нетерпением перелистывали страницы в точности такой же книжки, премило надув
губки и радуя глаз викторианскими манерами. Наконец-то новый Диккенс! Уже
пять долгих лет, минувших после выхода в свет "Нашего общего друга", из-под
пера знаменитого писателя не появлялось ничего нового, и широкие массы его
почитателей, включая саму королеву, находились с тех пор в нетерпеливом
ожидании.
Но присутствующие собрались в этом зале вовсе не для того, чтобы
послушать выразительное чтение Лореданы. Любезный читатель не должен
забывать, что в элегантных черных креслах расположились дотошные, если не
сказать фанатичные, исследователи. Их отношение к происходящему понятно: с
деловой точки зрения они взяли на себя обязательства перед
спонсорами-японцами; кроме того, каждый из детективов, стремясь не уронить
свое доброе имя, не желает упускать ни одной детали сплетенных между собой
загадок ТЭД. И конечно, как хорошо известно читателю, кое-кто из этих
достойных представителей сыскного сословия не преминет воспользоваться
случаем и побравировать своими и впрямь выдающимися способностями.
Поэтому взмахом руки доктор Уилмот охлаждает рвение Лореданы и дает
слово Шерлоку Холмсу, который уже энергично машет своей знаменитой лупой.
-- Мне хотелось бы прояснить один вопрос, -- объявляет специалист по
фосфоресцирующим собакам. -- Человек, спешащий в храм и подхватывающий слова
хора "Егда приидет нечестивый"[12], -- это тот же самый человек, что
покидает на рассвете опиумный притон? Хотел бы обратить ваше внимание на то,
что автор прямо не говорит об этом.
[12] Так в русском переводе "Тайны Эдвина Друда". Как показано ниже,
этот перевод неточен.
Редактор "Диккенсианы" понуро вздыхает. Если все станут так придираться
к каждому слову, то обсуждение может затянуться до бесконечности.
-- Интересный вопрос, -- вежливо соглашается он, -- но я предпочел бы
не вдаваться сейчас в его обсуждение. Пока мы вполне можем принять на веру,
что курильщик опиума и регент -- одно и то же лицо. Диккенс не сразу
раскрывает его имя, и этот персонаж (весьма эффектный прием, должен сказать)
предстает перед нами в ореоле таинственной неоднозначности или, если хотите,
двойственности. Но, -- добавляет с легкой улыбкой мистер Уилмот, -- в
последующих главах эта двойственность частично получит объяснение.
-- Благодарю. -- Холмс тоже улыбается в ответ, правда, довольно кисло.
-- Этого я и опасался.
-- Слишком простое объяснение, -- доносится хриплый голос с задних
рядов.
С минуту все недоуменно молчат, обдумывая эту туманную реплику. Некая
элегантная дама, воспользовавшись возникшей паузой, обращается к патеру
Брауну:
-- Значит, подразумевается, что этот человек и есть "беззаконник"[13]?
Я имею в виду курильщика опиума.
[13] Именно это слово соответствует английскому "wicked man" в
приведенном ниже стихе из Иезекииля, начало которого цитируется в конце
первой главы романа Диккенса.
-- С моей точки зрения, -- застенчиво отвечает патер Браун, недоуменно
вертя в руках микрофон, который вручила ему расторопная Лоредана, -- автор
совершенно явно намекает на это. Но...
-- Слишком явно, слишком явно, -- ворчливо произносит все тот же
хриплый голос.
-- ...но, -- продолжает священник, не повышая голоса, -- этот намек не
носит искусственного характера. Вечерня в англиканской литургии открывается
именно этим стихом из Иезекииля (18:27); таким образом, эти слова у Диккенса
совершенно естественны. Можно еще добавить, что полный текст стиха открывает
новые возможности для толкования. "И беззаконник, если обращается от
беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, -- к жизни возвратит
душу свою". Следовательно, у него есть надежда на спасение, несмотря на его
греховную тайну.
-- Почему греховную? -- удивляется элегантная дама. -- Мой брат,
главный консультант в Ареццо[14], рассказывал мне, что во времена Диккенса
пристрастие к наркотикам не считалось чем-то предосудительным и позорным.
Опиум представлял собой весьма распространенное обезболивающее, и его
употребление наркоманы не считали чем-то особенно постыдным.
[14] Город в Центральной Италии на реке Арно в области Тоскана.
Дорогой читатель, нам стоит призвать на помощь терпимость и чувство
такта, дабы не надерзить этой непонятливой особе. Бедняжка не поняла, что
тайна курильщика опиума никак не связана с его пагубным пристрастием.
В следующее мгновение все тот же Э.Попо (который важно сообщает, что
некогда служил в парижской префектуре, а ныне состоит на службе у миссис
М.Беллок Лаундес в качестве частного детектива) спешит продемонстрировать,
что он понял еще меньше.
-- Mais si secret il y a?[15] -- вопрошает он. -- А если здесь есть
секрет, то разве он не кроется в тех словах, что пытается разобрать
интересующий нас персонаж в бормотании хозяйки притона?
[15] Но есть ли здесь секрет? (фр.).
Председатель откашливается и поворачивается к Мегрэ, который усердно
набивает свою трубку и, кажется, полностью поглощен этим процессом.
-- Такая интерпретация вашего бывшего коллеги, возможно...
-- Совершенно верно. Но мы должны признать, что данный текст, особенно
в переводе... гм... на латынь, способен сбить с толку. Поскольку наш
персонаж действительно прислушивается к бормотанию женщины, можно подумать
(не без умысла со стороны автора), что его возглас "Нет, ничего нельзя
понять!" вызван разочарованием. Ключ к решению этой маленькой загадки лежит
в "мрачной усмешке" и "удовлетворенном кивке головы", а его поведение перед
уходом из притона свидетельствует, что он вовсе не стремится выведать чей-то
секрет, но, напротив, сам боится выдать какую-то ужасную тайну.
-- Слишком явная тайна, слишком явная тайна, -- снова вмешивается
хриплый голос.
Читателю, несомненно, не терпится узнать, кому принадлежат эти
провокационные замечания, но, увы, имя этого человека никому не известно.
Томас де Куинси в своем знаменитом эссе "Убийство как вид искусства"[16]
именует его просто "Жаба в норе" (так назывался в лондонских трактирах
бифштекс, запеченный в тесте), но пусть прозвище не вводит читателя в
заблуждение -- этого человека не стоит недооценивать. В действительности
Жаба -- дотошный знаток убийств, ненасытный гурман криминальных тайн.
Преисполнившись отвращением к незамысловатым и легкораскрываемым лондонским
убийствам, он в один прекрасный день предпочел провинцию. Это чрезвычайно
требовательный и сверхкритичный эксперт, от которого и в дальнейшем следует
ожидать едких реплик.
[16] Томас де Куинси (1785--1859) -- английский писатель-эссеист. На
русский язык переведено лишь самое известное его произведение -- "Исповедь
англичанина, употребляющего опиум".
И вот Дюпен, который уже давно проявляет признаки нетерпения,
склоняется к микрофону.
-- Ничего не имею против намеков, первых впечатлений и взаимосвязей,
бурь явных и скрытых -- они впоследствии могут привести к интересным
результатам. Но мне хотелось бы обратить внимание на то, что до сих пор
никто не поставил чисто технический вопрос о времени и месте действия. Где
находится опиумный притон? Где находится собор? Сколько требовалось времени,
с учетом возможностей тогдашних транспортных средств, чтобы добраться из
притона до собора? И согласуется ли оно с отрезком времени, указанным в
романе?
Ропот проносится по рядам внушительного собрания знатоков всевозможных
расписаний и любителей ежеминутно поглядывать на часы. Все они не раз
докапывались до истины на основании крошечного несоответствия в хронологии.
И редактор "Диккенсианы" немедленно удовлетворяет вспыхнувшее в зале
любопытство.
-- Опиумный притон находится в Лондоне. У нас есть свидетельства
заслуживающих доверия очевидцев, что, когда Диккенс собирал материал для
своей книги, он посетил один из таких притонов. Хозяйка и посетители этого
притона стали прообразами персонажей романа. Притон расположен неподалеку от
порта в печально известном районе Шедуэлл, а точнее, в... Впрочем, вряд ли
это имеет отношение к делу.
Но, любезный читатель, мы не можем не упомянуть о том, что притон
находился не просто в Шедуэлле, а рядом с Рэтклифской дорогой, да-да, именно
там, где произошли "Убийства на Рэтклифской дороге", которые де Куинси
провозгласил "национальным достоянием" и таким образом восстановил в глазах
Жабы авторитет лондонских убийц. Нужно добавить, что Диккенс знакомился с
этим замечательным районом английской столицы в сопровождении представителя
Скотленд-Ярда, который под именем Баккета появляется на страницах другого
романа[17] И это первый инспектор-детектив в английской литературе.
[17] Инспектор Баккет -- персонаж романа Диккенса "Холодный дом".
Не следует проходить и мимо того факта, что некоему коллекционеру
вскоре после смерти писателя пришла в голову счастливая идея посетить
описанный в романе притон. И там он обнаружил ту самую "неопрятную кровать".
Не долго думая, коллекционер купил кровать за один фунт и переправил ее в
свой дом в США, где на нее можно полюбоваться и сейчас.
-- Что касается города, где расположен собор, -- продолжает тем
временем свои разъяснения доктор Уилмот, -- то в романе он называется
Клойстергэм. Однако все исследователи единодушно сходятся в том, что на
самом деле это Рочестер, где великий писатель провел часть своего детства,
где он обдумывал некоторые бессмертные сцены "Пиквикского клуба" и где ему
предстояло умереть 9 июня 1870 года. Время действия романа относится, судя
по всему, к сороковым годам, когда железнодорожное сообщение с Лондоном еще
не было полностью введено. Из текста самой ТЭД следует, что тридцать пять
миль, отделяющие Клойстергэм от Лондона, преодолевались частично на поезде,
частично на дилижансе и поездка занимала три часа.
-- Но... -- Полковник карабинеров подкручивает усы. -- Это означает,
что обвиняемый не мог покинуть Лондон раньше часу дня. А учитывая, что он
поспел как раз к вечерней службе, возникает вопрос "Что он делал до этого
времени?"
-- Хороший вопрос. -- Мистер Уилмот несколько удивленно смотрит на
полковника. -- Но он так и остался без ответа. Это тем более досадно, что с
подобной же ситуацией мы сталкиваемся и в двадцать третьей главе, последней,
имеющейся в нашем распоряжении. Снова этот... все-таки не обвиняемый, а
скорее подозреваемый... покидает на рассвете опиумный притон, а в
Клойстергэм возвращается дневным, а точнее сказать, вечерним поездом.
Доктор Уилмот с улыбкой оглядывает зал, но в его голосе чувствуется
непреклонность серпа, готового скосить все поднятые руки.
-- Кстати о времени: наверное, нам нужно двигаться дальше, так что,
если наша милая помощница соблаговолит вновь приступить к чтению...
На мгновение пухлые щечки Лореданы заливаются жарким румянцем, но голос
ее остается столь же звучным, как и прежде.
-- Глава вторая.
На этой двусмысленной ноте завершается вторая глава. Мы уверены, что
читатель не преминул отметить гениальную игру слов в заголовке[18] и
восхитительную сцену, в которой Диккенс, словно ткач-виртуоз, переплетает
нити своего замысла. Мы не должны забывать, что умение выстраивать подобные
сцены составляет саму суть искусства любого романиста, и мастерство писателя
определяется тем, насколько неназойливо подводит он нас к развязке, которая
ни в коем случае не должна напоминать неожиданный фокус. (Надо заметить, сам
Диккенс был весьма неплохим фокусником-любителем и никогда не упускал случая
повеселить детей своими магическими способностями.)
[18] В оригинале глава II называется "A Dean, and Chapter also" --
непереводимая игра слов. Dean -- настоятель, chapter -- 1) глава; 2)
коллегия каноников собора (англ.). То есть заглавие можно перевести как
"Настоятель, и глава тоже" или "Настоятель, он же коллегия каноников".
Но специалисты по преступлениям уже трудятся вовсю, переваривая
обильную информацию, предоставленную второй главой. Давайте же вслушаемся в
их дискуссию.
По правде говоря, никто не произносит ни слова, поскольку Шерлок Холмс,
переговорив с председателем, решительно покидает президиум и занимает место
в зале. Но почему? Словно заметив наше удивление, доктор Уилмот объявляет,
что знаменитый сыщик сделает заявление чуть позже. Место Холмса занимает
Порфирий Петрович, пристав следственных дел из Санкт-Петербурга, столь
блистательно зарекомендовавший себя в деле Раскольникова.
С задних рядов кресел раздается хриплый голос Жабы:
-- Так что вы скажете о великой тайне Джаспера? Не будете же вы
утверждать, будто думаете, как все те простаки, что очертя голову бросились
по ложному следу? -- Жаба сразу же переходит в наступление. -- Да, Джаспер
обезумел от ревности и решает избавиться от своего племянника, ну и что с
того? Да за такую, с позволения сказать, тайну я не дал бы даже того жалкого
гроша, который стоил этот журнальчик!
-- Здесь указано, шиллинг, синьор, -- назидательно вставляет Лоредана.
Пристав улыбается ей сквозь облако сигаретного дыма, но голос его,
когда он обращается к Жабе, полон искреннего сожаления.
-- Нет-нет, любезный. Боюсь, я вынужден не согласиться с вами. Диккенс
создавал произведения, рассчитанные на широкую публику, но это ни в коем
случае не означает, что он позволял себе писать небрежно или плоско. Следует
также упомянуть о том, что Достоевский относился к нему с восхищением,
граничившим с обожествлением. В самом деле, во многих его работах, и
особенно в "Униженных и оскорбленных" -- доктор Уилмот поправит меня, если я
ошибаюсь, -- мы можем обнаружить явное влияние Диккенса.
Доктор Уилмот его не поправляет, и Порфирий Петрович, извинившись за
отступление, продолжает:
-- Короче говоря, я утверждаю, что Джаспер -- это отнюдь не заурядный
лицемер, скрывающий под доброжелательной улыбкой презрительную усмешку, не
дешевый злодей из романов с продолжением (история Раскольникова, кстати,
также впервые публиковалась отдельными выпусками в журнале "Русский
язык").[19] Джаспер -- человек сложный, страдающий. Его привязанность к
Друду искренна и естественна, в его отношении к племяннику нет ничего
фальшивого. Его совесть отчаянно восстает против...
[19] Ошибка авторов: роман "Преступление и наказание" впервые напечатан
в журнале "Русский вестник" за 1886 г.
Мы не сомневаемся, дорогой читатель, что никому не придет в голову
прервать эту искусную защиту Джаспера (имеется в виду Джаспер как
литературный персонаж, а не как обвиняемый, поскольку его предполагаемая или
доказанная вина пока не рассматривается). Но отвлечемся на мгновение и
рассмотрим два подхода к роману, которые уже начали оформляться в процессе
заседания, хотя до убийства Эдвина Друда еще далеко (если он вообще был
убит).
Представителей первого подхода можно отнести к школе Порфирия
Петровича, а потому назовем их порфирианами. Они считают, что ТЭД не столько
детектив, сколько психологический триллер. Или даже психиатрический триллер,
если принять во внимание особую роль опиума в романе.
Представителей второго подхода мы отнесем к школе незабвенной Агаты
Кристи и присвоим им славное имя агатистов. Агатисты настаивают, что роман с
самого начала представляет собой чисто детективную историю, а значит,
предполагает неожиданную развязку.
Обрывки фраз, доносящиеся до нас с разных концов конференц-зала,
однозначно свидетельствуют: борьба двух лагерей уже началась.
-- ...натура убийцы. И, с моей точки зрения, именно это автор...
-- ...ничего против психологии не имею, но только при условии, что...
-- ...должен быть кто-то другой, поскольку в подлинном детективе первый
подозреваемый никогда...
-- ...если только он сам не сфабриковал свидетельства, которые
указывают на его вину и которые впоследствии должны на поверку оказаться
ложными...
-- Но это же Диккенс, а не какой-то там посредственный писака!
-- Не будем переходить на личности. Мы прекрасно знаем, что Диккенс
есть Диккенс, но он тоже...
Жаркие споры продолжаются до тех пор, пока председатель многократными
призывами не добивается относительного порядка. Лоредана берет мел и под
диктовку Дюпена выводит на доске:
БЕЗЫМЯННЫЙ КУРИЛЬЩИК ОПИУМА.
СОДЕРЖАТЕЛЬНИЦА ПРИТОНА.
ДВА ДРУГИХ ПОСЕТИТЕЛЯ ПРИТОНА.
КИТАЕЦ (содержатель другого притона).
МИСТЕР ТОП (жезлоносец).
ХОРИСТЫ.
НАСТОЯТЕЛЬ.
ЖЕНА НАСТОЯТЕЛЯ.
ДОЧЬ НАСТОЯТЕЛЯ, девица.
ПРЕПОДОБНЫЙ КРИСПАРКЛ.
ДЖОН ДЖАСПЕР (регент и дядя Эдвина Друда. Возможно, то же самое лицо,
что и курильщик опиума, а может быть, также и "беззаконник" из книги пророка
Иезекииля).
КИСКА (пансионерка, невеста Эдвина Друда, пока мы видели лишь ее
портрет).
ЭДВИН ДРУД (племянник Джаспера, инженер и жених Киски).
МИССИС ТОП (жена жезлоносца, время от времени прибирается в доме
Джаспера).
-- Прекрасно, -- благодарит Дюпен. -- Теперь у нас есть список всех
персонажей двух первых глав. Или, если хотите, список подозреваемых.
-- Подозреваемых, подозреваемых, -- дружно поддакивают агатисты.
-- Нет, персонажей, -- протестует Порфирий Петрович, который убежден,
что подозрения в отношении девушки или, еще хуже, в отношении настоятеля и
его дочери повредят серьезности дискуссии.
Председатель предоставляет слово суперинтенданту Бэттлу из
Скотленд-Ярда[20]. Этот джентльмен, несмотря на довольно близкие отношения с
Эркюлем Пуаро, никогда не относил себя к какой-либо школе. Это бесстрастный
и уверенный в себе человек, для которого существует только один критерий --
результат.
[20] Персонаж нескольких произведений Агаты Кристи.
-- Я помню, -- флегматично произносит он, -- как много лет назад я
беседовал с одним инспектором по поводу дела Уэйнфлейта...
-- Дело Уэйнфлейта, parfaitment[21], -- согласно кивает Пуаро.
[21] Возможно (фр.).
-- ...и в качестве примера я привел список лиц, которые не попали в
число подозреваемых, но которые в итоге и оказались настоящими
преступниками. Юная школьница, весьма добродетельная старая дева и
высокопоставленный сановник англиканской церкви.
-- Вы полагаете, это относится и к нашим персонажам?
-- Нет-нет. Я лишь констатирую факт, что преступником может оказаться
кто угодно.
Все волей-неволей вынуждены принять это весьма убедительное
соображение. Редактора "Диккенсианы", которому до мельчайших подробностей
известно все, что написано о деле Друда, просят подойти к доске.
-- Теоретически, -- говорит Мегрэ, передавая ему мел, -- все эти
добропорядочные лица могут оказаться под подозрением, но, чтобы упростить
дело, не могли бы вы вычеркнуть тех, кто не вызвал подозрения ни у кого из
наших предшественников?
Уилмот вычеркнул настоятеля с женой и дочерью. Он также вычеркивает
преподобного Криспаркла, "двух других посетителей притона" и, после
некоторого раздумья, Друда. На этом почтенный доктор останавливается.
-- Разумеется, -- говорит он, -- не следует забывать, что различные
попытки "реконструкции" нельзя считать равноценными. Многие из них даже...
-- Разумеется, -- поддакивают слушатели.
-- Таким образом, осталось исключить лишь курильщика опиума, поскольку,
как я уже упоминал, никто никогда не сомневался, что Джаспер и курильщик --
это одно и то же лицо.
-- И все же вы его не исключили, -- бормочет Мегрэ, разглядывая свою
трубку. -- Почему?
-- Ох, -- вздыхает Уилмот, -- вы ставите меня в трудное положение,
инспектор.
Всякий читатель, который пожелает представить, как доктор Уилмот сидит
в кабинете Мегрэ лицом к лицу с хозяином, а инспектор Люка и малыш Жанвье
забрасывают беднягу градом безжалостных вопросов, безусловно, волен это
сделать. Но не ждите, что почтенного профессора можно запугать и заставить
проговориться. Доктор Уилмот по-прежнему сдержан, даже уклончив. Он не
отказывается сообщить информацию о предыдущих исследованиях или об
обнаруженных уликах. Но, настаивает доктор Уилмот, будет разумнее не
касаться некоторых слишком дерзких теорий, дабы не "влиять на нормальный ход
расследования". Это, утверждает он, "в интересах правосудия, если можно так
выразиться".
В итоге единственное, что умудряется вытянуть из мистера Уилмота
персонал с набережной Орфевр, так это предложение "обратить внимание" на
внезапные превращения Джаспера: сейчас он нормален, а в следующее мгновение
совершенно безумен -- возможно, это действие опиума, который он, по его
собственному утверждению, принимает в качестве лекарства. Друд даже говорит
Джасперу: "...у тебя глаза вдруг стали какие-то мутные..."
Мегрэ что-то помечает в своем блокноте. Но в этом разговоре Джаспера с
Друдом его поражают не столько превращения дядюшки, сколько доверчивость
племянника. Неужели юноша и впрямь воспринял почти неприкрытую угрозу
Джаспера как признак любви и привязанности? Разве он не замечает зловещего
смысла в довольно странном приглашении "прогуляться по кладбищу"?
Мистер Уилмот разводит руками.
-- Нельзя отрицать, что интеллектуальный уровень Друда, по-видимому,
гораздо ниже среднего. Однако, -- добавляет он и чинно кивает Лоредане, --
прежде чем продолжить обсуждение этого вопроса, давайте послушаем третью
главу.
Если бы вместо сыщиков в этом зале сидели литературные критики и
филологи (которым, к слову, совсем не помешали бы внимательность и
настойчивость частных детективов), то читателю после прочтения подобной
главы не удалось бы избежать научной лекции, посвященной сравнительному
анализу творчества Диккенса и Алессандро Мандзони.
Но, к счастью или к несчастью, в зале собрались детективы, и только
полковник карабинеров в порыве патриотизма вспоминает великого миланца: в
конце концов, разве Эдвин и Роза не promessi sposi -- обрученные? И разве не
слышны в стенах древнего монастыря отголоски Монцы[22]? Особенно, когда
автор взывает к теням непокорных монахинь, замурованных заживо за то, что
следовали... гм, природным инстинктам...
[22] В знаменитой главе своего романа "Обрученные" А.Мандзони
(1785--1873) пересказывает историю монахини из Монцы, жившей в XVII в.
Соблазненная одним негодяем, она, чтобы скрыть свой грех, стала соучастницей
убийства.
Всякий представитель карабинеров, особенно если он дослужился до чина
полковника, заслуживает всяческого уважения, и доктор Уилмот бормочет
соответствующие слова благодарности за столь интересное замечание. Но при
описании мрачной и удушливой атмосферы монастыря антиклерикал Диккенс скорее
черпал вдохновение у Дидро и Вольтера, чем у набожного Мандзони. А что
касается promessi sposi, то ситуация Эдди и Розового Бутончика несколько
отличается (если не сказать противоположна) от ситуации Ренцо и Лючии.
С другой стороны, нам известно, добавляет редактор "Диккенсианы", что
именно в этом состоял первоначальный замысел романа. Давайте отправимся в
апрель 1869 года. Изнуренный лекционным турне по Америке, Диккенс по
настоянию врача удалился в свой прекрасный загородный дом в Гэдсхилле и в
данную минуту сидит у окна кабинета, откуда открывается вид на собор
Рочестера-Клойстергэма. Близкие писателя всерьез озабочены состоянием его
кровообращения. Но Диккенс не поддается на их уговоры и не соглашается
оставить работу над романом. За последние четыре года он не написал ни
строчки; возможно, его одолевает профессиональная зависть к Уилки Коллинзу,
дружба с которым дала трещину после сенсационного успеха "Лунного камня",
настоящего бестселлера 1868 года.
И вот в сельской глуши Кента Диккенс начинает искать сюжет для нового
романа. Сначала ему на ум приходит история о двух молодых людях, которые не
только любят друг друга (или верят, что любят), но и согласно желанию своих
почивших родителей должны пожениться после достижения совершеннолетия.
Оригинальность сюжета состоит в том, что препятствием для любви и счастливой
развязки является как раз предопределенность последней. Через несколько
недель Диккенс коренным образом перерабатывает сюжет, но при этом сохраняет
влюбленную парочку.
Мы избавим читателя от скабрезных замечаний, которыми Филип Марлоу и
Лью Арчер обмениваются по поводу юных героев романа. "Крутые парни"
пребывают в раздраженном состоянии духа, вызванном длительным воздержанием
от алкоголя, и теперь их головы целиком заняты мыслями о предстоящем
"торжественном открытии" и неких горячительных напитках, которые, как от
души надеются бедняги, потекут там рекой.
Но остальные мастера сыскного дела разглядели за сентиментальной
перебранкой и милыми улыбками немало значительных деталей. Эркюль Пуаро
по-прежнему молчит, но всем очевидно -- то, над чем размышляет великий
бельгиец, может оказаться очень и очень важным. Гэдсхилл... Гэдсхилл...
Пуаро снова и снова повторяет про себя это слово. Где же он слышал его?
Подобно большинству англизированных иностранцев, он послушно изучил все
произведения великого барда, включая сонеты, и вот теперь его усердие
вознаграждено. Ну, конечно, "Генрих IV", часть первая! Та сцена, где
Фальстаф получает заслуженную взбучку от двух "мерзавцев в плащах"[23].
Упомянутые мерзавцы в героически-эпическом изложении Фальстафа превращаются
сначала в четырех мерзавцев, потом в семерых мерзавцев, потом в одиннадцать
губки и радуя глаз викторианскими манерами. Наконец-то новый Диккенс! Уже
пять долгих лет, минувших после выхода в свет "Нашего общего друга", из-под
пера знаменитого писателя не появлялось ничего нового, и широкие массы его
почитателей, включая саму королеву, находились с тех пор в нетерпеливом
ожидании.
Но присутствующие собрались в этом зале вовсе не для того, чтобы
послушать выразительное чтение Лореданы. Любезный читатель не должен
забывать, что в элегантных черных креслах расположились дотошные, если не
сказать фанатичные, исследователи. Их отношение к происходящему понятно: с
деловой точки зрения они взяли на себя обязательства перед
спонсорами-японцами; кроме того, каждый из детективов, стремясь не уронить
свое доброе имя, не желает упускать ни одной детали сплетенных между собой
загадок ТЭД. И конечно, как хорошо известно читателю, кое-кто из этих
достойных представителей сыскного сословия не преминет воспользоваться
случаем и побравировать своими и впрямь выдающимися способностями.
Поэтому взмахом руки доктор Уилмот охлаждает рвение Лореданы и дает
слово Шерлоку Холмсу, который уже энергично машет своей знаменитой лупой.
-- Мне хотелось бы прояснить один вопрос, -- объявляет специалист по
фосфоресцирующим собакам. -- Человек, спешащий в храм и подхватывающий слова
хора "Егда приидет нечестивый"[12], -- это тот же самый человек, что
покидает на рассвете опиумный притон? Хотел бы обратить ваше внимание на то,
что автор прямо не говорит об этом.
[12] Так в русском переводе "Тайны Эдвина Друда". Как показано ниже,
этот перевод неточен.
Редактор "Диккенсианы" понуро вздыхает. Если все станут так придираться
к каждому слову, то обсуждение может затянуться до бесконечности.
-- Интересный вопрос, -- вежливо соглашается он, -- но я предпочел бы
не вдаваться сейчас в его обсуждение. Пока мы вполне можем принять на веру,
что курильщик опиума и регент -- одно и то же лицо. Диккенс не сразу
раскрывает его имя, и этот персонаж (весьма эффектный прием, должен сказать)
предстает перед нами в ореоле таинственной неоднозначности или, если хотите,
двойственности. Но, -- добавляет с легкой улыбкой мистер Уилмот, -- в
последующих главах эта двойственность частично получит объяснение.
-- Благодарю. -- Холмс тоже улыбается в ответ, правда, довольно кисло.
-- Этого я и опасался.
-- Слишком простое объяснение, -- доносится хриплый голос с задних
рядов.
С минуту все недоуменно молчат, обдумывая эту туманную реплику. Некая
элегантная дама, воспользовавшись возникшей паузой, обращается к патеру
Брауну:
-- Значит, подразумевается, что этот человек и есть "беззаконник"[13]?
Я имею в виду курильщика опиума.
[13] Именно это слово соответствует английскому "wicked man" в
приведенном ниже стихе из Иезекииля, начало которого цитируется в конце
первой главы романа Диккенса.
-- С моей точки зрения, -- застенчиво отвечает патер Браун, недоуменно
вертя в руках микрофон, который вручила ему расторопная Лоредана, -- автор
совершенно явно намекает на это. Но...
-- Слишком явно, слишком явно, -- ворчливо произносит все тот же
хриплый голос.
-- ...но, -- продолжает священник, не повышая голоса, -- этот намек не
носит искусственного характера. Вечерня в англиканской литургии открывается
именно этим стихом из Иезекииля (18:27); таким образом, эти слова у Диккенса
совершенно естественны. Можно еще добавить, что полный текст стиха открывает
новые возможности для толкования. "И беззаконник, если обращается от
беззакония своего, какое делал, и творит суд и правду, -- к жизни возвратит
душу свою". Следовательно, у него есть надежда на спасение, несмотря на его
греховную тайну.
-- Почему греховную? -- удивляется элегантная дама. -- Мой брат,
главный консультант в Ареццо[14], рассказывал мне, что во времена Диккенса
пристрастие к наркотикам не считалось чем-то предосудительным и позорным.
Опиум представлял собой весьма распространенное обезболивающее, и его
употребление наркоманы не считали чем-то особенно постыдным.
[14] Город в Центральной Италии на реке Арно в области Тоскана.
Дорогой читатель, нам стоит призвать на помощь терпимость и чувство
такта, дабы не надерзить этой непонятливой особе. Бедняжка не поняла, что
тайна курильщика опиума никак не связана с его пагубным пристрастием.
В следующее мгновение все тот же Э.Попо (который важно сообщает, что
некогда служил в парижской префектуре, а ныне состоит на службе у миссис
М.Беллок Лаундес в качестве частного детектива) спешит продемонстрировать,
что он понял еще меньше.
-- Mais si secret il y a?[15] -- вопрошает он. -- А если здесь есть
секрет, то разве он не кроется в тех словах, что пытается разобрать
интересующий нас персонаж в бормотании хозяйки притона?
[15] Но есть ли здесь секрет? (фр.).
Председатель откашливается и поворачивается к Мегрэ, который усердно
набивает свою трубку и, кажется, полностью поглощен этим процессом.
-- Такая интерпретация вашего бывшего коллеги, возможно...
-- Совершенно верно. Но мы должны признать, что данный текст, особенно
в переводе... гм... на латынь, способен сбить с толку. Поскольку наш
персонаж действительно прислушивается к бормотанию женщины, можно подумать
(не без умысла со стороны автора), что его возглас "Нет, ничего нельзя
понять!" вызван разочарованием. Ключ к решению этой маленькой загадки лежит
в "мрачной усмешке" и "удовлетворенном кивке головы", а его поведение перед
уходом из притона свидетельствует, что он вовсе не стремится выведать чей-то
секрет, но, напротив, сам боится выдать какую-то ужасную тайну.
-- Слишком явная тайна, слишком явная тайна, -- снова вмешивается
хриплый голос.
Читателю, несомненно, не терпится узнать, кому принадлежат эти
провокационные замечания, но, увы, имя этого человека никому не известно.
Томас де Куинси в своем знаменитом эссе "Убийство как вид искусства"[16]
именует его просто "Жаба в норе" (так назывался в лондонских трактирах
бифштекс, запеченный в тесте), но пусть прозвище не вводит читателя в
заблуждение -- этого человека не стоит недооценивать. В действительности
Жаба -- дотошный знаток убийств, ненасытный гурман криминальных тайн.
Преисполнившись отвращением к незамысловатым и легкораскрываемым лондонским
убийствам, он в один прекрасный день предпочел провинцию. Это чрезвычайно
требовательный и сверхкритичный эксперт, от которого и в дальнейшем следует
ожидать едких реплик.
[16] Томас де Куинси (1785--1859) -- английский писатель-эссеист. На
русский язык переведено лишь самое известное его произведение -- "Исповедь
англичанина, употребляющего опиум".
И вот Дюпен, который уже давно проявляет признаки нетерпения,
склоняется к микрофону.
-- Ничего не имею против намеков, первых впечатлений и взаимосвязей,
бурь явных и скрытых -- они впоследствии могут привести к интересным
результатам. Но мне хотелось бы обратить внимание на то, что до сих пор
никто не поставил чисто технический вопрос о времени и месте действия. Где
находится опиумный притон? Где находится собор? Сколько требовалось времени,
с учетом возможностей тогдашних транспортных средств, чтобы добраться из
притона до собора? И согласуется ли оно с отрезком времени, указанным в
романе?
Ропот проносится по рядам внушительного собрания знатоков всевозможных
расписаний и любителей ежеминутно поглядывать на часы. Все они не раз
докапывались до истины на основании крошечного несоответствия в хронологии.
И редактор "Диккенсианы" немедленно удовлетворяет вспыхнувшее в зале
любопытство.
-- Опиумный притон находится в Лондоне. У нас есть свидетельства
заслуживающих доверия очевидцев, что, когда Диккенс собирал материал для
своей книги, он посетил один из таких притонов. Хозяйка и посетители этого
притона стали прообразами персонажей романа. Притон расположен неподалеку от
порта в печально известном районе Шедуэлл, а точнее, в... Впрочем, вряд ли
это имеет отношение к делу.
Но, любезный читатель, мы не можем не упомянуть о том, что притон
находился не просто в Шедуэлле, а рядом с Рэтклифской дорогой, да-да, именно
там, где произошли "Убийства на Рэтклифской дороге", которые де Куинси
провозгласил "национальным достоянием" и таким образом восстановил в глазах
Жабы авторитет лондонских убийц. Нужно добавить, что Диккенс знакомился с
этим замечательным районом английской столицы в сопровождении представителя
Скотленд-Ярда, который под именем Баккета появляется на страницах другого
романа[17] И это первый инспектор-детектив в английской литературе.
[17] Инспектор Баккет -- персонаж романа Диккенса "Холодный дом".
Не следует проходить и мимо того факта, что некоему коллекционеру
вскоре после смерти писателя пришла в голову счастливая идея посетить
описанный в романе притон. И там он обнаружил ту самую "неопрятную кровать".
Не долго думая, коллекционер купил кровать за один фунт и переправил ее в
свой дом в США, где на нее можно полюбоваться и сейчас.
-- Что касается города, где расположен собор, -- продолжает тем
временем свои разъяснения доктор Уилмот, -- то в романе он называется
Клойстергэм. Однако все исследователи единодушно сходятся в том, что на
самом деле это Рочестер, где великий писатель провел часть своего детства,
где он обдумывал некоторые бессмертные сцены "Пиквикского клуба" и где ему
предстояло умереть 9 июня 1870 года. Время действия романа относится, судя
по всему, к сороковым годам, когда железнодорожное сообщение с Лондоном еще
не было полностью введено. Из текста самой ТЭД следует, что тридцать пять
миль, отделяющие Клойстергэм от Лондона, преодолевались частично на поезде,
частично на дилижансе и поездка занимала три часа.
-- Но... -- Полковник карабинеров подкручивает усы. -- Это означает,
что обвиняемый не мог покинуть Лондон раньше часу дня. А учитывая, что он
поспел как раз к вечерней службе, возникает вопрос "Что он делал до этого
времени?"
-- Хороший вопрос. -- Мистер Уилмот несколько удивленно смотрит на
полковника. -- Но он так и остался без ответа. Это тем более досадно, что с
подобной же ситуацией мы сталкиваемся и в двадцать третьей главе, последней,
имеющейся в нашем распоряжении. Снова этот... все-таки не обвиняемый, а
скорее подозреваемый... покидает на рассвете опиумный притон, а в
Клойстергэм возвращается дневным, а точнее сказать, вечерним поездом.
Доктор Уилмот с улыбкой оглядывает зал, но в его голосе чувствуется
непреклонность серпа, готового скосить все поднятые руки.
-- Кстати о времени: наверное, нам нужно двигаться дальше, так что,
если наша милая помощница соблаговолит вновь приступить к чтению...
На мгновение пухлые щечки Лореданы заливаются жарким румянцем, но голос
ее остается столь же звучным, как и прежде.
-- Глава вторая.
На этой двусмысленной ноте завершается вторая глава. Мы уверены, что
читатель не преминул отметить гениальную игру слов в заголовке[18] и
восхитительную сцену, в которой Диккенс, словно ткач-виртуоз, переплетает
нити своего замысла. Мы не должны забывать, что умение выстраивать подобные
сцены составляет саму суть искусства любого романиста, и мастерство писателя
определяется тем, насколько неназойливо подводит он нас к развязке, которая
ни в коем случае не должна напоминать неожиданный фокус. (Надо заметить, сам
Диккенс был весьма неплохим фокусником-любителем и никогда не упускал случая
повеселить детей своими магическими способностями.)
[18] В оригинале глава II называется "A Dean, and Chapter also" --
непереводимая игра слов. Dean -- настоятель, chapter -- 1) глава; 2)
коллегия каноников собора (англ.). То есть заглавие можно перевести как
"Настоятель, и глава тоже" или "Настоятель, он же коллегия каноников".
Но специалисты по преступлениям уже трудятся вовсю, переваривая
обильную информацию, предоставленную второй главой. Давайте же вслушаемся в
их дискуссию.
По правде говоря, никто не произносит ни слова, поскольку Шерлок Холмс,
переговорив с председателем, решительно покидает президиум и занимает место
в зале. Но почему? Словно заметив наше удивление, доктор Уилмот объявляет,
что знаменитый сыщик сделает заявление чуть позже. Место Холмса занимает
Порфирий Петрович, пристав следственных дел из Санкт-Петербурга, столь
блистательно зарекомендовавший себя в деле Раскольникова.
С задних рядов кресел раздается хриплый голос Жабы:
-- Так что вы скажете о великой тайне Джаспера? Не будете же вы
утверждать, будто думаете, как все те простаки, что очертя голову бросились
по ложному следу? -- Жаба сразу же переходит в наступление. -- Да, Джаспер
обезумел от ревности и решает избавиться от своего племянника, ну и что с
того? Да за такую, с позволения сказать, тайну я не дал бы даже того жалкого
гроша, который стоил этот журнальчик!
-- Здесь указано, шиллинг, синьор, -- назидательно вставляет Лоредана.
Пристав улыбается ей сквозь облако сигаретного дыма, но голос его,
когда он обращается к Жабе, полон искреннего сожаления.
-- Нет-нет, любезный. Боюсь, я вынужден не согласиться с вами. Диккенс
создавал произведения, рассчитанные на широкую публику, но это ни в коем
случае не означает, что он позволял себе писать небрежно или плоско. Следует
также упомянуть о том, что Достоевский относился к нему с восхищением,
граничившим с обожествлением. В самом деле, во многих его работах, и
особенно в "Униженных и оскорбленных" -- доктор Уилмот поправит меня, если я
ошибаюсь, -- мы можем обнаружить явное влияние Диккенса.
Доктор Уилмот его не поправляет, и Порфирий Петрович, извинившись за
отступление, продолжает:
-- Короче говоря, я утверждаю, что Джаспер -- это отнюдь не заурядный
лицемер, скрывающий под доброжелательной улыбкой презрительную усмешку, не
дешевый злодей из романов с продолжением (история Раскольникова, кстати,
также впервые публиковалась отдельными выпусками в журнале "Русский
язык").[19] Джаспер -- человек сложный, страдающий. Его привязанность к
Друду искренна и естественна, в его отношении к племяннику нет ничего
фальшивого. Его совесть отчаянно восстает против...
[19] Ошибка авторов: роман "Преступление и наказание" впервые напечатан
в журнале "Русский вестник" за 1886 г.
Мы не сомневаемся, дорогой читатель, что никому не придет в голову
прервать эту искусную защиту Джаспера (имеется в виду Джаспер как
литературный персонаж, а не как обвиняемый, поскольку его предполагаемая или
доказанная вина пока не рассматривается). Но отвлечемся на мгновение и
рассмотрим два подхода к роману, которые уже начали оформляться в процессе
заседания, хотя до убийства Эдвина Друда еще далеко (если он вообще был
убит).
Представителей первого подхода можно отнести к школе Порфирия
Петровича, а потому назовем их порфирианами. Они считают, что ТЭД не столько
детектив, сколько психологический триллер. Или даже психиатрический триллер,
если принять во внимание особую роль опиума в романе.
Представителей второго подхода мы отнесем к школе незабвенной Агаты
Кристи и присвоим им славное имя агатистов. Агатисты настаивают, что роман с
самого начала представляет собой чисто детективную историю, а значит,
предполагает неожиданную развязку.
Обрывки фраз, доносящиеся до нас с разных концов конференц-зала,
однозначно свидетельствуют: борьба двух лагерей уже началась.
-- ...натура убийцы. И, с моей точки зрения, именно это автор...
-- ...ничего против психологии не имею, но только при условии, что...
-- ...должен быть кто-то другой, поскольку в подлинном детективе первый
подозреваемый никогда...
-- ...если только он сам не сфабриковал свидетельства, которые
указывают на его вину и которые впоследствии должны на поверку оказаться
ложными...
-- Но это же Диккенс, а не какой-то там посредственный писака!
-- Не будем переходить на личности. Мы прекрасно знаем, что Диккенс
есть Диккенс, но он тоже...
Жаркие споры продолжаются до тех пор, пока председатель многократными
призывами не добивается относительного порядка. Лоредана берет мел и под
диктовку Дюпена выводит на доске:
БЕЗЫМЯННЫЙ КУРИЛЬЩИК ОПИУМА.
СОДЕРЖАТЕЛЬНИЦА ПРИТОНА.
ДВА ДРУГИХ ПОСЕТИТЕЛЯ ПРИТОНА.
КИТАЕЦ (содержатель другого притона).
МИСТЕР ТОП (жезлоносец).
ХОРИСТЫ.
НАСТОЯТЕЛЬ.
ЖЕНА НАСТОЯТЕЛЯ.
ДОЧЬ НАСТОЯТЕЛЯ, девица.
ПРЕПОДОБНЫЙ КРИСПАРКЛ.
ДЖОН ДЖАСПЕР (регент и дядя Эдвина Друда. Возможно, то же самое лицо,
что и курильщик опиума, а может быть, также и "беззаконник" из книги пророка
Иезекииля).
КИСКА (пансионерка, невеста Эдвина Друда, пока мы видели лишь ее
портрет).
ЭДВИН ДРУД (племянник Джаспера, инженер и жених Киски).
МИССИС ТОП (жена жезлоносца, время от времени прибирается в доме
Джаспера).
-- Прекрасно, -- благодарит Дюпен. -- Теперь у нас есть список всех
персонажей двух первых глав. Или, если хотите, список подозреваемых.
-- Подозреваемых, подозреваемых, -- дружно поддакивают агатисты.
-- Нет, персонажей, -- протестует Порфирий Петрович, который убежден,
что подозрения в отношении девушки или, еще хуже, в отношении настоятеля и
его дочери повредят серьезности дискуссии.
Председатель предоставляет слово суперинтенданту Бэттлу из
Скотленд-Ярда[20]. Этот джентльмен, несмотря на довольно близкие отношения с
Эркюлем Пуаро, никогда не относил себя к какой-либо школе. Это бесстрастный
и уверенный в себе человек, для которого существует только один критерий --
результат.
[20] Персонаж нескольких произведений Агаты Кристи.
-- Я помню, -- флегматично произносит он, -- как много лет назад я
беседовал с одним инспектором по поводу дела Уэйнфлейта...
-- Дело Уэйнфлейта, parfaitment[21], -- согласно кивает Пуаро.
[21] Возможно (фр.).
-- ...и в качестве примера я привел список лиц, которые не попали в
число подозреваемых, но которые в итоге и оказались настоящими
преступниками. Юная школьница, весьма добродетельная старая дева и
высокопоставленный сановник англиканской церкви.
-- Вы полагаете, это относится и к нашим персонажам?
-- Нет-нет. Я лишь констатирую факт, что преступником может оказаться
кто угодно.
Все волей-неволей вынуждены принять это весьма убедительное
соображение. Редактора "Диккенсианы", которому до мельчайших подробностей
известно все, что написано о деле Друда, просят подойти к доске.
-- Теоретически, -- говорит Мегрэ, передавая ему мел, -- все эти
добропорядочные лица могут оказаться под подозрением, но, чтобы упростить
дело, не могли бы вы вычеркнуть тех, кто не вызвал подозрения ни у кого из
наших предшественников?
Уилмот вычеркнул настоятеля с женой и дочерью. Он также вычеркивает
преподобного Криспаркла, "двух других посетителей притона" и, после
некоторого раздумья, Друда. На этом почтенный доктор останавливается.
-- Разумеется, -- говорит он, -- не следует забывать, что различные
попытки "реконструкции" нельзя считать равноценными. Многие из них даже...
-- Разумеется, -- поддакивают слушатели.
-- Таким образом, осталось исключить лишь курильщика опиума, поскольку,
как я уже упоминал, никто никогда не сомневался, что Джаспер и курильщик --
это одно и то же лицо.
-- И все же вы его не исключили, -- бормочет Мегрэ, разглядывая свою
трубку. -- Почему?
-- Ох, -- вздыхает Уилмот, -- вы ставите меня в трудное положение,
инспектор.
Всякий читатель, который пожелает представить, как доктор Уилмот сидит
в кабинете Мегрэ лицом к лицу с хозяином, а инспектор Люка и малыш Жанвье
забрасывают беднягу градом безжалостных вопросов, безусловно, волен это
сделать. Но не ждите, что почтенного профессора можно запугать и заставить
проговориться. Доктор Уилмот по-прежнему сдержан, даже уклончив. Он не
отказывается сообщить информацию о предыдущих исследованиях или об
обнаруженных уликах. Но, настаивает доктор Уилмот, будет разумнее не
касаться некоторых слишком дерзких теорий, дабы не "влиять на нормальный ход
расследования". Это, утверждает он, "в интересах правосудия, если можно так
выразиться".
В итоге единственное, что умудряется вытянуть из мистера Уилмота
персонал с набережной Орфевр, так это предложение "обратить внимание" на
внезапные превращения Джаспера: сейчас он нормален, а в следующее мгновение
совершенно безумен -- возможно, это действие опиума, который он, по его
собственному утверждению, принимает в качестве лекарства. Друд даже говорит
Джасперу: "...у тебя глаза вдруг стали какие-то мутные..."
Мегрэ что-то помечает в своем блокноте. Но в этом разговоре Джаспера с
Друдом его поражают не столько превращения дядюшки, сколько доверчивость
племянника. Неужели юноша и впрямь воспринял почти неприкрытую угрозу
Джаспера как признак любви и привязанности? Разве он не замечает зловещего
смысла в довольно странном приглашении "прогуляться по кладбищу"?
Мистер Уилмот разводит руками.
-- Нельзя отрицать, что интеллектуальный уровень Друда, по-видимому,
гораздо ниже среднего. Однако, -- добавляет он и чинно кивает Лоредане, --
прежде чем продолжить обсуждение этого вопроса, давайте послушаем третью
главу.
Если бы вместо сыщиков в этом зале сидели литературные критики и
филологи (которым, к слову, совсем не помешали бы внимательность и
настойчивость частных детективов), то читателю после прочтения подобной
главы не удалось бы избежать научной лекции, посвященной сравнительному
анализу творчества Диккенса и Алессандро Мандзони.
Но, к счастью или к несчастью, в зале собрались детективы, и только
полковник карабинеров в порыве патриотизма вспоминает великого миланца: в
конце концов, разве Эдвин и Роза не promessi sposi -- обрученные? И разве не
слышны в стенах древнего монастыря отголоски Монцы[22]? Особенно, когда
автор взывает к теням непокорных монахинь, замурованных заживо за то, что
следовали... гм, природным инстинктам...
[22] В знаменитой главе своего романа "Обрученные" А.Мандзони
(1785--1873) пересказывает историю монахини из Монцы, жившей в XVII в.
Соблазненная одним негодяем, она, чтобы скрыть свой грех, стала соучастницей
убийства.
Всякий представитель карабинеров, особенно если он дослужился до чина
полковника, заслуживает всяческого уважения, и доктор Уилмот бормочет
соответствующие слова благодарности за столь интересное замечание. Но при
описании мрачной и удушливой атмосферы монастыря антиклерикал Диккенс скорее
черпал вдохновение у Дидро и Вольтера, чем у набожного Мандзони. А что
касается promessi sposi, то ситуация Эдди и Розового Бутончика несколько
отличается (если не сказать противоположна) от ситуации Ренцо и Лючии.
С другой стороны, нам известно, добавляет редактор "Диккенсианы", что
именно в этом состоял первоначальный замысел романа. Давайте отправимся в
апрель 1869 года. Изнуренный лекционным турне по Америке, Диккенс по
настоянию врача удалился в свой прекрасный загородный дом в Гэдсхилле и в
данную минуту сидит у окна кабинета, откуда открывается вид на собор
Рочестера-Клойстергэма. Близкие писателя всерьез озабочены состоянием его
кровообращения. Но Диккенс не поддается на их уговоры и не соглашается
оставить работу над романом. За последние четыре года он не написал ни
строчки; возможно, его одолевает профессиональная зависть к Уилки Коллинзу,
дружба с которым дала трещину после сенсационного успеха "Лунного камня",
настоящего бестселлера 1868 года.
И вот в сельской глуши Кента Диккенс начинает искать сюжет для нового
романа. Сначала ему на ум приходит история о двух молодых людях, которые не
только любят друг друга (или верят, что любят), но и согласно желанию своих
почивших родителей должны пожениться после достижения совершеннолетия.
Оригинальность сюжета состоит в том, что препятствием для любви и счастливой
развязки является как раз предопределенность последней. Через несколько
недель Диккенс коренным образом перерабатывает сюжет, но при этом сохраняет
влюбленную парочку.
Мы избавим читателя от скабрезных замечаний, которыми Филип Марлоу и
Лью Арчер обмениваются по поводу юных героев романа. "Крутые парни"
пребывают в раздраженном состоянии духа, вызванном длительным воздержанием
от алкоголя, и теперь их головы целиком заняты мыслями о предстоящем
"торжественном открытии" и неких горячительных напитках, которые, как от
души надеются бедняги, потекут там рекой.
Но остальные мастера сыскного дела разглядели за сентиментальной
перебранкой и милыми улыбками немало значительных деталей. Эркюль Пуаро
по-прежнему молчит, но всем очевидно -- то, над чем размышляет великий
бельгиец, может оказаться очень и очень важным. Гэдсхилл... Гэдсхилл...
Пуаро снова и снова повторяет про себя это слово. Где же он слышал его?
Подобно большинству англизированных иностранцев, он послушно изучил все
произведения великого барда, включая сонеты, и вот теперь его усердие
вознаграждено. Ну, конечно, "Генрих IV", часть первая! Та сцена, где
Фальстаф получает заслуженную взбучку от двух "мерзавцев в плащах"[23].
Упомянутые мерзавцы в героически-эпическом изложении Фальстафа превращаются
сначала в четырех мерзавцев, потом в семерых мерзавцев, потом в одиннадцать