоп… Я вот смеху ради про Митяя тоже спросила… Так они посчитали и говорят: «Линию он тебе не попортит»… Только на кой мне этот Митяй, скучный он, как веник… А ты…
Она замолчала, потом резко развернулась и быстро пошла, чуть ли не побежала к крыльцу. А я как дурак остался посреди двора – глядеть на небо, где издевательски подмигивали звезды.
…Я переменил позу – затекла нога. Дождь все барабанил, безмолвный, безнадежный. Скоро, наверное, начнет темнеть. Жаль, часов нет. До механических часов в этом мире, слава богу, додумались, но они – большая редкость. У боярина в горнице висит на стенке здоровенный, диаметром чуть ли не в метр, круг, по которому ползет выполненная в виде указующего пальца часовая стрелка. Как-то обходятся без минутной. А уж наручных часов нет ни у кого, кроме тех счастливчиков, которым удалось купить это чудо у лазняков. Дорогая, наверное, штукенция.
Кстати, а ведь как-то же их находят, лазняков. Кому-то же они свою контрабанду продают, не все же достается сыщикам из Уголовного Приказа. Должны быть какие-то каналы сбыта, а значит, каким-то образом заинтересованный покупатель может на них выйти. Вот я – очень заинтересованный покупатель. Грошей, правда, нет, но это уже детали.
…Однако долго они что-то возятся в деревне. Грабители так и не пришли, что-то их спугнуло? Или, наоборот, явились огромной толпой и завалили наших? Верится в такое с трудом, наших хрен завалишь, профи… но ведь всякое бывает.
От нечего делать я проверил оба арбалета. В идеальном порядке. Взведены, болты наложены, стоит лишь нажать на спусковую скобу… И запас болтов в сумке у пояса, и метательные ножи в специально нашитых кармашках… правда, от ножей вряд ли будет польза, я так и не научился как следует их кидать. К тому же и сумерки приближаются. Не выйдет у меня, как у тех, о ком Корсава говорил, в полной темноте. Для меня эти железки – просто железки, а никакое не продолжение руки.
Впереди послышалось какое-то шевеление, и я сейчас же нырнул за ствол, оперев на него ложе арбалета. Показалось? Нет, точно, шуршит сухая трава, все ближе. Кто-то бежит. Сюда? Левее? О, кажется, прямо на меня. Зверь на ловца. Интересно, а что я буду делать, если их толпа? И почему Уголовный Приказ не обзавелся пулеметами? Разве нельзя хоть разок по-хорошему договориться с лазняками?
Оказалось, не толпа. Оказалось, всего один. Запыхавшийся, дыхание шагов за тридцать слышно. Приглядевшись, я повеселел – оружия у разбойника не было, да и габариты совсем не медвежьи. Кажется, у меня нехилый шанс получить медаль «За мужество». Или как она здесь называется… Если здесь вообще выдают медали…
– Стоять! – Я встал из-за ствола в полный рост и направил на беглеца арбалет. – Пошел сюда, медленно. Дернешься – сделаю в тебе дырку. Усек?
Страха я никакого не чувствовал. Наоборот, приятное щекотание адреналина. Азарт преследования, ну прямо как в каком-нибудь контр-страйке или в четвертой кваке. Вспомнились к тому же и отморозки, лупившие меня в Вороньем тупике. Что те, что эти – такая же сволочь. Ну вот и поговорим достойно.
Беглец застыл – мое появление, похоже, оказалось для него неожиданностью. И вряд ли приятной. Нацеленный арбалет не заметить трудно, а на такой дистанции прострелить человека – как два пальца… облизнуть.
– Мне два раза повторять? Руки поднял, медленным шагом сюда. И не дури, до дырки в башке додуришься.
Бандит внял моим словам. Задрал руки в падающую с мрачного неба морось, осторожными шажками приблизился ко мне. Метров с пяти я уже смог его неплохо разглядеть.
Молодой парнишка, не старше меня… а пожалуй, и помоложе. Кургузая какая-то накидка, рваные в коленях штаны, весь промокший, измызганный глиной… ну, понятное дело, полз на брюхе. Бледный весь, волосы встрепанные, левая ладонь кровит, а лицо…
Блин! Такого не может быть! Это же Колян, один в один! Точно та же мордочка. С одной лишь поправкой – не такая, как сейчас, а года три назад, когда школу кончали. Ну не бывает таких совпадений, бред! Или… В голове за долю секунды промелькнули версии, одна фантастичнее другой. Вот например, если человек сюда, в этот мир, попадает… то попадает не он сам, а его стопроцентная копия. Кто-то из фантастов про такое писал, точно. И если три года назад Коляна зацапали лазняки… оставляем за скобками вопросы: во-первых, на фиг им Колян, а во-вторых, как это он за три года ничуть не изменился. Или, может, лазняки умеют клонировать людей… Три года назад взяли у Коляна генетический материал, или как там оно называется… Допустим, он плюнул мимо урны, а они тщательно соскребли с асфальта плевок и в своих тайных лабораториях вырастили клона, зачем-то притащили его сюда… Бред? Конечно, бред. А такое вот полнейшее сходство – не бред?
– Колян? – само собой слетело с моих губ.
– Не, меня Толькой кличут, – недоуменно ответил парень. – А что?
– А ничего, – вздохнул я. – Ну как, Толя, удачно пограбил?
– Какое там, – махнул он рукой. – Мы же четыре дня не жрамши, ослабели… а ваших там толпища… Едва утек… да вот не утек. Ну давай, сыскун, вяжи меня, – вытянул он вперед руки. Левой определенно досталось.
– Чем это? – кивнул я на окровавленную ладонь.
– Саблей зацепили. Еле вывернулся… Давай, чего там, вяжи…
– Да погоди, с этим всегда успеется, – я по-прежнему держал палец на спуске, но уже понимал, что никакой угрозы этот пацан не представляет. – Скажи лучше, чего с разбойниками связался?
– Воспитывать хочешь? – скривился парень. – Про линию втирать, все такое, да? Благодарствую, вот так наслушался, – он чуть было не сделал характерный жест, но не решился изменить положение рук. – А что мор у нас в деревне три года как случился, это, значит, ничего, это все по Равновесию… У меня всех синяя лихоманка унесла, всю семью… один остался… со всей деревни пятеро нас уцелело. А зачем мы боярину нашему Аристарху Никифоровичу? Два пацана, девчонка малая, трех лет не исполнилось, дед Погуда, слепой, да бабка Анисья, ей девяносто… Что, мы деревню подымем? Ну и на торг нас…
Он говорил и говорил, не замечая дождя, слова сыпались из парня, как соль из дырявого пакета. Видно, давно не с кем было поделиться. А может, истерика такая.
– Что, не хотелось продаваться? – понимающе кивнул я.
– А то… Тут же как линия прогнется, кто ж знает. Может, повезет с хозяином, а может, зверюга попадется: миска пустой похлебки в день и чуть что – плетьми на конюшне. Слыхал я про таких господ… Ну и дернул по пути, как везли нас в Рязань. Андрюху, он на год моложе, уговаривал, давай, мол, со мной, да струсил Андрюха. За линию свою испугался… Ну я и один… А там так и получилось… подобрали меня люди Аркашки Пузыря…