Карельштейн Дора Львовна. Дурочка

   Хитро улыбаясь, он выставил мне в экзаменационный лист четвёрку.
   (« за красивые глаза» — надеялась я, ликуя и прыгая от небывалого счастья, свалившегося на меня.)
   Очень надеюсь, что БОГ вознаградил его за такое божественное вмешательство в мою судьбу!
   Я, конечно, не уверена, что он был еврей, но он был такой родной и понимающий, что я посчитала его евреем. Подумать только! Это был последний экзамен. И в руках этого человека была наша судьба.
   Благодаря стечению стольких обстоятельств и моей беспримерной зубрёжке в ординаторской психбольницы и в гладильной комнате студенческого общежития на Каменном Острове в Ленинграде, в Киев полетела телеграмма: «ПОСТУПИЛА!!!!!!»
   Он моментально примчался, и мы приступили к решению второй части программы.
   Нам предстояло проделать тур по советским техническим вузам для его перевода из Костромского в Ленинградский институт.
   Это оказалось почти невозможным, т.к. в его документах чётко и разборчиво, как клеймо, красовалось: — еврей беспартийный.
   А внешность чего стоила!
   Такой экземпляр едва ли был кому-то нужен.
   Все отставные вояки, заведовавшие отделами кадров, шарахались и, как будто боясь испачкаться возвращали бумаги, не читая дальше пятой графы.
   Наша любовь снова зависла на волоске. Ей грозила платоническая форма на расстоянии Кострома-Ленинград!
   Но нам ещё раз повезло.
   В одном институте мы попали не в отдел кадров, а непосредственно к ректору — обладателю тяжёлой челюсти с непоколебимыми очертаниями.
   Он бегло взглянул на столбик отличных оценок в документах и мрачно зачислил их обладателя на соответствующий курс.

СОН ДВЕНАДЦАТЫЙ.

   — Что делать, ГОСПОДИ, если даже близкие оставят в трудный час!?
   — Крысы, бегущие с корабля, не меняют ситуацию…
   Спасай корабль!
   Забудь о крысах!
 
 
   СВЕРШИЛОСЬ!!!!
   Я больше не барышня из провинциального городка, измученная мечтами о женихе.
   Я студентка мединститута легендарного Ленинграда, а жених вот он рядом — красивый, высокий, умный! И он меня любит.
   Не чудо ли это? Я готова была молиться на него.
   Даже то, что я выучила за несколько месяцев трёхлетнюю программу и сдала экзамены, казалось мне его заслугой.
   Мечтайте, девушки! Иногда сбывается…если идти прямо, не сворачивать в кусты и… ваять мечту своими нежными и сильными ручками. БОГ обязательно поможет!
   Но на восторги и философские изыскания не было времени, надо было ваять, не покладая рук.
   Нам не дали общежития. В который раз возникла вечная жилищная проблема.
   Мы были наивны и недогадливы, иначе мы бы сняли одну комнату на двоих и жили бы вместе, экономя деньги и приумножая радости.
   Средства у нас были мизерные.
   Его родители были достаточно обеспечены, но, якобы из воспитательных соображений, держали единственного сыночка «в чёрном теле», т.е. 20 рублей в месяц и единственный серый костюм на будни и праздники.
   Моя мама предпочла бы непедагогично побаловать меня, пожертвовав воспитательными приёмами, но работа в психбольничной прачечной давала возможность кое-как существовать вдвоём с моей младшей сестрой Броней, которую я когда-то в детстве нянчила, и не являлась достаточной, чтобы урывать что-то для меня.
   Мне следовало равняться на Ломоносова и других великих русских учёных, вынужденных самим пробивать себе дорогу к свету познания.
   В поисках дешёвого жилья мы заехали на электричке в посёлок Всеволожск, в пригороде Ленинграда.
   Мы поселились через несколько домов друг от друга и прожили во Всеволожске нашу первую медовую зиму.
   Хозяин Виталия Соломон не уступал по уму своему далёкому предку.
   Говорить с ним о политике было сплошное удовольствие, тем более, что не требовало дополнительной оплаты.
   Я поселилась в дружной русской семье, где было двое детей и муж с женой. Супруги жили в мире и согласии.
   П о вечерам они ставили к ужину на стол бутылочку самогонки, картошку с селёдочкой, или пельмени. За мирной беседой и аппетитной закуской бутылочка незаметно пустела, но её никогда второй раз не доливали, а сидя за столом долго и красиво пели песни.
   Комната, которую они сдавали, была небольшая, но удобная, с отдельным входом.
   Чтобы было дешевле, мы её снимали вместе с другой студенткой Людой.
   К сожалению, моя «сожительница» была не самых лучших правил.
   Её жизнь до поступления в институт была богата событиями и, увы, часто далёкими от обременительных требований морали.
   События включали воровство с последующими тюремными отсидками и, мягко выражаясь, аморальное поведение, которым стыдливо именовали, отсутствующую в стране развитого социализма, проституцию.
   Правда, об этом стало известно гораздо позже, когда Людка показала себя как «рецидивистка».
   Встань она после поступления в институт «на путь исправления», у неё была прекрасная возможность начать всё сначала, стать врачом и жить, как живёт вся интеллигенция Советского Союза.
   Но её такая перспектива не привлекала.
   Биография и жизнь соседки меня мало волновали.
   Я ничего вокруг не замечала. Я была занята учёбой, работой и любовью.
   Красть у меня было нечего.
   Людка познакомилась с молодым мальчиком из настоящей интеллигентной Ленинградской семьи, любовно называла его Димычем и часто оставляла на ночь у себя в постели.
   Через какое-то время, скромно потупясь, Людка порадовала его, что беременна и хотела бы стать его женой.
   Димыч не выразил восторгов по поводу беременности и вежливо, но твёрдо отклонил предложение о браке.
   «Несчастная девушка» оперативно узнала адрес «соблазнителя», проникла в интеллигентный дом и наделала там шороху.
   При этом выяснилось, что у скромного мальчика есть такая же скромная, красивая невеста и любовь между ними протекает исключительно на платонической платформе.
   Людка сумела и перед ней предстать в роли несчастной совращённой жертвы.
   Но не тут-то было!
   Интеллигентные папа, мама, сын и невеста проявили большое мужество, твёрдость и сплочённость.
   Так как ребёнок был воображаемый, то Людке волей-неволей пришлось успокоиться.
   Вскоре она нашла себе более соответствующую компанию из нескольких громадных парней.
   Она исчезала на несколько дней, потом возвращалась похудевшая, измождённая, с ввалившимися глазами и доверительно рассказывала истории, которые мне тогда казались невозможными, а теперь получили название — групповой секс.
   Жажду они утоляли не водой и не кефиром. После чего такая проза, как сидение в анатомке и заучивание названия мышц, костей и прочих премудростей, было бы слишком утомительно.
   Для того, чтобы пить и закусывать нужны были деньги, поэтому вскоре они попались на краже и были, к счастью, отчислены из института, иначе ведь могли бы стать врачами и неизвестно скольким бы тогда больным «не поздоровилось»!
   Вся эта эпопея длилась почти всё время, пока мы жили во Всеволожске, после чего наши с Людкой пути навсегда разошлись.
   В комнате с Виталием жил спокойный парень по фамилии Хилько, с лицом, сплошь покрытым веснушками.
   Зима выдалась снежная, холодная. Мы ездили в институт на электричке.
   Иногда пути засыпало снегом, электричка не шла. И мы возвращались домой к Виталию, стряхивали с себя снег, который в темноте разлетался искрами по всей комнате, раздевались и ныряли в постель.
   Стараясь не дышать и минимально двигаться, мы блаженствовали, а добрый, бедный Хилько прикидывался, что крепко спит и ничего не слышит и не видит.
   Неплохо бы тогда к нашей молодости и любви иметь некоторое материальное обеспечение.
   Наших средств хватало на кильку, картошку и дешёвые обеды в студенческой столовой.
   Все выходные мы посвящали Ленинграду и его пригородам, пользуясь очень доступными даже для нас студенческими билетами.
   Описывать Ленинград и его загородные дворцы нет смысла.
   Это целый город, являющийся произведением искусства.
   Это город — украшение!
   Для того, чтобы познать и оценить этот архитектурный шедевр, надо жить там целую жизнь и каждую свободную минуту ходить, любоваться и изучать!
   Нам двух счастливых лет, прожитых в Ленинграде, не хватило.
   В Ленинграде жила, вернувшаяся из ссылки Дора Исааковна Тимофеева, с которой мы дружили в Пихтовке, когда мне было двенадцать, а ей пятьдесят лет.
   Это было как чудо — снова встретиться, но уже на свободе!
   Она не уставала устраивать нам персональные экскурсии, сама снова и снова восхищаясь городом, в который была влюблена.
   Это были радости. Однако были и трудности.
   Учёба, после радости по поводу поступления в институт, свалилась на меня, как крупный град на беспечную бабочку.
   Опять надо было учить физику и химию, решать задачи и мудрить с химическими реакциями. Но это полбеды, это можно было пережить, настоящей бедой была анатомия.
   Боже мой! Огромные тяжёлые фолианты-атласы с тысячами воображаемых срезов на различных уровнях и планах человеческого тела со многими тысячами обозначений и латинских названий.
   Изучение начинается со скелета.
   Действие, в основном, происходит в «анатомке».
   Это большое помещение, где в ваннах по несколько штук вместе плавают заформалиненные трупы (безымянные и безродные, бывшие некогда живыми людьми со своими радостями, проблемами и чувствами). Они, почерневшие и увядшие, но сохранившие очертания человеческого тела, служат наглядным пособием.
   Их изучают целыми и по частям.
   На оцинкованных столах лежат расчленённые тела и части от различных трупов.
   Каждое занятие, в зависимости от изучаемой темы, группа получала на блюде руку, ногу, его величество — мозг со всеми извилинами и черепно-мозговыми нервами, сердце, лёгкие или мужской половой член в разрезе (для удобства изучения).
   Приходилось целыми днями «торчать в анатомке» с позвонком или затылочной костью в руках, зазубривая все отверстия и бугорки на ней.
   Наскоро помыв руки, мы тут же жевали какой-нибудь пирожок с мясной начинкой, купленный в буфете за 10 копеек, и снова приступали к заучиванию человеческих частей.
   Надо было запомнить сотни латинских названий (по-русски и латыни), да ещё уметь показать на экспонате где что находится.
   Однако анатомия — это цветочки.
   Ягодки это — топографическая анатомия.
   Каждый студент мединститута знает, что только тогда можно надеяться стать врачом, если сдашь экзамен по топографической анатомии.
   Если вообразить, что найдётся студент, который хорошо выучил анатомию и знает все кости, мышцы, сосуды, нервы, внутренние органы, головной мозг, органы чувств и так далее, то, изучая топографическую анатомию надо запомнить их расположение по отношению друг к другу, т.е. надо знать где что лежит и проходит, что с чем соседствует, в какое отверстие входит и выходит и как взаимодействует между собой.
   Названия по латыни звучат как музыка, но попробуйте её запомнить наизусть. Пара самых заметных на передней поверхности шеи мышц, например, имеет следующее «имя-отчество»: Muskulus sterno-klejdo-mastoideus, что звучит очень складно и приятно, поэтому такие названия знают все. Но есть вещи поистине трудно постижимые.
   В какое, например, отверстие в каждой косточке входит каждый нервик и какой по «имени-отчеству» сосудик является его ближайшим соседом и благодетелем,(доставляет кровь) а какая мышца каким концом прикрепляется к соседнему бугорку(его имя отчества по латыни и по-русски) и при помощи какого ответвления какого сухожилия(вся его родословная) приводится в движение, если поступит сигнал из определённого отдела мозга(имя, фамилия, отчество на двух языках!) по двигательному или чувствительному нерву, именуемого так-то, являющемуся продолжением большого нерва (имя…), который отходит от главного ствола такого-то нерва!
   Топографическая анатомия — это что-то непостижимое!
   Нет, постичь можно, если бы, например, год изучать только руку, на следующий год только ногу и так далее.
   Но за несколько месяцев, параллельно с десятком других дисциплин!?
   Преподаватели прекрасно всё понимают, поэтому на экзамене большинство получают свои посредственные оцеки, как мандат в эскулапы, и выбегают, сияя от счастья.
   Единицы случайно получают хорошие оценки — если повезёт с экзаменационным билетом.
   Если же кто-то получает отлично, то к нему присматриваются и оставляют работать у себя на кафедре, или он становится патологоанатомом, хирургом или учёным.
   Для меня топографическая анатомия была лабиринтом.
   Когда я выудила на экзамене посредственную оцеку, то расценила это, как клад, доставшийся мне в результате огромного везения.
   В дальнейшие годы учёбы в институте я с большим трудом миновала фармакологию, где необходимо запомнить несметное количества дозировок.
   Остальные предметы, требующие логику и сообразительность, доставляли мне удовольствие и давались легко.
   Но на первом курсе мне пришлось совмещать учёбу и работу.
   Нелегко работать ночной медицинской сестрой в тяжёлом терапевтическом отделении, если при этом даже не учиться.
   Мне приходилось умудряться весело и жизнерадостно совмещать то и другое.
   Прямо с ночного дежурства бежать на лекции, а после целого дня учёбы отправляться на дежурство.
   Работала я в отделении седечно-сосудистых заболеваний.
   Много позже появились отделения интенсивной терапии, инфарктные отделения, пульмонология — для больных с заболеваниями лёгких.
   В шестидесятые годы, все тяжёлые больные с заболеваниями сердца, сосудов и лёгких были собраны в одно отделение, где особенно трудно было работать в ночные дежурства, так как ночью таким больным всегда становится хуже и большинство нуждается в помощи.
   Опять я не имела возможности даже вздремнуть за целую ночь, но теперь я не могла поспать и после дежурства.
   На одном из дежурств мне впервые пришлось увидеть тяжёлый приступ бронхиальной астмы.
   Больная хрипела и не могла до конца вдохнуть и выдохнуть.
   Каждый вдох, казалось, будет последним.
   Лицо посинело, в глазах страх, мольба о помощи, тоска и отчаяние.
   Воздух со свистом пробивается через суженные бронхи, в которых скопившаяся мокрота и слизь бурлят и клокочут при каждом вдохе.
   Я судорожно сделала, полагающиеся в таких случаях уколы, действие которых наступает не сразу, и с ужасом моталась, не зная, что я ещё могу сделать.
   Больная слишком часто имела подобные приступы, и успела привыкнуть к ним, зная, что до сих пор они кончались благополучно. Поэтому, хрипя и задыхаясь, она пыталась успокоить меня, видя моё отчаяние от бессилия помочь ей.
   Я так и не смогла привыкнуть к приступам бронхиальной астмы, даже работая врачом, каждый раз наблюдая приступ, мне самой не хватает воздуха.
   Целый год проработала я в этом отделении, потом получила общежитие, и это дало мне возможность не работать, а только учиться и такая жизнь показалась мне райской.
   Вообще, два года, прожитые в Ленинграде, отличались от всей моей прошлой и будущей жизни и вспоминаются, как улыбка судьбы.
   Публичная библиотека в Петербурге издавна являлась гордостью города и содержала сокровища, радовавшие не одно поколение.
   Затем ей присвоили имя скромника-вождя, но, слава Богу, не разграбили. Поэтому и мне выпало счастье заниматься там, читать уникальные книги и бродить по залам старейшей библиотеки.
   В Ленинграде всё для меня было впервые!
   В одном погребке на Невском Проспекте я впервые попробовала бананы. В другом кафе, известном в Ленинграде, как кафе на пяти углах (в этом месте сходится пять улиц) я так же впервые попробовала чахохбили (мясное блюдо по грузинскому рецепту, вкуснее которого я нигде больше не ела) на что нам пришлось потратить весь дневной бюджет.
   Мы жили душа в душу и расставались только по необходимости.
   Каждый день счастье. Ни прошлого, ни будущего, только каждый счастливый день сегодня. Учёба, Ленинград, любовь, секс.
   Ещё в начале Всеволожской эпопеи, смущаясь, невнятно бормоча и тыкая пальцем в витрину, мы купили в аптеке крупный пакет резиновых изделий.
   Испробовав один, мы дружно пришли к выводу, что это самое худшее (после огнестрельного оружия), что изобрёл гений человека в результате многовековых поисков, и решили ни тем, ни другим не пользоваться.
   Возмездие настигло нас в ближайшее время.
   Наша, официально не существующая, семейка грозила увеличением.
   Мы не паниковали, не утруждали себя агрессивными планами (неромантическими абортами) по отношению к непрошеному «гостю» не мучили себя вопросами, что несёт с собой и чем грозит нам его появление.
   Мы ходили, взявшись за руки, называли его Эриком и выкраивали из бюджета на лимоны для борьбы с теоретической тошнотой.
   Но Бог смилостивился над неразумными, и через двадцать дней всё оказалось приятным испугом, а лимоны очень удачно компенсировали недостаток витамина "С".
   Лишнее доказательство, что все под Богом ходим и не всегда надо быть таким уж разумным, чтобы заранее отравлять себе жизнь по поводу нарушений месячных циклов.
   Мы по-прежнему опрометчиво не пользовались не только огнестрельным оружием, но и резиновыми спасителями человечества, предохраняющими от «незваных гостей», перенаселения планеты и попутно избавляя от удовольствия и глупой романтики.
   Примерно в это же время в Ленинграде всех сразило сообщение, что один итальянский учёный по имени Петруччи, «вывёл» человеческий эмбрион в пробирке!
   (Вероятно для тех случаев, когда счастливые супруги ждут, не дождутся наследника своих богатств).
   Начался ажиотаж. Выступление Петруччи с демонстрацией слайдов "из жизни эмбриона в пробирке " должно было состояться в большой аудитории Первого Медицинского (того, где забраковали мои «ножки» и недооценили голову).
   Это была огромная аудитория, амфитеатром, вмещающая публики не меньше крупного стадиона, но желающих присутствовать было ещё больше.
   Я каким-то путём просочилась туда, придя чуть ли не накануне.
   Сообщение было чисто научное с переводом на русский язык.
   Жизнь эмбриона в течение 28 дней, да ещё в пробирке, не отличалась обилием приключений, но сам Петруччи, красивый как итальянец и элегантный, как француз, покорял!
   Он закончил свой доклад обещанием, что следующее своё пробирочное детище он приведёт за ручку и представит аудитории.
   О том, как он выполнил своё обещание мне неизвестно, но пробирочный метод занял свое место в жизни и продолжает совершенствоваться наряду с абортами, резиновыми изделиями, таблетками и огнестрельным оружием.
   (Для того, чтобы свет увидел этот рекламный трюк, прошу фирмы, производящие РЕЗИНОВЫЕ ИЗДЕЛИЯ стать моими спонсорами и помочь в издании этого РОМАНА ВЕКА (двадцать первого и дальше.) хотя роман, вообще-то о любви) РЕКЛАМНЫЙ ТРЮК И БЕГЛЫЙ ОБЗОР ПРОБЛЕМ И ДОСТИЖЕНИЙ ХХ — ВЕКА.
   Наибольших успехов достигнуто в развитии изделий резиновой промышленности, которые выпускаются в прекрасной упаковке, снабжены по желанию потребителей любым вкусом и запахом.
   Обладают возможностью заменить тот член тела, на который раньше одевались, превосходя его по умению доставлять наслаждения и избавив от недостатков, возникающих при употреблении оригинального образца.
   С годами спрос на эти изделия заметно растёт, что неудивительно в связи с двумя бедами, постигшими половой вопрос: СПИД и ИМПОТЕНЦИЮ.
   Резиновые изделия имеют большое преимущество перед таблетками, т.к. не имеют вредных побочных воздействий на женщин, а мужчины, если могут, то употребляют их, но если не могут, то им уже ничто не повредит!
   Если мужчины и женщины всех стран начнут активно пользоваться РЕЗИНОВЫМИ ИЗДЕЛИЯМИ, все проблемы,бесспорно, будут успешно решены!!!!!
   РЕЗИНОВЫЕ ИЗДЕЛИЯ ПРОШЛИ ИСПЫТАНИЕ ВЕКАМИ и похоже : в ближайшие века (двадцать первый и дальше), останутся самыми надёжными противозачаточными и противоспидными средствами!
   (Невзирая на интенсивную работу учёных всего мира.)
   Лучший вид защиты — это РЕЗИНОВАЯ ЗАЩИТА!!!!!!!
   А что с романтикой?
   Романтика перестала быть предметом первой необходимости, в связи с наличием более животрепещущих вопросов. Например:
   1. Охрана окружающей среды от окружающих ее людей.
   2. Изменение размера бюста.(С целью развития медицины и борьбы с импотенцией).
 
   3. Стирание грани между фашизмом и коммунизмом и периодическое переливание одного в другой.
   4. Детская порнография. (Как средство борьбы с импотенцией, перенаселением планеты и остатками устаревшей духовности).
   5. Покорение космоса, для последующей за этим охране космоса.
   6. Групповой секс и установление допустимых размеров групп, позволяющих избежать потери секса.
   7. Возрождение храмов России, для отвлечения граждан России от вмешательства в политику и жизнь.
   8. Изменение пола, предполагающее в ближайшее время бурный расцвет дизайна по созданию невиданных шедевров новой одежды для лиц среднего пола.
   9. Многократное крушение и создание новых суверенных государств на территории бывшего СССР и бывшей Югославии с экспериментальным использованием группового президентства.
   10. Воссоединение старых суверенных государств в СОЕДИНЁННЫЕ ШТАТЫ ЕВРОПЫ.
   11. Пересадка органов, (От бедных к богатым) с преодолением барьеров несовместимости и отторжения.
   12. Многократные попытки принятия многократных решений о многократных запрещениях продолжающихся ядерных испытаний.
   13. Борьба за официальную свободу половых извращений и извращённых браков.
   14. Непрекращающаяся вооружённая борьба за СОБЛЮДЕНИЕ ПРАВ (бесправного) ЧЕЛОВЕКА.
   15. Переход власти в России от господ к товарищам и обратно с попутным истреблением друг друга.
   16. Небывалое развитие в мире техники и науки… (от автомата Калашникова до водородной бомбы).
   17. И другие…
   И все эти (и другие) события, весь этот ПРОГРЕСС совершался всего за 30 лет!!!
   Пока я, сентиментальная черновицкая барышня, строила и теряла своё маленькое семейное счастье…
   Вскоре Виталий получил комнату в общежитие вместе с румынским аспирантом Костей. Пришлось искать в Ленинграде жильё для меня.
   Поиски привели нас к некой оборотистой женщине, которая превратила свою трёхкомнатную квартиру в подобие общежития.
   Одинокая «знойная женщина» расставила кровати и раскладушки на всех мыслимых и немыслимых местах.
   Квартирантками были в основном девочки с нашего курса, которые и дали мне рекомендации к «мадам».
   Студентки старших курсов уже не соглашаются жить в подобных условиях.
   Это была не квартира, а проходной двор.
   Кто-то приходит, уходит, отмечает день рождения, спит, учит готовит, ест, принимает гостей и т.д.
   Хозяйка никому ничего не запрещала и не ограничивала свободу, но принимала живейшее участие во всей нашей жизни.
   Мы заменяли ей семью и работу.
   Мы были её семьёй и работой.
   Несмотря на то, что не так много времени прошло с тех пор, как жених казался мне недосягаемой мечтой, я очень быстро привыкла к хорошему и чувствовала себя с Виталием легко и естественно, как и подобает женщине, уверенной и любимой.
   Но хозяйка считала меня недостойной такого «красавца».
   Он постоянно был при мне и не очень скрывал свои чувства, а я даже позволяла себе покапризничать.
   Однажды, зайдя на кухню, я застала чудную картинку: он пятится к окну, а хозяйка ему доказывает, что я нахальная девчонка, которая не ценит такого красавца.
   При этом, "красавец " смущённо улыбался, а тридцатипятилетняя блондинка, обладательница прекрасной фигуры, очень настойчиво стремилась к нему в объятия и уже почти достигла цели.
   Я тут же пустилась в рёв, пролив море слёз и готовая немедленно умереть.
   Ему пришлось утешать меня, пустив в ход все доказательства любви.
   После этого я помчалась в деканат, рассказала эту «страшную» историю и сказала, что ни дня больше там не останусь, а буду спать в анатомке!
   Я думаю, что нашлись бы способы не допускать меня на ночь в анатомку, но слёзы лились ручьём, а обещание было свежим и оригинальным, поэтому в одной из комнат урезали свободное пространство, втиснули туда восьмую железную (армейского образца) кровать и милостиво предоставили её мне, улучшив этим самым мою экономическую позицию, т.к. плата за общежитие была значительно ниже, чем у соблазнительницы моего сокровища.
   В общежитии я появлялась только по вечерам, чтобы переночевать, да и то не всегда, при всяком удобном случае я убегала к нему.
   У Кости, который жил с Виталием, появилась подруга и он часто оставался у неё, тогда комната была в нашем распоряжении.
   Однажды Костя застал меня одну, отдыхающую на кровати Виталия.
   Чувство мужской солидарности не помешало ему присесть на краешек кровати и попытать счастья.
   Однако, чтобы остудить его пыл, достаточно было сказать: «Не надо, Костя!»
   Видимо у них в Румынии так принято. Костя рассказывал Виталию, как хорошо он проводил время с женой профессора, у которого был аспирантом.
   Но я не была скучающей от безделья женой профессора и кроме того, разве существовал для меня Костя или кто-то другой?!
   Многие годы для меня никого не существовало, и все разговоры начинались и кончались им, моим единственным.