Карельштейн Дора Львовна. Дурочка

   Девочки из моей комнаты заключили однажды со мной пари.
   Они предложили исполнить любое моё желание, если я продержусь целый день, не вспомнив его имени, в противном случае я должна была выполнить их желание.
   Проиграла, конечно, я и они захотели, чтобы я неделю не говорила о нём, причем, как только с языка слетит его имя, то неделя начинается сначала. Каждый день неделя начиналась по новой. Я дня не могла прожить, не чирикая о нём.
   Не помню причины, по которой у нас случилась первая ссора, но помню безоглядность проявления им недоброго своего характера уже тогда.
   Он бросил всё и, не попрощавшись, уехал в Киев.
   Его не было неделю, а я всю неделю, возвращаясь из института, лежала, отвернувшись к стене.
   Не могла, есть даже бананы, заботливо купленные девочками.
   Потом он приехал и с вокзала позвонил, что сейчас приедет. Скорей — ответила я.
   Ссора быстро забылось и моё счастье продолжалось дальше.
   Группа, в которой я училась, казалась мне дружной и доброжелательной. Мы часто все вместе выезжали за город, отдыхали, веселились, устраивали пикники. Всё было хорошо и прекрасно.
   Но……Однажды я услышала, как двое парней из нашей группы разговаривали между собой и между прочим небрежно заявили, что неплохо бы у нас (у них) в России уничтожить всех жидов.(??!!!!!!)
   Я остолбенела. Они меня не заметили, или не считали, что это меня касается, или имеет для меня значение.
   Я не проявила признаков бурной внутренней жизни и не обнаружила видимого беспокойства по поводу перспективы быть уничтоженной в приятном содружестве всех российских евреев. Я ничего не сказала.
   Нам только кажется, что это мы всё определяем, на самом деле всеми событиями руководит случай и стечение обстоятельств, а мы им только подыгрываем в силу своих наклонностей.
   Именно по стечению обстоятельств, в этот же день у нас была лекция, где присутствовал целый поток, примерно 300 человек.
   Преподаватель — коммунистка старой закалки, читала лекцию о национальном вопросе в дружной семье советских республик, где царит идиллическая любовь и преданность всех каждому.
   С большим чувством и убеждённостью, прочтя лекцию, она как обычно спросила есть ли вопросы.
   Я скромно подняла руку и спросила должна ли я ей верить, если не далее, как сегодня, я слышала следующее высказывание следующих товарищей. Я чётко назвала фамилии товарищей и дословно их процитировала.
   Триста человек перестали дышать.
   Как выстрел прозвучал приказ коммунистического наставника:
   — Черносотенцы! Встать!
   Два высоких парня нехотя поднялись для общего обозрения.
   Она сделала им сердитое внушение, доказав ошибочность их убеждений и «убедив»
   ,что в СССР с антисемитизмом было покончено сразу после революции.
   По окончании лекции всё гудело.
   Возмущению моим поведением не было конца.
   Как могла я, не разобрав своих претензий на уровне группы, «высовываться» на потоке?!!
   «Потерпевшим» все сочувствовали, похлопывали по плечу и уговаривали наплевать на эту наивную дурочку.
   Всё, может быть, на этом бы и кончилось, но вся история произошла как раз перед экзаменом по Истории КПСС, который у нас принимала она — незабвенная Антонина Ивановна.
   Надо сказать, что для таких экзаменов у нас существовал некий «приёмчик»: группа каким-то таинственным путём «доставала» экзаменационные билеты и заранее их распределяла.
   Каждый, естественно, учил один свой билет, а затем (также таинственно) билеты на столе экзаменатора оказывались лежащими по определённой системе, так, что каждый получал нужный билет, предварительно составив список, по которому мы заходили на экзамен. Неудивительно, что вся группа получала отличные и хорошие оценки по так необходимому советскому врачу основному предмету.
   После такого моего вопиющего поведения, меня из системы исключили и приказали идти первой, чтобы я не нарушила порядок (не взяла чужой билет).
   Мне пришлось читать перед экзаменом всю книгу, но такие предметы, в отличие от точных наук, для меня никогда не были проблемой.
   Во время экзамена Антонина Ивановна устроила спектакль.
   Истории неизвестно, какие чувства ею двигали, но вероятней всего, садистка-коммунистка решила расправиться с группой, допустившей вольнодумные открытые решения национального вопроса.
   А с неумеренно любознательной жидовкой предоставила расправиться группе.
   Она жёстко сломала систему, перемешав все билеты, что наводит на мысль, что система — не являлась таким уж большим секретом.
   Происходило «избиение младенцев» — она зорко следила, чтобы никто не мог воспользоваться шпаргалками или заглянуть в книгу.
   Каждый отвечал только то, что мог наскрести в своих мозгах.
   Двойки и тройки сыпались, как из рога изобилия!
   Почти вся группа осталась без стипендии.
   Со мной она была исключительно любезна.
   В комнате было прохладно и она, как мать родная, на глазах у разъярённой группы, накинула мне на плечи своё пальто с роскошной черно-бурой лисой.
   К счастью даже самые злобные взгляды не могут высечь искру, иначе гореть бы мне ярким пламенем вместе с лисой.
   Но она не рассчитала, что группа решит расправиться со мной ещё до лисы, исключив из системы и поэтому, выслушав мой отличный ответ, она вынуждена была с кислой миной поставить мне хорошую оценку, да ещё нахваливать.
   После экзамена группа в полном составе обратилась в деканат с требованием убрать меня.
   На потоке я стала знаменитой… паршивой овцой и все группы наотрез отказались принять такое добро в свои ряды.
   Но официально было выгодней кончать с этой историей!
   Меня презентовали на второй поток.
   Новая группа показалась мне очень приятной и интеллигентной.
   Но слухи просачивались и я держала дистанцию с новым коллективом.
   Это было нетрудно, т.к. одиночеством я не страдала, со мной была моя любовь.
   Каждый вечер, когда мы должны были не надолго разъезжаться, по своим общежитиям, я думала: — когда же придёт время, чтобы не разлучаться!
   Я бы не поверила тогда, что время придет, и я сама убегу за тридевять земель в одиночество и неизвестность лишь бы закончить тридцатилетнюю войну, пришедшую на смену нескольким счастливым первоначальным годам…
   Но тогда было такое счастье, и впереди была целая жизнь!
   После первого года учёбы, я поехала на каникулы в Черновцы.
   Город показался мне чужим и далёким, всё было в прошлом.
   Всегда, возвращаясь на старые места, с нетерпением ждёшь встречи, помнишь только хорошее, забывая плохое. Всё в прошлом кажется полным романтики и тепла… и возвращаешься, почти всегда, к чужому берегу.
   Я снова жила на территории психбольницы в нашей маленькой комнатке, наслаждалась покоем, отдыхом, отсутствием забот и снова, как раньше, писала письма в Киев, где он отдыхал у своих родителей, и ждала его писем. Короткая разлука только сближала.
   Психбольница была построена на окраине города, но город постепенно приблизился к ней, хотя не всё ещё было застроено, и сразу за забором сохранилось довольно большое холмистое место, покрытое зеленью и кустарником, но главное, что имелось здесь небольшое озеро, вода в котором была на удивление чистой.
   Погода была хорошей, и я любила отдыхать на берегу этого озера.
   В один, далеко не прекрасный день, я, как обычно, искупавшись, загорала, читая книгу и обратила внимание, что на некотором расстоянии от меня находится какой-то юнец, который нехорошо поглядывает в мою сторону.
   Я даже не могу объяснить что именно меня насторожило, был ясный солнечный день мимо проходили люди, причин для беспокойства в общем-то не было, но что-то меня тревожило.
   Я не смотрела в его сторону, но чувствовала на себе тяжёлый взгляд.
   Я надела сарафанчик забрала книгу, полотенце и по тропинке направилась домой.
   Мои предчувствия оправдались, он догнал меня, загородил дорогу и шепча что-то нечленораздельное делал неуклюжие движения напоминающие попытки обнять. Я оттолкнула его и тут же была опрокинута на землю, а он, лёжа на мне, рвал мой сарафанчик, добираясь до груди. Глаза у него были дикие, он весь трясся, повторяя:
   — не кричи, не кричи, я только подержусь.
   Какая мерзость!
   Я в ужасе закричала диким, не своим голосом. Был яркий, солнечный день, неподалеку, на тропинке, стояли дети и смотрели в нашу сторону.
   Я не переставала кричать и он, окончательно озверев, со всей силы ударил меня кулаком по голове. Я почти потеряла сознание.
   На моё великое счастье по тропинке ехали парни на велосипедах.
   Они подняли подонка за шиворот и оттянули от меня.
   Я поднялась и шатаясь, ничего не видя от головокружения и шума в голове, раздавленная стыдом и болью, кое-как доплелась домой.
   Скотина оказалась безнаказанной. А я поняла какой ужас скрывается за словом — изнасиловать, хотя Бог не допустил до этого.
   Потребовалось очень много времени, прежде чем я успокоилась, но забыть не могу.
   Я вернулась в Ленинград и жизнь постепенно пошла своим обычным путём по студенческим законам.
   Мне очень нравилось в общежитии. Там всегда что-нибудь происходило.
   Частенько Костя спал у своей подруги, а я спала у Виталия.
   В одну из таких ночей разразился грандиозный скандал.
   Из коридора неслись вопли перемежавшиеся русско-сомалийским матом, где лейтмотивом выделялось: «русские свиньи!» и опять же русские — «русские бляди!» (Принимай после этого гостей).
   Вскоре выяснилось, что буянил Али, который был из Сомали.
   Али! Это был первый живой негр, которого я увидела с близкого расстояния, чёрненький кучерявый красавчик.
   Мне нравилось трогать его за кучеряшки, которые оказались мягкими, как шёлк, хотя я предполагала, что они жёсткие, как проволока.
   Причина скандала заключалась в том, что Али был в ресторане и познакомился с девушкой, видимо из первых застрельщиц будущего племени, получивших впоследствии штамп «валютные проститутки».
   Она его приласкала и когда русская водка на четверть разбавила сомалийскую кровь, увела по неизвестному ему адресу, где позволила ему делать всё, что было угодно его сомалийской душе и темпераменту.
   Когда же он вернулся в общежитие, то обнаружил, что она тоже делала с его карманами то, что было угодно её русской душе и потребностям.
   Бедный Али! Вернее, ставший буквально бедным, Али не знал ни адреса, ни фамилии красавицы, и стал выражать свой гнев, как это делали предки его племени — прыгал, извивался, угрожал и ругался.
   При этом он обогатил опыт предков добротным русским матом с племенным сомалийским акцентом.
   Картинка было захватывающая, так как дополнялась, сбежавшимися со всех комнат студентками и студентами в ночных одеждах и почти без них. Я тоже не улежала и выскочила, успев натянуть пижаму.
   Мне стало жаль коммунистическую партию Советского Союза.
   Подумать только какую уйму денег приходилось жертвовать, чтобы шесть лет воспитывать Али в советском духе и сделать из него того пролетария, который должен сеять плоды коммунистических знаний в Сомали, как вдруг несознательная проститутка пустила всё насмарку! Благодаря её яркому образу, остальные образы шестилетнего образования сведутся теперь к двум немеркнущим лозунгам:
   «Русские свиньи!» и «Русские бляди!»
   Близилось время, когда Виталий должен был окончить институт и поехать работать по распределению. Всё это время меня нисколько не беспокоило моё семейное положение, которое можно было квалифицировать, выражаясь высоким стилем, как любовница.
   Я настолько была поглощена настоящим, что забыла о прошлом и будущем.
   Однажды мы встретились, как обычно, в пятницу после лекций, чтобы не расставаться все выходные, и он, посмеиваясь, предложил мне выбор: либо отправиться в кино, либо в ЗАГС, чтобы подать заявление о бракосочетании. (Опять же, высоким стилем.)
   Я, которая не так давно только и мечтала, не веря в возможность такого счастья, чтобы кто-то предложил мне выйти замуж, не упала от этого предложения в обморок и не умерла от радости.
   Я была счастлива и довольна тем, что имела.
   Официальное оформление ничего не значило и ничего не меняло.(Как я тогда думала.)
   Однако, не заставила претендента повторять дважды и не изображая безразличия, я с большим удовольствием и повизгиванием выбрала ЗАГС.
   Подав заявление, мы собрали всю свою наличность и уютно устроились в том подвальчике на Невском, где я впервые попробовала бананы.
   Это был замечательный вечер.
   Мы пили шампанское, смотрели друг другу в глаза, держались за ручки и были преисполнены взаимной нежностью.
   Наконец-то я крупно выиграла в лотерее, называемой жизнью!
   После закрытия подвальчика мы поехали на «Каменный остров» ко мне в общежитие.
   Легонько подтолкнув меня в дверь комнаты, он объявил девочкам:
   — Принимайте невесту!
   Поднялся невообразимый галдёж, который способны учинить семь незамужних студенток, один счастливый жених и притихшая невеста.
   Нашлось что выпить и чем закусить.
   Тосты и восхищённые взгляды предвещали безоблачное блаженство в будущем.
   Поцеловав всех восьмерых во главе со счастливейшей из невест, жених помчался на последний трамвай, чтобы успеть в своё общежитие.
   Закрывшаяся за ним дверь отделила лучшую часть моей юности от дальнейшего.
   Всё, связанное со свадьбой, вызывает во мне банальные, зелёные воспоминания.
   Я была представлена его родителям по видеотелефону.
   Моя свекровь ласково называла себя Лейка, добавляя эпитет «шейне», что на идиш и на немецком означает красивая.
   Не могу удержаться от соблазна сейчас же попробовать изобразить её портрет и торжественно обещаю быть при этом объективной, как независимая пресса в демократическом государстве.
   Моя свекровь была полтора метра ростом и чуть меньше в объёме, шея и талия не выделялись, но тем не менее всё было подчинено своим особым пропорциям и поэтому выглядело ладно и собрано. Её фигура представляла собой нечто целое и завершённое.
   Она себя знала и любила, поэтому шила платья у специальных портних.
   Каждое платье шилось и подгонялось иногда месяцами и годами, ткань и отделки подбирались по её особому вкусу.
   Всё всегда было отглаженное и бережно хранимое.
   Для того, чтобы выйти на получасовую прогулку около дома, уходило примерно часа полтора на сборы.
   Как говорила Лейка — «я себе помоюсь», что на самом деле означало священнодействие. Имелось специальное полотенце для любимой фигуры, специальные тряпочки для ног и специальные тряпочки для того, что между ног.
   Натирания, травы, присыпки, мази. Отдых между процедурами и после.
   Одевание, любование перед зеркалом и торжественный выход с полным сознанием, что весь мир и соседи в частности смотрят и восхищаются. И она действительно выглядела! Притом, что в действительности совсем не была красивой.
   Любовно подобранная сумочка, туфельки, аккуратно подстриженные, подкрашенные вьющиеся волосы, нужный цвет губной помады.
   Всё вне моды и по моде.
   В течении многих — многих лет моя свекровь была немолодой, но никогда не старой женщиной.
   Она внезапно умерла в 73 года, не согласившись из любви к себе на операцию по удалению камней желчного пузыря.
   Хотя она ничего хорошего для меня не сделала и доставила мне, в своё время, не мало огорчений, я очень тяжело пережила её внезапную смерть, т.к. знала, что если бы я в это время была рядом и настояла бы на операции, то она могла бы прожить ещё достаточно долго, сохраняя свой маленький житейский мирок в своём дворце, как она гордо называла свою двухкомнатную кооперативную квартирку в Киеве.
   Она обожала себя такой, какая она была и всё что ей принадлежало также входило в круг её обожания.
   Она вечно критиковала "деда” (своего мужа), который много работал обеспечивая ей, неработающей, беззаботную жизнь.
   Она любила только себя, но тем не менее с её уходом, он осиротел и очень скоро впал в маразм, сохранив при этом полное физическое здоровье.
   Вспоминая всю свою жизнь и сравнивая себя с другими людьми, я прихожу к выводу, что самое страшное, что можно сделать с человеком, это подавлять его в детстве, лишить его уверенности в себе, создав у него мнение, что он ничего собой не представляет.
   Создаётся комплекс и такой человек никогда не будет счастлив, он всегда будет себя чувствовать ничтожным, виноватым и кому-то обязанным, он будет радоваться любому проявлению внимания к нему, считая себя недостойным внимания.
   Как легко и удобно жить людям, которым с детства внушили, что они лучше всех и что все им должны и обязаны.
   И живёт себе такой счастливец, нечего собой не представляющий, но очень спокойно и без сомнений потребляющий.
   За два года жизни в Ленинграде, награждённая любовью, я как-то распрямилась и не чувствовала себя хуже других.
   Но всё же очень боялась знакомства с таинственными родителями, потому что, конечно же, считала себя не парой их сыночку, хотя видит Бог, судя по фотографиям, я тогда совсем не плохо выглядела.
   Не знаю, возможно, видеотелефон сильно искажает, но моя дорогая свекровь не увидела во мне ничего, кроме носа.
   Не утруждая себя вопросами такта, или хотя бы снисходительности, она не нашла для меня других слов, кроме неблагозвучного украинского слова кирпатая, что означает курносая.
   Когда её единственный сын сказал ей:
   — знакомься, мама, это моя невеста.
   Лейка задала глубокомысленный вопрос:
   — почему она такая кирпатая?
   Не стоит распространяться о моих при этом чувствах, здесь, как говорится, комментарии излишни.
   Моим родным не было нужды знакомиться с осчастливившим меня товарищем.
   Романтическая история моего поступления в столичный ВУЗ на почве любви рассматривалась в Черновцах как красивая легенда.
   Когда поступило волнующее сообщение о предстоящей свадьбе, моя мама и Броня собрались в Ленинград.
   Из родственников поехала только сестра Пинчика, который в это время учился в Риге в стоматологическом институте.
   Но так как мы были самые неимущие из всех родственников, то наиболее состоятельные из них «скинулись» и выделили, сколько смогли денег.
   Таким образом, мама приехала, имея……целых двести рублей, что по тем временам ещё что-то представляло.
   Приехали материально обеспеченные родители жениха, которые ограничились тем, что купили селёдку и несколько бутылок вина, предоставив всем остальным заниматься моей маме.
   Они сказали, что пока не подобрали мне подарка, но со временем я его получу.
   Увы, это время так и не наступило.
   Свадьбу решено было делать у Лейкиной старинной подруги Зиночки, имевшей хорошую квартиру в Ленинграде, которую она без колебаний предоставила в наше распоряжение.
   Лейка и Зиночка — обе были из Вижницы, небольшого еврейского городка на Украине.
   История Зиночкиной жизни трагична, хотя начиналось всё хорошо.
   У неё был муж, сын, упомянутая квартира и счастье.
   Потом случилась беда, муж, которого она любила, изнасиловал женщину и отбыл в тюрьму на десять лет.
   Зиночка не смогла простить ему такого, отказалась от него, посвятила свою жизнь воспитанию десятилетнего сына и пыталась найти в этом радость и утешение.
   Но жизнь иногда преподносит странные шуточки.
   Когда Зиночкиному сыну исполнилось восемнадцать лет, он повторил «подвиг» отца, за что тоже получил свои десять лет тюрьмы.
   Увы, другого утешения у Зиночки не было, поэтому от сына она отказаться не смогла и продолжала посвящать себя ему.
   Писала в тюрьму письма, посылала посылки, ездила на свидания.
   Не опустилась, не упала духом. Была симпатичной, доброй, приветливой женщиной.
   Пустила к себе в дом тихого незатейливого пожилого человека на ролях не столько мужа, сколько живого существа, чтобы не быть одной, и ждала возвращения сына.
   Много позже мы узнали из писем, что сын вернулся из тюрьмы совсем непутёвым и окончательно отравил Зиночкину старость.
   А жаль, Зиночка была очень хорошим человеком и заслуживала лучшего. Но если бы в жизни было как в лотерее, то иногда, случайно могли бы выигрывать и лучшие.
   Однако в отличие от лотереи, в жизни существует объективная закономерность, в силу которой лучшее достаётся худшим, умеющим вырывать себе всё, бесцеремонно работая локтями, и уча окружающих быть скромными и проявлять благородство.
   Если поразмыслить, то нетрудно заметить, что ДОБРОДЕТЕЛЬ придумали подлецы для наивных чистюль, чтобы шагая по ним добывать себе блага в этой жизни, обещая наивным рай в той жизни.
   Но что делать, об этом нельзя говорить, а тем более писать.
   Наивные могут прозреть и захотеть блага сейчас, раздвинув границы дозволенного, где же тогда взять послушных, создающих блага для не ведающих внутренних запретов и барьеров.
   (Но это так — отвлечение, тихое потявкивание беззубой овцы).
   Итак, свадьба.
   Родители жениха, приехавшие накануне, отдыхали, гуляли и не утруждали себя вопросами, связанными со свадьбой.
   Моя мама тихо делала всё необходимое и приготовила вкусные блюда, Зиночка, как могла помогала ей.
   Жених с невестой закупили на деньги, привезённые моей мамой, продукты и вино.
   Так как считалось, что мы не делаем свадьбы, а просто небольшой ужин после Загса, то интеллигентные девочки из моей новой группы поздравили меня в Загсе и не пошли ужинать, так как не хотели обременять, но подарили прекрасную хрустальную вазу, которую мне через много лет пришлось продать, чтобы купить себе зимнее пальто.
   (С норковым воротником!)
   Моя незабвенная сибирская подруга Дора Исааковна Тимофеева тоже пришла в ЗАГС, поздравила, подарила набор серебряных ложечек и тоже скромно удалилась, чтобы не обременять.
   Виталий же, объявил в своей группе, что будет свадьба. Все захотели прийти и спросили что подарить деньги или подарки.
   Летающая и счастливая Я никак не сочеталась с деньгами и, естественно предпочла подарки.
   Его сокурсники заказали любимые вина и закуски, но придя на свадьбу в полном составе, почему-то все оказались без подарков.
   Причину не знаю. Возможно, собрали деньги и на кого-то понадеялись, да напрасно, возможно что-то другое, но ни земных денег в конвертике, ни подарков не поступило.
   Правда была подарена кукла с соответствующими намёками.
   Намёки, кстати, оправдались очень скоро, но тоже не в лучшем виде.
   Сама свадьба и официальная роспись во Дворце Бракосочетания не оставила абсолютно никаких волнующих впечатлений.
   Ненужная суета!
   Моя мамочка держалась молодцом, скромно и незаметно обеспечив всех всем.
   Лейка во Дворце прослезилась, видимо похоронив, светлую мечту о прекрасной партии для единственного сына.
   Вот так наметилась с самого начала банальная история с банальными противоречиями.
   Я и Виталий после ужина — свадьбы отправились с куклой на руках к нему в общежитие, так как Костя в качестве свадебного подарка галантно уступил нам комнату с нашей родной железной односпальной коечкой, где мы неплохо проводили время и до официального на то разрешения.
   Участие красавца — «деда» в свадебных воспоминаниях сводятся к тому, что утром, он с солдатским юмором и казарменной ухмылочкой, не без зависти и почти облизываясь, поинтересовался:
   — Ну, как?
   Я не без труда удержалась от желания изобразить такую же улыбочку и скромно ответить, что также хорошо, как последние два года.
   Но пора было научиться держать свои мысли при себе, хотя это полезно только для сомнительных приличий и вредно для здоровья.
   Кроме того, я могла себе представить жеребячий восторг деда и возмущённое кудахтанье скромницы-мамочки, позволь я себе «приоткрыть тайный покров глубины моего падения!»
   Меня могли выкинуть из новой семьи, как совсем недавно выкинули из старой группы!
   Так всегда: в угоду «высшему свету» приходится говорить совсем не то, что думаешь и скрывать свою «личину» дурочки, прикидываясь умницей!
   Стоит чуть-чуть потерять бдительность и «высунуться» — тут же выкидывают, не забывая дать под зад коленом.
   Теперь, пожалуй, самое время несколькими штрихами дать контурный портрет главы семейства, в которое влетела осчастливленная канарейка (хотя верней было бы сказать сентиментальная гусыня, но себя-то жаль обижать!)
   Деда я по-своему любила и тоже бы не хотела обижать, но истина дороже и веселей.
   Дед родился в Одессе, откуда вышло немало юмористов, хотя и жлобов.
   Дед был одесским жлобом, но, увы, без юмора.
   Его мать славилась в Одессе своей красотой.
   Отец деда — её муж, видимо, был с юмором, поэтому он решил, что лучшее средство от ревности, имея жену-красавицу, это держать её в постоянном состоянии беременности, и прекрасно справлялся с этой задачей.
   Результатом этих стараний явилась плеяда наследников, из которых было несколько красавцев и несколько некрасивых экземпляров. Наш «Дед» был из команды красавцев, а упоминавшийся уже, его черновицкий брат Натан, наоборот был из некрасивых (каждому своё, как повезёт).
   Согласно семейной истории, мне кое-что известно о двух сёстрах «деда» из которых, опять же, одна была красивая, а вторая — нет.
   Некрасивая, тётя Рая была хорошим врачом и вырастила сына, ставшего в последствии известным преуспевающим физиком.
   Красивая сестра «деда», тётя Фаня была известна в семье тем, что всю жизнь не хотела работать, но при этом хотела иметь всё самое лучшее и в неограниченных количествах.