Страница:
Давайте внимательно вчитаемся в каждое из этих утверждений. Во-первых, критерием «нормальности» экономики академик считает не степень удовлетворения жизненных потребностей населения и страны в целом, а наличие конкуренции. Это — поразительная вещь, ибо даже один из основателей концепции гражданского общества Гоббс признавал, что существуют два примерно равноценных принципа устройства хозяйства — на основе конкуренции и на основе кооперации, сотрудничества. Он пишет: «Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними». Гоббс отдавал предпочтение конкуренции, но вовсе не считал этот принцип очевидно более эффективным. В своем выборе он исходил, скорее, из внеэкономических критериев.
На что же готов пойти Н.П.Шмелев ради приобретения такого блага, как «конкурентность»? На ликвидацию до 2/3 всей промышленной системы страны! Ну можно ли считать это рациональным утверждением? Можно ли после этого оправдываться, как Черномырдин, что, мол, «хотели как лучше»? Ведь черным по белому писали реформаторы, что деиндустриализация — их цель, «наиболее важная экономическая проблема России»304. Приняла интеллигенция эту цель по зрелом размышлении, сознательно ли она ее поддержала — или поленилась вникнуть в замыслы реформаторов?
В своем предисловии к «Черной книге коммунизма» А.Н.Яковлев предложил нашим реформаторам свою занудливую, без искры мысли доктрину — Семь «Д». Это те семь магических действий, которые надо совершить, чтобы в РФ возникло благолепие на базе частной собственности. Четвертым «Д» у него стоит деиндустриализация. Он прибавил к обозначению этой цели стыдливую, но бессмысленную оговорку — «экологическая». Мол, ликвидировать промышленность РФ надо из любви к природе. Этот раздел заполнен бессвязными и не имеющими отношения к теме банальностями вроде такой: «Сегодня более чем очевидно, что материальный и духовный мир едины». Что это такое, при чем здесь это? Как из этой чепухи вытекает, что в РФ надо проводить деиндустриализацию? А главный вывод апокалиптичен и столь же нелеп. Если, мол, наши заводы будут продолжать шуметь и дымить, то: «Сначала „положим зубы на полку“ из-за почвенного Чернобыля, начнем угасать от химических продуктов и других индустриалльных отрав, в смоговых нечистотах. А потом что? Потом экологическая смерть». И подобное словоблудие привлекало нашу интеллигенцию!
А ведь это совершенно дикое в своей иррациональности стремление уничтожить отечественную промышленность было распространено в нашей реформаторской элите довольно широко. В важной перестроечной книге В.А.Найшуль пишет: «Чтобы перейти к использованию современной технологии, необходимо не ускорить этот дефектный научно-технический прогресс, а произвести почти полное замещение технологии по образцам стран Запада и Юго-Восточной Азии. Это возможно достичь только переходом к открытой экономике, в которой основная масса технологий образует короткие цепочки, замкнутые на внешний рынок. Первым шагом в этом направлении может стать привлечение иностранного капитала для создания инфраструктуры для зарубежного предпринимательства, а затем — сборочных производств, работающих на иностранных комплектующих»305.
Никакого экономического смысла в уничтожении отечественных промышленных предприятий быть не может — даже если они в данный момент неконкурентоспособны. Создать их стоило стране огромных усилий, и решение в момент кризиса раскрыть страну для убийства ее промышленности иностранными конкурентами следует считать разновидностью государственной измены. Д.И.Менделеев в похожей ситуации в конце ХIХ века предупреждал о необходимости защитить промышленное развитие народов России «против экономического порабощения их теми, которые уже успели развиться в промышленном отношении». Почему же в конце ХХ века наша интеллигенция послушала не Менделеева, а Шмелева? Надо же отдать себе в этом отчет.
Да хоть бы японцев послушали, если Менделеева забыли! Как раз когда в Москве в 1991 г. обсуждался закон о приватизации, в журнале «Форчун» был опубликован большой обзор о японской промышленной политике. Там сказано: «Японцы никогда не бросили бы нечто столь драгоценное, как их промышленная база, на произвол грубых рыночных сил. Чиновники и законодатели защищают промышленность, как наседка цыплят». Чудом надо считать не быстрое развитие японской экономики, ибо японцы поступают разумно, — а именно согласие российской интеллигенции на уничтожение отечественной промышленности.
Хотя бы сегодня мы обязаны разобраться в этом моменте, ведь речь идет о глубоком болезненном срыве в мышлении значительной части многомиллионной социальной группы высокообразованных людей. Заданная при этом срыве антирациональная структура мышления сохранилась, она воспроизводится как тяжелая болезнь. Ее надо изучать и лечить. Такое отношение к отечественной промышленности, к нашему национальному достоянию, поразило специалистов во всем мире. В докладе американских экспертов, работавших в РФ, говорится: «Ни одна из революций не может похвастаться бережным и уважительным отношением к собственному прошлому, но самоотрицание, господствующее сейчас в России, не имеет исторических прецедентов. Равнодушно взирать на банкротство первоклассных предприятий и на упадок всемирно-известных лабораторий — значит смириться с ужасным несчастьем»306.
Наконец, тяжелое нарушение логики имеет место в последнем умозаключении Н.П.Шмелева. Вдумаемся: «Если через 20 лет в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5% — значит, это и наша перспектива». Не будем уж говорить о крайнем аутизме утопии устроиться целой большой стране почти без материального производства — об утопии «золотого миллиарда» или нео-античности, то есть превращения почти всего населения Земли в разновидность рабов, во внешний пролетариат «наиболее развитой части мира».
Разрыв в логике состоит в утверждении, что через 20 лет место жителей России — не в загоне для рабов, а именно в «золотом миллиарде». Как сказал бы Шура Балаганов, «а где же еще?» А ведь буквально за абзац до этого Н.П.Шмелев призывает к деиндустриализации России. С какой же стати она в таком случае имеет перспективу стать элементом «наиболее развитой части мира»? Где она возьмет авианосцы, чтобы заставить бразильцев и малайцев осуществлять для нее «материальное производство»?
Надо заметить, что бредовая утопия «постиндустриализма», при котором, якобы, человечество будет обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства — культивировалась не только в воспаленном сознании прорабов перестройки. Она так и осталась, как заноза, в мозгу реформаторов. Ей, например, подвержен Г.Греф — ни много ни мало Министр по делам экономического развития РФ. В апреле 2004 г. он выдавал перлы аутистического мышления на «научной» конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из обзора: «…Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — провозгласил свой первый тезис министр. Но тут же его и дезавуировал: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону». Затем Герман Греф назвал два возможных пути развития экономики. По первому «граждане будут получать низкую зарплату и смогут конкурировать по этому показателю со странами уровня Эфиопии, а рента с монополий будет уходить на скрытые дотации неконкурентоспособной промышленности». Второй путь, который Герману Грефу кажется предпочтительным, «не только путь борьбы за рынки, но и путь создания новых рынков» — провозгласил Герман Греф и сделал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».
Сегодня большинство тех, кто недоволен реформаторами, критикует их не за ошибочный выбор пути (вектор), а за ошибочный темп изменений (скаляр). Они верят, что при неторопливой приватизации в России можно было бы построить «нормальную рыночную экономику». Тех, кто ставит под сомнение саму эту возможность, просто игнорируют. Самой этой постановки вопроса не допускали, так что никто никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация в интеллектуальном плане аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились и строятся на предположении, которого никто не решается явно высказать.
Глава 30. Поклонение идолу конкуренции
На что же готов пойти Н.П.Шмелев ради приобретения такого блага, как «конкурентность»? На ликвидацию до 2/3 всей промышленной системы страны! Ну можно ли считать это рациональным утверждением? Можно ли после этого оправдываться, как Черномырдин, что, мол, «хотели как лучше»? Ведь черным по белому писали реформаторы, что деиндустриализация — их цель, «наиболее важная экономическая проблема России»304. Приняла интеллигенция эту цель по зрелом размышлении, сознательно ли она ее поддержала — или поленилась вникнуть в замыслы реформаторов?
В своем предисловии к «Черной книге коммунизма» А.Н.Яковлев предложил нашим реформаторам свою занудливую, без искры мысли доктрину — Семь «Д». Это те семь магических действий, которые надо совершить, чтобы в РФ возникло благолепие на базе частной собственности. Четвертым «Д» у него стоит деиндустриализация. Он прибавил к обозначению этой цели стыдливую, но бессмысленную оговорку — «экологическая». Мол, ликвидировать промышленность РФ надо из любви к природе. Этот раздел заполнен бессвязными и не имеющими отношения к теме банальностями вроде такой: «Сегодня более чем очевидно, что материальный и духовный мир едины». Что это такое, при чем здесь это? Как из этой чепухи вытекает, что в РФ надо проводить деиндустриализацию? А главный вывод апокалиптичен и столь же нелеп. Если, мол, наши заводы будут продолжать шуметь и дымить, то: «Сначала „положим зубы на полку“ из-за почвенного Чернобыля, начнем угасать от химических продуктов и других индустриалльных отрав, в смоговых нечистотах. А потом что? Потом экологическая смерть». И подобное словоблудие привлекало нашу интеллигенцию!
А ведь это совершенно дикое в своей иррациональности стремление уничтожить отечественную промышленность было распространено в нашей реформаторской элите довольно широко. В важной перестроечной книге В.А.Найшуль пишет: «Чтобы перейти к использованию современной технологии, необходимо не ускорить этот дефектный научно-технический прогресс, а произвести почти полное замещение технологии по образцам стран Запада и Юго-Восточной Азии. Это возможно достичь только переходом к открытой экономике, в которой основная масса технологий образует короткие цепочки, замкнутые на внешний рынок. Первым шагом в этом направлении может стать привлечение иностранного капитала для создания инфраструктуры для зарубежного предпринимательства, а затем — сборочных производств, работающих на иностранных комплектующих»305.
Никакого экономического смысла в уничтожении отечественных промышленных предприятий быть не может — даже если они в данный момент неконкурентоспособны. Создать их стоило стране огромных усилий, и решение в момент кризиса раскрыть страну для убийства ее промышленности иностранными конкурентами следует считать разновидностью государственной измены. Д.И.Менделеев в похожей ситуации в конце ХIХ века предупреждал о необходимости защитить промышленное развитие народов России «против экономического порабощения их теми, которые уже успели развиться в промышленном отношении». Почему же в конце ХХ века наша интеллигенция послушала не Менделеева, а Шмелева? Надо же отдать себе в этом отчет.
Да хоть бы японцев послушали, если Менделеева забыли! Как раз когда в Москве в 1991 г. обсуждался закон о приватизации, в журнале «Форчун» был опубликован большой обзор о японской промышленной политике. Там сказано: «Японцы никогда не бросили бы нечто столь драгоценное, как их промышленная база, на произвол грубых рыночных сил. Чиновники и законодатели защищают промышленность, как наседка цыплят». Чудом надо считать не быстрое развитие японской экономики, ибо японцы поступают разумно, — а именно согласие российской интеллигенции на уничтожение отечественной промышленности.
Хотя бы сегодня мы обязаны разобраться в этом моменте, ведь речь идет о глубоком болезненном срыве в мышлении значительной части многомиллионной социальной группы высокообразованных людей. Заданная при этом срыве антирациональная структура мышления сохранилась, она воспроизводится как тяжелая болезнь. Ее надо изучать и лечить. Такое отношение к отечественной промышленности, к нашему национальному достоянию, поразило специалистов во всем мире. В докладе американских экспертов, работавших в РФ, говорится: «Ни одна из революций не может похвастаться бережным и уважительным отношением к собственному прошлому, но самоотрицание, господствующее сейчас в России, не имеет исторических прецедентов. Равнодушно взирать на банкротство первоклассных предприятий и на упадок всемирно-известных лабораторий — значит смириться с ужасным несчастьем»306.
Наконец, тяжелое нарушение логики имеет место в последнем умозаключении Н.П.Шмелева. Вдумаемся: «Если через 20 лет в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5% — значит, это и наша перспектива». Не будем уж говорить о крайнем аутизме утопии устроиться целой большой стране почти без материального производства — об утопии «золотого миллиарда» или нео-античности, то есть превращения почти всего населения Земли в разновидность рабов, во внешний пролетариат «наиболее развитой части мира».
Разрыв в логике состоит в утверждении, что через 20 лет место жителей России — не в загоне для рабов, а именно в «золотом миллиарде». Как сказал бы Шура Балаганов, «а где же еще?» А ведь буквально за абзац до этого Н.П.Шмелев призывает к деиндустриализации России. С какой же стати она в таком случае имеет перспективу стать элементом «наиболее развитой части мира»? Где она возьмет авианосцы, чтобы заставить бразильцев и малайцев осуществлять для нее «материальное производство»?
Надо заметить, что бредовая утопия «постиндустриализма», при котором, якобы, человечество будет обходиться без материального производства — промышленности и сельского хозяйства — культивировалась не только в воспаленном сознании прорабов перестройки. Она так и осталась, как заноза, в мозгу реформаторов. Ей, например, подвержен Г.Греф — ни много ни мало Министр по делам экономического развития РФ. В апреле 2004 г. он выдавал перлы аутистического мышления на «научной» конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из обзора: «…Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — провозгласил свой первый тезис министр. Но тут же его и дезавуировал: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону». Затем Герман Греф назвал два возможных пути развития экономики. По первому «граждане будут получать низкую зарплату и смогут конкурировать по этому показателю со странами уровня Эфиопии, а рента с монополий будет уходить на скрытые дотации неконкурентоспособной промышленности». Второй путь, который Герману Грефу кажется предпочтительным, «не только путь борьбы за рынки, но и путь создания новых рынков» — провозгласил Герман Греф и сделал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».
Сегодня большинство тех, кто недоволен реформаторами, критикует их не за ошибочный выбор пути (вектор), а за ошибочный темп изменений (скаляр). Они верят, что при неторопливой приватизации в России можно было бы построить «нормальную рыночную экономику». Тех, кто ставит под сомнение саму эту возможность, просто игнорируют. Самой этой постановки вопроса не допускали, так что никто никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация в интеллектуальном плане аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились и строятся на предположении, которого никто не решается явно высказать.
Глава 30. Поклонение идолу конкуренции
Н.П.Шмелев с его поклонением конкуренции вовсе не выделяется из общего хора нашей интеллектуальной элиты. Идея, будто «продукция российского хозяйства должна быть конкурентоспособна на мировом рынке», приобрела характер религиозной догмы (в свою очередь, из догмы конкурентоспособности вытекают и важные политические следствия, например, стремление вступить в ВТО).
После принятия т.н. «программы Грефа» в одном из документов правительства можно было прочитать: “В настоящее время принята трехлетняя Программа социально-экономического развития Российской Федерации на 2003-2005 годы. Она предусматривает прежде всего повышение конкурентоспособности России. Усилившиеся в конце прошлого века тенденции к глобализации значительно обострили проблему конкурентоспособности страны. В отсутствие значимых межстрановых барьеров для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации первостепенное значение для России приобретает проблема поддержания национальной конкурентоспособности в борьбе за привлечение мировых экономических ресурсов, а также за удержание собственных”.
Само обоснование Программы социально-экономического развития РФ лишено логики — почему же в такой программе повышение конкурентоспособности прежде всего? Почему не улучшение здоровья народа, искоренение социальных болезней типа туберкулеза, не ликвидация бездомности, не восстановление тракторного парка сельского хозяйства — независимо от «конкурентоспособности» этих мер? И с чего вдруг правительство решило, что теперь исчезли «значимые межстрановые барьеры для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации»? Это утверждение просто нелепо — попробуйте «переместиться» в США, даже если экономический барьер в виде авиабилета для вас не является значимым. Кроме того, выходит, государство отказывается выполнять функцию «удержания собственных экономических ресурсов» теми средствами, которыми все государства пользуются испокон веку (то есть административными) и возлагают эту задачу на конкурентоспособность? А если РФ еще 50 лет будет проигрывать в конкуренции на рынке — значит, тащи из нее ресурсы, кому не лень? Зачем тогда вообще нужно такое государство?
Эта идея — следствие фундаменталистской веры в «экономическую эффективность», одной из центральных догм политэкономии. Ключевым постулатом в идеологии реформы и было утверждение, что рыночная экономика западного типа эффективнее советской. Принять этот постулат было необходимо любому честному человеку, чтобы искренне поддержать эту реформу (о ворах здесь мы не говорим).
На деле все это утверждение неразумно, а постулат ложен (те интеллектуалы, которые его формулировали и запускали в общественной сознание, были, скорее всего, недобросовестны). Показатель экономической эффективности имеет смысл лишь в капиталистической рыночной экономике, целью которой является прибыль. Для оценки советского хозяйства — хозяйства совсем иного типа, целью которого было удовлетворение потребностей — применение этого показателя являлось такой вопиющей глупостью, что заподозрить в ней наших экономистов-перестройщиков невозможно.
Если уж говорить примерно на том же языке, требовалось бы ввести и попытаться измерить показатель социальнойэффективности, но от этого по понятным причинам тщательно уходили. При этом, как уже было сказано выше (гл. 12), при постановке задачи не были названы ни ограничения, в рамках которых сравнивалась эффективность двух систем, ни критерий, по которому она оценивается. Речь идет об идеологической конструкции, осознанно нарушающей нормы рациональности. Но нас здесь интересует ход мысли наших честных образованных людей, которые охотно эту конструкцию приняли и стали ее развивать.
Но вернемся к конкуренции. В Послании Федеральному собранию 2003 г. В.В.Путин сказал: «Быстрый и устойчивый рост может быть только тогда, когда производится конкурентоспособная продукция. Конкурентоспособным должно быть у нас все — товары и услуги, технологии и идеи, бизнес и само государство, частные компании и государственные институты, предприниматели и государственные служащие, студенты, профессора, наука и культура».
Итак, символом веры нынешней власти стало, что конкурентоспособность — железная необходимость. Полезно было бы вспомнить предостережение Ницше: «Железная необходимость есть вещь, относительно которой ход истории убеждает, что она не железна и не необходима».
Вера в конкуренцию в высказывании В.В.Путина доведена до гротеска — конкуренция должна быть тотальной. Поистине гоббсова «война всех против всех»! Даже студенты обязаны друг с другом бороться. То, что культура Запада считает своей болезнью и чуть ли не проклятьем, в России в 21-м веке возводится в культ — какое идолопоклонство. Ведь большая часть человеческих отношений никак не может строиться на основе купли-продажи и конкуренции, а строится прежде всего на соединении усилий и сотрудничестве — и государство, и семья, и наука, и культура. И откуда вообще это странное условие? Разве конкуренция была условием «быстрого и устойчивого роста», например, в СССР в 1930-1960-е годы?
Попытка придать конкуренции статус высшей ценности временами выходит не то что за разумные, а и за всякие приличные рамки. При этом интеллектуалы, которых власть привлекает для этой щекотливой миссии, затрудняются даже определить, о чем идет речь. Пресса сообщает, не без сарказма: «Накануне выборов Президента РФ (в 2004 г.) два десятка видных экспертов и экономистов пытались ответить на вопрос: сможет ли воплотиться в жизнь предложение Владимира Путина — придать теме конкурентоспособности страны статус российской национальной идеи? Высказанные в ходе дискуссии позиции поразили разнообразием, а иногда наводили на мысль: а все ли хорошо понимают сам предмет разговора?»
Вера в магическую силу конкуренции иррациональна, это один из вариантов бессмысленной имитации черт, присущих предмету поклонения. Задача упрощалась тем, что предмет поклонения, США, еще раньше повысили конкурентоспособность до ранга национальной идеи. Их можно понять, но уж России…
В 1988 г. Конгресс США принял закон о торговле и конкурентоспособности, были сформированы Национальный совет по конкурентоспособности при президенте и другие структуры, отвечающие за повышение общей конкурентоспособности страны. В 1995 г. администрация США приняла федеральную программу до 2015 года «Инвестиции в человека», об увеличении затрат госбюджета на образование, здравоохранение и социальную сферу. И что, В.В.Путин решил конкурировать с американцами в этих расходах? Сейчас США опережают по ним РФ более чем в 100 раз. Опять будем, как Хрущев, догонять их «по мясу и молоку»?
В Послании Президента РФ Федеральному Собранию 2004 г. В.В.Путин говорит, что сегодня, в условиях глобальной конкуренции мы «должны опережать другие страны и в темпах роста, и в качестве товаров и услуг, и в уровне образования, науки, культуры. Это — вопрос нашего экономического выживания». Как это понять? Как вообще возможно такое условие? Что значит, например, опередить США «и в качестве товаров и услуг, и в уровне науки»? Как известно, все это США обеспечили себе прежде всего благодаря авианосцам и морской пехоте, что и обходится им почти в 400 млрд. долларов годового военного бюджета. А в РФ в 2001 г. весь федеральный государственный бюджет составил чуть больше 40 млрд. долларов. Зачем же нам лезть на ринг тягаться с США в этой «конкуренции»?
И почему, если мы проиграем США по числу нобелевских лауреатов или качеству услуг ночных клубов, мы «экономически не выживем»? Это более чем странное утверждение. Мы не выживем как раз в том случае, если примем эту жизненную философию, убедимся, что переплюнуть США «в качестве товаров и услуг» не можем, хором крикнем «Так жить нельзя!» — и вколем себе сверхдозу наркотиков.
Стремление любой ценой подчинить сложившиеся в России общественные институты воздействию конкуренции приобрело в последние годы в РФ гротескный характер. Объектом таких попыток становились системы, ну никак не влезающие в эти рамки. Например, власть настойчиво требовала внедрить механизмы конкуренции в систему централизованного теплоснабжения.
Специалисты Министерства энергетики в официальном докладе очень осторожно, как будто боясь рассердить правителя-самодура, объясняют те особенности отрасли теплоснабжения, которые делают ее несовместимой с механизмами конкуренции: “Конкуренция предполагает наличие избыточных мощностей, т.е. неполную загрузку теплоисточников. В теплоснабжении недозагрузка ТЭЦ и котельных приводит к повышению себестоимости тепла.
Конкуренция предполагает свободное перемещение товара. В теплоснабжении тепло можно передавать только по тепловым сетям на небольшие расстояния. Свободная рыночная загрузка теплоисточников, требующая переменных расходов теплоносителя, в большинстве случаев технически неосуществима, либо требует прокладки тепловых сетей больших диаметров, что приведет к повышенным теплопотерям и удорожанию системы транспорта тепла…
Конкуренция предполагает свободное ценообразование. Если имеется техническая возможность конкуренции 2-х теплоисточников, более низкая себестоимость производства тепла на одном из них приведет к полному переключению на него всей тепловой нагрузки, ликвидации второго источника, т.к. у него нет возможности продавать тепло на другие рынки, и прекращению конкуренции.
Таким образом, конкуренция, в классическом ее понимании, в теплоснабжении приведет к повышению себестоимости тепловой энергии, т.к. потребитель через тариф вынужден содержать чрезвычайно дорогостоящие избыточные мощности теплоисточников и тепловых сетей»307.
С тех пор прошло три года, но разговоры о создании «конкурентной среды» в теплоснабжении не прекратились.
А в телефонном разговоре с народом 18 декабря 2003 г. В.В.Путин добавил: «Сегодня так же, как и всегда в мире, происходит достаточно жесткая конкурентная борьба… Мы должны быть конкурентоспособными — от гражданина до государства».
Это представление о мире антиисторично. Конкурентной борьбы вовсе не было «как и всегда в мире», она возникла вместе с капитализмом, и это очень недавнее «изобретение». А до этого десятки тысяч лет человек жил в общине и вел натуральное хозяйство. Сама мысль о «борьбе» ради наживы повергла бы его в изумление. И сегодня еще большинство населения земли вовсе не мыслит жизнь как арену экономической борьбы с ближними.
А что значит «конкурентоспособное государство»? С кем и за что оно конкурирует? Как это себе представляет Президент? Допустим, государство Франции конкурентоспособнее государства РФ — оно что, забирает к себе наш народ и мы становимся французами? В либеральной доктрине и так много странностей, но зачем же их доводить до абсурда.
В сознании нашего культурного слоя конкуренция представляется каким-то вездесущим добрым джинном, «невидимая рука» которого спасает страны и народы от страшного бедствия. Это бедствие («производить для себя, а не для мирового рынка») приобрело в либеральном сознании размеры апокалипсиса, всеобщей гибели. Вот, в ноябре 2000 г. президент В.В.Путин, выступая перед студентами Новосибирского государственного университета, сказал: «Для того, чтобы интегрироваться в мировое экономическое пространство, необходимо „открыть границы“. При этом части российских производителей станет неуютно под давлением более качественной и дешевой зарубежной продукции». Далее он добавил, что идти по этому пути необходимо — иначе «мы все вымрем, как динозавры». (См. «Вечерний Новосибирск» 17 ноября 2000 года.)
Это рассуждение в целом противоречит и логике, и историческому опыту. Начнем с последней мысли — что без качественной и дешевой зарубежной продукции «мы все вымрем, как динозавры». Разве динозавры вымерли оттого, что не могли купить дешевых японских видеомагнитофонов или итальянских колготок? Нет, они вымерли от холода. Если перенести эту аналогию в нынешнюю РФ, то значительной части ее населения реально грозит опасность вымереть, причем именно как динозаврам — от массовых отказов централизованного теплоснабжения при невозможности быстро создать альтернативные системы отопления жилищ. Отказы и аварии в котельных и на теплосетях происходят именно вследствие того, что президенты Б.Н.Ельцин и В.В.Путин «открыли границы», и туда утекли амортизационные отчисления на плановый ремонт теплосетей и котельных в сумме около 100 млрд. долл. (а если брать ЖКХ в целом, то в сумме 5 триллионов руб. или около 150 млрд. долл.).
Ни динозавры, ни народ России из-за отсутствия иностранных товаров вымереть не могут. Метафора В.В.Путина грубо искажает реальность и сбивает людей с толку. Уж если на то пошло, то именно конкурентоспособные американцы без «качественной и дешевой зарубежной продукции» вымрут очень быстро и буквально как динозавры (вернее сказать, не вымрут, а разумно перейдут к плановой экономике). Именно поэтому они и воюют в Ираке и щелкают зубами на Иран. США абсурдно расточительны в энергопотреблении, они сейчас тратят в год только нефти 1 млрд. тонн. На производство 1 пищевой калории их фермеры тратят 10 калорий минерального топлива, в то время как смысл сельского хозяйства — превращение в пищу бесплатной солнечной энергии. Какая глупость — ставить нам в пример их экономику!
Когда вышла книга А.П.Паршева «Почему Россия не Америка?», в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН ее обсуждали на методологическом семинаре, четыре часа подряд при полном конференц-зале. Первый докладчик сказал примерно так (близко к тексту): «Все присутствующие в этом зале прекрасно знают, что если прикрыть США огромным стеклянным колпаком, препятствующим товарообмену, то через пару-другую месяцев экономика США полностью остановится. Если таким колпаком прикрыть Россию, то через пару-другую месяцев наш кризис прекратится и начнется экономический рост». Так обстоит дело с динозаврами.
А что же кроется за странным для любого президента стремлением поставить отечественных производителей в «неуютное» положение, поместить их под «давление» иностранных конкурентов? То же самое поклонение идолу «свободной торговли и конкуренции». Как пишут западные историки экономики, доктрина «свободной торговли» изначально была выработана в двух видах. Первый вид — чистая идеология, навязанная Западом элите зависимых стран. Второй вид — доктрина реальной политики, означавшая, что зависимые страны силой заставляют открыть их рынки для метрополии, в то время как метрополия допускает чужие товары на свой рынок очень избирательно. Колонизация Индии Англией разрушила ее хозяйство. Затем Англия военной силой заставила Китай открыть свой рынок для английского опиума, который выращивался на английских плантациях в Индии (опиумные войны).
Либеральный философ Дж. Грей пишет: «Поразительный успех японской экономики послевоенного времени был достигнут отчасти благодаря политике ограждения внутреннего рынка — что очень важно учитывать России и другим постсоветским государствам, принуждаемым к свободе торговли западными советниками и институтами при отсутствии реальных шансов на то, чтобы стать конкурентоспособными на мировых рынках. Японский пример действительно в значительной мере ближе к историческому опыту и современным условиям России, чем любая западная модель, да и чем любая другая незападная, включая китайскую, и она заслуживает самого тщательного изучения теми, кто принимает политические решения в России, Средней Азии и, возможно, в других регионах постсоветского мира»308.
В нынешней РФ доктрина свободной торговли внедряется в обоих ее видах — и как идеология, и как реальная практика. Здесь нас интересует поразительная беззащитность мышления нашей интеллигенции перед идеологией. Эта беззащитность вызвана отходом от нормы рационального скептицизма, предписанной Просвещением.
Идеология, стоящая за этой догмой — евроцентризм, уверенность в праве цивилизованного Запада захватывать сначала рынки, а потом и ресурсы «отсталых» стран. Эту уверенность разделяют и элита Запада, и «колониальная» элита периферии (в данном случае та часть российской элиты, которая обрела колониальное сознание). Уверенность эта в равной степени была присуща и либералам, и марксистам (во многом поэтому и те, и другие с такой ненавистью относятся к Сталину, который категорически отверг эти притязания).
После принятия т.н. «программы Грефа» в одном из документов правительства можно было прочитать: “В настоящее время принята трехлетняя Программа социально-экономического развития Российской Федерации на 2003-2005 годы. Она предусматривает прежде всего повышение конкурентоспособности России. Усилившиеся в конце прошлого века тенденции к глобализации значительно обострили проблему конкурентоспособности страны. В отсутствие значимых межстрановых барьеров для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации первостепенное значение для России приобретает проблема поддержания национальной конкурентоспособности в борьбе за привлечение мировых экономических ресурсов, а также за удержание собственных”.
Само обоснование Программы социально-экономического развития РФ лишено логики — почему же в такой программе повышение конкурентоспособности прежде всего? Почему не улучшение здоровья народа, искоренение социальных болезней типа туберкулеза, не ликвидация бездомности, не восстановление тракторного парка сельского хозяйства — независимо от «конкурентоспособности» этих мер? И с чего вдруг правительство решило, что теперь исчезли «значимые межстрановые барьеры для перемещения капитала, рабочей силы, технологий, информации»? Это утверждение просто нелепо — попробуйте «переместиться» в США, даже если экономический барьер в виде авиабилета для вас не является значимым. Кроме того, выходит, государство отказывается выполнять функцию «удержания собственных экономических ресурсов» теми средствами, которыми все государства пользуются испокон веку (то есть административными) и возлагают эту задачу на конкурентоспособность? А если РФ еще 50 лет будет проигрывать в конкуренции на рынке — значит, тащи из нее ресурсы, кому не лень? Зачем тогда вообще нужно такое государство?
Эта идея — следствие фундаменталистской веры в «экономическую эффективность», одной из центральных догм политэкономии. Ключевым постулатом в идеологии реформы и было утверждение, что рыночная экономика западного типа эффективнее советской. Принять этот постулат было необходимо любому честному человеку, чтобы искренне поддержать эту реформу (о ворах здесь мы не говорим).
На деле все это утверждение неразумно, а постулат ложен (те интеллектуалы, которые его формулировали и запускали в общественной сознание, были, скорее всего, недобросовестны). Показатель экономической эффективности имеет смысл лишь в капиталистической рыночной экономике, целью которой является прибыль. Для оценки советского хозяйства — хозяйства совсем иного типа, целью которого было удовлетворение потребностей — применение этого показателя являлось такой вопиющей глупостью, что заподозрить в ней наших экономистов-перестройщиков невозможно.
Если уж говорить примерно на том же языке, требовалось бы ввести и попытаться измерить показатель социальнойэффективности, но от этого по понятным причинам тщательно уходили. При этом, как уже было сказано выше (гл. 12), при постановке задачи не были названы ни ограничения, в рамках которых сравнивалась эффективность двух систем, ни критерий, по которому она оценивается. Речь идет об идеологической конструкции, осознанно нарушающей нормы рациональности. Но нас здесь интересует ход мысли наших честных образованных людей, которые охотно эту конструкцию приняли и стали ее развивать.
Но вернемся к конкуренции. В Послании Федеральному собранию 2003 г. В.В.Путин сказал: «Быстрый и устойчивый рост может быть только тогда, когда производится конкурентоспособная продукция. Конкурентоспособным должно быть у нас все — товары и услуги, технологии и идеи, бизнес и само государство, частные компании и государственные институты, предприниматели и государственные служащие, студенты, профессора, наука и культура».
Итак, символом веры нынешней власти стало, что конкурентоспособность — железная необходимость. Полезно было бы вспомнить предостережение Ницше: «Железная необходимость есть вещь, относительно которой ход истории убеждает, что она не железна и не необходима».
Вера в конкуренцию в высказывании В.В.Путина доведена до гротеска — конкуренция должна быть тотальной. Поистине гоббсова «война всех против всех»! Даже студенты обязаны друг с другом бороться. То, что культура Запада считает своей болезнью и чуть ли не проклятьем, в России в 21-м веке возводится в культ — какое идолопоклонство. Ведь большая часть человеческих отношений никак не может строиться на основе купли-продажи и конкуренции, а строится прежде всего на соединении усилий и сотрудничестве — и государство, и семья, и наука, и культура. И откуда вообще это странное условие? Разве конкуренция была условием «быстрого и устойчивого роста», например, в СССР в 1930-1960-е годы?
Попытка придать конкуренции статус высшей ценности временами выходит не то что за разумные, а и за всякие приличные рамки. При этом интеллектуалы, которых власть привлекает для этой щекотливой миссии, затрудняются даже определить, о чем идет речь. Пресса сообщает, не без сарказма: «Накануне выборов Президента РФ (в 2004 г.) два десятка видных экспертов и экономистов пытались ответить на вопрос: сможет ли воплотиться в жизнь предложение Владимира Путина — придать теме конкурентоспособности страны статус российской национальной идеи? Высказанные в ходе дискуссии позиции поразили разнообразием, а иногда наводили на мысль: а все ли хорошо понимают сам предмет разговора?»
Вера в магическую силу конкуренции иррациональна, это один из вариантов бессмысленной имитации черт, присущих предмету поклонения. Задача упрощалась тем, что предмет поклонения, США, еще раньше повысили конкурентоспособность до ранга национальной идеи. Их можно понять, но уж России…
В 1988 г. Конгресс США принял закон о торговле и конкурентоспособности, были сформированы Национальный совет по конкурентоспособности при президенте и другие структуры, отвечающие за повышение общей конкурентоспособности страны. В 1995 г. администрация США приняла федеральную программу до 2015 года «Инвестиции в человека», об увеличении затрат госбюджета на образование, здравоохранение и социальную сферу. И что, В.В.Путин решил конкурировать с американцами в этих расходах? Сейчас США опережают по ним РФ более чем в 100 раз. Опять будем, как Хрущев, догонять их «по мясу и молоку»?
В Послании Президента РФ Федеральному Собранию 2004 г. В.В.Путин говорит, что сегодня, в условиях глобальной конкуренции мы «должны опережать другие страны и в темпах роста, и в качестве товаров и услуг, и в уровне образования, науки, культуры. Это — вопрос нашего экономического выживания». Как это понять? Как вообще возможно такое условие? Что значит, например, опередить США «и в качестве товаров и услуг, и в уровне науки»? Как известно, все это США обеспечили себе прежде всего благодаря авианосцам и морской пехоте, что и обходится им почти в 400 млрд. долларов годового военного бюджета. А в РФ в 2001 г. весь федеральный государственный бюджет составил чуть больше 40 млрд. долларов. Зачем же нам лезть на ринг тягаться с США в этой «конкуренции»?
И почему, если мы проиграем США по числу нобелевских лауреатов или качеству услуг ночных клубов, мы «экономически не выживем»? Это более чем странное утверждение. Мы не выживем как раз в том случае, если примем эту жизненную философию, убедимся, что переплюнуть США «в качестве товаров и услуг» не можем, хором крикнем «Так жить нельзя!» — и вколем себе сверхдозу наркотиков.
Стремление любой ценой подчинить сложившиеся в России общественные институты воздействию конкуренции приобрело в последние годы в РФ гротескный характер. Объектом таких попыток становились системы, ну никак не влезающие в эти рамки. Например, власть настойчиво требовала внедрить механизмы конкуренции в систему централизованного теплоснабжения.
Специалисты Министерства энергетики в официальном докладе очень осторожно, как будто боясь рассердить правителя-самодура, объясняют те особенности отрасли теплоснабжения, которые делают ее несовместимой с механизмами конкуренции: “Конкуренция предполагает наличие избыточных мощностей, т.е. неполную загрузку теплоисточников. В теплоснабжении недозагрузка ТЭЦ и котельных приводит к повышению себестоимости тепла.
Конкуренция предполагает свободное перемещение товара. В теплоснабжении тепло можно передавать только по тепловым сетям на небольшие расстояния. Свободная рыночная загрузка теплоисточников, требующая переменных расходов теплоносителя, в большинстве случаев технически неосуществима, либо требует прокладки тепловых сетей больших диаметров, что приведет к повышенным теплопотерям и удорожанию системы транспорта тепла…
Конкуренция предполагает свободное ценообразование. Если имеется техническая возможность конкуренции 2-х теплоисточников, более низкая себестоимость производства тепла на одном из них приведет к полному переключению на него всей тепловой нагрузки, ликвидации второго источника, т.к. у него нет возможности продавать тепло на другие рынки, и прекращению конкуренции.
Таким образом, конкуренция, в классическом ее понимании, в теплоснабжении приведет к повышению себестоимости тепловой энергии, т.к. потребитель через тариф вынужден содержать чрезвычайно дорогостоящие избыточные мощности теплоисточников и тепловых сетей»307.
С тех пор прошло три года, но разговоры о создании «конкурентной среды» в теплоснабжении не прекратились.
А в телефонном разговоре с народом 18 декабря 2003 г. В.В.Путин добавил: «Сегодня так же, как и всегда в мире, происходит достаточно жесткая конкурентная борьба… Мы должны быть конкурентоспособными — от гражданина до государства».
Это представление о мире антиисторично. Конкурентной борьбы вовсе не было «как и всегда в мире», она возникла вместе с капитализмом, и это очень недавнее «изобретение». А до этого десятки тысяч лет человек жил в общине и вел натуральное хозяйство. Сама мысль о «борьбе» ради наживы повергла бы его в изумление. И сегодня еще большинство населения земли вовсе не мыслит жизнь как арену экономической борьбы с ближними.
А что значит «конкурентоспособное государство»? С кем и за что оно конкурирует? Как это себе представляет Президент? Допустим, государство Франции конкурентоспособнее государства РФ — оно что, забирает к себе наш народ и мы становимся французами? В либеральной доктрине и так много странностей, но зачем же их доводить до абсурда.
В сознании нашего культурного слоя конкуренция представляется каким-то вездесущим добрым джинном, «невидимая рука» которого спасает страны и народы от страшного бедствия. Это бедствие («производить для себя, а не для мирового рынка») приобрело в либеральном сознании размеры апокалипсиса, всеобщей гибели. Вот, в ноябре 2000 г. президент В.В.Путин, выступая перед студентами Новосибирского государственного университета, сказал: «Для того, чтобы интегрироваться в мировое экономическое пространство, необходимо „открыть границы“. При этом части российских производителей станет неуютно под давлением более качественной и дешевой зарубежной продукции». Далее он добавил, что идти по этому пути необходимо — иначе «мы все вымрем, как динозавры». (См. «Вечерний Новосибирск» 17 ноября 2000 года.)
Это рассуждение в целом противоречит и логике, и историческому опыту. Начнем с последней мысли — что без качественной и дешевой зарубежной продукции «мы все вымрем, как динозавры». Разве динозавры вымерли оттого, что не могли купить дешевых японских видеомагнитофонов или итальянских колготок? Нет, они вымерли от холода. Если перенести эту аналогию в нынешнюю РФ, то значительной части ее населения реально грозит опасность вымереть, причем именно как динозаврам — от массовых отказов централизованного теплоснабжения при невозможности быстро создать альтернативные системы отопления жилищ. Отказы и аварии в котельных и на теплосетях происходят именно вследствие того, что президенты Б.Н.Ельцин и В.В.Путин «открыли границы», и туда утекли амортизационные отчисления на плановый ремонт теплосетей и котельных в сумме около 100 млрд. долл. (а если брать ЖКХ в целом, то в сумме 5 триллионов руб. или около 150 млрд. долл.).
Ни динозавры, ни народ России из-за отсутствия иностранных товаров вымереть не могут. Метафора В.В.Путина грубо искажает реальность и сбивает людей с толку. Уж если на то пошло, то именно конкурентоспособные американцы без «качественной и дешевой зарубежной продукции» вымрут очень быстро и буквально как динозавры (вернее сказать, не вымрут, а разумно перейдут к плановой экономике). Именно поэтому они и воюют в Ираке и щелкают зубами на Иран. США абсурдно расточительны в энергопотреблении, они сейчас тратят в год только нефти 1 млрд. тонн. На производство 1 пищевой калории их фермеры тратят 10 калорий минерального топлива, в то время как смысл сельского хозяйства — превращение в пищу бесплатной солнечной энергии. Какая глупость — ставить нам в пример их экономику!
Когда вышла книга А.П.Паршева «Почему Россия не Америка?», в Институте народнохозяйственного прогнозирования РАН ее обсуждали на методологическом семинаре, четыре часа подряд при полном конференц-зале. Первый докладчик сказал примерно так (близко к тексту): «Все присутствующие в этом зале прекрасно знают, что если прикрыть США огромным стеклянным колпаком, препятствующим товарообмену, то через пару-другую месяцев экономика США полностью остановится. Если таким колпаком прикрыть Россию, то через пару-другую месяцев наш кризис прекратится и начнется экономический рост». Так обстоит дело с динозаврами.
А что же кроется за странным для любого президента стремлением поставить отечественных производителей в «неуютное» положение, поместить их под «давление» иностранных конкурентов? То же самое поклонение идолу «свободной торговли и конкуренции». Как пишут западные историки экономики, доктрина «свободной торговли» изначально была выработана в двух видах. Первый вид — чистая идеология, навязанная Западом элите зависимых стран. Второй вид — доктрина реальной политики, означавшая, что зависимые страны силой заставляют открыть их рынки для метрополии, в то время как метрополия допускает чужие товары на свой рынок очень избирательно. Колонизация Индии Англией разрушила ее хозяйство. Затем Англия военной силой заставила Китай открыть свой рынок для английского опиума, который выращивался на английских плантациях в Индии (опиумные войны).
Либеральный философ Дж. Грей пишет: «Поразительный успех японской экономики послевоенного времени был достигнут отчасти благодаря политике ограждения внутреннего рынка — что очень важно учитывать России и другим постсоветским государствам, принуждаемым к свободе торговли западными советниками и институтами при отсутствии реальных шансов на то, чтобы стать конкурентоспособными на мировых рынках. Японский пример действительно в значительной мере ближе к историческому опыту и современным условиям России, чем любая западная модель, да и чем любая другая незападная, включая китайскую, и она заслуживает самого тщательного изучения теми, кто принимает политические решения в России, Средней Азии и, возможно, в других регионах постсоветского мира»308.
В нынешней РФ доктрина свободной торговли внедряется в обоих ее видах — и как идеология, и как реальная практика. Здесь нас интересует поразительная беззащитность мышления нашей интеллигенции перед идеологией. Эта беззащитность вызвана отходом от нормы рационального скептицизма, предписанной Просвещением.
Идеология, стоящая за этой догмой — евроцентризм, уверенность в праве цивилизованного Запада захватывать сначала рынки, а потом и ресурсы «отсталых» стран. Эту уверенность разделяют и элита Запада, и «колониальная» элита периферии (в данном случае та часть российской элиты, которая обрела колониальное сознание). Уверенность эта в равной степени была присуща и либералам, и марксистам (во многом поэтому и те, и другие с такой ненавистью относятся к Сталину, который категорически отверг эти притязания).