Страница:
Мне надо это преодолеть, говорил он себе снова и снова во время перелета.
Жаль, что здесь не на что смотреть, кроме этих дурацких телеэкранов. Или похрапывающего папы. Или матери, которая поглядывает на меня и подмигивает. Подмигивает! А почему бы не улыбнуться? Не посмотреть на меня с тем выражением обожания, как, бывало, на Эндера или Валентину? Их-то она любила.
Прекрати. Думай о том, что тебе следует делать, глупец.
О том, что тебе следует писать и публиковать, как Локи и как Демосфену, чтобы поднять народы свободных стран, возмутить правительства стран, которыми правят сверху. И нельзя допустить, чтобы эти слова затерялись среди потока новостей и событий. Но трудно привлечь внимание людей к войне, где не стреляют. Войне, идущей в далеких землях. Какое дело аргентинцам, что Индией правят люди, которых народ не выбирал? Фермеру в Калахари, ухаживающему за своими светособирающими экранами, что до того, что в Таиланде кого-то пинают ногой в лицо?
У Китая нет планов на Намибию или Аргентину. Война окончена. Так может, хватит орать впустую и пусть люди спокойно зарабатывают деньги?
Вот был истинный враг Питера. Не Ахилл. Не Китай даже. Апатия остального мира – вот что играет им на руку.
А я в космосе, лишен свободы передвижения, зависим куда более, чем раньше. Потому что если Графф решит не посылать меня обратно на Землю, то я не смогу улететь. Другого транспорта нет. Вроде бы он полностью на моей стороне. Но на самом деле его лояльность принадлежит этим отродьям из Боевой школы. Он рассчитывает использовать меня, как я рассчитывал использовать Ахилла. Я ошибся. А он может оказаться прав.
После такого долгого перелета злило, что, уже оказавшись здесь, надо было ждать, пока шаттл протанцует вдоль линии причалов. Смотреть было не на что. «Окна» были закрыты, потому что в невесомости голова кружится, если смотреть, как вертится все быстрее Земля, когда шаттл подстраивается под вращение колеса станции.
Может быть, уже моя карьера позади. Может, я уже заработал то упоминание в истории, которое у меня будет, – всего лишь сноска в чьей-то биографии, параграф в учебнике.
Может, действительно, лучшее, что можно сделать для восстановления моей репутации, – это если бы меня сейчас красиво убили.
Но, судя по развитию событий, мне предстоит погибнуть при несчастном случае в воздушном шлюзе, когда шаттл причалит к станции.
– Перестань себя жалеть, – сказала мать.
Он посмотрел на нее сердито.
– Ничего, я такого не делаю!
– И хорошо. Злись на меня, все лучше, чем раскисать.
Он хотел огрызнуться, но понял, что нет смысла отрицать вещи, очевидные для них обоих. Он действительно был угнетен, и действительно ему надо было работать. Как в день пресс-конференции, когда родители вытащили его из кровати. Это унижение ему повторять не хотелось. Он будет делать свою работу, и родителям не придется подгонять его, как ленивого школьника. И он не будет на них рявкать, когда они всего лишь говорят правду.
И потому Питер улыбнулся:
– Брось, мать. Ты же знаешь, что, если бы я горел, никто бы не дал себе труда даже на меня помочиться.
– Ну-ну, сынок, будем честными, – вмешался отец. – Сотни тысяч людей сделают это с удовольствием, только попроси. И несколько десятков тысяч готовы сделать это без всякой просьбы, если представится возможность.
– Да, слава имеет свои преимущества, – заметил Питер. – А у кого окажется пустой пузырь, поучаствуют плевками.
– Какие вы мерзости говорите, – сказала мать.
– Ты так говоришь, потому что это твоя работа, – ответил Питер.
– Тогда мне за нее недоплачивают. Потому что рабочий день получается ненормированным.
– Твоя роль в жизни. Очень по-женски. Мужчин надо цивилизовать, и именно ты должна это делать.
– И я явно не справляюсь.
В этот момент сержант МФ, исполнявший во время полета обязанности стюарда, пригласил их на выход.
Поскольку шаттл причалил к центру станции, гравитации не было. Питер и его родители поплыли вперед, хватаясь за поручни, а стюард вбросил их сумки в шлюз сразу за ними. Сумки были перехвачены парой ординарцев, явно уже сотни раз выполнявших такую операцию и никоим образом не потрясенных, что лично Гегемон прибыл в министерство колоний.
Хотя скорее всего здесь никто не знал об этом. Питер с родителями прибыли по фальшивым документам, конечно, но все же Графф должен был кому-то на станции сказать, кто они такие.
Ну, вряд ли ординарцам.
И только когда они уже достаточно далеко прошли по спице колеса, когда уже четко определялся верх и низ, их встретил кто-то из более высокопоставленных сотрудников. Человек в сером костюме – форма министерства колоний – ждал у выхода из лифта с протянутой рукой.
– Здравствуйте, мистер и миссис Реймондс. Я заместитель министра Димак. А это, очевидно, ваш сын Дик.
Питер слабо улыбнулся, услышав псевдоним, который Графф ему присвоил.
– Скажите мне, будьте добры: кто знает, кто мы на самом деле? Нам тогда не придется разыгрывать этот фарс.
– Знаю я, – негромко ответил Димак, – и больше никто на станции. И я предпочел бы сохранить это положение.
– Графф здесь?
– Министр колоний возвращается с осмотра недавно оснащенного нового корабля. Через две недели ему предстоит первый рейс, и вы не поверите, какое здесь будет движение. По шестнадцать шаттлов в день, и все это для колонистов. Грузовики пойдут прямо в сухой док.
– А водный док здесь тоже есть? – невинно спросил отец.
Димак ухмыльнулся:
– Флотская терминология очень живуча.
Вдоль по коридору Димак провел их к вертикальной трубе, и они спустились за ним по шесту. Гравитация была еще достаточно слабой, чтобы это было просто даже для родителей – им как-никак было за сорок. Димак помог им выйти в нижний – и потому более «тяжелый» коридор.
На стенах были старомодные полосы направлений.
– Отпечатки ваших ладоней уже зарегистрированы, – сказал Димак. – Приложите руку вот сюда, и вам покажут путь в вашу комнату.
– Это осталось от прежних дней? – спросил отец. – Хотя мне трудно себе представить, чтобы вы здесь были, когда…
– Был. Я тогда был нянькой для групп новых детей. Боюсь, что не для вашего сына. Но для вашего знакомого.
Питер не хотел ставить себя в жалкое положение, перечисляя известных ему выпускников Боевой школы. У матери таких волнений не было.
– Петры? – спросила она. – Сурьявонга?
Димак наклонился поближе, чтобы голос нельзя было подслушать:
– Боба.
– Он наверняка был замечательным ребенком.
– Выглядел он тогда трехлетним. Никто не верил, что он уже по возрасту сюда может быть допущен.
– Сейчас он так не выглядит, – сухо сказал Питер.
– Да, я… я знаю о его состоянии. Это не обнародовано, но полковник Графф… то есть министр, он знает, что мне небезразлично, что происходит с… со всеми моими детьми, конечно, но этот был… я думаю, что первый учитель вашего сына точно так же к нему относился.
– Надеюсь, – сказала мать.
Сантименты стали такими приторными, что Питеру пришлось стиснуть зубы. Он приложил ладонь к пластине у входа, и загорелись три полосы.
– Зеленая-зеленая-коричневая, – сказал Димак. – Но скоро вам это будет уже не нужно. Здесь не мили открытого пространства, где можно потеряться. Эта система полос всегда предполагает, что вы хотите вернуться к себе в комнату, кроме тех случаев, когда вы включаете пластину рядом со своей дверью – тогда она думает, что вам нужно в туалет, – к сожалению, у нас туалеты не в комнатах, а отдельно. Но если хотите пройти в кают-компанию, хлопните пластину дважды, и она вас поймет.
Он показал Виггинам помещение, где они будут жить, – длинную комнату с рядами коек по обеим сторонам узкого прохода.
– Боюсь, что у вас будет компания в течение той недели, что мы будем загружать корабль, но долго здесь никто не задержится, а потом комната в вашем распоряжении еще на три недели.
– У вас запуск каждый месяц? – спросил Питер. – И откуда же берутся средства на такую скорость?
Димак посмотрел безмятежным взглядом:
– Мне неизвестно.
Питер наклонился и, подражая Димаку, сказал заговорщицким тоном:
– Я – Гегемон. И официально ваш начальник мне подчиняется.
Димак шепнул в ответ:
– Вы спасаете мир, а мы финансируем программу колонизации.
– Я мог бы в своих операциях использовать чуть больше денег.
– Так думал бы каждый Гегемон, – сказал Димак. – Вот почему наши средства идут не через вас.
Питер засмеялся:
– Разумно. Если вы считаете программу колонизации жизненно важной.
– Это будущее человечества, – просто ответил Димак. – У жукеров – то есть, простите, муравьеподобных – была правильная идея. Распространяться как можно шире, чтобы всю расу не уничтожила одна катастрофическая война. Хоть это их и не спасло, но… но мы не ульевые животные.
– Правда? – усомнился отец.
– А иначе кто у нас королева улья? – спросил Димак.
– Здесь, я думаю, – ответил отец, – это Графф.
– А мы его ручки и ножки?
– И рты, и… в общем, да. Чуть более независимые и менее послушные, чем рабочие муравьи, но именно так какой-то вид захватывает господство на планете – как сделали они и как сделали мы. Потому что надо уметь заставить многих индивидуумов отказаться от личной воли и подчиниться групповому разуму.
– То есть здесь мы претворяем в жизнь эту философию, – сказал Димак.
– Или весьма передовую науку, – возразил отец. – Групповое поведение человека. Степени преданности. Я об этом много думаю.
– Очень интересно.
– Я вижу, что на самом деле вам совсем не интересно. И у вас я теперь прохожу под рубрикой чудаков, которые лепят теории. Но на самом деле я этого никогда не делаю. И даже не знаю, почему только что этим занялся. Просто… я впервые попал к Граффу домой, так сказать. И разговор с вами очень похож на разговор с ним.
– Я польщен.
– Джон Пол! – окликнула мать. – Мне кажется, ты смущаешь мистера Димака.
– Когда люди ощущают сильную преданность своей общине, они перенимают манеры предводителя, как и его мораль, – продолжал отец, отказываясь прекратить.
– Это если у лидера есть личность, – заметил Питер.
– А как он иначе может быть лидером? – удивился отец.
– Спроси Ахилла, – ответил Питер. – Как раз обратный случай. Он перенимает манеры людей, которых хочет за собой повести.
– Я его не помню, – сказал Димак. – Он здесь пробыл всего несколько дней, пока… пока не выяснилось, что за ним на Земле числится убийство.
– Когда-нибудь вам придется мне рассказать, как Боб заставил его сознаться. Сам он не говорит.
– Если он не говорит, то и я не скажу.
– Похвальное проявление лояльности, – заметил отец.
– На самом деле нет, я просто сам не знаю. Знаю только, что как-то была там использована вентиляционная шахта.
– А признание? – спросил Питер. – Эта запись все еще здесь?
– Нет, ее здесь нет. А если бы была, то входила бы в секретное личное дело подростка.
– Массового убийцы.
– Законы мы замечаем только тогда, когда они работают против нас, – пожал плечами Димак.
– Видите? – сказал отец. – Обмениваемся философиями.
– Как у дикарей на пиру, – поддержал Димак. – Если вы не возражаете, я вам организую до обеда разговор с начальником службы безопасности Апханадом.
– На какую тему?
– Колонисты не составляют проблемы – они двигаются только в одном направлении, а связаться с поверхностью планеты им нелегко. Но вас наверняка здесь узнают. Даже если нет, легенду-прикрытие трудно долго поддерживать.
– Тогда не будем создавать легенду, – сказал Питер.
– Нет, создадим по-настоящему хорошую, – возразила мать.
– Просто не будем ни с кем разговаривать, – предложил отец.
– Вот именно эти вопросы майор Апханад и хочет с вами обсудить.
Когда Димак вышел, Питер и его родители выбрали себе койки в конце длинного кубрика. Питер, конечно, выбрал себе верхнюю, но, пока он разгружал сумку в стенной шкафчик за койкой, отец обнаружил, что каждая группа из шести коек – три с каждой стороны – может быть отделена от других занавеской.
– Это наверняка позже приделали, – сказал отец. – Не могу себе представить, чтобы детишкам разрешено было разгораживаться.
– А они звуконепроницаемые? – спросила мать.
Отец задернул занавеску, и она сомкнулась у него за спиной как диафрагма. Оттуда ничего не было слышно. Потом отец раскрыл занавеску:
– Ну и как?
– Отличная звукоизоляция, – сказала мать.
– А ты пытался нам что-нибудь сказать? – спросил Питер.
– Нет, я вас слушал.
– А мы тебя, Джон Пол.
– Нет, я говорил. Не кричал, но ведь вы меня не слышали?
– Питер, – сказала мать, – тебя переместили в следующее отделение.
– Это не поможет, когда прибудут колонисты.
– Можешь тогда вернуться обратно и спать у мамочки с папочкой.
– А сейчас вам придется ходить через мою комнату, что бы попасть в туалет.
– Это правда, – сказал отец. – Я знаю, что ты – Гегемон и тебе полагается лучшая комната, но вряд ли мы случайно влезем, когда ты будешь развлекаться с какой-нибудь девицей.
– Не слишком на это рассчитывайте, – мрачно огрызнулся Питер.
– Мы будем чуть приоткрывать дверь и говорить «тук-тук», – сказала мать. – У тебя будет время ее спрятать.
Питеру было очень неловко вести с родителями подобный разговор.
– Какие вы остроумные. Я просто счастлив сменить комнату, можете мне поверить.
И действительно хорошо было остаться одному, даже если в уплату за это пришлось вытаскивать все барахло из только что загруженного шкафчика и переносить в другой. Во-первых, теперь у него койка была нижняя. И во-вторых, не надо было слушать, как родители пытаются его ободрить и развеселить.
Ему нужно было время подумать.
И, конечно, он скоро заснул.
Димак разбудил его по интеркому:
– Мистер Реймонд, вы здесь?
Доля секунды понадобилась Питеру, чтобы вспомнить, что он теперь Дик Реймонд.
– Да, если вы не моего отца имеете в виду.
– С ним я уже говорил. Я настроил полосы так, чтобы они провели вас в службу безопасности.
Она находилась на верхнем уровне, с наименьшей гравитацией, что имело смысл, поскольку, если от этой службы требовались действия, ее сотрудникам предстояло бежать вниз, куда бы они ни направлялись.
Когда Виггины вошли в кабинет, майор Апханад поздоровался с ними за руку по очереди.
– Вы из Индии или из Пакистана? – спросила мать.
– Из Индии, – ответил он, не гася улыбки.
– Я очень сочувствую вашей стране, – сказала мать.
– Я там уже не был… очень давно.
– Надеюсь, что ваши родные не пострадали под китайской оккупацией.
– Спасибо за ваши добрые чувства, – ответил Апханад с интонацией, дававшей понять, что этот вопрос исчерпан.
Он предложил всем сесть и сел сам – за свой стол, пользуясь преимуществами своего положения. Питеру это было несколько неприятно, поскольку он уже довольно давно привык, что главное место принадлежит ему. Пусть у него как у Гегемона не особо много реальной власти, но высшее место должно быть отведено ему по протоколу.
Да, но здесь он инкогнито, и вряд ли с ним следует обращаться иначе, чем с любым гражданским посетителем.
– Я знаю, что вы – особые гости министра, – произнес Апханад, – и желаете, чтобы ваше уединение не нарушалось. Обсудить же нам следует только границы вашего уединения. Насколько вероятно, что вас узнают в лицо?
– Это возможно, – сказал Питер. – Особенно его. – Он показал на отца.
Вранье, конечно, бесполезное, быть может, но все-таки…
– Ага. И тогда, я полагаю, узнают ваши настоящие имена.
– Вполне вероятно, – сказал отец.
– Определенно, – сказала мать, будто гордясь этим фактом и несколько возмущаясь тем, что у этого человека могут здесь быть сомнения.
– Тогда… не следует ли приносить вам еду? И освобождать коридоры, когда вы будете следовать в туалет?
Для Питера это прозвучало кошмаром.
– Майор Апханад, мы не хотим рекламировать свое присутствие, но я уверен, что осторожности вашего персонала мы можем доверять.
– Наоборот. Осторожность состоит в том, чтобы не считать верность персонала гарантированной.
– Даже вашу?
– Поскольку вы уже неоднократно мне солгали, – сказал Апханад, – я думаю, можно утверждать, что вы ничью верность не считаете гарантированной.
– Тем не менее, – заявил Питер, – я не собираюсь сидеть в этой трубе, как в тюрьме. Мне нужна будет возможность пользоваться вашей библиотекой, у вас наверняка она существует, и мы можем есть в кают-компании и пользоваться туалетом, никому не доставляя неудобств.
– Вот видите? – заметил Апханад. – Вы мыслите, совершенно не учитывая вопросы безопасности.
– Не можем же мы жить здесь как заключенные! – возмутился Питер.
– Он совсем не то имел в виду, – сказал отец. – Он говорит о том, как ты просто объявил решение для нас троих. Вот после этого цена твоим словам о том, что скорее всего узнают меня.
– Проблема узнавания действительно есть, – улыбнулся Апханад. – Вас, господин Гегемон, я сразу узнал из телепередач.
Питер вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Ваше лицо не настолько узнаваемое, как если бы вы были действующим политиком, – говорил Апханад. – Они просто стремятся выставлять лица на публику. Ваша карьера, если я правильно помню, начиналась анонимно.
– Но по телевизору меня показывали.
– Послушайте, – сказал Апханад. – У нас мало кто из персонала смотрит телевизор. Я фанатик новостей, но большинство народу здесь отрезали связь со сплетнями Земли. Я думаю, что лучший для вас способ остаться неузнанным – вести себя так, будто вам нечего скрывать. Держаться чуть отстраненно – не вступать, скажем, в разговоры, ведущие к взаимным объяснениям, кто вы такой и что здесь делаете. Но если быть приветливым и не нагонять таинственности, то все должно быть хорошо. Люди не ожидают увидеть Гегемона и его родителей и этих кубриках. – Апханад усмехнулся. – Это будет маленькая тайна нас шестерых.
Питер посчитал. Он, родители, Апханад, Димак… да, и Графф, конечно.
– Я думаю, что попыток убийства здесь не будет, – сказал Апханад, – поскольку на борту почти нет оружия, и хранится оно под замком, а всех прибывающих обыскивают. Поэтому я предложил бы, чтобы вы оружия не носили. Вас учили рукопашному бою?
– Нет, – ответил Питер.
– На нижнем уровне есть гимнастический зал, отлично оборудованный. И там не только детские тренажеры – взрослым тоже необходимо сохранять форму. Им надо упражняться для поддержания костной массы и так далее, но для вас мы можем организовать обучение боевым искусствам, если вам интересно.
– Мне не интересно, – ответил Питер, – но идея хорошая.
– Если кого-то против нас пошлют, то этот человек будет куда лучше обучен, чем мы, – сказала мать.
– Или да, или нет, – возразил Апханад. – Если ваши враги попытаются здесь до вас добраться, надо будет послать кого-то, кто пройдет наш скрининг. Люди слишком спортивные у нас удостаиваются особого внимания. Мы, видите ли, очень опасаемся, что сюда зашлют кого-нибудь из антиколониальных групп для диверсии или терроризма.
– Или политического убийства.
– Так что вы поняли, – заключил Апханад. – Но я могу вас заверить, что мы с моими сотрудниками работаем очень тщательно. Ничего не оставляем непроверенным.
– Другими словами, вы знали, кто мы такие, еще раньше, чем мы вошли в дверь.
– На самом деле даже до старта вашего шаттла. Или почти догадывались.
Питер и его родители попрощались и пошли встраиваться в обиход станции.
День и ночь здесь отсчитывали по Гринвичу, не по какой-либо особой причине, но потому, что это нулевая долгота, а какое-то время выбрать надо было. Питер обнаружил, что родители не настолько лезут в его жизнь, как он опасался, и удачно вышло, что за занавеской не слышно было, как они занимаются любовью или разговаривают о нем.
В основном он ходил в библиотеку и писал.
Статьи, разумеется, обо всем, на все доступные форумы. Много было сетевых изданий, счастливых получить работу Локи или Демосфена, особенно сейчас, когда все знали, что это псевдонимы Гегемона. Его самая серьезная работа появлялась в сети, и не было способа обращаться к конкретным аудиториям. Но Питер продолжал рассуждать на темы, которые представляли особый интерес для различных регионов.
Целью всех его писаний было раздуть пламя подозрений по отношению к Китаю и планам Китая. Под именем Демосфена он писал совершенно прямо об опасности позволить Китаю удержать завоевания Индии и Индокитая и всячески рассуждал на тему, кто следующий. Конечно, он не мог опуститься до разжигания толпы, потому что каждое его слово обернулось бы против Гегемона.
Куда как было проще, когда он был анонимом в сети.
Но под именем Локи он писал как государственный муж, бесстрастно рассуждая о проблемах, стоящих перед различными странами и регионами. «Локи» почти никогда не писал откровенно антикитайских статей, но считал само собой разумеющимся, что будет следующее вторжение и долговременные инвестиции в возможные объекты вторжения было бы неразумно делать. В таком роде.
Работа была тяжелая, потому что каждая статья должна была быть интересной, оригинальной, важной, – или ее просто не заметят. Ни в коем случае нельзя было создавать впечатление, что у него есть любимый конек – как у отца, когда он только что излагал Димаку свои теории групповой лояльности. Хотя, если честно, раньше он от отца ничего подобного не слышал. И все-таки эти речи дали ему понятие, как легко Локи и Демосфен, то есть сам Питер Виггин, могут сперва надоесть, а потом стать посмешищем.
Отец предлагал темы для статей, из которых Питер некоторые использовал. Что делают отец и мать в остальное время, когда не читают его статьи, не комментируют, не вылавливают ошибки – Питер понятия не имел. Может, мать нашла комнату, где прибираться.
Вернувшись, Графф пригласил Питера с родителями к обеду в апартаментах министра, и это был веселый обед, за которым не обсуждалось ничего важного. Как только разговор подходил близко к текущим делам, Графф его прерывал, наливая воду или отпуская какую-нибудь шутку – редко смешную.
Это озадачило Питера: Графф наверняка мог рассчитывать, что его помещения защищены от подслушивания. Очевидно, это было не так, потому что после обеда Графф пригласил их пройтись и быстро вывел из обычных коридоров в служебные переходы. Они почти сразу перестали понимать, куда идут, а когда Графф наконец открыл дверь и вывел своих гостей на карниз, выходящий на вентиляционную шахту, они потеряли всякое чувство направления, кроме, конечно, ощущения, где «низ».
Вентиляционная шахта уводила «вниз»… очень далеко.
– Это весьма историческое место, – сказал Графф. – Хотя мало кто об этом знает.
– Ага, – понимающе отозвался отец.
Раз он догадался, Питер понял, что догадка возможна, и догадался сам.
– Здесь был Ахилл.
– Вот здесь, – объяснил Графф, – Боб и его друзья поймали Ахилла. Он думал, что здесь ему удастся убить Боба, но вместо этого Боб поймал его в цепи и подвесил в шахте. Мог и убить – друзья это советовали.
– А кто были эти друзья? – спросила мать.
– Он мне не говорил, но это неудивительно: я не спрашивал. Я решил, что лучше, если нигде не будет записано, даже у меня в голове, кто из детей был свидетелем унижения и беспомощности Ахилла.
– Это не имело бы значения, если бы он убил Ахилла. И не было бы больше убийств.
– Видите ли, – сказал Графф, – если бы Ахилл был убит, то мне пришлось бы спросить эти имена, и Бобу не было бы позволено остаться в Боевой школе. Мы могли бы проиграть войну, потому что Эндер весьма полагался на Боба.
– Эндеру вы позволили остаться после того, как он убил мальчишку, – заметил Питер.
– Это было случайно, и Эндер защищался.
– Защищался, потому что вы бросили его одного.
– Я предстал перед судом по этим обвинениям и был оправдан.
– Но вы просили сместить вас с вашего поста, – не сдавалась мать.
– И тогда меня назначили на такую должность, как министр колоний. Давайте не будем копаться в прошлом. Боб заманил сюда Ахилла не чтобы убить, а чтобы заставить признаться. Он признался, и очень убедительно. А так как я это слышал, то я тоже в его списке смертников.
– Так почему же вы до сих пор живы? – спросил Питер.
– Потому что, вопреки общему поверью, Ахилл не гений и он тоже ошибается. Руки у него не бесконечно длинные, и его власти есть предел. Он не все знает. Он не все предусматривает. Я думаю, что половину времени он действует по обстоятельствам, ловя возможность, когда она представится.
– Если он не гений, почему он все время выигрывает у гениев? – возразил Питер.
– Потому что поступает неожиданно, – ответил Графф. – Он на самом деле не действует блестяще, он просто делает то, чего никто от него не ждет. Он держится на шаг впереди. А наши самые блестящие умы даже не думали о нем, когда он достигал своих самых впечатляющих успехов. Они считали, что они снова штатские, когда он их похитил. Боб не пытался разрушить планы Ахилла во время войны, он пытался найти и спасти Петру. Понимаете? Я видел оценки Ахилла на тестах. Он – чемпион мимикрии и очень умен, иначе бы он сюда не попал. Он знал, например, как подделать психологический тест, чтобы его склонность к насилию осталась незамеченной, когда мы призвали его в Боевую школу с последней группой. Иными словами, он опасен. Но ему никогда не приходилось иметь дело с противником – по-настоящему. С тем противником, с которым имели дело муравьеподобные, он не встречался.
Жаль, что здесь не на что смотреть, кроме этих дурацких телеэкранов. Или похрапывающего папы. Или матери, которая поглядывает на меня и подмигивает. Подмигивает! А почему бы не улыбнуться? Не посмотреть на меня с тем выражением обожания, как, бывало, на Эндера или Валентину? Их-то она любила.
Прекрати. Думай о том, что тебе следует делать, глупец.
О том, что тебе следует писать и публиковать, как Локи и как Демосфену, чтобы поднять народы свободных стран, возмутить правительства стран, которыми правят сверху. И нельзя допустить, чтобы эти слова затерялись среди потока новостей и событий. Но трудно привлечь внимание людей к войне, где не стреляют. Войне, идущей в далеких землях. Какое дело аргентинцам, что Индией правят люди, которых народ не выбирал? Фермеру в Калахари, ухаживающему за своими светособирающими экранами, что до того, что в Таиланде кого-то пинают ногой в лицо?
У Китая нет планов на Намибию или Аргентину. Война окончена. Так может, хватит орать впустую и пусть люди спокойно зарабатывают деньги?
Вот был истинный враг Питера. Не Ахилл. Не Китай даже. Апатия остального мира – вот что играет им на руку.
А я в космосе, лишен свободы передвижения, зависим куда более, чем раньше. Потому что если Графф решит не посылать меня обратно на Землю, то я не смогу улететь. Другого транспорта нет. Вроде бы он полностью на моей стороне. Но на самом деле его лояльность принадлежит этим отродьям из Боевой школы. Он рассчитывает использовать меня, как я рассчитывал использовать Ахилла. Я ошибся. А он может оказаться прав.
После такого долгого перелета злило, что, уже оказавшись здесь, надо было ждать, пока шаттл протанцует вдоль линии причалов. Смотреть было не на что. «Окна» были закрыты, потому что в невесомости голова кружится, если смотреть, как вертится все быстрее Земля, когда шаттл подстраивается под вращение колеса станции.
Может быть, уже моя карьера позади. Может, я уже заработал то упоминание в истории, которое у меня будет, – всего лишь сноска в чьей-то биографии, параграф в учебнике.
Может, действительно, лучшее, что можно сделать для восстановления моей репутации, – это если бы меня сейчас красиво убили.
Но, судя по развитию событий, мне предстоит погибнуть при несчастном случае в воздушном шлюзе, когда шаттл причалит к станции.
– Перестань себя жалеть, – сказала мать.
Он посмотрел на нее сердито.
– Ничего, я такого не делаю!
– И хорошо. Злись на меня, все лучше, чем раскисать.
Он хотел огрызнуться, но понял, что нет смысла отрицать вещи, очевидные для них обоих. Он действительно был угнетен, и действительно ему надо было работать. Как в день пресс-конференции, когда родители вытащили его из кровати. Это унижение ему повторять не хотелось. Он будет делать свою работу, и родителям не придется подгонять его, как ленивого школьника. И он не будет на них рявкать, когда они всего лишь говорят правду.
И потому Питер улыбнулся:
– Брось, мать. Ты же знаешь, что, если бы я горел, никто бы не дал себе труда даже на меня помочиться.
– Ну-ну, сынок, будем честными, – вмешался отец. – Сотни тысяч людей сделают это с удовольствием, только попроси. И несколько десятков тысяч готовы сделать это без всякой просьбы, если представится возможность.
– Да, слава имеет свои преимущества, – заметил Питер. – А у кого окажется пустой пузырь, поучаствуют плевками.
– Какие вы мерзости говорите, – сказала мать.
– Ты так говоришь, потому что это твоя работа, – ответил Питер.
– Тогда мне за нее недоплачивают. Потому что рабочий день получается ненормированным.
– Твоя роль в жизни. Очень по-женски. Мужчин надо цивилизовать, и именно ты должна это делать.
– И я явно не справляюсь.
В этот момент сержант МФ, исполнявший во время полета обязанности стюарда, пригласил их на выход.
Поскольку шаттл причалил к центру станции, гравитации не было. Питер и его родители поплыли вперед, хватаясь за поручни, а стюард вбросил их сумки в шлюз сразу за ними. Сумки были перехвачены парой ординарцев, явно уже сотни раз выполнявших такую операцию и никоим образом не потрясенных, что лично Гегемон прибыл в министерство колоний.
Хотя скорее всего здесь никто не знал об этом. Питер с родителями прибыли по фальшивым документам, конечно, но все же Графф должен был кому-то на станции сказать, кто они такие.
Ну, вряд ли ординарцам.
И только когда они уже достаточно далеко прошли по спице колеса, когда уже четко определялся верх и низ, их встретил кто-то из более высокопоставленных сотрудников. Человек в сером костюме – форма министерства колоний – ждал у выхода из лифта с протянутой рукой.
– Здравствуйте, мистер и миссис Реймондс. Я заместитель министра Димак. А это, очевидно, ваш сын Дик.
Питер слабо улыбнулся, услышав псевдоним, который Графф ему присвоил.
– Скажите мне, будьте добры: кто знает, кто мы на самом деле? Нам тогда не придется разыгрывать этот фарс.
– Знаю я, – негромко ответил Димак, – и больше никто на станции. И я предпочел бы сохранить это положение.
– Графф здесь?
– Министр колоний возвращается с осмотра недавно оснащенного нового корабля. Через две недели ему предстоит первый рейс, и вы не поверите, какое здесь будет движение. По шестнадцать шаттлов в день, и все это для колонистов. Грузовики пойдут прямо в сухой док.
– А водный док здесь тоже есть? – невинно спросил отец.
Димак ухмыльнулся:
– Флотская терминология очень живуча.
Вдоль по коридору Димак провел их к вертикальной трубе, и они спустились за ним по шесту. Гравитация была еще достаточно слабой, чтобы это было просто даже для родителей – им как-никак было за сорок. Димак помог им выйти в нижний – и потому более «тяжелый» коридор.
На стенах были старомодные полосы направлений.
– Отпечатки ваших ладоней уже зарегистрированы, – сказал Димак. – Приложите руку вот сюда, и вам покажут путь в вашу комнату.
– Это осталось от прежних дней? – спросил отец. – Хотя мне трудно себе представить, чтобы вы здесь были, когда…
– Был. Я тогда был нянькой для групп новых детей. Боюсь, что не для вашего сына. Но для вашего знакомого.
Питер не хотел ставить себя в жалкое положение, перечисляя известных ему выпускников Боевой школы. У матери таких волнений не было.
– Петры? – спросила она. – Сурьявонга?
Димак наклонился поближе, чтобы голос нельзя было подслушать:
– Боба.
– Он наверняка был замечательным ребенком.
– Выглядел он тогда трехлетним. Никто не верил, что он уже по возрасту сюда может быть допущен.
– Сейчас он так не выглядит, – сухо сказал Питер.
– Да, я… я знаю о его состоянии. Это не обнародовано, но полковник Графф… то есть министр, он знает, что мне небезразлично, что происходит с… со всеми моими детьми, конечно, но этот был… я думаю, что первый учитель вашего сына точно так же к нему относился.
– Надеюсь, – сказала мать.
Сантименты стали такими приторными, что Питеру пришлось стиснуть зубы. Он приложил ладонь к пластине у входа, и загорелись три полосы.
– Зеленая-зеленая-коричневая, – сказал Димак. – Но скоро вам это будет уже не нужно. Здесь не мили открытого пространства, где можно потеряться. Эта система полос всегда предполагает, что вы хотите вернуться к себе в комнату, кроме тех случаев, когда вы включаете пластину рядом со своей дверью – тогда она думает, что вам нужно в туалет, – к сожалению, у нас туалеты не в комнатах, а отдельно. Но если хотите пройти в кают-компанию, хлопните пластину дважды, и она вас поймет.
Он показал Виггинам помещение, где они будут жить, – длинную комнату с рядами коек по обеим сторонам узкого прохода.
– Боюсь, что у вас будет компания в течение той недели, что мы будем загружать корабль, но долго здесь никто не задержится, а потом комната в вашем распоряжении еще на три недели.
– У вас запуск каждый месяц? – спросил Питер. – И откуда же берутся средства на такую скорость?
Димак посмотрел безмятежным взглядом:
– Мне неизвестно.
Питер наклонился и, подражая Димаку, сказал заговорщицким тоном:
– Я – Гегемон. И официально ваш начальник мне подчиняется.
Димак шепнул в ответ:
– Вы спасаете мир, а мы финансируем программу колонизации.
– Я мог бы в своих операциях использовать чуть больше денег.
– Так думал бы каждый Гегемон, – сказал Димак. – Вот почему наши средства идут не через вас.
Питер засмеялся:
– Разумно. Если вы считаете программу колонизации жизненно важной.
– Это будущее человечества, – просто ответил Димак. – У жукеров – то есть, простите, муравьеподобных – была правильная идея. Распространяться как можно шире, чтобы всю расу не уничтожила одна катастрофическая война. Хоть это их и не спасло, но… но мы не ульевые животные.
– Правда? – усомнился отец.
– А иначе кто у нас королева улья? – спросил Димак.
– Здесь, я думаю, – ответил отец, – это Графф.
– А мы его ручки и ножки?
– И рты, и… в общем, да. Чуть более независимые и менее послушные, чем рабочие муравьи, но именно так какой-то вид захватывает господство на планете – как сделали они и как сделали мы. Потому что надо уметь заставить многих индивидуумов отказаться от личной воли и подчиниться групповому разуму.
– То есть здесь мы претворяем в жизнь эту философию, – сказал Димак.
– Или весьма передовую науку, – возразил отец. – Групповое поведение человека. Степени преданности. Я об этом много думаю.
– Очень интересно.
– Я вижу, что на самом деле вам совсем не интересно. И у вас я теперь прохожу под рубрикой чудаков, которые лепят теории. Но на самом деле я этого никогда не делаю. И даже не знаю, почему только что этим занялся. Просто… я впервые попал к Граффу домой, так сказать. И разговор с вами очень похож на разговор с ним.
– Я польщен.
– Джон Пол! – окликнула мать. – Мне кажется, ты смущаешь мистера Димака.
– Когда люди ощущают сильную преданность своей общине, они перенимают манеры предводителя, как и его мораль, – продолжал отец, отказываясь прекратить.
– Это если у лидера есть личность, – заметил Питер.
– А как он иначе может быть лидером? – удивился отец.
– Спроси Ахилла, – ответил Питер. – Как раз обратный случай. Он перенимает манеры людей, которых хочет за собой повести.
– Я его не помню, – сказал Димак. – Он здесь пробыл всего несколько дней, пока… пока не выяснилось, что за ним на Земле числится убийство.
– Когда-нибудь вам придется мне рассказать, как Боб заставил его сознаться. Сам он не говорит.
– Если он не говорит, то и я не скажу.
– Похвальное проявление лояльности, – заметил отец.
– На самом деле нет, я просто сам не знаю. Знаю только, что как-то была там использована вентиляционная шахта.
– А признание? – спросил Питер. – Эта запись все еще здесь?
– Нет, ее здесь нет. А если бы была, то входила бы в секретное личное дело подростка.
– Массового убийцы.
– Законы мы замечаем только тогда, когда они работают против нас, – пожал плечами Димак.
– Видите? – сказал отец. – Обмениваемся философиями.
– Как у дикарей на пиру, – поддержал Димак. – Если вы не возражаете, я вам организую до обеда разговор с начальником службы безопасности Апханадом.
– На какую тему?
– Колонисты не составляют проблемы – они двигаются только в одном направлении, а связаться с поверхностью планеты им нелегко. Но вас наверняка здесь узнают. Даже если нет, легенду-прикрытие трудно долго поддерживать.
– Тогда не будем создавать легенду, – сказал Питер.
– Нет, создадим по-настоящему хорошую, – возразила мать.
– Просто не будем ни с кем разговаривать, – предложил отец.
– Вот именно эти вопросы майор Апханад и хочет с вами обсудить.
Когда Димак вышел, Питер и его родители выбрали себе койки в конце длинного кубрика. Питер, конечно, выбрал себе верхнюю, но, пока он разгружал сумку в стенной шкафчик за койкой, отец обнаружил, что каждая группа из шести коек – три с каждой стороны – может быть отделена от других занавеской.
– Это наверняка позже приделали, – сказал отец. – Не могу себе представить, чтобы детишкам разрешено было разгораживаться.
– А они звуконепроницаемые? – спросила мать.
Отец задернул занавеску, и она сомкнулась у него за спиной как диафрагма. Оттуда ничего не было слышно. Потом отец раскрыл занавеску:
– Ну и как?
– Отличная звукоизоляция, – сказала мать.
– А ты пытался нам что-нибудь сказать? – спросил Питер.
– Нет, я вас слушал.
– А мы тебя, Джон Пол.
– Нет, я говорил. Не кричал, но ведь вы меня не слышали?
– Питер, – сказала мать, – тебя переместили в следующее отделение.
– Это не поможет, когда прибудут колонисты.
– Можешь тогда вернуться обратно и спать у мамочки с папочкой.
– А сейчас вам придется ходить через мою комнату, что бы попасть в туалет.
– Это правда, – сказал отец. – Я знаю, что ты – Гегемон и тебе полагается лучшая комната, но вряд ли мы случайно влезем, когда ты будешь развлекаться с какой-нибудь девицей.
– Не слишком на это рассчитывайте, – мрачно огрызнулся Питер.
– Мы будем чуть приоткрывать дверь и говорить «тук-тук», – сказала мать. – У тебя будет время ее спрятать.
Питеру было очень неловко вести с родителями подобный разговор.
– Какие вы остроумные. Я просто счастлив сменить комнату, можете мне поверить.
И действительно хорошо было остаться одному, даже если в уплату за это пришлось вытаскивать все барахло из только что загруженного шкафчика и переносить в другой. Во-первых, теперь у него койка была нижняя. И во-вторых, не надо было слушать, как родители пытаются его ободрить и развеселить.
Ему нужно было время подумать.
И, конечно, он скоро заснул.
Димак разбудил его по интеркому:
– Мистер Реймонд, вы здесь?
Доля секунды понадобилась Питеру, чтобы вспомнить, что он теперь Дик Реймонд.
– Да, если вы не моего отца имеете в виду.
– С ним я уже говорил. Я настроил полосы так, чтобы они провели вас в службу безопасности.
Она находилась на верхнем уровне, с наименьшей гравитацией, что имело смысл, поскольку, если от этой службы требовались действия, ее сотрудникам предстояло бежать вниз, куда бы они ни направлялись.
Когда Виггины вошли в кабинет, майор Апханад поздоровался с ними за руку по очереди.
– Вы из Индии или из Пакистана? – спросила мать.
– Из Индии, – ответил он, не гася улыбки.
– Я очень сочувствую вашей стране, – сказала мать.
– Я там уже не был… очень давно.
– Надеюсь, что ваши родные не пострадали под китайской оккупацией.
– Спасибо за ваши добрые чувства, – ответил Апханад с интонацией, дававшей понять, что этот вопрос исчерпан.
Он предложил всем сесть и сел сам – за свой стол, пользуясь преимуществами своего положения. Питеру это было несколько неприятно, поскольку он уже довольно давно привык, что главное место принадлежит ему. Пусть у него как у Гегемона не особо много реальной власти, но высшее место должно быть отведено ему по протоколу.
Да, но здесь он инкогнито, и вряд ли с ним следует обращаться иначе, чем с любым гражданским посетителем.
– Я знаю, что вы – особые гости министра, – произнес Апханад, – и желаете, чтобы ваше уединение не нарушалось. Обсудить же нам следует только границы вашего уединения. Насколько вероятно, что вас узнают в лицо?
– Это возможно, – сказал Питер. – Особенно его. – Он показал на отца.
Вранье, конечно, бесполезное, быть может, но все-таки…
– Ага. И тогда, я полагаю, узнают ваши настоящие имена.
– Вполне вероятно, – сказал отец.
– Определенно, – сказала мать, будто гордясь этим фактом и несколько возмущаясь тем, что у этого человека могут здесь быть сомнения.
– Тогда… не следует ли приносить вам еду? И освобождать коридоры, когда вы будете следовать в туалет?
Для Питера это прозвучало кошмаром.
– Майор Апханад, мы не хотим рекламировать свое присутствие, но я уверен, что осторожности вашего персонала мы можем доверять.
– Наоборот. Осторожность состоит в том, чтобы не считать верность персонала гарантированной.
– Даже вашу?
– Поскольку вы уже неоднократно мне солгали, – сказал Апханад, – я думаю, можно утверждать, что вы ничью верность не считаете гарантированной.
– Тем не менее, – заявил Питер, – я не собираюсь сидеть в этой трубе, как в тюрьме. Мне нужна будет возможность пользоваться вашей библиотекой, у вас наверняка она существует, и мы можем есть в кают-компании и пользоваться туалетом, никому не доставляя неудобств.
– Вот видите? – заметил Апханад. – Вы мыслите, совершенно не учитывая вопросы безопасности.
– Не можем же мы жить здесь как заключенные! – возмутился Питер.
– Он совсем не то имел в виду, – сказал отец. – Он говорит о том, как ты просто объявил решение для нас троих. Вот после этого цена твоим словам о том, что скорее всего узнают меня.
– Проблема узнавания действительно есть, – улыбнулся Апханад. – Вас, господин Гегемон, я сразу узнал из телепередач.
Питер вздохнул и откинулся на спинку кресла.
– Ваше лицо не настолько узнаваемое, как если бы вы были действующим политиком, – говорил Апханад. – Они просто стремятся выставлять лица на публику. Ваша карьера, если я правильно помню, начиналась анонимно.
– Но по телевизору меня показывали.
– Послушайте, – сказал Апханад. – У нас мало кто из персонала смотрит телевизор. Я фанатик новостей, но большинство народу здесь отрезали связь со сплетнями Земли. Я думаю, что лучший для вас способ остаться неузнанным – вести себя так, будто вам нечего скрывать. Держаться чуть отстраненно – не вступать, скажем, в разговоры, ведущие к взаимным объяснениям, кто вы такой и что здесь делаете. Но если быть приветливым и не нагонять таинственности, то все должно быть хорошо. Люди не ожидают увидеть Гегемона и его родителей и этих кубриках. – Апханад усмехнулся. – Это будет маленькая тайна нас шестерых.
Питер посчитал. Он, родители, Апханад, Димак… да, и Графф, конечно.
– Я думаю, что попыток убийства здесь не будет, – сказал Апханад, – поскольку на борту почти нет оружия, и хранится оно под замком, а всех прибывающих обыскивают. Поэтому я предложил бы, чтобы вы оружия не носили. Вас учили рукопашному бою?
– Нет, – ответил Питер.
– На нижнем уровне есть гимнастический зал, отлично оборудованный. И там не только детские тренажеры – взрослым тоже необходимо сохранять форму. Им надо упражняться для поддержания костной массы и так далее, но для вас мы можем организовать обучение боевым искусствам, если вам интересно.
– Мне не интересно, – ответил Питер, – но идея хорошая.
– Если кого-то против нас пошлют, то этот человек будет куда лучше обучен, чем мы, – сказала мать.
– Или да, или нет, – возразил Апханад. – Если ваши враги попытаются здесь до вас добраться, надо будет послать кого-то, кто пройдет наш скрининг. Люди слишком спортивные у нас удостаиваются особого внимания. Мы, видите ли, очень опасаемся, что сюда зашлют кого-нибудь из антиколониальных групп для диверсии или терроризма.
– Или политического убийства.
– Так что вы поняли, – заключил Апханад. – Но я могу вас заверить, что мы с моими сотрудниками работаем очень тщательно. Ничего не оставляем непроверенным.
– Другими словами, вы знали, кто мы такие, еще раньше, чем мы вошли в дверь.
– На самом деле даже до старта вашего шаттла. Или почти догадывались.
Питер и его родители попрощались и пошли встраиваться в обиход станции.
День и ночь здесь отсчитывали по Гринвичу, не по какой-либо особой причине, но потому, что это нулевая долгота, а какое-то время выбрать надо было. Питер обнаружил, что родители не настолько лезут в его жизнь, как он опасался, и удачно вышло, что за занавеской не слышно было, как они занимаются любовью или разговаривают о нем.
В основном он ходил в библиотеку и писал.
Статьи, разумеется, обо всем, на все доступные форумы. Много было сетевых изданий, счастливых получить работу Локи или Демосфена, особенно сейчас, когда все знали, что это псевдонимы Гегемона. Его самая серьезная работа появлялась в сети, и не было способа обращаться к конкретным аудиториям. Но Питер продолжал рассуждать на темы, которые представляли особый интерес для различных регионов.
Целью всех его писаний было раздуть пламя подозрений по отношению к Китаю и планам Китая. Под именем Демосфена он писал совершенно прямо об опасности позволить Китаю удержать завоевания Индии и Индокитая и всячески рассуждал на тему, кто следующий. Конечно, он не мог опуститься до разжигания толпы, потому что каждое его слово обернулось бы против Гегемона.
Куда как было проще, когда он был анонимом в сети.
Но под именем Локи он писал как государственный муж, бесстрастно рассуждая о проблемах, стоящих перед различными странами и регионами. «Локи» почти никогда не писал откровенно антикитайских статей, но считал само собой разумеющимся, что будет следующее вторжение и долговременные инвестиции в возможные объекты вторжения было бы неразумно делать. В таком роде.
Работа была тяжелая, потому что каждая статья должна была быть интересной, оригинальной, важной, – или ее просто не заметят. Ни в коем случае нельзя было создавать впечатление, что у него есть любимый конек – как у отца, когда он только что излагал Димаку свои теории групповой лояльности. Хотя, если честно, раньше он от отца ничего подобного не слышал. И все-таки эти речи дали ему понятие, как легко Локи и Демосфен, то есть сам Питер Виггин, могут сперва надоесть, а потом стать посмешищем.
Отец предлагал темы для статей, из которых Питер некоторые использовал. Что делают отец и мать в остальное время, когда не читают его статьи, не комментируют, не вылавливают ошибки – Питер понятия не имел. Может, мать нашла комнату, где прибираться.
* * *
Графф забежал в первое утро, но потом вернулся на Землю на том же шаттле, на котором прилетели они. Три недели он не возвращался, и Питер успел написать около сорока статей, опубликовав их в разных изданиях. Большинство статей принадлежали Локи. А наибольшее внимание привлекали, как всегда, статьи Демосфена.Вернувшись, Графф пригласил Питера с родителями к обеду в апартаментах министра, и это был веселый обед, за которым не обсуждалось ничего важного. Как только разговор подходил близко к текущим делам, Графф его прерывал, наливая воду или отпуская какую-нибудь шутку – редко смешную.
Это озадачило Питера: Графф наверняка мог рассчитывать, что его помещения защищены от подслушивания. Очевидно, это было не так, потому что после обеда Графф пригласил их пройтись и быстро вывел из обычных коридоров в служебные переходы. Они почти сразу перестали понимать, куда идут, а когда Графф наконец открыл дверь и вывел своих гостей на карниз, выходящий на вентиляционную шахту, они потеряли всякое чувство направления, кроме, конечно, ощущения, где «низ».
Вентиляционная шахта уводила «вниз»… очень далеко.
– Это весьма историческое место, – сказал Графф. – Хотя мало кто об этом знает.
– Ага, – понимающе отозвался отец.
Раз он догадался, Питер понял, что догадка возможна, и догадался сам.
– Здесь был Ахилл.
– Вот здесь, – объяснил Графф, – Боб и его друзья поймали Ахилла. Он думал, что здесь ему удастся убить Боба, но вместо этого Боб поймал его в цепи и подвесил в шахте. Мог и убить – друзья это советовали.
– А кто были эти друзья? – спросила мать.
– Он мне не говорил, но это неудивительно: я не спрашивал. Я решил, что лучше, если нигде не будет записано, даже у меня в голове, кто из детей был свидетелем унижения и беспомощности Ахилла.
– Это не имело бы значения, если бы он убил Ахилла. И не было бы больше убийств.
– Видите ли, – сказал Графф, – если бы Ахилл был убит, то мне пришлось бы спросить эти имена, и Бобу не было бы позволено остаться в Боевой школе. Мы могли бы проиграть войну, потому что Эндер весьма полагался на Боба.
– Эндеру вы позволили остаться после того, как он убил мальчишку, – заметил Питер.
– Это было случайно, и Эндер защищался.
– Защищался, потому что вы бросили его одного.
– Я предстал перед судом по этим обвинениям и был оправдан.
– Но вы просили сместить вас с вашего поста, – не сдавалась мать.
– И тогда меня назначили на такую должность, как министр колоний. Давайте не будем копаться в прошлом. Боб заманил сюда Ахилла не чтобы убить, а чтобы заставить признаться. Он признался, и очень убедительно. А так как я это слышал, то я тоже в его списке смертников.
– Так почему же вы до сих пор живы? – спросил Питер.
– Потому что, вопреки общему поверью, Ахилл не гений и он тоже ошибается. Руки у него не бесконечно длинные, и его власти есть предел. Он не все знает. Он не все предусматривает. Я думаю, что половину времени он действует по обстоятельствам, ловя возможность, когда она представится.
– Если он не гений, почему он все время выигрывает у гениев? – возразил Питер.
– Потому что поступает неожиданно, – ответил Графф. – Он на самом деле не действует блестяще, он просто делает то, чего никто от него не ждет. Он держится на шаг впереди. А наши самые блестящие умы даже не думали о нем, когда он достигал своих самых впечатляющих успехов. Они считали, что они снова штатские, когда он их похитил. Боб не пытался разрушить планы Ахилла во время войны, он пытался найти и спасти Петру. Понимаете? Я видел оценки Ахилла на тестах. Он – чемпион мимикрии и очень умен, иначе бы он сюда не попал. Он знал, например, как подделать психологический тест, чтобы его склонность к насилию осталась незамеченной, когда мы призвали его в Боевую школу с последней группой. Иными словами, он опасен. Но ему никогда не приходилось иметь дело с противником – по-настоящему. С тем противником, с которым имели дело муравьеподобные, он не встречался.