Карпущенко Сергей. Рыцарь с железным клювом

   - Брось, Дима, не дергайся! Не уйдешь ты отсюда!
   Дима, ошеломленный, по всей видимости, с полминуты молчал, но потом, придя в себя от изумления и сообразив, как он должен себя вести, приблизил лицо к щели и громко зашептал, стараясь казаться веселым:
   - Вольдемар, ты что, не узнал меня? Это же я, Дима! Давай, открывай, старик! Хватит дурочку валять!
   - Не открою! - твердо ответил Володя. - Ты, Дима, вор. Таким в тюряге место.
   Дима хохотнул, но не слишком весело:
   - Брось, Володька! Ну, приведешь ты ментов, а взять-то с меня нечего. Ну, забрался, ну, виноват, простите. Но ничего не крал, помилуйте. Меня старик сам в гости с ночевкой приглашал. Я пришел - а дверь открыта, вот я и зашел. Внимаешь моей логике? Открой-ка дверь, Володька! Откроешь пистолет получишь и ятаган. Ты же оружие любишь!
   Теперь хмыкнул Володя:
   - А ты не боишься при свидетелях мне сделку предлагать?
   - Какие там свидетели? - зашептал Дима. - Мы же с тобой одни, как Ромео и Джульетта на балконе!
   Но в разговор вмешалась Тролль:
   - Нет, не одни. И я все слышала. И ещё я вам скажу: вы, Дима, гад! А ещё симпатичный...
   Дверь внезапно задергалась, и раздался уже не шепот Димы, а почти что крик:
   - А ну, сволочи, откройте! Убью потом!
   И в тусклом свете горевшей на лестнице лампы на уровне Володиного живота, совсем рядом с ним сверкнула блестящей молнией полоса полированной стали и снова скрылась за дверью.
   - Гляди, палаш! - успев увернуться, крикнул Иринке Володя. - За милицией беги! Скорей! А я покараулю!
   Девочка опрометью кинулась вниз по лестнице, а Володя, не желая слушать Диму и боясь его попыток применить оружие старика на деле, поднялся на площадку чердака, откуда он мог видеть часть двора с подъездом, из которого через минуту выскочила Тролль.
   Володя стал ходить по площадке, весь дрожа от волнения. Он плохо понимал, зачем остался здесь, у квартиры, где был заперт вор. А вдруг Дима сумеет вырваться из плена? Тогда он, без всякого сомнения, расправился бы с тем, кто попытался провести его и угрожать тюрьмой. То и дело Володя поглядывал в окно, надеясь увидеть подъезжающую милицейскую машину: если Иринка дозвонилась, патрульная машина могла, он знал, подъехать очень быстро. Вдруг неожиданный шум привлек его внимание. Нет, он несся не снизу, а раздавался где-то на уровне шестого этажа. Володя перевел взгляд на стену дома и увидел, что обе створки окна квартиры старика были распахнуты, и Дима, сидя верхом на подоконнике, дергает, пробуя на прочность, то ли веревку, то ли канат. Потом он перекинул свою вторую ногу, повернулся на руках спиной к улице, так что обе ноги оказались висящими, а затем, уперев их в едва заметный желобок между плитами, которыми был облицован дом, стал потихоньку выпускать канат, заскользивший у него в ладонях. Наконец его тело встало под углом к стене, и Дима, постепенно перехватывая руками канат, находя выступы в плитах, стал спускаться. Володя увидел, что за спиной у него был привязан какой-то длинный предмет, обмотанный тряпкой и тщательно затянутый шпагатом. Володя понял, что это палаш, и бросился к дверям квартиры.
   Он сбросил замок, вбежал в прихожую. Какой-то неясный ещё план зрел у него в голове. "Не дать уйти! Не дать уйти!" - думал лихорадочно Володя. Он подлетел к окну. Два или три цветочных горшка со смятыми и растоптанными традесканциями лежали у окна разбитые вдребезги. К радиатору, несколько раз обвивая его, был привязан темно-синий кабель, приберегаемый Иваном Петровичем для антенны. Володя посмотрел в окно на спускавшегося все ниже и ниже Диму. Еще раз бросил взгляд на арку, откуда должна была появиться машина с милиционерами, но никто не ехал. "Да где же они! Где!" - чуть не плача, подумал Володя, и вдруг одна мысль больно ужалила его.
   Он рванулся к ковру с оружием, выхватил из петель ятаган, вернулся к окну и, увидев, что вор находился уже на уровне третьего этажа, дважды ударил по туго натянутому проводу коротким изогнутым клинком. Синяя оплетка лопнула и разошлась, и обрезанный конец бессильно упал на изломанные ветки цветов.
   Володя, мгновенно ослабевший, измученный, опустился на пол у окна и уже не видел, как вынырнула из-под арки желтая машина и, разбрасывая по листве тополей голубые блики мигалки, понеслась к подъезду.
   А Володя сидел на полу, и в голове его, как пластинка, повторяющая одно и то же место, крутились глупые слова, взявшиеся неведомо откуда: "Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар - вор не удрал. Ответный удар..."
   ЧАСТЬ II
   ОСТРОВ ЕЖОВЫЙ
   ГЛАВА 1
   "КОШМАРИКИ!"
   Если бы поезд шел быстро, в открытое окно влетал бодрящий, резвый ветерок, перелески за окном мелькали бы быстрее, то, возможно, Володя не переживал бы так сильно перспективу житья в пионерском лагере, который был не просто нелюбим мальчиком, но даже ненавидим. Но этот странный поезд с допотопными вагонами, с дизелем вместо электровоза, с какими-то развинченными, громыхающими осями, полностью занятый увозимой в лагерь детворой, двигался так медленно, что казалось, дороге не будет конца. Иногда поезд останавливался даже где-то посреди елового леса, словно выбившись из сил, но потом очень медленно, с толчками и громыханием сползал с места подобно огромной, очень старой и больной черепахе, собравшейся немного погулять перед смертью.
   Один из воспитателей заявил, что едут они так медленно вовсе не из-за поезда, а по причине состояния давно не ремонтировавшейся дороги. Воспитатели принялись негромко обсуждать положение дел в стране, и Володе был неприятен этот разговор, потому что он чувствовал, что их волновали скорей не проблемы экономики, а желание покрасоваться своим оригинальным мнением. А может быть, Володе все это лишь только показалось из-за дурного настроения?
   Настроение у него на самом деле было неважным. Не только будущая лагерная несвобода, линейки, сборы, рейды портили Володе его - в памяти мальчика, словно отпечатанные типографской краской, четко рисовались недавние события. Вспоминалась ночь, проведенная им на ящике у чердака, вздрагивающая дверь и прыгающий замок, готовый слететь от сильного толчка преступника, клинок палаша, выскакивающий из-за двери и едва не ранящий его. Постоянно вставал в памяти его удар ятаганом по туго натянутому проводу, тяжелый стук, последовавший сразу за тем, как обрубок синего кабеля упал вниз на цветы.
   Затем на память приходило, как явились милиционеры, а он все пытался у них узнать, не убежал ли Дима, и радовался, когда услышал, что вор задержан и убежать он при всем желании не мог, так как сломал ногу. А потом Володе очень стыдно было вспоминать, как он вдруг зарыдал безудержно и горько, хотя ему вовсе не хотелось плакать, и слезы брызнули помимо воли. Хуже всего было то, что в этот момент в комнату вошла Иринка, но, увидев Володю плачущим, скрылась.
   В милицию Володю отвезли тогда же, и там он дал первые показания: в каких отношениях он состоял с человеком, сломавшим ногу, как оказался ночью в чужой квартире и все такое прочее. Вначале на Володю дежурный майор, снимавший показания, недоверчиво смотрел, не верил просто, считая его сообщником преступника, задержанного с поличным. Но когда мальчик рассказал об ударе ятаганом по проводу как о единственном средстве задержать вора, когда показал ключ, поведал о болезни хозяина квартиры, майор подобрел, а после даже рассмеялся, назвав Володю "молодцом, которого, однако, не мешает хорошенько выдрать". А вскоре в милицию явились мама и папа, и Володя видел, что лицо у мамы было заплаканным, а папа как-то странно кхекал и то и дело теребил свой нос. Потом, уже дома, Володе, которому страшно хотелось спать, пришлось выдержать тяжкое испытание - выслушивать упреки матери вперемешку с рыданиями. Ему было заявлено, что он "бездушный, жестокий человек, дурно начинающий жизнь". Потом досталось и папе, причем мама вела себя настолько неинтеллигентно, что обвинила папу в присутствии Володи в "неинтеллигентности как в главной причине того, что мальчика не занимают книги и ему нужна улица, компании сомнительных друзей, оказывающихся в конце концов ворами, нужны напильники и отмычки (ну, это уж напрасно!) и не нужны музеи и театры". Такой Володя маму никогда не видел.
   Но самое главное из всех этих воспоминаний, неприятных самих по себе, было то, что Володя отчетливо помнил чувство страха, испытанного той ночью. Внешне поступок, совершенный им, выглядел даже геройским - Иринка напрямик заявила потом Володе, что он герой и даже поцеловала в щеку. Но сам мальчик был собою недоволен. Он-то прекрасно помнил свое ощущение сильного страха, а поэтому героем считать себя никак не мог. Вот если бы он сделал то же самое, что сделал, и притом не испытал бы страха, то вполне бы мог рассчитывать на уважение со стороны самого себя. Теперь же весь его подвиг казался Володе каким-то фальшивым, ненастоящим, совершенным не смелостью, а одним лишь страхом, как бы с перепугу.
   Вот поэтому и не был весел в поезде Володя, хотя вокруг него ребята просто с ума сходили от удовольствия, вызванного интересным путешествием, и даже редкие окрики занятых политикой воспитателей не могли утихомирить их. Включили портативный магнитофон, какая-то девочка показывала в проходе между сиденьями новый вариант рок-н-ролла, в другом конце вагона тренькала гитара, и парень пел под её аккомпанемент, тужась в стремлении повторить голос Высоцкого.
   А за окном проплывали пейзажи Карелии. Розоватые стволы сосен, казалось, росли прямо из камня, серого, дикого, принесенного сюда неведомо кем, брошенного здесь в беспорядке, внавал. У Володи, смотревшего на эти сосны и камни, на душе становилось все тоскливей, и даже Иринка, всплывавшая подчас в памяти, совсем не утешала, не разгоняла мрачных туч, собравшихся на небосклоне Володиного настроения.
   Лагерь, в который был определен Володя родителями, назывался "Зеркальный". Маме кто-то по очень большому знакомству предложил путевку в "Зеркальный", и она соблазнилась Карелией, огромным озером, близ которого тот лагерь находился, здоровым сосновым духом и, главное, тем, что Володя будет под присмотром.
   Дизель, затормозив у платформы, находившейся буквально у кромки леса, высадил орущую толпу ребят, нагруженных рюкзаками и чемоданами, и двинулся, дребезжа, вперед.
   - Восьмой отряд! Не расходиться! Все идут ко мне! - заорал воспитатель Володиного отряда, мужчина в широкополой ковбойской шляпе и с усами, опущенными до низа подбородка, сразу не понравившийся Володе своими унтер-офицерскими приемами.
   "Этот жизни не даст, - с ненавистью глядя на усатое лицо воспитателя, подумал Володя. - Затаскает по запланированным мероприятиям. Сразу видно, Пришибеев, а ещё ковбоем вырядился. Эх, занесло же меня сюда..."
   Отряд за отрядом (если толпу орущих и смеющихся ребят можно так назвать) пошли по лесной дороге, и Володя не замечал ни гомона птиц, ни дурманящего аромата сосен, ни изумрудного бархата мха. Вскоре между розовых стволов выглянули островерхие крыши каких-то строений, а потом и несколько щитов с изображением аляповато намалеванных пионеров убедили Володю в том, что они подходят к месту "лишения свободы".
   Мальчиков восьмого отряда разместили в домике под высокой островерхой крышей, который кем-то был назван "финским", но Володя не нашел в его облике ничего финского - обыкновенный летний дом. Ребята кинулись занимать лучшие места в палате (у окон или по углам), прямо от дверей бросали на кровати рюкзаки, два мальчика сцепились было из-за спорного места, но в палате появился ковбой-воспитатель, которого звали Петр Ильич (еще в поезде к нему прилипло прозвище Чайковский, метко пущенное каким-то острословом из ребят), и спор был решен строгим окриком.
   А Володя койку занимать не спешил, и ему досталось место у самой двери. Один мальчик даже пожалел его:
   - Да, не повезло! Будешь у Чайковского на виду. - И добавил, как бы в утешение: - Ну, ничего, зато в сортир близко бегать.
   И Володя словно в знак благодарности за сочувствие подтвердил:
   - Да, верно. Удобно очень.
   Потом ребят и девочек отряда, поселившихся в соседнем домике, собрали вместе на скамеечках. Чайковский познакомил всех с пионервожатой, симпатичной курносой девушкой, попавшей на эту должность, как заметили некоторые ребята из опытных "лагерников", впервые. Ольга Васильевна робела и смущалась и все теребила концы своего хорошо отглаженного галстука.
   А уж Петр Ильич ничуть не смущался. Командовать, похоже, было его призванием и даже страстью. Свою шляпу он сдвинул на затылок, сцепил руки за спиной и битый час излагал отряду инструкцию: поведал о распорядке дня, о грядущих мероприятиях, о том, что делать можно, а что нельзя, куда разрешается ходить, а куда нет. Запретил срывать и брать в рот какие-либо ягоды, грибы, все, что растет и на земле, и на кустах, и на деревьях. Нарушение инструкции наказывалось, по его словам, исключением из лагеря и немедленной отправкой домой, потому что-де лагерь "Зеркальный" - самый лучший в области, образцово-показательный и авторитет его не может мараться неблаговидными поступками.
   Когда Чайковский, дергая своими опущенными к подбородку усами, инструктировал ребят, Володя видел, как некоторые из мальчиков, что сидели "на задах", кривлялись, передразнивая воспитателя, как бы заранее смеясь над всеми его распоряжениями. Но Володе не было смешно, речь Чайковского уверила его в том, что образцовый пионерский лагерь, в который он попал, это настоящая колония для преступников. И Володя не мог понять, чем же он так провинился перед всеми и за что его отправили туда, где все было создано для стеснения его свободы, для унижения его достоинства и даже для издевательства над ним, самостоятельным и независимым.
   А потом был обед. Очень вкусный и сытный. Но зачем-то к ребятам подошел Чайковский и приказал съедать пищу всю без остатка, потому что-де в стране с продовольствием тяжело и надо беречь каждый кусок хлеба. И после этого приказа Володе почему-то расхотелось есть, и он через силу впихивал в себя гуляш, казавшийся вкусным ещё минуту назад.
   После обеда ребята оказались предоставленными сами себе, и Володя обрадовался, предвкушая перспективу долгожданного одиночества или, скорей, независимости, по которой он истосковался. Вначале мальчик подумал было, что сходит в библиотеку, но тут же отложил намерение - он взял из дома два романа Вальтера Скотта, и в книгах покамест не было нужды. Решил сходить записаться в кружок судомоделистов - ведь надо было хоть чем-то убивать лагерное время. Но это решение Володя тоже отменил, подумав, что будет полезным осмотреться в лагере, изучить всю территорию его, укромные уголки, где он смог бы находить пристанище, прячась и от воспитателей, и от ребят.
   Лагерь располагался в лесу, но сквозь стволы сосен была видна гладь озера, и Володя поначалу направился к нему. Чтобы спуститься к воде, ему пришлось пройти мимо площадки, где на невысоком бетонном постаменте он увидел странный предмет, и долго не мог понять, чем же является он: огромная железная бочка, словно сжатая с боков, но с широким вырезом наверху. Володя, недоумевая, заглянул в этот вырез и увидел, что внутри бочки располагается сиденье.
   "Да это же часть фюзеляжа самолета! - осенило Володю. - Ну да, конечно, вот сиденье для пилота, вот приборная доска, только без приборов. Это военный истребитель! Только что ему делать здесь?"
   Рядом с постаментом торчал какой-то высокий шест или мачта. Володя обошел вокруг фюзеляжа, старого и черного, понедоумевал и спустился к укрепленному валунами берегу. Да, озеро и впрямь можно было назвать зеркальным! Несмотря на то что дул ветерок, его вода почему-то не морщилась, не рябилась, но была удивительно спокойной и словно какой-то тяжелой, точно и не водой вовсе полнилось озеро, а ртутью или свинцом.
   И цвет этой воды был не голубым или зеленоватым, а темно-серым, хотя небо над озером высилось чистое, синее. Оно было огромным, это озеро. Лишь где-то вдалеке, километров десять от берега, на котором стоял Володя, чернел лес противоположного берега. Зато километрах в полутора от мальчика горбатился остров, похожий на крутую спину какого-то гигантских размеров динозавра, поднимающегося из воды. Казалось, это чудовище выпрямится сейчас, издавая страшный рык, и одним прыжком достигнет берега Володи, растопчет, изломает лес и лагерь...
   Чем дольше смотрел мальчик на это озеро, молчащее, пустынное, с горбатым островом, поросшим елями, тем сильнее в сердце его проникало какое-то странное чувство: с одной стороны, ему нравилась эта пустыня, где никто не командовал бы им, но с другой - это странное тихое озеро, неприятно молчаливое, какое-то мертвое, застывшее, и остров, похожий на чудовище, как бы становились его властелинами, и Володя снова стал ощущать свою зависимость от чьей-то силы. Зависимость и даже полную покорность.
   В конце концов стоять рядом с этой тихой водой, напоминавшей ртуть, Володе стало так неприятно, что он быстро взбежал на берег и пошел в сторону лагеря.
   Проходя мимо кочегарки (ее Володя признал по высокой трубе и кучам угля, что лежали у входа в небольшое кирпичное здание), мальчику пришлось вдруг от неожиданности отпрянуть в сторону, потому что из отворенной двери кочегарки буквально вылетел плачущий пацан, едва удержавшийся на ногах. Вслед за ним из черного нутра домика выскочил мужчина в грязнущей, засаленной спецовке и с перемазанным, как и положено кочегару, лицом. Володя догадался, что такое стремительное движение было придано мальчику именно этим чумазым мужчиной.
   - У-у-у, потрох собачий! - заорал кочегар, делая попытку схватить мальчика, который, однако, не позволил чумазому произвести задуманное и спрятался вначале за Володю, а потом отскочил за ствол большой сосны. - Я тебе покажу, паразит, червонец! Будешь знать, как деньги батьке достаются!
   И кочегар, выругавшись, вдруг махнул рукой и ушел в черную пасть домика, откуда ещё некоторое время неслась брань.
   Володя, не успевший уйти, опешивший, повернулся в сторону сосны, за которой прятался мальчик, выскочивший из кочегарки. Его испуганное, заплаканное лицо показалось вдруг из-за ствола. Мальчик не выходил из своего убежища, боясь, что кочегар (отец его, как показалось Володе) снова примется за трепку. Но мужчина, видно, и не собирался выходить, и мальчик осмелел.
   - Ну, кошмарики! - промолвил он со вздохом облегчения и улыбнулся кривой улыбкой, как бы сообщая ею Володе, что его бегство и слезы - это пустяки. Этот мальчик выглядел ровесником Володи, но оказался меньше ростом, у него были почти белые волосы и такие же ресницы, и на фоне этой белизны следы тяжелой отцовской ладони, оставленные на щеке мальчика, казались совершенно черными.
   - Кошмарики! - повторил белобрысый и принялся тереть щеку краем мешка из грубой материи, который поначалу был не замечен Володей.
   ГЛАВА 2
   КАК ВОЛОДЯ ЛОВИЛ ЗМЕЮ И ЧТО ИЗ ЭТОГО ПОЛУЧИЛОСЬ
   А пока мальчик тер свою щеку, бормоча что-то себе под нос, Володя стоял и смотрел на этого занятного парнишку. Лицо мальчика было смешным длинный и острый, как у птички, носик, срезанные лоб и подбородок делали это лицо похожим на голову дятла. Глаза были черные и быстрые, да и все движения парня выглядели суетливыми, как у проворного зверька.
   - Ну чего уставился? - бросил вдруг тереть свою щеку мальчик. - В морду хочешь? А?
   Но Володя даже не нахмурился, услыхав вопрос, - было видно, что белобрысый не намерен драться, а только хорохорится.
   - А за что это он тебя? - вместо ответа спросил Володя.
   Но мальчик только усмехнулся и снова принялся растирать мешком грязь по щеке.
   - Лагерный, что ли? - задал в свою очередь вопрос похожий на дятла мальчик.
   - Да, лагерный, - вздохнул Володя.
   - Кошмарики! - презрительно хмыкнул белобрысый. - Меня бы на аркане в ваш лагерь не отвели! Ненавижу я ваш лагерь и всех лагерных тоже ненавижу и презираю!
   - А ты сам разве не лагерный? - спросил Володя, начиная испытывать к мальчику чувство приязни как к родственной душе.
   - Я?! - оскорбился паренек. - Нет, корешок, я в пионерах и не был никогда, по политическим, как в газетах пишут, соображениям. Родители у меня в лагере работают: батька - в кочегарке, видал ты его, а мамка - в столовой, посуду моет. Слушай, - добавил мальчик уже совсем другим тоном, а у тебя батя где вкалывает?
   - На заводе, кузнецом...
   - Водку пьет?
   - Пьет, - кивнул Володя, соврав неожиданно для себя и тут же устыдившись этого. Отец его не пил водки, но Володе почему-то показалось, что сейчас нужно ответить утвердительно.
   - Вот и мой пьет, - с какой-то твердостью сказал мальчик. - Все они задрыги-ханыги пьют... - и замолчал. А потом продолжил уже в презрительно-веселом тоне: - А вас, лагерных, я за то ненавижу, что вы рохли и ни черта не умеете! Только знаете, что по линейкам вашим ходить да в волейбол играть. А кто из вас деньги делать умеет? Да никто! Кошмарики! Вот ты, к примеру, сумеешь в день хоть два червонца заколотить? А?
   - Нет, не сумею, - признался Володя.
   - Вот именно, - презрительно сплюнул на землю мальчик, - и трешки не заработаешь. А я прошлым летом, бывало, по стольнику в день заколачивал, не вру! Зачем мне школа ваша? Уйду я из школы совсем, не хочу дурацкие ваши законы и правила учить. Вот выучат вас, дураков, а деньги делать за вас папы-мамы будут. А я дармоедом быть не хочу!
   Володя смотрел на мальчика все с большим уважением. Ему нравилась независимость и даже сила белобрысого, и он хотел позаимствовать для себя хоть часть удали паренька.
   - Так ты что же, родителям заработанные деньги отдаешь? - спросил Володя, но мальчик на это рассмеялся откровенно и нагло:
   - Нашел придурка! Они меня до восемнадцати годков обязаны содержать, так что ещё пять лет пускай потрудятся. Мне деньги самому нужны.
   - А зачем тебе такие деньги? - наивно спросил Володя, хотя он на самом деле не мог взять в толк, куда можно потратить сто рублей, заработанные в один день.
   - Ну, ты, я вижу, ослик! - снова рассмеялся паренек, который давно уже понял, что имеет дело с неприспособленным к жизни рохлей, и, конечно же, торжествовал. - Деньги, брат, всем нужны, и чем больше их, тем лучше. Вот ты, к примеру, любую нужную тебе вещь у папы-мамы просишь, унижаешься, клянчишь, а я на всех плевал: захочу - пойду себе кроссовки за пятьсот рублей куплю, захочу - магнитофон. Я с деньгами - сам себе король, ни от кого не завишу, на всех чихал. Деньги, брат, это власть и свобода! Нищета человека дерьмом делает, а богатство - царем. Вот и я - царь...
   Несмотря на то что мальчик в отношении последнего определения явно преувеличил и даже понял это сам, потому что смущенно осекся, - Володя смотрел на белобрысого уже не просто с уважением, а с восхищением. В этом маленьком царьке было, на взгляд Володи, что-то недосягаемое, к чему хотелось приближаться, чему хотелось подражать. Именно здесь, в лагере, где он ощутил страшную несвободу, очень приятно было встретить того, кто может научить, как преодолеть ужасно неприятную зависимость от обстоятельств.
   - А как же ты... деньги делаешь? - с замиранием сердца спросил Володя, боясь, что вопрос этот обидит "короля".
   - Кошмарики! - недовольно покрутил головою мальчик, и Володя догадался, что "кошмарики" - это вроде присказки или любимого словечка паренька. - Ну ты, кореш, странные вопросы задаешь. Кто тебе ответит? У каждого свой способ.
   - А у тебя он есть? - настаивал Володя.
   - Конечно! - смягчился мальчик. - Целый вагон, и все честные, заметь. Ну вот, к примеру, первый. Здесь, рядом с озером, есть пансионаты... Так отдыхающие, понятно, на природе любят отпуск спрыснуть...
   - Что такое "спрыснуть"? - спросил Володя, уже не боясь показаться наивным.
   - Ну, отметить, значит, с бутылочкой. Так вот, они бутылочку, конечно же, оставят, я её возьму. Так, глядишь, и наскребется в день пара червонцев.
   - А еще?
   - Пожалуйста! Рыбу для отдыхающих ловлю и продаю, недешево, конечно. Я рыбу ловить мастак. Лещей, сигов и даже судаков тягаю. Смотришь, тридцатку в день получишь.
   - Ну а дальше?
   - Травы лекарственные собираю, бруснику, клюкву. Когда грибы пойдут их собираю, потому что знаю места хорошие. Бывает, просто за деньги грибников туда свожу. Мне, кореш, деньги сейчас нужны. Я мотоцикл хороший купить собрался. Рокером заделаться хочу. А к мотоциклу кожаную куртку надо, сапоги американские, чтоб все в порядке было, чтоб все ништяк...
   Да, Володя смотрел на белобрысого с восхищением, а тот, прекрасно видя, какое производит впечатление, достал из нагрудного кармана курточки пачку сигарет, вытолкнул из неё одну, пихнул в свой рот и предложил "лагернику":
   - Будешь? "Кэмел", не сомневайся!
   - Я не сомневаюсь, только я не курю, - робко, краснея, отказался Володя, понимая, что окончательно подорвал престиж.
   - Не куришь - ну и дурак! - решительно подвел черту белобрысый и уже пыхнул было в лицо Володи терпким дымом, как вдруг из черного входа в кочегарку вышел его отец и решительно направился в сторону сына, намереваясь, видно, продолжить прежнюю "науку". Сигарета мгновенно вылетела изо рта мальчика в сторону, а сам он кинулся прочь. Володя же, видя грозное лицо мужчины, приближающегося к ним, бросился вслед за мальчиком, а кочегар кричал:
   - Вот только явись домой, паразит! Я тебе все зубы выколочу! Нечем будет цигарку держать! Поросенок!
   Белобрысый, петляя между соснами, бежал примерно метров сто, и Володя вместе с ним. Мальчик вдруг остановился и с досадой вымолвил:
   - Кошмарики! Видал? Не отец, а дикий волк!
   - А чего он от тебя хотел? - задыхаясь от бега, спросил Володя. Курить не разрешает?