Кард Орсон Скотт. Театр Теней

   Джон Пол удержался от очевидной ремарки – одного слова, потому что оно бы вывело Питера из себя. Слово это было «да».
   – Питер, когда Зверь отсюда уедет, кто знает, сколько здесь останется людей, которым он достаточно нравится, чтобы передать ему тот или иной слух время от времени? Или секретный документ?
   – Отец, я ценю твою заботу. Но опять повторяю: у меня все под контролем.
   – Ты считаешь, что чего ты не знаешь, того и знать не стоит, – не в первый раз заметил Джон Пол.
   – А ты, кажется, считаешь, что все, что я делаю, делается недостаточно хорошо, – ответил Питер в сотый раз.
   Всегда, когда разговор доходил до этого пункта, Джон Пол не пытался его форсировать дальше: если он станет слишком докучным, если Питера слишком будет угнетать присутствие родителей, их лишат любого влияния.
   А это будет невыносимо. Это будет значить потерю последнего ребенка.
   – Надо нам действительно завести еще ребенка или парочку, – сказала однажды Тереза. – Я еще достаточно молода, и мы всегда хотели иметь больше тех троих, что правительство нам отвело.
   – Вряд ли, – ответил Джон Пол.
   – Почему? Ты все еще добрый католик, или это продолжалось лишь до тех пор, пока быть католиком значило быть бунтарем?
   Джону Полу не понравились эти слова, частично потому, что в них могла быть и доля правды.
   – Нет, милая Тереза. Мы не можем завести новых детей, потому что нам ни за что не дадут оставить их при себе.
   – Кто? Правительству теперь совершенно все равно, сколько у нас детей. Для них это все будущие налогоплательщики, или производители детей, или пушечное мясо.
   – Мы – родители Эндера Виггина, Демосфена, Локи. Если мы родим нового ребенка, это будет международная новость. Я боялся этого еще до того, как похитили боевых товарищей Эндрю, но после этого и сомнений нет.
   – Ты серьезно думаешь, будто люди решат, что раз наши первые трое детей были так…
   – Милая, – сказал Джон Пол, зная, как она терпеть не может, когда он ее так называет – потому что он не мог не вкладывать в это слово сарказм, – они упрут этих детей из колыбельки, не успеют они родиться. Они станут целями с момента зачатия, и только и будут ждать, пока кто-то превратит их в марионеток того или иного режима. А если бы мы даже могли их защитить, каждый миг их жизни проходил бы под прессом любопытства публики. Если нам кажется, что Питеру сурово пришлось в тени Эндера, представь себе, каково будет им.
   – Быть может, легче, – сказала Тереза. – Они не будут помнить, как когда-то не были в тени брата.
   – От этого только хуже. Они будут думать о себе лишь как о братьях или сестрах кого-то.
   – Это было так, умозрительное замечание.
   – Я бы хотел, чтобы мы могли, – вздохнул Джон Пол.
   Легко быть великодушным после победы.
   – Мне… мне просто не хватает здесь детей.
   – И мне. И если бы я считал, что они смогут быть просто детьми…
   – Из наших никто не был по-настоящему ребенком. Беззаботным ребенком.
   Джон Пол рассмеялся:
   – Только те считают детей беззаботными, кто забыл собственное детство.
   Тереза задумалась, потом тоже засмеялась:
   – Ты прав. В детстве всегда или небо падает на землю, или конец света приходит.
   Этот разговор был еще в Гринсборо, когда Питер открыл свое истинное лицо, но до того, как он получил почти пустой ныне титул Гегемона. И к этому разговору они редко возвращались.
   Но теперь эта идея выглядела более привлекательной. Бывали дни, когда Джон Пол хотел вернуться домой, сгрести Терезу в охапку, сказать: «Милая, – без малейшей тени сарказма, – я взял билеты в космос. Мы поедем в какую-нибудь колонию. Оставим этот мир и все его заботы, родим новых детей там, в космосе, где они не будут ни спасать мир, ни править им».
   Потом Тереза устроила эту свою попытку проникнуть в комнату Ахилла, и Джон Пол искренне заволновался, не сказалось ли на ее умственных способностях напряжение, под которым она находится.
 
   Именно потому что он так беспокоился об этом, он не стал обсуждать это с ней еще пару дней, ожидая, не поднимет ли она сама этот вопрос.
   Она этого не сделала, но он не очень и надеялся.
   Когда Джон Пол решил, что первое смущение у нее уже прошло и она сможет вести обсуждение, не пытаясь оправдываться, он как-то за ужином завел этот разговор:
   – Значит, ты хочешь быть домоправительницей.
   – Я все ждала, когда же ты наконец об этом заговоришь, – усмехнулась Тереза.
   – А я ждал, когда ты, – ответил Джон Пол с такой же иронической усмешкой.
   – Теперь ты уже этого не узнаешь.
   – Я думаю, – сказал Джон Пол, – ты задумывала его убить.
   Тереза расхохоталась:
   – А как же! Я получила задание от своего резидента.
   – Это я и предположил.
   – Шучу, – тут же сказала Тереза.
   – А я нет. Что-то такое сказал Графф? Или просто шпионский роман?
   – Я не читаю шпионских романов.
   – Знаю.
   – Это не было задание. Но действительно, мысль эту мне заронил он. Лучше всего будет для всех, если Зверь не уедет из Бразилии живым.
   – На самом деле я так не думаю, – сказал Джон Пол.
   – А почему? Ведь ты же не считаешь, что он представляет какую-то ценность для мира.
   – Он вытащил всех из укрытия, разве не так? Каждый показал свой истинный цвет.
   – Не каждый. Еще не каждый.
   – Все теперь делается открыто. Мир разделился на военные лагеря. Амбиции вышли наружу, предатели названы.
   – Значит, его работа сделана, – сказала Тереза, – и больше от него пользы нет.
   – Я никогда не думал о тебе как об убийце.
   – А я и не убийца.
   – Но ведь план у тебя был?
   – Я хотела проверить, возможен ли какой-нибудь план – смогу ли я проникнуть в его комнату. Ответ оказался «нет».
   – Ага. Но цель остается той же. Только метод изменился.
   – Наверное, я этого не сделаю.
   – Интересно мне, сколько убийц говорили себе это до того момента, когда спускали курок, или всаживали нож, или подавали отравленное яблоко?
   – Можешь перестать меня дразнить, – сказала Тереза. – Мне плевать на политику или последствия. Если убийство Зверя будет стоить Питеру Гегемонии, мне все равно. Я просто не собираюсь сидеть сложа руки и смотреть, как Зверь глотает моего сына.
   – Но есть способ получше, – возразил Джон Пол.
   – Кроме убийства?
   – Убрать его куда-нибудь, чтобы он не мог убить Питера. Это наша истинная цель, если я правильно понял? Не мир спасти от Зверя, но спасти Питера. Если мы убьем Ахилла…
   – Что-то я не помню, чтобы звала тебя в свой заговор.
   – То Зверь будет мертв, но вместе с ним и доверие Питеру как Гегемону. Он будет навсегда заклеймен, как Макбет.
   – Знаю, знаю!
   – А нам надо замазать Зверя, а не Питера.
   – Убить – это надежнее.
   – Убийство порождает мученика, легенду, жертву. Убийство дает тебе святого Фому Беккета. «Кентерберийские паломники».
   – А какой план лучше?
   – Заставить Зверя попытаться убить нас.
   Тереза посмотрела на него, ошеломленная.
   – Но чтобы это у него не вышло.
   – А я думала, что только Питер любит балансировать на грани. О господи, Джонни П.! Наконец-то я поняла, в кого он такой псих. Каким чертом ты построишь, чтобы кто-то пытался убить тебя, да так, чтобы это вышло наружу, и при этом будешь абсолютно уверен, что у него не выйдет!
   – Мы ему не дадим выстрелить по-настоящему, – сказал Джон Пол слегка нетерпеливо. – Нам надо будет только собрать улики, что он готовит попытку. У Питера не будет иного выбора, как отослать его – а тогда мы уж постараемся, чтобы все узнали почему. Меня тут малость недолюбливают, но к тебе все относятся прекрасно. Они тут же разлюбят Зверя, если он попытается убить их «Доче Терезу».
   – Но ты никому здесь не нравишься. Что, если он сначала займется тобой?
   – Все равно.
   – А как мы узнаем, что он задумал?
   – Я поставил программы чтения клавиатуры на все компьютеры системы и программу для анализа его действий и сообщения мне о них о всех. У него не будет способа составить план, ни с кем ни о чем не говоря по сети.
   – Я могу придумать сотни способов. Например, он это сделает сам, никого не ставя в известность.
   – Тогда он должен будет отследить наше расписание, так? Или еще что-нибудь сделать. Что-то, что я смогу показать Питеру и заставить его избавиться от этого мальчишки.
   – Так что способ застрелить Зверя состоит в том, чтобы нарисовать большие мишени у себя на лбу, – заключила Тереза.
   – Разве не прекрасный план? – засмеялся Джон Пол абсурдности этой мысли. – Но ничего лучшего я придумать не могу. И он все равно куда лучше твоего. Ты что, действительно думаешь, что могла бы кого-то убить?
   – Медведица защищает медвежонка.
   – Так ты со мной? Обещаешь не кидать смертельное слабительное ему в суп?
   – Я посмотрю, чего стоит твой план, когда ты найдешь что-то действительно ведущее к успеху.
   – Мы эту скотину отсюда выбросим, – сказал Джон Пол. – Так или иначе.
 
   Так появился план – который, как знал Джон Пол, никакой не план, потому что Тереза на самом деле не обещала, что бросит попытки убить Зверя из-за угла.
   Беда была в том, что программа, докладывающая об использовании компьютера Ахиллом, сообщала: «Компьютер не использовался».
   Абсурд. Джон Пол знал, что парень использует компьютер, он сам получал от него несколько писем – невинные вопросы, но подписанные сетевым именем, которое Питер дал Зверю.
   Просить же кого-нибудь напрямую помочь разобраться, почему программы не ловят входы Ахилла и нажимаемые им клавиши, было нельзя. Пойдут слухи, и Джон Пол окажется не такой уж невинной жертвой заговора Ахилла, когда этот заговор выйдет на свет.
   Даже когда он собственными глазами видел, как Ахилл сидит за компьютером, входит в систему и пишет письма, в отчете программы от Ахилла не было и следа.
   Джон Пол думал об этом достаточно долго, пытаясь понять, как Ахилл смог обойти его программы, не войдя в систему ни разу.
   Пока наконец его не осенило задать своей программе иной вопрос.
   «Распечатать все входы в систему с этого компьютера за сегодня», – ввел он команду.
   Через несколько секунд пришел ответ:
   «Входов нет».
   И на соседнем компьютере тоже. И на любом другом. То есть ни одного входа на всей компьютерной сети Гегемонии.
   А поскольку люди все время входят в систему, в том числе и сам Джон Пол, результат просто немыслимый.
   Он застал Питера за совещанием с Феррейрой, бразильским компьютерщиком, отвечавшим за безопасность системы.
   – Извините за вторжение, – сказал он, – но даже лучше будет сообщить вам одну вещь обоим сразу.
   Питер был раздосадован, но ответил достаточно вежливо:
   – Слушаем.
   Джон Пол попытался придумать благовидное объяснение своим попыткам шпионить в компьютерной сети Гегемонии, но не смог. Так что он рассказал правду: что пытался проследить за Ахиллом. Он только не сказал, что собирался делать с этой информацией.
   Когда он закончил, Питер и Феррейра смеялись. Едко, иронически, но смеялись.
   – Что такого смешного?
   – Отец, – сказал Питер, – неужели тебе не пришло в голову, что у нас есть программная система, делающая именно эту работу?
   – Какие программы вы использовали? – спросил Феррейра.
   Джон Пол ответил, и Феррейра вздохнул:
   – У обычного пользователя мои программы отловили бы его программы и стерли. Но у вашего отца настолько привилегированный доступ в сеть, что мои сторожа должны были бы его пропустить.
   – Но ваши программы должны были хотя бы известить вас? – спросил недовольный Питер.
   – У него программы работают от прерываний, а у меня они часть операционной системы. Как только его разведчики миновали начальный барьер и стали резидентными в системе, сообщать было уже не о чем. Обе программы делают одно и то же, только на разных этапах машинного цикла. Они читают нажатие клавиши и передают информацию в операционную систему, а та – в программу. И еще записывают в свой журнал нажатий клавиш. Но обе программы очищают буфер, чтобы одна и та же клавиша не читалась дважды.
   Питер и Джон Пол сделали один и тот же жест одновременно – приложили руку ко лбу, закрыв глаза. Они поняли.
   Клавиши принимаются и обрабатываются следящими программами Феррейры или Джона Пола – но не обеими. Поэтому оба журнала нажатий должны были показывать только случайные символы, из которых ничего осмысленного нельзя было бы составить. И ни в одном из них не было бы ничего похожего на диалог входа в систему – хотя входы происходили постоянно на всех компьютерах.
   – Можем мы соединить журналы? – спросил Джон Пол. – Все-таки все клавиши у нас зафиксированы.
   – А если взять все буквы алфавита и правильно расставить, – отозвался Феррейра, – то в полученном тексте будет все, что было написано за всю историю человечества.
   – Все не так плохо, – возразил Питер. – По крайней мере здесь символы идут по порядку, Нетрудно должно быть их объединить осмысленным образом.
   – Но объединять придется все, чтобы найти входы Ахилла в систему.
   – Напишите программу, – сказал Питер. – Чтобы она нашла все, что может быть его входами, а потом обработайте материалы по этим возможным входам.
   – Написать программу, – проворчал Феррейра.
   – Или я напишу, – предложил Питер. – Все равно мне больше делать нечего.
   Питер, сарказм не привлечет людей на твою сторону, мысленно сказал Джон Пол.
   Но, учитывая, какие у Питера родители, такой сарказм у него всегда был наготове.
   – Я разберусь, – обещал Феррейра.
   – Извините, что так вышло, – сказал Джон Пол.
   Феррейра только вздохнул:
   – Неужто вам не пришло в голову, что у нас могут работать такие программы?
   – Вы хотите сказать, что у вас есть следящие программы, которые могли бы дать мне сведения о том, что пишет Ахилл? – спросил Джон Пол.
   Не только у Питера бывает сарказм. Ладно, я же не пытаюсь объединить мир.
   – Тебе незачем это знать, – ответил Питер.
   Джону Полу пришлось стиснуть зубы.
   – Я думаю, что Ахилл собирается убить твою мать.
   – Отец, – нетерпеливо отозвался Питер, – он ее даже не знает!
   – Ты думаешь, он мог и не слышать о ее попытке проникнуть в его комнату?
   – Да, но… убить? – спросил Феррейра.
   – Ахилл ничего не делает наполовину, – сказал Джон Пол. – И никто не верен Питеру так, как она.
   – Даже ты, отец? – ласково спросил Питер.
   – Она не видит твоих недостатков, – солгал Джон Пол. – Материнские инстинкты ее ослепляют.
   – А ты свободен от таких цепей.
   – Поскольку я не твоя мать.
   – Все равно мои сторожевые программы должны были засечь ситуацию, – вмешался в разговор Феррейра. – Вина только моя. В системе не должно было быть черного входа.
   – Всегда есть, – сказал Джон Пол.
   Когда Феррейра вышел, Питер заговорил холодным голосом:
   – Я знаю, как полностью оградить мать от опасности. Увези ее отсюда. На какую-нибудь колониальную планету. Куда угодно, и займитесь там чем угодно, но хватит меня защищать!
   – Защищать тебя?
   – Ты думаешь, я такой дурак, что поверил в твою историю насчет желания Ахилла убить мать?
   – Да, ты единственный человек, которого стоит убить.
   – Я единственный, чья смерть уберет главное препятствие с дороги Ахилла.
   Джон Пол только покачал головой.
   – Назови еще хоть одного, – потребовал Питер.
   – Никого нет, Питер. Ни единого. Все в полной безопасности, поскольку Ахилл проявил себя полностью рациональным юношей, который никогда никого не убьет без абсолютно рациональной цели.
   – Ну, конечно, он псих, – согласился Питер. – Я же не говорю, что нет.
   – Психов много, а действенных лекарств мало, – ответил Джон Пол и вышел.
 
   Когда вечером он рассказал все Терезе, она застонала:
   – Значит, все это время у него были полностью развязаны руки.
   – Мы в этом всем достаточно скоро разберемся, – заверил ее Джон Пол.
   – Нет, Джон. Вряд ли достаточно скоро. Судя по всему, уже слишком поздно.

9
Зачатие

   От: [e-mail]
   Кому: [e-mail]
   Тема: Никак не ботвинья
 
   Я не знаю, кто вы, я не знаю, что значит это послание. Он в Китае. Я там был туристом, шел по тротуару. Он дал мне сложенный клочок бумаги и попросил меня направить письмо на этот адрес с указанной выше темой. Вот это письмо:
   «Он думает, что я сказал ему, где будет Калигула. Я не говорил».
   Надеюсь, это что-то значит для вас и вы это получите, потому что он придавал этому большое значение. Что до меня, то вы не знаете, кто я, и он не знает, и так мне спокойнее.

   – Это не тот же город, – сказал Боб.
   – Конечно, – согласилась Петра. – Ты теперь выше ростом.
   Боб впервые вернулся в Роттердам с тех пор, как еще совсем маленьким ребенком улетел оттуда в космос учиться быть солдатом. За все их странствия с сестрой Карлоттой после войны она ни разу не предложила ехать сюда, и сам он тоже об этом не думал.
   Но здесь сейчас находился Волеску – ему хватило наглости обосноваться заново в городе, где его арестовали. Теперь, конечно, он не называл свою работу исследовательской – даже хоть она столько лет была нелегальной, другие ученые продолжали заниматься ею подпольно, и когда после войны снова смогли публиковаться, то растерли в пыль все результаты Волеску.
   Так что его контора в старом красивом здании в центре города жила под скромной вывеской на всеобщем:

   СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ РАЗМНОЖЕНИЯ

   – Безопасности, – сказала Петра. – Странное название, учитывая, сколько он убил младенцев.
   – Не младенцев, – доброжелательно возразил Боб. – Были прекращены незаконные эксперименты, но никакие легальные дети в них не были задействованы.
   – Это тебя колбасит? – спросила Петра.
   – Слишком много смотришь телевизор, начинаешь подхватывать американский сленг.
   – А что мне еще делать, пока ты сидишь в сети за компьютером, спасая мир?
   – Мне вот-вот предстоит встреча с моим создателем, – сказал Боб, – а ты на меня бочку катишь за то, что я столько времени трачу на чистый альтруизм.
   – Он не твой создатель.
   – А кто тогда? Мои биологические родители? Они создали Николая, а я так – остатки в холодильнике.
   – Я имела в виду Бога.
   – Да знаю я, – улыбнулся Боб. – А у меня все время вертится мысль, что я существую лишь потому, что Бог сморгнул. Если бы он смотрел внимательнее, я бы ни за что не появился.
   – Да не подкалывай меня насчет религии, я не клюну.
   – Ты сама начала.
   – Я не сестра Карлотта.
   – Я не мог бы на тебе жениться, если бы ты была ею. Так что ты выберешь – меня или монашество?
   Петра засмеялась и ткнула его в бок, но не сильно. Даже не тычок, а повод, чтобы его коснуться. Доказать себе, что он принадлежит ей, что она может его трогать, когда хочет, и что так и надо. Даже Бог не против, потому что теперь они женаты по закону. Требуется перед внешним оплодотворением, чтобы не было вопросов об отцовстве или совместном владении эмбрионами.
   Требуется, но ей и самой хотелось.
   А когда ей начало этого хотеться? В Боевой школе, если бы ее спросили, за кого она когда-нибудь выйдет замуж, она бы ответила: «За дурака, потому что никто умный меня не возьмет», но если бы отвечать всерьез и тому, кто не проболтается, она бы тогда сказала: «За Динка Миекера». Он был в Боевой школе ее ближайшим другом.
   Динк даже был голландцем. Но сейчас его в Нидерландах не было. У Нидерландов не было армии, и Динка одолжили Англии как призового футболиста, и сейчас он участвовал в объединенном англо-американском планировании, что было пустой тратой его таланта, поскольку ни по одну сторону Атлантики не было никакого желания связываться с бучей, которая раскачивала остальной мир.
   Она даже не пожалела о его отсутствии. Она все еще вспоминала о нем с нежностью, лелеяла эти воспоминания, даже, быть может, любила его чуть более, чем платонически. Но после Боевой школы, где он был смелым бунтарем, бросившим вызов системе, отказавшимся командовать армией в Боевом зале, а потом он пришел на помощь Петре и Эндеру в борьбе против учителей, – после Боевой школы они почти постоянно работали вместе и, наверное, слишком хорошо узнали друг друга. Поза бунтовщика исчезла, и остался блестящий, но слишком самоуверенный командир. И когда Петра опозорилась на глазах у Динка, когда ее сморила усталость во время игры, которая оказалась настоящей войной, между ней и остальными возник барьер, а между ней и Динком – неодолимая стена.
   Даже когда джиш Эндера был весь похищен и собран в России, когда Петра и Динк болтали друг с другом как в старые добрые времена, искры между ними не было.
   В те годы Петра долго смеялась бы, если бы кто-нибудь сказал, будто она может влюбиться в Боба, а не пройдет и трех лет, как выйдет за него замуж. Дело в том, что если Динк был самым вероятным кандидатом на ее сердце в Боевой школе, Боб в те же времена был самым неправдоподобным. Да, она помогала ему слегка, как помогала Эндеру, когда он только делал свои первые шаги, но это была покровительственная помощь, помощь неудачнику.
   В Командной школе она начала Боба уважать, увидела, как он борется, как никогда ничего не делает ради чужого одобрения, но лишь то, что нужно для помощи своим друзьям. Она увидела в нем одну из самых глубоко альтруистичных и верных натур, хотя он этих черт сам в себе не замечал, а всегда находил какую-нибудь причину, почему его действия направлены лишь на собственное благо.
   Когда при похищении только Боб остался на свободе, она с самого начала знала, что он попытается их спасти. Остальные рассуждали о том, как с ним связаться, но бросили сразу, как услышали, что он убит. Петра в это не поверила. Она знала, что Ахилл не мог бы убить его так просто, и знала, что он найдет способ ее освободить.
   И он нашел.
   Она любила его не за то, что он ее спас. Она любила его за то, что все те месяцы, в гнетущем присутствии Ахилла с его издевательскими угрозами смерти, переплетенными с его вожделением владеть ею, он, Боб, был ее мечтой о свободе. Представляя себе жизнь после плена, она представляла себе жизнь с ним. Не как мужа с женой, а просто: когда я буду свободной, мы найдем способ борьбы с Ахиллом. Мы. Мы найдем. И это «мы» всегда было – она и Боб.
   Потом она узнала о его генетических отличиях. О смерти от неограниченного роста, которая поджидала его, когда тело его уже не сможет себя питать. И она с той же минуты знала, что хочет выносить его детей. Не потому, что хочет иметь детей, которые будут страдать от генетического искажения, делающего их гениальными эфемеридами, бабочками, которым суждено на день увидеть свет солнца, но потому что не хотела, чтобы после Боба не осталось детей. Она не могла вынести неизбежность его потери и отчаянно хотела, чтобы что-то от него осталось с нею.
   Этого она никак не могла ему объяснить – она едва сама себя понимала.
   Но как-то все сложилось лучше, чем она ожидала. Гамбит с поездкой к Антону убедил его куда быстрее, чем она считала возможным.
   И она тоже поверила, сама даже не осознавая того, что он тоже ее любит. Как она хотела, чтобы он продолжал жить в своих детях, он теперь хотел, чтобы она была их матерью и растила их, когда его не станет.
   Если это и не любовь, то все равно достаточно.
   Они поженились в Испании, свидетелями были Антон и его невеста. Оставаться там так долго, как они себе позволили, было опасно, хотя они и старались уменьшить риск, постоянно и неожиданно уезжая и возвращаясь в другой город. Самым любимым из городов была у них Барселона, волшебная страна домов, будто построенных Гауди – или, быть может, возникших из его сна. Они венчались в соборе «Саграда Фамилиа» – одна из немногих работ Гауди, еще сохранившаяся, и название вполне подходило для свадьбы. Конечно, «саграда фамилиа» относится только к святому семейству Иисуса, но так ведь можно назвать и любую семью. К тому же разве дети Петры появятся не от непорочного зачатия?
   Медовый месяц, уж какой ни есть, – неделя, проведенная вместе в перелетах по Балеарским островам, в наслаждении Средиземным морем и африканским бризом, – все же оказался на неделю дольше, чем Петра могла рассчитывать. Узнав характер Боба настолько, насколько вообще один человек может знать другого, Петра несколько смущалась перспективы узнать его тело и дать ему узнать свое. Но здесь помог Дарвин, потому что страсть, которая заставляет вид существовать, помогла искупить взаимную неуклюжесть, неумелость, невежество и голод.
   Петра уже начала принимать таблетки, регулирующие цикл, и другие таблетки, стимулирующие выработку максимального числа яйдеклеток. Это исключало возможность естественного зачатия ребенка до начала процесса внешнего оплодотворения, но иногда Петре хотелось этого, и дважды ей снилось, как доброжелательный доктор ей говорит: «Извините, но имплантировать эмбрионы невозможно, потому что вы уже беременны».
   Однако Петра не поддавалась этим мыслям. Все равно скоро у нее будет его ребенок.
   Сейчас они были в Роттердаме и занимались делом. Искали не доброго доктора из ее снов, а массового убийцу, от которого Боб когда-то лишь случайно ускользнул, чтобы он дал им ребенка, который не умрет великаном в двадцать лет.
   – Если долго будем ждать, – сказал Боб, – они закроют контору.
   – Ну уж нет, – возразила Петра. – Волеску всю ночь будет ждать, чтобы увидеть тебя. Ты – его эксперимент, удавшийся вопреки его трусости.