Страница:
Миллионы раз описан чудный путь, вверх, усыпанный розами влюблённости и вдохновляющий поэтов всех времён, но мало кого воодушевлял тяжкий путь семейной жизни, усыпанный шипами и колючками взаимных обид, ведущих к трагедиям и драмам измен и разводов.
Зарисовки с сего пути, это нескончаемый переход драм в комедии и обратно.
Это взлёты и падения, это любовь — ненависть — любовь, любовь — ненависть — любовь — почти до бесконечности!
Это огромная энергия страстей, не созидающая, но разрушающая!
Это извержения вулкана, покрывающего пеплом, прекрасные альпийские поля.
Это война без побед. этот путь, чудесный вначале и мёртвый в конце, достоин того, чтобы оглянуться назад и понять: что же произошло?!
Однажды надо мной засветило огромное солнце удачи, и наступил мой блистательный период жизни!
Вершина счастья! Чего ещё желать?! Я учусь в институте и буду врачом!
Я вышла замуж! И как?! Красавец, — инженер, влюблён! И в кого? В меня!!!
Возможно ли это?! Я без ума от счастья и любви!
Мы две свободные, красивые птицы!
Перед нами всё небо… и очередная «квартира», снятая внаём на Земле.
Неважно, что квартира — это пенал размером 2,5 метра на 3 метра, равняющихся 7,5 метрам квадратным, отгороженным от хозяев занавеской из половины старой простыни.
Зато у нас есть собственное оконце во двор, где копошатся и кудахчут куры, озабоченные производством яиц, а в пять часов утра раздаются призывные вопли страстного петуха, не менее озабоченного своими мужскими проблемами. Эта идиллия в нашей семейной хронике носит название «У Якова».
Согласно той же хронике, меблировка гнёздышка состояла из трёх предметов: номер один — стул, обыкновенный деревянный, почти не шатающийся.
Номер два — стол, именуемый в, указанной выше семейной хронике «столом морёного дуба», который очень трудно поддаётся описанию в виду отсутствия аналогов: три неотёсанные доски, сколоченные вместе и прибитые к четырём ножкам (чурбакам), скреплённым для прочности крест-накрест ещё двумя (также неотёсанными) досками.
Это сооружение, покрытое, оставшейся от занавески второй половиной старой простыни, шаталось не более чем, выше указанный (под номером один) стул деревянный. Если постараться, то можно было установить одинаковую амплитуду шатания стола и стула чтобы получить прекрасную возможность использовать этот гарнитур, как обеденный и письменный стол. Но это был скорее письменный, чем обеденный стол, так как я на нём занималась изучением медицины, а Виталий писал заявки на изобретения будущих небывалых достижений в области технической мысли.
Кроме того, он писал жалобы во все инстанции на директрису камвольного комбината, (которая в той же семейной хронике звалась «тётей») за то, что она ему — молодому специалисту, не спешила давать квартиру, которую ему обещали при распределении на работу. Обедать дома нам не приходилось из-за скудости доходной части нашего бюджета, представленного зарплатой молодого специалиста в размере 80 рублей. Мне, как студентке, переведенной (с таким трудом) из другого города, несмотря на хорошие оценки, стипендия не полагалась. Видимо смена института предполагала также лишение аппетита сроком на один семестр.
Двадцать из восьмидесяти рублей, мы платили за право проживания на 7,5 метрах «жилой» площади и пользование «мебелью».
Некоторую часть драгоценных рублей забирал транспорт и еженедельные посещения бани, где мы мылись сами и устраивали мелкую постирушку: каждый стирал свои вещички после недельного пользования.
Придя, домой вечером, после посещения бани, Виталий развешивал их во дворе на обозрение трудолюбивым курам и развратнику-петуху.
Утром чистое, слегка недосушенное бельё, было готово служить следующую неделю.
Выпив на ходу по стакану молока, мы разбегались трудиться и учиться на благо нашего отечества.
Третьим (после стула и стола) предметом мебели являлась самая необходимая в нашем возрасте и положении принадлежность, — как вы уже правильно догадались — кровать.
Описать её тоже задача не из лёгких, потому, что прогресс в мире с 1964 года по 1997 год "прыгнул» так далеко, что нынешнему, а тем более будущему жителю планеты Земля (при отсутствии очередных войн и революций) трудно себе представить подобное ложе любви для новобрачных.
Это была кровать железная односпальная, представлявшая собой проржавевший каркас без сетки или матраса, вместо которых были положены доски различной длины и со следами коры и сучков, (видимо из той же неотёсанной серии, что и наш стол). эта кровать, как выяснится ниже, приобретёт очень важное историческое значение, но она (кровать) не сохранилась для музея, поэтому потомки смогут изучать её только по предлагаемому здесь словесному портрету.
(Живописью я, к сожалению, не владею, иначе изобразила бы её в натуральную величину масляными красками, чтобы скрыть ржавчину). Меня в этой кровати не устраивали три момента:
Первый момент: В виду разной длины досок, самые длинные из них неоправданно занимали лишние сантиметры жилой площади из тех, 0,5 метра, которые оставались между кроватью и занавеской (дверью).
Второй момент: Ложе было жёстким и вонзалось в тело всеми торчащими выступами неотёсанных досок, создавая при этом невообразимый шум при каждом движении.
Поэтому при желании повернуться на другой бок, мы должны были это делать одновременно, по команде, после чего нередко надолго просыпались…
Третий момент: Кровать была односпальная! С резко ограниченным пространством.
Приходилось слишком тесно прижиматься друг к другу.
Стоит ли удивляться, что в ближайшие месяцы моя фигура приобрела тенденцию к поправке… в основном в сторону животика.
Теперь внимание!
Я делаю потрясающее открытие в научной демографии, доказывая опытным путём, что детей не аист приносит, не в капусте находят и тем более не рожают непорочным зачатием.
Как ни странно, очень часто дети появляются как следствие стечения в строго определённый момент жаркого сплава из любви, неких случайностей и определённых житейских неудобств.
Подтверждением чего могу предложить личный опыт зачатия моих ненаглядных птенцов. Мой сын — моя гордость и надежда пришёл ко мне не позже и не раньше, а именно в те времена, за что я должна благодарить исключительно указанную железную кровать без сетки — тесную и неудобную. «Спанье» на которой слишком часто требовало компенсации и вознаграждения…
А моя дочь! Моя любовь и нежность! Она осчастливила меня своим появлением именно через год после рождения сына, потому что после недолгой жизни «У Якова», сменив ещё несколько «квартир», мы жили у одной крохоборки в маленькой чердачной комнатке вместе с моей мамой и трёхмесячным сыном, где слышен был каждый шорох и после вынужденной осторожности и воздержания, любовь становилась дикой и неуправляемой.
Получение отдельной квартиры и покупка приличной тахты, навсегда приостановило поток рождаемости в нашей молодой семье.
Вот где следует демографам искать разгадку низкой рождаемости в цивилизованных странах и бурное народонаселение в «недоразвитых» странах.
Одной любви для демографических излишеств недостаточно, необходим дополнительно нищий быт, жалкий метраж и как можно больше неудобств.
Делаю гениальный вывод специально для политиков: Бороться с перенаселением планеты можно не только с помощью войн, (которые случайно могут оказаться опасными для политиков тоже,) можно снизить рождаемость и более безопасным путём, повышая благополучие слишком бурно плодящихся трудящихся.
Итак, появление у меня животика было обнаружено Яковом и его супругой почти одновременно с нами.
Надо заметить, что в те далёкие шестидесятые годы (двадцатый век) ещё не было, во всяком случае в СССР, (СОЮЗ СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК — диктаторская страна, которая в двадцатом веке занимала одну шестую часть Земли) никаких памперсов и дети росли писая и какая в пелёнки много — много — разового пользования, которые (пелёнки) требовали ежедневной стирки и сушки.
Стиральные машины и сушильные аппараты были предметами научной фантастики (в указанной выше стране).
Яков с супругой видимо посовещались и решили, что если мы будем стирать, а затем сушить эти бесконечные пелёнки во дворе, на глазах у курей и петуха то они света белого невзвидят и могут перестать нести яйца из-за пошатнувшейся потенции петуха.
Нам предложили поискать себе новое жильё, так как появление нашего ребёнка не вызывает у них положительных эмоций.
Нам вновь пришлось искать квартиру, но уже при «отягчающем» (буквально) обстоятельстве, которое вот-вот должно было начать громко орать по ночам и нуждаться в огромном количестве пелёнок многоразового пользования.
Мы снова отправились на поиски, надеясь, что обязательно найдётся кто-то, кого не испугает моя перспектива «раздвоения».
Нашлась женщина по имени Роза, которая за те же двадцать рублей предоставила нам небольшую комнатку в трехкомнатной квартире.
Условия были совсем неплохие, мы не надеялись на такую удачу, поэтому честно и откровенно признались в своих грехах, в результате которых, недалёк тот час, когда нас будет трое и тогда нам будет очень сложно менять квартиру, поэтому мы желали знать отношение хозяйки к данному вопросу. Роза заверила нас, что она ничего против детей не имеет и мы можем не волноваться. (Если бы!!!)
Мы перестали волноваться и попытались жить нормальной жизнью, которая была возможна на наши гроши.
Возможности были намного хуже средних.
Однако, что же происходило за стенами «наших» переменно-перелётных с цыганскими тенденциями квартир?
Ну, во-первых, я в это время уже училась на третьем курсе, а значит, мы начали изучение непосредственно медицинских наук и прохождение практики.
Мы мотались по всем клиникам города в зависимости от изучаемых предметов.
К этому времени относится практика в кожно-венерологическом диспансере, которая кроме медицины наглядно показала нам — студентам состояние дел на фронте секса и венерических заболеваний в начале шестидесятых годов (ХХ век): о СПИДе, как известно, ещё не знали.
Самым страшным считался сифилис, который был настолько редким явлением, что за время нашей практики, в Минске не имелось ни одного случая заболевания, который бы нам можно было для наглядности продемонстрировать!
Поэтому мы изучали сифилис исключительно по муляжам и картинкам, а не на живых людях.
Через 7-8 лет, когда я временно работала врачом в статистике, то имела под рукой статистические данные о заболеваниях в городе.
Количество заболеваний сифилисом к тому времени исчислялось…четырёхзначной цифрой! Что можно трактовать как небывалые достижения в области прогресса, а именно раскрепощения и феминизации женского сословия с параллельным повышением (или понижением) мужской потенции (или снижением разборчивости). Прошло ещё два десятка лет, сейчас 1999 год, «прогресс» двинулся так далеко, что уничтожил единственное ценное, что было на одной шестой планеты, а именно СОЮЗ, который остался по сути СОВЕТСКИМ, но, увы, перестал быть СОЮЗОМ, превратившись в осколки разлагающейся атомной державы, отравляющей и засоряющей весь мир морально ограбленным и растленным человеческим субстратом, пожелавшим немедленно и любой ценой получить всё, то, что остальное человечество создавало за те, проклятые Богом, 80 лет, советской власти, вырвавшие Россию из человеческой жизни.
В 1998 году я услышала по радио, что на востоке России возникла эпидемия сифилиса!
Основными пациентами нашей практики были жертвы гонореи. Тогда к гонорее ещё не относились легко, как к насморку, и хорошо лечили внушительными дозами антибиотиков. Нравы общества в целом были ещё довольно целомудренными, но жертвы гонореи уже жили по законам конца двадцатого века, избавившись от сантиментов и морали.
Проходя лечение в диспансере, они пили, курили и продолжали заниматься «любовью», что до бесконечности затягивало лечение, так как гонококк бойко циркулировал от одного к другому. Не успев вылечиться, заболевали снова. У персонала не было никакой возможности уследить за сексуально-буйными пациентами.
Дамы и «девушки» слонялись по внутрибольничному парку с отёкшими лицами, украшенными багровыми синяками и более чем смелой косметикой, вызывающей жалость и недоумение.
Гиганты секса мужского пола похабно шутили, тянули, прилипшие к губам окурки и натужно храбрились.
Приличной и даже полу приличной публики в этих местах в те времена ещё не было.
Обитатели венерических казематов вызывали у меня удивление, отвращение и не меньший интерес. Как и в психбольнице, все двери здесь запирались на замки, а документы пациентов были засекречены.
Когда я работала в психбольнице, то её обитатели казались мне понятными и даже близкими. Они вызывали у меня какие-то материнские чувства, когда с теплотой и пониманием смотришь на чудачества и забавы детей. Эти же казались мне прокажёнными и непостижимыми.
Поражали их беспечное хихиканье, бесстыдная наглость и опустошенность, а также внутренняя и внешняя небрежность. Это была интересная практика не только, для изучения медицины, она давала пищу к размышлениям и нагоняла страх перед опасностью «случайных встреч», являясь как бы вакцинацией против распущенности.
Что касается нашей личной семейной жизни, так она была, как мне теперь кажется, убого-прекрасной. По-шведски это звучит как."torpromantik", а по-русски как «романтика в хижине» или «рай в шалаше».
Прекрасными в этой жизни были свобода и любовь, а убогой была материально-экономическая часть. Но мы не грустили. Утром мы вместе уходили, а вечером вместе возвращались. Запросы были минимальными. Меня даже наряды не интересовали. Вероятное следствие того, что не интересовали мужчины (посторонние).
А по заверениям моего мужчины, я была чуть ли не самая красивая женщина, в любой одежде а ещё лучше — без неё, как он любил шутить.
Тем и прекрасна любовь, что когда мужчина влюблён — любимая кажется ему красавицей, но без любви и красавица не угодит.
Для изучения науки у меня были бессменная юбочка и кофточка, поверх которых надевался белый халатик, очень хорошо подчёркивающий всё лучшее, а лишнего, что следовало бы прятать, тогда ещё не было.
Да и с чего бы? Наш завтрак состоял из стакана молока и ломтика белого батона.
На обед каждый из нас покупал что-нибудь из скудных «деликатесов» своего буфета (он на работе, я в институте), не отличавшихся ни разнообразием ни продуктовой ценностью, но зато доступных по цене — копеечной. Завершив свой рабочий день, он приходил за мной в институт, и мы отравлялись в магазин за покупками.
В наш ассортимент входили: молоко, хлеб, масло и дополнительно либо селёдка, либо колбаса. Всё, конечно, в ограниченных количествах. Вернувшись домой, к своему столу «морёного дуба» и предварительно отделив и спрятав часть, предназначавшуюся на завтрак, мы устраивали маленький пир. Хуже было в выходные.
Наши мозги, свободные от работы и учёбы, почему-то зацикливались исключительно в гастрономическом направлении. Мы, например, с вожделением мечтали о рисовой молочной каше, в которой бы желтело в центре в луночке растопившееся сливочное масло. Мечта была совершенно неосуществимой, потому, что требовала покупки керогаза — прибора — чудо техники, снабжённого круглым резервуаром, из которого довольно экономно поступал керосин. Разжечь керогаз было большим искусством, иначе он безбожно дымил и жутко вонял, но, тем не менее, советские жители частных домов готовили еду именно на керогазах. (Подумать только, что когда наше поколение вымрёт, то человечество навсегда потеряет представление о таком чудном приборе! Неплохо бы вложить керогаз в гробницу советских фараонов, как важный предмет утвари советской эпохи. В назидание потомкам.)
Мы не могли купить керогаз, хотя он помогал бы нам жить экономней и есть по выходным дням горячую пищу.
Он стоил три рубля и с одной стороны, нам никак не удавалось урезать наши расходы, чтобы высвободить такой капитал, хотя, с другой стороны, отсутствие керогаза наносило ущерб нашей экономике и нашим желудкам — такова философская цепь цикличности и взаимозависимости в жизни.
Кстати пройдёт какое-то время и у каких-то дальних родственников каких-то сослуживцев Виталия окажется в сарае старый керогаз и мы в один из выходных дней поедем далеко за город, чтобы безвозмездно его получить.
Однако, как это почти всегда бывает в жизни, мы не успели насладиться этим счастьем, потому, что к тому времени вынуждены были съехать от Якова и поселиться у Розы, а у неё была плита и нам разрешалось раз в день ею пользоваться.
Но с керогазом мы не расставались. Он кочевал с нами по всем квартирам и периодически бывал важнейшим предметом нашего семейного счастья, до тех самых пор, пока мы не получили собственные 2х-комнатные хоромы на втором этаже, с газовой плитой, канализацией, ванной, а также горячей и холодной водой.
Много лет после получения этой квартиры, просыпаясь по ночам и отправляясь в туалет, я по пути с благодарностью, думала о том какая я счастливая, что, наконец, имею свою благоустроенную квартиру.
Старый керогаз продолжал свою благотворительную миссию, так как мы его подарили другим молодожёнам, как и мы не унаследовавшим миллионов и также радовавшимся ржавому керогазу. Напомню, что действие происходило в белоруской столице в шестидесятые годы двадцатого столетия, ознаменованного бурным развитием во всём мире техники, порнографии и борьбы за права человека.
Если читатель помнит, то в первой части книги, я, не уставая, восхваляла одного из коммунистических вождей, а именно Никиту Хрущёва (который сеял кукурузу, хлопал, туфлёй по трибуне ООН и благодаря которому я поступила в институт и получила квартиру). Но, на сей раз, он несколько испортил свою репутацию в моих глазах. Он повысил цены на продукты питания, а увлечение кукурузой вместо пшеницы, привело к исчезновению белого хлеба.
Маленькие забавы большого вождя нависли катастрофой на небосводе нашего семейного счастья!
Не стало белого хлеба на завтрак, а на молоко не хватало денег!
Это было важней всех государственных дел и повлекло за собой серьёзные последствия: во время учёбы я могла думать только о еде, а ночью не хватало сил на любовь. Надо было что-то делать. Выхода почти не было, поэтому мне пришлось сильно ущемить себя морально и ухватиться за это «почти», то есть отправиться к врачам, чтобы признать себя инвалидом и получить пенсию. это была большая жертва, но я прошла через это! Голод и отсутствие сил на любовь оказались сильней «гордости и предубеждений». Пройдя медицинскую комиссию и получив пожизненную инвалидность, я стала обладательницей книжечки противно — серо — грязного цвета, приносящей мне ежемесячный доход в 19 рублей 94 копейки. Таким образам пришлось мне постичь простую мудрость, что если настигло несчастье, то надо подчинить его себе и заставить служить!
То есть, если мне в 13 лет «посчастливилось», в какой-то мере, навсегда стать инвалидом, то пусть это, по крайней мере, спасёт меня от голода!
Теперь надо вернуться к нашей жизни у Розы.
Итак она нас заверила, что ничего не имеет против нашего ребёнка, предоставила нам отдельную маленькую комнатку и разрешила раз в день пользоваться плитой, чтобы что-то себе приготовить. Но… были нюансы, которые наталкивают меня на очередные философские размышления о том, например, что ничего стопроцентного в этом мире не бывает.
Если представить себе, что у какого-нибудь баловня судьбы есть многокомнатная квартира с вертикальной планировкой, ажурной винтовой лестницей и сказочным видом на море, то может оказаться, что там нет такой безделицы, как бассейн и финская баня. Допустим бассейн и баня есть а кроме того можно утром из спальни любоваться восходом солнца, а в сумерках пить чай на веранде, любуясь заходом солнца, как бы погружающимся в море. Тогда может не доставать на стенах Гойи, Пикассо или отсутствовать шедевры Родена.
Нет, стопроцентной радости!!
В нашей, так удачно снятой у Розы комнаты, не было всего лишь кровати..!
Это значило, что из стопроцентной радости отсутствовало, по меньшей мере девяносто процентов.
Тот баловень судьбы, который не имел для полного счастья шедевров на стенах, мог занять у папы, чтобы восполнить недостающих несколько процентов счастья.
Что могли мы? Во-первых, у нас не было, у кого одалживать, и нечем было отдавать.
Во-вторых, ему надо было раздобыть только шедевры, стены, куда их вешать у него были. А мы? Пол, куда надо было ставить кровать, мог внезапно, в любой момент, уплыть из-под ног, как не раз уже случалось (читай выше и ниже) куда нам тогда с кроватью и долгами за неё? Выхода не было. Мы спали на полу.
На полу лучше всего спать на животе: мягче и полезно для позвоночника.
Но я то на животе спать не могла, мне казалось, что я задушу собственного ребёнка, которого начала любить задолго до того, как он родился.
У Розы был пружинный матрац полутора спальный — предел мечтаний (наших), который без дела стоял в одной из её комнат. Она отказывалась одолжить его нам по странному подозрению, что мы будем, на нём слишком активны, результатом чего будут… пятна и продавленные пружины, заверяла она без тени смущения.
Моё «положение» она почему-то не учитывала…
Господи! Поверьте мне люди, что я совершенно не мстительный и не злорадный человек. Но тут я грешна.
Я верю в Бога. Я знаю, что где-то там в каких-то недосягаемых далях есть некая Высшая Справедливость, которая неведомо когда и как вступает в свои права…!
Откуда-то взялась некая симпатичная, приветливая, живая, ну просто восхитительная девушка и попросилась к Розе на квартиру.
Роза влюбилась в неё с первого взгляда. (Нет, нет, никакой однополой любви, просто симпатия.) Роза поместила её в центральную, самую красивую комнату и, конечно же, предоставила ей этот матрас-мечту.
Они сразу стали подругами, вместе ели, пили чай, убирали и т.д.
То есть, мы были квартирантами, которые должны знать своё место и не высовываться, а она была любимой подругой, почти членом семьи, которой дозволялось всё.
Нас это, естественно, не касалось. С девушкой мы вежливо здоровались так же, как и она с нами. Правда она очень сочувственно относилась к нашей «половой» жизни, т.е. сну на полу и посматривала на меня понимающими глазами.
Однажды, вернувшись, домой, мы услышали дикие вопли, рыдания и проклятия.
Весь дом был разворочен. Присутствовала милиция. Девушка прожила на квартире меньше месяца и не успела даже заплатить квартплату…
В тот день она сказала, что больна и осталась дома.
Роза первой вернулась домой после работы и обнаружила, что в доме не осталось ничего ценного (не считая матраса).
Она (девушка) вынесла всё! Из наших вещей, всё было на месте (то ли ценного не было, то ли обижать не хотела.)
Для меня — грешницы злорадной, самое интересное началось на второй день, когда Роза подошла к матрасу…! С ним ничего нельзя было поделать, его можно было только выкинуть. Он весь, насквозь был пропитан кровью и прочим… Не исключено, что у неё (у девушки) был выкидыш.
Кто же тогда помог ей вынести хозяйские вещи?!
Тайна детективная!
На этом история с Розой не кончилась. Здесь продолжала действовать исключительно Высшая Справедливость, но я могу поклясться, что дальше матраса моё злорадство не простиралось!!!
Мы продолжали жить у Розы и всё было хорошо. По-моему она нам даже предложила какой-то ватный матрас, толстый и мягкий, поэтому сон на полу уже не казался таким безрадостным. Мой животик уже можно было видеть раньше, чем появлялась я сама. Он теперь был главенствующим в нашей парочке, которая никогда не разлучалась.
Я помню, как стояла однажды у Розы на кухне и жарила яичницу.
Разбив яйцо, я обнаружила там два желтка! При моём-то суеверии и воображении, я тут же представила себе, что в таком огромном животике обязательно сидят, обнявшись, парочка симпатичных близнецов, что (к сожалению) не оправдалось.
Так вот, когда я была такая приметная, Роза придумала какую-то причину с приездом родственников, и сказала, чтобы в самое ближайшее время мы освободили квартиру!
Я полагаю, что нет необходимости описывать нашу панику в связи с предстоящими поисками жилья! Никаких родственников не было. Ей нужны были деньги, и она нами воспользовалась, пустив на определённое время на квартиру.
Каково нам будет устроиться на следующую перед самыми родами, в сферу её интересов не входило. То, что она нас заведомо обманула, не мешало ей спокойно спать и не меняло её представления о собственной личности.
Не без труда нашли мы следующее пристанище, потом следующее и т.д. и т.д.
Но закончим с Розой. Пройдёт несколько лет. Наступит незабываемое время, когда мы, наконец, стали обладателями собственных двухкомнатных апартаментов и мы случайно встретили Розу. Господи! Что с ней стало!
Её нельзя было узнать, от неё остались кости, обтянутые серой кожей.
Не нужно было спрашивать, чтобы понять, что у нёё рак и следующей встречи у нас уже никогда не будет…..
Мне показалось, что я покрываюсь льдом, я молилась Богу и уверяла его, что испытываю, к ней только добрые чувства и не за нас и даже не за нашего ребёнка настигла её кара!
Зарисовки с сего пути, это нескончаемый переход драм в комедии и обратно.
Это взлёты и падения, это любовь — ненависть — любовь, любовь — ненависть — любовь — почти до бесконечности!
Это огромная энергия страстей, не созидающая, но разрушающая!
Это извержения вулкана, покрывающего пеплом, прекрасные альпийские поля.
Это война без побед. этот путь, чудесный вначале и мёртвый в конце, достоин того, чтобы оглянуться назад и понять: что же произошло?!
Однажды надо мной засветило огромное солнце удачи, и наступил мой блистательный период жизни!
Вершина счастья! Чего ещё желать?! Я учусь в институте и буду врачом!
Я вышла замуж! И как?! Красавец, — инженер, влюблён! И в кого? В меня!!!
Возможно ли это?! Я без ума от счастья и любви!
Мы две свободные, красивые птицы!
Перед нами всё небо… и очередная «квартира», снятая внаём на Земле.
Неважно, что квартира — это пенал размером 2,5 метра на 3 метра, равняющихся 7,5 метрам квадратным, отгороженным от хозяев занавеской из половины старой простыни.
Зато у нас есть собственное оконце во двор, где копошатся и кудахчут куры, озабоченные производством яиц, а в пять часов утра раздаются призывные вопли страстного петуха, не менее озабоченного своими мужскими проблемами. Эта идиллия в нашей семейной хронике носит название «У Якова».
Согласно той же хронике, меблировка гнёздышка состояла из трёх предметов: номер один — стул, обыкновенный деревянный, почти не шатающийся.
Номер два — стол, именуемый в, указанной выше семейной хронике «столом морёного дуба», который очень трудно поддаётся описанию в виду отсутствия аналогов: три неотёсанные доски, сколоченные вместе и прибитые к четырём ножкам (чурбакам), скреплённым для прочности крест-накрест ещё двумя (также неотёсанными) досками.
Это сооружение, покрытое, оставшейся от занавески второй половиной старой простыни, шаталось не более чем, выше указанный (под номером один) стул деревянный. Если постараться, то можно было установить одинаковую амплитуду шатания стола и стула чтобы получить прекрасную возможность использовать этот гарнитур, как обеденный и письменный стол. Но это был скорее письменный, чем обеденный стол, так как я на нём занималась изучением медицины, а Виталий писал заявки на изобретения будущих небывалых достижений в области технической мысли.
Кроме того, он писал жалобы во все инстанции на директрису камвольного комбината, (которая в той же семейной хронике звалась «тётей») за то, что она ему — молодому специалисту, не спешила давать квартиру, которую ему обещали при распределении на работу. Обедать дома нам не приходилось из-за скудости доходной части нашего бюджета, представленного зарплатой молодого специалиста в размере 80 рублей. Мне, как студентке, переведенной (с таким трудом) из другого города, несмотря на хорошие оценки, стипендия не полагалась. Видимо смена института предполагала также лишение аппетита сроком на один семестр.
Двадцать из восьмидесяти рублей, мы платили за право проживания на 7,5 метрах «жилой» площади и пользование «мебелью».
Некоторую часть драгоценных рублей забирал транспорт и еженедельные посещения бани, где мы мылись сами и устраивали мелкую постирушку: каждый стирал свои вещички после недельного пользования.
Придя, домой вечером, после посещения бани, Виталий развешивал их во дворе на обозрение трудолюбивым курам и развратнику-петуху.
Утром чистое, слегка недосушенное бельё, было готово служить следующую неделю.
Выпив на ходу по стакану молока, мы разбегались трудиться и учиться на благо нашего отечества.
Третьим (после стула и стола) предметом мебели являлась самая необходимая в нашем возрасте и положении принадлежность, — как вы уже правильно догадались — кровать.
Описать её тоже задача не из лёгких, потому, что прогресс в мире с 1964 года по 1997 год "прыгнул» так далеко, что нынешнему, а тем более будущему жителю планеты Земля (при отсутствии очередных войн и революций) трудно себе представить подобное ложе любви для новобрачных.
Это была кровать железная односпальная, представлявшая собой проржавевший каркас без сетки или матраса, вместо которых были положены доски различной длины и со следами коры и сучков, (видимо из той же неотёсанной серии, что и наш стол). эта кровать, как выяснится ниже, приобретёт очень важное историческое значение, но она (кровать) не сохранилась для музея, поэтому потомки смогут изучать её только по предлагаемому здесь словесному портрету.
(Живописью я, к сожалению, не владею, иначе изобразила бы её в натуральную величину масляными красками, чтобы скрыть ржавчину). Меня в этой кровати не устраивали три момента:
Первый момент: В виду разной длины досок, самые длинные из них неоправданно занимали лишние сантиметры жилой площади из тех, 0,5 метра, которые оставались между кроватью и занавеской (дверью).
Второй момент: Ложе было жёстким и вонзалось в тело всеми торчащими выступами неотёсанных досок, создавая при этом невообразимый шум при каждом движении.
Поэтому при желании повернуться на другой бок, мы должны были это делать одновременно, по команде, после чего нередко надолго просыпались…
Третий момент: Кровать была односпальная! С резко ограниченным пространством.
Приходилось слишком тесно прижиматься друг к другу.
Стоит ли удивляться, что в ближайшие месяцы моя фигура приобрела тенденцию к поправке… в основном в сторону животика.
Теперь внимание!
Я делаю потрясающее открытие в научной демографии, доказывая опытным путём, что детей не аист приносит, не в капусте находят и тем более не рожают непорочным зачатием.
Как ни странно, очень часто дети появляются как следствие стечения в строго определённый момент жаркого сплава из любви, неких случайностей и определённых житейских неудобств.
Подтверждением чего могу предложить личный опыт зачатия моих ненаглядных птенцов. Мой сын — моя гордость и надежда пришёл ко мне не позже и не раньше, а именно в те времена, за что я должна благодарить исключительно указанную железную кровать без сетки — тесную и неудобную. «Спанье» на которой слишком часто требовало компенсации и вознаграждения…
А моя дочь! Моя любовь и нежность! Она осчастливила меня своим появлением именно через год после рождения сына, потому что после недолгой жизни «У Якова», сменив ещё несколько «квартир», мы жили у одной крохоборки в маленькой чердачной комнатке вместе с моей мамой и трёхмесячным сыном, где слышен был каждый шорох и после вынужденной осторожности и воздержания, любовь становилась дикой и неуправляемой.
Получение отдельной квартиры и покупка приличной тахты, навсегда приостановило поток рождаемости в нашей молодой семье.
Вот где следует демографам искать разгадку низкой рождаемости в цивилизованных странах и бурное народонаселение в «недоразвитых» странах.
Одной любви для демографических излишеств недостаточно, необходим дополнительно нищий быт, жалкий метраж и как можно больше неудобств.
Делаю гениальный вывод специально для политиков: Бороться с перенаселением планеты можно не только с помощью войн, (которые случайно могут оказаться опасными для политиков тоже,) можно снизить рождаемость и более безопасным путём, повышая благополучие слишком бурно плодящихся трудящихся.
Итак, появление у меня животика было обнаружено Яковом и его супругой почти одновременно с нами.
Надо заметить, что в те далёкие шестидесятые годы (двадцатый век) ещё не было, во всяком случае в СССР, (СОЮЗ СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК — диктаторская страна, которая в двадцатом веке занимала одну шестую часть Земли) никаких памперсов и дети росли писая и какая в пелёнки много — много — разового пользования, которые (пелёнки) требовали ежедневной стирки и сушки.
Стиральные машины и сушильные аппараты были предметами научной фантастики (в указанной выше стране).
Яков с супругой видимо посовещались и решили, что если мы будем стирать, а затем сушить эти бесконечные пелёнки во дворе, на глазах у курей и петуха то они света белого невзвидят и могут перестать нести яйца из-за пошатнувшейся потенции петуха.
Нам предложили поискать себе новое жильё, так как появление нашего ребёнка не вызывает у них положительных эмоций.
Нам вновь пришлось искать квартиру, но уже при «отягчающем» (буквально) обстоятельстве, которое вот-вот должно было начать громко орать по ночам и нуждаться в огромном количестве пелёнок многоразового пользования.
Мы снова отправились на поиски, надеясь, что обязательно найдётся кто-то, кого не испугает моя перспектива «раздвоения».
Нашлась женщина по имени Роза, которая за те же двадцать рублей предоставила нам небольшую комнатку в трехкомнатной квартире.
Условия были совсем неплохие, мы не надеялись на такую удачу, поэтому честно и откровенно признались в своих грехах, в результате которых, недалёк тот час, когда нас будет трое и тогда нам будет очень сложно менять квартиру, поэтому мы желали знать отношение хозяйки к данному вопросу. Роза заверила нас, что она ничего против детей не имеет и мы можем не волноваться. (Если бы!!!)
Мы перестали волноваться и попытались жить нормальной жизнью, которая была возможна на наши гроши.
Возможности были намного хуже средних.
Однако, что же происходило за стенами «наших» переменно-перелётных с цыганскими тенденциями квартир?
Ну, во-первых, я в это время уже училась на третьем курсе, а значит, мы начали изучение непосредственно медицинских наук и прохождение практики.
Мы мотались по всем клиникам города в зависимости от изучаемых предметов.
К этому времени относится практика в кожно-венерологическом диспансере, которая кроме медицины наглядно показала нам — студентам состояние дел на фронте секса и венерических заболеваний в начале шестидесятых годов (ХХ век): о СПИДе, как известно, ещё не знали.
Самым страшным считался сифилис, который был настолько редким явлением, что за время нашей практики, в Минске не имелось ни одного случая заболевания, который бы нам можно было для наглядности продемонстрировать!
Поэтому мы изучали сифилис исключительно по муляжам и картинкам, а не на живых людях.
Через 7-8 лет, когда я временно работала врачом в статистике, то имела под рукой статистические данные о заболеваниях в городе.
Количество заболеваний сифилисом к тому времени исчислялось…четырёхзначной цифрой! Что можно трактовать как небывалые достижения в области прогресса, а именно раскрепощения и феминизации женского сословия с параллельным повышением (или понижением) мужской потенции (или снижением разборчивости). Прошло ещё два десятка лет, сейчас 1999 год, «прогресс» двинулся так далеко, что уничтожил единственное ценное, что было на одной шестой планеты, а именно СОЮЗ, который остался по сути СОВЕТСКИМ, но, увы, перестал быть СОЮЗОМ, превратившись в осколки разлагающейся атомной державы, отравляющей и засоряющей весь мир морально ограбленным и растленным человеческим субстратом, пожелавшим немедленно и любой ценой получить всё, то, что остальное человечество создавало за те, проклятые Богом, 80 лет, советской власти, вырвавшие Россию из человеческой жизни.
В 1998 году я услышала по радио, что на востоке России возникла эпидемия сифилиса!
Основными пациентами нашей практики были жертвы гонореи. Тогда к гонорее ещё не относились легко, как к насморку, и хорошо лечили внушительными дозами антибиотиков. Нравы общества в целом были ещё довольно целомудренными, но жертвы гонореи уже жили по законам конца двадцатого века, избавившись от сантиментов и морали.
Проходя лечение в диспансере, они пили, курили и продолжали заниматься «любовью», что до бесконечности затягивало лечение, так как гонококк бойко циркулировал от одного к другому. Не успев вылечиться, заболевали снова. У персонала не было никакой возможности уследить за сексуально-буйными пациентами.
Дамы и «девушки» слонялись по внутрибольничному парку с отёкшими лицами, украшенными багровыми синяками и более чем смелой косметикой, вызывающей жалость и недоумение.
Гиганты секса мужского пола похабно шутили, тянули, прилипшие к губам окурки и натужно храбрились.
Приличной и даже полу приличной публики в этих местах в те времена ещё не было.
Обитатели венерических казематов вызывали у меня удивление, отвращение и не меньший интерес. Как и в психбольнице, все двери здесь запирались на замки, а документы пациентов были засекречены.
Когда я работала в психбольнице, то её обитатели казались мне понятными и даже близкими. Они вызывали у меня какие-то материнские чувства, когда с теплотой и пониманием смотришь на чудачества и забавы детей. Эти же казались мне прокажёнными и непостижимыми.
Поражали их беспечное хихиканье, бесстыдная наглость и опустошенность, а также внутренняя и внешняя небрежность. Это была интересная практика не только, для изучения медицины, она давала пищу к размышлениям и нагоняла страх перед опасностью «случайных встреч», являясь как бы вакцинацией против распущенности.
Что касается нашей личной семейной жизни, так она была, как мне теперь кажется, убого-прекрасной. По-шведски это звучит как."torpromantik", а по-русски как «романтика в хижине» или «рай в шалаше».
Прекрасными в этой жизни были свобода и любовь, а убогой была материально-экономическая часть. Но мы не грустили. Утром мы вместе уходили, а вечером вместе возвращались. Запросы были минимальными. Меня даже наряды не интересовали. Вероятное следствие того, что не интересовали мужчины (посторонние).
А по заверениям моего мужчины, я была чуть ли не самая красивая женщина, в любой одежде а ещё лучше — без неё, как он любил шутить.
Тем и прекрасна любовь, что когда мужчина влюблён — любимая кажется ему красавицей, но без любви и красавица не угодит.
Для изучения науки у меня были бессменная юбочка и кофточка, поверх которых надевался белый халатик, очень хорошо подчёркивающий всё лучшее, а лишнего, что следовало бы прятать, тогда ещё не было.
Да и с чего бы? Наш завтрак состоял из стакана молока и ломтика белого батона.
На обед каждый из нас покупал что-нибудь из скудных «деликатесов» своего буфета (он на работе, я в институте), не отличавшихся ни разнообразием ни продуктовой ценностью, но зато доступных по цене — копеечной. Завершив свой рабочий день, он приходил за мной в институт, и мы отравлялись в магазин за покупками.
В наш ассортимент входили: молоко, хлеб, масло и дополнительно либо селёдка, либо колбаса. Всё, конечно, в ограниченных количествах. Вернувшись домой, к своему столу «морёного дуба» и предварительно отделив и спрятав часть, предназначавшуюся на завтрак, мы устраивали маленький пир. Хуже было в выходные.
Наши мозги, свободные от работы и учёбы, почему-то зацикливались исключительно в гастрономическом направлении. Мы, например, с вожделением мечтали о рисовой молочной каше, в которой бы желтело в центре в луночке растопившееся сливочное масло. Мечта была совершенно неосуществимой, потому, что требовала покупки керогаза — прибора — чудо техники, снабжённого круглым резервуаром, из которого довольно экономно поступал керосин. Разжечь керогаз было большим искусством, иначе он безбожно дымил и жутко вонял, но, тем не менее, советские жители частных домов готовили еду именно на керогазах. (Подумать только, что когда наше поколение вымрёт, то человечество навсегда потеряет представление о таком чудном приборе! Неплохо бы вложить керогаз в гробницу советских фараонов, как важный предмет утвари советской эпохи. В назидание потомкам.)
Мы не могли купить керогаз, хотя он помогал бы нам жить экономней и есть по выходным дням горячую пищу.
Он стоил три рубля и с одной стороны, нам никак не удавалось урезать наши расходы, чтобы высвободить такой капитал, хотя, с другой стороны, отсутствие керогаза наносило ущерб нашей экономике и нашим желудкам — такова философская цепь цикличности и взаимозависимости в жизни.
Кстати пройдёт какое-то время и у каких-то дальних родственников каких-то сослуживцев Виталия окажется в сарае старый керогаз и мы в один из выходных дней поедем далеко за город, чтобы безвозмездно его получить.
Однако, как это почти всегда бывает в жизни, мы не успели насладиться этим счастьем, потому, что к тому времени вынуждены были съехать от Якова и поселиться у Розы, а у неё была плита и нам разрешалось раз в день ею пользоваться.
Но с керогазом мы не расставались. Он кочевал с нами по всем квартирам и периодически бывал важнейшим предметом нашего семейного счастья, до тех самых пор, пока мы не получили собственные 2х-комнатные хоромы на втором этаже, с газовой плитой, канализацией, ванной, а также горячей и холодной водой.
Много лет после получения этой квартиры, просыпаясь по ночам и отправляясь в туалет, я по пути с благодарностью, думала о том какая я счастливая, что, наконец, имею свою благоустроенную квартиру.
Старый керогаз продолжал свою благотворительную миссию, так как мы его подарили другим молодожёнам, как и мы не унаследовавшим миллионов и также радовавшимся ржавому керогазу. Напомню, что действие происходило в белоруской столице в шестидесятые годы двадцатого столетия, ознаменованного бурным развитием во всём мире техники, порнографии и борьбы за права человека.
Если читатель помнит, то в первой части книги, я, не уставая, восхваляла одного из коммунистических вождей, а именно Никиту Хрущёва (который сеял кукурузу, хлопал, туфлёй по трибуне ООН и благодаря которому я поступила в институт и получила квартиру). Но, на сей раз, он несколько испортил свою репутацию в моих глазах. Он повысил цены на продукты питания, а увлечение кукурузой вместо пшеницы, привело к исчезновению белого хлеба.
Маленькие забавы большого вождя нависли катастрофой на небосводе нашего семейного счастья!
Не стало белого хлеба на завтрак, а на молоко не хватало денег!
Это было важней всех государственных дел и повлекло за собой серьёзные последствия: во время учёбы я могла думать только о еде, а ночью не хватало сил на любовь. Надо было что-то делать. Выхода почти не было, поэтому мне пришлось сильно ущемить себя морально и ухватиться за это «почти», то есть отправиться к врачам, чтобы признать себя инвалидом и получить пенсию. это была большая жертва, но я прошла через это! Голод и отсутствие сил на любовь оказались сильней «гордости и предубеждений». Пройдя медицинскую комиссию и получив пожизненную инвалидность, я стала обладательницей книжечки противно — серо — грязного цвета, приносящей мне ежемесячный доход в 19 рублей 94 копейки. Таким образам пришлось мне постичь простую мудрость, что если настигло несчастье, то надо подчинить его себе и заставить служить!
То есть, если мне в 13 лет «посчастливилось», в какой-то мере, навсегда стать инвалидом, то пусть это, по крайней мере, спасёт меня от голода!
Теперь надо вернуться к нашей жизни у Розы.
Итак она нас заверила, что ничего не имеет против нашего ребёнка, предоставила нам отдельную маленькую комнатку и разрешила раз в день пользоваться плитой, чтобы что-то себе приготовить. Но… были нюансы, которые наталкивают меня на очередные философские размышления о том, например, что ничего стопроцентного в этом мире не бывает.
Если представить себе, что у какого-нибудь баловня судьбы есть многокомнатная квартира с вертикальной планировкой, ажурной винтовой лестницей и сказочным видом на море, то может оказаться, что там нет такой безделицы, как бассейн и финская баня. Допустим бассейн и баня есть а кроме того можно утром из спальни любоваться восходом солнца, а в сумерках пить чай на веранде, любуясь заходом солнца, как бы погружающимся в море. Тогда может не доставать на стенах Гойи, Пикассо или отсутствовать шедевры Родена.
Нет, стопроцентной радости!!
В нашей, так удачно снятой у Розы комнаты, не было всего лишь кровати..!
Это значило, что из стопроцентной радости отсутствовало, по меньшей мере девяносто процентов.
Тот баловень судьбы, который не имел для полного счастья шедевров на стенах, мог занять у папы, чтобы восполнить недостающих несколько процентов счастья.
Что могли мы? Во-первых, у нас не было, у кого одалживать, и нечем было отдавать.
Во-вторых, ему надо было раздобыть только шедевры, стены, куда их вешать у него были. А мы? Пол, куда надо было ставить кровать, мог внезапно, в любой момент, уплыть из-под ног, как не раз уже случалось (читай выше и ниже) куда нам тогда с кроватью и долгами за неё? Выхода не было. Мы спали на полу.
На полу лучше всего спать на животе: мягче и полезно для позвоночника.
Но я то на животе спать не могла, мне казалось, что я задушу собственного ребёнка, которого начала любить задолго до того, как он родился.
У Розы был пружинный матрац полутора спальный — предел мечтаний (наших), который без дела стоял в одной из её комнат. Она отказывалась одолжить его нам по странному подозрению, что мы будем, на нём слишком активны, результатом чего будут… пятна и продавленные пружины, заверяла она без тени смущения.
Моё «положение» она почему-то не учитывала…
Господи! Поверьте мне люди, что я совершенно не мстительный и не злорадный человек. Но тут я грешна.
Я верю в Бога. Я знаю, что где-то там в каких-то недосягаемых далях есть некая Высшая Справедливость, которая неведомо когда и как вступает в свои права…!
Откуда-то взялась некая симпатичная, приветливая, живая, ну просто восхитительная девушка и попросилась к Розе на квартиру.
Роза влюбилась в неё с первого взгляда. (Нет, нет, никакой однополой любви, просто симпатия.) Роза поместила её в центральную, самую красивую комнату и, конечно же, предоставила ей этот матрас-мечту.
Они сразу стали подругами, вместе ели, пили чай, убирали и т.д.
То есть, мы были квартирантами, которые должны знать своё место и не высовываться, а она была любимой подругой, почти членом семьи, которой дозволялось всё.
Нас это, естественно, не касалось. С девушкой мы вежливо здоровались так же, как и она с нами. Правда она очень сочувственно относилась к нашей «половой» жизни, т.е. сну на полу и посматривала на меня понимающими глазами.
Однажды, вернувшись, домой, мы услышали дикие вопли, рыдания и проклятия.
Весь дом был разворочен. Присутствовала милиция. Девушка прожила на квартире меньше месяца и не успела даже заплатить квартплату…
В тот день она сказала, что больна и осталась дома.
Роза первой вернулась домой после работы и обнаружила, что в доме не осталось ничего ценного (не считая матраса).
Она (девушка) вынесла всё! Из наших вещей, всё было на месте (то ли ценного не было, то ли обижать не хотела.)
Для меня — грешницы злорадной, самое интересное началось на второй день, когда Роза подошла к матрасу…! С ним ничего нельзя было поделать, его можно было только выкинуть. Он весь, насквозь был пропитан кровью и прочим… Не исключено, что у неё (у девушки) был выкидыш.
Кто же тогда помог ей вынести хозяйские вещи?!
Тайна детективная!
На этом история с Розой не кончилась. Здесь продолжала действовать исключительно Высшая Справедливость, но я могу поклясться, что дальше матраса моё злорадство не простиралось!!!
Мы продолжали жить у Розы и всё было хорошо. По-моему она нам даже предложила какой-то ватный матрас, толстый и мягкий, поэтому сон на полу уже не казался таким безрадостным. Мой животик уже можно было видеть раньше, чем появлялась я сама. Он теперь был главенствующим в нашей парочке, которая никогда не разлучалась.
Я помню, как стояла однажды у Розы на кухне и жарила яичницу.
Разбив яйцо, я обнаружила там два желтка! При моём-то суеверии и воображении, я тут же представила себе, что в таком огромном животике обязательно сидят, обнявшись, парочка симпатичных близнецов, что (к сожалению) не оправдалось.
Так вот, когда я была такая приметная, Роза придумала какую-то причину с приездом родственников, и сказала, чтобы в самое ближайшее время мы освободили квартиру!
Я полагаю, что нет необходимости описывать нашу панику в связи с предстоящими поисками жилья! Никаких родственников не было. Ей нужны были деньги, и она нами воспользовалась, пустив на определённое время на квартиру.
Каково нам будет устроиться на следующую перед самыми родами, в сферу её интересов не входило. То, что она нас заведомо обманула, не мешало ей спокойно спать и не меняло её представления о собственной личности.
Не без труда нашли мы следующее пристанище, потом следующее и т.д. и т.д.
Но закончим с Розой. Пройдёт несколько лет. Наступит незабываемое время, когда мы, наконец, стали обладателями собственных двухкомнатных апартаментов и мы случайно встретили Розу. Господи! Что с ней стало!
Её нельзя было узнать, от неё остались кости, обтянутые серой кожей.
Не нужно было спрашивать, чтобы понять, что у нёё рак и следующей встречи у нас уже никогда не будет…..
Мне показалось, что я покрываюсь льдом, я молилась Богу и уверяла его, что испытываю, к ней только добрые чувства и не за нас и даже не за нашего ребёнка настигла её кара!