Карельштейн Дора Львовна. Дурочка

   И либо выпишется, не выдержав, чтобы продолжать свой путь на тот свет, либо выдержит несколько дней неимоверных мучений, восстановит силы, окрепнет и выпишется, чтобы снова начать жить.
   Мне довелось наблюдать двух таких больных: мужчину и женщину.
 
   Женщина была профессором медицины из Москвы с известным именем.
   Ей было пятьдесят лет. Она слышала о, якобы, больших успехах нашего отделения на этом поприще и добровольно приехала, вообразив, что на свете бывают чудеса, и наивно думала, что кто-то может избавить её от этой беды, а не она сама должна пройти через страдания нескольких дней жизни без привычной дозы.
   Её поместили в отдельную палату, создали все необходимые условия, и началось!
   Худая, со смуглой, или вернее серой от хронического отравления кожей, темными кругами под запавшими недобрыми глазами, с черными распущенными волосами, она производила жуткое впечатление.
   Через три дня, когда наступило трудное, критическое время, она потеряла человеческий образ и была как страшное видение.
   Её можно было использовать для документального фильма о трагических последствиях наркотиков.
   Она кричала, топала ногами, ругалась, употребляя до дикости циничные, неподходящие ей слова.
   На голое тело был одет больничный темно-синий халат без пуговиц. Полы разлетались, обнажая несчастное, исколотое, усохшее тело.
   Она мечется по палате, глаза дикие, ничего не смыслящие, развевающиеся черные волосы, синие покусанные, искривленные губы, хриплый крик, переходящий в вой.
   Как огромная дикая птица взлетала она на окно и билась головой об решетку, никого не видя и не понимая.
   Даже наши сумасшедшие не настолько теряли все человеческое.
   Мы знали, что она врач, наш коллега, профессор, пытались ей помочь, чем могли, но все было напрасно.
   На лечение наркоманы приходили сюда добровольно и давали расписку о своем согласии. Её помрачённого сознания хватило на то, чтобы потребовать расписку обратно, порвать её и настоять на выписке.
   Что и было сделано, хотя ей оставалось продержаться ещё несколько дней и ей бы стало легче.
   По вынужденному решению врачей, она получила инъекцию, которая на время вернула ей человеческое подобие, и она была выписана ещё в худшем состоянии, чем пришла, т.к. деградация и падение теперь пойдут быстро и необратимо, и конец будет не за горами.
   Мужчина-наркоман, по профессии инженер-геолог, также сам обратился за помощью.
   Высокий, худой, лысый, с интеллигентным лицом, умными страдальческими глазами, застенчивый и тихий.
   Ему было, примерно, 35-40.
   Впрочем, у наркоманов трудно определить возраст. Возможно он был моложе.
   Учитывая, что он не был профессором и не имел привилегий, то его коечка стояла в общей палате, где обитали ещё человек 15-18, не являвшихся потомками дворян и не отягощённых чрезмерным воспитанием, которые, увы, к тому же были сумасшедшими.
   У человека, впервые сюда попавшего, сама обстановка могла вызвать шок!
   Больные находятся в невероятных позах: кто-то ползает, рычит и лает.
   Другой, оживлённо жестикулируя, беседует с кем-то невидимым и периодически заливается смехом или плачем, ругается, прячется, обороняется и нападает.
   Третий считает себя журавлём и стоит, поэтому на одной ноге в соответствующей позе, размахивая «крыльями».
   Постоянный гул. Никогда не знаешь, с какой стороны ждать нападения.
   Не ударят ли, не вырвут ли из рук алюминиевую миску с едой и Бог весть что еще.
   Инженер был подавлен и безразличен.
   Как только его привели),о было на моем дежурстве), он лег на койку, отвернулся к стене и так лежал все дни абстиненции.
   Мы безуспешно пытались его кормить. Но он не мог есть, его сразу тошнило.
   К счастью, на него хорошо действовали снотворные и мы держали его в полудремотном состоянии, чтобы он меньше страдал.
   Это был мужественный образованный человек.
   Постепенно, очень медленно, стало улучшаться его состояние, появился аппетит, ожили глаза.
   Когда он немного поправился, мы разговорились.
   Было интересно слушать о тех местах, где он побывал. Его рассказы о муках, которые он испытал в первую неделю лечения, я запомнила на всю жизнь.
   Он описывал как боль, не утихая, терзает каждую клеточку.
   Болят зубы, десны, глаза, язык, все внутри и все снаружи, каждая частица тела как живая рана.
   Он был одинок, растеряв за время болезни всех родных и друзей, поэтому он, после стойкого выздоровления, еще длительное время находился в отделении.
   Но наступило время, когда врачи решили выписать его на свободу.
   На прощание он проводил меня домой после дежурства.
   Мы в последний раз (и в первый) погуляли и еще раз поговорили. Мне стало грустно, когда я поняла, что с его стороны были какие-то надежды, было нечто большее, чем дружба.
   Я испытывала к нему много разных теплых и добрых чувств: уважение, интерес, восхищение его мужеством, но только не любовь.
   Я даже представить себе не могла ничего большего, чем прогулка днем по тихой улице, на расстоянии полушага. Он сказал, что жил всё это время надеждой всегда быть рядом.
   С того самого первого дня, когда его привели и сдали мне под расписку жалкого растерянного, а я его гладила, заглядывала в глаза и заверяла, что все будет хорошо.
   Он поклялся себе тогда сразу же, что так и будет. Он каждый раз ждал того времени, когда я снова приду на дежурство.
   Теперь я сожалею, что испугалась, не обменялась с ним адресами, а попрощалась навсегда.
   Разве так важно, что я не собиралась стать его женой.
   Мы могли остаться друзьями, могли при необходимости помогать друг другу.
   Но все было так, а не иначе.
   Прощание на тихой улице было прощанием навсегда. И я никогда не узнаю, смог ли он излечиться от наркотиков окончательно, или при неудаче, он снова потеряет себя.

СОН ОДИННАДЦАТЫЙ.

   Дремучий лес. В центре лужайки на пне сидит, почёсываясь и зевая огромный седой, белый Лев.
   Перед ним, поджав хвост и выгнув спину, трясётся шакал.
   В его жёлтых глазах горят злобно-заискивающие огоньки.
   — Скучно мне. — Зевает Лев, обнажая огромные клыки и косясь на шакала.
   — Может в людей поиграем? — скулит тот, передёргивая шкурой.
   — Это как? — Грозно выпрямляется Лев.
   — Изобразим зверские комедии с человеческими лицами.
   — Не ты ли режиссёром будешь? — Ухмыляется в усы Лев.
   Задумывается, почёсывает гриву и вдруг принимает решение:
   — Президентским указом назначаю режиссером Оленя Рогатого!
   Тебя, этим же указом, назначаю предводителем тайной полиции.
   Подбери себе команду полицейских шакалов и волков.
   Дятла определи стукачом — осведомителем, пусть за всеми наблюдает и стучит донесения.
   Лев всё больше воодушевлялся и входил в присвоенную себе роль президента.
   Шакал вытянулся и навострил уши, готовый выполнить любой приказ.
   — Отыщи в лесу самого хитрого Старого Лиса, я назначаю его Главным Религиозным Деятелем. Всё лисье поголовье получает звания Проповедников.
   Пусть разъясняют народу пользу вегетарианства и хорошей жизни на Том Свете.
   Для изображения военных сцен, пригласи следующих исполнителей:
   Акулы — Военно-Морские Силы,
   Ястребы — Военно — Воздушные Силы,
   Волки и Шакалы, отказавшиеся служить в тайной полиции, будут ползать на брюхе в пехоте.
   Кого ты предлагаешь на роль юстиции? — Задумчиво поинтересовался президент.
   — Предлагаю Пингвинов, они спокойны, рассудительны, полны таинственности и бесчувственны.
   Пусть ведут расследования и вершат суд. У них и одежда подходящая. —Ответствовал предводитель тайной полиции.
   — Утверждаю! — Рыкнул Лев, продолжая распределение постов.
   — Курица хорошо владеет лапой, пусть представляет прессу.
   Ворона будет каркать по радио, Сорока — собирать сплетни, т. е. новости. Обезьян пошлём на телевидение, чтобы подражали, кому мы прикажем и повторяли с нашего голоса то, что мы прикажем.
   Им могут помогать в роли дикторов Цветные Говорящие Попугаи.
   — Ну, кто там ещё остался? — Спросил Лев.
   — Писатели и поэты — Осклабился, хихикая, Шакал.
   — На роль этих, тащи пресмыкающихся! Змеи, ужи, ящерицы! — Злобно рявкнул президент.
   — Черепаху определи в философы, сидит, понимаешь, 300 лет в своём панцире, как в бочке!
   — Может Черепаху лучше в историки? — Опасливо завилял хвостом и задом Шакал. —300 лет!! Всё знает, всё помнит!
   — Нет! — Лев трахнул лапой по пню. — В историки волоки сюда побольше белок.
   Только они могут создать миллионы «загадок истории», заметая следы хвостом.
   Только они могут так закопать исторические документы, чтобы не было опасений, что их найдут.
   — Вы гений, Мой Президент! — Завилял всем телом шакал. — У нас всё как у людей!
   Мы артисты-реалисты! Таких историков, как Белки, в случае чего и сожрать потом можно…— Мечтательно зацокал он языком и, осмелев, поинтересовался кто будет приглашён на роль врачей.
   — Врачи!? — Лев поморщил шкуру. — Начнут вмешиваться в природу, выдумывать яды, которые принесут больше вреда, чем пользы? Обойдёмся без них. Разрешаю Шакалам и Волкам в свободное от работы время, исполнять роль санитаров леса…с широкими полномочиями!
   Лев удовлетворённо потянулся, хищно посмотрел вокруг и облизнулся: — Ну, теперь всё?
   — Нет… — промямлил Шакал, угодливо извиваясь, ритмично ёрзая и учащенно дыша.
   — У них ещё есть… эти… ну как их… прости… тут… ки-ки-ки…— хихикал, ерзая, Шакал.
   — Проститутки? На эти роли никого приглашать не надо, эти роли будут играть все, по ходу всего спектакля!
   Теперь осталось пригласить побольше зверья в массовки, на роль НАРОДА.
   Лучше всего пригони для этого кроликов и зайцев. У них длинные уши и короткая память. Они трусливы, доверчивы и хорошо плодятся.
   Даже в неволе!
   Итак, пять лет, я проработала медицинской сестрой в больнице для душевнобольных.
   Чем же для меня были эти пять лет?
   После возвращения из дома отдыха «Виженка», я не могла больше жить у добрейшей тёти Рейзолы и дяди Нёмы.
   Я сняла комнату на той самой тихой улице, где потом произошло прощание с моим несчастным пациентом-наркоманом, и вновь вынуждена была жить самостоятельно на свою «огромную» зарплату медсестры (58 рублей).
   Моё, отложенное до 18 лет детство, на этом закончилось окончательно.
   Причиной была первая любовь, подобная той, что описана в «Песне Песней»
   Мне вообще, начиная с трёх лет, не везёт в жизни, а в любви — особенно!
   Сплошные мечты, надежды, страдания, разочарования и чуть-чуть придуманного счастья, всегда окрашенного в печальные тона.
   Пинчик приходил ко мне домой, мы продолжали любить друг друга, но сознавая, что мы никогда не будем вместе, и, примирившись с этим, мы старались как-то бороться с этим чувством.
   Мы пробовали не встречаться месяцами.
   Я ходила в ДКА на танцы и возвращалась с провожатыми, которые бесследно исчезали, убедившись, что моя внешность обманчива и «скоропостижной» любви не получается.
   А мой любимый Пинчик стоял иногда под дождём и ждал, чтобы увидеть меня хоть издали.
   Потом, настрадавшись и убедившись, что разлука с обоюдного согласия ничего не меняет, мы переставали сопротивляться, решали, что мы никому не приносим вреда и начинали всё сначала.
   Я бросала опостылевшие танцы, а он прогулки с Жоржиком, и мы сидели в садике около дома, где я жила и целыми вечерами целовались.
   И это было прекрасное время, хотя и омрачённое безысходностью.
   Потом наступила настоящая разлука, когда он поехал в другой город и поступил в стоматологический институт, а я осталась одна.
   Я поняла, как всё опустело, во мне и вокруг.
   От всего тошнило: психбольница, танцы, Кобылянская, кавалеры — домогатели, тоска, слезы, надежды.
   И всё равно одна!
   Работала и содержала себя. Во время работы ела в психбольнице, дома старалась, есть меньше.
   Все сэкономленные деньги тратила на платья.
   Заимела недорогую портниху, покупала ткани и выдумывала невероятные фасоны, которые постоянно меняла.
   Была яркая, красивая, весёлая, но ничего не помогало — не появлялся на Черновицких горизонтах принц, или, на худой конец, инженер, который бы, как это обычно бывает, предложил выйти за него замуж.
   Все кавалеры хотели только одного — в кровать или в кусты, куда угодно — главное, быстрее.
   Какое-то проклятье на всю жизнь.
   Я хотела любви, а мне предлагали секс!
   И раздираемая противоречиями, я продолжала упорно сохранять, как говорили в старину, непорочность.
   Для девушек есть несколько гораздо менее болезненных вариантов в период поиска жениха:
   1) — девушка инфантильна, не испытывает никаких желаний и откуда-то берутся прекрасные женихи и ледышка получает на тарелочке с голубой каемочкой любящего преданного мужа.
   2) — девушка себе на уме, знает чего хочет и железной лапкой как капканом накроет того, на кого «положила глаз».
   3) — девушка красавица — женихи не дают прохода и она выбирает. Обычно, не самого лучшего, поэтому без труда поменяет несколько экземпляров.
   4) — У девушки прочный папа, он позаботится !
   5) — Девушке никто не нужен, и она никому не нужна.
   Живет себе спокойно до 30 лет. Потом неизвестно откуда — сам вырастает жених.
   6) — девушка остаётся старой девой.
   Здесь, увы, невидимые миру слезы. Никто не знает её истинных чувств и причины одиночества, чаще всего — первая несостоявшаяся любовь, так или иначе разбившая всё.
   Мой вариант был не самый лучший. Начиталась классической литературы, выдумала идеал, который был далек от действительности как принц от алкоголика, и всю жизнь прождала его, каждый раз страдая от очередного разочарования при встрече с действительностью. И чем больше не давалось желаемое, тем больше я гналась за идеалом и не могла примириться и сказать себе, что можно прожить и одной.
   Всему виной был комплекс, связанный с больной ногой.
   В то время хромота была едва заметной, но мне казалось, что все это видят, и я всегда чувствовала себя неполноценной.
   Всё было на противоречиях и мешало жить.
   Надо быть либо серьезной, либо легкомысленной.
   Тогда и поступки соответствующие, но мне пришлось стать взрослой в пять лет и поэтому была внутренне серьезной и ответственной, но по сути — крайне легкомысленной и доверчивой, что портило всё.
   Вместо того, чтобы напускать тумана и таинственности, изображать равнодушие и спокойствие, я вечно ликую, радуюсь, вся нараспашку, добра и приветлива, и все это вместе никого не привлекает и не интересует.
   Все как раз и хотят этой легкости и доступности, но тут на сцену выступает серьёзная дамочка со своими эмоциями и переживаниями. Кому это надо? Никому.
   И вся жизнь прошла под знаком — «вдруг».
   Вдруг сегодня встречу?!
   Ага, не сегодня. Значит завтра. В трамвае, в троллейбусе, на работе.
   Просто на улице. Где — ты? Отзовись !
   Никто не отзывался и не встречался, хотя находились такие, которые топали сапогами по душе, как стадо баранов, вытаптывая всё.
   Но источник веры и надежды был неиссякаем.
   А вдруг сегодня ?
   Ходила на танцы в ДК — Дом офицеров, что на «седьмом небе».
   Летом там бывало очень хорошо.
   Теплые южные вечера с чёрным звездным небом, зал с мраморным полом и мраморными колоннами, под открытым небом на уровне седьмого этажа.
   А внизу огни города. Оркестр, как бывает в южных городах, состоящий из молодых талантливых музыкантов, и немного грустные лиричные мелодии шестидесятых годов.
   Все это создавало особый настрой, отличающийся от демократичных ныне дискотек, где никто не грустит. Все самозабвенно прыгают в такт музыке, сгоняя лишний вес.
   Или также самозабвенно обнимаются и целуются в такт музыке, нимало не интересуясь окружающим миром.
   Я, увы, особым успехом не пользовалась.
   Иногда с грустью стояла у колонны с единственным желанием потанцевать.
   А какой-нибудь замухрышка, но мужского пола проходил с видом богатого покупателя перед рядами нарядных ожидающих девушек.
   Больше приглашали наименее заметных. Замухрышка и ему подобные хотели действовать наверняка, рассчитывая, что среди некрасивых, осечки быть не может, а этих, что поэффектней, кто их знает, что они могут выкинуть, кроме того, они слишком много хотят, а нам бы чего ни будь попроще.
 
   Черновцы небольшой город и всё обо всем становится известно очень быстро.
   В ДК ходили примерно одни и те же люди, циркулируя как молекулы в Броуновском движении, перемещаясь от одного к другому. Были любители, которые постепенно перепровожали домой всех более или менее симпатичных девушек.
   Между ними передавались чёткие сведения, кто из барышень имеет богатого папу, за кого дадут квартиру и прочие ценности.
   Ну а если ничего не дают в приданное, то ставился вопрос : «даёт» она или не «даёт».
   И то и другое было плохо. Если «даёт», то очень быстро становилось плохим тоном пройти с ней по Кобылянской.
   Но если не «дает» и богатого папы нет, то, простите, какой — же интерес.?
   Я была из этой категории. Тряпки, которые я на себя цепляла, положения особенно не спасали. Но так или иначе обманчивый огонь в глазах, шикарные декольте и поведение, являвшие собой романтическую смесь динамита и покорности, заставляли многих попытать счастья.
   Местные поношенные, уставшие провожать девиц, женихи давно поставили мне диагноз — " не богата и не «даёт» и перестали замечать. Зато заезжие замечали сразу.
   Знакомились, провожали, пытались, не получали, разочаровывались, бросали.
   Встречаясь потом на Кобылянской под руку с другой, злорадно ухмылялись.
   Я в очередной раз убеждала себя, что всё впереди.
   И в кругу подруг обещала, что если появится хоть один, который не будет «просить», то сама предложу.
   Так как подобный пока не появлялся, то смена соискателей шла с большой скоростью, и это вызывало на Кобылянской нежелательную трактовку.
   К этому периоду относятся две запомнившиеся истории из области наивной добродетели:
   Не любила я в ту пор праздники.
   В будни как-то всё бежит и вертится.
   В праздники надо было пристроиться в какую-нибудь компанию.
 
   Перед каждым праздником на Кобылянской начиналась лихорадка по сколачиванию компаний-складчин.
   Вообще это были приятные мероприятия, но лично мне радости не доставляли, т.к. только подчёркивали случайность этих компаний и отсутствие чего-то настоящего и постоянного.
   Уточнялись возможные кандидатуры и перспективы.
   Потом собирались взносы и делались закупки.
   В те времена ещё ничего «доставать» не надо было.
   Всё можно было купить в магазинах, поэтому вопросы еды и выпивки были второстепенными.
   Что-то готовили, чем-то запивали.
   Самой приятной при всём этом была кутерьма с подготовкой и предстоящими встречами.
   Однажды я случайно оказалась в новой компании.
   Поначалу всё было как обычно: немного выпили, поели, потанцевали, поговорили.
   Время перевалило за полночь.
   На полу расстелили одеяла и расположились парами.
   Все были заняты «мероприятиями» в пределах своей пары, поэтому никого не интересовало, чем занимаются остальные.
   Я отвергла несколько возможных вариантов, но не решилась так поздно идти домой и как «бельмо в глазу» просидела целую ночь одна у окна, вызывая у всех присутствующих понятное раздражение, вернее сказать — отвращение.
   Теперь, задним числом, думаю: — кому это надо было и кто эти «жертвы» оценил?
   Наслаждалась бы как все нормальные люди?
   И вторая история под той же рубрикой:
   Гуляя по Кобылянской, я всегда с интересом и завистью заглядывала в ресторан, где заманчиво блестело золото, оттеняя бордовый бархат.
   Пойти туда без надлежащего кавалера не представлялось возможным по соображениям репутации.
   Меценат, который бы меня пригласил, в Черновцах не появлялся.
   Каждый вечер из ресторана лилась такая чудная музыка, и в окнах мелькали танцующие счастливцы, а я с подружками гуляла мимо!
   И вдруг одна знакомая девушка предложила мне составить компанию и пойти с ней и её другом, у которого есть друг, вчетвером в ресторан.
   Нетрудно понять в какое смятение повергло меня такое предложение.
   Отказаться я не могла!
   Девушка была не самой лучшей репутации (О! Черновицкие репутации!), мужчину я не знала. Но «охота пуще неволи!»
   Я хотела в ресторан и боялась, что второй раз меня могут не пригласить, а если пригласят, то неизвестно сколько ждать придётся!
   Я не могла ждать.
   Борясь со страхом, я согласилась.
   Батюшки, какого я увидела мужчину!
   Стройный! Бледная кожа, чёрные глаза и чёрные усики!
   Чёрный костюм и белая рубашка!
   Ни одного лишнего движения, сдержан, обаятелен, внимателен.
   Сам Жоржик не шёл с ним ни в какое сравнение!
   И всё это мне?!
   Можно было помешаться и навсегда остаться в психбольнице в роли пациентки!
   Он держал себя так, будто все свои годы (35-40) ждал встречи со мной и, наконец, дождался.
   В глазах его были нежность и восхищение, а рука чуть касалась талии.
   В оркестре, на возвышении, сидел красавец Томми, бил в барабан и дарил мне (видимо по привычке) томные взгляды.
   В общем или всё, или ничего!
   Но я, закалённая мечтами о принцах, и где-то там кончиками десятого чувства прекрасно зная, что им никогда не суждено осуществиться, не расплавилась от счастья.
   Мне было грустно. Я знала, что всё это небывалое счастье всего на один вечер.
   После ресторана Роза (так звали девушку) пригласила нас к себе домой.
   Бесчинствующая во мне девственница, тут же попробовала учинить скандал, не позволяя подвергать опасности её неприкосновенность.
   Но она мне здорово надоела, лишая всех радостей жизни за её сомнительную ценность.
   Поэтому она получила отпор всей силой темперамента, любопытства, страха, желания счастья, наконец!
   Я сделала независимое лицо и уверенно пошла, дрожа внутри мелкой дрожью…
   Мы пришли к Розе. Дома, конечно, никого не было.
   Мы оказались в большой комнате. Света не зажигали.
   Роза со своим партнёром расположились на дальней кушетке.
   Мы — на широкой тахте в другом конце комнаты.
   Тахта застелена. Мы одеты.
   Мужчина безупречен, ни одного непристойного движения.
   Ого! Тут я узнала, какими могут быть поцелуи!
   Со стороны кушетки доносились звуки, значения которых я в ту пору ещё не понимала…
   Я млела и теряла чувство реальности.
   Чем больше блаженствовало моё тело, тем меньше соображала голова.
   Наконец я придушила эту придурковатую девственницу, расслабилась и собралась плыть в неведомую чудесную даль…но она, неизвестно как, вывернулась и шепнула мужчине, что она, видите ли, здесь, т.е. что я (чёрт бы её побрал) девственница.
   Мужчина насторожился.
   Возможно его обеспокоили проблемы, могущие возникнуть, либо его не воодушевлял антиквариат, а может быть он не чувствовал в себе пыла первооткрывателя, но так или иначе, он не позволил себе вторгнуться в «святая святых» и умерив пыл, загасил, готовый вспыхнуть огонь.
   Большая и, наверное, лучшая часть меня безмолвно восставала, но эта зануда — девственница снова вышла победительницей.
   Кому это надо было?! Это ж надо, сколько я упустила в жизни хорошего, дожидаясь неизвестно чего. Я — жертва художественной литературы, всё украшающей!
   Работа в психбольнице продолжалась.
   Пробовала писать стихи. Получались тяжеловесные, будто вырубленные из дерева.
   Сотрудничала в местной радиогазете, которая каждую субботу транслировалась по радио.
   Мы пытались шутить над той нелёгкой жизнью, которая автономно протекала за высоким забором, отсекающим часть вселенной под названием Черновицкая психоневрологическая больница.
   Созданная нами, леденящая душу сказка, пронизанная шипящими, и, повествующая об украденном на кухне мясе, была всей психбольницей признана почти шедевром и привлекла такое внимание к кухне, что красть дальше было бы самоубийством…….учитывая контингент городка.
   Пробовала я себя и в роли комедийной актрисы местного значения.
   Сотрудники и больные дружно аплодировали.
   Как, впрочем, и всем остальным, пытавшимся отыскать в себе актёра.
   Радиогазета, драмкружок, гуляние по Кобылянской, танцы на «седьмом небе», тяжёлая работа медицинской сестры в уникальном заведении, самостоятельная жизнь на 58 рублей у чужих людей.
   Мне хотелось большего!
   Ночные дежурства были для меня испытанием.
   Днём, перед дежурством, я пыталась спать, чтобы быть бодрой ночью.
   Но я была бодрой днём, а спать хотела ночью.
   Зато целый день после дежурства пропадал безнадёжно, так как, вернувшись, домой, я засыпала тяжёлым беспробудным сном, после чего ночью сна не было ни в одном глазу. Затем цикл повторялся, окончательно сбивая ритм сна.
   Мечтала поступить в институт, что было невозможно из-за огромных конкурсов, подвластных разве что папам-миллионерам.
   У меня не было ни папы, ни тем более, миллионов.
   У меня даже не было аттестата зрелости об окончании 10 классов, т.к. я кончила только семь классов, да мед училище.
   Поэтому мечты стать врачом носили отвлечённый характер и могли исполниться с такой же вероятностью, как появление в Черновцах долгожданного принца.
   Я снова была не в каюте первого класса, а где-то глубоко в трюме, и предпосылки выбраться наверх были из области фантастики!