Страница:
– И начал ты грабить, убивать, гроши у населения отнимать, – в тон ему хмыкнул я. – Не жалко людей-то?
– А кто меня жалел? – парировал бледный Толик. – И никого мы не убивали, и не мучили никого, а что брали, так на прокорм. Пузырь – он же не просто так, он же за справедливость…
Ню-ню, Робин Гуд Рязанского уезда. Понятная сказочка. И вместе с тем я ощущал, что парень ничего мне специально не втирает, не хитрит. Просто ему уже все равно, жизнь он считает конченой, вот и пробило на откровенность.
– Ну так сколь веревочка ни вейся, – строго заметил я. – Сейчас вот повяжу, приведу к нашим. И за все дела отвечать придется.
– Угу, – безразлично протянул Толик. – Знамо дело. Пузыря на корм крысам, Звягу по пояс в землю, они главные… а нас вроде как по-мягкому… на баржу и восточным варварам в рабство. А там такое рабство, что уж лучше в крысиный поруб… И почему у меня линия такая гнилая? – риторически вопросил он.
– Типа как в прежних шарах тебе слишком везло, – ухмыльнулся я. – По науке аринакской вроде так выходит.
– Ага, сто раз слышал, – вздохнул парень. – А все равно, несправедливо это… мало ли где кому везло… я ж про то не помню, а отдуваться мне…
Тоскливо мне сделалось, внутренняя погода – под стать внешней… Ну повяжу я ему сейчас руки, моток веревки в сумке лежит, петлю сделаю, на шею накину, поведу к нашим… Точь-в-точь как меня летом на аркане вели к телеге. И поедет этот Толян с лицом Коляна к каким-нибудь местным чучмекам. Вкалывать будет по восемнадцать часов в сутки, жрать баланду, чуть что не так, получать плети… А то ведь может и извращенцу какому-нибудь достаться, по закону подлости… по благородным аринакским истинам. Короче, от чего парень сбежал – к тому и прибежал. Только вот бежал он от воображаемых ужасов, а влип в реальные. И я вроде как винтик в этом механизме. Колесико государственного аппарата.
– Слышь, Анатолий, а лет-то тебе сколько?
– К зиме шестнадцать будет, – после недолгой заминки ответил он. – А что?
А ничего… Даже по земным законам неполная уголовная ответственность. А вот по ихним, аринакским, никакой разницы. Тут же не по гуманизму судят, а по этой долбаной линейной алгебре…
– А вот если б не было меня тут, – философически спросил я, – добежал бы ты до лесу. Дальше-то куда?
– Дальше… – парень криво усмехнулся. – Дальше-то болотными тропами… уж нашел бы где схорониться… А потом… всяко уж хуже не было бы. Приткнулся бы куда…
– Ну, в таком случае считай, что не было тут меня, – мрачно сказал я. – Давай, беги. – Я опустил арбалет.
– Смеешься, да? – Парень по-прежнему держал руки поднятыми. – Измываешься? Я побегу, а ты мне в спину стрельнешь. Знаю я вас, сыскунов…
– Плохо знаешь. На вот, кстати, возьми. – Я вынул из сумки тряпицу с недоеденным хлебом. Положил краюху на мокрый еловый ствол. – Бери – и смывайся по-тихому. Сейчас наш старший может подойти с поста меня снимать.
Решившись, парень каким-то кошачьим движением метнулся к стволу, здоровой рукой сцапал хлеб и, не оборачиваясь, нырнул в высокие лохматые кусты, которыми заросла опушка. Еще с полминуты слышался треск и топот, а потом вновь на мир опустилась тишина. Если, конечно, вынести за скобки монотонный ритм дождя.
Уже почти совсем стемнело, когда за мной явился Корсава. Повезло, что сумерки и туман, – иначе бы зоркий десятник обязательно разглядел примятую траву.
– Что, тихо? – буркнул он, раздвигая сухие стебли бурьяна.
– Да вот, не пришлось повоевать, – я следил за своим голосом, чтобы звучал натурально. – Не было никого.
– Ну, не было так не было, – согласился Корсава. – Завтра сдадим душегубов в Приказ, там уж их расспросят как следует, выяснится, всех ли повязали. Ежели выйдет, что упустили мы кого, всем нам наказание будет. Для выпрямления линий. Пойдем, что ли, Андрей. Вечерять пора.
Кто о чем, а этому главное – питание…
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Андрюха-а-а, давай-ка сюда!
Голос Корсавы мне не понравился. Таким голосом не зовут отведать сала.
Я виновато кивнул чернявому верзиле Диомиду, с которым мы тренировались на саблях. Не дело это – бой прерывать, но коли уж старший зовет…
Интересно, что ему нужно? Всплыла правда о малолетнем преступнике Толике? Мне казалось – все уже, проехали. Две недели прошло, как доставили разбойников в темницу Уголовного Приказа, боярин выдал каждому премию в десять грошей – и пошло-поехало по-старому. Тренировки на учебном поле, незлая ругань десятника, улетающие в «молоко» стрелы – в программу моего обучения теперь включили лук.
А вот с боярином так и не удалось пообщаться про лазняков. С того дня, как мы вернулись из экспедиции, он почти и не бывал в усадьбе, а если и появлялся к ночи, то настолько мрачным, что отпадало всякое желание его дергать.
– Что звал, Корсава? – осторожно спросил я, пройдя почти все поле. Зычный у десятника голос, на километр, должно быть, слышен.
– Ты вот что, Андрюха, – Корсава перебирал пальцами рукоять висевшей у пояса сабли и глядел куда-то мне под ноги, хотя ничего интересного, кроме пожухлой травы, там не наблюдалось. – Иди-ка ты сейчас домой, в усадьбу свою.
– А что так? Пожар, потоп, дефолт?
– Ступай, там все узнаешь, – десятник упорно не глядел на меня и даже непонятное слово «дефолт» не счел ругательством в свой адрес. – Ступай. Да саблю-то сдай, ни к чему с ней по городу…
– Завтра-то как обычно приходить? – закинул я пробный шар.
– Иди-иди, – хмыкнул мой наставник. И уже когда я повернулся, добавил вслед: – Прямой тебе линии.
Как-то все это было странно. Я чуть ли не бегом шел по городу, и плевать мне было, что октябрь под конец вдруг расщедрился на прекрасную солнечную погоду. Плевать мне было на запоздалое бабье лето. Никогда я еще не видел Корсаву таким. Более всего это смахивало на попытку замаскировать стыд.
Но что же все-таки? Если дело в Толике – то не в усадьбу меня надо было отпускать, а тут же, на полигоне, вязать и тащить в Приказ. Но почему потребовали сдать оружие? Раньше-то я всегда домой возвращался при сабле. «Ты оружие получил, оно теперь всегда с тобой должно быть, – наставлял меня десятник. – Это ведь больше чем кусок стали, это отныне часть тебя». И вот часть меня из меня и вырвали.
В усадьбе царило похоронное настроение. Никто не носился с ведрами, никто не колол дрова на заднем дворе. Все, кто попадался мне на глаза, были какими-то пришибленными, словно колес наглотались.
Истину мне открыл Алешка, которого я обнаружил на конюшне со слезами обнимающим Аспида – годовалого жеребенка, сына моей кобылы Сажи.
– Ты что, не знаешь ничего? – нехотя повернул он ко мне усеянное веснушками лицо.
– Так я же все время в Приказе… А что я должен знать?
– А то, что продают нас всех. Всю усадьбу, всех людей, коней, курей, свинок…
– Ни фига се, – я как стоял, так и опустился на край огромного деревянного корыта, полного кормовым овсом. – А что стряслось-то?
Конечно же, пацан знал все новости, причем в деталях. Наше рыжее информагентство.
– Боярин Александр Филиппович, говорят, чем-то не угодил верховному князю Яромыслу. Про него мудрецы придворные нашептали, что не туда куда-то линию народную гнет, что натворил чего-то у себя в Приказе, что не в свои дела лезет… Ну, наворотили на него всякие вины. И в опалу. А это значит, все имущество отбирают и в казну.
– Опа, – вырвалось из меня. – А самого куда? В темницу?
– Говорят, пожалел его князь, дал захудалую деревеньку на пять дворов где-то в глуши, под Костромой. Их с Аглашкой утром сегодня туда увезли на казенной телеге. Дали час на сборы, там такой дядька распоряжался, в синем кафтане, и шишка на лбу еще. Вроде как чиновник от Разрядного Приказа.
– Да уж… Дела… Никогда бы не подумал…
– Дед Василий говорит, значит, так его линия повернулась, а вместе с евойной – и наша. Сегодня-то еще здесь побудем, а завтра на городской торг сведут и продадут. И нас, и скотину… А уж дом – после, это ж не сразу делается.
Я, само собой, тут же вспомнил бледного юношу Толика. Похоже ведь судьба поворачивается. И что теперь? Бежать? Вроде бы стражников пока сюда не поставили, иди куда глаза глядят… Что ж это они так глупо? Или не глупо? Людей тут вера в линию держит.
– Знаешь, никак в. голове не укладывается, – признался я мальчишке. Как-то я даже не очень и помнил, что холоп… – Жаль Александра Филипповича…
– А мне нет! – повернул ко мне пацан зареванное лицо. – Из-за него ведь все, раз такое случилось, значит, это его линия изогнулась и наши, значит, тоже. Значит, чего-то не то он сделал, дед Василий говорит. Не спрямил там, где надо, за радостью какой погнался…
– Может, наоборот? – криво усмехнулся я. – Может, это кто-то из нас своей линией всех зацепил и пригнул?
Я произнес это, просто чтобы как-то защитить боярина. Жалко мужика, но ситуация понятная. Пал жертвой дворцовых интриг, сделал какой-то неверный ход… Не принимать же всерьез это здешнее безумие про линии и Равновесие. Самое смешное, что по аринакским раскладам все выходит до безобразия логичным. Мне тут, по большому счету, было хорошо. Не обижали, кормили сытно, работой не мучили. Боярин со мной ученые беседы вел, приблизил к себе, на службу взял… Прямо-таки синяя птица счастья мне на голову накакала. Значит, кривая должна неминуемо изогнуться в противоположную сторону… чтобы площадь под ней осталась прежней… Выходит, это я всем такую засаду устроил. Плюс к тому же парня того отпустил, нарушил тем самым все местные законы и понятия… оторвал свою линию от народной и завязал морским узлом.
Самое логичное на свете – это бред шизофреника, говорила в десятом классе наша математичка Нина Юрьевна.
– Не, это все боярин, – упрямо повторил Алешка. – Все ж просто. У кого над кем власти больше, тот своей линией другие и цепляет. Наши линии по сравнению с его – тьфу. Это как забор. Его ж опорные столбы держат, а не колья. Выдерни кол, забору ничего не будет, а сруби опорный столб – и все завалится.
– Доходчиво, – признал я. – Тоже дед Василий?
– Угу, он. Жалко деда… Сам смотри – кто его возьмет, он же старый, хворый… Нас-то, верно, кто-нибудь в усадьбу купит…
Да уж, перспективки. Так что, дать деру? Учитывая, что зима на носу? Да и ловят беглых холопов, это я от Корсавы знал. Тут ведь такое – редкость, жуткое потрясение основ, а значит, на поимку не жалеют ни сил, ни времени…
И все же… Рискнуть? В конце концов, я сейчас в лучшем положении, чем когда сюда попал. Язык знаю, одежда есть, даже премиальные гроши покуда не растрачены. Но дальше-то что? Это ж не средневековая Русь, где, если верить историческим романам, ты сбежал в другой город – и никто тебя не знает, назвался Ваней и будешь Ваней, примут в сельскую общину, дадут землицы… или батраком куда наймешься… а то и просто странником ходить по дорогам… Тут не прокатит. Все-таки хоть и сабли с факелами, а двадцать второй век. Строгий учет населения, куда переезжаешь – так с прежнего места жительства бумага нужна, что свободный человек и никаких невыплаченных налогов и долгов за тобой не числится.
К разбойникам? Грабить села, потрошить повозки купцов на торговых трактах? Удовольствие то еще. И в итоге – неизбежно заловят, забьют ноги в колодки… как мы этих бедовых ребят в Семиполье… и либо в гости к крыскам, либо на восток, в рабство. Оно мне надо? Лучше бы, конечно, к лазнякам, да кто ж знает, как на них выйти… И если к сотруднику Уголовного Приказа у них еще может быть какой-то коррупционный интерес, то к беглому холопу, у которого на хвосте менты, – вряд ли.
– Знаешь чего, Андрюха, – дернул меня за рукав Алешка. – Ты вот, возьми. Ну… в общем, от меня.
Он протягивал мне свой драгоценный ножик, на который год копил деньги.
– Зачем это, Леха? – пожал я плечами. – Ты ж над ним так трясся…
– Возьми… – пацан настойчиво протягивал мне завернутый в ветхую тряпицу нож. – Ну, как подарок… Нас ведь продадут завтра… Может, разные хозяева купят… Вспомнишь потом…
А чем было отдариваться мне? Никаких ценностей не скопил. Гроши мальчишке совать? Получится, будто я этот нож у него покупаю. И не взять нельзя, обидится.
– Ну, коли даришь, возьму, – я сунул местную дешевку за сапог. – Да не горюй раньше времени, мало ли как оно потом повернется. Может, у тебя линия скоро вверх скакнет.
– Чтоб скакнула, не надо, – серьезно ответил Алешка. – Пусть лучше ровной будет.
– Эх ты, философ местного разлива, – взлохматил я ему рыжие вихры. – Ничего, не пропадем, все будет как надо.
Сам я, правда, вовсе не был в этом уверен.
С утра выпал снег. Тоненький, пушистый, какой-то не совсем настоящий – не то что угрюмо-свинцовые тучи, его породившие. В раннем детстве, до школы, я всегда радовался первому снегу, он своим появлением намекал на Новый год, елку, подарки. А после второго класса, когда я всю зиму проболел воспалением легких, да еще и месяц проторчал в больнице – в каникулы, между прочим! – моя любовь к наступающей зиме как-то резко охладела. В чем-то, конечно, я сам был тогда виноват – совершенно незачем было глотать снег, все равно ведь не мороженое…
Я вылил помойное ведро в огромную, обнесенную полуметровым заборчиком выгребную яму. Говорили, тут глубины сажени три… Интересно, вычерпывают ли когда-нибудь вонючую жижу, не замерзающую и в самые лютые морозы?
Струйка пара, выпущенная изо рта, напоминала струйку молока, почему-то зависшую в воздухе. День ото дня холодало, а что-то непохоже, что боярин древнего княжеского рода Авдей Ермократович Лыбин собирается экипировать своих новоприобретенных холопов. Я по-прежнему был в том, в чем тогда забрали на торг.
Вообще, трудно понять, зачем меня купили? Народу здесь прорва, не то что у бедняги Волкова. С выносом отбросов, тасканием дров и прочей фигней и без меня, видать, неплохо справлялись. Тем более что здешний управляющий Дзыга – я так и не понял, имя это или прозвище – уж в чем в чем, а в бесхозяйственности отмечен не был. Каждому человеку тут отводилось строго определенное место, с каждого строго спрашивалось за порученную работу. Дзыга обладал феноменальной памятью, никогда ничего не записывая, знал, кто чем в любой момент занят. И еще он экономил. Буквально на каждой мелочи. Увидит на земле щепку – значит, гарантирован нагоняй коловшим дрова холопам. Собирайте, гады, после себя щепочки, это великая ценность, щепочки на растопку пойдут, печей-то в усадьбе много, а сто щепочек – уже, значит, целое полено. У меня, конечно, вертелся на языке анекдот про пять старушек и рупь, но рассказывать все равно было некому.
Здешняя дворня отличалась поразительным немногословием. Нас с Алешкой приняли спокойно, выделили место в людской, растолковали порядки – и предоставили самим себе да милости управляющего.
Все-таки я совершенно не понимал, зачем этот Дзыга потратил на нас княжебоярские гривны. При таком плюшкинизме покупать, да еще не шибко и торгуясь, двух новых холопов, когда и от старых-то в глазах рябит…
Я постоянно возвращался памятью в тот день. Последний день кучепольского бабьего лета. Светило солнышко, воздух был прозрачен, как слезинка невинного ребенка, на ошеломительно синем небе – ни облачка. И шуршат под ногами опавшие, но еще не потерявшие цвета листья. Береза, дуб, клен… И мы – бывшая челядь боярина Волкова – шагали по этим листьям на базар, в специально для того отведенные холопьи ряды. Сопровождали нас двое – чиновник Разрядного Приказа, с неприятнейшего вида шишкой на лбу и маленькими бесцветными глазками, и данный ему в помощь стражник, средних лет мужик в форменном синем кафтане и при сабле у пояса. Чувствовалось, как ему безмерно скучно.
Естественно, никто и не помышлял о побеге. Никому не хотелось портить и без того обрушенную линию. По-моему, не будь с нами этих сопровождающих, мы столь же дисциплинированно явились бы на продажу. Прямо как в любимом анекдоте моего папы про веревочку, которую «с собой приносить или там выдадут?».
Хлюпал носом Алешка, поблескивали глаза у Светланы и Антонины, остальные держались спокойно. Бодрее всех казался дед Василий. Он, обычно хмурый и немногословный, суетился, сыпал прибаутками и вообще изображал из себя уверенность в завтрашнем дне.
…Холопьи ряды не слишком напоминали тот «магазин» в недрах Уголовного Приказа, где сбывалась лазняковая контрабанда. Это был длинный, метров, может, в пятьдесят, дощатый помост, над которым крепился на столбах покатый навес. Гуманно – защищать живой товар от дождя. Для покупателей условия заметно хуже – им предстояло прохаживаться вдоль помоста под открытым небом.
Двое сонных стражников с бердышами сидели на чурбачках по обе стороны помоста, в левом углу примостился столик писца-регистратора. Приглядевшись, я обнаружил у него традиционную чернильницу с не менее традиционным пером. Понятное дело, здесь вам не тут, здесь контрабандными вещицами не пользуются.
Видимо, на сегодня место было для нас забронировано – кроме волковской челяди, больше никого не выставили на продажу.
Я хмуро разглядывал потенциальных покупателей. В уме по-прежнему не укладывалось, что кто-то из них сейчас приобретет меня в собственность. А вероятность, что достанусь гуманисту-философу вроде боярина Волкова… Ну как ее оценить, эту вероятность? По сути, я же тут ничего и не видел. Все сведения об этом мире – только из рассказов Алешки и Александра Филипповича. Первый – мелкий еще, мало что знает. Второй – знает много, а еще больше недоговаривает…
Нельзя сказать, чтобы спрос тут заметно превышал предложение. Покупатели особо не задерживались, кто-то интересовался ценой у распорядителя, услышав ответ, недовольно уходил. Примерно через час, когда у меня уже ноги стали затекать, продали Светлану. Она приглянулась прилично одетому типу, по виду – купцу среднего пошиба. Толстый дядька долго выспрашивал что-то у распорядителя, интересовался у Светланы, как она готовит заячьи потроха, тушенные в капусте, и наконец решился. Еще минут пятнадцать вялотекущего торга – когда мы с Алешкой покупали барабан, было заметно веселее, – и регистратор принялся выписывать на Светлану документ.
Потом вновь наступило затишье, и я совсем уж решил, что на сегодня у шишконосца выйдет облом, как пришли по мою душу. Ну и, как оказалось, по Алешкину тоже.
Дзыга явился на торг в сопровождении двух плечистых холопов. Сам он – невысокий, лысеющий, рябой – не производил особого впечатления. Мужик под пятьдесят, одежда добротная, но явно не писк здешней моды.
Дзыга не спеша прошелся вдоль помоста и обратно, цепко оглядел Митяя, потребовал напрячь бицепс. Остался доволен результатом – ну, еще бы, Митяй парень от природы мощный, мне таким никогда не стать, сколько ни качайся. Поинтересовался навыками, скривился при словах об уходе за лошадьми.
– Таких умельцев у нас что грязи, – сплюнул он в пыль и направился дальше. Возле меня остановился, внимательно осмотрел. – Звать как? – Голос у Дзыги был какой-то шершавый. Таких не берут в оперные певцы.
– Андреем, – отозвался я.
– Зубы покажь!
Ну, не заводиться же. Сыграю роль товара, не рассыплюсь.
Я оскалил зубы – типа, смотри, дядя, если что, пасть порву.
– Мышцу напряги!
Ощупав мои бицепсы, он скептически пожевал губами.
– Хвори какие есть?
– Преждепамятная, – с удовольствием выложил я свой козырь. Дядька мне сразу не понравился, вот пусть и идет лесом. Кому нужен такой нездоровый на голову раб?
– Ниче, полечим, – усмехнулся Дзыга. – Лет сколько?
– Двадцать, – буркнул я. Как-то незаметно прошел в конце сентября мой день рождения. Тренировки, тренировки, ножи, сабли, рукопашка… Дух было не перевести, я сам только к вечеру вспомнил… да и то не факт, что свой мысленный календарь все это время вел без ошибки. Подарков, конечно, не было…
– Что делать умеешь?
– Ну… – я с неприязнью уставился в темно-серые Дзыгины глаза. – Могу копать… могу не копать… Деревья поливал, сорняки дергал…
О своих тренировках в Уголовном Приказе я решил не распространяться. Вдруг это улучшит мой товарный вид?
– Слышь, – грубый Дзыга жестом подозвал распорядителя. – Сколько за этого?
Ругались всего минут пять, сошлись на двух больших гривнах серебра. Но Дзыга не удовлетворился одним мною. Скучающе обвел взглядом остальных, зацепился на Алешке.
– Мелкому лет сколько? – спросил у распорядителя.
– Летом двенадцать минуло, – сверившись с амбарной книгой, ответил тот.
Далее процедура повторилась – осмотр зубов, ощуп мышц… Какие там могут у мальчишки мышцы быть?
– Чему обучен? – Дзыга наконец соизволил обратиться непосредственно к Алешке.
– Я… это… Я мало чего умею… – забормотал пацан. – Яблоки собираю, воду ношу с колодца…
Естественно, ему тоже не хотелось продаваться такому хамлу.
– Ладно, сойдет, – решил Дзыга и начал сговариваться с распорядителем о цене. И в этом случае торг оказался недолгим. Похоже, шишкастый и не рассчитывал много выручить за пацана.
Алешка, сообразив, что судьба его таки решилась, вдруг взвыл и. бросившись к Митяю, ухватился за него.
– Не хочу-у-у!!! – орал он, цепляясь за брата. – Не пойду-у-у!
У Митяя вздулись желваки. А ведь запросто может сейчас открутить головы и покупателю, и его сопровождающим. Видел я, как он здоровенные гвозди в бревна одним ударом обуха вгонял. Я бы над каждым таким гвоздем полчаса корячился и погнул бы в итоге.
– Что ж поделать, Алеша, – прижал его к себе Митяй. – Линия вот так вывернула… Против Равновесия-то не попрешь… Ну, иди, пусть она у тебя выровняется…
И Алешка, побледнев так, что на фоне лица все его веснушки показались едва ли не черными, тихо сошел с помоста.
Я взял пустое ведро и не так чтобы бегом, но и не слишком медля направился в поварню. Если Дзыга увидит кого из холопов отдыхающим, вони не оберешься. А то и чего похуже. По-моему, тут ему постукивают. Чем еще объяснить такую поразительную осведомленность о каждом?
В первый же день, едва только мы оказались в тверской усадьбе князя Лыбина, я понял, что дело пахнет керосином – пускай тут и слова такого не знают.
Все три дня, что мы добирались на телегах до Твери, с нами никто не разговаривал – ни Дзыга, ни его подручные. На стоянках кормили не сказать чтобы очень щедро, но животы от голода не сводило. А вот что про князя-боярина, что про порядки в его усадьбе – никто и не думал нас просвещать. «Там узнаете», – выдавил Дзыга в ответ на мои осторожные расспросы и более не замечал нас с Алешкой. Правда, ему и не до нас было – в Тверь он вел целый обоз, я насчитал телег двадцать. Видно, хорошо закупился в столице – тканями, маслом для свет-факелов, прочей полезной в хозяйстве утварью… ну и двумя рабами для полного комплекта.
Плечистые мужики, казалось, вообще говорить не умеют. Было такое ощущение, будто горилл одели в штаны и рубахи, накинули сверху зипуны и сунули нижние конечности в сапоги. Впрочем, для горилл они довольно неплохо управлялись с лошадьми, а когда на одной из телег треснула ось, тут же завалили подходящую сосенку и умело ее обтесали. Какой-нибудь час – и караван наш двинулся дальше.
В саму Тверь, однако же, мы так и не попали – оказалось, усадьба расположена верстах в пяти от города, близ Угорья, одной из принадлежащих нашему новому господину деревень.
Конечно, по сравнению с волковской это была настоящая усадьба. По площади, пожалуй, не меньше, чем летний лагерь «Звездочка», куда я ездил после шестого класса. Дом, хоть и двухэтажный, занимал огромную площадь. А всякие приделанные к нему постройки, соединенные крытым двором, – ничуть не меньшую. Лыбин, видно, предпочитал монументальность.
Все оказалось не просто плохо, а суперплохо. Прямо как в учебниках истории, главы про Средневековье. Настоящее, земное, а не это, аринакское.
Никаким гуманизмом здесь не пахло. Челядь была запугана, молчалива, люди старательно исполняли свою работу – и притом, показалось мне, все время чувствовали себя виноватыми. Я сколько ни пытался разговорить кого-нибудь – не получалось. То ли здешнее население подобралось такое замкнутое, то ли попросту боялись откровенничать – вдруг подслушают, донесут управляющему, а то и самому князю-боярину Авдею?
Это, как я понял, такой титул. Князь по крови, боярин по службе верховному князю, в итоге имеем такой гибрид.
Меня определили в поварню, на всякую подсобную работу. Выносить отбросы, таскать припасы с ледника, носить дрова для печей, мыть полы, до блеска надраивать огромные, диаметром чуть ли не в метр, сковородки, рубить замороженное до каменной твердости мясо – казалось, фантазия Дзыги неисчерпаема. Ну, и бабы Кати еще, старшей поварихи. Не то чтобы это все было мучительно трудно, но как-то унизительно. Для того ли я два года осваивал технологию производств пищевой промышленности, а потом два месяца – воинское дело, чтобы кончить дни свои кухонным мужиком?
Алешке, впрочем, не повезло еще больше – его взяли в господский дом прислуживать самому князю-боярину. С тех пор я и видел-то его всего несколько раз – ночевал он там, в княжеских покоях, в какой-то конурке.
– А кто меня жалел? – парировал бледный Толик. – И никого мы не убивали, и не мучили никого, а что брали, так на прокорм. Пузырь – он же не просто так, он же за справедливость…
Ню-ню, Робин Гуд Рязанского уезда. Понятная сказочка. И вместе с тем я ощущал, что парень ничего мне специально не втирает, не хитрит. Просто ему уже все равно, жизнь он считает конченой, вот и пробило на откровенность.
– Ну так сколь веревочка ни вейся, – строго заметил я. – Сейчас вот повяжу, приведу к нашим. И за все дела отвечать придется.
– Угу, – безразлично протянул Толик. – Знамо дело. Пузыря на корм крысам, Звягу по пояс в землю, они главные… а нас вроде как по-мягкому… на баржу и восточным варварам в рабство. А там такое рабство, что уж лучше в крысиный поруб… И почему у меня линия такая гнилая? – риторически вопросил он.
– Типа как в прежних шарах тебе слишком везло, – ухмыльнулся я. – По науке аринакской вроде так выходит.
– Ага, сто раз слышал, – вздохнул парень. – А все равно, несправедливо это… мало ли где кому везло… я ж про то не помню, а отдуваться мне…
Тоскливо мне сделалось, внутренняя погода – под стать внешней… Ну повяжу я ему сейчас руки, моток веревки в сумке лежит, петлю сделаю, на шею накину, поведу к нашим… Точь-в-точь как меня летом на аркане вели к телеге. И поедет этот Толян с лицом Коляна к каким-нибудь местным чучмекам. Вкалывать будет по восемнадцать часов в сутки, жрать баланду, чуть что не так, получать плети… А то ведь может и извращенцу какому-нибудь достаться, по закону подлости… по благородным аринакским истинам. Короче, от чего парень сбежал – к тому и прибежал. Только вот бежал он от воображаемых ужасов, а влип в реальные. И я вроде как винтик в этом механизме. Колесико государственного аппарата.
– Слышь, Анатолий, а лет-то тебе сколько?
– К зиме шестнадцать будет, – после недолгой заминки ответил он. – А что?
А ничего… Даже по земным законам неполная уголовная ответственность. А вот по ихним, аринакским, никакой разницы. Тут же не по гуманизму судят, а по этой долбаной линейной алгебре…
– А вот если б не было меня тут, – философически спросил я, – добежал бы ты до лесу. Дальше-то куда?
– Дальше… – парень криво усмехнулся. – Дальше-то болотными тропами… уж нашел бы где схорониться… А потом… всяко уж хуже не было бы. Приткнулся бы куда…
– Ну, в таком случае считай, что не было тут меня, – мрачно сказал я. – Давай, беги. – Я опустил арбалет.
– Смеешься, да? – Парень по-прежнему держал руки поднятыми. – Измываешься? Я побегу, а ты мне в спину стрельнешь. Знаю я вас, сыскунов…
– Плохо знаешь. На вот, кстати, возьми. – Я вынул из сумки тряпицу с недоеденным хлебом. Положил краюху на мокрый еловый ствол. – Бери – и смывайся по-тихому. Сейчас наш старший может подойти с поста меня снимать.
Решившись, парень каким-то кошачьим движением метнулся к стволу, здоровой рукой сцапал хлеб и, не оборачиваясь, нырнул в высокие лохматые кусты, которыми заросла опушка. Еще с полминуты слышался треск и топот, а потом вновь на мир опустилась тишина. Если, конечно, вынести за скобки монотонный ритм дождя.
Уже почти совсем стемнело, когда за мной явился Корсава. Повезло, что сумерки и туман, – иначе бы зоркий десятник обязательно разглядел примятую траву.
– Что, тихо? – буркнул он, раздвигая сухие стебли бурьяна.
– Да вот, не пришлось повоевать, – я следил за своим голосом, чтобы звучал натурально. – Не было никого.
– Ну, не было так не было, – согласился Корсава. – Завтра сдадим душегубов в Приказ, там уж их расспросят как следует, выяснится, всех ли повязали. Ежели выйдет, что упустили мы кого, всем нам наказание будет. Для выпрямления линий. Пойдем, что ли, Андрей. Вечерять пора.
Кто о чем, а этому главное – питание…
ГЛАВА ПЯТАЯ
Где раки зимуют
1
– Андрюха-а-а, давай-ка сюда!
Голос Корсавы мне не понравился. Таким голосом не зовут отведать сала.
Я виновато кивнул чернявому верзиле Диомиду, с которым мы тренировались на саблях. Не дело это – бой прерывать, но коли уж старший зовет…
Интересно, что ему нужно? Всплыла правда о малолетнем преступнике Толике? Мне казалось – все уже, проехали. Две недели прошло, как доставили разбойников в темницу Уголовного Приказа, боярин выдал каждому премию в десять грошей – и пошло-поехало по-старому. Тренировки на учебном поле, незлая ругань десятника, улетающие в «молоко» стрелы – в программу моего обучения теперь включили лук.
А вот с боярином так и не удалось пообщаться про лазняков. С того дня, как мы вернулись из экспедиции, он почти и не бывал в усадьбе, а если и появлялся к ночи, то настолько мрачным, что отпадало всякое желание его дергать.
– Что звал, Корсава? – осторожно спросил я, пройдя почти все поле. Зычный у десятника голос, на километр, должно быть, слышен.
– Ты вот что, Андрюха, – Корсава перебирал пальцами рукоять висевшей у пояса сабли и глядел куда-то мне под ноги, хотя ничего интересного, кроме пожухлой травы, там не наблюдалось. – Иди-ка ты сейчас домой, в усадьбу свою.
– А что так? Пожар, потоп, дефолт?
– Ступай, там все узнаешь, – десятник упорно не глядел на меня и даже непонятное слово «дефолт» не счел ругательством в свой адрес. – Ступай. Да саблю-то сдай, ни к чему с ней по городу…
– Завтра-то как обычно приходить? – закинул я пробный шар.
– Иди-иди, – хмыкнул мой наставник. И уже когда я повернулся, добавил вслед: – Прямой тебе линии.
Как-то все это было странно. Я чуть ли не бегом шел по городу, и плевать мне было, что октябрь под конец вдруг расщедрился на прекрасную солнечную погоду. Плевать мне было на запоздалое бабье лето. Никогда я еще не видел Корсаву таким. Более всего это смахивало на попытку замаскировать стыд.
Но что же все-таки? Если дело в Толике – то не в усадьбу меня надо было отпускать, а тут же, на полигоне, вязать и тащить в Приказ. Но почему потребовали сдать оружие? Раньше-то я всегда домой возвращался при сабле. «Ты оружие получил, оно теперь всегда с тобой должно быть, – наставлял меня десятник. – Это ведь больше чем кусок стали, это отныне часть тебя». И вот часть меня из меня и вырвали.
В усадьбе царило похоронное настроение. Никто не носился с ведрами, никто не колол дрова на заднем дворе. Все, кто попадался мне на глаза, были какими-то пришибленными, словно колес наглотались.
Истину мне открыл Алешка, которого я обнаружил на конюшне со слезами обнимающим Аспида – годовалого жеребенка, сына моей кобылы Сажи.
– Ты что, не знаешь ничего? – нехотя повернул он ко мне усеянное веснушками лицо.
– Так я же все время в Приказе… А что я должен знать?
– А то, что продают нас всех. Всю усадьбу, всех людей, коней, курей, свинок…
– Ни фига се, – я как стоял, так и опустился на край огромного деревянного корыта, полного кормовым овсом. – А что стряслось-то?
Конечно же, пацан знал все новости, причем в деталях. Наше рыжее информагентство.
– Боярин Александр Филиппович, говорят, чем-то не угодил верховному князю Яромыслу. Про него мудрецы придворные нашептали, что не туда куда-то линию народную гнет, что натворил чего-то у себя в Приказе, что не в свои дела лезет… Ну, наворотили на него всякие вины. И в опалу. А это значит, все имущество отбирают и в казну.
– Опа, – вырвалось из меня. – А самого куда? В темницу?
– Говорят, пожалел его князь, дал захудалую деревеньку на пять дворов где-то в глуши, под Костромой. Их с Аглашкой утром сегодня туда увезли на казенной телеге. Дали час на сборы, там такой дядька распоряжался, в синем кафтане, и шишка на лбу еще. Вроде как чиновник от Разрядного Приказа.
– Да уж… Дела… Никогда бы не подумал…
– Дед Василий говорит, значит, так его линия повернулась, а вместе с евойной – и наша. Сегодня-то еще здесь побудем, а завтра на городской торг сведут и продадут. И нас, и скотину… А уж дом – после, это ж не сразу делается.
Я, само собой, тут же вспомнил бледного юношу Толика. Похоже ведь судьба поворачивается. И что теперь? Бежать? Вроде бы стражников пока сюда не поставили, иди куда глаза глядят… Что ж это они так глупо? Или не глупо? Людей тут вера в линию держит.
– Знаешь, никак в. голове не укладывается, – признался я мальчишке. Как-то я даже не очень и помнил, что холоп… – Жаль Александра Филипповича…
– А мне нет! – повернул ко мне пацан зареванное лицо. – Из-за него ведь все, раз такое случилось, значит, это его линия изогнулась и наши, значит, тоже. Значит, чего-то не то он сделал, дед Василий говорит. Не спрямил там, где надо, за радостью какой погнался…
– Может, наоборот? – криво усмехнулся я. – Может, это кто-то из нас своей линией всех зацепил и пригнул?
Я произнес это, просто чтобы как-то защитить боярина. Жалко мужика, но ситуация понятная. Пал жертвой дворцовых интриг, сделал какой-то неверный ход… Не принимать же всерьез это здешнее безумие про линии и Равновесие. Самое смешное, что по аринакским раскладам все выходит до безобразия логичным. Мне тут, по большому счету, было хорошо. Не обижали, кормили сытно, работой не мучили. Боярин со мной ученые беседы вел, приблизил к себе, на службу взял… Прямо-таки синяя птица счастья мне на голову накакала. Значит, кривая должна неминуемо изогнуться в противоположную сторону… чтобы площадь под ней осталась прежней… Выходит, это я всем такую засаду устроил. Плюс к тому же парня того отпустил, нарушил тем самым все местные законы и понятия… оторвал свою линию от народной и завязал морским узлом.
Самое логичное на свете – это бред шизофреника, говорила в десятом классе наша математичка Нина Юрьевна.
– Не, это все боярин, – упрямо повторил Алешка. – Все ж просто. У кого над кем власти больше, тот своей линией другие и цепляет. Наши линии по сравнению с его – тьфу. Это как забор. Его ж опорные столбы держат, а не колья. Выдерни кол, забору ничего не будет, а сруби опорный столб – и все завалится.
– Доходчиво, – признал я. – Тоже дед Василий?
– Угу, он. Жалко деда… Сам смотри – кто его возьмет, он же старый, хворый… Нас-то, верно, кто-нибудь в усадьбу купит…
Да уж, перспективки. Так что, дать деру? Учитывая, что зима на носу? Да и ловят беглых холопов, это я от Корсавы знал. Тут ведь такое – редкость, жуткое потрясение основ, а значит, на поимку не жалеют ни сил, ни времени…
И все же… Рискнуть? В конце концов, я сейчас в лучшем положении, чем когда сюда попал. Язык знаю, одежда есть, даже премиальные гроши покуда не растрачены. Но дальше-то что? Это ж не средневековая Русь, где, если верить историческим романам, ты сбежал в другой город – и никто тебя не знает, назвался Ваней и будешь Ваней, примут в сельскую общину, дадут землицы… или батраком куда наймешься… а то и просто странником ходить по дорогам… Тут не прокатит. Все-таки хоть и сабли с факелами, а двадцать второй век. Строгий учет населения, куда переезжаешь – так с прежнего места жительства бумага нужна, что свободный человек и никаких невыплаченных налогов и долгов за тобой не числится.
К разбойникам? Грабить села, потрошить повозки купцов на торговых трактах? Удовольствие то еще. И в итоге – неизбежно заловят, забьют ноги в колодки… как мы этих бедовых ребят в Семиполье… и либо в гости к крыскам, либо на восток, в рабство. Оно мне надо? Лучше бы, конечно, к лазнякам, да кто ж знает, как на них выйти… И если к сотруднику Уголовного Приказа у них еще может быть какой-то коррупционный интерес, то к беглому холопу, у которого на хвосте менты, – вряд ли.
– Знаешь чего, Андрюха, – дернул меня за рукав Алешка. – Ты вот, возьми. Ну… в общем, от меня.
Он протягивал мне свой драгоценный ножик, на который год копил деньги.
– Зачем это, Леха? – пожал я плечами. – Ты ж над ним так трясся…
– Возьми… – пацан настойчиво протягивал мне завернутый в ветхую тряпицу нож. – Ну, как подарок… Нас ведь продадут завтра… Может, разные хозяева купят… Вспомнишь потом…
А чем было отдариваться мне? Никаких ценностей не скопил. Гроши мальчишке совать? Получится, будто я этот нож у него покупаю. И не взять нельзя, обидится.
– Ну, коли даришь, возьму, – я сунул местную дешевку за сапог. – Да не горюй раньше времени, мало ли как оно потом повернется. Может, у тебя линия скоро вверх скакнет.
– Чтоб скакнула, не надо, – серьезно ответил Алешка. – Пусть лучше ровной будет.
– Эх ты, философ местного разлива, – взлохматил я ему рыжие вихры. – Ничего, не пропадем, все будет как надо.
Сам я, правда, вовсе не был в этом уверен.
2
С утра выпал снег. Тоненький, пушистый, какой-то не совсем настоящий – не то что угрюмо-свинцовые тучи, его породившие. В раннем детстве, до школы, я всегда радовался первому снегу, он своим появлением намекал на Новый год, елку, подарки. А после второго класса, когда я всю зиму проболел воспалением легких, да еще и месяц проторчал в больнице – в каникулы, между прочим! – моя любовь к наступающей зиме как-то резко охладела. В чем-то, конечно, я сам был тогда виноват – совершенно незачем было глотать снег, все равно ведь не мороженое…
Я вылил помойное ведро в огромную, обнесенную полуметровым заборчиком выгребную яму. Говорили, тут глубины сажени три… Интересно, вычерпывают ли когда-нибудь вонючую жижу, не замерзающую и в самые лютые морозы?
Струйка пара, выпущенная изо рта, напоминала струйку молока, почему-то зависшую в воздухе. День ото дня холодало, а что-то непохоже, что боярин древнего княжеского рода Авдей Ермократович Лыбин собирается экипировать своих новоприобретенных холопов. Я по-прежнему был в том, в чем тогда забрали на торг.
Вообще, трудно понять, зачем меня купили? Народу здесь прорва, не то что у бедняги Волкова. С выносом отбросов, тасканием дров и прочей фигней и без меня, видать, неплохо справлялись. Тем более что здешний управляющий Дзыга – я так и не понял, имя это или прозвище – уж в чем в чем, а в бесхозяйственности отмечен не был. Каждому человеку тут отводилось строго определенное место, с каждого строго спрашивалось за порученную работу. Дзыга обладал феноменальной памятью, никогда ничего не записывая, знал, кто чем в любой момент занят. И еще он экономил. Буквально на каждой мелочи. Увидит на земле щепку – значит, гарантирован нагоняй коловшим дрова холопам. Собирайте, гады, после себя щепочки, это великая ценность, щепочки на растопку пойдут, печей-то в усадьбе много, а сто щепочек – уже, значит, целое полено. У меня, конечно, вертелся на языке анекдот про пять старушек и рупь, но рассказывать все равно было некому.
Здешняя дворня отличалась поразительным немногословием. Нас с Алешкой приняли спокойно, выделили место в людской, растолковали порядки – и предоставили самим себе да милости управляющего.
Все-таки я совершенно не понимал, зачем этот Дзыга потратил на нас княжебоярские гривны. При таком плюшкинизме покупать, да еще не шибко и торгуясь, двух новых холопов, когда и от старых-то в глазах рябит…
Я постоянно возвращался памятью в тот день. Последний день кучепольского бабьего лета. Светило солнышко, воздух был прозрачен, как слезинка невинного ребенка, на ошеломительно синем небе – ни облачка. И шуршат под ногами опавшие, но еще не потерявшие цвета листья. Береза, дуб, клен… И мы – бывшая челядь боярина Волкова – шагали по этим листьям на базар, в специально для того отведенные холопьи ряды. Сопровождали нас двое – чиновник Разрядного Приказа, с неприятнейшего вида шишкой на лбу и маленькими бесцветными глазками, и данный ему в помощь стражник, средних лет мужик в форменном синем кафтане и при сабле у пояса. Чувствовалось, как ему безмерно скучно.
Естественно, никто и не помышлял о побеге. Никому не хотелось портить и без того обрушенную линию. По-моему, не будь с нами этих сопровождающих, мы столь же дисциплинированно явились бы на продажу. Прямо как в любимом анекдоте моего папы про веревочку, которую «с собой приносить или там выдадут?».
Хлюпал носом Алешка, поблескивали глаза у Светланы и Антонины, остальные держались спокойно. Бодрее всех казался дед Василий. Он, обычно хмурый и немногословный, суетился, сыпал прибаутками и вообще изображал из себя уверенность в завтрашнем дне.
…Холопьи ряды не слишком напоминали тот «магазин» в недрах Уголовного Приказа, где сбывалась лазняковая контрабанда. Это был длинный, метров, может, в пятьдесят, дощатый помост, над которым крепился на столбах покатый навес. Гуманно – защищать живой товар от дождя. Для покупателей условия заметно хуже – им предстояло прохаживаться вдоль помоста под открытым небом.
Двое сонных стражников с бердышами сидели на чурбачках по обе стороны помоста, в левом углу примостился столик писца-регистратора. Приглядевшись, я обнаружил у него традиционную чернильницу с не менее традиционным пером. Понятное дело, здесь вам не тут, здесь контрабандными вещицами не пользуются.
Видимо, на сегодня место было для нас забронировано – кроме волковской челяди, больше никого не выставили на продажу.
Я хмуро разглядывал потенциальных покупателей. В уме по-прежнему не укладывалось, что кто-то из них сейчас приобретет меня в собственность. А вероятность, что достанусь гуманисту-философу вроде боярина Волкова… Ну как ее оценить, эту вероятность? По сути, я же тут ничего и не видел. Все сведения об этом мире – только из рассказов Алешки и Александра Филипповича. Первый – мелкий еще, мало что знает. Второй – знает много, а еще больше недоговаривает…
Нельзя сказать, чтобы спрос тут заметно превышал предложение. Покупатели особо не задерживались, кто-то интересовался ценой у распорядителя, услышав ответ, недовольно уходил. Примерно через час, когда у меня уже ноги стали затекать, продали Светлану. Она приглянулась прилично одетому типу, по виду – купцу среднего пошиба. Толстый дядька долго выспрашивал что-то у распорядителя, интересовался у Светланы, как она готовит заячьи потроха, тушенные в капусте, и наконец решился. Еще минут пятнадцать вялотекущего торга – когда мы с Алешкой покупали барабан, было заметно веселее, – и регистратор принялся выписывать на Светлану документ.
Потом вновь наступило затишье, и я совсем уж решил, что на сегодня у шишконосца выйдет облом, как пришли по мою душу. Ну и, как оказалось, по Алешкину тоже.
Дзыга явился на торг в сопровождении двух плечистых холопов. Сам он – невысокий, лысеющий, рябой – не производил особого впечатления. Мужик под пятьдесят, одежда добротная, но явно не писк здешней моды.
Дзыга не спеша прошелся вдоль помоста и обратно, цепко оглядел Митяя, потребовал напрячь бицепс. Остался доволен результатом – ну, еще бы, Митяй парень от природы мощный, мне таким никогда не стать, сколько ни качайся. Поинтересовался навыками, скривился при словах об уходе за лошадьми.
– Таких умельцев у нас что грязи, – сплюнул он в пыль и направился дальше. Возле меня остановился, внимательно осмотрел. – Звать как? – Голос у Дзыги был какой-то шершавый. Таких не берут в оперные певцы.
– Андреем, – отозвался я.
– Зубы покажь!
Ну, не заводиться же. Сыграю роль товара, не рассыплюсь.
Я оскалил зубы – типа, смотри, дядя, если что, пасть порву.
– Мышцу напряги!
Ощупав мои бицепсы, он скептически пожевал губами.
– Хвори какие есть?
– Преждепамятная, – с удовольствием выложил я свой козырь. Дядька мне сразу не понравился, вот пусть и идет лесом. Кому нужен такой нездоровый на голову раб?
– Ниче, полечим, – усмехнулся Дзыга. – Лет сколько?
– Двадцать, – буркнул я. Как-то незаметно прошел в конце сентября мой день рождения. Тренировки, тренировки, ножи, сабли, рукопашка… Дух было не перевести, я сам только к вечеру вспомнил… да и то не факт, что свой мысленный календарь все это время вел без ошибки. Подарков, конечно, не было…
– Что делать умеешь?
– Ну… – я с неприязнью уставился в темно-серые Дзыгины глаза. – Могу копать… могу не копать… Деревья поливал, сорняки дергал…
О своих тренировках в Уголовном Приказе я решил не распространяться. Вдруг это улучшит мой товарный вид?
– Слышь, – грубый Дзыга жестом подозвал распорядителя. – Сколько за этого?
Ругались всего минут пять, сошлись на двух больших гривнах серебра. Но Дзыга не удовлетворился одним мною. Скучающе обвел взглядом остальных, зацепился на Алешке.
– Мелкому лет сколько? – спросил у распорядителя.
– Летом двенадцать минуло, – сверившись с амбарной книгой, ответил тот.
Далее процедура повторилась – осмотр зубов, ощуп мышц… Какие там могут у мальчишки мышцы быть?
– Чему обучен? – Дзыга наконец соизволил обратиться непосредственно к Алешке.
– Я… это… Я мало чего умею… – забормотал пацан. – Яблоки собираю, воду ношу с колодца…
Естественно, ему тоже не хотелось продаваться такому хамлу.
– Ладно, сойдет, – решил Дзыга и начал сговариваться с распорядителем о цене. И в этом случае торг оказался недолгим. Похоже, шишкастый и не рассчитывал много выручить за пацана.
Алешка, сообразив, что судьба его таки решилась, вдруг взвыл и. бросившись к Митяю, ухватился за него.
– Не хочу-у-у!!! – орал он, цепляясь за брата. – Не пойду-у-у!
У Митяя вздулись желваки. А ведь запросто может сейчас открутить головы и покупателю, и его сопровождающим. Видел я, как он здоровенные гвозди в бревна одним ударом обуха вгонял. Я бы над каждым таким гвоздем полчаса корячился и погнул бы в итоге.
– Что ж поделать, Алеша, – прижал его к себе Митяй. – Линия вот так вывернула… Против Равновесия-то не попрешь… Ну, иди, пусть она у тебя выровняется…
И Алешка, побледнев так, что на фоне лица все его веснушки показались едва ли не черными, тихо сошел с помоста.
3
Я взял пустое ведро и не так чтобы бегом, но и не слишком медля направился в поварню. Если Дзыга увидит кого из холопов отдыхающим, вони не оберешься. А то и чего похуже. По-моему, тут ему постукивают. Чем еще объяснить такую поразительную осведомленность о каждом?
В первый же день, едва только мы оказались в тверской усадьбе князя Лыбина, я понял, что дело пахнет керосином – пускай тут и слова такого не знают.
Все три дня, что мы добирались на телегах до Твери, с нами никто не разговаривал – ни Дзыга, ни его подручные. На стоянках кормили не сказать чтобы очень щедро, но животы от голода не сводило. А вот что про князя-боярина, что про порядки в его усадьбе – никто и не думал нас просвещать. «Там узнаете», – выдавил Дзыга в ответ на мои осторожные расспросы и более не замечал нас с Алешкой. Правда, ему и не до нас было – в Тверь он вел целый обоз, я насчитал телег двадцать. Видно, хорошо закупился в столице – тканями, маслом для свет-факелов, прочей полезной в хозяйстве утварью… ну и двумя рабами для полного комплекта.
Плечистые мужики, казалось, вообще говорить не умеют. Было такое ощущение, будто горилл одели в штаны и рубахи, накинули сверху зипуны и сунули нижние конечности в сапоги. Впрочем, для горилл они довольно неплохо управлялись с лошадьми, а когда на одной из телег треснула ось, тут же завалили подходящую сосенку и умело ее обтесали. Какой-нибудь час – и караван наш двинулся дальше.
В саму Тверь, однако же, мы так и не попали – оказалось, усадьба расположена верстах в пяти от города, близ Угорья, одной из принадлежащих нашему новому господину деревень.
Конечно, по сравнению с волковской это была настоящая усадьба. По площади, пожалуй, не меньше, чем летний лагерь «Звездочка», куда я ездил после шестого класса. Дом, хоть и двухэтажный, занимал огромную площадь. А всякие приделанные к нему постройки, соединенные крытым двором, – ничуть не меньшую. Лыбин, видно, предпочитал монументальность.
Все оказалось не просто плохо, а суперплохо. Прямо как в учебниках истории, главы про Средневековье. Настоящее, земное, а не это, аринакское.
Никаким гуманизмом здесь не пахло. Челядь была запугана, молчалива, люди старательно исполняли свою работу – и притом, показалось мне, все время чувствовали себя виноватыми. Я сколько ни пытался разговорить кого-нибудь – не получалось. То ли здешнее население подобралось такое замкнутое, то ли попросту боялись откровенничать – вдруг подслушают, донесут управляющему, а то и самому князю-боярину Авдею?
Это, как я понял, такой титул. Князь по крови, боярин по службе верховному князю, в итоге имеем такой гибрид.
Меня определили в поварню, на всякую подсобную работу. Выносить отбросы, таскать припасы с ледника, носить дрова для печей, мыть полы, до блеска надраивать огромные, диаметром чуть ли не в метр, сковородки, рубить замороженное до каменной твердости мясо – казалось, фантазия Дзыги неисчерпаема. Ну, и бабы Кати еще, старшей поварихи. Не то чтобы это все было мучительно трудно, но как-то унизительно. Для того ли я два года осваивал технологию производств пищевой промышленности, а потом два месяца – воинское дело, чтобы кончить дни свои кухонным мужиком?
Алешке, впрочем, не повезло еще больше – его взяли в господский дом прислуживать самому князю-боярину. С тех пор я и видел-то его всего несколько раз – ночевал он там, в княжеских покоях, в какой-то конурке.