Карпущенко Сергей. Лже-Петр - царь московитов

   Все чаще говорили они меж собой о штурме, с командирами заводили разговоры о том, что нужно лестницы сбивать и щиты, под прикрытием которых можно во время приступа к стенам Нарвы подойти вплотную. Вслух мечтали, как будут крушить все на своем пути, когда ворвутся в ненавистный город, не давая никому пощады. Но командиры, ничего не зная о времени начала штурма, приказывали подчиненным делать лишь то, что им велят, и уходили в свои палатки, чтобы скоротать досуг за водкой, болтовней да карточной игрой. Они считали, что государю и главнокомандующему виднее, как нужно воевать, но многие из них по вечерам, когда по холщовым стенам их палаток хлестал дождь и нельзя было согреться ни водкой, ни меховыми епанчами, ни теплом поставленных в шатрах жаровен, начинали толковать о том, что осада города идет вяло, неумно, и, что самое странное, взятие крепости не нужно самому царю, и скоро к стенам Нарвы подойдет Карл Двенадцатый со своим прекрасным войском, и от армии русских не останется и следа...
   Копыта коней увязали в глине, и всадникам в богатых плащах, гарцевавшим перед русскими осадными батареями, на время прекратившими бомбардировку Нарвы, грозила опасность не только быть подстреленными со стен, но и быть опрокинутыми в грязь. Александр Данилыч, натягивая поводья, говорил Лже-Петру, выехавшему со свитой на позиции, чтобы осмотреть их:
   - Не могу постигнуть, мин херц, какой надобности ради ты распорядился поставить наши ломовые пушки и мортиры на таком отдалении от стен?
   Лже-Петр, дергая усом и посматривая на бастионы крепости через окуляр миниатюрной подзорной трубы, говорил:
   - Саша, дистанция для нашей артиллерии отменная. Если же ближе к стенам нашу позицию подвести, зело от вражеских ядер и бомб страдать пушки и прислуга будут.
   - Ах, экселенц, как ты неправ! - упрямствовал Алексашка, понимавший, что Швед распорядился поставить пушки так далеко от стен, потому что щадил Нарву. - Чего жалеешь? Наши гаубицы да мортиры, чай, тож не на голом месте стоят - землей, фашинами прикрыты. Не проломить нам бастион отсель! Я бы, мин херц, совсем бы по-иному поступил. Сказать?
   - Ну, говори, а господин Алларт пускай послушает тебя. Он же тактику Вобана, наилучшего фортификатора, отменно знает.
   - Нет, я, экселенц, не по Вобану буду рассуждать - мы Вобанов не читывали, - говорил громче Данилыч, чтобы слышали все генералы. - Ну вот, смотри: тот вон бастион, прозываемый у шведов Триумф, самый ближайший к нам, а посему и надобно воспользоваться оным случаем: тихой сапой рыть начнем траншею, чтоб вывести её наружу перед стеной саженей за пятнадцать...
   - И что же дальше? - презрительно истончил губы Лже-Петр. - Солдат по той траншее поведешь, стрельцов? Эка невидаль!
   - Нет, не солдат и не стрельцов - пушку по ней прокатим, ствол выставим наружу и сблизи станем долбить ту стену ядрами, раз за разом, как дятел по дереву стучит. Даже легкой пушки, не ломовой, хватит, чтоб брешь пробить, а вот после сего и иди на приступ. Неделю, полагаю, на ту траншею затратим времени, дней пять - на пролом, вот и раскусим сей орешек!
   Лже-Петр насмешливо подбросил руку, на колено уронил ее:
   - Столько трудов потратить, да и все впустую? Виданное ли дело, траншею подземную для пушки рыть? Или думаешь, шведы не сведают, не услышат, как мы сей подкоп ведем? Взорвут, обязательно взорвут! А что скажет генерал Алларт?
   Старый инженер, давно уж понимавший, что царь по какой-то непонятной, должно быть, политической причине со штурмом Нарвы не спешил, не желая ссориться с властителем Москвы, сказал:
   - Дюк Александр, хоть и придумай смелый план, явил его величеству прожект неисполнимый - такой траншей копай нельзя. Его размеры не выдерживай тяжелый почва, ломайся сразу, погребай людей. Бессмысленно!
   Лже-Петр победно улыбнулся:
   - Ну, слышал, Саша? Не я - знаменитый, искуснейший генерал тебе ответил. Ты полагаешь, я не мечтаю сим ключом к Балтийскому морю овладеть, древним уделом моих предков? Хочу, ещё как хочу, просто на бессмысленные тяжкие работы не собираюсь обрекать людей. Бог даст, бомбами Нарву подожжем, и шведы сами у нас пардону запросят, чтобы выговорить себе почетную капитуляцию. Тебе ж покуда разрешаю с драгунами своими ездить туда-сюда, проводить разведку, биться с врагами, что на вылазку ходят. Для смелости твоей немало дела сыщется!
   Дав шпоры статному вороному жеребцу, Лже-Петр поехал вдоль позиции, выказывая хладнокровие и удаль, даже не обращая внимания на то, что со стен с тугим гудением несутся ядра, пущенные крепостными артиллеристами, спешившими поразить вражеских военачальников. И ни Лже-Петр, ни члены его свиты, понятно, не могли знать, что за кавалькадой блестящих русских всадников наблюдали не одни лишь пушкари и мушкетеры, напрасно тратившие боеприпасы в тщетном стремлении попасть во всадников. Сам полковник Горн, комендант Нарвы, вкупе с гарнизонными и артиллерийскими офицерами, вооружившись зрительными трубами, следили с площадки сторожевой башни за тем, как велась охота шведов на знатных русских. Среди офицеров Горна опытного, умного и благородного, из древнего рода, - был долговязый полковник в пышном мундире, следивший за двигавшимися перед крепостью всадниками с подчеркнутым интересом, даже с какой-то жадностью. Он весь согнулся в пояснице, облокотившись на каменный зубец, и широкий конец его трубы следовал за русскими кавалеристами так настойчиво, будто и не труба это была, а ружье, и офицер собирался кого-то подстрелить.
   - Господин Тейтлебен, - крикнул комендант Горн, - за кем вы так пристально следите?
   Долговязый офицер вздрогнул, будто его внезапно застали за каким-то неблаговидным делом. Отбросил назад длинные, прямые волосы, с треском сложил подзорную трубу. На щеках заиграли пунцовые пятна смущения.
   - Среди этих всадников, как мне показалось, был сам русский царь. Скорее всего, наши пушкари и мушкетеры тоже узнали его, поэтому и палили так яростно.
   Горн, энергичный, небольшого роста, но с озабоченным лицом, предлагая офицерам спуститься вниз со смотровой площадки, где гулял студеный октябрьский ветер, ответил долговязому полковнику:
   - В царя палили, говорите? Ну, так я распоряжусь лишить их винной порции, чтобы они не тратили ядра и порох, стреляя понапрасну в какого-то там русского царя. Это не та цель, чтобы излишне усердствовать. - И добавил: - Спускаемся в зал военных советов, господа. Обсудим наше положение. Нет, скорее положение врага.
   Когда в просторном зале, что размещался в нижнем ярусе все той же башни, хорошо протопленном, уютном, с гобеленами, закрывающими суровый камень стен, за большим круглым столом, покрытым красной суконной скатертью, расселись комендант и его офицеры. Горн заговорил:
   - Итак, начну с самых младших чинов. Поручик Мейнфельд, как вы оцениваете диспозицию русских?
   Мейнфельд, совсем ещё мальчишка, с тонким станом, с огромным париком на голове, делавшим его облик совершенно девичьим, заговорил, излагая свое мнение долго, тщательно, точно боялся, что будет уличен в неумении определить тактику борьбы с обложившим крепость врагом. Слабым местом русской диспозиции он назвал растянутость по фронту их боевой линии, что даст возможность прорвать её при нападении войск Карла Двенадцатого.
   - Все верно, - был доволен поручиком Мейнфельдом Горн. - Время появления армии короля не за горами, и русские будут сброшены в реку, но что нам делать до подхода его величества? Говорите вы, поручик Хальс.
   Поднялся дородный Хальс и доложил, что ничего особенного делать и не нужно, ибо их орудия, установленные на до смешного далеком расстоянии от стен бастионов, не смогут причинить им видимого вреда, и следует лишь отсиживаться, ибо запас еды и боеприпасов в Нарве велик, и ждать подкрепления. В первом же сражении под стенами крепости московиты будут разгромлены.
   - Ну, а вы какого мнения, секунд-капитан Штрольц? - обратился Горн к другому офицеру. - Русские не смогут принудить нас к капитуляции?
   - Ни в коем случае! - резво вскочил на ноги энергичный Штрольц. - Я, ответственный за инженерное состояние крепости, могу вам с уверенностью сказать, что посылаемые мною каждую ночь "слухачи" до сих пор не заметили ничего подозрительного. Представляете, русские даже не пытаются повести в сторону стен подкоп, чтобы заложить мину и повредить крепостную ограду!
   - Вы утверждаете это? - нахмурился Горн.
   - Да, господин полковник! - был уверен Штрольц. - "Слухачи" обычно ложатся на землю на расстоянии двадцати шагов друг от друга, приложив к ней ухо, тщательно прислушиваются: ведутся ли подземные работы, и если это происходит, то в каком направлении. Эти люди настолько изощрились в своем деле, что без труда бы определили место проведения таких работ. Саперов врага наши артиллеристы сразу же забросали бы гранатами, бомбами и ядрами. Но, повторяю, - он пожал плечами, - русские саперы бездействуют.
   - Да, на самом деле странно, - насторожился Горн. - А вдруг русские внезапно начнут работы ночью, чтобы заложить мины непосредственно под стенами?
   Штрольц даже позволил себе улыбку - до того наивной показалась инженеру фраза коменданта:
   - Что вы, господин полковник! Когда наши не выходят на вылазку в ночное время, мы то и дело пускаем осветительные ядра, что позволило бы нам сразу обнаружить вражеских саперов, задумай они начать работы, и картечь крепостной артиллерии почти мгновенно отправила бы их в лучший мир. Скажу более: каждый день мы обучаем горожан бороться с пожарами, учим их тотчас мчаться туда, куда падают каленые ядра неприятеля и бомбы. Солдаты же умеют быстро заделывать бреши в стенах, хотя, как мы понимаем, брешей не будет артиллерия у русских безнадежно слаба и очень плохо управляема.
   Горн был доволен. Теперь его сердце переполняла уверенность в том, что Нарва не будет сдана диким русским ордам. Выслушав ответы ещё двух офицеров, он хотел было завершить совет, но тут вспомнил, что не узнал мнения военного, равного ему по чину и явившегося в крепость совсем недавно с самыми лучшими рекомендациями бранденбургского курфюрста. Защищать крепость от варваров полковник Тейтлебен желал страстно, и у Горна не было никакого основания отказать этому великану в приеме на службу его величества Карла Двенадцатого.
   - А ваше мнение о способах защиты Нарвы каким же будет? - с вежливой улыбкой и даже полупоклоном обратился Горн к офицеру, столь отличившемуся на службе у Фридриха Бранденбургского. - Вы тоже полагаете, что нам не стоит бояться русских, и достаточно будет лишь отсидеться за крепкими стенами?
   Петр прибыл в Нарву всего за несколько дней до того, как через Нарову перебралось войско, возглавляемое человеком, который носил царский венец, принадлежащий по праву лишь ему одному. То, что им являлся швед, для Петра было очевидно, поэтому поход под Нарву должен был стать западней для русских, не знавших о тайных намерениях шведского короля. Оказалось, правда, что и сам комендант крепости ничего не знал о них. Каждый день Петр с разных бастионов крепости смотрел в подзорную трубу за тем, как русские разбивали лагерь, как строили редуты и реданы, опутывали Нарву сетью ходов-траншей, и бестолковость, неумение устроить диспозицию наилучшим образом, сразу бросилась ему в глаза.
   "Сволочи! Что чинят, что чинят?! - забывшись, начинал он бегать по смотровым площадкам стен, и мушкетеры, что стояли рядом на часах, с удивлением взирали на странного полковника. - Эдак они и до зимы не справятся! Увязнут в осенних грязях! Порох весь сожгут аль перемочат! Предатели!"
   Но он тут же успокаивался, едва вспоминал, кто привел русских под Нарву, и бешенство сменялось сильным недоумением. Петр не мог понять, как это никто из бояр не догадался, не углядел в самозванце черты совсем другого человека. "Неужто, - ломал он голову, - и Ромодановский, и Стрешнев, и Никита Зотов, и Шереметев столь охолопились, что безразлично им, кому служить: мне, природному государю, али шведу, сходному со мной лицом? В случае таком мне трона боле не видать, ибо не признают меня бояре, боясь моей расправы лютой за измену. Станут самозванцу верою и правдою служить, не ведая, куда он ведет Россию..."
   И снова выходил на стену Петр, откуда все виделось, как на ладони. Как ему иногда хотелось ночью проникнуть в лагерь русских, убить самозванца, но он понимал, что не докажет царское происхождение свое и сам поляжет под ударами верных слуг соперника. Он хотел отправить в стан осаждающих письмо с указанием, как лучше установить ломовую артиллерию, куда повести подкоп, но боялся, что никто не поверит этому письму. Он желал помочь своим соплеменникам, но не знал, как это сделать.
   Пользуясь чином, Петр много ходил по крепости, желая узнать настоящие силы защитников Нарвы: количество артиллерии, боеприпасов, расположение пороховых и бомбовых погребов, источников воды и провианта, слабые места в крепостных стенах, на которых бы можно было сосредоточить артиллерийский огонь. Вечером, запершись в своей комнате, при свече он сводил все эти сведения в особую тетрадь, мечтая передать её кому-нибудь из военачальников русского войска, но опять же опасения за то, что все эти записи будут приняты как ложные, составленные врагом с целью обмануть, заставляли Петра в отчаяньи метаться по комнате, рыдая, бормоча что-то невнятное, почти звериное. Он стал догадываться, что монарх, ставший игрушкой злой судьбы, не только не способен привести свою страну к благоденствию, но, напротив, может погубить её своими жалкими, никчемными попытками исправить положение, перебороть судьбу. Петр ещё не знал, что народ, лишившийся своего повелителя-отца, способен идти вперед на собственных ногах, будто Илья Муромец, обретший силу после тридцатилетнего бессилия...
   - Итак, мы ждем вашего ответа, полковник, - вторично обратился к Петру комендант, и тот, словно стряхнув с себя задумчивость, отрывисто, горячо заговорил:
   - Вы толковали здесь о скверной диспозиции русских, о плохих инженерах противника, о дурных артиллеристах? Все это вздор! Я уверен, что на подходе главные калибры осадных пушек русских, всегда страшных для крепостных стен. Кроме того, не уверен, что враг не ведет какой-то тайный подкоп, о котором мы и не знаем. Отдаленность же их линии орудий от стен ещё ни о чем не говорит. Сегодня окопались здесь, завтра же подойдут ближе.
   Горн, казалось, был обескуражен. После горячего высказывания Тейтлебена он, однако, верил полковнику ещё больше.
   - Так что же вы предлагаете, господин Тейтлебен? Вы думаете, что до подхода войск короля нам не продержаться и придется принимать почетную капитуляцию?
   - Выйти с развернутыми знаменами, с горящими фитилями, с тремя пулями во рту и под барабанный бой мы всегда успеем, - лающим, хриплым голом говорил Петр, - но позвольте предложить вам одну... как бы сказать, штуку, своего рода военную хитрость...
   - Что ж, мы внимательно выслушаем вас. Говорите, полковник.
   Все, кто сидел за красным сукном, устремили взоры на взволнованного Тейтлебена, нервно собиравшего в складки скатерть стола своими огромными руками.
   - Господа, вы, наверное, обратили внимание на то, сколь пристально я следил сегодня за одним из всадников, что скакали перед крепостью? Так вот, не кажется ли вам, что один из них очень похож на меня?
   Горн недоуменно повел плечами, другие офицеры переглянулись, не понимая, о ком идет речь. Петр же поспешил продолжить:
   - Господа, ещё в Бранденбурге мне говорили, что я очень похож на... царя Петра, и сегодня случай предоставил мне возможность убедиться в том, что это - сущая правда.
   Со всех сторон послышались насмешливые, неодобрительные восклицания. Офицеры, сам комендант, ожидавшие услышать от опытного специалиста какой-то дельный совет, способный укрепить оборону Нарвы, оказались обманутыми в своих надеждах, но Петр поднял руку так повелительно, так строго обвел присутствующих своим страшным взглядом, что возгласы тут же смолкли:
   - Вы не дослушали меня, господа! Мой план сводится к следующим действиям: при помощи разведки необходимо выяснить, где находится царский шатер, а потом следует провести сильную вылазку в том направлении. Я поведу охотников, сам поведу! Мы убиваем охрану царя, солдаты, надев ему на голову мешок, уводят московита в Нарву, я же занимаю его место. Русским придворным все равно, кто правит ими, я же, знающий русский язык, уведу их из-под Нарвы, просто-напросто отдав приказ и объяснив ликвидацию осады тем, что план был продуман плохо и у нас-де не хватит сил до прихода холодов взять город. Воспользуйтесь моим сходством с царем, господа! Конечно, вы скажете, что на вылазке можно было бы просто убить царя, а не подменять его мною. Но возражу: русские, узнав о смерти своего монарха, лишь остервенятся и положат многие тысячи жизней своих солдат, чтобы взять город и перерезать всех жителей в отместку за гибель Петра!
   Уперев взгляды в красный круг стола, офицеры молчали, не зная, как ответить на странное, почти бредовое предложение полковника. Они были хорошими инженерами, артиллеристами, просто добрыми служаками, и понятие воинской доблести в их хорошо устроенных головах всегда соседствовало с представлением о беспрекословном подчинении уставу, выработанному умными, но осторожными людьми. Этот же неуклюже сложенный человек, появившийся в крепости перед началом осады, предлагал им согласиться с тем, что может существовать и доблесть неуставная, какая-то бешеная, а поэтому подозрительная. Оттого-то и молчали офицеры, покуда полковник Горн не поднялся медленно из-за стола со вздохом и не подошел к чудаку. По-отечески мягко положив руку на плечо Петра, Горн проговорил:
   - Голубчик, я старше вас, а поэтому поверьте уж вы мне, старику: война не терпит суетливости и... фокусов, которые были бы уместны на ярмарочной площади. Вы - опытный солдат, но вы немного увлеклись... сходством с царем Петром. Вернемся же к нашим прямым обязанностям, и пусть терпение и Господь Бог помогут нам выдержать осаду.
   Горн не мог видеть, как исказилось лицо полковника Тейтлебена в презрительной гримасе. Петр презирал трусливую осторожность шведов - его план на самом деле мог привести к снятию осады. Но в то же время он очень сожалел, что комендант отрезал ему путь вновь стать царем и полководцем, прекрасно знавшим, как одолеть любую крепость.
   * * *
   14 октября под нечастый грохот осадной артиллерии да ленивую ответную пальбу со стен переходила на левый берег Наровы поместная конница - все пять тысяч человек дворян смоленских да московских под началом Федора Головина. Ехали на неказистых лошаденках, понурые, без радости, с опаской поглядывая на стены Нарвы, распушенные облачками пушечных да мушкетных выстрелов. Стрельцы, солдаты, иноземцы-пушкари, офицеры, привыкшие уже немного и к грязи, и к холодным своим шатрам, к скудной кормежке, к вылазкам ночным и прочим неудобствам походной жизни, смотрели на прибывших с улыбками, дивясь вооружению дворян, их разномастным прадедовским доспехам, шишакам, тронутым кое-где ржой, кривым татарским саблям, порыжелым саадакам. Прибыли к тому ж дворяне с немалым скарбом, с личными шатрами, с котлами и пуховиками, и все это хозяйство тотчас стало разгружаться холопами дворян, а было слуг у каждого не менее семи. Прямо на мокрую, разжиженную землю снималось все их добро, а вокруг прибывших толпились офицеры, потешаясь над отнюдь не воинственным видом русских конников.
   - Из каких земель, вот интересно, прибыли к нам на подмогу сии храбрые лыцари? - спрашивал, задорно подмигивая товарищам, какой-то драгунский поручик. - Не иначе, как сам король польский прислал к нам свое войско! Ну, ужо попрем на Нарву - на саблю её возьмем!
   Ему отвечал иноземец-инженер, с преглупой серьезностью отвечал, не выпуская трубку изо рта:
   - Н-нет, то не может есть правда. Круль Август не имей такой кавалер в свое войско. То калмык или татар есть.
   Иностранные офицеры подходили к дворянам, с откровенным презрением рассматривали старинные куяки и бехтерцы дворян, трогали их руками, будто находились в лавке торговца железной рухлядью, смеялись, похлопывали оробевших дворян по плечу, но когда один из иностранцев потянул из ножен смирного с виду дворянина саблю, желая, видно, хорошенько рассмотреть её, помещик так двинул его в скулу, что тот, кувыркнувшись, распластался в грязи под одобрительные возгласы товарищей сумевшего постоять за себя дворянина. Иностранец, разобиженный немало, уже дергал из ножен шпагу, скрипя зубами, сыпал ругательствами, грозил поединком дворянину, снова принявшему безмятежный вид, и лишь крики "царь идет, царь!" утихомирили разбушевавшегося офицера.
   Толпа расступилась, и перед дворянами, топтавшимися у седел своих коней, внезапно появился Лже-Петр в коротком, развевающемся плаще. Герцог фон Кроа, Алларт, Вейде, Шереметев, Меншиков и Головин окружали царя, который, увидев дворян, их облик, к которому в Новгороде присмотреться не успел, так и остановился, точно натолкнулся на невидимую преграду. Дворяне же, узнав царя, низко, в пояс поклонились, раздались нестройно произнесенные приветствия:
   - Здравствуй, царь наш, батюшка!
   - Государю великому многия лета!
   Дворяне, будто и сами понимали, что вояки они неважнецкие и, если бы не царская нужда, то своею волей никогда бы под Нарву не отправились, молчали, низко склонив головы за свои зерцала да бехтерцы. Лже-Петр же, окинув колонну взглядом, чему-то улыбнулся и прокричал:
   - Ничего, ребята, ничего! Воевать и с такими, как вы, ещё как можно! Вид у вас задорный! Вот токмо отдохнуть с дороги нужно, подкрепиться! Генерал-провиантмейстер да генерал-комиссар вас на довольствие поставят, и вы, очухавшись, послужите своему царю верой и правдой! Правда ведь, ребята?!
   - Правда!
   - Правда! Еще какая правда! - раздались голоса.
   - Как отцы наши и деды твоим отчичам и дедичам служили, служить станем! Кишку на службе надорвем, а уж послужим!
   - Токмо уж ты, государь наш, прикажи над нами не насмехаться - не приобыкли еще, но приобыкнем, посечем супостата.
   Граф Головин, приведший под Нарву дворянскую конницу, с озабоченным лицом что-то тихо промолвил на ухо Лже-Петру, но государь ещё ярче осветился улыбкой:
   - Да какие насмехательства? Кто смеялся? Покажите мне такого?! Ни за что не дам свою лучшую конницу хулить и на смех поднимать. Видали? Да пусть кто токмо рот отворит хулы ради - в звании понижу, а рядовым порку наижесточайшую устрою!
   Сделал на прощанье фривольный жест рукой, повернулся было идти да не удержался - через плечо осклабился, посылая ехидную свою улыбку обрадованным добрым словом государя дворянам.
   Вечером того же дня в шатре у Меншикова сидели четверо. Не бражничали. Сгрудились вокруг поставца, на котором в глиняном шандале горела свечка, и свет её плясал на грустных лицах собравшихся потолковать мужчин.
   - Знаю сам, - говорил Головин, - что на срам один конницу я сию дворянскую привел. Они, подлецы, жрать да спать больше жизни любят. Еще при Алексее-то Тишайшем, сказывали мне, как завидят неприятеля, так в кусты, и сидят там, ни гу-гу, докель бой не закончится, а опосля выходят и со всеми вместе в стан идут. Рану пустяшную заполучить спешат, чтоб токмо домой отправиться, якобы на её лечбу...
   Но Борис Петрович Шереметев головой неистово крутил:
   - Ай, врешь, Федор Алексеич! Русский помещик, хоть и ленив, но ежели растормошить его, взъярить, он медведя разбуженного страшнее станет. Тебе ль не знать? А то на ком ещё держалась Русь Великая, коль не на служивом?
   Меншиков ернически пошмыгал носом. Он, командовавший драгунами, вчерашними же мужиками, полагал, что сила боевого строя заключается в беспрекословном подчинении, в единении всех членов летящего на врага "шквадрона", в умении владеть оружием - шпагой, пистолетом, фузеей, - и не полагался на внезапно вспыхнувшую ярость по отношению к врагу как на средство, способное вести к победе. Но в сегодняшней насмешке иноземцев, да и Лже-Петра он видел обиду и самому себе, а поэтому решил смолчать. Вместо него же молвил князь Яков Федорович Долгорукий, мужчина строгий, властный, своевольный, в молчальниках не ходивший и умевший слово молвить дельно и умно, веско и утвердительно:
   - Бояре, - обратился он к товарищам по старине, в чем они углядели значимость особую, - Швед, всем видно, дело ведет к разгрому полному - сие и глупому понятно. Слышно, Карл Свейский уж принудил к миру Данию, слышал я еще, что войско его появилось близ Пернова. Ежели в разе таком не прикроем стан наш со стороны Ревельской дороги, конец придет нам полный. Стрельцы, солдаты уж изнемогают от холода в палатках, кой-кто уж кровью харкать начал, провиант скуден, водку отпускают скупо. Без действий решительных нам с неприятелем не совладать.
   Данилыч не удержался, влез со словом:
   - Как же ж, Яков Федорович, я со своими молодцами чуть ли не кажен день рублюсь со шведами, что из крепости выходят поиска боевого ради. Намеднись драгун-то ихний кирасу мне из пистоли прострелил. Хорошо, что токмо по ребрам пробежала пулька, а то ведь и каюк...